СОВЕТСКОЕ ХОЗЯЙСТВО В ОПАСНОСТИ
Официальная печать публикует ныне из номера в номер непрерывный обвинительный акт против рабочих, директоров, техников, хозяйственников, кооператоров, профессионалистов: все повинны в невыполнении планов, указаний и "шести условий". Но где тому причины? Объективных причин нет. Вся беда в злой воле исполнителей. "Правда" так и пишет: "Имеются ли какие-либо объективные причины для этого ухудшения работы? Никаких!" (2-го октября). Просто люди не хотят, как следует, работать - и только. Октябрьский пленум ЦК констатировал "неудовлетворительность руководства по всем звеньям". Кроме, конечно, того звена, которое называется Центральным Комитетом.
Но разве плохое качество работы не имеет объективных причин? Не только для созревания пшеницы, но и для освоения сложных технологических процессов нужно определенное время. Психологические процессы, правда, гибче растительных, но у этой гибкости есть свои пределы. Перескакивать через них нельзя. А кроме того - и это не менее важно - нельзя требовать максимума интенсивности при минимуме питания.
Резолюция октябрьского пленума ЦК обвиняет рабочих и администраторов в том, что они не сумели "закрепить" свои наиболее высокие достижения и скатываются от них вниз. На самом деле срывы были заложены в характере самих достижений. Единовременным усилием человек может поднять тяжесть, далеко превышающую его "среднюю" силу. Но долго продержать такой груз над головою он не сможет. Бессмысленно обвинять его в том, что он не "закрепил" своего усилия.
|
|
|
Советское хозяйство в опасности! Определить его болезнь не трудно. Она вытекает из природы самих успехов. От чрезмерного и плохо рассчитанного напряжения хозяйство подорвалось. Нужно лечить: внимательно и упорно. Раковский предупреждал еще в 1930 году: "Мы вступаем в целую эпоху, которая будет проходить под знаком расплаты за все прошлое".
ВТОРАЯ ПЯТИЛЕТКА
Вторая пятилетка строилась в масштабах "гигантизма"*1. Трудно, вернее, невозможно, судить "на глаз", в какой мере конечные показатели второй пятилетки преувеличены. Но вопрос идет сейчас не о балансе второй пятилетки, а об ее исходных позициях, о линии ее стыка с первой пятилеткой. Первый год второй пятилетки получает тяжелое наследство от последнего года первой пятилетки.
/*1 Враждебность, прямая ненависть к "гигантизму" быстро нарастает в советских кругах, как естественная и неизбежная реакция против авантюризма последнего периода. Незачем, однако, объяснять, насколько эта реакция, дающая удовлетворение мелкобуржуазному крохоборчеству, может стать в дальнейшем опасной для социалистического строительства.
|
|
|
Второй план, по замыслу, является спиральным продолжением первого плана. Но первый план не выполнен. Второй план с самого начала повисает в воздухе. Если предоставить вещи их течению, то вторая пятилетка начнется со штопания дыр первой под административным кнутом. Это значит углубление кризиса. Так можно довести дело до катастрофы.
Выход только один: нужно отсрочить на год приступ ко второй пятилетке. 1933-й год должен стать буфером между первой пятилеткой и второй. В течение этого срока нужно, с одной стороны, проверить наследство первой пятилетки, заполнить наиболее зияющие пробелы, смягчить невыносимые диспропорции, выровнять хозяйственный фронт, а, с другой стороны, перестроить вторую пятилетку с таким расчетом, чтоб она своими исходными позициями тесно примыкала к действительным, а не воображаемым результатам первой пятилетки.
Не значит ли это, просто, продлить срок выполнения первого плана еще на один год? Нет, к сожалению, это не так. Материальных последствий четырехлетней гонки пером из жизни не вычеркнуть. Нужны проверка, регулировка, выявление реально-достижимых коэффициентов роста. Нынешнее состояние хозяйства вообще исключает возможность плановой работы. 1933-й год не может быть ни дополнительным годом первой пятилетки, ни первым годом второй. Он должен занять самостоятельное место между ними, чтоб обеспечить смягчение последствий авантюризма и подготовку материальных и моральных предпосылок для планового подъема.
|
|
|
Левая оппозиция в свое время первой потребовала перехода к пятилетнему плану. Теперь она должна сказать: нужно отсрочить второй пятилетний план. Долой крикливый азарт! Прочь ажиотаж! Плановая работа не мирится с ними. Отступление? Да, временное отступление. А престиж непогрешимого руководства? Судьба диктатуры пролетариата важнее дутых престижей.
ГОД КАПИТАЛЬНОГО РЕМОНТА
Выбитое из равновесия советское хозяйство нуждается в серьезном ремонте. При капитализме нарушенное равновесие восстанавливается слепой силой кризиса. В социалистической республике возможно сознательное и разумное лечение.
В целой стране нельзя, разумеется, приостановить производство, как оно приостанавливается во время ремонта в цеху или на заводе. Но в этом нет и надобности. Достаточно снизить темпы. Текущая производственная работа в 1933 году не может вестись без плана, но это должен быть план годовой, основанный на умеренных количественных заданиях.
|
|
|
На первое место должны быть поставлены качественные достижения. Ликвидировать несвоевременные строительства; сконцентрировать силы и средства на строительствах первой очереди; уравновесить на основе опыта соотношение между разными отраслями промышленности; привести в порядок заводы; восстановить оборудование.
Не гнать, не дергать, не устанавливать рекордов, подчинить производство каждого предприятия его технологическому ритму. Вернуть в лабораторию то, что слишком рано вышло из лаборатории. Достроить то, что не достроено. Упорядочить соотношение между цехами заводов. Выровнять то, что погнуто. Исправить то, что испорчено. Подготовить завод к переходу на высшую ступень. Количественные задания должны иметь гибкий и условный характер, чтоб не препятствовать качественным достижениям.
1933 год должен победить текучесть рабочей силы, улучшив положение рабочих: с этого начать, ибо здесь ключ ко всему остальному. Обеспечить рабочих и их семьи пищей, жильем и одеждой. Какою угодно ценою!
Администрацию и пролетарские кадры заводов освободить от дополнительной ноши, в виде посадки картофеля, разведения кроликов и пр. Урегулировать вопрос о продовольственной базе заводов, как самостоятельную, а не подсобную задачу.
Внести порядок в дело производства предметов широкого потребления. Товары должны быть приспособлены к человеческим потребностям, а не к отбросам сырья тяжелой промышленности.
Железной рукой приостановить процесс инфляции и восстановить твердую денежную единицу. Эта трудная и болезненная операция неосуществима без смелого сокращения капиталовложений, без пожертвования многими сотнями миллионов, нецелесообразно или несвоевременно вложенных в новые строительства, для предупреждения миллиардных потерь в будущем.
Необходимо временное отступление в области промышленности, как и сельского хозяйства. Конечную линию отступления нельзя определить заранее. Только опыт капитального хозяйственного ремонта обнаружит ее.
Руководящие органы должны контролировать, помогать, отбирать все жизнеспособное, но не загонять на смерть предприятия, как ныне. Хозяйству и людям нужна передышка от административного насилия и авантюризма.
Многие хозяйственники, как видно из газет, самостоятельно подходят к выводу, что 1933 год должен чем-то существенным отличаться от истекающего года. Но они не доводят своей мысли до конца, чтоб не подставить себя под удар.
По поводу железнодорожного транспорта "Экономическая жизнь" пишет: "Одной из важнейших задач 1933 года должна быть задача полной и окончательной ликвидации всех и всяческих неполадок и недоделок, неувязок и диспропорций в работе отдельных составных частей транспортного механизма". Отлично сказано! Эту формулу следует полностью принять, распространив ее на все хозяйство в целом.
"Необходимо решительно отказаться - пишет "Правда" по поводу тракторного завода в Сталинграде, - от аварийных методов работы, покончить с лихорадкой на конвейере, чтобы обеспечить планомерный выпуск продукции". Совершенно правильно! Плановое хозяйство, взятое в целом, представляет, по типу своему, конвейер в государственном масштабе. Метод затыкания дыр несовместим с плановой работой. 1933 год должен "покончить с лихорадкой на конвейере", или, по крайней мере, значительно снизить температуру.
В области сельского хозяйства само советское правительство манифестом объявило "поворот" от количества к качеству. Это правильно, но нужно взять вопрос шире. Дело идет не только о качестве обработки земли, но и обо всей колхозной и совхозной политике и практике. Поворот от количества к качеству надо распространить и на работу самого правительства.
Отступление неизбежно прежде всего в области коллективизации. Здесь более, чем где-либо, правительство является пленником своих ошибок. Продолжая внешним образом полновластно командовать, назначая, за подписями Молотова и Сталина, точное число десятин для посева зерновых, бюрократия, в сущности, уже плывет по течению.
Между тем, в деревнях появилась новая прослойка так называемых "выходцев", бывших колхозников. Число их растет. Удерживать в коллективах насильственно крестьян, которые расхищают урожай, разбазаривают семена и затем требуют их от государства, - чистейшее безумие. Не меньшее преступление, однако, предоставить процесс распада собственному течению. Тенденция к тому, чтоб на колхозном движении поставить крест, сейчас, по-видимому, поднимает голову даже в рядах партии. Допустить это значило бы вместе с мыльной водой выплеснуть и ребенка.
1933-й год должен послужить приведению коллективного сельского хозяйства в соответствие с техническими, экономическими и культурными ресурсами. Это значит: отбор наиболее жизнеспособных коллективов, их перестройка в соответствии с опытом и желаниями основной крестьянской массы, прежде всего бедноты. Одновременно - выработка таких условий выхода из колхозов, чтоб свести к наименьшим размерам потрясения сельского хозяйства, не говоря уже о прямых опасностях гражданской войны.
Политика механического раскулачивания фактически уже покинута. Надо официально поставить на ней крест. В то же время необходимо восстановить политику жестких ограничений эксплуататорских тенденций кулака. С этой целью сплотить низы деревни в Союз крестьянской бедноты.
И в 1933 году мужики будут пахать землю, текстильные рабочие - вырабатывать ситец, доменные печи - выпускать металл, железные дороги - перевозить людей и продукты труда. Но высший критерий этого года будет не в том, чтоб производить как можно больше, как можно скорее, а в том, чтоб навести порядок в хозяйстве: пересмотреть весь инвентарь, отделить здоровое от больного, годное от негодного, убрать мусор и грязь, построить недостающие квартиры и столовые, доделать крыши, проложить ассенизационные трубы. Ибо, чтобы хорошо работать, люди прежде всего должны по человечески жить, и следовательно удовлетворять свои человеческие потребности.
Выделить особый год капитального ремонта - эта мера сама по себе еще, конечно, ничего не решает. Она может получить свой большой смысл лишь при изменении самого подхода к хозяйству, и, прежде всего, к его живым носителям, рабочим и крестьянам. Подход к хозяйству есть политика. Орудием политики является партия.
Задача задач - возродить партию. Здесь тоже нужна инвентаризация тяжелого наследства послеленинского периода, отделение здорового от больного, годного от негодного, очистка от мусора и грязи, проветривание и дезинфекция всех помещений бюрократии. За партией следуют советы и профессиональные союзы. Капитальный ремонт всех советских организаций является самой важной и самой неотложной задачей 1933 года.
Л. Троцкий
Принкипо, 22 октября 1932 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 31.
Л. Троцкий.
СТАЛИНЦЫ ПРИНИМАЮТ МЕРЫ
(К исключению Зиновьева, Каменева и др.)
Проволочный и беспроволочный телеграф разнес по всему миру весть о том, что Зиновьев и Каменев исключены из партии, с ними вместе еще свыше двух десятков большевиков. Согласно официальному сообщению, исключенные стремились, будто бы, к восстановлению капитализма в Советском Союзе. Политический вес новой репрессии внушителен сам по себе. Симптоматическое значение ее огромно.
Зиновьев и Каменев в течение ряда лет были ближайшими учениками и сотрудниками Ленина. Лучше, чем кто бы то ни было, Ленин знал их слабые черты; но он умел использовать их сильные стороны. В своем "Завещании", столь осторожном по тону, где одинаково смягчены и похвалы и порицания, чтоб не слишком укреплять одних и ослаблять других, Ленин счел необходимым напомнить партии о том, что октябрьское поведение Зиновьева и Каменева было "не случайно". Дальнейшие события слишком ярко подтвердили эти слова. Не случайна была, однако, и та роль, которую Зиновьев и Каменев играли в ленинской партии. И нынешнее их исключение напоминает об их старой и не случайной роли.
Зиновьев и Каменев были членами Политбюро, которое в эпоху Ленина непосредственно руководило судьбами партии и революции. Зиновьев был председателем Коммунистического Интернационала. Наряду с Рыковым и Цюрупой, Каменев в последний период жизни Ленина был его заместителем, по должности председателя совета народных комиссаров. После смерти Ленина Каменев председательствовал в Политбюро и в Совете труда и обороны, высшем хозяйственном органе страны.
В 1923 г. Зиновьев и Каменев открыли кампанию против Троцкого. В начале борьбы они очень слабо отдавали себе отчет в ее последствиях что не свидетельствует, конечно, об их политической дальнозоркости. Зиновьев прежде всего агитатор, исключительный по таланту, но почти только агитатор. Каменев - "умный политик", по определению Ленина, но без большой воли и слишком легко приспособляющийся к интеллигентской, культурно-мещанской и бюрократической среде.
Роль Сталина в этой борьбе имела гораздо более органический характер. Дух мелкобуржуазной провинции, отсутствие теоретической подготовки, незнакомство с Европой, узость горизонта, - вот что характеризовало Сталина, несмотря на его большевизм. Его враждебность "троцкизму" имела гораздо более глубокие корни, чем у Зиновьева и Каменева, и давно искала политического выражения. Неспособный сам к теоретическим обобщениям, Сталин подталкивал по очереди Зиновьева, Каменева, Бухарина и подбирал из их речей и статей то, что ему казалось наиболее подходящим для его целей.
Борьба большинства Политбюро против Троцкого, начавшись в значительной мере, как личный заговор, уже очень скоро развернула свое политическое содержание. Оно не было ни простым, ни однородным. Левая оппозиция включала в себе, вокруг авторитетного большевистского ядра, многих организаторов октябрьского переворота, боевиков гражданской войны, значительный слой марксистов из учащейся молодежи. Но за этим авангардом тянулся, на первых порах, хвост всяких вообще недовольных, неприспособленных, вплоть до обиженных карьеристов. Только тяжкий ход дальнейшей борьбы постепенно освободил оппозицию от ее случайных и непрошенных попутчиков.
Под знаменем "тройки" - Зиновьев-Каменев-Сталин - объединились многие "старые большевики", особенно те, которых Ленин предлагал еще в апреле 1917 года сдать в архив; но и многие серьезные подпольщики, крепкие организаторы партии, искренне поверившие, что надвигается опасность смены ленинизма троцкизмом. Чем дальше, однако, тем более сплошной стеной поднималась против "перманентной революции" растущая и крепнущая советская бюрократия. Она-то и обеспечила впоследствии перевес Сталина над Зиновьевым и Каменевым.
Борьба внутри "тройки", начавшись в значительной мере тоже, как личная борьба, - политика делается людьми и через людей, и ничто человеческое ей не чуждо, - скоро, в свою очередь, развернула свое принципиальное содержание. Председатель петроградского Совета, Зиновьев, председатель московского Совета, Каменев, стремились опираться на рабочих двух столиц. Главная опора Сталина была в провинции и в аппарате: в отсталой провинции аппарат приобрел всемогущество раньше, чем в столицах. Председатель Коминтерна, Зиновьев, дорожил своей международной позицией. Сталин с презрением поглядывал на коммунистические партии Запада. Для своей национальной ограниченности он нашел в 1924 году формулу: социализм в отдельной стране. Зиновьев и Каменев противопоставляли ему свои сомнения и возражения. Но Сталину достаточно оказалось опереться на те силы, которые были "тройкой" мобилизованы против "троцкизма", чтоб автоматически одолеть Зиновьева и Каменева.
Прошлое Зиновьева и Каменева, годы их совместной работы с Лениным, интернациональная школа эмиграции - все это должно было враждебно противопоставить их той волне самобытности, которая угрожала, в последнем счете, смыть Октябрьскую революцию. Результат новой борьбы на верхах получился для многих совершенно изумительный: два наиболее неистовых вдохновителя травли против "троцкизма" оказались в лагере "троцкистов".
Чтобы облегчить блок, левая оппозиция - против предупреждений и возражений автора этих строк - смягчила отдельные формулировки платформы и временно воздержалась от официальных ответов на наиболее острые теоретические вопросы. Вряд ли это было правильно. Но левой оппозиции 1923 года не пришлось все же идти на уступки по существу. Мы оставались верны себе. Зиновьев и Каменев пришли к нам. Незачем говорить, в какой мере переход вчерашних заклятых врагов на сторону оппозиции 1923 года укрепил уверенность наших рядов в собственной исторической правоте.
Однако, Зиновьев и Каменев и на этот раз не предвидели всех политических последствий своего шага. Если в 1923 году они надеялись, посредством нескольких агитационных кампаний и организационных маневров, освободить партию от "гегемонии Троцкого", оставив все остальное по старому, то теперь им казалось, что, в союзе с оппозицией 1923 года, они быстро совладают с аппаратом и восстановят как свои личные позиции, так и ленинский партийный курс.
Они снова ошиблись. Личные антагонизмы и группировки в партии стали уже полностью орудиями безличных социальных сил, слоев и классов. В реакции против октябрьского переворота была своя внутренняя закономерность, и через ее тяжелый ритм нельзя было просто перескочить путем комбинаций и маневров.
Обостряясь изо дня в день, борьба между оппозиционным блоком и бюрократией подошла к последним граням. Дело шло уже не о дискуссии, хотя бы и под кнутом, а о разрыве с официальным советским аппаратом, т. е. о перспективе тяжелой борьбы на ряд лет, с большими опасностями и неопределенным исходом.
Зиновьев и Каменев отшатнулись. Как в 1917 году, накануне Октября, они испугались разрыва с мелкобуржуазной демократией, так десять лет спустя они испугались разрыва с советской бюрократией. И это было тем более "не случайно", что советская бюрократия на три четверти состояла из тех самых элементов, которые в 1917 году пугали большевиков неизбежным провалом октябрьской "авантюры".
Капитуляцию Зиновьева и Каменева перед XV съездом, в момент организационного разгрома большевиков-ленинцев, левая оппозиция воспринимала, как чудовищное вероломство. Таким оно и было по существу. И однако же в этой капитуляции была своя закономерность, не только психологическая, но и политическая. В ряде основных вопросов марксизма (пролетариат и крестьянство, "демократическая диктатура", перманентная революция) Зиновьев и Каменев стояли между сталинской бюрократией и левой оппозицией. Теоретическая бесформенность, как всегда, неотвратимо мстила за себя на практике.
При всем своем агитаторском радикализме Зиновьев всегда останавливался перед действительными выводами из политических формул. Борясь против сталинской политики в Китае, Зиновьев до конца противился разрыву компартии с Гоминданом. Обличая союз Сталина с Переселем и Ситриным, Зиновьев останавливался в нерешительности перед разрывом англо-русского комитета. Примкнув к борьбе против термидорианских тенденций, он заранее давал самому себе обет: ни в каком случае не доводить до исключения из партии. В этой половинчатости было заложено ее неизбежное крушение. "Все, кроме исключения из партии", означало: бороться против сталинизма в тех пределах, в каких разрешит Сталин.
После капитуляции Зиновьев и Каменев делали решительно все, чтоб вернуть себе доверие верхов и снова ассимилироваться в официальной среде. Зиновьев примирился с теорией социализма в отдельной стране, снова разоблачал "троцкизм" и даже пытался кадить фимиам Сталину лично. Ничто не помогало. Капитулянты терпели, молчали, ждали. Но до пятилетнего юбилея собственной капитуляции все-таки не дотянули: они оказались замешаны в "заговоре", исключены из партии, может быть, высланы или сосланы.
Поразительно: Зиновьев и Каменев пострадали не за свое дело и не под своим знаменем. Основной список исключенных по приговору 9 октября состоит из заведомо правых, т. е. сторонников Рыкова-Бухарина-Томского. Значит ли это, что левый центризм объединился с правым центризмом против бюрократического стержня? Не будем спешить с заключениями.
Наиболее видными именами списка, после Зиновьева и Каменева, являются Угланов и Рютин, два бывших члена ЦК. Угланов, в качестве генерального секретаря Московского комитета, Рютин, в качестве заведующего Агитпропом руководили в столице борьбой против левой оппозиции, очищая все углы и закоулки от "троцкизма". Особенно неистово травили они в 1926-27 гг. Зиновьева и Каменева, как "изменников" правящей фракции. Когда Угланов и Рютин, в результате сталинского зигзага влево, оказались главными практическими организаторами правой оппозиции, все официальные статьи и речи против них строились по одной и той же схеме: "крупнейших заслуг Угланова и Рютина в борьбе с троцкизмом никто не может отрицать; но платформа у них все же кулацкая, буржуазно-либеральная". Сталинцы притворялись, будто не видят, что из-за этой именно платформы и велась борьба. Принципиальные позиции тогда, как и теперь, были только у левых и правых. Сталинцы политически жили подачками тех и других.
Уже в 1928 году Угланов и Рютин стали заявлять, что в вопросе о партийном режиме левая оппозиция оказалась права, - признание тем более поучительное, что никто не мог похвалиться такими успехами в насаждении сталинского режима, как Угланов и Рютин. "Солидарность" в вопросе о партийной демократии не могла, однако, смягчить сердца левой оппозиции по отношению к правым. Партийная демократия - не абстрактный идеал; меньше всего она предназначена к тому, чтобы служить прикрытием для термидорианских тенденций. Между тем в лагере правых Угланов и Рютин, по крайней мере, в те годы, представляли наиболее яркое термидорианское крыло.
В числе участников заговора постановление ЦКК называет и других заведомых правых, как Слепков и Марецкий, красные профессора бухаринской школы, руководители Комсомола и "Правды", вдохновители многих программных резолюций ЦК, авторы бесчисленных статей и брошюр против "троцкизма".
В проскрипционном списке значатся Пташный и Горелов, с указанием на их прежнюю принадлежность к "троцкистской оппозиции". Идет ли речь действительно о двух мало известных левых капитулянтах, примкнувших впоследствии к правым, или же мы имеем перед собою подделку с целью обмана партии, судить об этом у нас нет возможности. Не исключено первое, но весьма вероятно и второе.
В перечне участников нет главных вождей правой оппозиции. Телеграммы буржуазных газет сообщали, что Бухарин "окончательно восстановил свое партийное положение" и намечен будто бы в Наркомпросы вместо Бубнова, который переходит в ГПУ; Рыков-де тоже снова в милости, выступал с речами по радио и пр. Тот факт, что в списке "заговорщиков" нет ни Рыкова, ни Бухарина, ни Томского, действительно делает вероятным какие-либо временные бюрократические поблажки в пользу бывших лидеров правой оппозиции. О восстановлении их старых позиций в партии не может, однако, быть и речи.
Группа в целом обвиняется в покушении на создание "буржуазной кулацкой организации по восстановлению в СССР капитализма и, в частности, кулачества". Поразительная формулировка! Организация по восстановлению "капитализма и, в частности, кулачества". Эта "частность" выдает целое или, по крайней мере, намекает на него. Что некоторые из исключенных, как Слепков и Марецкий, в период борьбы с "троцкизмом" развивали, вслед за своим учителем Бухариным, идею "врастания кулака в социализм", совершенно бесспорно. В какую сторону сдвинулись они с того времени, нам неизвестно. Но весьма возможно, что сегодняшняя вина их состоит не столько в том, что они хотят "восстановить" кулака, сколько в том, что они не признают побед Сталина в области "ликвидации кулачества, как класса".
В каком отношении к программе "восстановления капитализма" стоят, однако, Зиновьев и Каменев? Об их участии в преступлении советская пресса сообщает: "Зная о распространявшихся контрреволюционных документах, они вместо немедленного разоблачения агентов кулацкой агентуры, предпочли обсуждать этот (?) документ и выступить тем самым прямыми сообщниками антипартийной контрреволюционной группы". Итак, Зиновьев и Каменев "предпочли обсуждать" документ вместо "немедленного разоблачения". Обвинители не решаются даже утверждать, что Зиновьев и Каменев вообще не собирались "разоблачать". Нет, их преступление в том, что они "предпочли обсуждать" прежде чем "разоблачать". Где, как и с кем они обсуждали? Если б это происходило на тайном заседании правой организации, обвинители не упустили бы об этом сообщить. Очевидно, Зиновьев и Каменев "предпочли обсуждать" между четырех глаз. Заявили ли они, в результате обсуждения, о своем сочувствии платформе правых? Если б в деле имелся намек на такое сочувствие, мы бы о нем узнали из постановления. Умолчание свидетельствует об обратном: Зиновьев и Каменев, очевидно, подвергали платформу критике вместо того, чтоб позвонить к Ягоде. Но так как они все же не позвонили, то "Правда" приписывает им такое соображение: "Враг моего врага - мой друг".
Грубая натяжка обвинения в отношении Зиновьева-Каменева позволяет уверенно сделать вывод, что удар направлялся именно против них. Не потому, чтоб они проявляли за последнее время какую-либо политическую активность. Мы об этом ничего не знаем, и, что важнее, об этом, как явствует из приговора, ничего не знает ЦКК. Но объективное политическое положение ухудшилось настолько, что Сталин не может более терпеть в составе партии легальных кандидатов в вожди той или другой оппозиционной группы.
Сталинская бюрократия, конечно, давно понимала, что отвергнутые ею Зиновьев и Каменев весьма "интересуются" оппозиционными течениями в партии и читают всякие документы, не предназначенные для Ягоды. В 1928 году Каменев вел даже секретные переговоры с Бухариным насчет возможного блока. Протоколы этих переговоров были тогда же опубликованы левой оппозицией. Сталинцы не решились, однако, исключать Зиновьева и Каменева. Они не хотели компрометировать себя новыми скандальными репрессиями без крайней нужды. Начиналась полоса хозяйственных успехов, отчасти действительных, отчасти мнимых. Зиновьев и Каменев казались непосредственно не опасны.
Сейчас положение изменилось в корне. Правда, газетные статьи, объясняющие исключение, гласят: так как мы экономически чрезвычайно окрепли; так как партия стала совершенно монолитной, то мы не можем терпеть "ни малейшего примиренчества". В этом объяснении белые нитки, однако, слишком уже грубо торчат наружу. Необходимость исключения Зиновьева и Каменева по явно фиктивному поводу свидетельствует, наоборот, о чрезвычайном ослаблении Сталина и его фракции. Зиновьева и Каменева понадобилось спешно ликвидировать не потому, что изменилось их поведение, а потому, что изменилась обстановка. Группа Рютина, независимо от ее действительной работы, притянута в данном случае лишь для сервировки. В предвиденьи того, что они могут быть в скорости призваны к отчету, сталинцы "принимают меры".
В общем, нельзя отрицать того, что судебная комбинация из правых, вдохновлявших политику Сталина в 1923-28 гг., из двух действительных или мнимых бывших "троцкистов" и из Зиновьева и Каменева, виновных в знании и недонесении, - вполне достойный продукт политического творчества Сталина, Ярославского и Ягоды. Классическая амальгама термидорианского типа! Цель комбинации состоит в том, чтоб спутать карты, дезориентировать партию, увеличить идейную смуту и тем помешать рабочим разобраться и найти дорогу. Дополнительная задача состоит в том, чтоб политически унизить Зиновьева и Каменева, бывших вождей левой оппозиции, исключаемых ныне за "дружбу" с правой оппозицией.
Сам собою возникает вопрос: каким образом старые большевики, умные люди и опытные политики дали возможность противнику нанести себе такой удар? Как могли они, отказавшись от собственной платформы ради того, чтоб остаться в партии, вылететь, в конце концов, из партии за мнимую связь с чужой платформой? Приходится ответить: и этот результат пришел не случайно. Зиновьев и Каменев пытались хитрить с историей. Конечно, они руководствовались, в первую очередь, заботами о Советском Союзе, об единстве партии, а вовсе не о собственном благополучии. Но свои задачи они ставили не в плоскости революции, русской и мировой, а в гораздо более низменной плоскости советской бюрократии.
В крайне тяжкие для них часы, накануне капитуляции, они заклинали нас, своих тогдашних союзников, "пойти на встречу партии". Мы отвечали, что вполне идем на встречу партии, но в другом, более высоком смысле, чем нужно Сталину и Ярославскому. - Но ведь это раскол? Но ведь это угроза гражданской войны и падения советской власти? - Мы отвечали: Не встречая нашего сопротивления, политика Сталина неизбежно обрекла бы советскую власть на гибель. Эта идея и выражена в нашей платформе. Побеждают принципы. Капитуляция не побеждает. Мы сделаем все для того, чтоб борьба за принципы велась с учетом всей обстановки, внутренней и внешней. Предвидеть все варианты развития, однако, нельзя. Играть же в прятки с революцией, хитрить с классами, дипломатничать с историей нелепо и преступно. В таких сложных и ответственных положениях надо руководствоваться правилом, которое французы прекрасно выразили в словах: Fais ce que doit, advienne que pourra! (Делай, что должно, и пусть будет, что будет!).
Зиновьев и Каменев пали жертвой несоблюдения этого правила.
Если оставить в стороне совершенно деморализованную часть капитулянтов, типа Радека и Пятакова, которые, в качестве журналистов или чиновников, будут служить всякой победоносной фракции (под тем предлогом, что они служат социализму), то капитулянты, взятые, как политическая группа, представляют собою умеренных внутрипартийных "либералов", которые в известный момент зарвались слишком влево (или вправо), а затем пошли на соглашение с правящей бюрократией. Сегодняшний день характеризуется, однако, тем, что соглашение, казавшееся окончательным, начало трещать и взрываться, притом в крайне острой форме. Огромное симптоматическое значение исключения Зиновьева, Каменева, Угланова и других вытекает из того, что в новых столкновениях на верхах отражаются глубокие сдвиги в массах.
Какие политические предпосылки обусловили полосу капитуляций 1929-30 гг.? Бюрократический поворот руля налево; успехи индустриализации; быстрый рост коллективизации. Пятилетний план захватил рабочие массы. Открылась большая перспектива. Рабочие мирились с потерей политической самостоятельности в ожидании близких и решающих социалистических успехов. Крестьянская беднота ждала от колхозов перемены своей судьбы. Жизненный уровень крестьянских низов повысился, правда, в значительной мере за счет основных фондов сельского хозяйства. Таковы экономические предпосылки и политическая атмосфера эпидемии капитуляций.
Нарастание экономических диспропорций, ухудшение положения масс, рост недовольства, как рабочих, так и крестьян, разброд в самом аппарате - таковы предпосылки оживления всех и всяких видов оппозиции. Острота противоречий и напряженность тревоги в партии все более толкают умеренных, осторожных, всегда готовых к компромиссу партийных "либералов" на путь протеста. Загнанная в тупик бюрократия немедленно же отвечает репрессиями, в значительной мере превентивными.
Открытого голоса левой оппозиции мы пока не слышим. Не мудрено: те самые буржуазные газеты, которые рассказывают о готовящихся будто бы милостях Рыкову и Бухарину, сообщают одновременно о "новых массовых арестах среди троцкистов". Левая оппозиция в СССР подвергалась в течение пяти лет таким страшным полицейским преследованиям, кадры ее поставлены в такие исключительные условия, что ей неизмеримо труднее, чем легальным "либералам" формулировать открыто свою позицию и организованно вмешаться в развертывающиеся события. История буржуазных революций напоминает нам, кстати, что в борьбе с абсолютизмом либералы, пользуясь своими легальными преимуществами, всегда первыми выступали от имени "народа"; только борьба между либеральной буржуазией и бюрократией прокладывала дорогу мелкобуржуазной демократии и пролетариату. Разумеется, дело здесь идет лишь об исторической аналогии; но нам думается все же, что она кое-что объясняет.
Резолюция сентябрьского пленума ЦК совсем не ко времени и не к месту хвалится: "Разгромив контрреволюционный троцкизм, разоблачив антиленинскую кулацкую сущность правых оппортунистов, партия... добилась к настоящему времени решающих успехов"... Уже ближайшее будущее, надо думать, обнаружит, что левая и правая оппозиция не только не разгромлены и не уничтожены, но что, наоборот, политически только они и существуют. Именно официальная политика последних 3 - 4 лет подготовила условия для нового подъема право-термидорианских тенденций. Стремление сталинцев валить левых и правых в одну кучу облегчается до некоторой степени тем, что и левые и правые для данного периода говорят об отступлении. Это неизбежно: необходимость упорядочения отступления от линии авантюристского заскока стала сейчас жизненной задачей пролетарского государства. Сами центристские бюрократы не мечтают ни о чем другом, как о том, чтоб отступить по возможности в порядке и не потерять окончательно лица. Но они не могут не сознавать, что отступление в обстановке продовольственной и всякой нужды может им слишком дорого обойтись. Они отступают поэтому крадучись и обвиняя в отступательных тенденциях оппозицию.
Реальная политическая опасность состоит в том, что правые, фракция перманентного отступления, получили возможность заявить: мы всегда этого требовали. Сумерки, в которых живет партия, не дают рабочим быстро разобраться в диалектике хозяйственного процесса и правильно оценить ограниченную, временную, конъюнктурную "правоту" правых при ложности их основной позиции.
Тем важнее ясная, самостоятельная, далеко заглядывающая вперед политика большевиков-ленинцев. Внимательно следить за всеми процессами в стране и партии. Правильно оценивать отдельные группировки, по их идеям и по их социальным связям. Не пугаться отдельных тактических совпадений с правыми. Не забывать из-за тактических совпадений противоположности стратегических линий.
Политическая дифференциация в советском пролетариате будет совершаться по линии вопросов: как отступать? до какой черты отступать? когда и как переходить в новое наступление? каким темпом наступать? Как ни важны эти вопросы сами по себе, но их одних недостаточно. Мы не делаем политику в отдельной стране. Судьба Советского Союза будет решаться в неразрывной связи с мировым развитием. Необходимо снова поставить перед русскими рабочими проблемы мирового коммунизма в полном объеме.
Только самостоятельное выступление левой оппозиции и объединение под ее знаменем основного пролетарского ядра могут возродить партию, рабочее государство и Коммунистический Интернационал.
Л. Т.
Принкипо, 19 октября 1932 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 31.
Л. Троцкий.
СЕНТЯБРЬСКИЙ ПЛЕНУМ ИККИ
(Беглые примечания на полях).
1. Доклад о революционной стратегии читал Куусинен. Его роль в финляндской революции 1918 года делает его, как нельзя более, пригодным, в качестве стратега международного пролетариата.
2. Основные тезисы несколько раз констатируют: "Относительная стабилизация капитализма закончилась". В 1932 году? Но уже VI-й съезд Коминтерна говорил о конце стабилизации. X-ый пленум ИККИ провозгласил "третий период", т. е. период, непосредственно ведущий к восстанию пролетариата. Сейчас нам сообщают - без комментариев, - что стабилизация капитализма снова закончилась. В который раз?
3. О Китае говорится: "На значительной части территории победила советская революция". Революция может быть буржуазной или пролетарской. Какую из них надо понимать в данном случае? Почему Коминтерн прикрывает классовое содержание революции советской формой?
4. "Новая мировая империалистская война стала непосредственной опасностью". Уже VI-ой конгресс объявил войну непосредственной опасностью. Через 4 с лишним года ИККИ повторяет ту же формулу. Сейчас она, во всяком случае, ближе к реальности, чем в 1928 году. Но что на языке Коминтерна собственно значит "непосредственный"?
5. Коммунистическим партиям вменяется в обязанность противопоставить "реальную борьбу против подготовки войны абстрактным и лицемерно-пацифистским декларациям социал-демократии". Это правильно. Но как быть с не менее абстрактными и лицемерными декларациями амстердамского конгресса? Удивительное дело: об амстердамском маскараде в резолюции ни слова. Неужели уже приходится стыдиться своего детища?
6. Тезисы снова дают ученые определения разных видов фашизма. Оказывается: "Социал-фашисты предпочитают умеренное и "легальное" применение буржуазного насилия...; они защищают "демократический" фасад и стремятся сохранить как можно больше парламентских форм..." Теперь мы все поняли. Квадрат есть такой треугольник, четыре стороны которого сходятся под прямыми углами.
7. О Франции сообщается, что, хотя компартия и революционные синдикаты ослабели, зато там развивается сильное революционное движение против войны. Но движение против войны, при ослаблении пролетарского авангарда, становится по необходимости мелкобуржуазным движением и идет на пользу реформистскому пацифизму.
8. Германской компартии рекомендуется усилить борьбу "против национализма и шовинизма за пролетарский интернационализм". Это правильно. Но как быть с программой "национального освобождения"?
9. Польской компартии вменяется в обязанность "разрушить влияние польской социалистической партии на массы", и "преодолеть свою слабость в больших предприятиях, среди железнодорожников и в армии". Совет, как нельзя более, прост: разгромить врагов и стать всемогущим. Куусинен забыл только указать, как это сделать.
10. В Испании рекомендуется стремиться к "диктатуре пролетариата и крестьянства, в форме советов". Чем этот режим будет отличаться от диктатуры пролетариата, нам, по обыкновению, не объясняют.
11. Единый фронт рекомендуется в Англии, как, впрочем, и во всех других странах, проводить только снизу. Другими словами, пленум ИККИ еще раз санкционировал отказ от политики единого фронта.
12. В Манчжурии предлагается на основе партизанской войны создать "выборное народное правительство". Демократический лозунг? Почему он дан так бесформенно? Почему только для Манчжурии? Почему он не пригоден для Китая в целом?
13. Индусская компартия обязывается "освободить массы от влияния национального конгресса". А в это самое время ИККИ, через амстердамский конгресс, братается с Пателем и искусственно повышает авторитет индусского национального конгресса.
14. В организационной области пленум рекомендует "решительно ликвидировать чрезмерный централизм, систему голого командования" и пр. Этот совет неплохо звучит в устах ИККИ, который вот уж пятый год не созывает международного конгресса и узурпаторски командует от имени Интернационала.
15. "ИККИ настаивает (!) на том, чтобы организации коммунистической молодежи превратились в подлинные организации масс". Прекрасный совет! Но почему же организации молодежи прозябают и чахнут, несмотря на все советы Куусинена? Именно потому, что они еще не освободились от его советов.
16. В заключение тезисы рекомендуют всем и каждому бороться за чистоту доктрины на основании "письма Сталина". Бедная чистота, бедная доктрина, бедный Коминтерн!
17. О советах в тезисах говорится лишь вскользь, по поводу Китая и Испании. В отношении остальных стран, несмотря на устанавливаемую тезисами революционную перспективу, советы совершенно не упомянуты; в частности, перед немецким пролетариатом лозунг советов не поставлен. Объяснение найти не трудно. Создать действительные пролетарские советы в Германии, как и в большинстве передовых стран, нельзя иначе, как на основе широкой и смелой политики единого фронта. Ультиматизм и лозунг советов непримиримы. Отказываясь от политики единого фронта, сталинцы отказываются от советов.
Л. Т.
Принкипо, 13 октября 1932 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 31.
Л. Троцкий.
ИСПАНСКИЕ КОРНИЛОВЦЫ И ИСПАНСКИЕ СТАЛИНЦЫ
"Правда" по прежнему молчит о Германии. Зато 9 сентября она дала статью об Испании. Статья в высшей степени поучительна. На испанскую революцию, она бросает, правда, лишь косвенный свет. Но зато она очень ярко освещает политические конвульсии сталинской бюрократии.
Статья гласит: "После разгрома январской всеобщей стачки, троцкисты (дальше следуют ритуальные ругательства. Л. Т.) стали твердить, что революция разбита, что наступил период упадка". Верно ли это? Если были в Испании такие горе-революционеры, которые в январе этого года собирались хоронить революцию, то с левой оппозицией они не имели и не могли иметь ничего общего. Признать революционный период исчерпанным революционер может лишь тогда, когда объективные признаки не оставляют больше места никаким сомнениям. Делать же пессимистические прогнозы на основании собственных упадочных настроений могут только жалкие импрессионисты, а не большевики-ленинцы.
В брошюре "Испанская революция и угрожающие ей опасности" мы подвергли рассмотрению вопрос о линии развития испанской революции и об ее возможных темпах. Русская революция 1917 года в течение 8 месяцев дошла до кульминации. Но этот срок вовсе не обязателен для испанской революции. Великая французская революция передала власть якобинцам лишь на четвертом году. Одной из причин медленного развития французской революции являлось то обстоятельство, что сама якобинская партия лишь формировалась в огне событий. Это условие имеется и в Испании: к моменту республиканского переворота коммунистическая партия находилась в пеленках. Как по этой причине, так и по ряду других соображений мы считали вероятным, что испанская революция будет развиваться медленно, через ряд этапов, в том числе и парламентарных.
Мы напоминали в то же время, что орбита революции состоит из частных подъемов и спусков. Искусство руководства состоит, между прочим, в том, чтоб не скомандовать наступления во время спуска волны и не упустить подъема. Для этого необходимо, прежде всего, частные, "конъюнктурные" колебания революции не отождествлять с ее основной орбитой.
После разгрома январской всеобщей стачки несомненно наступило в Испании частное снижение революции. Игнорировать отлив могут только болтуны и авантюристы. Но по поводу частного снижения говорить о ликвидации революции могут только трусы и дезертиры. Революционер уходит последним с поля сражения. Кто хоронит живую революцию, сам заслуживает расстрела.
Из временного снижения и застоя испанскую революцию выбил удар контрреволюции. Такие драматические переломы наблюдались в развитии каждой революции. После поражения в одной из больших битв массы отступают и затихают. Недостаточно закаленное руководство склонно бывает нередко переоценить размеры поражения. Все вместе придает духу крайнему лагерю контрреволюции. Такова политическая механика монархической попытки генерала Санхурхо. Но как раз выход на арену злейших врагов народа пробуждает массы, точно ударом бича. Нередко при этом революционное руководство оказывается застигнутым врасплох.
"Быстрота и легкость ликвидации генеральского мятежа, - пишет "Правда", - свидетельствуют, что силы революции не сломлены. Революционный подъем получил в событиях 10 августа новый толчок". Это совершенно правильно; можно даже сказать, что это единственное правильное место во всей статье.
Была ли официальная испанская компартия застигнута событиями врасплох? Приходится ответить утвердительно, опираясь исключительно на свидетельство "Правды". Статья озаглавлена: "Рабочие побеждают генералов". Несомненно, без революционного выступления рабочих против монархического переворота в ссылку пришлось бы отправляться не Санхурхо, а Замора. Другими словами: ценою своего героизма и своей крови рабочие помогли республиканской буржуазии удержать в своих руках власть. Притворяясь, будто она не видит этого факта, "Правда" пишет: "Компартия стремится вести свою борьбу... против переворотов справа так, чтобы не оказывать и тени поддержки нынешнему контрреволюционному правительству". К чему компартия стремится, вопрос особый. Сейчас речь идет о результате ее стремлений. Монархическое крыло собственников пыталось свалить республиканское крыло, несмотря на то (благодаря тому), что республиканцы больше всего опасались ссориться с монархистами. Но на сцену выступает пролетариат. "Рабочие побеждают генералов". Монархисты идут в ссылку, буржуазные республиканцы остаются у власти. Как же можно, ввиду таких фактов, утверждать, что компартия не оказала "и тени поддержки нынешнему контрреволюционному правительству"?
Вытекает ли из сказанного, что компартия должна была умыть руки пред лицом конфликта между монархистами и буржуазными республиканцами? Такая политика была бы самоубийством: мы видели это на опыте болгарских центристов в 1923 году. Но выступая с решительной борьбой против монархистов, испанские рабочие могли бы не оказать временной помощи своим врагам, буржуазным республиканцам, только в одном случае: если б они сами были достаточно сильны, чтобы захватить власть. Русские большевики в августе 1917 г. были несравненно сильнее, чем испанские коммунисты в августе 1932 года. Но и у большевиков не было возможности овладеть властью непосредственно в борьбе против Корнилова. Благодаря победе рабочих над корниловцами, правительство Керенского просуществовало еще два месяца. Напомним снова, что команды большевистских матросов охраняли даже Зимний дворец Керенского от корниловцев.
Испанский пролетариат оказался достаточно сильным, чтобы сокрушить мятеж генералов, но слишком слабым, чтобы захватить власть. В этих условиях героическая борьба рабочих не могла не укрепить, по крайней мере, временно, республиканское правительство. Отрицать это способны только пустоголовые субъекты, которые анализ событий заменяют штампованными фразами.
Несчастье сталинской бюрократии в том, что она - в Испании, как и в Германии - не видит реальных противоречий во вражеском лагере, т. е. не видит живых классов и их борьбы. "Фашисту" Примо-де-Ривера пришел на смену "фашист" Замора в союзе с "социал-фашистами". В виду такой теории немудрено, если вызванный напором масс конфликт между монархистами и республиканцами застиг сталинцев врасплох. Повинуясь правильному инстинкту, массы бросились в борьбу, увлекая за собой коммунистов. А после победы рабочих над генералами "Правда" стала собирать черепки своей теории, чтобы снова склеить их, как если б ничего не случилось. В этом и состоит смысл глупенького хвастовства насчет того, будто бы компартия не допускает и "тени поддержки" буржуазному правительству.
На самом деле компартия не только оказала правительству объективную поддержку, но, как видно из той же статьи, не сумела и субъективно отмежеваться от него. На этот счет читаем: "Не во всех звеньях партии, не во всех провинциальных организациях удалось в достаточной степени выявить лицо компартии и противопоставить ее маневрирующим социал-фашистам и республиканцам, показав, что партия борется не только против монархистов, но и против "республиканского" правительства, покрывающего монархистов".
Из всей литературы сталинцев достаточно хорошо известно, что означают в подобных случаях слова "не во всех звеньях", "не во всех организациях" и пр.: это обычное прикрытие трусости мысли. Когда Сталин 15 февраля 1928 года впервые признал, что кулак не есть выдумка левой оппозиции, он писал в "Правде: "в некоторых районах", "в некоторых губерниях"... обнаружился кулак. Так как ошибки исходят только от исполнителей, то они неминуемо обнаруживаются "в некоторых местах". Партия изображается при этом, как простая сумма провинциальных групп.
На самом деле приведенная только что цитата, если ее очистить от канцелярского крючкотворства, означает: в борьбе с монархистами компартия не сумела "выявить лицо". Она не сумела противопоставить себя социал-фашистам и республиканцам. Другими словами, партия не только оказала временную военную поддержку правительству буржуазных республиканцев и социал-демократов, но и не сумела политически усилиться за их счет в процессе борьбы.
Слабость испанской компартии, как результат всей политики эпигонского Коминтерна, не позволяла пролетариату 10 августа 1932 года протянуть руку к власти. В то же время партия обязана была принять и приняла участие в борьбе, как левый фланг временного общего фронта, на правом фланге которого оказались буржуазные республиканцы. Правящая коалиция ни на минуту не забывала выявлять свое "лицо", тормозя борьбу, взнуздывая массы и немедленно от победы над генералами перейдя к борьбе с коммунистами. Что касается испанских сталинцев, то они, по свидетельству русских сталинцев, не сумели показать, что "партия борется не только против монархистов, но и против "республиканского" правительства.
Здесь гвоздь вопроса. Накануне событий партия мазала всех врагов и противников одной и той же голландской сажей. А в момент острой борьбы она сама окрасилась краской противников, растворившись временно в республиканско-социал-демократическом фронте. Удивляться этому способен лишь тот, кто не понял до сих пор политической природы бюрократического центризма. В теории (если позволено вообще употребить здесь это слово) он страхует себя от оппортунистических искушений тем, что отказывается вообще от классовых и политических различений: Хувер, Папен, Вандервельде, Ганди, Раковский - все это "контрреволюционеры", "фашисты", "агенты империализма". Но каждый резкий поворот событий, каждая новая опасность практически заставляет сталинцев в борьбе с одними врагами становиться на колени перед другими "контрреволюционерами" и "фашистами".
Перед опасностью войны сталинцы голосуют в Амстердаме за дипломатическую, лицемерную и вероломную резолюцию генерала Шанаиха, французских франкмасонов и индусского буржуа Пателя, для которого Ганди - недосягаемый идеал. В германском рейхстаге коммунисты внезапно изъявляют готовность голосовать за социал-фашистского президента, чтоб не допустить национал-фашистского президента, т. е. полностью становятся на почву теории "меньшего зла". В Испании сталинцы в минуту опасности оказываются неспособны противопоставить себя буржуазным республиканцам. Не ясно ли, что мы имеем тут дело не со случайными ошибками, не с отдельными "звеньями", а с органическим пороком бюрократического центризма?
Вторжение рабочих масс в конфликт двух эксплуататорских лагерей дало испанской революции серьезный толчок вперед. Правительство Асания увидело себя вынужденным провозгласить конфискацию земель испанских грандов - мера, от которой оно несколькими неделями ранее было дальше, чем от млечного пути. Если бы компартия различала реальные классы и их политические группировки; если б она предвидела действительный ход развития; если б она критиковала и разоблачала противников за их действительные грехи и преступления, то массы в новой аграрной реформе правительства Асания увидели бы результат политики компартии и сказали бы себе: надо идти под ее руководством вперед и смелее!
Если б германская компартия стала уверенно и решительно на путь единого фронта, который навязывается ей всей обстановкой, и критиковала бы социал-демократию не за ее фашизм, а за ее слабость, шатания и вероломство в борьбе с бонапартизмом и фашизмом, то массы учились бы и из совместной борьбы и из критики, - и все более решительно шли бы за компартией.
При нынешней же политике Коминтерна массы на каждом новом повороте событий убеждаются, что не только классовые враги и противники делают не то, что предсказывали коммунисты, но и сама компартия в серьезную минуту отрекается от всего того, чему учила. Поэтому доверие к компартии не укрепляется. И поэтому возникает, в частности, опасность, что половинчатая аграрная реформа Асания политически пойдет на пользу буржуазии, а не пролетариату.
При особо благоприятных, исключительно счастливых условиях рабочий класс может победить и при плохом руководстве. Но особо благоприятные условия случаются редко. Пролетариат должен учиться побеждать и при менее благоприятных условиях. Между тем руководство сталинской бюрократии, как свидетельствует опыт всех стран и как подтверждает опыт каждого нового месяца, препятствует коммунизму использовать даже и благоприятную обстановку, укреплять свои ряды и активно маневрировать, правильно разбираясь в группировке вражеских, полувражеских и союзных сил. Другими словами, сталинская бюрократия стала важнейшим внутренним препятствием на пути к победе пролетарской революции.
Л. Троцкий
Принкипо, 20 сентября 1932 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 31.
Л. Троцкий.
НЕМЕЦКИЙ БОНАПАРТИЗМ
Выборы в рейхстаг подводят к новому критическому испытанию "президентское" правительство. Полезно поэтому напомнить об его социальной и политической природе. Именно на анализе таких конкретных и, на первый взгляд, "неожиданных" политических явлений, как правительство Папена-Шлейхера, метод марксизма обнаруживает свои неоценимые преимущества.
Мы определили в свое время "президентское" правительство, как разновидность бонапартизма. Было бы неправильно видеть в этом определении случайный результат стремления найти знакомое имя для незнакомого явления. Упадок капиталистического общества снова ставит бонапартизм - наряду с фашизмом и в связи с ним - в порядок дня. Уже правительство Брюнинга мы характеризовали в свое время, как бонапартистское. Затем, ретроспективно, мы уточнили это определение, как полу- или пред-бонапартистское.
Что сказали на этот счет другие коммунистические и вообще "левые" группировки? Ждать от нынешнего руководства Коминтерна попытки научного определения нового политического явления было бы, конечно, наивностью, чтоб не сказать глупостью. Сталинцы зачислили попросту Папена в лагерь фашистов. Если Вельс и Гитлер - "близнецы", то над такой мелочью, как Папен, вообще не стоит ломать себе голову. Это та самая политическая литература, которую Маркс называл грубиянской и которую он учил нас презирать. Фашизм является на самом деле одним из двух основных лагерей гражданской войны. Протягивая руку к власти, Гитлер прежде всего требовал отдать в его распоряжение улицу на 72 часа. Гинденбург в этом отказал. Задача Папена-Шлейхера - устранить гражданскую войну, дружески дисциплинировав национал-социалистов и заковав пролетариат в полицейские колодки. Самая возможность такого режима определяется относительной слабостью пролетариата.
САП в вопросе о правительстве Папена, как и в других, отделывается общими фразами. Брандлерианцы молчали по поводу нашего определения, пока дело шло о Брюнинге, т. е. об инкубационном периоде бонапартизма. Когда же марксистская характеристика полностью подтвердилась теорией и практикой президентского правительства, брандлерианцы выступили со своей критикой: мудрая сова Тальгеймера вылетает в поздние ночные часы.
Штутгартская "Рабочая Трибуна" поучает нас, что бонапартизм, поднимающий военно-полицейский аппарат над буржуазией, чтоб защищать ее классовое господство против ее собственных политических партий, должен опираться на крестьян и прибегать к методам социальной демагогии. Папен не опирается на крестьян и не выдвигает фальшиво-радикальной программы. Следовательно, наша попытка определить правительство Папена, как бонапартизм, "никуда не годится". Это строго, но неосновательно.
Как определяют правительство Папена сами брандлерианцы? В том же номере "Трибуны" весьма кстати объявлены доклады Брандлера на тему: "Юнкерски-монархическая, фашистская или пролетарская диктатура"? Режим Папена представлен в этой триаде, как юнкерски-монархическая диктатура. Это вполне достойно "Форвертса" и вульгарных демократов вообще. Что титулованные германские бонапартисты делают юнкерам кой-какие приватные подарочки, это бесспорно. Что эти господа склонны к монархическому образу мыслей, тоже известно. Но чистейший либеральный вздор, будто суть президентского режима в юнкерском монархизме.
Такие понятия, как либерализм, бонапартизм, фашизм, имеют обобщенный характер. Исторические явления никогда не повторяются полностью. Не стоило бы труда доказать, что даже правительство Наполеона III, если сравнивать его с режимом Наполеона I, не было "бонапартистским", - не только потому, что сам Наполеон III был по крови сомнительным Бонапартом, но и потому, что его отношение к классам, особенно к крестьянству и люмпен-пролетариату, было совсем не то, что у Наполеона I. К тому же классический бонапартизм вырос из эпохи грандиозных военных побед, которых вторая империя совершенно не знала. Но если искать повторения всех черт бонапартизма, то обнаружится, что бонапартизм есть единовременное и неповторимое явление, т. е. что бонапартизма вообще нет, а был некогда генерал Бонапарт, родом из Корсики. Немногим иначе дело обстоит с либерализмом и со всеми другими обобщенными понятиями истории. Когда говоришь, по аналогии, о бонапартизме, надо поэтому указывать, какие именно черты его нашли в данных исторических условиях наиболее полное выражение.
Нынешний немецкий бонапартизм имеет очень сложный и, так сказать, комбинированный характер. Правительство Папена было бы невозможно без фашизма. Но фашизм все же не стоит у власти. А правительство Папена не есть фашизм. С другой стороны, правительство Папена, по крайней мере, в нынешнем его виде, было бы невозможно без Гинденбурга, который, несмотря на финальный разгром Германии в войне, означает в памяти широких народных масс великие победы Германии и символизирует ее армию. Второе избрание Гинденбурга имело все черты "плебисцита". За Гинденбурга голосовали многие миллионы рабочих, мелких буржуа и крестьян (социал-демократия и центр). Они не видели в нем какой-либо политической программы. Они прежде всего хотели избегнуть гражданской войны и поднимали на своих плечах Гинденбурга, как супер-арбитра, третейского судью нации. Это и есть важнейшая функция бонапартизма: возвышаясь над двумя борющимися лагерями, чтоб сохранить собственность и порядок, он при помощи военно-полицейского аппарата подавляет гражданскую войну или предупреждает ее, или не дает ей возродиться. Говоря о правительстве Папена, нельзя забывать о Гинденбурге, на коем почиет благодать социал-демократии. Комбинированный характер немецкого бонапартизма выразился в том, что демагогическую работу уловления масс за него и для него проделали две большие самостоятельные партии: социал-демократия и национал-социализм. Если обе они удивились результатам своей работы, то дела это нисколько не меняет.
Социал-демократия утверждает, что фашизм есть продукт коммунизма. Это верно постольку, поскольку в фашизме не было бы вообще надобности без обострения классовой борьбы, без революционного пролетариата, без кризиса капиталистической системы. Никакого другого смысла лакейская теория Вельса-Гильфердинга-Отто Бауэра не имеет. Да, фашизм есть реакция буржуазного общества на угрозу пролетарской революции. Но именно потому, что эта угроза не является сегодня непосредственной, господствующие классы делают попытку через посредство бонапартистской диктатуры обойтись без гражданской войны.
Возражая против нашей характеристики правительства Гинденбурга-Папена-Шлейхера, брандлерианцы ссылаются на Маркса и выражают при этом ироническую надежду на то, что его авторитет имеет значение и для нас. Трудно попасться впросак более плачевным образом. Дело в том, что Маркс и Энгельс писали не только о бонапартизме двух Бонапартов, но и о других его разновидностях. Начиная, кажется, с 1864 года, они не раз приравнивали "национальный" режим Бисмарка к французскому бонапартизму. И это несмотря на то, что Бисмарк не был псевдо-радикальным демагогом и, насколько мы знаем, не опирался на крестьян. Железный канцлер не поднялся к власти в результате плебисцита, а был назначен своим законным и наследственным королем. И тем не менее Маркс и Энгельс правы. Бисмарк по-бонапартистски использовал антагонизм между имущими классами и поднимающимся пролетариатом, преодолел, благодаря этому, антагонизм внутри имущих классов, между юнкерством и буржуазией, и поднял военно-полицейский аппарат над нацией. Политика Бисмарка и есть та традиция, на которую ссылаются "теоретики" нынешнего германского бонапартизма. Правда, Бисмарк по своему разрешил все же проблему немецкого единства и внешнего могущества Германии. Папен же пока что только обещает добыть для Германии "равенство" на международной арене. Разница не маленькая! Но мы и не собирались утверждать, что бонапартизм Папена того же калибра, что и бонапартизм Бисмарка. И Наполеон III был только пародией своего мнимого дяди.
Ссылка на Маркса, как видим, имеет явно неосмотрительный характер. О том, что Тальгеймер не понимает революционной диалектики марксизма, мы догадывались давно. Но мы, признаться, думали, что он, по крайней мере, знает тексты Маркса и Энгельса. Пользуемся случаем, чтоб исправить свою ошибку.
Отвергнутая брандлерианцами наша характеристика президентского правительства получила очень яркое подтверждение с совершенно неожиданной, но в своем роде весьма "авторитетной" стороны. По поводу роспуска "5-дневного" рейхстага ДАЦ*1 цитировала 28 августа в большой статье работу Маркса "18 Брюмера Луи Бонапарта" - с какой целью? - ни более и ни менее, как в обоснование исторических и политических прав президента ставить свой сапог на шею народному представительству. Орган тяжелой индустрии рискнул в трудную минуту напиться из отравленных источников марксизма. С замечательной находчивостью газета приводила из бессмертного памфлета обширную цитату, объясняющую, как и почему французский президент, в качестве воплощения "нации", получил перевес над раздробленным парламентом. Та же статья ДАЦ весьма кстати напоминала, как весною 1890 года Бисмарк разрабатывал план наиболее удачного государственного переворота. Наполеон III и Бисмарк, в качестве предшественников президентского правительства, названы по имени берлинской газетой, которая в августе, по крайней мере, играла роль официоза.
/*1 "Дейтше Альгемейне Цайтунг", орган тяжелой индустрии.
Цитировать "18 Брюмера Луи Наполеона" по поводу "20 июля фон-Папена", правда, очень рискованно, ибо Маркс слишком желчными чертами характеризовал режим Наполеона III, как господство авантюристов, шулеров и сутенеров. В сущности, ДАЦ можно было бы подвергнуть каре за злостное опорочивание правительства. Но если оставить в стороне это побочное неудобство, то остается все же несомненным, что исторический инстинкт привел ДАЦ как раз туда, куда следовало. Этого, к сожалению, нельзя сказать о теоретическом разуме Тальгеймера.
Бонапартизм эпохи упадка капитализма чрезвычайно отличается от бонапартизма эпохи подъема буржуазного общества. Немецкий бонапартизм не опирается непосредственно на мелкую буржуазию деревни или города, и это не случайно. Именно поэтому мы и писали в свое время о слабости правительства Папена, которое держится только нейтрализацией двух лагерей: пролетарского и фашистского.
Но ведь за Папеном стоят крупное землевладение, финансовый капитал, генералитет, - так возражают иные "марксисты". Разве имущие классы сами по себе не представляют огромную силу? Этот довод свидетельствует еще раз, что классовые взаимоотношения гораздо легче понять в общей социологической схеме, чем в конкретном историческом виде. Да, за Папеном непосредственно стоят имущие верхи, и только они: в этом-то и заключается причина его слабости.
В условиях нынешнего капитализма вообще невозможно правительство, которое не было бы агентурой финансового капитала. Но из всех возможных агентур правительство Папена является наименее устойчивой. Если б имущие классы могли управлять непосредственно, они не нуждались бы ни в парламентаризме, ни в социал-демократии, ни в фашизме. Правительство Папена слишком обнажает финансовый капитал, оставляя его даже без священного Zwickel, предписанного прусским комиссаром Брахтом. Именно потому, что внепартийное, "национальное" правительство способно говорить на деле только от имени социальной верхушки, капитал все более явно остерегается отождествлять себя с правительством Папена. ДАЦ хочет для президентского правительства найти опору в национал-социалистических массах и языком ультиматумов требует от Папена блока с Гитлером, т. е. капитуляции перед ним.
При оценке "силы" президентского правительства нельзя забывать того обстоятельства, что если финансовый капитал стоит за Папеном, то это вовсе не значит, что он падает вместе с ним. У финансового капитала есть неизмеримо больше возможностей, чем у Гинденбурга-Папена-Шлейхера. В случае обострения противоречий остается резерв чистого фашизма. В случае смягчения противоречий можно отступить на линию "рационализованного" парламентаризма. Финансовый капитал будет маневрировать до тех пор, пока пролетариат не наступит ему коленом на грудь. Как долго будет маневрировать Папен, покажет недалекое будущее.
Строки эти появятся в печати, когда новые выборы в рейхстаг останутся уже позади. Бонапартистская природа "анти-французского" правительства Папена должна будет неизбежно обнаружиться с новой яркостью, но также и его слабость. К этому мы в свое время еще вернемся.
Л. Троцкий
Принкипо, 30 октября 1932 г.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 32.
Л. Троцкий.
КРЕСТЬЯНСКАЯ ВОЙНА В КИТАЕ И ПРОЛЕТАРИАТ
ПИСЬМО ИЗ ШАНХАЯ
В процессе развития манчжурских событий до шанхайских событий (28 января) авторитет Гоминдана в массах падал изо дня в день. Даже буржуазия все больше отстранялась от своей партии. Внутри Гоминдана шел развал.
Вспыхнула война в Шанхае и пробудила массы. Трудящиеся вышли на улицу, везде собирались группы людей, обсуждали политическое положение, жадно ловили военные известия, протестовали против правительства Чан-Кай-Ши, обвиняли его в том, что оно не давало крепких войск на шанхайский фронт. Даже многие купцы стали говорить, что Англия, Франция, Америка и другие империалистические государства помогают Японии. "Только Советская Россия могла бы защитить Китай от империализма". Другие говорили: "сейчас мы не боимся коммунизма, только бы коммунисты смогли выгнать японские войска из Китая". Один видный банкир открыто сказал: "пусть коммунистические армии войдут в Шанхай, это все-таки не японские грабительские войска, которые варварски жгли Коммершал Пресс (главнейшая печатная компания в Китае)".
Все эти факты достаточно ярко свидетельствуют о напряженной силе ненависти к японским интервентам со стороны городских масс Шанхая. К сожалению, эти настроения не были использованы: рабочие едва пробуждались, без организации, без руководства, без оружия. Партия оставалась крайне слабой и не способна была повести рабочих на союз с революционными солдатами. Солдаты 19-ой армии были настроены очень воинственно, но Гоминдановское правительство, боясь поднимать массы, вело дело к капитуляции и через командный состав добилось своего.
В эти критические дни наша организация (левая оппозиция) обратилась к официальной компартии с предложением единства действий. Но официальная партия это предложение отклонила. Центр тяжести ее работы по прежнему находится в районах "Красной армии". В Шанхае сила и влияние партии чрезвычайно слабы. Надо, однако, признать, что левая оппозиция в Шанхае еще слабее, чем официальная партия. Поэтому, движение в пользу всеобщей забастовки и вооружения рабочих потерпело неудачу.
После того, как война уже закончилась, на передний план выдвинулось движение вокруг союза безработных. Хотя движение и не приняло больших размеров, но мы получили все же, благодаря ему, много связей с рабочими, создали на некоторых заводах свои ячейки и пр.
Официальная партия, выступая в качестве представительницы Красной армии, в вопросе о движении безработных, заняла ультралевую позицию, препятствуя рабочим подавать заявления о материальной поддержке безработных местным муниципальным органам. Когда все источники помощи оказались исчерпаны, а положение безработных достигло крайней остроты, их недовольство направилось против партийного руководства и приняло очень бурные формы: доходило до драк между безработными и коммунистами; последние отошли от масс, опасаясь встречаться с ними лицом к лицу. Эта ложная "непримиримость" официальной партии отразилась и на левой оппозиции, препятствуя нашей работе среди безработных.
Во время вынужденной эвакуации 19-ой армии массы шанхайского населения, в том числе и часть буржуазии, с величайшей ненавистью говорили о правительстве Чан-Кай-Ши, как об изменниках. Такие голоса раздавались всюду: на улицах, в трамваях и находили свой отклик в газетах.
Чан-Кай-Ши созвал "совещание спасения государства", пригласив около 500 представителей буржуазии. На совещании присутствовало, однако, немногим свыше ста человек, преимущественно из рядов правительственной бюрократии. Остальные делегаты бойкотировали это совещание, ссылаясь на то, что правительство не пошло на встречу их требованиям: закончить период "воспитательной политики Гоминдана", т. е. партийной диктатуры; стать на путь осуществления конституционных форм управления; легализовать политические партии и т. д.
В самом ЦК Гоминдана не было единства. Такие члены его, как Шин-Фо, Фын-Юй-Сян, Ли-Лей-Жуин и др. поддержали точку зрения тех делегатов, которые бойкотировали совещание спасения. Ван-Тин-Вей стоял на противоположной позиции (из текста письма не ясно, стоял ли Ван-Тин-Вей на противоположной позиции по отношению к Чан-Кай-Ши, или к Шин-Фо и др.).
Разговоры о необходимости восстановления дипломатических сношений с СССР приняли широкий характер не только в массах населения, но и внутри Гоминдана. В том же смысле высказываются и буржуазные газеты. Но правительство не способно ни на что решиться: оно целиком зависит от своего хозяина, т. е. от американского империализма.
В борьбе за свое спасение нанкинское правительство считало необходимым как можно скорее ликвидировать военный конфликт с Японией. Достигнуть этого оно могло только при помощи капитуляции. Эту возможность японское правительство предоставило Чан-Кай-Ши, так как сами японцы, главным образом, по-видимому, по финансовым соображениям, не считали нужным или возможным развивать в данный момент свои шанхайские операции. Получив от Чан-Кай-Ши капитуляцию, Япония условно увела свои войска из Шанхая.
Местные милитаристы Гуан-Дуна воспользовались капитуляцией Нанкина, чтоб под этим предлогом открыть борьбу против правительства Чан-Кай-Ши. Нанкин для нажима на Гуан-Дун использовал разногласия гуандунской группы с группой Гуан-Си и с гидро-авиационными отрядами самого Гуан-Дуна. Если бы гуандунская группа победила, то все недовольные элементы начали бы концентрироваться в Гуан-Дуне, и последний превратился бы в оплот против правительства Чан-Кай-Ши и Ван-Тин-Вея.
Японское правительство, как и буржуазные партии, после захвата Манчжурии, должны были испытывать возрастающее затруднение: антияпонские народные отряды в Манчжурии, большие расходы, трения с империалистскими державами, острота по отношению к Советскому Союзу и т. д. Минусы стали перевешивать возможные выгоды. Правительство заколебалось и не хотело дальше идти. Военщина повела борьбу против слабой политики правительства и официальных партий: отсюда террористические акты 15-го мая. Антагонизм между военщиной и политическими партиями будет расширяться в соответствии с размахом манчжурских событий. Опасаясь военных катастроф, буржуазные партии в то же время бессильны противостоять давлению военщины. 15-е мая послужило толчком более наступательной политики и более явного господства военной клики. И то и другое будет иметь большое значение для дальнейшего развития событий на Востоке.
Программа нанкинского правительства заключается сейчас в следующем: 1) возможно скорее разрешить манчжурский вопрос; 2) разгромить крестьянские отряды ("Красную армию") в некоторых провинциях Южного Китая; 3) преодолеть внутренних противников, прежде всего группы Гуан-Дуна и клику Фын-Юй-Сяна; 4) под предлогом развития индустрии получить заем от империалистических держав. На самом деле деньги, если они будут получены, пойдут на затыкание прорех в бюджете. Дефицит составляет 180 миллионов мексиканских долларов, около 1/5 части годовых расходов; выпущенный внутренний государственный заем даст, по-видимому, меньше половины этой суммы, так что правительству во что бы то ни стало необходимо искать деньги заграницей. Но очень большой вопрос, сможет ли правительство Чан-Кай-Ши при нынешнем внутреннем и международном положении Китая получить внешний заем.
Крестьянская война на Юге Китая распространяется в некоторых провинциях. Последнее время красные отряды направились с Юга на провинцию Фу-Цзян. С Севера идет движение красных отрядов в сторону Ан-Хуэй. Под лозунгом борьбы с "красными бандитами" Гоминдан лихорадочно мобилизует свои войска. Их численность, организация, вооружение и пр. стоят, конечно, выше, чем у крестьянских отрядов. Но "мораль" правительственной армии совсем не на высоте. Большинство солдат не хочет сражаться с крестьянскими отрядами. Разлагает солдат уже одно то, что им четыре-пять месяцев не уплачивают жалованья: деньги либо не отпускаются вовсе, либо перехватываются командным составом. Крестьянские партизаны ведут среди правительственных войск пропаганду за передел земли и ведут не без успеха. При таких условиях Гоминдану справиться с крестьянскими отрядами не так-то легко.
В последние три года стихийные оборонительные бои рабочих то затихали, то вспыхивали. Японское вторжение чрезвычайно разожгло передовых рабочих. Они требовали оружия и смелого отпора. Но интерес рабочих к крестьянскому движению не поднялся на достаточную высоту и обнаруживается крайне неравномерно. Основной причиной этого является фактическое игнорирование официальной партией рабочего движения за последние годы и неправильность ее руководства. Партия все время исходила из того, что революция переживает новый подъем. Между тем, подъем среди рабочих обнаружился лишь за самое последнее время, после длительного периода упадка. И если сейчас наблюдается известное оживление в рабочих кварталах, то прямой заслуги партии в этом мало.
Нужно, с другой стороны, признать, что в борьбе со слепым оптимизмом официальной партии некоторые из наших товарищей впали в противоположную крайность. Они считают, что тяжелые раны, нанесенные пролетариату революцией 1925-1927 гг., еще совсем не зарубцовались, доверие пролетариата к самому себе не воскресло, так что нынешнее положение мало чем отличается от положения 1928 года. Нельзя, говорят они, видеть в неправильности партийной политики причину нежелания масс участвовать в борьбе. На самом деле причина эта глубже: не прошел еще период реакции. А при таком положении нет возможности ставить перед собой задачу борьбы за завоевание власти в ближайший период; борьба должна сейчас по необходимости иметь оборонительный характер. Только после нового экономического оживления, роста численности пролетариата и его веры в свои силы можно будет поставить перед собой задачу завоевания власти. Таким образом экономическое оживление страны должно явиться предпосылкой третьей китайской революции.
Мы, Исполнительное бюро левой оппозиции (большевики-ленинцы), считаем, что изложенная выше точка зрения носит ликвидаторский характер. Положение сегодняшнего дня, по нашему мнению, чрезвычайно отличается от положения 1928 года, т. е. на другой день после тяжкого поражения второй китайской революции. Национальная освободительная борьба, получив новый толчок, питает силы революции. Крестьяне, стремящиеся к земельному переделу и к освобождению от гнета милитаристов и ростовщиков, остаются крайне активной силой революции. Рабочее движение, наиболее пострадавшее в 1927-28 гг., оправляется медленно, но и оно обнаруживает признаки оживления. В этих условиях нашей задачей является руководство пробуждающейся экономической, национальной и политической борьбой рабочих, которая, в связи с общей обстановкой в стране, должна найти пути перехода от обороны к наступлению. При помощи сочетания экономической борьбы рабочих, национальной освободительной борьбы городов и революционного крестьянского движения мы должны подготовить переход на пути к третьей революции.
По отношению к крестьянскому движению, руководимому сейчас официальной партией, мы считаем необходимым направить все силы на укрепление бедняков и партийного руководства, как в красных армиях, так и на советских территориях, а главное - добиться во что бы то ни стало политического и организационного сочетания городской борьбы с деревенской. Мы решительно осуждаем позицию отдельных наших товарищей, которые склонны начисто отрицать революционное значение крестьянской войны в нынешних условиях. Эти ликвидаторские настроения являются лишь вывороченной наизнанку политикой официальной партии, которая считает возможным создание советского режима силами одних крестьян.
После манчжурских событий боевое настроение китайских рабочих несомненно растет. Чтобы вознаградить себя за убытки от японской интервенции, туземные и иностранные предприниматели напряженно эксплуатируют рабочих Шанхая, что породило забастовочный отпор. Прошли стачки почтовиков, печатников, телефонистов. Развивается борьба электро-технических рабочих. Руководство стачкой телефонистов принадлежало нам, левой оппозиции, и официальной партии. Борьба электротехнических рабочих стоит исключительно под нашим руководством.
После периода полицейских разгромов, левая оппозиция вообще возрождается и крепнет. Рабочие ячейки на предприятиях в Шанхае растут и ширятся, началась работа среди рабочих железной дороги Тендзин-Пу-Каоу. Нашими центрами являются Шанхай, Пейпин, Гон-Конг. В Шанхае и в Гон-Конге большинство - рабочие, в Пейпине - интеллигенты.
Секретарь Исполнительного бюро С. Ч.
15 июня 1932 года.
P. S. Американские товарищи получили из Шанхая короткое сообщение от 2-го августа. Воспроизводим его в переводе из "Милитант".
"Несколько наших товарищей (все студенты-ленинцы, вернувшиеся из Москвы) исчезли неизвестно куда вот уж 11 дней. Один из них является председателем организационного комитета левой оппозиции в Джесфильд Парк (западный Шанхай). Мы потеряли их след сейчас же после нашего последнего тайного собрания. Мы думаем, что они захвачены "Обществом синей блузы"... Это есть новая секретная организация. Полное ее имя: Общество синей блузы Гоминдана в Китае. Оно, примерно, того же типа, что наци в Германии. Его Гитлер это - Чан-Кай-Шек. Основные ячейки общества состоят из студентов, недавно вернувшихся из московского университета Сун-Ят-Сена, ренегатов партии и студентов военной академии в Вампу, преданных китайскому Гитлеру. Одним из средств их деятельности является убийство. Все интеллигенты войск Чан-Кай-Ши и многие известные политики примыкают к этой организации. Кратко говоря, это есть растущее фашистское движение в Китае.
..."История русской революции" опубликована в Китае. В конце августа или в сентябре мы надеемся восстановить наш легальный еженедельник в Шанхае".
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 304; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!