Последнее слово подсудимого Розе
Господин председатель, с позволения трибунала, учёные, которые находятся среди подсудимых на данном процессе столкнулись с принципиальной трудностью, тем фактом, что чисто научные вопросы были сделаны обвинением, политическими, идеологическими вопросами. Во вступительной речи главного юриста, генерала Тейлора, политический и идеологический характер обвинительного заключения выразился настолько ясно насколько возможно.
Предмет личных обвинений против меня заключается в моём отношении к экспериментам на людях приказанным государством и проводимых немецкими учёными в сфере тифа и малярии. Работы такого характера не имели никакого отношения к политике или идеологии, а служили на благо человечества и эти же проблемы и потребности повсеместно можно понимать независимо от какой-либо политической идеологии, где следовало бороться также с опасностями эпидемий.
Также как Клаус Шиллинг, в своих исследованиях малярии, должен был проводить эксперименты на людях, до него и после него разные учёные по малярии различных наций должны проводить эксперименты на людях. Также как Хааген, по своей собственной инициативе, но с одобрения компетентной государственной власти, тестировал ценность новой, живой вакцины тифа, до него это делалось в ходе борьбы с чумой вашим великим гражданином Ричардом Б. Стронгом, когда он экспериментировал на жителях Филиппин, которые не являлись американскими гражданами, с одобрения вашего правительства.
|
|
|
Также как доктор Динг, по инструкции высших и решающих властей германской администрации гражданского здравоохранения, тестировал ценность тифозной вакцины на людях во время величайшей опасности тифа, остальные делали это до него в менее срочных ситуациях, иногда по соглашению, иногда согласно инструкциям своих правительств.
Давая показания, я свидетельствовал о подлинной роли, которую я играл в отношении обвинений в экспериментах на людях с малярией и тифом. И я объяснил, давая показания, юридический итог своих действий, и они были представлены вам моим защитником доктором Фрицем. Мне не требуется что-либо добавлять к ним. Но, принципиально, я заявил о своём отношении к экспериментам на людях в медицинских исследованиях, не впервые в этом зале суда, но также, когда национал-социалистическое правительство было на вершине своей безграничной власти. Тогда, меня оборвал человек, профессор Шрайбер, который около года назад в этом самом зале суда, объявил о том, что является защитником медицинской этики.
Факт несомненно заключается в том, что эксперименты на людях, которые были именно такими же как те, в участии в которых я несправедливо обвинён, проводились в других странах, прежде всего в Соединённых Штатах, которые обвиняют меня. Это привело обвинение к смещению центра тяжести своих обвинений на внешние условия лиц переданных в моё распоряжение германскими властями для экспериментов. В этой связи вопрос того были ли они добровольцами выведен на первый план. Я не обсуждаю вопрос о том, в какой степени доктор, которому поручены эксперименты является ответственным за эти внешние, формальные вопросы, по крайней мере доктор который был настолько удалён от экспериментов как был я. Но в связи с принципиальным вопросом добровольности подопытных, я должен сделать несколько заявлений. Процесс такого рода представляет вероятно наиболее неподходящую атмосферу для обсуждения вопросов медицинской этики. Но поскольку эти вопросы здесь поднялись, на них следует ответить. Любой кто, как учёный, имеет взгляд изнутри на историю опасных медицинских экспериментов, точно знает, следующий факт. Кроме самоэкспериментов докторов, которые представляют меньшую часть из таких экспериментов, степень в которой подопытные являются добровольцами часто обманчива. В самом лучшем случае они рассчитывают на самообман со стороны врачей, которые проводят эксперименты, но очень часто умышлённо запутывают публику. В большинстве таких случаев, если мы этически изучим факты, мы находим эксплуатацию невежества, фривольности, экономического бедствия или другие крайности со стороны подопытных. Я могу сослаться на пример представленный трибуналу доктором Айви, когда он представлял формы американских экспериментов с малярией.
|
|
|
|
|
|
Вы сами, господа трибунала, в состоянии изучить, могли ли отдельные заключённые со средним образованием на основе информации содержащейся в этих формах сформировать достаточно чёткое мнение о рисках эксперимента с губительной малярией. Эти факты будут подтверждены любым искренним и достойным учёным в личном разговоре, при том, что он не захочет делать такое заявление публично. То, что я сам, в принципе, являюсь оппонентом идеи опасных экспериментов на людях известно вам господа трибунала.
Однако, государство, или любое человеческое сообщество, которое, в интересах благополучия всего сообщества, не хочет отказываться от экспериментов на людях, основывая себя лишь на этических принципах до тех пор пока оно открыто признаёт полную ответственность, которая впоследствии возникает и налагает жертвы на противников общества для искупления своих преступлений и не выбирает метод видимого добровольного подчинения, которые налагают риск эксперимента на подопытных, которые не в состоянии предвидеть возможные последствия.
|
|
|
Обвинитель в своей речи раскритиковал преобладание письменных показаний во время представления доказательств со стороны защиты. Сложности, которые существуют для подсудимого в тюрьме в Германии сегодня в получении других документов являются почти запретом. Для того, чтобы привести несколько примеров: Когда обсуждались эксперименты с малярией Шиллинга, обвинение среди прочего материала, представило трибуналу фрагмент известного приговора Дахау касательно заявлений в нём о количестве жертв экспериментов. Я заявил, давая показания, что я бы лучше сидел здесь в качестве подсудимого чем поставил свою подпись под мнением, которое подтверждает эти заявления. Насколько я был прав сделав такое заявление можно видеть из письма профессора Алленби из университета Лондона, которое, к сожалению, получено только сейчас моим защитником, в котором он назвал заявление о том, что 300 подопытных умерли, гротескной неправдой. Мой защитник в своей заключительной речи процитировал отрывок из этого письма.
Обвинение, когда представляло отрывок из приговора Дахау, пообещало, что все материалы процесса Дахау будут предоставлены в наше распоряжение. К сожалению, все попытки разобраться в этих материалах, пропали даром.
Когда государственный секретарь, доктор Конти во время войны носился с идеей поручения профессору Шиллингу, который тогда был в Италии, исследования малярии в Германии, мне, тогда начальнику тропического медицинского отделения института Роберта Коха, министерством внутренних дел Рейха было поручено выразить мнение. В этом мнении, по причинам, которые я объяснил давая показания, я отверг план Шиллинга. Последуй он моему совету, эксперименты Шиллинга в Дахау никогда бы не состоялись. В ходе слушаний я приложил все усилия для того, чтобы получить это мнение, но и в этом случае я не добился успеха, хотя это мнение в двух копиях находится в руках военного правительства, возможно даже в этом здании.
Также, безуспешно, я попытался получить служебную записку такую важную для моей защиты, которую я продиктовал свидетелю Блоку о моих совещаниях с государственным секретарём Конти и президентом Гильдмайстером, после получения сведений о проведении экспериментов с тифом в Бухенвальде. Та небольшая переписка которая была у меня с профессором Хаагеном видимо полностью находится в руках обвинения. Несмотря на это, она была лишь частично представлена вам. Этот факт предоставил обвинению возможность неправильно интерпретировать отрывки вырванные из контекста. К сожалению, у меня нет возможности принудить кого-либо представить пропавшие документы, которые разъясняют вопросы в мою пользу.
Для оценки работы Хаагена, и мой защитник уже отмечал это, заявление непредвзятого эксперта имело бы решающее значение. Поэтому, я могу лишь сожалеть о том, что допрос француза Жоржа Бланка о котором я ходатайствовал и у которого есть лучшие знания в данной сфере, не состоялся, хотя он добровольно готов был явиться в трибунал в качестве эксперта.
Профессор Лекру, директор института Пастера в Париже, часто был в Нюрнберге во время этого процесса. После интервью, обвинение воздержалось вызывать его в качестве эксперта для разъяснения некоторых сложных вопросов вытекающих из работы Хаагена. Я прошу высокий трибунал делать свои выводы из этих фактов и гарантировать то, что нехватка этих улик не приведёт к ущёрбу моей защите.
Обвинитель Макхэни объяснил в своей речи, что ещё нужно найти доктора среди подсудимых, который бы подверг себя таким экспериментам которые охвачены обвинительным заключением. Я не чувстую, что это касается меня. Не только из заявления, которое я сделал вам, но также из моей истории болезни, которая была доступна тюремным властям задолго до обвинительного заключения, можно видеть, что я не только постоянно предоставлял себя в качестве подопытного для тестирования вакцин, но и часто в своём официальном качестве и в своей исследовательской работе я вводил себе инъекции холеры, тифа, малярии и гепатита и что я всё ещё страдаю от последствий.
Наконец, обвинитель Макхэни утверждал в своей речи, что все кого обвинили являются виновными в убийстве и что это включает меня тоже. Если трибунал посмотрит на нынешнуюю проблему с такой точки зрения, я с сожалением скажу одно слово в свою защиту. Однако, если вы поверите мне, в том что всеми мои действия, которые обсуждались здесь, двигал только долг, тогда я предоставляю свою судьбу в ваши руки.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 129; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!