XI. Последние слова подсудимых, 19 июля 1947
Последнее слово подсудимого Карла Брандта
Есть слово, которое кажется таким простым – приказ; и насколько колоссальны его последствия. Насколько неизмеримы конфликты, которые кроются за словом подчинение. Меня затронули оба, подчинение и приказ, и оба возлагают ответственность. Я являюсь доктором и на моей совести лежит ответственность ответственностей за людей и их жизнь. Совершенно бесстрастно обвинение предъявило обвинение в преступлении и убийстве и оно подняло вопрос моей вины. Не имело бы никакого веса если бы друзья и пациенты защищали меня и хорошо говорили обо мне, говоря о том, что я помогал и лечил. Было бы много примеров моих действий во время опасности и моей готовности помогать. Всё это сейчас бесполезно. Что касается меня я не должен избегать этих обвинений. Но попытка обозначить себя как человека, является моей обязанностью перед всеми теми кто верит в меня лично, кто доверял мне и кто полагался на меня как на человека также как доктора и начальника.
Независимо от того как я представал перед этой проблемой, я никогда не относился к экспериментам на людях как к само собой разумеющимся, даже когда не возникало опасности. Но я подтверждаю их необходимость по обоснованным причинам. Я знал, что возникнет оппозиция. Я знал о том, что вещи побеспокоят совесть медика и я знал внутреннее волнение, возникающее, когда этика любой формы разрешается приказом или подчинением.
|
|
|
Нематериально для эксперимента, проводится ли он согласно или вопреки воле участвующего лица. Для отдельного лица событие выглядит бессмысленным, настолько же бессмысленным как мои действия в качестве доктора выглядят изолированно. Смысл находится гораздо глубже этого. Могу я, как отдельное лицо, отвергнуть себя от общества? Могу я оставаться извне и быть без него? Мог я, как часть этого общества, избежать этого, сказав, что я хочу жить в этом обществе, но я не хочу делать для него жертв, ни телесных ни духовных? Я хочу иметь чистую совесть. Позвольте понять как они уживаются вместе. И пока мы, это общество и я, являемся чем-то единым.
Поэтому я должен вынести эти противоречия и последствия, даже если они останутся непостижимыми. Я должен нести их как моё бремя по жизни, которое поставило мне эти задачи. Смысл мотива – преданность обществу. Если из-за этого я виновен, тогда я буду отвечать за это.
Шла война. В войне, все усилия похожи. Её жертвы касаются всех. Они легли на меня. Но разве это жертвы моего преступления? Я растоптал заветы гуманизма и презрел их? Я переступил по людям и их жизням как если бы они были ничем? Люди покажут на меня и закричат: «Эвтаназия» и ложно: «бесполезные», «непригодные», «не имеющие ценности». Но что произошло на самом деле? Пастор Бодельшвинг, в середине своей работы в Бетеле в прошлом году, сказал о том, что я был идеалистом, а не преступником? Как он мог так сказать?
|
|
|
Здесь я, субъект самых ужасных обвинений, как если бы я не был доктором, а бессердечным, бессовестным человеком. Вы думаете, что мне было в удовольствие получить приказ об эвтаназии? 15 лет я трудился у постели больного и каждый пациент был мне как брат. Я беспокоился о каждом больном ребёнке как если бы он был моим собственным. Моё личное бремя было тяжёлым. Вина в этом?
Разве моей первой мыслью не было ограничение эвтаназии? Разве я, в момент моего включения, не пытался найти границу и не требовал наиболее подробного отчёта о неизлечимо больных? Разве не назначались университетские профессора? Кто ещё мог быть лучше квалифицирован? Но я не хочу говорить об этих вопросах и их исполнении. Я защищаю себя от обвинения в негуманном поведении и подлых намерениях. Перед лицом этих обвинений я борюсь за своё право на гуманное лечение! Я знаю о том насколько сложной является эта проблема. С огромным пылом я мучил себя снова и снова, но философия и мудрость здесь не помогали мне. Существовало распоряжение в котором было моё имя. Нелишне сказать, что я мог симулировать болезнь. Я прожил эту жизнь не для того, чтобы избегать судьбы которая меня ждёт. И таким образом я согласился с эвтаназией. Я полностью осознаю проблему; она стара как само человечество, но это это не является преступлением ни против человека ни против человечности; Это является жалостью к неизлечимо больному, буквально. Здесь я не могу верить как священник или думать как юрист. Я доктор, я понимаю закон природы как обоснованный закон. В своём сердце у меня есть любовь к человечеству, и поэтому это есть в моей совести. Вот почему я доктор!
|
|
|
Когда я говорил тогда с пастором Бодельшвингом, единственным серьезным блюстителем которого я знал лично, мне сначала показалось, что наши мысли находятся по разные стороны; но чем дольше мы говорили, тем больше мы открывались, ближе и сильнее становилось наше взаимопонимание. Тогда мы не касались слов. Это была борьба и поиск далеко за границами человеческой сферы. Когда старый пастор Бодельшвинг оставил меня после многих часов и мы пожали руки, его последними словами были: «Это была тяжелейшая борьба в моей жизни» Для меня, также как и для него это осталось борьбой; и также осталось проблемой.
|
|
|
Если я скажу сегодня, что я желаю, чтобы эта проблема никогда не приходила ко мне с её конечной драмой, то не было бы ничего более поверхностного для того, чтобы заставить меня чувствовать себя более комфортно. Но я жил в эти времена и видел, что они полны противоречий. Все мы должны иметь опору в чём-то. Я с полным осознанием говорил «Да» эвтаназии, я делал так с глубочайшим убеждением, таким же как сегодня, что это было правильным. Смерть может означать избавление. Смерть это жизнь – также как рождение. Это никогда не означало быть убийцей. Я несу бремя, но это бремя не является преступлением. Я несу своё бремя, хотя и с тяжёлым сердцем, как свою ответственность. Я предстал перед ней, и перед своей совестью, как человек и как доктор.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 212; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!