ГРУППИРОВКИ В ВКП(Б) И КОМИНТЕРН

Ход событий внутри ВКП показывает, что экономический кризис, ставший кризисом революции, все решительнее пробивает себе путь, снизу вверх, через государственный и партийный аппараты.

Тесная сталинская фракция, сплоченная вокруг плебисцитарного "вождя", которому она перестала доверять, делает отчаянные усилия, чтоб отстоять себя. Первое условие для этого - не дать пробудиться партии. Репрессии против оппозиции приняли ныне столь массовый характер, какого они не имели и в 1928 году, когда обещано было раз и навсегда "ликвидировать" всякую оппозицию. Главные удары направляются, разумеется, против большевиков-ленинцев, единственной фракции, авторитет которой неизмеримо вырос и продолжает расти.

Для положения в партии особенно знаменательны два новейших факта: аресты и высылки капитулировавших около четырех лет тому назад вождей левой оппозиции и полная, окончательная капитуляция вождей правой оппозиции. Через несколько месяцев после достаточно знаменательной ссылки Зиновьева и Каменева в Сибирь, Сталин арестует И. Н. Смирнова, Преображенского, Уфимцева, Тер-Ваганяна и около сотни связанных с ними бывших левых оппозиционеров. Надо до конца продумать значение этого факта. Дело идет о старых большевиках, которые строили партию, вынесли ее на себе в годы подполья, прошли через Октябрьскую революцию и гражданскую войну и, вместе с нами, создавали фракцию большевиков-ленинцев. Когда Сталин, под гнетом хлебозаготовительных затруднений, совершил резкий поворот в сторону плановой индустриализации и борьбы с кулаком (февраль 1928 г.), влиятельная часть левой оппозиции, устрашенная перспективой раскола, капитулировала перед бюрократией, дав ей в кредит свое доверие. Факт этот имел в свое время крупнейшее политическое значение, укрепив позиции сталинской бюрократии и надолго приостановив приток в ряды левой оппозиции. Ныне итоги опыта честной, искренней, не карьеристской капитуляции подведены: после ссылки Зиновьева и Каменева Сталин арестовал Смирнова, Преображенского, Уфимцева и других! Этому удару по верхушке предшествовали в течении прошлого года аресты многих сотен рядовых капитулянтов, успевших ранее своих вождей вернуться на дорогу левой оппозиции. Поистине громадный сдвиг произошел за последние два года в сознании партии, ибо перегруппировки на верхах являются лишь запоздалым и ослабленным отражением глубоких процессов, происходящих в массах. Мы видим здесь исключительно яркую иллюстрацию могущества правильной и выдержанной политической линии: отдельные лица и группы, даже выдающиеся по своим революционным качествам, отходят иногда, под действием временных условий, в лагерь противника, но ход событий заставляет их в конце концов вернуться под старое боевое знамя.

Совсем иное, но в своем роде не меньшее симптоматическое значение имеет стопроцентная капитуляция Рыкова, Томского и Бухарина. Политическая армия этих вождей простиралась далеко вглубь лагеря враждебных классов. Обострение кризиса революции должно было неизбежно - мы это не раз предсказывали - противопоставить большевистскую головку правой оппозиции и ее тяжеловесный контрреволюционный хвост. Этот момент наступил. Испуганные настроениями собственных последователей правые лидеры окончательно преклонили колени перед официальным руководством. Им тем легче было совершить эту операцию, что, как ни обострялась моментами междоусобная борьба, она оставалась все же борьбой левого и правого оттенков в лагере бюрократического центризма.

Капитуляция правых вождей отражает таким образом дифференциацию правой оппозиции, неоформленной, но несомненно наиболее многочисленной из всех группировок последнего периода. Десятки тысяч рабочих, в том числе и партийных, напуганные экономическим авантюризмом бюрократии, тем естественнее тяготели в сторону правых вождей, что, будучи обмануты всей предшествующей антитроцкистской демагогией, искренне склонны были политику Сталина истолковывать, как прямое применение "троцкизма". Дифференциация правого крыла означает высвобождение этих пролетарских элементов из-под термидорианских влияний и их неизбежное приближение к левой оппозиции, действительная физиономия которой только теперь начинает уясняться массами в свете их собственного опыта.

Политические группировки в партии становятся отчетливее, линии водоразделов резче. "Рабочая оппозиция" и "демократический централизм" фактически сошли тем временем с политической арены. Пролетарские элементы промежуточных оппозиционных формирований последних лет тяготеют к большевикам-ленинцам, единственной фракции, которая имеет ясную, проверенную в огне событий платформу и ни на минуту не склоняла знамени.

Аналогичный процесс, хотя и не столь яркий, наметился и в международном масштабе. В то время, как правящий центризм, не смеющий даже поставить вопрос о международном конгрессе, перестал давать какие бы то ни было ответы на самые жгучие вопросы мировой революции; в то время, как правое крыло (брандлерианцы), под действием центробежных законов оппортунизма, окончательно перестало существовать, как интернациональное течение, - большевики-ленинцы, и только они, оказались способны в нынешних труднейших условиях созвать международное совещание, которое дало отчетливый ответ на самые важные и спорные проблемы мирового рабочего движения за весь послеленинский период.

Как бы ни пошло в ближайшие годы развитие мировой пролетарской революции, - а это зависит непосредственно от исхода борьбы с фашизмом в Германии и от перемены курса в СССР, - для левой оппозиции в международном масштабе открылась эпоха обеспеченного подъема. Пятидесятилетие со дня смерти Маркса чествуется официальными торжествами в двух лагерях, реформизма и центризма. Но судьба революционно-марксистской, т.-е. подлинно большевистской политики отныне неразрывно связана с судьбой левой коммунистической оппозиции.

КАПИТАЛЬНЫЙ РЕМОНТ ХОЗЯЙСТВА

Большевики-ленинцы исходят в оценке возможностей и задач советского хозяйства не из пустой абстракции социализма в отдельной стране, а из реального исторического процесса в его мировых связях и в его живых противоречиях. Только заложенные Октябрьской революцией основы могут оградить страну от судьбы Китая и Индии и обеспечить уже в нынешнюю переходную эпоху серьезные успехи на пути превращения капиталистического общества в социалистическое. Разговоры о том, будто мы "отрицаем" пролетарский характер Октябрьской революции представляют собою смесь схоластики, невежества и вранья. Суть в том, что на социальных и политических основах Советского Союза можно вести разную политику. Остается еще решить: какую именно?

Чтоб лечить расстроенное эпигонским руководством хозяйство, т.-е. смягчать диспропорции, укреплять связь города и деревни, создавать устойчивую денежную единицу, улучшать положение трудящихся, надо прежде всего вырваться из бюрократической путаницы и лжи. Общий характер хозяйственных мероприятий, которые диктуются сегодняшней обстановкой, правильнее всего выразить словом отступление. Именно потому, что колхозы захватили сразу слишком широкое поле, у рабочего государства не может хватить средств для противодействия распаду колхозов. Меры принуждения неизбежно обнаружат свое бессилие. Единственно правильным образом действий будет уступить в количестве, выиграв в качестве. В политической плоскости ту же задачу можно формулировать иначе: уступив пространство, выиграть во времени.

Опираясь на сельскохозяйственных рабочих, на лучшие колхозы и лучших колхозников, надо проверить силу центробежных тенденций в колхозах и открыть этим тенденциям экономически разумный выход. Надо сохранить и развить те колхозы, которые доказали свою жизнеспособность, или, по состоянию наличных ресурсов и заинтересованности своих членов, могут стать жизнеспособными в ближайшее время.

Сталинцы повторят, конечно, что наша готовность от 60% коллективизации отступить к 40%, может быть даже к 25% (процент должен быть экономически прощупан, а не бюрократически назначен заранее), означает "капитуляцию", "восстановление капитализма" и пр. Почему же, однако, эти храбрецы не довели свою коллективизацию до 100%, как собирались? Почему та линия, на которой в известный момент, уже в процессе отступления, задержался авантюризм, должна быть объявлена священной? Не нужно пугаться мнимо-революционного улюлюканья со стороны бюрократии. Отступать без боя от революционных завоеваний равносильно измене. Отступать от бюрократических авантюр есть требование революционного реализма. В отношении сельского хозяйства надо во что бы то ни стало и прежде всего восстановить правило: руководить, но не командовать!

Дифференциация крестьянства неизбежна еще в течении длительного периода: будут преуспевающие и бедняцкие колхозы, внутри отдельных колхозов будут не только сохраняться, но, при развитии производительных сил, и возрастать значительные социальные различия. А сверх того существуют 10 миллионов индивидуальных хозяйств! Нужно добиться такого соглашения с крестьянским массивом, чтоб "раскулаченный" кулак перестал быть вождем крестьянства против советского государства. Надо договориться с мужиком. Надо пойти на уступки середняку. Налоговая, кредитная и кооперативная системы, политика машинно-тракторных станций и пр., не лишая ни индивидуальных крестьян, ни преуспевающих колхозов, ни более зажиточных колхозников стимула к дальнейшему накоплению, должны в то же время экономически укреплять низы деревни. Надо решительно, полностью и окончательно отказаться от безумия механической ликвидации кулачества. Надо понять и признать, что кулачество существует не в качестве "осколков" и "психологических пережитков", а как экономический и социальный фактор. Надо вернуться к политике систематического ограничения эксплуататорских тенденций кулачества - всерьез и надолго, практически до победы пролетариата на Западе.

С успехом такая комбинированная система действий сможет применяться лишь в том случае, если малоимущие слои крестьянства будут объединены в Союз бедноты, главную опору партии в деревне.

Темпы индустриализации надо подчинить задаче восстановления динамического равновесия хозяйства в целом. Надо отказаться от развития плановых ошибок только потому, что они освящены вчерашними постановлениями. Надо радикально пересмотреть программы капитальных работ, немедленно приостановив все те, которые явно не по силам стране. Сегодняшняя неизбежная потеря миллиардов оградит от завтрашней потери десятков миллиардов. Она может оградить от худшего: от катастрофы.

Уже сейчас можно с уверенностью сказать, что 16% промышленного роста в 1933 году, установленные в заботе о том, чтоб не слишком резко ломать вчерашние авантюристские начинания, окажутся совершенно непосильными. В 1932 году промышленность поднялась лишь на 8 1/2% - вместо намеченных по плану 36%. Из этих реальных достижений 1932 года надо исходить, чтобы, постепенно упрочивая почву под ногами, подниматься к более высоким коэффициентам.

Освобожденные путем снижения темпов средства необходимо сейчас же направить отчасти в фонд потребления, отчасти в легкую промышленность. "Надо любой ценою улучшить положение рабочих" (Раковский). Во время строительства социализма люди должны жить по человечески. Дело идет не о военном походе, не о субботнике, не об отдельном чрезвычайном напряжении сил, а о перспективе десятилетий. Социализм есть работа для будущих поколений. Но она должна быть поставлена так, чтоб ее могло вынести на своих плечах живущее поколение.

Надо восстановить устойчивую денежную систему, как единственный надежный регулятор планового хозяйства на нынешней стадии его развития. Без этого поезд планового хозяйства будет неизбежно сползать под откос.

ЗА ЧЕСТНЫЙ ПАРТИЙНЫЙ РЕЖИМ! ЗА СОВЕТСКУЮ ДЕМОКРАТИЮ!

Чтоб спасти и укрепить диктатуру, не нужно новой революции. Вполне достаточна глубокая, всесторонне продуманная реформа. Весь вопрос в том, кто будет ее проводить. Это вопрос не о лицах, не о кликах, а о партии.

Что правящая в СССР партия чрезвычайно нуждается в чистке от агентов классового врага, карьеристов, термидорианцев и просто искателей пайков, совершенно очевидно. Но не бюрократической клике произвести эту работу. Очистить себя от чужеродных и враждебных элементов способна только сама возрожденная партия, вернее, ее пролетарское ядро.

Производившееся в течении последних десяти лет удушение партии являлось оборотной стороной непрерывных разгромов левой оппозиции. Невозможно возродить партию, не вернув оппозицию в ее ряды. Таково первое требование, какое мы выдвигаем и которое мы призываем поддержать всех коммунистов, комсомольцев, всех сознательных рабочих.

Мы распространяем этот лозунг и на правую оппозицию. Мы не доверяем отбору Сталина-Меньжинского-Ягоды: их критерием являются не интересы пролетарской революции, а интересы клики. Очищение партии от действительных оппортунистов, не говоря уже о термидорианцах, должно быть произведено открыто и гласно, волею партийных масс.

Дело идет о судьбе партии и советского режима. Важнейшую задачу диктатуры Ленин видел в демократизации управления: "каждая кухарка должна научиться управлять государством". Происходит обратный процесс: число управляющих не расширилось до "каждой кухарки", а сузилось до одного единственного повара, да и то специалиста по острым блюдам. Политический режим стал невыносим для масс, как и имя его носителя становится для них все более ненавистно.

Еще в 1926 году Сталину было сказано, что он явно ставит свою кандидатуру на роль могильщика партии и революции. За последние шесть лет Сталин очень приблизился к выполнению этой роли. По партии и за ее пределами все шире стелется лозунг "долой Сталина". Причины возникновения и растущая популярность этой "поговорки" не требуют объяснений. Тем не менее, мы считаем самый лозунг неправильным. Вопрос стоит не о Сталине лично, а о его фракции. Правда, она за последние два года крайне сократилась в размерах. Но она включает все же многие тысячи аппаратчиков. Другие тысячи и десятки тысяч, у которых раскрылись глаза на Сталина, продолжают тем не менее поддерживать его из страха перед неизвестностью. Лозунг "долой Сталина" может быть понят, и был бы неизбежно понят, как лозунг низвержения правящей ныне фракции, и шире: аппарата. Мы не хотим не низвергать систему, а реформировать ее усилиями лучших пролетарских элементов.

Разумеется, бонапартистскому режиму единого вождя и принудительно обожающей его массы должен быть и будет положен конец, как самому постыдному извращению идеи революционной партии. Но дело идет не об изгнании лиц, а об изменении системы.

Именно сталинская клика неутомимо пускает слух о том, что левая оппозиция вернется в партию не иначе, как с мечом в руках, и что первым ее делом будет беспощадная расправа над фракционными противниками. Нужно опровергнуть, отвергнуть и разоблачить эту отравленную ложь. Месть не есть политическое чувство. Большевики-ленинцы никогда не руководились ею и меньше всего собираются руководиться в будущем. Мы слишком хорошо знаем те исторические причины, которые загнали десятки тысяч партийцев в тупик бюрократического центризма. Нами руководят соображения революционной целесообразности, а не мести. Мы не делаем заранее никаких изъятий. Мы готовы работать рука об руку с каждым, кто хочет предотвратить катастрофу через восстановление партии.

За честный партийный режим! Это значит: за такой режим, когда члены партии говорят вслух то, что думают; когда нет двурушничества, этой подкладки сталинской монолитности; когда нет пожизненных вождей; когда съезды партии свободно переизбирают все руководящие органы; когда аппарат служит партии, а партия - пролетариату.

За советскую демократию! Это значит: партия руководит системой пролетарской диктатуры, но не удушает массовые организации трудящихся, а наоборот, ведет к расцвету их инициативы и самостоятельности. Одним из важнейших средств для дисциплинирования всех и всяких аппаратов и их подчинения партии, профессиональным союзам и советам должно быть постепенное и последовательное расширение - на основе показаний опыта - тайного голосования при выборах исполнительных органов.

Исторически создавшиеся группировки большевистской партии должны обязаться ввести всю свою работу в рамки устава, и при помощи серьезной дискуссии, очищенной от личной травли и клеветы подготовить чрезвычайный съезд партии. Достигнуть этого можно только борьбой. Сотни тысяч большевиков должны поднять голос протеста против узурпаторства клики, попирающей партию и ведущей революцию к гибели. "Даешь честный партийный съезд!". Пусть этот лозунг объединит левую оппозицию со всеми партийцами, которые заслуживают этого имени.

Ту же систему действий необходимо распространить на Коминтерн. Спасти III Интернационал от дальнейшего вырождения и окончательного крушения можно только радикальным изменением всей его политики, прежде всего в Германии. Политический поворот и здесь неотделим от изменения режима. Восстановление левой оппозиции во всех секциях должно стать первым шагом. Демократически подготовленные съезды национальных секций составят второй этап. Завершением явится мировой конгресс Коммунистического Интернационала.

Платформа левой оппозиции по вопросам мировой пролетарской революции, изложенная во многочисленных документах, закреплена в начале февраля текущего года в программных тезисах международной предконференции большевиков-ленинцев. С этой платформой, а не с мечом мести, вернется левая оппозиция в ряды Коминтерна. Эту платформу она положит на стол ближайшего мирового конгресса.

Два с половиной года тому назад левая оппозиция подала сигнал тревоги по поводу опасности со стороны немецкого фашизма. Сталинская бюрократия, самодовольная и слепая, как всегда, обвинила нас в "переоценке" национал-социализма и даже в "панике". События принесли безжалостную проверку.

Сейчас - не в первый раз, но с удесятеренной силой - мы подаем сигнал тревоги по поводу положения в СССР. Здесь непосредственная угроза идет не извне, а изнутри. Главным очагом опасности стал бюрократический центризм.

На борьбу с ним мы зовем всех подлинных революционеров, всех сознательных рабочих, всех ленинцев, оставшихся ленинцами. Задача трудна, и борьба будет стоить жертв. Но ее надо довести до конца. Надо сплачивать ряды, укреплять кадры, расширять сеть связей. Никакие репрессии, никакая провокация, никакой сыск не парализуют наших усилий, ибо работу левой оппозиции в партии все плотнее окутывает атмосфера сочувствия.

Большевики Советского Союза, большевики всего мира! Советское хозяйство в опасности! Диктатура пролетариата в опасности! Международная революция в опасности!

На всех вас, на всех нас ложится неизмеримая ответственность перед историей.

Л. Троцкий.
Принкипо, 3 марта 1933 года.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 33.

 

Л. Троцкий.
ПЕРЕД РЕШЕНИЕМ

ЛАГЕРЬ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ

Правительственные смены со времени Брюнинга показывают, насколько бессодержательна и пуста универсальная философия фашизма (сухого фашизма, национального фашизма, социального фашизма, левого социал-фашизма), которою сталинцы перекрывают всех и все, кроме самих себя. Имущие верхи слишком малочисленны и слишком ненавистны народу, чтоб править от собственного имени. Им нужно прикрытие: традиционно-монархическое ("божьей милостью"), либерально-парламентарное ("суверенитет народа"), бонапартистское ("беспристрастный посредник"), или, наконец, фашистское ("гнев народа"). Монархию у них отняли война и революция. Четырнадцать лет они, благодаря реформистам, держались на костылях демократии. Когда парламент, под напором классовых противоречий, раскололся пополам, они попытались спрятаться за спину президента. Открылась глава бонапартизма, т. е. бюрократически-полицейской власти, которая стоит над обществом и держится относительным равновесием двух противоположных лагерей.

Через переходные правительства Брюнинга и Папена бонапартизм, в лице генерала Шлейхера, принял наиболее чистую форму, - но только для того, чтоб тут же раскрыть свою несостоятельность. Все классы с враждой, недоумением или тревогой глядели на эту загадочную политическую фигуру, похожую на вопросительный знак с генеральскими эполетами. Но главная причина неудачи Шлейхера, как впрочем и его предшествовавших успехов, лежала не в нем самом: пока лагерь революции и лагерь контрреволюции еще не измерили своих сил в борьбе, бонапартизм не может быть устойчивым. К тому же страшный промышленный и аграрный кризис, который нависает над страною кошмаром, не облегчает бонапартистской эквилибристки. Правда, на первый взгляд пассивность пролетариата чрезвычайно содействовала задачам "социального генерала". Но оказалось не так: именно эта пассивность ослабила сковывавший имущие классы обруч страха и позволила выйти наружу раздирающим их антагонизмам.

Экономически германское сельское хозяйство ведет паразитарное существование и является тяжелым ядром на ногах промышленности. Но узкий социальный базис промышленной буржуазии делает для нее политически необходимым сохранение "национального" земледелия, т.-е. класса юнкеров и богатых крестьян, со всеми зависимыми от них слоями. Основоположником этой политики был Бисмарк, который крепко связал аграриев и промышленников военными победами, золотой контрибуцией, высокими барышами и - страхом перед пролетариатом. Но время Бисмарка отошло в вечность. Сегодняшняя Германия исходит не из побед, а из поражения. Не ей Франция платит контрибуцию, а она платит Франции. Разлагающийся капитализм не дает прибылей и не открывает перспектив. Единственным цементом имущих классов остается страх перед рабочими. Но германский пролетариат, по вине своего руководства, оказался в самый критический период парализованным - и антагонизмы среди имущих классов прорвались наружу. При выжидательной пассивности левого лагеря, социальный генерал пал под ударом справа.

Верхушка имущих классов подвела после этого свой правительственный баланс; в пассиве - раскол в собственных рядах; в активе - восьмидесятипятилетний фельдмаршал. Что оставалось дальше? Ничего, кроме Гугенберга. Если Шлейхер представлял чистую идею бонапартизма, то Гугенберг представляет чистую идею собственности. Генерал кокетничал, отказываясь отвечать на вопрос, что лучше: капитализм или социализм; Гугенберг без околичностей заявляет, что нет ничего лучше остэльбского юнкера на троне. Земельная собственность есть самая коренная, самая тяжеловесная, самая устойчивая форма собственности. Если экономически немецкое землевладение является содержанкой индустрии, то политически борьбу собственников против народа должен был возглавить именно Гугенберг.

Так, режим высшего третейского судьи, возвышающегося над всеми классами и партиями, подвел вплотную к господству немецко-национальной партии, наиболее своекорыстной и жадной клики собственников. Правительство Гугенберга означает квинтэссенцию социального паразитизма. Но именно поэтому, когда оно стало необходимым, оно, в чистом своем виде, оказалось невозможным. Гугенбергу нужно прикрытие. Сегодня он не может еще спрятаться под мантией кайзера, - ему приходится прибегнуть к коричневой рубахе наци. Если нельзя через монархию добыть для собственности санкцию высших небесных сил, остается прикрыться санкцией реакционной и разнузданной черни.

Приобщение Гитлера к власти преследовало двойную цель: во-первых, украсить камарилью собственников вождями "национального движения", во-вторых: поставить в непосредственное распоряжение собственников боевые силы фашизма.

Не с легким сердцем высокопоставленная клика пошла на сделку с дурно-пахнущими фашистами. За разнузданными выскочками стоит много, слишком много кулаков: в этом опасная сторона коричневых союзников; но в этом же и их основное, вернее, единственное преимущество. И это преимущество решает, ибо время ныне такое, когда защита собственности обеспечивается не иначе, как кулаками. Без национал-социалистов обойтись никак невозможно. Но нельзя передать им и действительную власть: угроза со стороны пролетариата сегодня еще не так остра, чтобы верхи могли сознательно провоцировать гражданскую войну с загадочным исходом. Этому новому этапу в развитии социального кризиса в Германии отвечает новая правительственная комбинация, в которой военные и хозяйственные посты удерживаются в руках господ, а плебеям отведены декоративные или второстепенные посты. Неофициальная, но тем более действительная функция фашистских министров: держать в страхе революцию. Однако, разгром и истребление пролетарского авангарда фашисты должны производить не иначе, как в пределах, указанных представителями аграриев и промышленников. Таков план. Но как сложится его выполнение?

Правительство Гугенберга-Гитлера заключает в себе сложную систему противоречий: между традиционными представителями аграриев, с одной стороны, и патентованными представителями крупного капитала, с другой; между теми и другими, с одной стороны, и оракулами реакционной мелкой буржуазии, с другой. Комбинация крайне неустойчива. В нынешнем своем виде она долго не продержится. Что пришло бы ей на смену в случае ее распада? Так как главные орудия власти не в руках Гитлера, и так как он достаточно доказал, что, наряду с ненавистью к пролетариату, в его костях глубоко сидит страх перед имущими классами и их учреждениями, то нельзя совершенно исключить возможность того, что социальные верхи, в случае разрыва с наци, попытаются снова отступить на президентски-бонапартистский путь. Однако, вероятность такого варианта, который мог бы, к тому же, иметь лишь эпизодический характер, крайне незначительна. Несравненно более вероятно дальнейшее развитие кризиса в сторону фашизма. Гитлер, в качестве канцлера, означает столь прямой и открытый вызов по адресу рабочего класса, что массовая реакция, в худшем случае, ряд разрозненных реакций, совершенно неизбежны. А этого достаточно для того, чтоб фашисты выдвигались на первые места, оттесняя своих слишком тяжеловесных менторов. При одном условии: если сами фашисты устоят на ногах.

Приход Гитлера к власти, несомненно, страшный удар для рабочего класса. Но это еще не окончательное, не безвозвратное поражение. Враг, которого можно было разбить, когда он только поднимался вверх, занял сегодня целый ряд командующих постов. Это большое преимущество на его стороне, но битвы еще не было. Занятие выгодных позиций само по себе еще не решает, - решает живая сила.

Рейхсвер и полиция, стальная каска, ударные отряды наци представляют собой три самостоятельных армии на службе имущих классов. Но по самому смыслу нынешней правительственной комбинации эти армии не объединены в одних руках. Рейхсвер, не говоря уж о стальной каске, не в руках Гитлера. Его собственные вооруженные силы представляют проблематическую величину, которая еще только подлежит проверке. Его миллионные резервы - человеческая пыль. Гитлеру, для овладения полнотой власти, нужно провоцировать подобие гражданской войны (подлинной гражданской войны он боится сам. Его солидные коллеги по министерству, располагающие рейхсвером и стальной каской, предпочитали бы задушить пролетариат "мирными" средствами. Они гораздо менее склонны провоцировать малую гражданскую войну - из страха перед большой. От министерства, возглавляемого фашистским канцлером, до полной победы фашизма остается таким образом еще не малый путь. Это значит: в распоряжении революционного лагеря еще есть время. Какое? Его нельзя вычислить заранее. Его можно только измерять боями.

ЛАГЕРЬ ПРОЛЕТАРИАТА

Когда официальная компартия говорит, что социал-демократия является важнейшей опорой буржуазного господства, то она повторяет лишь ту мысль, которая являлась исходной позицией при организации III Интернационала. Социал-демократия голосует за капиталистический режим, когда буржуазия приобщает ее к власти. Социал-демократия толерирует (терпит) любое буржуазное правительство, которое толерирует социал-демократию. Но и полностью отброшенная от власти, социал-демократия продолжает поддерживать буржуазное общество, рекомендуя рабочим беречь свои силы для боев, к которым она никогда не собирается призвать. Парализуя революционную энергию пролетариата, социал-демократия дает возможность буржуазному обществу жить в условиях, когда оно уже не в силах жить, и тем превращает фашизм в политическую необходимость. Самый призыв Гитлера к власти исходит от избранного голосами социал-демократических рабочих гогенцоллернского фельдмаршала! Политическая цепь, которая ведет от Вельса к Гитлеру, имеет совершенно наглядный персональный характер. На этот счет среди марксистов не может быть двух мнений. Но вопрос идет не о том, чтоб истолковывать политическую ситуацию, а о том, чтоб революционно преобразовать ее.

Вина сталинской бюрократии не в том, что она "непримирима" по отношению к социал-демократии, а в том, что ее непримиримость политически бессильна. Из того факта, что большевизм, под руководством Ленина, победил в России, сталинская бюрократия выводит "обязанность" немецкого пролетариата собраться вокруг Тельмана. Ее ультиматум гласит: пока немецкие рабочие не признают коммунистического руководства, авансом, априорно и безоговорочно, они не смеют и думать о серьезных боях. Сталинцы выражаются иначе. Но все оговорки, ограничения, ораторские уловки не меняют ничего в основном характере бюрократического ультиматизма, который помог социал-демократии довести Германию до Гитлера.

История немецкого рабочего класса, начиная с 1914 года, представляет самую трагическую страницу новой истории. Какие потрясающие измены его исторической партии, социал-демократии, и какая неумелость и какое бессилие его революционного крыла! Но незачем так далеко отходить назад. За последние два-три года фашистского прибоя, политика сталинской бюрократии представляла не что иное, как цепь преступлений, которые буквально спасали реформизм и тем подготовляли дальнейший успех фашизма. Сейчас, когда враг уже занял важные командные высоты, неотвратимо встает вопрос: не слишком ли поздно звать к перегруппировке сил для отпора? Но тут возникает предварительный вопрос: что значит в данном случае "слишком поздно"? Надо ли это понимать так, что даже самый смелый поворот на путь революционной политики уже неспособен радикально изменить соотношение сил? Или же это значит только, что нет возможности и надежды добиться необходимого поворота? Это два разных вопроса.

На первый из них мы уже по существу ответили выше. Даже в самых благоприятных для Гитлера условиях, ему понадобился бы долгий ряд месяцев - и каких критических месяцев! - для установления господства фашизма. Если принять во внимание остроту экономического и политического положения, грозный характер надвинувшейся вплотную опасности, страшную тревогу пролетариата, его многочисленность, его ожесточение, наличие в нем опытных боевых элементов, несравненную способность немецких рабочих к организации и дисциплине, то ответ ясен: за те месяцы, которые нужны фашистам, чтоб сломить внутренние и внешние препятствия и утвердить свою диктатуру, пролетариат, при правильном руководстве, мог бы дважды и трижды прийти к власти.

Два с половиной года тому назад, левая оппозиция настойчиво предлагала: пусть все учреждения и организации коммунистической партии, от ЦК и до маленькой провинциальной ячейки, немедленно обратятся к параллельным социал-демократическим и профсоюзным организациям с конкретным предложением о совместных действиях против надвигающегося разгрома пролетарской демократии. Если б на этой основе построена была борьба против наци, Гитлер не был бы сегодня канцлером, а компартия занимала бы руководящее место в рабочем классе. Но прошлого не вернешь. Результаты совершенных ошибок успели превратиться в политические факты и составляют ныне часть объективной обстановки. Надо ее брать, как она сложилась. Она гораздо хуже, чем могла бы быть. Но она не безнадежна. Политический поворот - но действительный, смелый, открытый, до конца продуманный, - может вполне спасти положение и открыть путь к победе.

Гитлеру нужно время. Торгово-промышленное оживление, если б оно стало фактом, вовсе еще не означало бы укрепления фашизма против пролетариата. При малейшем улучшении конъюнктуры изголодавшийся по прибыли капитал остро почувствует потребность в спокойствии на заводах, а это сразу изменит соотношение сил в пользу рабочих. Чтоб экономическая борьба с первых же шагов вливалась в политическую, нужно, чтоб коммунисты были на своих местах, т. е. в заводах и профессиональных союзах. Социал-демократические вожди заявили, что хотят сближения с коммунистическими рабочими. Пусть же 300 тысяч рабочих, входящих в РГО, поймают реформистов на слове и обратятся к АДГБ с предложением: немедленно войти, в качестве фракции, в состав свободных профессиональных союзов. Один такой шаг внесет перемену в самочувствие рабочих, а значит, и во всю политическую обстановку.

Возможен ли, однако, самый поворот? К этому сейчас сводится проблема. Вульгаризаторы Маркса, тяготеющие к фатализму, не видят обычно на политической арене ничего, кроме объективных причин. Между тем, чем острее становится классовая борьба, чем ближе она подходит к развязке, тем чаще ключ от всей обстановки она вручает определенной партии и ее руководству. Сейчас вопрос стоит так: если в свое время сталинская бюрократия удержалась на пути тупого ультиматизма, несмотря на давление в десять политических атмосфер, окажется ли она способна противостоять давлению в сто атмосфер?

Но может быть массы вмешаются сами, опрокинув аппаратные шлагбаумы, наподобие того, как в Берлине разразилась в ноябре 1923 г. стачка городского транспорта? Считать исключенным самопроизвольное движение масс, разумеется, никак не приходится. Чтоб оказаться действительным, оно должно на этот раз по масштабу в сто-двести раз превосходить берлинскую стачку. Немецкий пролетариат достаточно могуч, чтоб развернуть такое движение, даже и при помехах сверху. Но самопроизвольные движения потому так и называются, что они возникают помимо руководства. Вопрос же идет о том, что должна сделать партия, чтоб дать толчок массовому движению, чтоб помочь ему развернуться, чтоб стать во главе его и обеспечить ему победу...

Сегодняшние телеграммы принесли весть о всеобщей стачке в Любеке в ответ на арест социал-демократического чиновника. Факт этот, если он верен, ни в малейшей мере не реабилитирует, разумеется, социал-демократическую бюрократию. Но он бесповоротно осуждает сталинцев с их теорией социал-фашизма. Только развитие и обострение антагонизма между национал-социалистами и социал-демократами может, после всех совершенных ошибок, вывести коммунистов из изолированности и открыть дорогу революции. Но этому процессу, заложенному в логику самих отношений, надо не мешать, а помогать. Путь к этому - смелая политика единого фронта.

Мартовские выборы, за которые ухватится социал-демократия, чтоб парализовать энергию рабочих, сами по себе ничего, разумеется, не решают. Если до выборов не произойдут какие-либо крупные события, которые весь вопрос перенесут в другую плоскость, то компартия должна автоматически получить прирост голосов. Он окажется неизмеримо больше, если компартия сегодня же возьмет на себя инициативу оборонительного единого фронта. Да, сегодня дело идет об обороне! Но компартия может погубить себя, если избирательную агитацию она, вслед за социал-демократией, хоть и в других выражениях, превратит в чисто парламентскую шумиху, в средство отвлечения внимания масс от их нынешнего бессилия и от подготовки обороны. Смелая политика единого фронта есть сейчас единственно правильная основа так же и для избирательной кампании.

Еще раз: хватит ли у компартии сил для поворота? Хватит ли у коммунистических рабочих энергии и решимости, чтоб помочь давлению в сто атмосфер проложить себе дорогу в бюрократические черепа? Как ни обидно это сознание, но именно так стоит сейчас вопрос...

Предшествующие строки были написаны, когда мы, с неизбежным запозданием, узнали из немецких газет, что Москва подала, наконец, тревожный сигнал ЦК немецкой компартии: настало время для соглашения с социал-демократией. Подтверждения этого известия я еще не имею*1, но оно похоже на правду: сталинская бюрократия командует поворот только после того, как события наносят рабочему классу (в СССР, в Китае, в Англии, в Германии) удар по черепу. Когда фашистский канцлер навел пулеметы на висок связанного пролетариата, тогда и только тогда в президиуме Коминтерна догадались: наступил момент развязать веревки.
/*1 Оно не подтвердилось, как известно. - Ред.

Разумеется, левая оппозиция обеими ногами станет на почву этого запоздалого признания и постарается извлечь из него для победы пролетариата все, что только возможно. Но она не будет при этом ни на минуту забывать, что поворот Коминтерна есть чисто эмпирический зигзаг, произведенный в порядке паники. Люди, которые отождествляют социал-демократию с фашизмом, способны, в процессе борьбы с фашизмом, перейти к идеализации социал-демократии. Нужно зорко следить за охранением полной политической самостоятельности коммунизма: организационно сочетать удары, но не смешивать знамен; соблюдать полную лояльность по отношению к союзнику, но следить за ним, как за завтрашним врагом.

Если сталинская фракция действительно совершит диктуемый всей обстановкой поворот, левая оппозиция займет, конечно, свое место в общих боевых рядах. Но доверие масс к повороту будет тем больше, чем демократичнее он будет произведен. Речи Тельмана или манифеста ЦК слишком мало для нынешнего размаха событий. Нужен голос партии. Нужен партийный съезд. Нет другого пути, чтоб вернуть доверие партии к самой себе и углубить доверие рабочих к партии! Съезд должен собраться в две-три недели, не позже открытия Рейхстага (если вообще Рейхстаг будет открыт).

Программа действий ясна и проста:

немедленное предложение социал-демократическим организациям сверху до низу единого оборонительного фронта;

немедленное предложение АДГБ включения РГО в состав профессиональных союзов;

немедленная подготовка чрезвычайного партийного съезда.

Дело идет о голове немецкого рабочего класса, о голове Коммунистического Интернационала и, - не забудем и этого, - о голове Советской Республики!

Принкипо, 5 января 1933 г.

Л. Троцкий.

P. S. - Каковы возможные планы правительства Гитлера-Гугенберга в связи с выборами в Рейхстаг? Совершенно очевидно, что нынешнее правительство не может допустить Рейхстага с враждебным ему большинством. Ввиду этого избирательная кампания и выборы должны так или иначе привести к развязке. Правительство понимает, что даже его полная избирательная победа, т. е. получение им в парламенте 51% мандатов, не только не будет означать мирного разрешения кризиса, но, наоборот, может явиться сигналом к решительному движению против фашизма. Вот почему, правительство не может не готовиться к решительным действиям к тому моменту, когда станут известны результаты выборов.

Необходимая для этого предварительная мобилизация сил найдет не меньшее применение в том случае, если правительственные партии окажутся в меньшинстве и, следовательно, должны будут окончательно покинуть почву веймарской легальности. В обоих случаях, таким образом, и в случае парламентского поражения правительства (менее 50%), и в случае его победы (более 50%), приходится одинаково ждать, что новые выборы станут исходным моментом решающей борьбы.

Не исключен и третий вариант: под прикрытием подготовки к выборам национал-социалисты производят переворот, не дожидаясь выборов. Такого рода шаг тактически был бы, пожалуй, наиболее правильным, с точки зрения наци. Но, принимая во внимание мелкобуржуазный характер этой партии, отсутствие у нее самостоятельной инициативы действия и ее зависимость от недоверчивых союзников, приходится сделать вывод, что вряд ли Гитлер решится на такой шаг. Предположение, что такого рода переворот задуман Гитлером совместно с его союзниками, вряд ли было бы очень вероятным, так как второй задачей выборов как раз и является изменить доли участия союзников в правительстве.

Все же в агитации необходимо выдвинуть и эту третью возможность. Если бы страсти слишком разгорелись в предвыборный период, то государственный переворот мог бы стать для правительства необходимостью, даже, если его практические планы сегодня не идут так далеко.

Во всяком случае, совершенно ясно, что пролетариату в своих тактических расчетах надо исходить из коротких сроков. Разумеется, ни правительственное большинство в Рейхстаге, ни разгон нового Рейхстага на неопределенный срок, ни фашистский переворот до выборов не будут еще означать окончательного решения вопроса в пользу фашизма. Но каждый из этих трех вариантов означал бы новый, очень важный этап в борьбе революции и контрреволюции.

Задача левой оппозиции во время избирательной кампании - дать рабочим анализ трех возможных ближайших вариантов в общей перспективе неизбежной борьбы пролетариата с фашизмом не на жизнь, а на смерть. Такая постановка вопроса придаст агитации за политику единого фронта необходимую конкретность.

Партия все время кричала: пролетариат находится в возрастающей офензиве. На это САП отвечает: "нет, пролетариат находится в дефензиве, мы лишь зовем его к офензиве". И та и другая формула показывает, что люди не понимают, что такое офензива и дефензива, т. е. наступление и оборона. На самом деле, несчастье состоит в том, что пролетариат находится не в обороне, а в отступлении, которое завтра может превратиться в паническое бегство. Мы зовем пролетариат не к офензиве, а к активной обороне. Именно этот оборонительный характер действий (защита пролетарских организаций, газет, собраний и пр.), и составляет исходную позицию единого фронта по отношению к социал-демократии. Перепрыгивать через формулу активной обороны, значит заниматься звонкими фразами. Разумеется, в случае успеха, активная оборона перейдет в наступление. Но это будет уже следующий этап, путь к которому лежит через единый фронт во имя обороны.

Чтоб раскрыть ярче историческое значение решений и действий партии, в эти дни и недели, нужно, на мой взгляд, ставить перед коммунистами проблему без малейших смягчений, наоборот, со всей резкостью и непримиримостью: отказ партии от единого фронта, от создания местных комитетов обороны, т. е., завтрашних советов, означает капитуляцию партии перед фашизмом, т. е., историческое преступление, которое равносильно ликвидации партии и Коммунистического Интернационала. В случае подобной катастрофы пролетариат через горы трупов, через годы невыносимых страданий и бедствий, придет к IV-му Интернационалу.

6 февраля, 1933 г.
Л. Т.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 33.

 

Л. Троцкий.
СТАЛИНСКОЕ ОПРОВЕРЖЕНИЕ

У меня нет еще под руками "Большевика" со сталинским ответом на статью "Обеими руками" (см. "Бюллетень", N 32). Вполне достаточно, однако, официозного сообщения "Берлинер Тагеблат", чтобы составить себе достаточное представление об опровержении Сталина.

Прежде всего надо отметить, что Сталин не реагировал на книгу Кэмпбелла до тех пор, пока этим вопросом не занялась левая оппозиция. Считал ли Сталин эту книгу не достаточно заслуживающей внимания? Но он предоставил Кэмпбеллу аудиенцию, которая, по словам американца, длилась до рассвета, а по словам сталинского опровержения, "не больше" двух часов. Но и двух часов достаточно, чтобы подтвердить важность беседы. Кэмпбелл получил на руки подписанную стенограмму: Сталин подтверждает это. Кэмпбелл не журналист, но крупный аграрный буржуа. Можно ли допустить, что весть о книге Кэмпбелла не дошла до Сталина? Это исключено. Бюро печати несомненно доставило ему немедленно по выходе книги важнейшие выдержки, особенно в части, касавшейся лично самого Сталина. И тем не менее он молчал. Только статья в нашем Бюллетене открыла ему уста. Уже этот факт заключает в себе оценку опровержения.

В 1925 году, когда его курс был полностью направлен на капиталистического фермера, т.-е. кулака, Сталин зашел так далеко, что считал необходимой и подготовлял денационализацию земельной собственности. С этой целью он, между прочим, заказал себе интервью с советскими журналистами. Один из продиктованных Сталиным себе самому вопросов гласил: "Не было ли бы целесообразным, в интересах сельского хозяйства, закрепить за каждым крестьянином обрабатываемый им участок земли на десять лет?". Ответ Сталина гласил: "Даже и на 40". Некоторое время спустя народный комиссар земледелия Грузии, после беседы со Сталиным на Кавказе, внес формальный законопроект насчет денационализации земли. Левая оппозиция открыла против этих тенденций решительную борьбу. Она извлекла на свет также и слегка позабытое уже сталинское интервью насчет отсрочки национализации земли на 40 лет. Сталин увидел себя вынужденным предпринять отступление. Он заявил попросту, что журналисты его "ложно" поняли. Почему, однако, он в течении нескольких месяцев молчал по поводу напечатанного интервью, на это он не дал никакого ответа.

В 1926 году Сталин подготовлял вступление советских профессиональных союзов в амстердамский интернационал. В новом издании членских книжек советских профсоюзов параграф о принадлежности к Красному Профинтерну был попросту вычеркнут. Каганович, - разумеется, с предварительного согласия Сталина, - читал тогда же в Харькове доклад в пользу вступления в амстердамский профессиональный Интернационал. Левая оппозиция подняла голос решительного протеста. Сталин снова отступил. Новый текст членских книжек был объявлен простым "недоразумением". Каганович, с своей стороны, заявил, что стенографистка в Харькове "исказила" смысл его речи. Харьковские оппозиционеры установили, однако, без труда, что стенограмма была выправлена весьма тщательно самим Кагановичем.

Уже в 1930 году Сталин, в беседе с Ломинадзе и другими близко стоявшими к нему лицами, бросил замечание: "Коминтерн ничего из себя не представляет и существует только благодаря нашей поддержке". Но, как только Ломинадзе в борьбе против Сталина напомнил ему его собственные слова, Сталин ни на минуту не затруднился их опровергнуть.

Не в первый раз, таким образом, Сталин под ударами оппозиции прибегает к формальному опровержению своих собственных заявлений. Можно даже сказать, что такой прием принадлежит к железному арсеналу его политики. При каждом новом зигзаге Сталин продвигается с осторожностью вперед, пускает пробные шары, чаще всего через посредство других, но иногда и сам, раз невозможно иначе, оставляя, однако, за собой возможность отступления, как можно дольше. Для него, при этом, никогда еще не представляло трудности опровергнуть свои собственные слова.

Впрочем, беседа Сталина с Э. Людвигом, опубликованная самим же Сталиным, не очень существенно отличается от опровергнутой им беседы с Кэмпбеллом. И что неизмеримо важнее, опровержение не изменяет ни на йоту ни политики пакта Келлога, ни тактики Сталина-Литвинова в Женеве. А здесь именно суть дела.

Л. Т.
Принкипо, 14 января 1933 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 33.

 

 

Л. Троцкий.
ПРЕДИСЛОВИЕ К ГРЕЧЕСКОМУ ИЗДАНИЮ "НОВЫЙ КУРС"

Сообщение о том, что брошюра "Новый Курс" выходит на греческом языке, явилось для меня неожиданным. Не скрою, что эта неожиданность обрадовала меня. Дело идет о сборнике статей, написанных десять лет тому назад, когда левая оппозиция (большевики-ленинцы) только возникала. Книжка может представлять сейчас скорее исторический, чем злободневный интерес. Факт ее издания в Афинах показывает, что передовые греческие рабочие питают живой интерес к прошлому левой оппозиции. В этом нельзя не видеть очень важный признак серьезности нашего движения. Идеи и лозунги не падают с неба. Они вырабатываются в долгой борьбе. Нельзя правильно понять ни научных ни политических идей, если не знать истории их развития. Традиция в историческом движении человечества играет огромную роль, как положительную, так и отрицательную. Консервативные классы и партии пользуются традицией для охранения существующего, т.-е. прежде всего гнета и эксплуатации. Революционному классу традиция нужна, как богатый арсенал, из которого можно заимствовать оружие для борьбы с существующим злом.

Левая оппозиция, с полным правом считающая себя продолжательницей дела Маркса и Ленина, существует в качестве самостоятельного течения около десяти лет. На часах истории это срок небольшой. Но за эти десять лет развернулись во многих странах грандиозные события. На все вопросы, поднимавшиеся этими событиями, левая оппозиция неизменно давала свой ответ. Правилен ли был ее анализ? Подтверждался ли ходом вещей ее прогноз? Ответ на эти вопросы может быть дан только путем изучения истории левой оппозиции в свете важнейших исторических событий. Я не сомневаюсь, что такое изучение сможет только укрепить уверенность греческих большевиков-ленинцев в исторической правоте защищаемого ими дела.

Брошюра "Новый Курс" посвящена исключительно внутренним вопросам СССР. Проблема партийной демократии занимает в ней большое место. Но эта проблема ставится не идеалистически, не абстрактно, а материалистически, т.-е. в неразрывной связи со взаимоотношениями классов в стране и политических группировок в пролетариате (см., в частности, главу "Бюрократизм и революция"). Партийная демократия нужна нам не сама по себе, а как средство для воспитания и сплочения пролетарского авангарда в духе революционного марксизма. Демократия вовсе не означает, поэтому, открытых ворот для всех и каждого. Революционная организация может расти и крепнуть только путем постоянного самоочищения на расширяющейся пролетарской основе. Главным условием здоровой партийной демократии является правильная классовая политика. Без этого все речи о демократии, как и о дисциплине остаются пустыми фразами, хуже того, становятся орудием дезорганизации пролетарского движения.

В те самые осенние месяцы 1923 года, когда писалась эта брошюра и когда в СССР развертывалась дискуссия по вопросам партийной демократии, индустриализации, отношения к крестьянству, планового хозяйства, в Германии подготовлялись гигантские революционные события, державшие в напряжении международный пролетарский авангард. Русские рабочие ждали, что советская Россия в ближайший период сомкнется с советской Германией. Это открыло бы перед социализмом необозримые перспективы. Но парализованная оппортунистическим руководством (Сталина-Зиновьева-Брандлера), германская компартия оказалась неспособной использовать исключительную революционную ситуацию. При помощи социал-демократии немецкая буржуазия удержала и даже временно укрепила свое господство. Во всем мире начался революционный отлив. Разочарование в международной революции захватило и русских рабочих. В этот именно момент сталинская бюрократия выдвинула теорию социализма в отдельной стране и открыла бешеную борьбу против большевиков-ленинцев, как носителей программы перманентной пролетарской революции. Но этот большой вопрос выходит уже целиком за рамки настоящей брошюры.

Организация архиво-марксистов возникла в своеобразных условиях Греции и до последних трех лет развивалась отдельно от левой оппозиции и независимо от нее. Но на известном этапе, как это не раз бывало в истории, наши дороги сошлись. Прочно ли? Надолго ли? Я думаю, что прочно и навсегда. Благодаря своему боевому пролетарскому составу организация архиво-марксистов оказалась более способной воспринять и политически применить идеи левой оппозиции, чем некоторые другие, более старые секции. Закрепить свою организацию на избранном пути греческая секция большевиков-ленинцев сможет тем надежнее, чем более серьезную теоретическую подготовку она будет давать своим молодым пролетарским кадрам. С горячим приветом по адресу всех греческих друзей, я соединяю пожелание, чтоб эта небольшая книжка хоть отчасти помогла им лучше понять прошлое нашего международного течения, дабы тем увереннее идти на встречу будущему.

Л. Троцкий.
Принкипо, 28 января 1933 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 33.

 

 

Л. Троцкий.
ПО ПОВОДУ СМЕРТИ З. Л. ВОЛКОВОЙ

Всем членам ЦК ВКП(б)
Всем членам ЦКК ВКП(б)
Президиуму ЦИК СССР.

Я считаю необходимым сообщить вам, как и почему моя дочь покончила самоубийством.

В конце 1930 года вы, по моей просьбе, разрешили моей туберкулезной дочери Зинаиде Волковой, временно выехать с пятилетним сыном Всеволодом в Турцию для лечения. Я тогда не предполагал, что за этим либерализмом у Сталина скрывалась задняя мысль. В январе 1931 года дочь моя прибыла сюда с пневматораксами на обоих легких. После ее десятимесячного пребывания в Турции удалось - при постоянном сопротивлении советских заграничных представительств - добиться для разрешения выехать на лечение в Германию. Мальчик временно оставался с нами в Турции, чтоб не обременять больной. Немецкие врачи признали через некоторое время возможным снять с легких пневматораксы. Больная поправлялась и мечтала о том, чтоб вместе с мальчиком вернуться в СССР, где осталась ее девочка, и муж, которого Сталин держит в ссылке, как большевика-ленинца.

20 февраля 1932 года вы опубликовали декрет, которым не только я, моя жена и наш сын, но также и дочь моя Зинаида Волкова, лишались прав гражданства СССР. Заграницей, куда вы отпустили ее с советским паспортом, моя дочь только лечилась. Она не принимала и, по состоянию здоровья, не могла принимать никакого участия в политической борьбе. Она избегала всего, что могло бы наложить на нее хоть тень "неблагонадежности". Лишение ее гражданства было голым и бессмысленным актом мести по отношению ко мне. Для нее же лично этот акт означал разрыв с маленькой дочерью, мужем, всеми друзьями, всей привычной жизнью. Ее психика, и без того потрясенная, сперва смертью младшей сестры, затем собственной болезнью, потерпела новый удар, тем более тяжкий, что совершенно неожиданный и решительно ничем с ее стороны не вызванный. Врачи-психиатры заявили единодушно, что только скорейшее возвращение ее в обычные условия, к семье, к труду, могут спасти ее. Но именно эту возможность спасенья отнимал ваш декрет от февраля 1932 года. Все попытки близких людей добиться отмены декрета в отношении больной остались, как вы знаете, тщетны.

Берлинские врачи настаивали на том, чтоб, по крайней мере, доставить ей как можно скорее мальчика: в этом они видели еще возможность восстановить душевное равновесие матери. Но так как вы лишили и шестилетнего мальчика советского гражданства, то это удесятерило трудности его доставки из Константинополя в Берлин. Полгода ушло на беспрерывные и безрезультатные хлопоты в нескольких странах Европы. Только случайная поездка моя в Копенгаген дала возможность переправить в Европу мальчика. С величайшими трудностями, в течении шести недель, он совершил переезд до Берлина. Он успел, однако, провести со своей матерью не более недели, как полиция генерала Шлейхера, по несомненным проискам сталинской агентуры, постановила выслать из Берлина мою дочь. Куда? В Турцию? На остров Принкипо? Но мальчик нуждался в школе, а дочь - в постоянном врачебном надзоре, в нормальной семейной и трудовой обстановке. Новый удар оказался для больной невыносимым. 5-го января она отравила себя газом. Ей было тридцать лет.

В 1928 году моя младшая дочь, Нина, мужа которой Сталин заключил в изолятор и держит там уже в течении пяти лет, слегла, вскоре после моей высылки в Алма-Ата, в больницу. У нее обнаружилась скоротечная чахотка. Чисто личное письмо ее ко мне, без малейшего отношения к политике, вы продержали 70 дней, так что мой ответ уже не застал ее в живых. Она скончалась 26 лет.

Во время моего пребывания в Копенгагене, где жена моя начала лечиться от серьезной болезни, а я только собирался приступить к лечению, Сталин распространил через ТАСС ложный донос европейской полиции о том, будто в Копенгагене собралась "конференция троцкистов". Этого оказалось слишком достаточно, чтоб датское социал-демократическое правительство пошло на встречу Сталину и выслало меня с лихорадочной поспешностью, прервав тем необходимое лечение моей жены. Но в этом случае, как и в ряде других, союз Сталина с капиталистической полицией против меня имел, по крайней мере, политическую цель. Преследование же дочери моей лишено было и тени политического смысла. Лишение ее гражданства, отнятие у нее единственной остававшейся надежды: вернуться в нормальную обстановку и поправиться, наконец, высылка ее из Берлина (несомненная услуга немецкой полиции Сталину), представляют политически бесцельные акты обнаженной мести - и только. Дочь отдавала себе ясный отчет в своем состоянии. Она понимала, что в руках европейской полиции, травящей ее в угоду Сталина, ей спасения нет. Результатом этого сознания и явилась ее смерть 5-го января 1933 года. Такую смерть называют "добровольной". Нет, она не была добровольной. Сталин ей навязал эту смерть.

Я ограничиваюсь этим сообщением, без дальнейших выводов. Для выводов время наступит. Их сделает возрожденная партия.

Л. Троцкий.
Принкипо, 11 января 1933 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 33.

 

 

Л. Троцкий.
М. ИСТМАН И МАРКСИЗМ

Принкипо, 31 декабря 1932 г.
В Редакцию "Милитант"

Дорогие товарищи!

За последнее время я имел случай несколько раз убедиться в том, что Макс Истман ведет систематическую борьбу против материалистической диалектики, этой философской основы марксизма и научного коммунизма. По содержанию и теоретическим тенденциям эта борьба нисколько не отличается от других разновидностей мелкобуржуазного ревизионизма, начиная с бернштейнианства (в его философски-теоретической части). Если Истман сохраняет при этом свое горячее сочувствие Октябрьской революции и даже левой оппозиции, то субъективно эта вопиющая непоследовательность делает ему честь, ни на йоту, однако, не повышая теоретической ценности его критики марксизма. Я мог бы молчаливо предоставить кротонскую разновидность ревизионизма ее законной участи, если б меня не связывала с самим Истманом довольно старая личная и литературная связь. Истман перевел недавно на английский язык три тома моей "Истории революции". По общему признанию, он выполнил эту большую работу превосходно. Я ему высказал за это искреннюю благодарность и здесь готов повторить ее. Но когда Истман делает попытку перевести марксову диалектику на язык вульгарного эмпиризма, то его работа возбуждает во мне чувства, прямо противоположные благодарности. Во избежание каких бы то ни было сомнений и недоразумений, я считаю долгом заявить об этом во всеуслышание.

С коммунистическим приветом.

Л. Троцкий.
4 января 1933 г. Принкипо.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 33.

 

 

Л. Троцкий.
ТРАГЕДИЯ НЕМЕЦКОГО ПРОЛЕТАРИАТА

НЕМЕЦКИЕ РАБОЧИЕ ПОДНИМУТСЯ, СТАЛИНИЗМ - НИКОГДА!

Самый мощный в Европе по своей производственной роли, по своему социальному весу, по силе своих организаций пролетариат не оказал никакого сопротивления приходу Гитлера к власти и первому бешеному натиску на рабочие организации. Таков факт, из которого нужно исходить в дальнейших стратегических расчетах.

Было бы, конечно, бессмыслицей, думать, что дальнейшее развитие Германии пойдет по итальянскому пути: что Гитлер шаг за шагом будет упрочивать свое господство, без серьезного сопротивления; что немецкому фашизму предстоят долгие годы господства. Нет, дальнейшую судьбу национал-социализма надо будет выводить из анализа немецких и международных условий, а не из голых исторических аналогий. Но одно несомненно уже сейчас: если с сентября 1930 года мы требовали от Коминтерна брать для Германии короткий прицел, то теперь приходится перестраиваться на политику дальнего прицела. Прежде чем возможны станут решающие бои, авангард немецкого пролетариата должен будет ориентироваться заново, т.-е. ясно понять то, что произошло, распределить ответственность за большое, историческое поражение, наметить новые пути и таким образом вернуть себе доверие к самому себе.

Преступная роль социал-демократии не нуждается в комментариях: Коминтерн был создан 14 лет тому назад именно для того, чтоб вырвать пролетариат из-под деморализующего влияния социал-демократии. Если, однако, это до сих пор не удалось, если немецкий пролетариат оказался на величайшем историческом испытании бессильным, безоружным, парализованным, то в этом прямая и непосредственная вина послеленинского руководства Коминтерна. Это первый вывод, который надо сделать немедленно.

Под вероломными ударами сталинской бюрократии левая оппозиция сохраняла верность официальной партии до конца. Большевики-ленинцы разделяют сейчас судьбу всех других коммунистических организаций: наши кадровые работники арестовываются, наши издания запрещены, наша литература конфискована; Гитлер поспешил закрыть даже "Бюллетень Оппозиции", выходящий на русском языке. Но если большевики-ленинцы, наравне со всем пролетарским авангардом, несут на себе все последствия первой серьезной победы фашизма, то они не могут и не хотят нести на себе ни тени ответственности за официальную политику Коминтерна.

С 1923 года, т.-е. начала борьбы против левой оппозиции, сталинское руководство изо всех сил, хоть и с другого конца, помогало социал-демократии, чтоб сбить, запутать и обессилить немецкий пролетариат: оно сдерживало и тормозило рабочих, когда условия диктовали смелое революционное наступление; объявляло революционную ситуацию впереди, когда она уже осталась позади; заключало союзы с фразерами и болтунами из мелкой буржуазии; ковыляло бессильно в хвосте социал-демократии под видом политики единого фронта; провозглашало "третий период" и борьбу за овладение улицей в условиях политического отлива и слабости компартии; заменяло серьезную борьбу скачками, авантюрами или парадами; изолировало коммунистов от массовых профессиональных союзов; отождествляло социал-демократию с фашизмом и отказывалось от единого фронта с массовыми рабочими организациями пред лицом наступающих банд национал-социализма; саботировало всякую инициативу единого оборонительного фронта на местах, - и в то же время систематически обманывало рабочих относительно действительного соотношения сил, искажало факты, изображало друзей, как врагов, и врагов, как друзей, и все туже и туже сжимало партии горло, не позволяя ей свободно дышать, ни говорить, ни думать.

Из необъятной литературы, посвященной вопросу о фашизме, достаточно сослаться на речь официального вождя немецкой коммунистической партии, Тельмана, который на пленуме ИККИ, в апреле 1931 года, следующими словами разоблачал "пессимистов", т.-е. людей, умевших заглядывать вперед: "Мы не дали паническим настроениям сбить нас с пути... Мы трезво и твердо установили, что 14 сентября (1930) было, в известном смысле, лучшим днем Гитлера, и что дальше последуют не лучшие, а худшие дни. Та оценка, которую мы давали развитию этой партии подтверждена событиями... Сегодня у фашистов уже нет повода смеяться". Ссылаясь на то, что социал-демократия создает свои оборонительные отряды, Тельман доказывал в той же речи, что эти отряды ничем не отличаются от боевых отрядов национал-социализма, и что они одинаково подготовляются для разгрома коммунистов.

Тельман ныне арестован. Пред лицом торжествующей реакции большевики-ленинцы стоят с Тельманом в одном ряду. Но политика Тельмана есть политика Сталина, т.-е. официальная политика Коминтерна. Именно эта политика является причиной полной деморализации партии в минуту опасности, когда вожди теряют голову, отученные думать члены партии впадают в прострацию, и величайшие исторические позиции сдаются без боя. Ложная политическая теория в себе самой несет свою кару. Сила и упорство аппарата только увеличивают размеры катастрофы.

Сдав врагу все, что можно было сдать за столь короткий срок, сталинцы пытаются исправить прошлое при помощи судорожных актов, которые только ярче освещают всю цепь совершенных ими преступлений. Сейчас, когда пресса компартии задушена, аппарат разгромлен, над домом Либкнехта безнаказанно развевается кровавая тряпка фашизма, Исполком Коминтерна становится на путь единого фронта не только снизу, но и сверху. Новый зигзаг, более резкий, чем все предшествующие, сделан, однако, ИККИ, не по собственному разумению: инициативу сталинская бюрократия предоставила II-му Интернационалу. Ему удалось захватить в свои руки оружие единого фронта, которого он до сих пор смертельно боялся. Поскольку в обстановке панического отступления возможно говорить о политических выгодах, они оказываются целиком на стороне реформизма. Вынужденная отвечать на прямой вопрос, сталинская бюрократия выбирает худший из путей: она не отклоняет соглашения двух Интернационалов, но и не принимает его; она играет в прятки. Она дошла до такой потери веры в себя, до такого унижения, когда она не осмеливается уже стать пред мировым пролетариатом лицом к лицу с вождями II-го Интернационала, с клейменными агентами буржуазии, с избирателями Гинденбурга, проложившими дорогу фашизму.

В особом воззвании ИККИ ("Рабочим всех стран") от 5 марта сталинцы ни словом не говорят о "социал-фашизме", как главном враге. Они не напоминают больше о великом откровении своего вождя "социал-демократия и фашизм - не антиподы, а близнецы". Они не утверждают больше, что борьба против фашизма требует предварительного разгрома социал-демократии. Они не заикаются о недопустимости единого фронта сверху. Наоборот, они тщательно перечисляют те случаи прошлого, когда сталинская бюрократия, неожиданно для рабочих и для себя самой, оказывалась вынужденной, мимоходом, экспромтом, предложить единый фронт реформистским верхам. Так, под порывом исторической бури рассыпаются искусственные, фальшивые, шарлатанские теории.

Ссылаясь на "своеобразие условий отдельных стран" и вытекающую отсюда будто бы невозможность организации единого фронта в международном масштабе, (сразу забыта вся борьба против "эксенционализма", т.-е. теории правых о национальном своеобразии!), сталинская бюрократия рекомендует национальным компартиям обращаться с предложением единого фронта к "центральным комитетам социал-демократических партий". Вчера только это объявлялось капитуляцией перед социал-фашизмом! Так летят под стол в мусорную корзину высшие уроки сталинизма последних четырех лет. Так рассыпается прахом целая политическая система.

Дело на этом не останавливается: объявив только что невозможной выработку условий единого фронта на международной арене, ИККИ немедленно же забывает об этом и уже через 20 строк формулирует те условия, на которых единый фронт допустим и приемлем во всех странах, несмотря на различия национальных условий. Отступление перед фашизмом сопровождается паническим отступлением от теоретических скрижалей сталинизма. Обрывки и осколки мыслей и принципов выбрасываются по пути, как балласт.

Условия единого фронта, выдвигаемые Коминтерном для всех стран (Комитеты действия против фашизма, демонстрации и стачки против снижения зарплаты) не представляют собою ничего нового, наоборот, являются схематизированным, бюрократизированным воспроизведением тех лозунгов, которые левая оппозиция гораздо точнее и конкретнее формулировала два с половиной года тому назад, и по поводу которых она сама была зачислена в лагерь социал-фашизма. Единый фронт на этих основах мог бы дать в Германии решающие результаты; но для этого он должен был бы быть осуществлен во время. Время является важнейшим фактором политики.

Какова же практическая ценность предложений ИККИ сейчас? Для Германии она минимальна. Политика единого фронта предполагает "фронт", т.-е. устойчивые позиции и централизованное руководство. Условия единого фронта левая оппозиция выдвигала в свое время, как условия активной обороны, с перспективой перехода в наступление. Сейчас немецкий пролетариат доведен до состояния беспорядочного отступления, даже без арьергардных боев. В таких обстоятельствах могут и будут складываться самопроизвольные объединения коммунистических и социал-демократических рабочих для отдельных эпизодических задач, но систематическое проведение единого фронта неизбежно отодвигается в неопределенное будущее. На этот счет уже не приходится себе делать иллюзий.

Полтора года тому назад мы говорили, что ключ к позиции находится в руках немецкой коммунистической партии. Сейчас сталинская бюрократия выронила этот ключ из рук. Понадобятся крупные события, лежащие вне воли партии, чтоб дать возможность рабочим задержаться, закрепиться, перестроить ряды и перейти к активной обороне. Когда именно это наступит, мы не знаем. Может быть гораздо скорее, чем рассчитывает торжествующая контрреволюция. Но руководить политикой единого фронта в Германии будут, во всяком случае, не те, которые составляли манифест ИККИ.

Если центральная позиция сдана, нужно закрепляться на подступах, нужно подготовлять опорные пункты для будущего концентрического наступления. Эта подготовка внутри Германии означает критическое освещение прошлого, поддержание бодрости духа передовых бойцов, их сплочение, организацию, где возможно, арьергардных боев - в ожидании момента, когда отдельные отряды смогут сомкнуться в большую армию. Эта подготовка означает в то же время оборону пролетарских позиций в странах, тесно связанных с Германией или непосредственно прилегающих к ней: в Австрии, Чехословакии, Польше, Прибалтике, Скандинавии, Бельгии, Голландии, Франции и Швейцарии. Фашистскую Германию надо окружить мощным кольцом пролетарских укреплений. Ни на минуту не прекращая попыток задержать беспорядочное отступление немецких рабочих, надо теперь же создавать для борьбы с фашизмом укрепленные пролетарские позиции вокруг границ Германии.

На первое место выдвигается Австрия, которой непосредственнее всего грозит фашистский переворот. Можно сказать с уверенностью, что, если б австрийский пролетариат завладел сейчас властью и превратил свою страну в революционный плацдарм, Австрия стала бы для революции немецкого пролетариата тем, чем Пьемонт был для революции итальянской буржуазии. Как далеко зайдет на этом пути австрийский пролетариат, толкаемый событиями вперед, но парализуемый реформистской бюрократией, этого предсказать нельзя. Задача коммунизма - помочь событиям против австро-марксизма. Способ для этого - политика единого фронта. Те условия, которые манифест ИККИ повторяет с таким запозданием за левой оппозицией, сохраняют, таким образом, всю свою силу.

Однако, политика единого фронта заключает в себе не только выгоды, но и опасности. Она легко порождает сделки вождей за спиною масс, пассивное приспособление к союзнику, оппортунистические шатания. Парализовать эти опасности возможно только при наличии двух непременных гарантий: сохранения полной свободы критики по отношению к союзнику и восстановления полной свободы критики внутри собственной партии. Отказ от критики союзников прямо и непосредственно ведет к капитуляции перед реформизмом. Политика единого фронта без партийной демократии, т.-е. без контроля партии над аппаратом, развязывает руки вождям для экспериментов оппортунизма, неизбежно дополняющим эксперименты авантюризма.

Как же поступает в этом случае ИККИ? Десятки раз левая оппозиция предсказывала, что под ударом событий сталинцы вынуждены будут отказаться от своей ультралевизны, и что, встав на путь единого фронта, они начнут осуществлять все те оппортунистические предательства, которые накануне они приписывали нам. Предсказание и на этот раз осуществилось слово в слово.

Совершив головоломный скачек на позиции единого фронта, ИККИ попирает основные гарантии, которые только и могут обеспечить политике единого фронта революционное содержание. Сталинцы принимают лицемерно-дипломатическое требование реформистов о так называемом "взаимном ненападении" к сведению и руководству. Отрекаясь от всех традиций марксизма и большевизма, ИККИ рекомендует компартиям, в случае осуществления единого фронта, "отказаться от нападок на социал-демократические организации на время совместной борьбы". Так и сказано! Отказ "от нападок (!) на социал-демократию" (какая постыдная формула!) означает отказ от свободы политической критики, т.-е. от основной функции революционной партии.

Капитуляция вызвана не практической необходимостью, а настроениями паники. Реформисты идут и пойдут на соглашение постольку, поскольку их вынуждает к этому давление событий и давление масс. Требование "ненападения" есть шантаж, т.-е. попытка реформистских вождей заполучить побочную выгоду. Поддаваться шантажу значит строить единый фронт на гнилых основах и давать возможность реформистским дельцам взрывать его по любому произвольному поводу.

Критика вообще, тем более в условиях единого фронта, должна, разумеется, отвечать реальным отношениям и соблюдать необходимые пропорции. Нелепости насчет "социал-фашизма" надо отбросить: это уступка не социал-демократии, а марксизму. Критиковать союзника надо не за его измены в 1918 году, а за плохую работу в 1933 году. Но критика не может приостанавливаться ни на час, как сама политическая жизнь, голосом которой критика является. Если коммунистические разоблачения отвечают действительности, то они служат целям единого фронта, толкают вперед временного союзника и, что еще важнее, дают революционное воспитание пролетариату в целом. Отказ от этой основной обязанности означает первую ступень той постыдной и преступной политики, которую Сталин навязал китайским коммунистам в отношении Гоминдана.

Не лучше обстоит дело и насчет второй гарантии. Отказавшись от критики по отношению к социал-демократии, сталинский аппарат и не думает вернуть право критики членам собственной партии. Самый поворот совершен, по обыкновению, в порядке бюрократического откровения. Ни национальных съездов, ни международного конгресса, ни даже пленума ИККИ, никакой подготовки в партийной печати, никакого анализа политики прошлого. И не мудрено: на первых же шагах партийной дискуссии каждый мыслящий рабочий задал бы аппаратчикам вопрос: почему большевики-ленинцы исключались из всех секций, а в СССР подвергались арестам, высылкам и расстрелам? Неужели только потому, что они копают глубже и видят дальше? Этого вывода сталинская бюрократия не может допустить. Она способна на любые скачки и повороты, но честно встать пред рабочими на очную ставку с большевиками-ленинцами она не может и не смеет. Так, в борьбе за самосохранение аппарат обесценивает свой новый поворот, заранее подрывая доверие к нему не только у социал-демократических, но и у коммунистических рабочих.

Опубликование Манифеста ИККИ сопровождается еще одним обстоятельством, стоящим в стороне от разбираемого вопроса, но бросающим в высшей степени яркий свет на нынешнее положение Коминтерна и на отношение к нему правящей сталинской группы. В "Правде" от 6 марта Манифест напечатан не как прямой и открытый призыв от имени находящегося в Москве ИККИ, - так делалось всегда! - а как переданный по телеграфу ТАССом из Парижа перевод документа из "Юманитэ". Какая бессмысленная и унизительная уловка! После всех успехов, после выполнения первой пятилетки, после "уничтожения классов", после "вступления в социализм" сталинская бюрократия не смеет уже от собственного имени напечатать манифест ИККИ! Таково ее действительное отношение к Коминтерну и таково ее подлинное самочувствие на международной арене.

Манифест является не единственным ответом на инициативу II Интернационала. Через посредство подставных организаций: революционной профоппозиции (РГО), немецкой и польской, Антифа и так называемой "Всеобщей рабочей федерации Италии", Коминтерн созывает на апрель месяц "всеевропейский рабочий антифашистский конгресс". Список призываемых, как полагается, туманен и необъятен: "предприятия" (так и сказано: "предприятия", хотя усилиями Сталина-Лозовского коммунисты вытеснены почти из всех предприятий мира), местные рабочие организации, революционные, реформистские, католические, партийные и беспартийные, спортивные, антифашистские и крестьянские. Мало того: "мы хотим пригласить далее всех одиночек, которые действительно (!) борются за дело трудящихся". Надолго загубив дело масс, стратеги взывают к "одиночкам", к тем праведникам, которые не нашли себе места в рядах масс, но тем не менее "действительно борются за дело трудящихся". Барбюс и генерал Шенаих будут снова мобилизованы для спасения Европы от Гитлера.

Пред нами готовое либретто одного из тех шарлатанских представлений, которыми сталинцы привыкли прикрывать свое бессилие. Что сделал амстердамский блок центристов и пацифистов в борьбе против разбойничьего нападения Японии на Китай? Ничего. Из уважения к сталинскому "нейтралитету", пацифисты не выпустили даже протестующего манифеста. Теперь готовится новое издание амстердамского конгресса, не против войны, а против фашизма. Что сделает антифашистский блок из отсутствующих "предприятий" и бессильных "одиночек"? Ничего. Выпустит пустозвонный манифест, если дело вообще дойдет на этот раз до конгресса.

Тяга к "одиночкам" имеет два конца: оппортунистический и авантюристский. Русские эсеры в старину правую руку протягивали либералам, а в левой держали бомбу. Опыт последнего десятилетия свидетельствует, что после каждого большого поражения, вызванного или, по крайней мере, обостренного политикой Коминтерна, сталинская бюрократия неизменно пыталась поправить свою репутацию при помощи какой-либо грандиозной авантюры (Эстония, Болгария, Кантон). Нет ли этой опасности и сейчас? Мы во всяком случае считаем необходимым поднять голос предостережения. Авантюры, которые имеют своей целью заменить действие парализованных масс, еще больше дезорганизуют массы и углубляют катастрофу.

Условия нынешней мировой обстановки, как и условия каждой отдельной страны, столь же смертельны для социал-демократии, сколь благоприятны для революционной партии. Но сталинская бюрократия сумела кризис капитализма и кризис реформизма превратить в кризис коммунизма. Таков итог десятилетнего бесконтрольного командования эпигонов.

Найдутся ханжи, которые скажут: оппозиция критикует партию, попавшую в руки палача. Негодяи прибавят: оппозиция помогает палачу. Сочетанием фальшивой сентиментальности и отравленной лжи сталинцы попытаются спрятать ЦК за аппарат, аппарат - за партию, снять вопрос о виновниках катастрофы, о ложной стратегии, о гибельном режиме, о преступном руководстве: это и значит помогать палачам, сегодняшним и завтрашним.

Политика сталинской бюрократии в Китае была не менее гибельна, чем ныне в Германии. Но там дело происходило за спиной мирового пролетариата, в непонятной ему обстановке. Критический голос оппозиции почти не доходил из СССР до рабочих других стран. Опыт Китая прошел для сталинского аппарата почти безнаказанно. В Германии дело обстоит иначе. Все этапы драмы развивались на глазах мирового пролетариата. На каждом этапе оппозиция подавала свой голос. Весь ход развития был предсказан заранее. Сталинская бюрократия клеветала на оппозицию, подсовывала ей чуждые ей мысли и планы, исключала всех, кто заговаривал о едином фронте, помогала социал-демократической бюрократии взрывать объединенные комитеты обороны на местах, преграждала рабочим всякую возможность выхода на дорогу массовой борьбы, дезорганизовала авангард, парализовала пролетариат. Так, противясь единому фронту обороны с социал-демократией, сталинцы оказались с нею в едином фронте паники и капитуляции.

И сейчас, стоя уже перед развалинами, руководство Коминтерна больше всего боится света и критики. Да погибнет мировая революция, но да здравствует дутый престиж! Банкроты путают, хоронят концы и заметают следы. То обстоятельство, что немецкая компартия под первыми ударами потеряла "только" 1.200.000 голосов - при общем росте голосующих на 4 миллиона - "Правда" объявляет "громадной политической победой". Точно также в 1924 году Сталин объявлял "громадной победой" тот факт, что отступающие без боя рабочие Германии успели еще дать компартии 3.600.000 голосов. Если обманутый и разоруженный двумя аппаратами пролетариат дал на этот раз компартии около 5 миллионов избирателей, то это лишь значит, что он дал бы ей вдвое и втрое, если б верил ее руководству. Он поднял бы ее к власти, если б она сумела показать, что способна взять и удержать власть. Но она не давала пролетариату ничего, кроме путаницы, зигзагов, поражений и бедствий.

Да, пять миллионов коммунистов успели еще по одиночке подойти к урнам. Но в предприятиях и на улицах их нет. Они растеряны, распылены, деморализованы. Они отучены от самостоятельности гнетом аппарата. Бюрократический террор сталинизма парализовал их волю прежде, чем пришла очередь для бандитского террора фашизма.

Надо сказать ясно, точно, открыто: сталинизм в Германии имел свое 4 августа. Передовые рабочие этой страны будут отныне не иначе, как со жгучим чувством стыда, со словами ненависти и проклятия говорить о периоде господства сталинской бюрократии. Официальная компартия Германии обречена. Отныне она будет только распадаться, крошиться и сходить на нет. Никакие искусственные средства не спасут ее. Возродиться германский коммунизм может лишь на новых основах и под новым руководством.

Закон неравномерного развития сказывается и на судьбе сталинизма. В разных странах он находится в разных стадиях распада. В какой мере трагический опыт Германии послужит толчком для возрождения других секций Коминтерна, покажет будущее. В Германии зловещая песня сталинской бюрократии во всяком случае спета. Немецкий пролетариат поднимется, сталинизм - никогда. Под страшными ударами врагов передовым немецким рабочим предстоит строить новую партию. Большевики-ленинцы отдадут этой работе все свои силы.

Л. Троцкий.
Принкипо, 14 марта 1933 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 34.

 

Л. Троцкий.
КРУШЕНИЕ ГЕРМАНСКОЙ КОМПАРТИИ И ЗАДАЧИ ОППОЗИЦИИ

Вопрос о судьбе германского коммунизма стоит сейчас в центре внимания всех наших секций. Насколько можно судить, большинство товарищей склоняется к тому, что в Германии вопрос о коммунизме есть вопрос о новой партии. Некоторые считают, однако, такую постановку вопроса неправильной и предлагают сохранить старый лозунг: "возрождения" партии на ленинских основах. В этом духе высказываются, например, два испанских товарища, два немецких товарища, говорящие от имени целых групп, и один русский товарищ. Я не сомневаюсь, что их возражения отражают настроения довольно значительной части оппозиции. Было бы противоестественно, если б необходимость столь серьезного поворота не вызвала в нашей среде разных оттенков и разногласий. Было бы недостойно левой оппозиции, если б мы оказались неспособны по товарищески и деловым образом обсудить возникшие разногласия. Результат дискуссии может быть только один: дальнейший рост оппозиции и укрепление внутренней демократии.

Что касается самих возражений по существу, то я не могу с ними согласиться, хотя психологически могу их понять. Ошибка перечисленных выше товарищей в том, что они исходят из вчерашних формул, а не из сегодняшних фактов. Надо уметь исправить и заменять формулы в свете новых событий.

В течении последних трех лет мы строили наши расчеты на том, что германская компартия, под давлением масс, успеет своевременно изменить свою политику. Если уточнить наш вчерашний прогноз, то его можно выразить такими словами: "мы еще не можем знать, насколько немецкий рабочий класс ослаблен прошлыми ошибками, зигзагами и поражениями, и насколько саботаж сталинской бюрократии, в сочетании с капитуляциями социал-демократии, парализовал энергию пролетариата". Мы не раз выражали надежду на то, что именно приближение фашистской опасности сомкнет пролетарские ряды и породит отпор, который не даст Гитлеру завладеть всеми позициями сразу. А всякая задержка в наступлении Гитлера, хотя бы уже и стоящего у власти, неизбежно должна была бы вызвать прилив уверенности у рабочих. Начало гражданской войны должно было бы, в свою очередь, вызвать расслоение в правительственном лагере и в самой фашистской армии. Колебания в лагере врага должны были бы, опять-таки, повысить наступательную силу пролетариата, и т. д. Такова была та диалектическая перспектива, которую мы считали вероятно, возможной, по крайней мере, не исключенной. Именно поэтому мы должны были, мы обязаны были исчерпать все возможности, заложенные во вчерашней обстановке.

Однако, сейчас было бы безумием руководствоваться старой перспективой, когда мы имеем уже фактическую проверку ее событиями. Испанские товарищи спрашивают: "неужели же эти несколько недель заменили перспективу долгих месяцев гражданской войны?". Конечно, заменили. Немногие недели, даже дни разрушили полностью возможность того более благоприятного варианта, на который мы рассчитывали. Гитлер овладел материальным аппаратом власти. Он разгромил без малейшего сопротивления аппарат компартии, лишил немецких рабочих печати, заставил реформистов порвать со II-м Интернационалом и подчиниться фашистскому режиму.

Резкая перемена обстановки очень ярко обнаруживается на вопросе об едином фронте. Предлагать сейчас в Германии единый фронт между двумя партиями было бы доктринерской глупостью. Был период, когда социал-демократический аппарат находился под гнетом надвигающегося фашизма, с одной стороны, под давлением собственных масс, с другой, - это время надо было использовать. Сейчас, после поражения, социал-демократия лижет сапоги Гитлера и видит в этом единственный способ спасения. Если 2 года тому назад Бретшайдт считал нужным пугать буржуазию блоком с коммунистами, то ныне Вельс и К° заинтересованы в том, чтоб демонстративно отшатнуться не только от коммунистов, но и от II-го Интернационала. Предложение единого фронта сейчас поставило бы только в смешное положение коммунистический ЦК и оказало бы услугу социал-демократическому партийному Правлению. Политика не знает абсолютных формул. Ее лозунги конкретны, т.-е. приурочены к определенным обстоятельствам*1.
/*1 Сказанное не исключает, конечно, и сегодня соглашения коммунистических и социал-демократических организаций на заводах, в районах и пр., как и соглашения с теми левыми группами, которые будут неизбежно откалываться от официальной социал-демократии.

Средний немецкий рабочий, в том числе и средний коммунист чувствует себя так, как путник, потерпевший кораблекрушение: в волнах фашизма потонули его организации, пресса, его надежды на лучшее будущее. Мысль потерпевшего крушение направлена сейчас не на то, чтоб строить новый корабль, а на то, чтоб добыть приют и кусок хлеба. Угнетенное состояние духа и политический индифферентизм являются неизбежным последствием такого рода грандиозных катастроф. Но политическое пробуждение наиболее выносливых, устойчивых и мужественных будет неизбежно связано с мыслью о новом корабле.

Для характеристики нынешнего положения в толщах немецкого пролетариата самым важным я считаю сообщение о том, что в большинстве предприятий смещены старые заводские комитеты и заменены ячейками наци. Эта "реформа" прошла настолько бесшумно, что иностранная печать даже не отразила ее. А между тем здесь дело идет не о редакции газеты, не о доме Либкнехта, даже не о парламентской фракции, т.-е. не о далеких вышках, а о самой производственной базе пролетариата, о заводе. Отсутствие сопротивления при смещении завкомов означает острый паралич воли масс под влиянием предательства и саботажа верхов.

Компартия собирала в прошлом году до 6 миллионов голосов. Между тем на борьбу она не увлекла и сотни тысяч. Даже члены партии не откликнулись на призывы ЦК. Уже один этот факт вскрывает ужасающую изолированность аппарата. С каждым днем эта изолированность будет возрастать. Массы интересуются не оттенками и мелочами. Они берут события оптом. Массы неизбежно повернут спину партии, которая пустыми формулами успокаивала их тревогу, хвастала завтрашними победами и довела до катастрофы.

Положение германской компартии изменилось в течении двух-трех недель марта так радикально, как в "нормальное", "мирное" время оно не могло бы измениться в течении двух десятилетий. Империалистская эпоха есть вообще эпоха крутых поворотов. Надо уметь внимательно за ними следить, чтоб не споткнуться и не расшибить себе голову. Не надо обманывать себя, надо отдать себе полный отчет в размерах катастрофы, - не для того, конечно, чтоб впадать в слезливое уныние, а для того, чтобы по новому плану открыть длительную и упорную работу на новой исторической основе.

Почти все оппоненты возражают против сопоставления 4 августа 1914 года и 5 марта 1933 года: социал-демократы предали-де пролетариат сознательно и тем приблизились к власти; сталинцы же только "не сумели" защитить пролетариат и попали в тюрьмы. Это различие, конечно, весьма существенно, и оно не случайно. Но преувеличивать его политическое значение все же не приходится. Во-первых, большинство социал-демократии хотело в 1914 году не делать карьеру, а "спасти" пролетарские организации, как и вожди КПГ, подчиняясь слепо команде московской бюрократии, заботятся прежде всего о своем аппарате. Во-вторых, если в 1914 году социал-демократия приблизилась к правительству, то в 1933 году она, несмотря на все свои подлости и унижения, приблизилась к тюрьме. Можно не сомневаться, что она, в конце концов, подвергнется разгрому и будет иметь своих Матеотти: но разве это меняет нашу общую оценку реформистской политики?

Мы обвиняем аппарат КПГ не в "глупости" или в "неспособности" (как совершенно неправильно выражаются некоторые товарищи), а в бюрократическом центризме. Дело идет об определенном политическом направлении, которое опирается на определенный социальный слой, прежде всего в СССР, и приспособляет свою политику к потребностям этого слоя. До последних событий вопрос о том, какой фактор подчинит себе КПГ: интересы сталинской бюрократии или же логика классовой борьбы, оставался еще открытым. Сейчас этот вопрос разрешен полностью. Если события такого грандиозного значения не смогли выправить политику КПГ, значит бюрократический центризм совершенно безнадежен. Отсюда и вытекает необходимость новой партии.

Но ведь вопрос решается в интернациональном масштабе! возражают оппоненты, которые правильную историческую мысль превращают в надысторическую абстракцию. Вопрос о победе пролетариата - не только о его разгроме - также разрешается в международном масштабе. Это не помешало тому, что пролетариат России, победивший в 1917 году, все еще ждет победы в других странах. И обратный процесс может развиваться столь же неравномерно: в то время, как в Германии официальная компартия ликвидирована политически, в других странах, и прежде всего в СССР, она еще не подверглась решающему испытанию. Исторические события развертываются, не считаясь с шахматной доской Коминтерна.

Но ведь ответственность за немецкое поражение несет все же Коминтерн? Совершенно верно. Но на суд истории, как и в обычном буржуазном суде, отвечает обычно не тот, кто несет принципиальную ответственность, а тот, кто попался. Сейчас, увы, в клещи истории попался аппарат КПГ. Распределение кар действительно выходит "несправедливым". Но справедливость вообще не является атрибутом исторического процесса. И апелляции тут нет.

Однако, не будем клеветать на суд истории: он все же гораздо серьезнее буржуазного суда. Ликвидация КПГ есть только этап. На этом дело не остановится. Если другие секции Коминтерна усвоят немецкий урок, то они по праву завоюют себе снисхождение истории. В противном случае они обречены. Ход развития дает, таким образом, другим секциям еще время на размышление. Мы, левая оппозиция, являемся только истолкователями хода развития. Вот почему мы не рвем с III-м Интернационалом.

Но как же можно строить новую партию в Германии, не порывая с Коминтерном? возражают те, которые хотели бы все же заставить противоречия исторического развития укладываться в рамки устава. Признаться, эта сторона дела кажется нам наименее существенной. Ведь и тогда, когда мы, будучи исключены из Коминтерна, объявляли себя его фракцией, дело с уставом стояло не на высоте. Вопрос идет для нас о политическом курсе, а не о бухгалтерии Пятницкого. Если какая-либо секция Коминтерна успеет еще перестроиться на более здоровых началах, мы, разумеется, обопремся на эту позицию, чтоб ускорить перестройку всего Коминтерна: тогда мы и с уставом восстановим самые лучшие отношения. Если же сталинская бюрократия доведет СССР до крушения, тогда никто не будет вспоминать об уставе, - придется строить IV Интернационал.

Вернемся, однако, в Германию. Еще в первые дни марта КПГ означала: централизованный аппарат, десятки газет, тысячи ячеек, десятки тысяч членов, миллионы избирателей. Мы объявляли себя частью этой партии, и тем брали на себя ответственность за партию в целом перед внешним миром, не ради сталинского аппарата, конечно, а ради связанных с ним низовых ячеек. С их помощью мы надеялись своевременно, т.-е. до катастрофы, обновить руководство партии. Сейчас, когда официальный аппарат, забронированный ультиматизмом и нелегальностью, должен окончательно превратиться в сталинскую агентуру, не может быть и речи о воздействии на него через низы, от которых он совершенно оторван.

Правда, сталинская пресса во всем мире говорит о "возрождении" германской компартии в подполье (нелегальная "Роте Фане", воззвания и пр.). Что местные организации, после временного столбняка, начнут шевелиться, было ясно заранее. Что аппарат столь большой партии, располагающий многочисленным персоналом и денежными средствами, может издать нелегально или полулегально значительное количество литературы - и в этом нет ничего неожиданного. Но надо еще раз повторить: никакого нелегального аппарата, связанного с массами, у КПГ нет, а есть остатки старой организации, оказавшиеся волею Гитлера в нелегальном положении. Это совсем не одно и то же. Если КПГ еще действует сегодня, то благодаря тому, что фашизм только приступил к своей палаческой работе, а реакция еще не проникла достаточно глубоко в партию. Однако, оба эти процесса стоят в порядке дня. Они будут идти параллельно, питая и подталкивая друг друга.

Для нелегальной коммунистической организации нужен отбор людей, понявших размеры катастрофы, имеющих ясную перспективу и уверенных в своем знамени. Такой отбор может быть произведен не иначе, как на основе непримиримой критики по отношению к прошлому. Развал организации сталинцев, совершенно неизбежный сам по себе, будет высвобождать элементы и очищать почву для создания нелегальной революционной партии.

Один из немецких товарищей возражает: "политически партия есть, конечно, труп; но организационно она жива". Эта формула лучше всего вскрывает ошибочность позиции моего оппонента. Партия, которая мертва политически, не может иметь "живой" организации, ибо организация есть только орудие политики. Если же партия мертва, то мы должны этот диагноз поставить открыто, перед лицом рабочих, со всеми необходимыми выводами. Какая часть старого наследства перейдет к новой партии, каковы будут формы этой передачи, каковы будут этапы строительства новой партии, каковы будут взаимоотношения строителей к остаткам старой организации, - это все очень важные вопросы, на которые надо будет давать ответ в зависимости от развития всей обстановки. Но чтоб ответ был не фальшивым, не иллюзорным, нужно исходить из того, что незыблемо установлено историей: политически сталинская партия умерла. Двусмысленности и увертки недопустимы: они только сбили бы с пути нас самих.

Тот же товарищ пишет: "Лозунг реформы бессодержателен, ибо сейчас неизвестно, как и что реформировать; но мы также и против лозунга новой партии, ибо мы не считаем, что судьба старой партии окончательно решена". Одно противоречие нагромождается на другое, несмотря на то, что пишет наблюдательный и проницательный товарищ. Если партия "политически мертва", значит судьба ее решена. Не воскресит же ее в самом деле аппарат: он способен лишь, как свидетельствует опыт, убивать живое, но не оживлять мертвое. Если лозунг реформы старой партии "бессодержателен", то не остается ничего, кроме лозунга новой партии.

Оппонентов пугает, главным образом, вопрос о соотношении сил: мы, большевики-ленинцы, объявляем ликвидированной большую организацию, которая сегодня еще способна выпустить в десять раз больше литературы и расходовать в тысячу раз больше денег, чем мы, а, с другой стороны, мы от имени немногочисленной левой оппозиции "провозглашаем" новую партию. Такая постановка вопроса насквозь пропитана аппаратным фетишизмом. Сегодня, как и вчера, главная наша задача - формировать кадры. Но это не голая организационная задача, а политическая: кадры формируются на основе определенной перспективы. Подогревать лозунг реформы партии значит ставить заведомо утопическую цель и тем толкать наши собственные кадры навстречу новым и все более острым разочарованиям. При таком курсе левая оппозиция оказалась бы только привеском разлагающейся партии и сошла бы со сцены вместе с нею.

Соглашаясь с тем, что старая партия ликвидирована и даже признавая по существу неизбежность создания новой партии, один из оппонентов хлопочет об отсрочке, о своего рода мораториуме. Его рассуждения носят такой характер: лишь 10% членов партии, правда, наиболее ценных, настроены критически и прислушиваются к нам; остальные 90%, главным образом новобранцы, совсем еще не поняли ошибок партии. Отсюда вывод: надо этим 90% шаг за шагом разъяснить то, что произошло, и лишь затем уж строить новую партию. Это абстрактно-пропагандистский, а не политический, - или говоря философски: рационалистический, а не диалектический - подход к вопросу.

Было бы, конечно, великолепно, если б мы могли 90% молодых коммунистов посадить в большую школу и преподать им полный курс наук. Но, увы, эти 90% попали в школу Гитлера. Они уж и сегодня наполовину оторваны не только от партии, но и от политики вообще. Часть уйдет к фашизму, более значительная часть - в индифферентизм. Эти процессы будут развиваться в течении ближайших недель и месяцев: контрреволюция, как и революция работает быстро. Под влиянием распада партии, отлива масс, политической бесплодности аппарата все лучшие элементы старой партии будут спрашивать себя и других: что делать? Преподносить им в этой обстановке лозунг "реформы", значило бы попросту издеваться над ними.

Исходить в момент величайшего перелома надо не из быстро меняющихся настроений партийной массы, а из объективных перемен, происшедших в политической обстановке. Многие из тех коммунистов, которые сегодня еще боятся рвать со своей бюрократией, завтра обвинят нас в том, что мы обманывали их, поддерживая фикцию старой партии; оттолкнувшись от нас, они пойдут к брандлерианцам или к анархистам. Брандлерианцы, как сообщают, уже выдвинули лозунг новой партии: это показывает, что они хоть и оппортунисты, но политики. Если мы, при нашей революционной платформе, окажемся доктринерами, то оппортунистические политики могут нас оттеснить.

Как сложатся практически наши отношения в ближайший период со сталинской организацией в Германии? Этот вопрос естественно больше всего интересует товарищей. Неужели же - спрашивают оппоненты - мы должны рвать с местными организациями старой партии? Нет, это было бы нелепо. Мы должны вербовать революционеров во всех рабочих организациях, и прежде всего в ячейках старой партии, поскольку они существуют. Когда III Интернационал провозгласил полный разрыв со Вторым, это не препятствовало коммунистам в течении еще длительного времени работать внутри социал-демократических партий и даже завоевать во французской партии большинство, вместе с "Юманитэ". Тем более наш курс на новую партию не может и не должен помешать нам продолжать работу в ячейках старой партии.

Но, возразят нам, самый лозунг новой партии восстановит против нас рядовых коммунистов. Разумеется, конфликты на этой почве возможны; но ведь они были и в прошлом, несмотря на лозунг "реформы". Можно, однако, не сомневаться, что в жизни активных ячеек старой партии гораздо большее место займет сейчас не вопрос о нашей перспективе, а вопрос об их отношении к их собственному ЦК. Здесь можно ждать все более острых конфликтов. ЦК будет защищать Сталина и себя: в этом его главное назначение. Рабочие коммунисты будут требовать честных ответов и ясных перспектив. Пока мы стояли на позиции реформы, мы не проповедовали нарушения дисциплины. Сейчас положение резко меняется. Мы будем предлагать в ячейках отказ от распространения негодной официальной литературы, бойкот аппарата, разрыв с ЦК. Разумеется, мы будем все это делать тактично и разумно, считаясь с уровнем каждой ячейки и с обстоятельствами. Но основная наша линия будет линией новой партии. И можно не сомневаться, что несмотря на эту линию, наши отношения с революционными партийными ячейками, в новой обстановке, в подполье, будут несравненно дружественнее, чем в предшествующий период, когда мы хотели быть только фракцией.

Нельзя, к тому же, забывать, что дело идет не только о компартии. Политическое крушение социал-демократии делает весьма вероятным появление из ее среды новой "независимой" партии. Можно ли хоть на минуту рассчитывать на то, что сталинский аппарат окажется способен перетянуть на свою сторону левую социал-демократию, или хотя бы революционно воздействовать на нее? Это исключено заранее. Своим ультиматизмом, как и всем своим прошлым, от которого они не хотят и не могут отказаться, сталинцы будут только тормозить развитие социал-демократической оппозиции, играя, на службе Вельса, роль огородного пугала. И под этим углом зрения перспектива новой партии повелительно становится в порядок дня.

За большинством политических и логических возражений скрывается, в сущности, невысказанное сентиментальное соображение: сталинский аппарат находится под ударами фашизма, многие самоотверженные и преданные коммунисты выбиваются из сил, чтоб сохранить организацию, - допустимо ли в таких условиях "обескураживать" борцов? В конце концов, довод этот сводится к двум стихам русского поэта: "Тьмы горьких истин нам дороже нас возвышающий обман". Но философия Пушкина - не философия марксизма. Когда мы, в начале столетия, боролись против мелкобуржуазных иллюзий и авантюризма социалистов-революционеров, многие добрые души не только в народническом лагере, но и в нашей собственной среде, негодующе рвали с ленинской "Искрой", которая-де позволяет себе беспощадно критиковать террор в то время, как террористы погибают в петле. Мы отвечали: цель нашей критики в том и состоит, чтоб оторвать революционных героев от индивидуального терроризма и направить их на путь массовой борьбы. Нелегальный аппарат, подвешенный к Мануильскому-Сталину, ничего, кроме новых бедствий, принести германскому пролетариату не сможет. Это надо сказать открыто и безотлагательно именно для того, чтоб спасти сотни и тысячи революционеров от бесплодной растраты сил.

Л. Троцкий.
Принкипо, 9 апреля 1933 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 34.

 

 

Л. Троцкий.
ГИТЛЕР И КРАСНАЯ АРМИЯ

Воспроизведя европейский капитализм в грандиозных масштабах, Америка воспроизвела европейский социализм лишь в незначительных размерах. Американская социал-демократия оставалась всегда лишь карикатурой европейской социал-демократии. Этот закон "неравномерного развития" сохранил пока что всю свою силу и для сталинизма. Компартия Америки слабее всех европейских партий; зато сталинская бюрократия в Америке проделывает все ошибки и зигзаги с чудовищными преувеличениями.

Полтора года тому назад сталинцы считали, что нападение Японии на Советский Союз является делом ближайших дней, и на этом "прогнозе", подсказанном буржуазной прессой, пытались строить всю свою политику. Мы утверждали, наоборот, что опасность нападения Японии, пока она не ассимилировала Манчжурии, совершенно невероятна. Американские сталинцы по этому поводу обвиняли нас в службе японскому генеральному штабу. Эти господа вообще почерпают свои доводы из водосточных канав и ассенизационных труб.

Мы утверждали, далее, что опасность фашистской победы в Германии - опасность для мировой революции и прежде всего для Советского Союза - неизмеримо более реальна и близка, чем опасность японской интервенции. Европейские сталинцы кричали, что мы находимся в "панике". Американские сталинцы, наиболее наглые, утверждали, что мы сознательно стремимся отвлечь внимание мирового пролетариата от угрозы, надвигающейся на Советский Союз с Востока. События дали проверку. За полтора года "немедленного" японского нападения не последовало (это вовсе не значит, разумеется, будто опасности японской интервенции вообще не существует). Между тем Гитлер пришел к власти и несколькими ударами разгромил главного союзника СССР, немецкую компартию, заранее ослабленную ложью и фальшью сталинизма.

Мы писали полтора года тому назад, что Красная армия главной своей массой должна стоять лицом к Западу, чтоб иметь возможность сокрушить фашизм прежде, чем он разгромит немецкий пролетариат и сомкнется с европейским и мировым империализмом. В ответ на это американские сталинцы, самые глупые и наглые из всех, заявляли, что мы хотим вовлечь СССР в войну, подорвать его хозяйственное строительство и обеспечить победу империализма. Баснописец давно уже сказал, что услужливый дурак опаснее врага. Призывать к военным действиям с Японией в то время, как непосредственной опасности с ее стороны не было и не могло быть, значило отвлекать внимание от реальной опасности фашизма. Разумеется, сталинцы выполняли эту работу не потому, что хотели победы Гитлера, а по мелкобуржуазной слепоте. Но надо им отдать справедливость: если б они хотели победы Гитлера, они не могли бы сделать ничего другого, кроме того, что они сделали. Теперь, когда Гитлер у власти, и когда вся его политика вынуждает его готовить удар на Восток (достаточно красноречивы разоблачения насчет польско-украинской программы Геринга!), сталинцы говорят: кто собирается апеллировать к Красной армии, тот срывает социалистическое строительство. Но, если даже оставить в стороне вопрос о помощи немецкому пролетариату, остается все же вопрос о защите социалистического строительства от немецкого фашизма, как боевого отряда мирового империализма. Отрицают ли сталинцы эту опасность? Самое большое, что они могут сказать, это то, что сегодня Гитлер еще неспособен вести войну, а завтра будет способен вести ее, и притом не сможет не вести ее, то не требует ли правильная стратегия помешать Гитлеру подготовить удар, т.-е. помочь немецким рабочим покончить с Гитлером прежде, чем он не покончил надолго с немецкими рабочими? Марксисты немало издевались над парламентским кретинизмом, но в известных условиях и колхозный кретинизм не лучше. Нельзя сеять пшеницу и сажать капусту, повернувшись спиною к близкому Западу, откуда впервые после 1918 года грозит величайшая угроза, которая может превратиться в смертельную опасность, если своевременно не парализовать ее.

Или, может быть, сталинцы усвоили пацифистскую мудрость допустимости лишь "чисто оборонительной" войны? Пусть-де Гитлер раньше нападет на нас, тогда мы будем защищаться. Так рассуждала все время германская социал-демократия: пусть-де национал-социалисты раньше открыто нападут на конституцию, о, тогда... и т. д. Между тем, когда Гитлер открыто напал на конституцию, оказалось уже поздно думать об обороне.

Кто не предупреждает врага, когда тот еще слаб; кто пассивно дает врагу упрочиться, обеспечить себе тыл, создать армию, получить помощь извне, обеспечить себя союзниками; кто предоставляет врагу полную свободу инициативы, - тот изменник, хотя бы мотивами его измены были не служба империализму, а мелкобуржуазная дряблость и политическая слепота.

"Оправданием" выжидательной и уклончивой политики в такой обстановке может быть только слабость. Это очень серьезный аргумент, но надо отдавать себе в нем ясный отчет. Надо сказать: сталинская политика в СССР так расшатала хозяйство, так расстроила взаимоотношения между пролетариатом и крестьянством, так ослабила партию, что для активной внешней политики отсутствуют сейчас необходимейшие предпосылки.

Силу этого довода мы учитываем. Мы знаем, что последствия ложной политики превращаются в объективные препятствия на пути. С этими препятствиями мы считаемся. Авантюр мы не проповедуем. Но мы делаем вывод: коренное изменение политики, партийного режима и партийного руководства необходимо также и для того, чтоб обеспечить действительную обороноспособность и свободу международной инициативы рабочего государства.

Л. Т.
Принкипо, 21 марта 1933 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 34.

 

 

Л. Троцкий.
АВСТРИЯ НА ОЧЕРЕДИ

АВСТРИЙСКИЙ "БОНАПАРТИЗМ"

Положение в Австрии качественно не отличается от положения в Германии, только отстает от него в своем развитии. После того, как политическая жизнь Австрии попала под пресс фашистского переворота в Германии, развязка в Австрии приближается не по дням, а по часам.

Австрия проходит через период, аналогичный периоду Брюнинга-Папена-Шлейхера в Германии, или периоду Хельда в Баварии, т.-е. период полубонапартистской диктатуры, которая держится взаимной нейтрализацией пролетарского и фашистского лагерей. Мы предпочитаем и для Австрии термин бонапартизма (в противовес всяким другим чисто описательным и ничего не говорящим определениям, вроде клерико-фашизма, легимистского фашизма и пр.), как очень ярко характеризующий физиономию правительства, лавирующего между двумя непримиримыми лагерями и вынужденного убывающую социальную опору под ногами все в большей мере заменять военно-полицейским аппаратом*1. В тенденции к бонапартизму выражается стремление имущих классов при помощи военно-полицейских мер, прикрытых резервными параграфами демократической конституции, избегнуть открытого разрыва с легальностью, долгого периода гражданской войны и кровавой фашистской диктатуры.
/*1 "Арбайтер Цайтунг" сама побеспокоила тень Бонапарта, когда писала о "19 брюмера Дольфуса"; но у социал-демократической газеты это лишь литературная побрякушка. Тщетно мы искали бы вообще у австро-марксистов классового анализа политики. Марксизм нужен им только для объяснения прошлого; в актуальной же политике они руководствуются психологическими комбинациями второго сорта и надеждой на то, что все как-нибудь устроится.

Бывают исторические эпохи, когда социальная база "сверхклассового" правительства растет за счет крайних флангов, - тогда бонапартизм может наложить свою печать на целую историческую эпоху. Но сегодняшний австрийский "бонапартизм", подобно вчерашнему немецкому, может иметь лишь эпизодический характер, заполняя короткий промежуток между режимом демократии и режимом фашизма.

Правда, "бонапартисты" в Австрии имеют более широкую парламентскую основу, а фашисты несравненно слабее, чем в Германии. Но, во-первых, христианские социалисты тают, а наци быстро растут; во-вторых, за спиною наци стоит фашистская Германия. Вопрос решается динамикой. Теоретический анализ, как и свежий опыт Германии, одинаково говорят, что венская полицейско-бюрократическая диктатура долго продержаться не сможет. Дело быстро идет к развязке. Власть должны будут взять либо фашисты, либо рабочие.

ВОЗМОЖНОСТЬ ОТСРОЧКИ

Мы не знаем, что происходит за кулисами. Но не может быть сомнения в том, что правительства стран, окружающих и угнетающих Австрию, привели в движение все пружины. Ни одно из этих правительств, даже итальянское, не заинтересовано в том, чтобы власть в Австрии перешла в руки фашистов. Вожди австрийской социал-демократии в этом обстоятельстве видят, несомненно, главный козырь всей игры: финансовое и иное давление стран бывшей Антанты призвано, в их глазах, заменить революционную активность австрийского пролетариата. Этот расчет является самым ошибочным из всех. Враждебность стран-победительниц к национал-социализму являлась одной из причин его взрывчатого роста в Германии. Чем больше австрийская социал-демократия будет связывать себя с политикой Франции и Малой Антанты, задача которых состоит в том, чтоб держать Австрию в состоянии "самостоятельности", т.-е. изолированности и бессилия, тем более фашизм будет превращаться в глазах мелкобуржуазных масс в партию национального освобождения. На этом пути только вооруженное вмешательство Антанты, т.-е. прямая оккупация могла бы помешать фашизму овладеть властью. Но тут вопрос об Австрии сливается с вопросом о фашистской Германии. Если Гитлер найдет модус вивенди (способ сосуществования) с Францией, - а в этом вряд ли можно сомневаться, - то Франция найдет модус вивенди с фашистской Австрией. В обоих случаях, конечно, - на костях немецкого и австрийского пролетариата. Думать, что фашистская Австрия немедленно же разрушит перегородки, отделяющие ее от фашистской Германии, значило бы придавать слишком большое значение "национальным" фразам и недооценивать способность фашизма вилять хвостом перед теми, кто сильнее его. Можно сказать с уверенностью, что из всех стратегических расчетов самым злосчастным, унизительным и гибельным для пролетариата является расчет на содействие империалистских правительств, окружающих Австрию стран.

Если даже допустить, что вследствие традиционной дряблости всех австрийских партий, а также под влиянием внешних и временных причин (давление Франции и Малой Антанты, опасение гитлеровцев доводить дело уже сейчас до конца), развязка оказалась бы и на этот раз отсроченной посредством какого-либо гнилого австро-бонапартистского компромисса, - такого рода отсрочка могла бы иметь крайне ненадежный и очень кратковременный характер. Заторможенный процесс прорвался бы в течение ближайших уже месяцев или даже недель с удвоенной силой и в удесятеренном темпе. Строить свою политику на торможении, на замаскировании, на заделывании щелей, на маленьких политических мораториях значило бы для пролетариата дать пока еще слабому австрийскому фашизму возможность осуществить свою разбойничью миссию в рассрочку.

"БОРЬБА ЗА ДЕМОКРАТИЮ"

Отто Бауэр ограничивается пустыми нравоучениями насчет "преимуществ" буржуазной демократии над фашистской диктатурой. Как будто борьба ведется между двумя школами государственного права! Энгельс неплохо сказал, что каждое государство сводится к вооруженным отрядам людей с материальными привесками в виде тюрем и пр. Сейчас эта "сущность" государства обнажилась в Австрии до конца. Политическая борьба, развивавшаяся в течение ряда лет на основах демократии, вплотную уперлась в столкновение вооруженных отрядов. Надо ясно и отчетливо назвать факт по имени и сделать из него все необходимые практические выводы.

Взамен этого австрийская социал-демократия требует от нас признания того, что борьба ведется "за демократию". Как будто в этом сейчас вопрос! В отношении теоретической и исторической оценки демократии мы, разумеется, не собираемся делать австро-марксистам ни малейшей уступки. В самом деле: если б демократия стояла над социальным режимом, который породил ее; если б она способна была преобразовать буржуазное общество в социалистическое, то она должна было бы обнаружить эти свои качества прежде всего в Австрии, где конституция создана социал-демократией, где пролетариат является решающей силой нации, а социал-демократия - решающей силой в пролетариате. Между тем то, что переживает Австрия на деле показывает, что демократия является плотью от плоти капитализма и разлагается вместе с ним. Австрийский кризис есть выражение загнивания демократии. Никакой иной оценки с нашей стороны господа демократы ждать не могут.

Однако, мы слишком хорошо понимаем, с другой стороны, что одного теоретического диагноза совершенно недостаточно для того, чтоб заменить демократию советским режимом. Дело идет о живом сознании класса. Если в процессе совместной борьбы с фашистами большинство пролетариата поймет, что нужна советская диктатура, за коммунистами остановки не будет. Но если, несмотря на все полученные уроки, большинство рабочих и после разгрома сил контрреволюции, захочет еще раз проделать опыт формальной демократии, то коммунисты вынуждены будут стать на ту же почву, в качестве оппозиции.

Сегодня подавляющее большинство австрийских рабочих во всяком случае, идет за социал-демократией. Это значит, что не может быть и речи о революционной диктатуре, как об актуальной задаче. Не антитеза буржуазной и советской демократии стоит сейчас в порядке дня, а антитеза буржуазной демократии и фашизма. Мы обвиняем австро-марксистов не в том, что они борются за демократию, а в том, что они не борются за нее.

Капитализм прибегает к фашизму не по капризу, а в силу безвыходности. Если социал-демократия способна только критиковать, брюзжать, тормозить, угрожать и выжидать, но не способна взять в свои руки судьбы общества, когда дело идет о жизни и смерти народа и его культуры, то эта партия, представляющая половину нации, сама становится орудием социального разложения и вынуждает эксплуататорские классы искать спасения у фашизма.

Пользуясь старым противопоставлением Ermattungsstrategie и Niederwerfungsstrategie, стратегии истощения и стратегии разгрома, придется сказать, что стратегию истощения, которая имела в известных условиях свои права, немыслимо применять сейчас, когда капитализму не остается ничего, кроме стратегии разгрома. Реформистская стратегия истощает сейчас не классового врага, а свой собственный лагерь. Политика Отто Бауэра и К° фатально ведет к победе фашистов, с наименьшими для них жертвами и трудностями, с наибольшими жертвами и бедствиями для пролетариата.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 184; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!