Общие меры здравоохранения. Изоляция.
Профилактика эпидемических заболеваний.
Немалый интерес представляют технологии социальной изоляции в Казахской степи и Средней Азии. Нас они интересуют в контексте этномедицины, как способ предотвращения массовых эпидемий. Сведения о эпидемических заболеваниях в Степи и способах борьбы с ней встречаются у Андреева: «Болезни в роде сих людей бывают: по большей части лихорадки, от которых лечат их заклинатели, ибо почитают, что оные происходят от дьявола, французская — от нечистоты и многоженства. Оспа бывает в обыкновенное время. Когда сим заражаются поветрием весьма от оной, а особливо, в зимнее время, страждут и умирают; ибо многие отходят в горы и пустые места» (Андреев востлит).» Эпизодические сведения об изоляции больных оспой встречаются у Радлова: «Их единственными опасными врагами являются оспа и сифилис, но и они в целом не опасны, так как едва только случится где-нибудь оспа, все юрты покидают эту местность, а семьи, в которых есть больные, остаются. Что же касается сифилиса, то заболевшие им члены семьи помещаются в специальной, отделенной от остальных юрте, им доставляют еду и питье, но прекращают всякое общение с ними, и, таким образом, заражение совершенно исключается.» [33,322]
Подробное описание эпидемических заболеваний и их локальной герметификации для Туркестанского региона оставил Тереньтев в очерке «Туркестан и туркестанцы»:
|
|
|
«..Из прочих видов проказы, достойна внимания еще махао, но пораженные ею тщательно скрываются от глаз посторонних и ничем не лечатся. В трех верстах от Ташкента есть кишлак Махао, куда сорок лет тому назад были выселены все прокаженные, изолированные таким образом от остального общества и лишенные почти всех гражданских прав. Кишлак этот напоминает скит: из высоких глиняных стен, окружающих четвероугольное пространство, ничего не видно. Внутри к стенам прислонены грязные и темные кельи. Я посещал этот кишлак несколько раз, посылал оттуда больных в ташкентский госпиталь (собственно с целью доставления врачам случая ознакомиться с болезнию), раздавал поскорее милостыню и торопился уехать.
Вид ужасный. Ни один туземец добром сюда не заглянет, и мой проводник и старшина соседнего кишлака старались оставаться вне прибежища махаонов в окружающем его саду. Все население кишлака Махао состоит из 31 душ, они влачат свое горькое существование, питаясь милостынею, производя на свет таких же горемык, пораженных проказою иногда со дня рождения.
В 1869 году между махаонами было 29 взрослых, пораженных в разной степени: почти все они были покрыты злокачественною сыпью, у 12-ти человек уничтожены носовые хрящи, причем у 5-ти человек уничтожены также мягкое небо и язычок... У двоих поражены и глаза... Затем один с трудом раскрывал рот, вследствие рубцов на лице, у другого была большая язва на ноге, у третьего — пальцы сведены на руках и ногах. Кроме того, у 4-х чел. отпали пальцы на конечностях и, наконец, у одной женщины отвалилась вся стопа... Общие признаки махао таковы: кроме изуродований на лице (рубцы, язвы, шишки, отсутствие носовых хрящей, поражение глаз и проч.) и поражений нёба, гортани и язычка — все тело больного, и в особенности конечности, покрыты сыпью (psoriasis) с атрофией мускулов, худосочными язвами, сведениями и искривлениями пальцев, а иногда и совершенным отпадением их.
|
|
|
Уездный врач определил болезнь сифилисом, осложненным цынгою. Так смотрят и некоторые другие. На мой взгляд эта болезнь кажется тождественною с чапли у астраханских киргизов, с урус-котур у ногайцев, с крымскою болезнию, обнаружившейся у донцев еще в половине прошлого века, с черною немочью, свирепствовавшею в остальной России, со шведскою spedalshed и т. д., словом, с elephantiasis греков. Доктор Козловский, исследовавший эту болезнь в Терской области на Кавказе, поместил замечательную монографию ее на страницах «Военно-Медицинского Журнала» за 1869 год.
|
|
|
Проявления этой болезни совершенно тождественны с туркестанскою махао: сначала на коже появляются пятна, пупыри, узлы, бугры — в особенности на лице и конечностях. При этом названные части тела до того обезображиваются отёком и буграми, что посторонний глаз невольно ищет сравнений: лицо кажется львиным, ноги — слоновыми. Отсюда и название «слоновая болезнь», элефантиазис. Затем, вторая стадия: начинают крошиться ногти; потом бугры изъязвляются — впрочем, это не всегда; слизистые оболочки носа, рта и глаз поражаются также утолщениями, буграми и, наконец, изъязвлениями; затем кости носа, твердого неба, суставов пальцев поражаются кариозным процессом (костоедою) и в последнем случае, то есть при костоеде пальцев, когда последний сустав выкрошился, ноготь переходит нередко на второй сустав, а затем на первый, — оказывается тогда, что у больного все пальцы в два и даже в один сустав. Далее, мускулы атрофируются, т. е. худеют, чахнут; лимфатические железы припухают; нервная система расстраивается, а чувство осязания притупляется до того, что например, больной, греясь у огня, не чувствует боли от обжогов, не замечает, что руки или ноги у него поджариваются; отделения кожи прекращаются — больной не потеет; являются расстройства органов дыхания, что выражается жаждою воздуха и вонючим выдыханием; расстраивается и пищеварение. Затем рожа, цынга, лишаи, лихорадки — суть только осложнения этой мучительной болезни.
|
|
|
В ходжентском уезде, в трех верстах от Ура-Тюбе есть свой кишлак Махао, состоящий из 7-ми дворов, в которых помещалось в 1870 году: 15 мужчин, 5 женщин и двое детей — всего 22 человека. Прежде этот кишлак был под самыми стенами Ура-Тюбе, но в двадцатых годах перенесен тогдашним беком на новое место, подальше от города.
В известном сочинении доктора Шимановского: «Операция на поверхности человеческого тела», помещено описание одного субъекта, до чрезвычайности схожего с одним ура-тюбинским. Субъект этот был латыш, из окрестностей Вендена, в Курляндии. Шимановский приводит его как курьёз, под характеристичным названием тыквенной головы. Но там это уродство было следствием разъедающего лишая (lupus). Весьма возможно, что и здесь, в Средней Азии, нередко за махао принимается lupus, так что может быть некоторые больные попадают в отшельники, в махаоны, не совсем справедливо.
Комплектование лепрозных кишлаков и, следовательно, наблюдение за выделением больных из среды здорових, лежит на самих махаонах: как только слухи о вновь заболевшем достигли до лепрозного кишлака, тотчас же снаряжается депутация, которая и требует больного в свою общину. Богатые откупаются ежегодным взносом от 50 до 100 рублей, а бедные — покоряются, если не убеждениям, то силе, и волей-неволей водворяются в среде махаонов.»[40,56-59] Из этого сообщения видно, что механизм изоляции генерировался внутри традиционной культуры, однако воспринимался как репрессивный (попытки богатых откупиться). Носитель болезни – махаон – воспринимается здесь (по крайней мере, сквозь призму нарратива) как изгой, обладающий сакральной властью, а сообщество махаонов – как сакральное пространство власти. От них откупаются, а значит, признают за ними эту власть. Это может быть просто страх перед носителями болезни, боязнь «заразиться», а может – восприятие их как отмеченных божественным наказанием или демоническим вмешательством и наделенных таким образом сакральной силой. Подобную особенность отношения к болезни описал еще М.Фуко в своей «Истории безумия в классическую эпоху», говоря о проказе и прокаженных: «Проказа отступает, и с ее уходом отпадает надобность в тех местах изоляции и том комплексе ритуалов, с помощью которых ее не столько старались одолеть, сколько удерживали на некоей сакральной дистанции, как объект своего рода поклонения навыворот. Но есть нечто, что переживет саму проказу и сохранится в неизменности даже в те времена, когда лепрозории будут пустовать уже не первый год, — это система значений и образов, связанных с персоной прокаженного; это смысл его исключения из социальной группы и та роль, которую играет в восприятии этой группы его навязчивая, пугающая фигура, отторгнутая от всех и непременно очерченная сакральным кругом.
Прокаженный изгнан из этого мира, из сообщества видимой церкви, однако его бытие по-прежнему остается напоминанием о Боге, ибо оно несет на себе знак его гнева и отмечено его милостью: “Друг мой, — говорится в требнике Вьеннской церкви, — Господу Богу было угодно, чтобы заразился ты сей болезнью, и великой осеняет тебя Господь благодатью, желая покарать за то зло, какое ты совершил в мире сем”. И в тот самый момент, когда священник со служками выволакивают его из церкви (он, как его заверяют, продолжает свидетельствовать в пользу Бога: “И пусть отлучен ты от церкви и от заступничества святых, но не отлучен от милосердия Божьего”. У Брейгеля за восхождением на Голгофу, куда вослед Христу идет весь народ, издали наблюдают прокаженные: таково их место во веки веков. Запечатленные священной болезнью, они обретают спасение в самом своем положении изгоев и даже благодаря ему: по закону того странного воздаяния, что противоположно воздаянию за молитвы и заслуги, их спасает рука, к ним не протянутая. Грешник, не пускающий прокаженного на порог, открывает ему путь в Царствие небесное. «А потому будь терпелив в болезни своей; ибо Господь отнюдь не презирает тебя за болезнь твою и не отлучает от Себя; если же будешь ты терпелив, обретешь спасение, подобно тому нищему в струпьях, что умер у ворот богача и вознесся прямиком в рай». Прокаженный всеми оставлен, и в том его спасение; изгнание для него — особая форма причастия.» [46]
«Трудно сказать положительно: заразительна ли эта болезнь в настоящее время? Прежде она действовала эпидемически и передавалась прикосновением; поэтому удаление больных из среды общества было совершенно основательно и справедливо. Теперь многие примеры доказывают, что лепра переходит только в наследство; а, например, здоровый супруг не заражается от больного. Спросят пожалуй: как же рискует женщина выйти замуж за прокаженного или, наоборот — здоровый мужчина жениться на больной? Дело весьма простое и потому неотвратимое: болезнь проявляется большею частью в зрелом возрасте, а молодежь часто на взгляд совершенно здорова и потому храбро женится.
Проказа, может быть, гнездится в крови многих из тех, у кого мы видим изуродованные ногти, исковерканное буграми и пупырями лицо и прочее. Но это уже может быть ослабевшей от времени тип, пугающий гораздо менее, чем, например, золотуха..»[40,59].
«В других не эпидемических, а занесенных со стороны, болезней, можно упомянуть о сифилисе и риште. Множество туземных хакимов, практикующих в тиши и неизвестности, не позволяет статистике добыть цифры заболевающих сифилисом. Но значительная пропорция таких больных в населении очевидна.. Сынет, ртуть, как уже сказано, есть любимое средство туземных лекарей.»[40,58].
Оспа(Шешек). «Есть болезнь «алаша», заключающаяся в появлении пятен на теле. Хотя ни ран, ни боли нет, но болезнь неизлечима и таких людей отделяли».[13,16] Практики изоляции больных с целью предотвращения эпидемий зафиксированы не только как акт внешнего наблюдения в документах российских докторов или чиновников, но отражены и в казахском фольклоре. А.Е.Алекторов в «Материалах по этнографии киргиз Тургайской области» приводит сказку, интересную зафиксированным в ней отношением к больным (очевидно, оспой), наделенных сакральным генеалогическим статусом предков:
«Во владениях одного среднеазиатского хана, по имени Алачена или Алача, стали рождаться пегие или чубарые люди, называемые ченкчак. Этими людьми пренебрегали, не любили их, но боялись и считали дьявольским порождением. Они терпели самую горькую долю, им не давали никаких прав, ни участков земли, и они без приюта и пристанища часто умирали с голода. К большому несчастью их присоединилось еще то, что хан повелел лишать жизни матерей, у которых находятся такие дети, топить их как ведьм в нечистой воде… Но Провидение сжалилось над ними: случилось так, что у первой любимейшей жены хана оказался пегий сын, первенец и наследник. Хан, желая пощадить мать и сына, вымещал свой гнев на подданных, рубил правому и виновному головы. К успокоению печали и гнева хана и во предотвращение несчастий, визирь Шукурулбай, богатый на вымыслы дал благой совет Алача-хану – сохранить жизнь ханше под условием, чтобы она впредь пегих людей не рожала и избавиться от пегого сына, не лишая его жизни, выпроводив чубарого в степь и дав ему в утешение кырык кыз т.е. сорок девушек. Что было задумано, то и сделано. От этого ханского сына и сорока дев в степях произошло потомство и народ киргизский»[15,302] Здесь отчетливо звучит интонация «отвергнутых и отвергнувших», трансформированная в этногенетический импульс. Такое отношение возможно только если люди очень (слишком) хорошо знакомы с болезнью. Как справедливо замечает А.Афанасьева: «Оспа была настоящим бичом казахской степи, ежегодно уносившим тысячи жизней.. При появлении первых признаков болезни казахи немедленно откочёвывали на другое место, оставляя больного на попечении родственника..» [20,138-139]
Известно, что казахи были знакомы с вариоляцией – прививкой натуральной оспы, которую производили бухарские ходжи и их ученики «Оспопрививание в народе известно издавна и, кажется, заимствовано из Индии, судя по месту, где производится операция: на тыльной поверхности кисти у большого пальца»[40,61], однако эта процедура, часто производилась в антисанитарных условиях, и давала осложнения (у привитых довольно часто развивалась оспа в тяжёлой форме).
Однако в тех местах, куда не могли проникнуть бухарские ходжи – ограничивались изоляцией больного. В некоторых сообщениях можно увидеть персонификацию «шешек» и страх перед «хозяином болезни». Считалось, что если больной не умрет через 9 дней, то останется жив. 40 дней отводилось на излечение[19,84].
В описаниях Туркестанского региона довольно часто можно встретить сообщения о сифилисе: «в других не эпидемических, а занесенных со стороны, болезней, можно упомянуть о сифилисе и риште. Множество туземных хакимов, практикующих в тиши и неизвестности, не позволяет статистике добыть цифры заболевающих сифилисом. Но значительная пропорция таких больных в населении очевидна...» [40,58] Сохранилось подробное описание того, патогенеза и методов излечения дракунулеза (ришты) - гельминтоза, вызываемого самками круглых червей: «Циклоп едва заметен для глаз и человек, не употребляющий фильтры или доверяющийся сырой некипяченой воде, проглатывает тысячи этих животных. При кипячении все водяное население умирает и тонет на дно сосуда — вода безвредна. Хорошая фильтра не пропустит этого населения в ваш стакан, и это пока единственные средства, предохраняющия от заражения риштой. Для очищения самих прудов Федченко рекомендует развести в них рыб, которые будут поедать циклопов миллионами.
Попав в желудок, оттуда в кишки, млечный проток и наконец в артерии, зародыши разносятся кровью по всему телу и остаются в подкожной клетчатке, а иногда и в клетчатке между мускулами. Здесь червь начинает расти, питаясь сосанием. Порошица у него зарастает, вероятно, как не нужная. Чаще всего ришта встречается в нижних конечностях, но бывает и в других частях тела — даже под кожей головы. Лежит она обыкновенно вытянувшись вовсю длину, иногда же, особенно, когда их несколько экземпляров, то и клубком, величиною с детский кулак. В Ташкенте у одного, чуть ли не самого богатого в крае туземца, извлечено было однажды двенадцать штук из разных частей тела.
Окончательного развития ришта достигает в течение жарких месяцев, с мая по август. В это время, на том месте кожи, где приходится головка ришты, образуется краснота и маленький зудящий пупырыш. Больной часто расчесывает это место и тогда в отверстии, при давлении на окружающую кожу, видна бывает головка ришты.
Раздражение и красноту Федченко приписывает прекратившемуся росту и смерти ришты, но тогда отчего же эти явления не обнаруживаются на противоположном конце, т. е. у хвоста, который к тому же заворачивается крючком? Кажется, вернее предположить, что при остановке роста ришта сосет все в одном и том же месте, а это, вероятно, и раздражает на конце кожу до степени маленького нарыва.
Туземцы извлекают ришту двумя способами: в расстоянии дюйма от ранки приподнимают иголкой кожу и срезают ее бритвой, круглая ранка углубляется последовательными срезами, пока не обнаружится тело ришты. Тогда под нее запускают иголку и вытаскивают передний конец паразита. Конец этот, длиною в дюйм, легко захватывается пальцами и червя тянут, нажимая другою рукою на задний его конец. На все это требуется минута времени, но при этом иногда случаются разрывы, и тогда-то начинается самый болезненный процесс: во всем канале, занятом риштой, начинается нагноение, и если она проходила через сочленения, то больной не может двигать конечностью за сильною болью. Сведение конечностей, постоянная хромота, а иногда и смерть бывают исходом неудачной операции. Говорят, впрочем, что такой исход случается только тогда, когда оператор, вместо ришты, вытянет и оборвет кусок нерва. Сходство между нервом и риштою действительно существует: не даром ее назвали vena medinensis, nervus medinensis.
Другой способ состоит в том, что выставившуюся из ранки головку ущемляют в раскреп палочки и осторожно навертывают ришту, как веревку на ворот. Когда почувствуется некоторое затруднение, операцию прекращают и палочку приклеивают пластырем у самой ранки, а сверху обвязывают тряпочкой. Такой процесс повторяется ежедневно, и потому на всю операцию извлечения ришты понадобится несколько дней. Это хотя и медленно, за то верно. Русские врачи предпочли последний способ, как безопасный..» [40,59]. Гельминтозы были чаще характерны для статичных водоемов. Описанный способ извлечения ришты через рану был известен еще в Древнем Египте во II тыс. до н.э..
Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 106; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!