ДЕЛО ИДЕТ НЕ О ТЕХ РАБОЧИХ, КОТОРЫЕ ПОКИНУЛИ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЮ, А О ТЕХ, КОТОРЫЕ ОСТАЮТСЯ В НЕЙ.

Тысячи и тысячи Носке, Вельсов, Гильфердингов предпочтут в конце концов фашизм коммунизму. Но для этого они должны окончательно оторваться от рабочих. Сегодня этого еще нет. Сегодня социал-демократия, как целое, при всех своих внутренних антагонизмах, приходит в острый конфликт с фашистами. Задача наша в том, чтобы использовать этот конфликт, а не в том, чтобы в острый момент объединить противников против нас.

Фронтом сейчас надо повернуться против фашизма. И этот общий для всего пролетариата фронт прямой борьбы против фашизма надо использовать для фланговой, но тем более действительной борьбы против социал-демократии.

Надо обнаружить на деле полную готовность заключать против фашистов блок с социал-демократами во всех тех случаях, когда они идут на блок. Сказать социал-демократическим рабочим: "бросьте ваших вождей и присоединяйтесь к нашему "непартийному" единому фронту", значит прибавить еще одну пустую фразу к тысяче других. Надо уметь оторвать рабочих от вождей на деле. А дело сейчас - борьба против фашизма.

Несомненно, есть и будут социал-демократические рабочие, которые готовы, рука об руку с коммунистическими рабочими, бороться против фашистов независимо и даже против воли социал-демократических организаций. С такими передовыми элементами надо, разумеется, установить как можно более тесную связь. Но они пока что немногочисленны. Немецкий рабочий воспитан в духе организации и в духе дисциплины. Это имеет как свои сильные, так и свои слабые стороны. Подавляющее большинство социал-демократических рабочих хочет бороться против фашистов, но - пока еще - не иначе, как вместе со своей организацией. Перескочить через этот этап нельзя. Мы должны помочь рабочим социал-демократам проверить на деле - в новой, исключительной обстановке, - чего стоят их организации и вожди, когда дело идет о жизни и смерти рабочего класса.

НАДО НАВЯЗАТЬ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ БЛОК ПРОТИВ ФАШИСТОВ.

Несчастье в том, что в Центральном комитете компартии много перепуганных оппортунистов. Они слышали, что оппортунизм состоит в любви к блокам, поэтому они против блоков. Они не понимают различия между, скажем, парламентской сделкой и боевым соглашением, хотя бы самым скромным, касающимся стачки или охраны рабочих типографий от фашистских банд.

Избирательные соглашения, парламентские сделки, заключаемые революционной партией с социал-демократией, служат, по общему правилу, на пользу социал-демократии. Практическое соглашение для массовых действий, для боевых целей служит всегда к выгоде революционной партии. Англо-русский комитет был недопустимой формой блока двух верхушек на общей политической платформе, неопределенной, обманчивой, не обязывавшей ни к каким действиям. Сохранять этот блок во время всеобщей стачки, в которой Генеральный совет играл роль штрейкбрехера, значило со стороны сталинцев вести изменническую политику.

Никаких общих платформ с социал-демократией или вождями немецких профсоюзов, никаких общих изданий, знамен, плакатов! Врозь идти, вместе бить! Сговариваться только насчет того, как бить, кого бить и когда бить! Сговариваться об этом можно с самим чортом, с его бабушкой и даже с Носке и Гржезинским. При одном условии: не связывать собственных рук.

Надо немедленно выработать, наконец, практическую систему мер - не с целью голого "разоблачения" социал-демократии (перед коммунистами), а с целью действительной борьбы против фашизма. Вопросы об охране заводов, свободы деятельности завкомов, неприкосновенности рабочих организаций и учреждений, вопрос о складах оружия, которыми могут овладеть фашисты, вопрос о мерах на случай опасности, т. е. о согласовании боевых действий коммунистических и социал-демократических отрядов и т. д. и т. д. должны войти в эту программу.

В борьбе против фашизма завкомам принадлежит огромное место. Здесь нужна особенно тщательная программа действий. Каждый завод должен представлять антифашистскую крепость со своим комендантом и своими боевыми десятками. Нужно иметь карту фашистских казарм и других фашистских очагов в каждом городе, в каждом районе. Фашисты пытаются окружить революционные очаги. Нужно окружить окружающего. На этой почве соглашение с социал-демократическими и профессиональными организациями не только допустимо, но обязательно. Отказываться от него по "принципиальным" соображениям (на самом деле, по бюрократической глупости или, еще хуже - трусости) значит прямо и непосредственно помогать фашизму.

Практическую программу соглашения с социал-демократическими рабочими мы предлагали еще в ноябре 1930 года, т. е. год тому назад. Что сделано в этом направлении? Почти ничего. Центральный комитет компартии занимался всем кроме того, что составляло его прямую задачу. Сколько упущено драгоценного, невозвратного времени! Поистине, его осталось немного. Программа действий должна быть строго практической, строго деловой, без всяких искусственных "запросов", без всяких задних мыслей, так, чтобы каждый средний рабочий социал-демократ сказал себе: то, что предлагают коммунисты, совершенно необходимо для борьбы с фашизмом. На этой основе надо путем примера увлекать за собой социал-демократических рабочих вперед и критиковать их вождей, которые будут неизбежно противодействовать и тормозить. Только на этом пути возможна победа.

ХОРОШАЯ ЦИТАТА ИЗ ЛЕНИНА.

Нынешние эпигоны, т. е. из рук вон плохие ученики Ленина, любят по всякому поводу затыкать свои прорехи цитатами, нередко совсем неподходящими. Для марксиста вопрос решает не цитата, а правильный метод. Но руководясь правильным методом, не трудно бывает найти и подходящую цитату. Проводя выше аналогию с восстанием Корнилова, я сказал себе: наверное можно у Ленина найти теоретическое освещение нашего блока с соглашателями в борьбе против Корнилова. И действительно, во второй части XIV тома русского издания я нашел следующие строки в письме Ленина Центральному комитету в начале сентября 1917 года:

"Поддерживать правительство Керенского мы даже теперь не должны. Это беспринципность. Спросят: неужели не биться против Корнилова? Конечно, да. Но это не одно и то же, тут есть грань; ее переходят иные большевики, впадая в "соглашательство", давая увлечь себя потоку событий.

Мы будем воевать, мы воюем с Корниловым, но мы не поддерживаем Керенского, а разоблачаем его слабость. Это разница. Эта разница довольно тонкая, но архисущественная, и забывать ее нельзя.

В чем же изменение нашей тактики после восстания Корнилова?

В том, что мы видоизменяем форму нашей борьбы с Керенским. Ни на йоту не ослабляя вражды к нему, не беря назад ни слова, сказанного против него, не отказываясь от задачи свержения Керенского, мы говорим: надо учесть момент, сейчас свергать Керенского мы не станем, мы иначе подойдем к задаче борьбы с ним, именно: разъяснять народу (борющемуся против Корнилова) слабость и шатания Керенского".

Ничего другого мы не предлагаем. Полная независимость коммунистической организации и прессы, полная свобода коммунистической критики, также и по отношению к социал-демократии и профессиональным союзам. Допускать связывание свободы компартии (например, путем вхождения в Гоминдан) могут только самые презренные оппортунисты. Мы не из их числа.

Ничего не брать назад из нашей критики социал-демократии. Ничего не забывать из прошлого. Весь исторический счет, в том числе и счет за Карла Либкнехта и Розу Люксембург, в свое время будет предъявлен, как и мы, русские большевики, предъявили в конце концов генеральный счет меньшевикам и эсерам за травлю, клевету, аресты, убийства рабочих, солдат и крестьян.

Но мы предъявили свой генеральный счет через два месяца после того, как использовали частные счеты между Керенским и Корниловым, между "демократами" и фашистами - для того, чтобы тем вернее отбросить фашистов. Только благодаря этому мы и победили.

Если Центральный комитет ГКП усвоит ту позицию, которая выражена в приведенной выше цитате из Ленина, то весь подход к социал-демократической массе и к профессиональным организациям сразу изменится: вместо статей и речей, которые убедительны только для тех, кто и без того уже убежден, агитаторы найдут общий язык с новыми сотнями тысяч и миллионами рабочих. Дифференциация в социал-демократии пойдет усиленным темпом. Фашисты почувствуют вскоре, что задача состоит вовсе не в том, чтобы обмануть Брюнинга, Брауна и Вельса, а в том, чтоб принять открытый бой со всем рабочим классом. В фашизме неизбежно начнется на этой почве глубокая дифференциация. Только на этом пути возможна победа.

Но надо этой победы хотеть. Между тем, среди коммунистических чиновников есть, увы, не мало трусливых карьеристов и бонз, дорожащих своим местечком, приходом, а еще больше - своей шкурой. Вот эти субъекты очень склонны щеголять ультрарадикальными фразами, под которыми скрывается жалкий и презренный фатализм. "Без победы над социал-демократией нельзя бороться с фашизмом!" - говорит такой страшный революционер и по этому поводу... готовит себе заграничный паспорт.

Рабочие-коммунисты, вы - сотни тысяч, миллионы, вам выехать некуда, для вас заграничных паспортов не хватит. В случае прихода к власти фашизм, как страшный танк, пройдет по вашим черепам и позвоночникам. Спасение только в беспощадной борьбе. А победу может дать только боевое сближение с социал-демократическими рабочими. Спешите, рабочие коммунисты, ибо времени вам осталось немного!

Л. Троцкий
8 декабря 1931 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 27.

 

 

Л. Троцкий.
ПИСЬМО О КОНГРЕССЕ ПРОТИВ ВОЙНЫ

13 июня 1932 г.

Дорогие товарищи!

Передо мной лежит номер парижского журнала "МОНД" от 4-го июня. "МОНД" издается Барбюсом и является в настоящее время своего рода центральным органом по созыву "Великого Конгресса против войны". На 3-ей странице напечатано извлечение из воззвания Ромэна Роллана и Анри Барбюса. Его характер и дух достаточно видны из следующих слов: "Мы призываем всех людей, все толпы, не считаясь с их политическими связями, и все рабочие организации - культурные, социальные и синдикальные, - все силы и все организации, массового типа! Пусть присоединяются к нам в международном конгрессе против войны".

Дальше следует выдержка из письма Роллана к Барбюсу: "Я полностью того мнения, что Конгресс должен быть открыт всем партиям и беспартийным на общей почве искренней и решительной борьбы против войны". Дальше Роллан присоединяется к словам Барбюса о том, что на первом месте в этой борьбе должен стоять рабочий класс.

Ниже мы читаем первый список присоединившихся к Конгрессу: все это радикальные и полу-радикальные французские и немецкие писатели, пацифисты, члены Лиги прав человека и пр. и пр.

Дальше находим афоризм небезызвестного Эмиля Вандервельде: "Повсюду война порождает... те же взрывы революционного недовольства, но также и бешеную реакцию фанатического национализма. Тем необходимее, чтоб Интернационалы объединили более, чем когда-либо, свои усилия с целью воспрепятствовать войне".

Наконец, после слов Вандервельде, извлеченных из социалистического журнала "Пепль", от 29-го мая 1932 года, читаем цитату, извлеченную из центрального органа французской компартии "Юманитэ", от 31-го мая 1932 года:

"Отвечайте "я здесь" на призыв Ромэна Роллана и Анри Барбюса к участию в интернациональном конгрессе в Женеве".

В последнем номере "Ля ви Увриер", центрального органа французской Унитарной Конфедерации, напечатана статья, вполне солидаризирующаяся с инициативой Роллана и Барбюса.

Таким образом, картина сейчас совершенно ясна. Французская компартия и руководимая ею синдикальная организация стоят за спиною инициаторов Конгресса. За спиною французского коммунизма стоит руководство Коминтерна. Дело идет об опасности новой мировой войны. В борьбе против этой опасности надо уметь использовать и попутчиков, какими являются или могут явиться, до известной степени, наиболее честные и решительные из мелкобуржуазных пацифистов. Но это, во всяком случае, третьестепенный, если не десятистепенный вопрос. Инициативу должны были бы, казалось, взять на себя, пред лицом мирового пролетариата, Коминтерн и Профинтерн. Важнейшим вопросом является привлечь на свою сторону - с тем или другим успехом - рабочие массы, организованные во втором и в амстердамском Интернационалах. Для этого должна служить политика единого фронта. Последний пленум Исполкома второго Интернационала высказался против Японии и "за защиту СССР". Мы знаем вес и цену этой защиты, поскольку дело идет о решении вождей. Но самый факт решения показывает силу давления масс (кризис и опасность войны). Коминтерн обязан был в этих условиях развернуть политику единого фронта в международном масштабе, т. е., открыто пред лицом мирового рабочего класса предложить второму и амстердамскому Интернационалам определенную, строго взвешенную программу практических действий против опасности войны.

Но Коминтерн молчит. Профинтерн молчит. Инициатива передана двум пацифистским писателям, из которых один - Ромэн Роллан - несомненно большой писатель и крупная личность, но человек, стоящий вне всякой политики, а другой - Барбюс - пацифист и мистик, не то коммунист, не то исключенный из компартии, но во всяком случае пропагандист полного слияния коммунистических партий с социал-демократией. "Присоединяйтесь к нам", говорят Роллан и Барбюс. "Отвечайте "я здесь", подхватывает "Юманитэ". Можно ли представить себе что-либо более чудовищное, более капитулянтское и более преступное, как это пресмыкательство официального коммунизма перед мелкобуржуазным пацифизмом?

В Германии объявляется недопустимым вести политику единого фронта по отношению к массовым рабочим организациям, с целью разоблачения реформистских вождей. Одновременно, в интернациональном масштабе, ведется политика единого фронта, первые шаги которой превращаются в рекламу для худших из галереи реформистских предателей. Вандервельде, конечно, "за мир". Он считает, что ему выгоднее и удобнее быть министром своего короля в мирное время, чем в военное. И вот бесстыдные афоризмы этого социал-патриота, подпись которого, кажись, стоит под версальским миром, превращаются в программу "Великого конгресса против войны". А "Юманитэ" скрепляет этот вероломный и пагубный маскарад!

В Германии дело идет о предотвращении фашистского контрреволюционного погрома, который угрожает прямо и непосредственно не только рабочему классу, но и его реформистским организациям и даже реформистским вождям. Дело идет для господ социал-демократов о жалованье, о государственном пироге и даже о собственной шкуре. Нужно впасть в состояние полного бюрократического идиотизма, чтобы отказаться использовать планомерно и систематически большое и острое противоречие между фашизмом и социал-демократией в интересах пролетарской революции.

В вопросе войны дело обстоит совсем иначе. Война вовсе не угрожает непосредственно реформистским организациям, особенно их верхушке. Наоборот, как показал опыт, война открывает реформистским вождям головокружительные карьеры. Патриотизм есть та именно идеология, которая теснее всего связывает социал-демократию с ее национальной буржуазией. Если вполне возможно, даже неизбежно, что социал-демократия в Германии будет в тех или других формах, в тех или других пределах обороняться от фашизма, когда он ее возьмет за горло (а он возьмет), то абсолютно исключена возможность того, чтобы социал-демократия какой бы то ни было страны вела борьбу против своей буржуазии, в случае, если последняя объявит войну, хотя бы и Советскому Союзу. Революционная кампания против войны должна, в частности и в особенности, раскрыть всю фальшь и гниль социал-демократического пацифизма.

Что же делает Коминтерн? Он запрещает использовать совершенно реальный и глубокий антагонизм между национальной социал-демократией и национальным фашизмом и в то же время цепляется за иллюзорный, лицемерный антагонизм между интернациональной социал-демократией и ее империалистским хозяином.

Если в Германии запрещается единый фронт вообще, то в интернациональном масштабе единому фронту придается с самого начала декоративный, маскировочный, заведомо лживый и гнилой характер. Пользуясь идеалистической наивностью честнейшего Ромэна Роллана, все жулики, все подмоченные карьеристы, отставные социалистические министры и кандидаты в министры скажут "я здесь". Для них такой Конгресс есть курорт, где они поправят свою слегка подмоченную репутацию, после чего продадут себя с надбавкой. Так поступали участники Антиимпериалистской Лиги. Перед нами повторение гоминдановщины и англо-русского комитета в мировом масштабе.

Есть педанты, которые сомневаются, правы ли мы, когда квалифицируем сталинскую международную фракцию, как центризм. Люди, отравленные плохо переваренными текстами, не умеют учиться на живых фактах. Вот он, идеальный, классический, универсальный, планетарный центризм перед вами в живом действии: нос круто направо, хвост еще более круто налево. Проведите линию, соединяющую нос с хвостом, и вы получите орбиту центризма!

История на переломе. Весь мир сейчас на переломе. И центризм на переломе. В СССР сталинцы продолжают еще болтать об уничтожении классов в пять лет и в то же время восстановляют рынок. Ультралевый хвост еще не знает, что решила мудрая оппортунистическая голова. В вопросах культурной политики СССР крутой поворот вправо. Конечно, поворот немой, без комментариев, но тем более угрожающий. То же - в политике Коминтерна. В то время, как несчастные Пятницкие еще дожевывают остатки ультралевой жвачки, Мануильским уже дано поручение, не жалея шейных позвонков, поворачивать голову направо. Еще ни разу за 9 лет эпигонской политики, ее беспринципность, идеологическая пустота и практическая плутоватость не выступали в таком обнаженном и бесстыдном виде, как сейчас.

Большевики-ленинцы! В мировой атмосфере накопляются симптомы великого исторического поворота. Он должен сказаться и на судьбе нашей фракции. Уже сейчас на нас ложатся задачи поистине грандиозного исторического значения. Борьба против войны означает прежде всего борьбу против пацифистского маскарада и центристского бюрократического шарлатанства. Надо открыть неистовую кампанию по разоблачению противоречий сталинского аппарата, банкротство которого неизбежно пред лицом надвигающихся великих событий.

Оборона СССР не есть салонная фраза, которою щеголяют не всегда бескорыстные друзья сталинской бюрократии. Международная оборона СССР упирается сейчас все больше в международную революционную борьбу пролетариата. Где ставкой является кровь и судьба миллионов, нужна величайшая ясность. Никто сейчас не оказывает такой помощи классовому врагу, как сталинская аппаратчина, которая, борясь за остатки своего престижа, сеет всюду смуту и хаос.

Большевики-ленинцы! С вас много спросится. Сейчас наступают недели и месяцы, когда каждый революционер должен показать, чего он стоит. Несите идеи марксизма и ленинизма в ряды передовых рабочих. Помогите международному пролетарскому авангарду вырваться из тисков потерявшей голову центристской бюрократии. Дело идет не о малом: о судьбе СССР и мировой пролетарской революции.

Л. Троцкий.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 28.

 

 

Л. Троцкий.
СТАЛИНСКАЯ БЮРОКРАТИЯ В ТИСКАХ

Левая оппозиция на подъеме

В развитии Коминтерна, а следовательно, и левой оппозиции, приближается крупнейший поворот. Большие события снова обнаруживают, что ложная политика, навязываемая пролетарскому авангарду путем насилия, жестоко мстит за себя. Нет ни одного вопроса - буквально ни одного! - где бы несостоятельность "генеральной линии" не вскрылась сейчас с убийственной очевидностью. Когда крупная фирма попадает в тиски, со всех сторон обнаруживаются кредиторы и действуют тем безжалостнее, чем дольше оттягивалась расплата.

Военная опасность на Востоке есть прямой и непосредственный результат гибельной политики Сталина в отношении китайской революции. Японская военщина угрожает Советскому Союзу потому, что Сталин помог своему союзнику Чан-Кай-Ши задушить революцию.

Сталинцы учили после этого, что можно построить советский Китай на основе партизанской войны крестьянства, без непосредственного революционного восстания в городах. Годы авантюр еще более ослабили китайский пролетариат. Ответственность за нынешнюю слабость революционного Китая лежит на политиках "III-го периода".

В течение последних двух-трех лет оппозиция не уставала предупреждать: призовые скачки индустриализации в СССР грозят разрывом с деревней; технически и культурно неподготовленная "сплошная коллективизация" грозит продовольственным кризисом. Ныне предупреждение стало фактом. Сталинская бюрократия и по этой линии врезалась в жесточайшие затруднения. Она совершает сейчас, под гнетом неотложной нужды, экономический поворот исключительной исторической важности. Но, отчасти сама не понимая того, что делает, отчасти сознательно обманывая партию во имя престижа, она дезориентирует и разоружает рабочий класс Советского Союза.

Какие еще нужны условия, чтоб обеспечить революционную гегемонию германского пролетариата в нации, компартии - в пролетариате? Сталинская бюрократия и здесь умудрилась обречь компартию на злостную пассивность и унизительное бессилие. Немецкая социал-демократия с 1914 года непрерывно работала на фашизм. Германская компартия с 1923 года непрерывно работала на социал-демократию. Игнорируя уроки трагического опыта и наши предостережения, сталинская бюрократия гонит сейчас немецкий пролетариат прямехонько в пропасть.

Небывалый хозяйственный кризис превратился в распад капиталистического общества. Буржуазные классы воют от предсмертной тоски. И тем не менее официальный коммунизм во всех странах терпит поражение за поражением. Почему? На это отвечают: "генеральная линия правильна, исполнители плохи". Как будто исполнители могут упасть с неба! Как будто сущность генеральной линии не в том и состоит, что она воспитывает исполнителей по образу и подобию своему. Как будто вожди не отвечают за ведомых! Бессмысленная и бесчестная теория непогрешимости руководства разлагает коммунистические ряды, убивая волю у одних, вызывая отвращение у других.

Расплата за грехи нескольких периодов эпигонских ошибок и преступлений надвинулась вплотную. Осужденная историей центристская бюрократия с удвоенной силой цепляется за испытанные методы. Попав в тиски между классовыми врагами и последствиями собственных преступлений, она удваивает, удесятеряет удары против левой оппозиции.

Казалось, испробовано уже все: клевета, аресты, ссылки, расстрелы. Но нет! На сталинской кухне готовятся новые блюда из отваров и отстоев ненависти и вероломства. Еще совсем недавно "Правда" воспроизводила фотографический снимок статьи польских фашистов, выдавая фальсификат за святую правду. Еще совсем на днях "Известия" перепечатывали с восторгом измышления немецкого фашистского подзаборного листка о заговоре левой оппозиции с социал-демократией. Дело на этом не остановилось. Некий Бюхнер пишет по инструкциям сталинской канцелярии немецкую книжку, где пытается создать переплет из левой оппозиции и полиции. Все, что писали и говорили в 1917 году меньшевики, эсеры и кадеты против большевиков, превзойдено здесь не только по глупости, но и по подлости.

Доказывая внутреннюю порочность большевизма, меньшевики цеплялись, по крайней мере, за факты: они ссылались на Малиновского, члена ЦК, которого полиция провела в Государственную Думу. Они ссылались на то, что департамент полиции предписал своим секретным агентам поддерживать курс, направленный на раскол большевиков с меньшевиками. Они ссылались, наконец, на то, что Людендорф "покровительствовал" Ленину, провезя его в пломбированном вагоне. Презрением отвечали большевики негодяям, которые пытались из происков полиции против самой революционной партии сделать полемическое орудие против той же партии. Сталин ныне полностью повторяет приемы Милюкова, Керенского, Церетели и Дана. Разница только в том, что у Сталина нет и подобия фактов. Он фабрикует их. Грязный субъект, пишущий под именем Бюхнера, рассказывает, будто "Автобиография" Троцкого издана в Варшаве политической полицией. И это измышление издается на всех языках: на этом хотят воспитывать коммунистическую молодежь.

Какой-то венгерский фашист "посвящает" свою книгу Троцкому и выражает ему ироническую "благодарность", в которой ненависть притворяется остроумием. Какие выводы можно сделать из этого эпизода? Разве революционеры не применяли, только с большим успехом, тот же прием против своих классовых врагов? Разве Ленин не печатал благодарности английской газете "Таймс" за те или другие статьи, которые он по своему использовал? Но находится негодяй, который на столбцах "Правды" говорит на этом основании о союзе Троцкого с фашистами.

В одной из статей я высказался в том смысле, что японский империализм вряд ли решится бросить открытый вызов Советскому Союзу прежде, чем упрочится в Манчжурии. По этому поводу центральный орган американской коммунистической (!!!) партии пишет, что Троцкий действует в интересах японцев. Объяснять это глупостью было бы слишком поверхностно: глупость имеет, все же, свои пределы. Дело идет о развращенном чиновнике, который не остановится ни перед чем, чтобы оправдать свое жалованье. Смысл моей статьи был тот, что борьба с Красной армией есть слишком крепкий орех для зубов японского милитаризма. У генерального штаба в Токио есть основания думать, что я лучше могу оценить силы Красной армии, чем нью-иоркские крикуны, которым приказано кусать меня за икры. Разумеется, большие мировые вопросы не решаются отдельными статьями. Но если взвешивать влияние статей, то моя оценка Красной армии и перспектив советско-японской войны могли послужить в Японии только тем элементам, которые хотят помешать войне. Но разве можно на лай и вой отвечать аргументами?

Эти господа изображают Раковского врагом Советского Союза. Зато защиты они ищут у Барбюса, который, в свою очередь, хочет опереться на Вандервельде. Со шляпой в руке сталинская бюрократия просит сейчас подаяния у мелкобуржуазных пацифистов. А непреклонные борцы, как Сосновский, герои гражданской войны, как Муралов и Грюнштейн, как сотни и тысячи большевиков-ленинцев, изолированы, заточены, связаны по рукам и по ногам.

Отдавая нас в руки буржуазной полиции, сталинцы говорят о нашем едином фронте с буржуазной контрреволюцией. Но на глазах рабочего класса капиталистические правительства всего мира помогают Сталину окружать оппозиционеров кольцом колючей проволоки. Сколько бы агенты Сталина ни лгали, один этот простой факт раскрывает действительную группировку сил до конца.

Они хотят нас связать с японским штабом и с польской полицией. Керенский уже пробовал в свое время связать большевиков с немецким штабом и с царской полицией. Керенский делал это тем разнузданнее, чем больше почва у него нагревалась под ногами. Он нашел ныне подражателей. И каких? Эти люди расстреливали Блюмкиных и посылали на их место Агабековых. Имя Агабекова мы выжигаем на ваших лбах. С этим клеймом вы будете ходить до скончания ваших дней.

Чего хочет Сталин? Он хочет использовать военную опасность для нового, по возможности физического, истребления большевиков-ленинцев. Письма из СССР, полученные нами за последние дни, свидетельствуют, что левая оппозиция совершает сейчас по всей стране второй набор. В промышленных центрах, на фабриках, заводах и шахтах появилось новое поколение большевиков-ленинцев. Творческие идеи не умирают. Политические факты учат. Левая оппозиция показала, что она непобедима.

Сталин, наоборот, скомпрометирован со всех сторон. На XVII конференции он позорно промолчал по всем вопросам. Ни слова о проблемах советского хозяйства! Ни слова о положении в Германии! "Вождь", который при наиболее ответственных обстоятельствах сам признает, что ему лучше молчать, есть законченный политический банкрот. Уже в ближайших к Сталину кругах - пишут нам из Москвы - чиновники иронически шушукаются: "а не попросить ли директив у Раковского или Троцкого?" Из этой бюрократической импотентности родилась новейшая международная кампания против левой оппозиции.

Работа, которую проделали большевики-ленинцы, не осталась втуне. Основные документы и произведения левой оппозиции изданы на всех языках цивилизованного и полуцивилизованного мира. В десятках стран имеются оппозиционные кадры, которые насквозь, до мозга костей, прониклись уверенностью в своей правоте и в своем историческом праве на победу. Огромное и неискоренимое завоевание!

Неспособная ответить на нашу критику, запутавшаяся в противоречиях, уличаемая событиями, вынужденная молчать по основным вопросам политики, сталинская клика делает последнюю попытку отделить нас от официальных компартий уголовно-полицейским романом, бездарность которого не смягчает его подлости.

Сталинцы хотели бы своей травлей толкнуть нас на путь второй партии и IV-го Интернационала. Они понимают, что такого рода роковой ошибкой оппозиция, если не свела бы на нет свои успехи, то на годы замедлила бы свой подъем. Противопоставить себя враждебно коммунистическим партиям значило бы в данных условиях выполнить программу центристской бюрократии. Нет, это не наш путь! Интриги Сталина, его Бюхнеров, его Агабековых, раскрытых и нераскрытых, не заставят нас изменить наш курс. Мы стоим на почве четырех конгрессов Коминтерна, доктрины и традиций большевизма. Уроки Октябрьской революции мы, и только мы, применяем ко всем задачам мирового пролетариата. Над нашими головами развевается знамя III-го Интернационала. Мы претендуем полностью на его историческое наследство.

Пролетарская политика не знает ни чувства обиды, ни чувства мести. Она руководствуется революционной целесообразностью. Пред лицом рабочих масс СССР и всего мира большевики-ленинцы повторяют: сегодня, как и в тот день, когда они впервые подняли голос предостережения против эпигонской бюрократии, они готовы, все до одного, предоставить себя в распоряжение Коминтерна и советской власти для самой скромной, для самой черной, для самой опасной работы. Они обязуются при этом незыблемо соблюдать дисциплину действия. Их условие одно: в рамках Коминтерна они должны иметь возможность отстаивать свои идеи, т. е. идеи марксизма, сообразно элементарным принципам партийной демократии.

Мы знаем, что сталинцы не примут нашего предложения: оно им не по силам. Чтоб согласиться на него, они должны были бы не бояться нас. Но в том то и дело, что страх перед левой оппозицией есть сейчас одна из важнейших пружин деятельности скомпрометированного в конец аппарата.

Не дружбы с бюрократией ищем мы, а боевого сотрудничества с пролетарским авангардом. В ответ на провокации и низменные происки сталинцев, большевики-ленинцы станут еще ближе к коммунистической массе. Как и до сих пор, наши единомышленники не будут ограничиваться разоблачением политических ошибок и преступлений руководства. Рука об руку с рядовыми членами партии они будут бороться за знамя коммунизма - в стачке, в уличной манифестации, в избирательной кампании и в более решительных боях, когда пробьет их час.

С отдельными большевиками Сталин может расправиться. Большевизма ему не задушить. Победа левой оппозиции исторически обеспечена.

Л. Троцкий.
Принкипо, 16 июня 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 28.

 

Л. Троцкий.
РУКИ ПРОЧЬ ОТ РОЗЫ ЛЮКСЕМБУРГ!

Статью Сталина "О некоторых вопросах истории большевизма" я получил с большим запозданием. Получив, долго не мог заставить себя прочитать, ибо эта литература не лезет в горло, как древесные опилки или рубленая щетина. Но все же прочитав, в конце концов, пришел к выводу, что нельзя пройти мимо этой работы уже по одному тому, что она заключает в себе наглую и бесстыдную клевету на Розу Люксембург. Великую революционерку Сталин заносит в лагерь центризма! Он доказывает - не доказывает, конечно, а утверждает, - что большевизм со дня рождения вел линию на раскол с каутскианским центром, тогда как Роза Люксембург прикрывала Каутского слева. Приведем его собственные слова: "Ленин еще задолго до войны, примерно с 1903 - 1904 г. г., когда оформилась в России группа большевиков и когда впервые дали о себе знать левые в германской социал-демократии, - вел линию на разрыв, на раскол с оппортунистами и у нас, в российской социал-демократической партии, и там, во II Интернационале, в частности в германской социал-демократии". Если это, однако, не удалось осуществить, то только потому, что "левые социал-демократы во II Интернационале и, прежде всего, в германской социал-демократии, представляли собою слабую и немощную группу ... боящуюся даже выговорить слово разрыв, раскол". Таково основное положение статьи. Большевики, начиная с 1903 г., стояли за разрыв не только с правыми, но и с каутскианским центром; Роза же боялась даже произнести вслух слово "раскол".

Чтобы выдвинуть такое утверждение, надо совершенно не знать историю собственной партии и, прежде всего, идейный путь Ленина. В исходном положении Сталина нет ни одного слова правды. В 1903-4 годах Ленин был, конечно, непримиримым противником оппортунизма в германской социал-демократии. Но оппортунизмом он считал только ревизионистское течение, которое теоретически возглавлялось Бернштейном.

Каутский находился тогда в борьбе с Бернштейном. Ленин считал Каутского своим учителем и подчеркивал это везде, где мог. В работах Ленина того периода, как и ряда следующих годов, мы не найдем и следа принципиальной критики, направленной против течения Бебеля-Каутского. Зато найдем ряд заявлений того смысла, что большевизм не есть какое-либо самостоятельное течение, а есть лишь перевод на язык русских условий течения Бебеля-Каутского. Вот что Ленин писал в своей знаменитой брошюре "Две тактики", в середине 1905 года: "Где и когда я называл революционизм Бебеля и Каутского "оппортунизмом"? Где и когда претендовал я на создание какого бы то ни было особого направления в международной социал-демократии, не тождественного с направлением Бебеля и Каутского? Где и когда выступали на свет разногласия между мной, с одной стороны, Бебелем и Каутским?.. Полная солидарность международной революционной социал-демократии во всех крупных вопросах программы и тактики есть неоспоримейший факт". Слова Ленина настолько ясны, отчетливы, категоричны, что сразу исчерпывают вопрос.

Через полтора года, 7 декабря 1906 года, Ленин писал в статье "Кризис меньшевизма": "...Мы с самого начала (см. "Шаг вперед, два назад") заявляли: никакого особого "большевистского" направления мы не создаем, мы отстаиваем лишь везде и всегда точку зрения революционной социал-демократии. А в социал-демократии, вплоть до социальной революции, неизбежно будут оппортунистическое и революционное крыло".

Говоря о меньшевизме, как об оппортунистическом крыле социал-демократии, Ленин приравнивал меньшевиков не к каутскианству, а к ревизионизму. Большевизм же рассматривал, как русскую форму каутскианства, которое в его глазах отождествлялось в тот период с марксизмом. Приведенная только что цитата показывает, кстати, что Ленин вовсе не абсолютно стоял за раскол с оппортунистами: он не только допускал, но и считал "неизбежным" пребывание ревизионистов в социал-демократии вплоть до социальной революции.

Через две недели, 20 декабря 1906 года, Ленин восторженно приветствует ответ Каутского на анкету Плеханова о характере русской революции: "То, на что мы претендовали, - отстаивание позиции революционной социал-демократии против оппортунизма, отнюдь не создание какого-то "оригинального" большевистского направления, - Каутский подтвердил вполне..."

В этих пределах вопрос, надеемся, совершенно ясен. По Сталину Ленин уже с 1903 г. требовал разрыва в Германии с оппортунистами, не только правого крыла (Бернштейн), но и левого (Каутский). Ленин же в декабре 1906 года с гордостью указывает Плеханову и меньшевикам на то, что течение Каутского в Германии и течение большевизма в России - тождественны. Такова первая часть экскурсии Сталина в историю идей большевизма. Добросовестность и осведомленность исследователя стоят на одинаковом уровне!

Сразу после своего утверждения насчет 1903-4 годов Сталин делает скачек к 1916 г. и ссылается на резкую критику Лениным военной брошюры Юниуса, т. е. Розы Люксембург. Да, в этот период Ленин объявил уже непримиримую борьбу каутскианству, сделав из своей критики все необходимые организационные выводы. Несомненно, что Роза Люксембург не ставила вопрос о борьбе с центризмом с необходимой законченностью, - здесь преимущество было целиком на стороне Ленина. Но между октябрем 1916 г., когда Ленин писал о брошюре Юниуса, и 1903 годом, когда возник большевизм, прошло 13 лет; в течение большей части этого периода Роза Люксембург находилась в оппозиции к Каутскому и бебелевскому ЦК, придавая все более и более острый характер своей борьбе против формального, педантского, внутренне-гнилого "радикализма" Каутского.

Ленин не участвовал в этой борьбе и не поддерживал Розу Люксембург до 1914 года. Страстно поглощенный русскими делами, он соблюдал чрезвычайную осторожность в вопросах международных. В глазах Ленина Бебель и Каутский стояли, как революционеры, неизмеримо выше, чем в глазах Розы Люксембург, которая наблюдала их ближе, в действии, и гораздо непосредственнее ощущала атмосферу немецкой политики.

Капитуляция германской социал-демократии 4 августа явилась для Ленина совершенной неожиданностью. Известно, что номер "Форвертса" с патриотической декларацией социал-демократической фракции Ленин считал подделкой германского штаба. Только убедившись окончательно в страшной правде, он подверг пересмотру свою оценку основных течений социал-демократии, причем произвел эту работу по-ленински, т. е. сразу довел ее до конца.

27 октября 1914 г. Ленин пишет А. Шляпникову: "...Каутского ненавижу и презираю сейчас хуже всех: поганенькое, дрянненькое и самодовольное лицемерие... Права была Р. Люксембург, давно понявшая, что у Каутского "прислужничество теоретика" - лакейство, говоря проще, лакейство перед большинством партии, перед оппортунизмом". ("Ленинский сборник, II, стр. 200, курсив мой).

Если б не было других документов (а их сотни), одни эти несколько строк могли бы безошибочно осветить историю вопроса. Ленин считает нужным в конце 1914 года сообщить одному из ближайших в то время своих сотрудников, что "сейчас", теперь, сегодня, в отличие от прошлого, он "ненавидит и презирает" Каутского. Острота фразы показывает безошибочно, в какой мере Каутский обманул надежды и ожидания Ленина. Не менее ярка вторая фраза: "Права была Р. Люксембург, давно понявшая, что у Каутского прислужничество теоретика..." Ленин спешит здесь признать ту "правоту", которой он раньше не видел или, по крайней мере, не признавал полностью за Розой Люксембург.

Таковы главные хронологические вехи вопроса, являющиеся, в то же время, важными вехами политической биографии Ленина. Несомненный факт, что идейная орбита его представляет собой непрерывно восходящую кривую. Но это и значит, что Ленин не родился Лениным, как изображают суздальские богомазы, а сделался им. Ленин расширял свой кругозор, учился у других и поднимался над собственным вчерашним днем. В этом упорстве постоянного духовного подъема над самим собой и находил свое выражение его героический дух. Если бы Ленин в 1903 году понял и формулировал все, что требовалось для будущих времен, то вся остальная его жизнь состояла бы только из повторений. На деле было совсем не так. Сталин попросту сталинизирует Ленина, разменивая его на нумерованные шаблоны.

В борьбе Розы Люксембург против Каутского, особенно в 1910 - 1914 годы, большое место занимали проблемы войны, милитаризма и пацифизма. Каутский защищал реформистскую программу: ограничение вооружений, международный трибунал и пр. Роза Люксембург решительно боролась против этой программы, как иллюзорной. Ленин переживал колебания в этом вопросе, но стоял в известный период ближе к Каутскому, чем к Розе Люксембург. Из тогдашних бесед с Лениным помню, что на него произвел большое впечатление следующий аргумент Каутского: как во внутренних вопросах реформы являются продуктом революционной классовой борьбы, так и в международных отношениях можно отвоевать известные гарантии ("реформы") путем интернациональной классовой борьбы. Ленин считал, что эту позицию Каутского можно вполне поддержать, если он, после полемики с Розой Люксембург, ударит по правым (Носке и Ко). Я не берусь сейчас сказать по памяти, в какой мере этот круг идей нашел свое выражение в статьях Ленина: вопрос требовал бы особого тщательного анализа. Не решаюсь также утверждать по памяти, как скоро разрешились колебания Ленина в этом вопросе. Во всяком случае они нашли свое выражение не только в беседах, но и в переписке. Обладателем одного из таких писем является Карл Радек.

Я считаю необходимым дать здесь по этому вопросу свидетельское показание, чтобы попытаться, таким образом, спасти исключительно ценный для теоретической биографии Ленина документ. Осенью 1926 года, во время нашей коллективной работы над платформой левой оппозиции, Радек показал мне, Каменеву и Зиновьеву - вероятно, также и другим товарищам - письмо Ленина к нему (1911 года?), заключавшее в себе защиту позиции Каутского против критики немецких левых. Согласно постановления ЦК, Радек, как и все другие, обязан был бы сдать это письмо в Институт Ленина. Но опасаясь, что оно будет скрыто, если не уничтожено на сталинской фабрике фальсификаций, Радек решил сохранить письмо до лучших времен. Этому соображению Радека нельзя было отказать в основательности. Сейчас, однако, Радек сам принимает не очень ответственное, но достаточно деятельное участие в работе политических подделок. Достаточно напомнить, что Радек, который в отличие от Сталина знаком с историей марксизма и, во всяком случае, хорошо знает письмо Ленина, счел возможным заявить публично о своей солидарности с наглой оценкой, которую Сталин дал Розе Люксембург. То обстоятельство, что Радек действовал при этом под палкой Ярославского, не смягчает его вины, ибо только презренные рабы могут отрекаться от принципов марксизма во имя принципов палки.

Дело, однако, идет для нас сейчас не о личной характеристике Радека, а о судьбе ленинского письма. Что сталось с ним? Скрывает ли его Радек и сейчас от Института Ленина? Вряд ли. Вернее всего, он вручил его, куда следует, в качестве одного из вещественных доказательств невещественной преданности. Какая же дальнейшая судьба постигла письмо? Хранится ли оно в личном архиве Сталина рядом с документами, компрометирующими его ближайших сотрудников? Или уничтожено, как уничтожены многие другие ценнейшие документы партийного прошлого?

Не может быть, во всяком случае, и тени политического основания для сокрытия письма, написанного два десятилетия тому назад по вопросу, который сохранил сейчас только исторический интерес. Но как раз историческая ценность письма исключительно велика. Оно показывает Ленина таким, каким он был в действительности, а не таким, каким его воссоздают по образу и подобию своему бюрократические тупицы, претендующие на непогрешимость. Мы спрашиваем: где письмо Ленина к Радеку? Письмо Ленина - на стол партии и Коминтерна!

Если брать разногласия Ленина и Розы Люксембург во всем их объеме, то историческая правота принадлежала безусловно Ленину. Но это не исключает того, что в известных вопросах, в определенные периоды Роза Люксембург была права против Ленина. Во всяком случае разногласия, несмотря на важность их, а моментами - на крайнюю остроту, развертывались на основах общей обоим революционной пролетарской политики.

Когда Ленин, оглядываясь назад, писал в октябре 1919 г. ("Привет итальянским, французским и немецким коммунистам"): "...в момент завоевания власти и создания советской республики большевизм оказался единым, он привлек к себе все лучшее из близких ему течений социалистической мысли", то Ленин несомненно имел в виду также и течение Розы Люксембург, ближайшие единомышленники которой, как Мархлевский, Дзержинский и другие, работали в рядах большевиков.

Ленин понимал ошибки Розы Люксембург поглубже, чем Сталин; но не случайно как раз по поводу Люксембург Ленин привел старое двустишие:

"Случается орлам пониже кур спускаться, "Но курам никогда под облак не подняться".

Вот именно! Вот именно! По этой самой причине Сталину следовало бы осторожнее расходовать свою злобную посредственность, когда дело идет о фигурах такого масштаба, как Роза Люксембург.

В статье "К истории вопроса о диктатуре" (октябрь 1920 г.), Ленин, касаясь вопросов советской власти и диктатуры пролетариата, поставленных уже революцией 1905 г., писал: "Такие выдающиеся представители революционного пролетариата и нефальсифицированного марксизма, как Роза Люксембург, сразу оценили значение этого практического опыта и выступили на собраниях и в печати с критическим анализом его". Наоборот, "люди типа будущих каутскианцев... проявили полную неспособность понять значение этого опыта". В немногих строках Ленин полностью отдает дань признания историческому значению борьбы Розы Люксембург против Каутского, - борьбы, которую сам Ленин далеко не сразу оценил по достоинству. Если для Сталина, союзника Чан-Кай-Ши и соратника Перселя, теоретика "рабоче-крестьянской партии", "демократической диктатуры", "неотталкивания буржуазии" и пр., Роза Люксембург - представительница центризма, то для Ленина она представительница "нефальсифицированного марксизма". Что означало это определение под пером Ленина, ясно всякому, кто хоть немного знает Ленина.

Отметим тут же, что в примечаниях к сочинениям Ленина о Розе Люксембург сказано, между прочим, следующее: "Во время расцвета бернштейновского ревизионизма, а позднее министериализма (Мильеран), Люксембург повела с этим течением решительную войну, заняв место на левом крыле германской партии... В 1907 году участвовала в качестве делегата с.-д. Польши и Литвы на Лондонском съезде РСДРП, поддерживая по основным вопросам русской революции большевистскую фракцию. С 1907 г. Люксембург всецело отдалась германской работе, занимая лево-радикальную позицию и ведя борьбу с центром и правым крылом... Участие в январском восстании 1919 г. сделало ее имя знаменем пролетарской революции".

Конечно, автор примечания завтра же, вероятно, покается в грехах и заявит, что в эпоху Ленина он писал в состоянии помрачения, а полной ясности достиг только в эпоху Сталина. Теперь такого рода заявления - смесь подхалимства, идиотизма и шутовства - делаются в московской печати каждый день. Но дела они не меняют: "что написано пером, не вырубишь топором". Да, Роза Люксембург стала знаменем пролетарской революции!

Как и почему, однако, Сталин занялся вдруг - с таким большим запозданием! - пересмотром старой большевистской оценки Розы Люксембург? Подобно всем предшествующим его теоретическим злоключениям, и это последнее, наиболее скандальное, вызвано логикой его борьбы с теорией перманентной революции. В своей "исторической" статье Сталин снова отводит этой теории главное место. Нового он не говорит ни слова. Мы давно ответили на все его доводы в нашей книжке "Перманентная революция". Под историческим углом зрения вопрос будет, надеемся, достаточно освещен в печатающемся втором томе "Истории русской революции" ("Октябрьская революция"). В настоящем случае вопрос о перманентной революции занимает нас лишь постольку, поскольку Сталин связывает его с именем Розы Люксембург. Мы сейчас увидим, как злополучный теоретик умудрился подставить себе самому убийственный капкан.

Напомнив о спорах меньшевиков с большевиками по вопросу о движущих силах русской революции и умудрившись в немногих строках нагромоздить ряд ошибок, которые мы вынуждены оставить без рассмотрения, Сталин пишет: "Как отнеслись к этим спорам левые германские социал-демократы, Парвус и Роза Люксембург? Они сочинили утопическую и полуменьшевистскую схему перманентной революции... В дальнейшем эта полуменьшевистская схема перманентной революции была подхвачена Троцким (отчасти Мартовым) и превращена в орудие борьбы против ленинизма"... Такова неожиданная история возникновения теории перманентной революции, согласно последним историческим изысканиям Сталина. Но, увы, исследователь забыл заглянуть в свои прежние ученые труды. В 1925 году тот же Сталин уже высказывался по этому вопросу в своей полемике против Радека. Вот что он тогда писал: "Неверно, что теорию перманентной революции... выдвинули в 1905 г. Роза Люксембург и Троцкий. На самом деле теория эта была выдвинута Парвусом и Троцким". Это утверждение можно прочитать на 185 странице "Вопросов ленинизма" русского издания 1926 года. Надо надеяться, что оно имеется и во всех иностранных изданиях.

Итак: в 1925 году Сталин объявлял Розу Люксембург неповинной в совершении такого смертного греха, как участие в создании теории перманентной революции. "На самом деле, теория эта была выдвинута Парвусом и Троцким". В 1931 году мы узнаем от того же Сталина, что именно "Парвус и Роза Люксембург ... сочинили утопическую и полуменьшевистскую схему перманентной революции". Троцкий же был неповинен в создании теории, она была им только "подхвачена", а заодно и ... Мартовым!!! Сталин еще раз пойман с поличным. Пишет ли он о вопросах, в которых ничего не смыслит? Или же сознательно играет краплеными картами в основных вопросах марксизма? Такая альтернативная постановка вопроса неправильна. На самом деле есть и то и другое. Сталинские фальсификации сознательны, поскольку продиктованы в каждый данный момент вполне отчетливым личным интересом. В то же время они полусознательны, поскольку первобытное невежество не ставит никаких препятствий его теоретическому произволу.

Но факт остается фактом. В борьбе с "контрабандой троцкизма" Сталин столкнулся в 1931 году с новым личным врагом: Розой Люксембург! Он ни на минуту не задумался оболгать и оклеветать ее, причем прежде, чем пустить в оборот лошадиные дозы грубости и нелояльности, не дал себе даже труда справиться, что он сам говорил пятью годами раньше по тому же вопросу.

Новый вариант истории идей перманентной революции продиктован прежде всего стремлением подать более острое блюдо, чем предшествующие. Незачем пояснять, что Мартов притянут за волосы, для большей пикантности теоретической и исторической стряпни. К теории и практике перманентной революции Мартов относился с неизменной враждебностью и в старое время не раз подчеркивал, что взгляды Троцкого на революцию одинаково отвергаются как большевиками, так и меньшевиками. Но на этом не стоит останавливаться.

Поистине фатально, что нет ни одного крупного вопроса международной пролетарской революции, по которому Сталин не высказал бы двух прямо противоположных мнений. Мы знаем, что в апреле 1924 года он в "Вопросах ленинизма" доказывал невозможность построения социализма в отдельной стране. Осенью, в новом издании книги, он заменил это место доказательством (т. е. голым провозглашением) того, что пролетариат "может и должен" построить социализм в отдельной стране. Весь остальной текст остался при этом неизменным. В вопросе о рабоче-крестьянской партии, о брест-литовских переговорах, о руководстве Октябрьской революцией, в национальном вопросе и пр. и пр. Сталин умудрялся выставлять на протяжении нескольких лет, иногда нескольких месяцев, исключающие друг друга взгляды. Было бы неправильно винить во всем плохую память. Дело здесь глубже. У Сталина совершенно нет метода научного мышления, принципиальных критериев. Он подходит к каждому вопросу так, как если б вопрос этот родился только сегодня и стоял особняком от всех других вопросов. Свое суждение Сталин выносит в зависимости от своего сегодняшнего острого интереса. Уличающие его противоречия являются местью за его вульгарный эмпиризм. Роза Люксембург не стоит для него в перспективе немецкого, польского и мирового рабочего движения последнего полувека. Нет, она для него каждый раз новая, притом изолированная фигура, относительно которой он вынужден в каждой новой обстановке спрашивать себя заново: друг это или враг? Правильный инстинкт подсказал на этот раз теоретику социализма в отдельной стране, что тень Розы Люксембург непримиримо враждебна ему. Но это не мешает великой тени оставаться знаменем международной пролетарской революции.

Роза Люксембург очень строго и в основном неправильно критиковала политику большевиков из своей тюрьмы в 1918 году. Но и в этой ее наиболее ошибочной работе видны ее орлиные крылья. Вот ее общая оценка октябрьского переворота: "Все, что партия в силах проявить в области мужества, силы действия, революционной дальнозоркости и последовательности, все это Ленин, Троцкий и товарищи полностью совершили. Вся революционная честь и способность к действию, которой не хватило социал-демократии Запада, оказалась представленной большевиками. Их октябрьское восстание было не только действительным спасением русской революции, но также и спасением чести интернационального социализма". Ужели это голос центризма?

Люксембург подвергает на дальнейших страницах суровой критике политику большевиков в аграрной области, лозунг национального самоопределения и отказ от формальной демократии. В этой критике, направленной одинаково против Ленина и Троцкого, она не делает, к слову сказать, между их взглядами никакого различия: а Роза Люксембург умела читать, понимать и улавливать оттенки. Ей и в голову не приходило обвинять меня, например, в том, что, солидаризируясь с Лениным в аграрном вопросе, я изменил свои взгляды на крестьянство. Между тем, она хорошо знала эти взгляды, ибо в ее польском журнале я их подробно излагал в 1909 году... Свою критику Роза Люксембург заканчивает требованием: "отличать в политике большевиков существенное от несущественного, основное от случайного". Основным она считает силу действия масс, их волю к социализму. "В этом отношении - пишет она - Ленин и Троцкий со своими друзьями были первыми, которые подали пример мировому пролетариату. Они и сейчас еще остаются единственными, которые могут воскликнуть с Гуттеном: "я дерзнул на это!"

Да, для ненависти к Розе Люксембург у Сталина есть достаточно оснований. Но тем повелительнее наш долг оградить память Розы от клеветы Сталина, подхваченной наемными чиновниками обоих полушарий, и передать этот поистине прекрасный, героический и трагический образ молодым поколениям пролетариата во всем его величии и воспитательном обаянии.

Л. Троцкий.
Принкипо, 28 июня 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 28.

 

 

Л. Троцкий.
ПИСЬМО ЦЮРИХСКИМ РАБОЧИМ

Протест против клеветы

В ночь с 15-го на 16-ое июня в Цюрихе происходили бурные столкновения рабочих с полицией. Об этом событии я узнал из телеграмм буржуазных агентств, следовательно, в очень тенденциозной, враждебной рабочим форме. Но и не зная деталей, можно было без труда представить себе общий характер событий. Столкновения рабочих, особенно стачечников и безработных, с полицией проходят через всю историю капитализма. Нынешний страшный кризис, разоблачающий всю гниль капиталистического строя, настраивает буржуазию крайне нервно и побуждает ее при малейшей тревоге пускать в ход полицию и войска. С другой стороны, законное возмущение рабочих против буржуазного режима растет и ищет выхода. Кто бы ни руководил цюрихской стачкой и демонстрацией, характер кровавого столкновения от этого не меняется. Капитализм доводит рабочих до голода, нищеты и отчаяния; капитализм толкает их на улицу; капитализм усмиряет их вооруженной силой; газетные лакеи капитализма клевещут на рабочих; а судьи капитализма присуждают к тюрьме "зачинщиков", если пули капитализма не отправили их раньше на тот свет.

Вот то простое и неоспоримое объяснение, которое, находясь вдали от Цюриха, я давал событиям 15-16 июня. Сегодня, 25 июня, я получил от друзей воззвание "Социал-демократической партии Цюриха" под заглавием "Расчет с коммунистическими трусами". В этом документе цюрихская социал-демократия, руководящая городским самоуправлением, берет на себя полностью ответственность за расправу над стачечниками и демонстрантами. Вину за кровавые конфликты воззвание возлагает не на капитализм, а на коммунизм. Оправдывая свои действия перед цюрихскими рабочими, социал-демократия пишет:

"Ленин и Троцкий в подобном положении справлялись с такого рода людьми ультралевой синдикалистской, анархической тенденции. Они беспощадно и кроваво подавляли этих путчистов".

Воззвание побудило меня обратиться с этим письмом к цюрихским рабочим. Цель письма - разоблачить клевету. И Ленину, и мне не раз в жизни приходилось становиться объектами клеветы. Вы знаете, вероятно, что нас обвиняли даже в службе немецкому генеральному штабу. И все же я не знаю клеветы более отвратительной и подлой, чем та, которая выражена в воззвании цюрихской социал-демократии.

Вся жизнь Ленина была направлена на то, чтоб опрокинуть буржуазное общество, его государство, его право, его закон и суд, его полицию, тюрьмы и армию. Каким же образом можно приводить имя Ленина в оправдание репрессий буржуазии против рабочих? Я протестую также и против привлечения моего имени, ибо в течение 35 лет сознательной жизни я служил и служу, в меру сил, делу освобождения рабочего класса.

- Но ведь советская власть, ответят господа социал-демократические журналисты, применяла репрессии против анархистов или левых социалистов-революционеров, пытавшихся поднять восстание? Безусловно! Разница, однако, в том - совсем небольшая разница, не правда ли, товарищи рабочие? - что у нас дело шло о защите не буржуазного, а пролетарского государства. Большевики организовали предварительно октябрьское восстание (1917 г.), при помощи которого пролетариат опрокинул буржуазию, отнял у нее банки и заводы, отнял у помещиков земли и передал их крестьянам, выгнал паразитов из дворцов и отдал дворцы пролетарским детям, лишил эксплуататоров избирательных прав, сосредоточил власть и оружие в руках рабочих и обеспечил таким образом первое пролетарское государство от врагов. В этом и состоит режим пролетарской диктатуры. Да, этот режим мы действительно защищали с оружием в руках. Для защиты его мы создали Красную армию. Социал-демократия всего мира осуждала и проклинала нас. Германская социал-демократия поддерживала Гогенцоллерна, который пытался задушить советскую республику. Но большевики не дали себя задушить. Железной рукой они охраняли рабочее государство. Внутренними врагами пролетарской диктатуры были прежде всего буржуа, лишенные собственности, офицеры и буржуазные студенты, господа вроде швейцарца Конради, который убил моего друга Воровского. Русские социал-демократы (меньшевики и социалисты-революционеры) и прямо, и косвенно поддерживали борьбу против рабочего государства. В тех случаях, когда они поднимали на него вооруженную руку, мы им не давали пощады.

Но цюрихская социал-демократия обманывает вас и лжет вам, когда ссылается на Ленина и Троцкого в защиту кровавого насилия над рабочими, поднявшимися против капиталистического государства. Насилие есть, конечно, в обоих случаях. Где классы ведут непримиримую борьбу, там дело, в конце концов, всегда доходит до насилия. Так будет до тех пор, пока не исчезнут классы. Но весь вопрос в том, на службе какого класса стоит насилие.

На одном из заседаний мирных делегаций в Брест-Литовске, 14 января 1918 г., генерал Гофман, фактический германский главнокомандующий на восточном фронте, протестовал против насилий, которые применяет советское правительство. Я позволю себе привести дальше, по протоколу, дословно выдержку из моего ответа ему:

"Г. генерал указал на то, что наше правительство опирается на силу и применяет насилие ко всем инакомыслящим, которых оно клеймит, как контрреволюционеров... Г. генерал был вполне прав, когда говорил, что наше правительство опирается на силу. В истории мы до сих пор не знаем других правительств. До тех пор, пока общество будет состоять из борющихся классов, государство останется по необходимости орудием силы и будет применять аппарат насилия... То, что поражает и отталкивает правительства других стран в наших действиях, - это тот факт, что мы арестуем не стачечников, а капиталистов, которые подвергают рабочих локауту, - тот факт, что мы не расстреливаем крестьян, требующих земли, но арестуем тех помещиков и офицеров, которые пытаются расстреливать крестьян".

Вожди цюрихской социал-демократии очень не далеко ушли от генерала Гофмана, поскольку разговаривают о насилии вообще, не разъясняя, какому классу это насилие служит. И немудрено: социал-демократия не может открыто и честно поставить этот вопрос, ибо вожди ее сами служат капиталистическому режиму. В частных, небольших, второстепенных делах, как например, в области городского самоуправления, социал-демократия старается кое-что выторговать у капитала в пользу рабочих, чтоб поддержать среди них свой авторитет. Но там, где дело идет об основных интересах буржуазного порядка и частной собственности, о самом фундаменте эксплуатации человека человеком, там социал-демократия, в Швейцарии, в Германии, в Австрии, во Франции, во всем мире, неизменно становится на сторону эксплуататоров. Это она снова очень ярко показала в июньских событиях в Цюрихе.

Так как господа социал-демократические вожди позволили себе сослаться в свое оправдание на Ленина и на меня, то в заключение скажу следующее: хотя судить о цюрихских событиях мне приходится сейчас на основании буржуазных отчетов, которым, когда дело идет о рабочем движении, верить можно разве лишь на одну десятую, тем не менее я могу с полной уверенностью заявить: всем своим сочувствием, целиком и полностью, я нахожусь на стороне тех, которые участвовали в стачке, которые протестовали против полицейских репрессий и стали жертвами новых насилий. Независимо от того, каковы тактические взгляды цюрихских коммунистов, я нахожусь по ту сторону баррикады, что и они. Если даже ими были сделаны те или другие ошибки, - я этого не знаю, - это есть ошибки нашего класса, это ошибки пролетарской революции, поднимающей голову против капиталистического рабства. Какими бы павлиньими перьями "демократии" ни прикрывали себя социал-демократы, они выступали и выступают в цюрихских событиях, как прямые и непосредственные агенты классового врага. Свою работу предательства они прикрывают клеветой на пролетарскую революцию. Они обворовывают в пользу буржуазии авторитет советского государства, ставя на одну доску насилие революции и насилие реакции.

Я хочу надеяться, что каждый цюрихский рабочий, в том числе и социал-демократ, продумает до конца происшедшие события и роль в них вождей социал-демократии, чтобы сделать необходимые политические выводы. Тогда можно будет сказать, что июньские жертвы были понесены не даром.

С товарищеским приветом
Л. Троцкий.

Принкипо, 25 июня 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 28.

 

Л. Троцкий.
ИНТЕРВЬЮ Л. Д. ТРОЦКОГО

представителю American United Press Association

Японские военные действия в Китае развиваются по системе спирали: радиус их увеличивается из месяца в месяц. Такой метод имеет политические и дипломатические преимущества: он постепенно втягивает в войну и собственный народ, и противника, ставя весь остальной мир перед серией совершившихся фактов. Этот метод свидетельствует, что военной клике приходится преодолевать, в нынешней вступительной стадии, не только внешние, но и внутренние сопротивления. С чисто военной точки зрения способ действия "малыми пакетами" заключает в себе невыгоду. Правители Японии считают, видимо, что при военной слабости Китая и непримиримых противоречиях в лагере противников и соперников можно позволить себе на первых порах потерю времени, продвигаясь по спирали.

Но за первой стадией - с перерывом или без перерыва - должна будет, очевидно, наступить вторая, т. е. стадия настоящей войны. Какова ее политическая цель? Руководящая парижская печать, которая усердно переводит идеи и лозунги японского генерального штаба на французский язык, уверяла все время, что дело идет не о войне, а о мерах полиции. Это истолкование, необходимо входящее в систему спирали, отпадет само собою, когда будет достигнут необходимый размах военных действий и когда силы нападающей стороны будут приведены в соответствие с задачами.

Цель Японии: колонизовать Китай. Цель грандиозная, но надо сразу сказать: она Японии не под силу. Япония пришла слишком поздно: в то время, как Англия готовится потерять Индию, превращение Китая в новую Индию не удастся Японии.

Не может ли политической целью токийской олигархии быть удар против СССР? Считать исключенным такой план было бы легкомыслием. Но он не может быть планом первой очереди. Только завладев Манчжурией и укрепившись в ней, Япония могла бы поставить себе задачей удар на Северо-Запад. А так как советское правительство войны не хочет и не может хотеть, Япония, с своей стороны, до обеспечения и оборудования своего китайско-манчжурского плацдарма, вряд ли решится на прямые агрессивные шаги против Советского Союза.

Есть и еще одно важное соображение, действующее в том же направлении. Войну против Китая японская олигархия, - насколько основательно, другой вопрос, - считает возможным вести по частям, в рассрочку: такой образ действий должен казаться более приемлемым и японскому министру финансов, которого это дело довольно близко касается.

Война против Советского Союза потребовала бы совершенно других масштабов. Без могущественных союзников, способных щедро финансировать войну, Япония вряд ли отважится перешагнуть через границы Манчжурии. В какой мере Токио сегодня или завтра может рассчитывать на миллиардные военные займы, об этом в Париже или Нью-Йорке легче судить, чем на Принкипо.

Всякие попытки приписать советскому правительству агрессивные намерения в отношении Дальнего Востока рушатся вследствие внутренней несостоятельности. Война оказалась бы жестоким ударом для хозяйственного плана, с которым тесно связано все будущее страны. Завод, не законченный на одну сотую, не есть завод. А в Советском Союзе сотни и тысячи заводов находятся в процессе постройки. Война надолго превратила бы их в мертвый капитал. Все это слишком очевидно, чтоб нужно было на этом настаивать.

Если даже допустить, что военное столкновение на Дальнем Востоке все равно неизбежно, - таково убеждение многих японских, и не только японских, государственных людей, - то и в этом случае у советского правительства не может быть никаких оснований форсировать конфликт. Япония ввязалась в Китае в грандиозное предприятие с необозримыми последствиями. Она может иметь и будет иметь отдельные военные и дипломатические удачи, но успехи будут преходящими, а трудности будут перманентными и возрастающими. В лице Кореи Япония имеет свою Ирландию. В Китае она пытается создать свою Индию. Только совершенно тупые генералы феодального типа могут с пренебрежением относиться к национальному движению в Китае. Пробужденную великую нацию в 450 миллионов душ нельзя держать в повиновении при помощи авиации. В жирной почве Манчжурии Япония увязнет по колени, если не по пояс. А так как в самой Японии экономическое развитие пришло в непримиримое противоречие с феодальным складом общества, то внутренний кризис можно считать совершенно неизбежным. Для начала партия Сейю-Кай уступит свое место партии Минсейто, которая сдвинется влево; затем поднимет свою голову революционная партия... Франция немало потеряла на финансировании царизма. Она ошибается, если думает, что это застраховало ее от потерь при финансировании Микадо. Ясно: в отношении Дальнего Востока у советского правительства не может быть никаких оснований торопиться и нервничать.

Война между СССР и Японией могла бы, следовательно, разразиться лишь в том случае, если б конфликт был сознательно и преднамеренно вызван Японией, по соглашению с более могущественными союзниками. Ставка этой войны была бы, конечно, неизмеримо шире вопроса о К.-В. дороге и о Манчжурии в целом. Некоторые французские газеты торопятся предсказать, что "большевизм погиб бы в степях Сибири". Степи и леса Сибири очень обширны, и в них многое может погибнуть. Но так ли уж верно, что погибнет именно большевизм?

Мысль о войне Советов с Японией, как и симметричная мысль о войне между Японией и С. Штатами сейчас же выдвигает проблему пространства: океан суши и океан воды, как возможные арены военных операций. На первый взгляд проблема стратегии полностью растворяется в проблеме пространства. Из этого многие спешат сделать неблагоприятные выводы для Советского Союза: редкость населения в азиатских частях Советского Союза, промышленная отсталость, недостаточность железнодорожного сообщения - все это отрицательные факторы на стороне Советов. До некоторой степени это так, но только до некоторой степени. Даже ограничивая проблему военно-технической областью, нельзя не видеть, что те же пространства являются и союзником Советов. Если допустить военные успехи Японии в направлении с Востока на Запад, то легко предвидеть, что трудности возрастали бы по меньшей мере, как квадраты пройденных японскими войсками расстояний. Успехи пожирали бы сами себя. А ведь за спиной Япония вынуждена была бы оставить свою Ирландию и свою Индию.

Однако, проблему нельзя ставить так узко. Война велась бы не только военными средствами. Советский Союз не был бы одинок. Китай жив. Он хочет и способен бороться за свое существование. Кто будет игнорировать этот фактор, тот разобьет себе об него голову.

Провозить по сибирской магистрали миллионы солдат и снабжать их всем необходимым для ведения войны - не простая задача. Однако, при нынешних чрезвычайно возросших индустриальных возможностях Советского Союза средства железнодорожного транспорта могли бы, в случае нужды, быть значительно повышены. Разумеется, это потребовало бы времени. Но война больших пространств была бы неизбежно войной больших сроков. Пришлось бы, может быть, выработать "пятилетку" войны и перестроить, сообразно с ее потребностями, пятилетку хозяйства. Разумеется, это нанесло бы жесточайший удар экономике и культуре участников войны. Но я исхожу из той гипотезы, что другого выхода нет. Раз война неизбежна, надо вести ее серьезно, мобилизовав все силы и все средства.

Участие Советского Союза в войне открыло бы перед китайским народом новые перспективы и породило бы в нем величайший национальный подъем. Кто понимает логику обстановки и психологию народных масс, для того в этом не может быть никакого сомнения. В Китае нет недостатка в человеческом материале. Миллионы китайцев научились обращаться с винтовкой. Не хватает не воли к борьбе, а правильного военного воспитания, организации, системы, умелого командования. Красная армия могла бы здесь оказать в высшей степени действительную помощь. Лучшие части армии Чан-Кай-Ши были в свое время созданы, как известно, под руководством советских инструкторов. Опыт военной школы Вампу, поставленный на иные политические основы (этого вопроса я здесь не касаюсь), можно было бы развернуть в грандиозном масштабе. Сибирская железная дорога, помимо необходимого боевого снабжения, перевозила бы не столько армию, сколько квинтэссенцию армии. Как импровизировать войска из пробужденного и возбужденного человеческого материала, этому большевики хорошо научились и этого они еще не могли забыть. Я не сомневаюсь, что в течение 12-18 месяцев можно мобилизовать, экипировать, вооружить, обучить и ввести в линию огня первый миллион бойцов, которые по выучке не будут уступать японцам, а по боевому воодушевлению будут превосходить их. Второй миллион не потребует и шести месяцев. Я говорю о Китае. А ведь кроме того остается Советский Союз, Красная армия, ее грандиозные резервы... Нет, руководящая французская пресса (самая реакционная во всем мире) слишком торопится хоронить советы в степях Сибири: голая ненависть вообще плохой советчик, особенно, когда дело идет об историческом прогнозе.

Но если перспективы так благоприятны, скажете вы, почему же советское правительство изо всех сил уклоняется от войны? На этот вопрос я уже ответил: на Дальнем Востоке фактор времени работает против империалистической Японии, которая прошла через свою кульминацию и сейчас будет идти к закату. А кроме того, и это не менее важно, на свете существует не только Дальний Восток. Ключ к мировому положению сейчас не в Мукдене, а в Берлине. Приход к власти Гитлера означал бы для Советского Союза несравненно более непосредственную опасность, чем замыслы военной олигархии в Токио.

Но мы решили с самого начала ограничиться вопросом о Дальнем Востоке. Позвольте поэтому на сказанном остановиться.

Принкипо, 29 февраля 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 28.

 

 

Л. Троцкий.
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ РЕДАКЦИИ "NEW JORK TIMES"

1. Чтобы ответить на первый вопрос, я должен строго расчленить два понятия: советский режим, как режим диктатуры пролетариата, и сталинский режим, представляющий бюрократическое извращение советского режима. Во имя упрочения и развития советской системы я веду борьбу против сталинского режима.

2. Я никогда не говорил, что нынешняя стадия революции является "термидорианской". Историческое понятие термидора имеет очень определенное содержание: оно означает завершенный первый этап победоносной контрреволюции. Термидор в СССР не мог бы означать ничего другого, как приход к власти, хотя бы, на первых порах, в полузамаскированной форме, буржуазии и, следовательно, крушение Октябрьской революции. Нигде и никогда я не говорил, что Октябрьская революция потерпела крушение. Эту мысль мне упорно приписывает пресса Сталина в целях, не имеющих ничего общего с интересами истины.

На самом деле я утверждал и утверждаю, что на фундаменте Октябрьской революции сформировался могущественный слой бюрократии, в котором очень сильны активные и пассивные термидорианские тенденции. Однако, до победы их еще далеко. Противодействие этим тенденциям состоит в борьбе за самостоятельность коммунистической партии, профессиональных союзов и Советов и за их бдительный контроль над бюрократией.

Этот взгляд ни в каком случае не сложился у меня после моей высылки из СССР; наоборот, он послужил причиной высылки: бюрократия не выносит покушений на ее командную роль.

Опасность термидорианских тенденций бюрократии была совершенно ясна Ленину. Он предостерегал против этой опасности в своей последней речи на XI-ом съезде партии в 1922 году. Последняя моя беседа с Лениным была посвящена тому же вопросу. Ленин предложил мне союз с ним против бюрократизма, центром которого он считал, как и я, руководимый Сталиным аппарат партии. Вторая болезнь Ленина оборвала выполнение этого плана.

3. Вопрос об индустриализации, в частности, о пятилетнем плане, был одним из главных пунктов борьбы между сталинской фракцией и левой оппозицией, к которой я принадлежу. До февраля 1928 года сталинская фракция считала необходимым опираться на крепкого крестьянина и отказывалась возлагать на него жертвы в интересах индустриализации. Плановое начало подвергалось бюрократией осмеянию: "мы зависим от дождя, а не от плана". В 1925 году я выпустил книгу "К капитализму или к социализму", в которой доказывал, что, при правильном руководстве, промышленность может давать 20% и более годового прироста. Сталин и Молотов считали эти цифры фантастическими и обвиняли левую оппозицию в "сверхиндустриализаторстве". Уже эти беглые исторические намеки достаточны для того, чтоб объяснить мое отношение к пятилетнему плану: я считаю его, несмотря на грубые ошибки руководства, вытекающие из бюрократической непредусмотрительности, величайшим шагом вперед в развитии не только СССР, но и человечества.

4. Вы поднимаете вопрос о социализме в отдельной стране? Неизбежность социализма вырастает исторически из того, что нынешние производительные силы человечества стали несовместимы не только с частной собственностью на средства производства, но и с нынешними национальными границами, особенно в Европе. Как средневековый партикуляризм стеснял развитие молодого капитализма, так достигший наивысшего развития капитализм задыхается в рамках национальных государств. Социализм не может укладывать производительные силы в прокрустово ложе национальных государств. Социалистическое хозяйство будет развиваться на основе мирового разделения труда, могучие предпосылки которого созданы капитализмом.

Советское хозяйственное строительство является, в моих глазах, частью будущего европейского, азиатского и мирового социалистического здания, а не самостоятельным национальным целым.

5. "Компромисс" между советской системой и капиталистической есть вопрос не будущего, а настоящего. Он уже сегодня является фактом, хотя и не очень устойчивым. Как дальше будут развиваться взаимоотношения между изолированным Советским Союзом и капиталистическим миром? Конкретные предсказания не легки. Но в общем, я бы поставил такой гороскоп: европейский капитализм гораздо ближе к социалистической революции, чем Советский Союз - к национальному социалистическому обществу.

6. Советское правительство заинтересовано в поддержании мирных отношений. Свою волю к миру советское правительство доказало и доказывает всеми теми способами, какие только могут быть в распоряжении правительства. Правда, в Париже считают, что предложение Советами всеобщего разоружения есть доказательство воинственных намерений Москвы и, наоборот, отказ Франции стать на путь разоружения есть выражение ее миролюбивых намерений. Сообразно той же логике официозная французская печать считает, что вторжение японцев в Китай есть акт цивилизации. Отпор китайцев - акт варварства. Бандитами именуются не те, которые вторгаются в чужой дом, а те, которые защищают свой собственный. Но с этим трудно согласиться.

7. 8. 9. Нынешний экономический кризис является несомненным выражением того, что мировой капитализм пережил себя, как система. Вопрос об исторических сроках его смены другой системой решается, разумеется, неодинаково для разных стран и особенно для разных частей света. Нынешней Европе нет выхода. Если автоматическая работа законов рынка и приведет через год-два к смягчению кризиса в Европе, то через сравнительно короткий срок он вернется с удвоенной силой. Производительные силы задыхаются в национальных клетках Европы. Дилетантский план г. Бриана объединить Европу не вышел и никогда не выйдет из лаборатории канцелярий и редакций. Правящие классы лечат кризис дальнейшим экономическим раздроблением Европы, усилением протекционизма и милитаризма. В этих условиях я не вижу никаких перспектив для действительной стабилизации европейского капитализма.

10. Этот вопрос тесно связан с первыми двумя. Экономические успехи чрезвычайно усилили, разумеется, Советский Союз. Вместе с тем они чрезвычайно ослабили позиции сталинского аппарата. В этом нет никакого противоречия. Прежде всего для всех сознательных элементов населения СССР совершенно ясно, что успехи в области индустриализации и коллективизации стали возможны только потому, что сталинская бюрократия, наткнувшись вплотную на противодействие протежированного ею кулака, отказавшего государству в хлебе, вынуждена была усвоить и применять программу левой оппозиции. Сталин поступил с нашей программой, так, примерно, как фритредер Макдональд - с протекционистской программой Жозефа Чемберлена, жестоко разбитого в свое время на выборах. Сегодня Чемберлен (отец, а не сыновья) во всяком случае популярнее в Англии, чем Макдональд. Правда, Чемберлен давно сошел в могилу. Но главные деятели русской оппозиции живы. Раковский из Барнаула внимательно следит за всеми процессами в хозяйстве и политике Советов.

Вторая, еще более важная причина ослабления позиций сталинской бюрократии состоит в том, что экономические успехи чрезвычайно повысили не только численность русских рабочих, но также их культурный уровень, уверенность в своих силах и чувство независимости. Все эти черты плохо мирятся с бюрократической опекой. Между тем сталинский аппарат в борьбе за свое господство доводит бюрократический режим до последних выводов.

Я особенно подчеркиваю это обстоятельство: экономические успехи, как это не раз бывало в истории, не укрепили, а, наоборот, подорвали позиции правящего слоя. Серьезные перемены в методах советского режима я считаю совершенно неизбежными, притом в более или менее близком будущем. Эти перемены будут означать удар по диктатуре сталинской бюрократии и несомненно расчистят путь для расцвета советской демократии на основах, заложенных Октябрьской революцией.

11. 12. Я думаю, что эти изменения сделают возможным и неизбежным возвращение левой оппозиции к активной работе в Советском Союзе.

13. 14. Сообщение о том, будто я призывал немецких коммунистов к поддержке правительства Брюнинга, разумеется, ложно. Такого рода план приписан мне сталинской печатью и подхвачен затем плохо разбирающимися журналистами. Я предлагал германским коммунистам проводить политику так наз. единого фронта. Социал-демократия находится в антагонизме с национал-социалистами. Коммунисты должны предложить социал-демократии и руководимым ею профессиональным союзам программу совместимой практической борьбы против наступления фашистов. Социал-демократические массы вполне искренне хотят вести такую борьбу. Если вожди откажутся, они себя скомпрометируют в глазах собственных масс. Если вожди согласятся, массы на практике пойдут дальше вождей и поддержат коммунистов. Надо уметь использовать разногласия в лагере противников и врагов. Только при такой гибкой политике можно подниматься со ступеньки на ступеньку вверх. Стратегия знает не только штурм, но и маневр. Я нисколько не сомневаюсь, что германская коммунистическая партия, несмотря на сопротивление сталинской бюрократии, усвоит себе ту стратегию, благодаря которой большевизм только и мог прийти к власти.

15. Я думаю, что в результате нынешнего кризиса перевес американского капитализма над европейским еще более возрастет: так в результате каждого кризиса возрастает перевес крупного предприятия над мелким, треста над изолированным предприятием.

Однако, неизбежный рост мировой гегемонии Соединенных Штатов внесет дальнейшие глубокие противоречия как в экономику, так и в политику великой американской республики.

Утверждая диктатуру доллара над миром, господствующий класс Соединенных Штатов включает противоречия всего мира в самый фундамент своего господства. Экономика и политика Соединенных Штатов будут все более и более непосредственно зависеть от кризисов, войн и революций во всех частях света. Позицию "наблюдателя" долго сохранить не удастся, даже и по форме. Я думаю, что Америка создаст самую грандиозную систему сухопутного, морского и воздушного милитаризма, какую только можно себе представить.

Окончательный выход Америки из рамок старого "провинциализма"; борьба за рынки; рост вооружений; активная мировая политика; опыт нынешнего кризиса - все это неизбежно внесет глубокие изменения во внутреннюю жизнь Соединенных Штатов. Появление рабочей партии неизбежно. Оно может начать расти "американскими" темпами, ведя к ликвидации одной из двух старых партий, как в Англии исчезли либералы.

Резюмируя, можно сказать: Советский Союз будет технически американизироваться; Европа будет советизироваться или - варваризироваться. Соединенные Штаты будут политически европеизироваться.

Л. Троцкий.
Принкипо, 15 февраля 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 28.

 

Л. Троцкий.
ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЯ "THE CHICAGO DAILY NEWS"

1. Основная причина кризиса определяется одним словом: капитализм. Исключительный характер кризиса объясняется другим словом: империализм, т. е. монополистический капитализм, загнивающий в своих безвыходных противоречиях. Подъем и конец Ивара Крэгера символичны для всего нынешнего капитализма. Официальные моралисты обрушивают на спичечного короля свои запоздалые молнии. Он мог бы им ответить: зачем же вы позволили мне распоряжаться, по моему произволу, теми необъятными творческими силами, которые должны служить обществу и находиться под его руководством?

Переживет ли капиталистический мир нынешний кризис? Ответ на этот вопрос зависит от того, что понимать под кризисом. Конъюнктурные колебания сопровождают всю историю капитализма. В предшествующие эпохи кривая капитализма через конъюнктурные колебания поднималась вверх. Сейчас она склоняется вниз. Это не исключает конъюнктурных колебаний и в дальнейшем. Наоборот, они неизбежны. Но нынешний острый кризис может смягчиться только для того, чтоб на следующем, довольно близком, этапе принять форму еще более острого пароксизма. Закончиться этот крайне болезненный процесс может только сменой всей общественной системы.

2. Надеюсь ли я на успех конференции по разоружению? Ни в малейшей степени. Вряд ли, впрочем, я составляю в этом отношении исключение. Французский проект характеризуется уже тем, что его вносит правительство Тардье. В то время, как Франция поддерживает кровавую работу Японии на Д. Востоке, благодарная Япония поддерживает пацифистскую инициативу Франции в Женеве. Несравненный урок для всех народов! Проект Франции состоит в том, чтоб, под прикрытием Лиги наций, создать новую Антанту с одной единственной целью: застраховать при помощи "интернациональной" армии гегемонию французского финансового капитала.

Но и американский проект не открывал перспектив. Современные войны ведутся не тем оружием, которое имеется у воюющих стран накануне войны, а тем, какое они создают в процессе самой войны. Как раз С. Штаты дали на этот счет незабываемый урок всему миру, особенно Германии. Исход новой войны будет решаться соотношением общего технического могущества воюющих стран. Чем выше индустрия данного государства, тем больше оно заинтересовано в предварительном "ограничении" вооружений, ибо ему будет гораздо легче обеспечить в течение войны свою армию всем необходимым, чем его противникам.

Конференция в лучшем случае закончится ничего не говорящими формулами. Неизбежное крушение женевской конференции даст новый толчок вооружениям и еще более сгустит опасность войны.

Французско-японская политика, военная, как и "мирная", все более явно и открыто направляется не только против Китая, но и против Советского Союза. Что Литвинов представляет на женевской конференции искреннее стремление советского правительства не довести дело до войны, это не может не быть ясным для каждого вдумчивого наблюдателя, даже и враждебного Советам. Я хочу, однако, надеяться, что делегация Советского Союза найдет момент, чтобы от технически-пацифистских предложений, очень мало действительных даже в педагогическом смысле, перейти к более активной политике, т. е. открыто сказать конференции то, что есть, и тем предупредить народы о надвигающейся опасности. Ибо, если есть на нашей планете сила, которая может "ограничить" и морские и сухопутные вооружения, тяжелую и легкую артиллерию, то это воля народных масс.

3. Газетные слухи о моем скором возвращении в Советский Союз вряд ли опираются на какую-либо определенную информацию. Это скорее догадки, внушаемые общей тревожной обстановкой. Незачем говорить, что, в случае военной опасности, та фракция, к которой я принадлежу, поставит себя полностью в распоряжение советского правительства. В качестве прецедента можно сослаться на то, что во время гражданской войны 1918 - 1920 годов Сталин, Ворошилов и др. находились в резкой оппозиции к той военной системе, которую я проводил рука об руку с Лениным, что не мешало, однако, тогдашним оппозиционерам принимать активное участие в военной борьбе.

Л. Троцкий.
Принкипо, 23 апреля 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 28.

 

Л. Троцкий.
БЛИЖЕ К ПРОЛЕТАРИЯМ "ЦВЕТНЫХ" РАС!

Интернациональному Секретариату.

Дорогие товарищи!

Я получил копию письма организации товарищей негров из Иоганесбурга, от 26-го апреля. Это письмо имеет, как мне кажется, огромное симптоматическое значение. Левая оппозиция (большевики-ленинцы) может и должна стать знаменем для самых угнетенных частей мирового пролетариата, следовательно, в первую голову, для рабочих-негров. На чем основываю я такое предположение?

Левая оппозиция представляет сейчас самое последовательное и самое революционное течение в мире. Ее резко критическое отношение ко всем и всяким видам бюрократического высокомерия в рабочем движении позволяет ей с особым вниманием отнестись к голосу наиболее угнетенных частей рабочего класса и трудящихся вообще.

Левая оппозиция находится под ударами не только сталинского аппарата, но и всех буржуазных правительств мира. Этот факт, который, наперекор всяким клеветам, входит постепенно в сознание масс, должен будет все больше и больше привлекать к левой оппозиции горячие симпатии наиболее угнетенных частей мирового рабочего класса. Под этим углом зрения обращение к нам южно-африканских товарищей кажется мне совсем не случайным, а глубоко симптоматическим.

В своем письме, за 24 подписями (дальше следует: "и другие"), южно-африканские товарищи проявляют особый интерес к вопросам китайской революции. Этот интерес надо признать вполне обоснованным. Именно рабочие массы угнетенных народностей, которым приходится вести борьбу за элементарные национальные права и человеческое достоинство, наиболее рискуют пострадать от путаных поучений сталинской бюрократии насчет "демократической диктатуры". Под этим фальшивым знаменем политика в стиле Гоминдана, т. е. подлый обман и безнаказанное подавление трудящихся масс их собственной "национальной" буржуазией, может еще причинить величайшие бедствия делу освобождения трудящихся. Программа перманентной революции, основанная на бесспорном историческом опыте ряда стран, может и должна получить руководящее значение для освободительного движения негритянского пролетариата.

Если товарищи из Иоганесбурга еще не имели до сих пор возможности ближе ознакомиться с воззрениями левой оппозиции на все важнейшие вопросы, это не может служить препятствием к тому, чтоб как можно теснее сойтись с ними уже сейчас и по братски помочь им войти в круг нашей программы и нашей тактики.

Когда к нам обращается десять парижских, берлинских или нью-иоркских интеллигентов, побывавших уже в разных организациях, с просьбой о принятии их в нашу среду, я бы дал такой совет: подвергнуть их ряду испытаний по всем вопросам программы, вымочить их под дождем, просушить на солнце, а потом, после новой внимательной проверки, одного-двух принять.

Дело коренным образом меняется, когда к нам обращается десять рабочих, связанных с массой. Различие в нашем отношении к мелкобуржуазной и к пролетарской группе не требует объяснений. Но если пролетарская группа работает в районе, где имеются рабочие разных рас и, несмотря на это, заключает в себе только рабочих привилегированной национальности, я склонен к ней отнестись подозрительно: не имеем ли мы дело с рабочей аристократией? не заражена ли группа рабовладельческими предрассудками, активными или пассивными?

Совсем иное дело, когда к нам обращается группа рабочих негров. Здесь я заранее готов считать, что мы достигнем с ними единомыслия, даже если сейчас его нет еще налицо, ибо негры-рабочие, по всему положению своему, не стремятся и не могут стремиться к тому, чтоб принизить кого-либо, придавить или лишить прав, не ищут привилегий и могут подняться вверх только на пути интернациональной революции.

Мы можем и мы должны найти дорогу к сознанию рабочих-негров, рабочих-китайцев, рабочих-индусов, всех угнетенных человеческого океана цветных рас, которым предстоит решающее слово в развитии человечества.

Л. Троцкий.
Принкипо, 13 июня 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 28.

 

Л. Троцкий.
УСИЛИМ НАСТУПЛЕНИЕ!

Избиение сталинцами большевиков-ленинцев в зале Бюлье в Париже вызывает, вместе со жгучим возмущением, чувство острого стыда за нынешнее руководство Коминтерна. Дело идет ведь не о рядовых коммунистах, не о рабочих - те никогда не унизились бы до таких гнусностей! - а о централизованной бюрократии, выполняющей приказы высшего штаба. Цель: вызвать в коммунистических рядах бешеное ожесточение, в котором доводы разума теряют силу. Только таким путем сталинская бюрократия и может еще найти спасение от критики левой оппозиции. Какое ужасающее падение!

История революционного движения в России особенно богата ожесточенной борьбой фракций. Три с половиной десятилетия я близко наблюдал эту борьбу и принимал в ней участие. Я не помню ни одного случая, когда разногласия не только в рядах марксистов, но и между марксистами и анархистами разрешались бы при помощи организованных кулачных расправ. В 1917 году Петроград клокотал непрерывными митингами. Сперва, как маленькое меньшинство, затем, как сильная партия, наконец, как подавляющее большинство, большевики вели сокрушительное наступление против эсеров и меньшевиков. Я не помню ни одного митинга, где политическая борьба заменялась бы побоями. Я не встретил ни одного подобного указания в печати того времени, хотя за последние два года тщательно изучал историю Февральской и Октябрьской революций. Пролетарская масса хотела выслушать и понять. Большевики хотели убедить. Только так и можно воспитать партию и объединить вокруг нее революционный класс.

В 1923 году Орджоникидзе в пылу фракционных споров между кавказскими сталинцами и ленинцами ударил одного из своих противников в Тифлисе по лицу. Ленин лежал в Кремле тяжко больным. Весть о действиях Орджоникидзе буквально потрясла его. То обстоятельство, что Орджоникидзе стоял на Кавказе во главе партийного аппарата, многократно усиливало в глазах Ленина его вину. Ленин несколько раз присылал ко мне своих секретарей, Гляссер и Фотиеву, настаивая на исключении Орджоникидзе из партии. В кулачных подвигах Орджоникидзе Ленин видел и предвидел целую школу и систему - школу и систему Сталина. В этот самый день Ленин написал Сталину последнее письмо, в котором заявлял, что порывает с ним "всякие товарищеские отношения". Целый ряд больших исторических причин привел, однако, к тому, что школа "грубости" и "нелояльности" восторжествовала, не только в ВКП, но и в Коминтерне. Безобразие в Бюлье - ее несомненное и беспримесное проявление.

Девять десятых аппаратчиков относятся с возрастающей тревогой, если не с прямым негодованием, к сталинской системе. Но они не могут вырваться из ее тисков. Везде на решающих звеньях есть свои Семары и Ярославские, как есть свои Беседовские и Агабековы. От клеветы и фальсификаций эти господа перешли к организованным избиениям. Инициатива исходит от Сталина: боевой приказ отдан ныне по всем секциям Коминтерна. Поможет ли? Нет, не поможет. Самая необходимость во все более сильнодействующих средствах, как нельзя лучше, свидетельствует о недействительности предшествующей борьбы против большевиков-ленинцев.

Грозные события развертываются в Германии. Коминтерн молчит. Вожди набрали воды в рот. Разве немецкие события не требуют немедленного созыва международного конгресса Коминтерна? Конечно, требуют. Но на конгрессе надо было бы давать ответы. А сталинцам нечего сказать. Своими ошибками, зигзагами, противоречиями и преступлениями они опустошили себя до конца. Промолчать, отсидеться, пассивно переждать, что выйдет, - в этом ныне вся политика сталинской фракции.

Но большевики-ленинцы не хотят молчать. И они не позволяют молчать другим. Несмотря на свою немногочисленность, наши французские товарищи проявляют великолепную настойчивость в постановке перед рабочими жгучих вопросов международной пролетарской революции. Обрушившись на них хулиганской расправой, сталинцы отдали дань их революционной энергии. Когда большевики-ленинцы в Москве предупреждали против Чан-Кай-Ши, сталинская клика преследовала, травила и громила большевиков-ленинцев. Когда парижские большевики-ленинцы бьют в набат против фашизма, сталинская клика организует избиение большевиков-ленинцев. Эти факты не пройдут безнаказанно. На больших фактах учится партия, учится класс.

Мы не сделаем, конечно, рядовых коммунистов ответственными за преступления сталинской бюрократии. Большевики-ленинцы не изменят своего отношения к французской компартии, как и к Коминтерну. Создать между нами и миллионами коммунистов во всем мире стену ненависти не удастся. Наша правота бьет в глаза. Рабочие с возрастающим вниманием прислушиваются к нашим словам.

Чем больше сталинцы теряют голову, тем больше выдержки покажут на деле ленинцы. Под нашей критикой, под силой наших аргументов бюрократия извивается и неистовствует. Тем яснее нам самим наша правота и наша сила. Удвоим, утроим, удесятерим наступление!

Л. Троцкий.
Принкипо, 6-го августа 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 29-30.

 

Л. Троцкий.
ПРИВЕТ ПОЛЬСКОЙ ЛЕВОЙ ОППОЗИЦИИ!

В течение последних лет в рядах международной левой оппозиции не раз возникал вопрос: чем объясняется, что фракция большевиков-ленинцев не находила до сих пор сколько-нибудь значительного отклика в рядах польской коммунистической партии? У польского коммунизма - старые серьезные теоретические традиции, восходящие к Розе Люксембург. Только четыре организации, сложившиеся до мировой войны, притом задолго до нее, вошли, как целое, в Коммунистический Интернационал: русский большевизм, польская социал-демократия, болгарские тесняки и голландская левая (мы не называем латышской социал-демократии, которая развивалась в непосредственной связи с русской, тогда как польская социал-демократия имела особое происхождение и самостоятельную позицию). Все остальные секции Коминтерна впервые сложились, в виде ядер, либо во время войны, либо уже после нее.

Между польскими марксистами, с одной стороны, болгарскими и голландскими, с другой, существовало, однако, огромное различие. Тесняки и левые голландцы были организациями пропаганды. Они проповедовали довольно радикальные формулы, но из рамок проповеди никогда не выходили. Польская социал-демократия, как и большевизм, участвовала в течение полутора-двух десятилетий до войны в непосредственной революционной борьбе против царизма и капитала. В то время, как партия тесняков создала на своей верхушке два типа: узкого и безжизненного начетчика, типа Кабакчиева, либо законченного чиновника, типа Коларова-Димитрова, старая польская социал-демократия выработала тип подлинного революционера. Левица ППС включила, правда, в ряды объединенной компартии ряд вполне сформированных и неисправимых меньшевиков (Валецкий, Лапинский, в значительной мере, Кошева и др.). Однако, лучшие из рабочих левицы, проделавшие школу борьбы с царизмом, быстро эволюционировали в большевистском направлении.

Перелом и здесь внес 1923 год: год бесславного поражения революции в Германии и бесславной победы московской центристской бюрократии, нашедшей опору в термидорианской волне. Чтоб измерить падение польских эпигонов люксембургизма, достаточно сослаться на то, что Варский, когда-то ближайший ученик Розы, поддерживал в 1924 - 1927 гг. политику сталинцев в Китае и в Англии, приветствовал в 1926 г. переворот Пилсудского в Польше, а сейчас, через посредство Барбюса, братается с французскими франкмасонами под знаменем пацифизма!

Тем более тревожным должен был казаться тот факт, что пагубный и недостойный курс эпигонства не порождал в рядах польского коммунизма решительного отпора, в лице большевиков-ленинцев. Объяснение этого факта коренится в значительной мере в тех исключительно трудных условиях, в какие поставлена польская коммунистическая партия, борющаяся в нелегальных условиях и притом под самым непосредственным наблюдением сталинского штаба. Польским большевикам-ленинцам приходится, таким образом, действовать в атмосфере двойной нелегальности: одна исходит от Пилсудского, другая - от Сталина. В обстановке подполья исключение из партии, сопровождаемое гнусной травлей и клеветой, представляет для каждого революционера, преданного делу коммунизма, двойной и тройной удар. Таковы те условия, которые объясняют до известной степени медленность формирования польской левой оппозиции и крайнюю осторожность ее первых шагов.

Сейчас эти первые шаги уже сделаны. В польской коммунистической партии сформировалось надежное ядро оппозиционных работников с серьезным партийным стажем и боевым опытом. Они активно заняты переводом (на польский и еврейский языки) и распространением литературы международной левой оппозиции. Отдельные брошюры удалось провести через игольные уши польской цензуры. В Брюсселе вышел первый номер оппозиционной газеты "Пролетариат", заключающий обширный фактический материал. N 2, насколько мы знаем, подготовляется к печати. По рукам партийцев в Польше широко ходят также оппозиционные издания на русском, немецком, французском и др. иностранных языках. Мы не сомневаемся, что с того момента, как идеи левой оппозиции проникли в квалифицированную революционную среду польского коммунизма, они найдут в ней широкий и активный отклик.

Горячо приветствуем наших единомышленников в Польше!

Л. Т.
Принкипо, 31-го августа 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 29-30.

 

Л. Троцкий.
ПИЛСУДЧИНА, ФАШИЗМ И ХАРАКТЕР НАШЕЙ ЭПОХИ

В мае 1926 года Пилсудский произвел в Польше свой переворот. Характер этого спасительного акта казался настолько загадочным, что руководство коммунистической партии, в лице Варского и других, призвало пролетариат на улицу поддержать восстание маршала. Сейчас этот факт кажется совершенно невероятным. Но он глубоко уходил корнями во всю тогдашнюю политику Коминтерна. Борьба за крестьянство превращена была эпигонами в политику растворения пролетариата в мелкой буржуазии. В Китае компартия входила в Гоминдан и покорно подчинялась его дисциплине. Для всех стран Востока Сталин выдвинул лозунг "рабоче-крестьянской партии". В Советском Союзе шла борьба против "сверхиндустриализаторов" (левой оппозиции) во имя сохранения хороших отношений с кулаком. В руководящих кругах русской партии довольно откровенно рассуждали на тему о том, не пора ли от пролетарской диктатуры вернуться к формуле 1905 года: "демократическая диктатура пролетариата и крестьянства". Осужденная всем развитием и раз на всегда отброшенная Лениным в 1917 году эта формула превращена была эпигонами в высший критерий. Под углом зрения "демократической диктатуры" Кошева пересматривала наследство Розы Люксембург. Варский, после известного периода колебаний, тем старательнее отбивал шаг под команду Мануильского. В этих условиях разразился переворот Пилсудского. Центральный комитет польской компартии до смерти боялся обнаружить "недооценку крестьянства". Боже упаси: ведь он твердо усвоил уроки борьбы с "троцкизмом"! И марксисты из ЦК призвали рабочих на поддержку почти-"демократической диктатуры" реакционного солдафона.

Пилсудский очень скоро внес поправку действием в теорию эпигонства. Уже в начале июля Коминтерну пришлось заняться в Москве рассмотрением вопроса об "ошибке" польской компартии. Докладчиком в специальной комиссии выступал Варский, в порядке информации и "самокритики": ему заранее было обещано полное помилование - при условии, если он добровольно возьмет на себя ответственность за содеянное, выгородив московских вождей! Варский сделал, что мог. Покаявшись в "ошибке" и пообещав исправиться, он оказался, однако, совершенно бессилен вскрыть принципиальные корни своих злоключений. Дебаты в целом носили чрезвычайно хаотический, путаный и, в значительной мере, недобросовестный характер: ведь самая цель их состояла в том, чтоб вымыть шубу, не замочив шерсти.

В пределах предоставленных мне десяти минут я попытался дать оценку переворота Пилсудского, в связи с общей исторической функцией фашизма, и тем самым вскрыть корни "ошибки" руководства польской компартии. Протоколы комиссии не были опубликованы. Это не помешало, разумеется, тому, что против моей ненапечатанной речи велась полемика на всех языках. Отголоски этой полемики не отзвучали еще и сегодня. Найдя недавно в архиве стенограмму своей речи, я пришел к выводу, что опубликование ее - особенно в свете нынешних событий в Германии, - может представить известный политический интерес и сейчас. Политические направления должны проверяться на разных этапах исторического развития: только так можно правильно оценить их действительное содержание и внутреннюю силу их последовательности.

Разумеется, от речи, сказанной 6 лет тому назад в специальной комиссии, в пределах 10-ти минут, нельзя требовать больше того, что она могла дать. Если эти строки дойдут до польских товарищей, для которых они и предназначены, то, в качестве наиболее осведомленных читателей, они сами дополнят то, что у меня не досказано, и исправят то, что сказано не точно.

Переворот Пилсудского оценивается в моей речи, как "превентивный" (предупредительный) переворот. Эту характеристику можно в известном смысле поддержать и сейчас. Именно потому, что революционная ситуация не достигала в Польше такой зрелости, как в 1920 г. в Италии, а затем в Германии, в 1923 и в 1931-32 годах, фашистская реакция не получила в Польше такой напряженности и глубины. Этим объясняется, почему Пилсудский в течение 6-ти лет так и не довел свою работу до конца.

В связи с "превентивным" характером переворота в речи выражалась надежда на то, что царствование Пилсудского не будет столь длительным, как царствованье Муссолини. К несчастью, оба они оказались более длительными, чем все мы надеялись в 1926 году. Причина этого не только в объективных условиях, но и в политике Коминтерна. Основные пороки этой политики, как увидит читатель, указаны в речи, правда, в очень осторожной форме: не нужно забывать, что мне пришлось выступать, как члену ЦК ВКП, связанному дисциплиной.

Нельзя отрицать, что первоначальная роль ППС по отношению к пилсудчине давала довольно эффектную точку опоры для теории "социал-фашизма". Дальнейшие годы и здесь внесли, однако, необходимую поправку, вскрыв противоречие между демократической и фашистской агентурой буржуазии. Кто считает это противоречие абсолютным, тот неизбежно свернет на путь оппортунизма. Кто игнорирует это противоречие, тот обречен на ультралевые фокусы и на революционное бессилие. Кому еще нужны доказательства, пусть повернет глаза в сторону Германии.

Л. Троцкий.
Принкипо, 4-го августа 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 29-30.

 

Л. Троцкий.
РЕЧЬ ТРОЦКОГО В ПОЛЬСКОЙ КОМИССИИ КОМИНТЕРНА 2-ГО ИЮЛЯ 1926 г.

Я хочу подойти лишь к двум вопросам общего значения, которые во время прений все время всплывали как на прошлом заседании, так и на сегодняшнем.

Первый вопрос: что такое пилсудчина и в какой связи стоит она с фашизмом?

Второй вопрос: где корни ошибки, совершенной Центральным Комитетом польской коммунистической партии? Я имею в виду не личные и не групповые корни, а объективные, заложенные в условиях эпохи, отнюдь не умаляя этим личной ответственности.

Первый вопрос: пилсудчина и фашизм.

Оба эти течения имеют несомненно общие черты: ударная армия их вербуется, прежде всего, в среде мелкой буржуазии; и Пилсудский, и Муссолини действовали вне-парламентскими, открыто насильственными способами, методами гражданской войны; оба они стремились не ниспровергнуть буржуазное общество, а, наоборот, спасти его. Подняв на ноги мелкобуржуазную массу, они, по приходе к власти, открыто столкнулись с крупной буржуазией. Тут невольно напрашивается историческое обобщение, для которого надо вспомнить определение, данное Марксом якобинизму, как плебейскому способу расправы с феодальными врагами буржуазии... Это было в эпоху подъема буржуазии. Сейчас приходится сказать, что в эпоху упадка буржуазного общества буржуазия снова нуждается в "плебейском" способе решения своих задач, уже не прогрессивных, а насквозь реакционных. И в этом смысле в фашизме есть реакционная карикатура на якобинизм.

Поднимаясь, буржуазия не могла обосновать своего развития и господства в рамках старого феодально-бюрократического государства. Понадобилась якобинская расправа со старым обществом, чтобы обеспечить расцвет нового общества, буржуазного. Падающая буржуазия не способна удерживаться у власти методами и способами ею же построенного парламентского государства; ей нужен фашизм, как орудие самообороны, по крайней мере, в наиболее критические моменты. Буржуазия не любит "плебейского" способа разрешения своих задач. Она относилась крайне враждебно к якобинизму, расчищавшему кровью пути развития буржуазного общества. Фашисты неизмеримо ближе падающей буржуазии, чем якобинцы - буржуазии поднимающейся. Но солидная буржуазия не любит и фашистского способа разрешения своих задач, ибо потрясения, хотя бы и в интересах буржуазного общества, связаны с опасностями для него. Отсюда антагонизм между фашизмом и традиционными партиями буржуазии.

Совершенно бесспорно, что по своим корням, источникам и лозунгам пилсудчина - мелкобуржуазное движение. Что сам Пилсудский заранее знал свой путь, в этом можно, пожалуй, усомниться. Непохоже, чтобы он был семи пядей во лбу. На действиях его лежит печать посредственности. (Валецкий: Ошибаетесь!). Не берусь, однако, характеризовать Пилсудского ни с какой стороны, не знаю, может быть, он и видел кое-что дальше других; во всяком случае, если он и не знал, что хочет сделать, то, по всей видимости, довольно ясно знал, чего хочет избежать, т. е. прежде всего, революционного движения рабочих масс. Чего он не понимал, то за него додумывали другие, может быть, и английское посольство. Во всяком случае, Пилсудский быстро нашел смычку с крупным капиталом, несмотря на то, что по корням, по источникам, по лозунгам вызванное им движение было мелкобуржуазным, "плебейским" способом разрешения неотложных задач разрушающегося и падающего капиталистического общества. Здесь уже прямое сближение с итальянским фашизмом.

Здесь было сказано (Варским), что парламентская демократия - арена, на которой блещет мелкая буржуазия. Не всегда и не при всяких условиях. Блещет, но и тускнеет, увядает, все более обнаруживает свою беспомощность. А так как и сама крупная буржуазия в тупике, то парламентская арена становится зеркалом безвыходности и упадка всего буржуазного общества. Мелкая буржуазия, которая парламентаризму отводила столь большое место, начинает сама тяготиться парламентаризмом и искать выхода на внепарламентских путях. В источнике своем пилсудчина является попыткой вне-парламентского разрешения задач мелкой буржуазии. Но в этом-то и заложена неизбежность ее капитуляции перед крупной. Если в парламенте мелкая буржуазия свое бессилие перед помещиком, капиталистом и банкиром обнаруживает по частям, в розницу, в каждом отдельном случае, то при попытке внепарламентского решения своих задач, в момент, когда она вырывает власть, ее социальное бессилие обнаруживается уже не в розницу, а оптом. Получается сперва видимость того, будто мелкая буржуазия с мечом в руках ополчается против буржуазного режима, а кончается ее восстание тем, что она захваченную кровавым путем власть передает через своих вождей крупной буржуазии. Вот это именно и произошло в Польше. И этого ЦК не понял.

Крупная буржуазия не любит такого метода, как человек с больной челюстью не любит, когда ему рвут зубы. Солидные круги буржуазного общества с ненавистью глядели на упражнения дантиста Пилсудского, но, в конце концов, подчинились неизбежному, правда, с угрозами сопротивлением, торгами и переторжками. И вот вчерашний идол мелкой буржуазии превращается в жандарма при капитале! Поражает кинематографический темп развития событий, чудовищно быстрый переход от "революционных" - по внешности - лозунгов и приемов к контрреволюционной политике ограждения собственников от натиска рабочих и крестьян. Но эволюция пилсудчины целиком закономерна. Что касается темпа, то он является результатом гражданской войны, которая перескакивает через этапы и сокращает сроки.

Есть ли пилсудчина "левый" фашизм или "не-левый"? Не думаю, чтобы это разграничение что-нибудь давало. "Левизна" в фашизме вытекает из необходимости пробуждать и питать иллюзии разоряемого мелкого собственника. В разных странах, в разных условиях это делается по разному, с применением разных долей "левизны". Но по существу своему пилсудчина, как и фашизм вообще, выполняет контрреволюционную роль. Это противо-парламентская, прежде всего противопролетарская контрреволюция, при помощи которой падающая буржуазия пытается - и не без успеха, по крайней мере, на известное время - оградить и удержать свои основные позиции.

Я назвал фашизм карикатурой на якобинизм. Фашизм так же относится к якобинизму, как нынешний капитализм, разрушающий производительные силы и понижающий культуру, относится к молодому капитализму, поднимающему человеческое могущество во всех областях. Разумеется, сопоставление фашизма и якобинизма, как и всякое, в сущности, широкое историческое сопоставление, законно только в определенных пределах и под определенным углом зрения. Попытка раздвинуть это сопоставление за его законные рамки неизбежно грозила бы ложными выводами. Но в определенных рамках сопоставление кое-что выясняет. Верхи буржуазного общества не способны были очистить общество от феодализма. Для этого нужно было мобилизовать интересы, страсти и иллюзии мелкой буржуазии. Она выполнила эту работу в борьбе с верхами буржуазного общества, хотя в последнем счете служила именно им. И фашисты мобилизуют общественное мнение мелкой буржуазии и свои вооруженные банды в борьбе или в полуборьбе с правящими кругами и с официальным государственным аппаратом. Чем более непосредственная революционная опасность угрожает буржуазному обществу, или чем острее разочарование мелкобуржуазных масс, временно надеявшихся на революцию, тем легче фашизм проводит свою мобилизацию.

В Польше условия для этой мобилизации, очень своеобразные и сложные, были созданы экономической и политической безвыходностью, смутной перспективой революции и связанной с ней "московской" опасностью. Один из присутствующих здесь польских товарищей, кажется, Лещинский, высказался в том смысле, что настоящие фашисты кроются не в лагере Пилсудского, а в лагере народовой демократии, т. е. крупно-капиталистической партии, которая имеет в своем распоряжении шовинистические банды, не раз совершавшие погромную работу. Верно ли это? Вспомогательные банды народовой демократии были достаточны, так сказать, лишь для текущих дел. Поднять же огромные массы нации, дабы нанести удар парламентаризму, демократии и прежде всего - пролетариату, - и зажать государственную власть в военный кулак - на это партия капиталистов и помещиков не способна. Чтобы мобилизовать мелкую буржуазию города и деревни и отсталую часть рабочих, нужно иметь в своих руках такие политические ресурсы, как традиции мелкобуржуазного социализма и освободительной национально-революционной борьбы. У народовой демократии этого не было и в помине. Вот почему мобилизация мелкой буржуазии Польши могла быть выполнена лишь против народовой демократии маршалом Пилсудским, - в течение известного времени с ППС в пристяжке. Но, завоевав власть, мелкая буржуазия не способна ею самостоятельно распоряжаться. Она вынуждена либо выпустить ее из рук под напором пролетариата, либо, если этот последний не в силах овладеть ею, вручить власть крупной буржуазии, но уже не в прежнем расхлябанном, а в новом, концентрированном виде. Чем глубже были в Польше иллюзии мелкобуржуазного социализма и патриотизма, чем более бурно удалось их мобилизовать в условиях экономической и парламентской безвыходности, тем более ярко, цинично и "внезапно" победоносный вождь этого движения должен был стать на колени перед крупной буржуазией с просьбой "короновать" его. В этом разгадка кинематографического темпа польских событий.

Крупный и длительный успех Муссолини оказался возможен только потому, что революция (сентябрь 1920 г.), расшатавшая все устои и скрепы буржуазного общества, не была доведена до конца. На отливе революции, на разочаровании мелкой буржуазии, на усталости рабочих построил и провел Муссолини свой план.

В Польше дело не зашло так далеко. Безвыходность режима была налицо, но непосредственной революционной ситуации, в смысле боевой готовности масс, еще не было. Революционная ситуация только надвигалась. Поворот Пилсудского, как и весь его "фашизм", является, так сказать, превентивным, т. е. предупреждающим революцию. Вот почему, думается мне, у режима Пилсудского меньше шансов на длительное существование, чем у итальянского фашизма. Муссолини использовал уже внутренне сломленную революцию с неизбежным, после этого, упадком активности пролетариата. Пилсудский же перехватил надвигающуюся революцию, сам поднялся до известной степени вверх на ее молодых дрожжах и цинично обманул те массы, которые шли за ним. Это дает основание надеяться на то, что пилсудчина явится эпизодом на волне революционного подъема, а не упадка.

Второй вопрос, к которому я хотел бы подойти, касается объективных корней ошибки, совершенной руководителями польской компартии. Несомненно, что напор мелкой буржуазии с ее надеждами и иллюзиями был в майские дни переворота очень силен. Это объясняет, почему партия на данной стадии не могла овладеть массами и направить все движение на подлинно революционный путь; но это нисколько не оправдывает руководство партии, которое покорно отдавалось мелкобуржуазной стихии, плавая по ней без руля и без ветрил... Что касается общих причин ошибки, то они коренятся в характере нашей эпохи, которую мы называем революционной, но которую далеко еще не научились познавать в ее резких изгибах и поворотах, - а без этого невозможно овладеть каждой данной конкретной ситуацией. Наша эпоха отличается от довоенной, как кризисная, взрывчатая - от органической, т. е. сравнительно планомерно развивающейся. В довоенный период мы имели в Европе рост производительных сил, обостряющуюся классовую дифференциацию, рост империализма на одном полюсе, рост социал-демократии - на другом. Завоевание власти пролетариатом рисовалось, как неизбежное, но отдаленное увенчание этого процесса. Вернее сказать, для оппортунистов и центристов социал-демократии социальная революция была бессодержательной фразой; для левого же крыла европейской социал-демократии она была отдаленной целью, к которой нужно постепенно и систематически готовиться. Война оборвала эту эпоху, вскрыв до конца ее противоречия, и начала собою новую эпоху. О планомерном росте производительных сил, о систематическом росте численности промышленного пролетариата и пр. теперь нет и речи. В хозяйстве застой или упадок, безработица становится хронической. Если возьмем колебания экономической конъюнктуры европейских стран или изменения политической ситуации и нанесем их на бумагу в виде кривой, то получим не планомерно вверх поднимающуюся линию, с периодическими колебаниями, а малярийную кривую, с бешеными зигзагами вверх и вниз. Экономическая конъюнктура резко меняется в рамках одного и того же, по существу, основного капитала. Политическая конъюнктура резко меняется в тисках хозяйственной безвыходности. Мелкобуржуазные массы, захватывая и широкие круги рабочих, мечутся то вправо, то влево.

Здесь уже нельзя говорить, будто органический процесс развития непрерывно усиливает пролетариат, как производственный класс, а тем самым и его революционную партию. Взаимоотношения между партией и классом подвержены в нынешних условиях гораздо более резким колебаниям, чем ранее. Тактика партии, сохраняя свою принципиальную основу, получает - должна получить! - гораздо более маневренный и творческий характер, чуждый какой бы то ни было рутины. В этой тактике неизбежны крутые и смелые повороты, прежде всего, в зависимости от того, входим ли мы в полосу революционного прилива или, наоборот, резкого отлива. Вся наша эпоха состоит из таких резко очерченных отрезков кривой, то идущих вверх, то спускающихся вниз. Эти крутые, иногда внезапные изменения и надо своевременно улавливать. Разница между ролью Центрального Комитета социал-демократической партии в довоенных условиях и ролью Центрального Комитета коммунистической партии в нынешних условиях до известной степени похожа на разницу между генеральным штабом, организующим и обучающим военные силы, и ставкой, которая призвана руководить этими силами в боевой обстановке (хотя бы между боями и были длительные перерывы).

Борьба за массы остается, разумеется, основной задачей, но обстановка этой борьбы ныне иная: каждый очередной поворот внутренней или международной обстановки может уже на ближайшем этапе превратить борьбу за массы в непосредственную борьбу за власть. Сейчас нельзя мерить стратегию десятилетиями. В течение года, двух, трех вся обстановка в стране меняется радикально. Это мы особенно ярко видели на примере Германии. После попытки вызвать революцию, при отсутствии для этого необходимых предпосылок (март 1921 г.), мы наблюдали в немецкой партии резкий уклон вправо (брандлерианство), и этот уклон расшибется затем о резкий сдвиг всей обстановки влево (1923 г.). На смену оппортунистическому уклону приходит ультралевый, господство которого совпадает, однако, уже с отливом революции; из этого противоречия обстановки и политики вырастают ошибки, которые еще более ослабляют революционное движение. Получается как бы разделение труда между правыми и ультралевыми группировками, при чем каждая из них, при резком повороте политической кривой вверх или вниз, терпит крушение и уступает место конкурирующей группе. В то же время практикующийся ныне способ - смещение руководства при каждом сдвиге ситуации - не дает возможности руководящему кадру овладеть более широким опытом, включающим в себя и подъем, и упадок, и прилив, и отлив. А без обобщающего, синтетического понимания характера нашей эпохи, как эпохи резких сдвигов и крутых поворотов, не может воспитаться подлинно большевистское руководство. Вот почему, несмотря на глубоко революционный характер эпохи, партии и ее руководству не удается подняться на высоту тех требований, какие обстановка к ним предъявляет.

Режим Пилсудского в Польше будет режимом фашистской борьбы за стабилизацию, что означает крайнее обострение классовой борьбы. Стабилизация не есть состояние, данное обществу извне, а задача буржуазной политики. Эта задача частично разрешается и снова нарушается. Фашистская борьба за стабилизацию будет порождать отпор пролетариата. На почве разочарования масс в перевороте Пилсудского создастся благоприятная ситуация для нашей партии, при том условии, разумеется, если руководство не будет односторонне приспособлено к временному подъему или к временному упадку политической кривой, а будет охватывать основную линию развития в целом. Фашистской борьбе за стабилизацию надо, прежде всего, противопоставить внутреннюю стабилизацию коммунистической партии. Тогда победа обеспечена!

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 29-30.

 

 

Л. Троцкий.
БОНАПАРТИЗМ И ФАШИЗМ*1

/*1 Нижепечатаемые три статьи, посвященные положению в Германии, являются отдельными главами выходящей на днях на немецком языке брошюры Л. Д. Троцкого "Единственный путь".

Попробуем вкратце разобраться в том, что произошло, и где мы находимся.

Благодаря социал-демократии, правительство Брюнинга располагало поддержкой парламента, чтоб править при помощи исключительных законов. Социал-демократические вожди говорили: "таким способом мы преграждаем фашизму путь к власти". Сталинская бюрократия говорила: "нет, фашизм уже победил, режим Брюнинга и есть фашизм". И то и другое было ложно. Социал-демократы выдавали пассивное отступление пред фашизмом за борьбу с ним. Сталинцы изображали дело так, будто победа фашизма уже позади. Боевая сила пролетариата подрывалась с двух сторон, облегчая и приближая победу врага.

Мы определили в свое время правительство Брюнинга, как бонапартизм ("карикатуру на бонапартизм"), т. е. режим военно-полицейской диктатуры. Когда борьба двух социальных лагерей - имущих и неимущих, эксплуататоров и эксплуатируемых - достигает высшего напряжения, тогда создаются условия для господства бюрократии, полицейщины, военщины. Правительство становится "независимым" от общества. Напомним еще раз: если в пробку воткнуть симметрично две вилки, она может стоять даже на булавочной головке. Это и есть схема бонапартизма. Конечно, такого рода правительство не перестает быть приказчиком собственников. Но приказчик сидит на спине у хозяина, натирает ему на шее мозоли и не стесняется, при случае, смазать хозяина сапогом по лицу.

Можно было предполагать, что Брюнинг продержится до окончательной развязки. Но в ход развития включилось еще одно звено: правительство Папена. Если мы хотим быть точными, то нужно внести поправку в наше старое определение: правительство Брюнинга было предбонапартистским правительством. Брюнинг был только предтеча. В оформленном виде бонапартизм выступил на сцену в лице правительства Папена-Шлейхера.

В чем разница? Брюнинг клялся, что нет высшего счастья, как "служить" Гинденбургу и параграфу 48. Гитлер "поддерживал" Брюнинга кулаком в правый бок. Но левым локтем Брюнинг опирался на плечо Вельса. В рейхстаге Брюнинг находил большинство, освобождавшее его от необходимости считаться с рейхстагом.

Чем больше Брюнинг становился независим от парламента, тем больше верхушка бюрократии чувствовала себя независимой от Брюнинга и стоящих за ним политических группировок. Оставалось окончательно оборвать связь с рейхстагом. Правительство фон-Папена возникло в порядке непорочного бюрократического зачатия. Правым локтем оно опирается на плечо Гитлера. Полицейским кулаком оно отбивается слева от пролетариата. В этом секрет его "устойчивости", т. е. того, что оно не свалилось в момент возникновения.

Правительство Брюнинга имело поповско-бюрократически-полицейский характер. Рейхсвер оставался еще в резерве. Непосредственной опорой порядка служил "железный фронт". В уничтожении зависимости от железного фронта и состояла суть переворота Гинденбурга-Папена. Генералитет при этом автоматически выдвинулся на первое место.

Социал-демократические вожди оказались полностью в дураках. Так им и полагается в периоды социальных кризисов. Эти мелкобуржуазные интриганы кажутся умниками в тех условиях, когда ума не требуется. Теперь они прикрывают ночью голову одеялом, потеют и надеются на чудо: авось, как-нибудь удастся спасти не только голову, но и мягкую мебель и маленькие безгрешные сбережения. Но чудес не будет...

К несчастью, однако, и компартия оказалась полностью застигнута событиями врасплох. Сталинская бюрократия ничего не предвидела. Сейчас Тельман, Реммеле и др. по каждому поводу говорят о "государственном перевороте 20 июля". Как же так? Сперва они утверждали, что фашизм уже здесь и что говорить о нем в будущем могут только "контрреволюционные троцкисты". Теперь оказывается, что для перехода от Брюнинга к Папену - пока еще не к Гитлеру, а только к Папену, - понадобился целый "государственный переворот". Но ведь "классовое содержание" Северинга, Брюнинга и Гитлера, поучали нас эти мудрецы, "одно и то же". Откуда же переворот и зачем?

Но на этом путаница не кончается. Несмотря на то, что теперь достаточно обнаружилось различие между бонапартизмом и фашизмом, Тельман, Реммеле и др. говорят о фашистском государственном перевороте 20 июля. В то же время они предупреждают рабочих о надвигающейся опасности гитлеровского, т. е. опять-таки фашистского переворота. Наконец, социал-демократия по-прежнему именуется социал-фашизмом. Развертывающиеся события сводятся, таким образом, к тому, что разновидности "фашизма" отнимают друг у друга власть при помощи "фашистских" государственных переворотов. Не ясно ли, что вся сталинская теория создана специально для того, чтоб залеплять человеческие мозги?

Чем менее рабочие были подготовлены, тем более появление на сцену правительства Папена произвело впечатление силы: полное игнорирование партий, новые исключительные законы, роспуск рейхстага, репрессии, осадное положение в столице, упразднение прусской "демократии". И с какой легкостью! Льва убивают пулей; блоху давят ногтем; социал-демократических министров ликвидируют щелчком в нос.

Несмотря, однако, на видимость концентрированной силы, правительство Папена "само по себе" еще слабее своего предшественника. Бонапартистский режим может получить сравнительно устойчивый и длительный характер лишь в том случае, если он завершает революционную эпоху; если соотношение сил уже проверено в боях; если революционные классы уже выдохлись, но имущие классы еще не освободились от страха: не принесет ли завтрашний день новые потрясения? Без этого основного условия, т. е. без предварительного исчерпания энергии масс в борьбе, бонапартистский режим не способен развернуться.

Через правительство Папена бароны, магнаты капитала, банкиры сделали попытку обеспечить свои дела посредством полиции и регулярной армии. Им вовсе не улыбается мысль передать всю власть Гитлеру, опирающемуся на жадные и разнузданные банды мелкой буржуазии. Они не сомневаются, конечно, что в конце концов Гитлер окажется покорным орудием их господства. Но это связано с потрясениями, риском долгой гражданской войны и большими накладными расходами. Правда, фашизм, как показывает пример Италии, тоже приводит в конце концов к военно-бюрократической диктатуре бонапартистского типа. Но для этого ему, даже в случае полной победы, нужен ряд лет: в Германии - больший срок, чем в Италии. Ясно, что имущие классы предпочли бы более экономный путь, т. е. Шлейхера, а не Гитлера, не говоря уже о том, что сам Шлейхер предпочитает самого себя.

Тот факт, что источники существования правительства Папена коренятся в нейтрализации непримиримых лагерей, вовсе не значит, разумеется, что силы революционного пролетариата и реакционной мелкой буржуазии на весах истории равны. Весь вопрос передвигается здесь в область политики. Через механику железного фронта социал-демократия парализует пролетариат. Политикой безголового ультиматизма сталинская бюрократия преграждает рабочим революционный путь выхода. При условии правильного руководства пролетариатом фашизм был бы без труда обращен в ничтожество, и для бонапартизма не оказалось бы никакой щели. К несчастью положение не таково. Парализованное могущество пролетариата приняло обманчивую форму "могущества" бонапартистской клики. В этом политическая формула сегодняшнего дня.

Правительство Папена является безличной точкой пересечения больших исторических сил. Самостоятельный вес его близок к нулю. Поэтому само оно не могло не пугаться собственной жестикуляции и не чувствовать головокружения перед развертывающейся вокруг него со всех сторон пустотой. Этим и только этим объясняется, что в действиях правительства на одну долю дерзости приходилось до сих пор две доли трусости. В отношении Пруссии, т. е. социал-демократии, правительство играло наверняка: оно знало, что эти господа сопротивляться не будут. Но распустив рейхстаг, оно назначило новые выборы и не посмело отсрочить их. Провозгласив осадное положение, оно поспешило пояснить: это только для того, чтобы облегчить социал-демократическим вождям капитуляцию без боя.

Но ведь существует рейхсвер? Мы об нем не склонны забывать. Энгельс определял государство, как вооруженные отряды людей с материальными привесками, в виде тюрем и пр. В отношении нынешней правительственной власти можно даже сказать, что только рейхсвер и существует. Но рейхсвер вовсе не является покорным и обеспеченным орудием в руках той группы людей, которая возглавляется Папеном. На самом деле правительство имеет скорее вид политической комиссии при рейхсвере.

Но при всем перевесе рейхсвера над правительством, рейхсвер все же не может претендовать на самостоятельную политическую роль. Сто тысяч солдат, как бы они ни были сплочены и закалены (а это еще нуждается в проверке), не могут командовать нацией в 65 миллионов душ, раздираемой глубочайшими социальными противоречиями. Рейхсвер войдет только одним, и притом не решающим, элементом в борьбу сил.

Новый рейхстаг недурно, в своем роде, отражает то политическое положение в стране, которое привело к бонапартистскому эксперименту. Парламент без большинства, с непримиримыми флангами, представляет наглядный и неоспоримый аргумент в пользу диктатуры. Еще раз со всей наглядностью выступают границы демократии. Где дело идет о самых основах общества, парламентская арифметика не решает. Решает борьба.

Не станем гадать издалека, по какому пути пойдут в ближайшие дни попытки реконструкции правительства. Наши гипотезы все равно запоздают, да и возможные переходные формы и комбинации не решат вопроса. Блок правых с центром означал бы "легализацию прихода национал-социалистов к власти, т. е. создал бы наиболее удобное прикрытие для фашистского государственного переворота. Какое соотношение установилось бы на первых порах между Гитлером, Шлейхером и вождями центра, это важнее для них самих, чем для германского народа. Политически все мыслимые комбинации с Гитлером означают растворение бюрократии, суда, полиции и армии в фашизме.

Если допустить, что центр не пойдет на коалицию, в которой ему пришлось бы за роль тормоза при паровозе Гитлера заплатить разрывом с собственными рабочими, - в этом случае останется только открытый внепарламентский путь. Комбинация без центра еще легче и скорее обеспечит перевес национал-социалистов. Если эти последние не сошлись бы сразу с Папеном и в то же время не перешли бы в немедленное наступление, бонапартистский характер правительства должен был бы проявиться еще резче: фон-Шлейхер мог бы получить свои "сто дней"... без предшествующих наполеоновских лет.

Сто дней - нет, мы отмеряем, пожалуй, слишком щедро. Рейхсвер не решает. Шлейхера недостаточно. Обеспечить внепарламентскую диктатуру юнкеров и магнатов финансового капитала можно только методами долгой и беспощадной гражданской войны. Сможет ли Гитлер выполнить эту задачу? Это зависит не только от злой воли фашизма, но и от революционной воли пролетариата.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 29-30.

 

 

Л. Троцкий.
БУРЖУАЗИЯ, МЕЛКАЯ БУРЖУАЗИЯ И ПРОЛЕТАРИАТ

Всякий серьезный анализ политической обстановки должен исходить из взаимоотношения трех классов: буржуазии, мелкой буржуазии (в том числе крестьянства) и пролетариата.

Могущественная экономически крупная буржуазия сама по себе представляет ничтожное меньшинство нации. Чтобы упрочить свое господство, она должна обеспечить определенные взаимоотношения с мелкой буржуазией, а через ее посредство - с пролетариатом.

Для понимания диалектики этих взаимоотношений необходимо выделить три исторических этапа: на заре капиталистического развития, когда буржуазия, для разрешения своих задач, нуждалась в революционных методах; в период расцвета и зрелости капиталистического режима, когда буржуазия придала своему господству упорядоченные, мирные, консервативные демократические формы; наконец, на закате капитализма, когда буржуазия вынуждена прибегать к методам гражданской войны против пролетариата, чтобы охранить свое право на эксплуатацию.

Политические программы, характерные для этих трех этапов: якобинизм, реформистская демократия (в том числе и социал-демократия) и фашизм являются по существу программами мелкобуржуазных течений. Уже одно это обстоятельство показывает, какое огромное, точнее, решающее значение имеет политическое самоопределение мелкобуржуазных толщ нации для судьбы буржуазного общества в целом!

Однако, взаимоотношения между буржуазией и ее основной социальной опорой, мелкой буржуазией, отнюдь не основаны на взаимном доверии и мирном сотрудничестве. В массе своей мелкая буржуазия есть эксплуатируемый и обиженный класс. Она завидует крупной буржуазии и нередко ненавидит ее. С другой стороны, и буржуазия, прибегая к поддержке мелкой буржуазии, не доверяет ей, ибо боится, с полным основанием, что та всегда склонна переступить указанные ей сверху пределы.

Прокладывая и расчищая пути для буржуазного развития, якобинцы на каждом шагу вступали в острые столкновения с буржуазией. Они служили ей в беспощадной борьбе с нею. Выполнив свою ограниченную историческую задачу, якобинцы пали, ибо господство капитала было предопределено.

Через ряд этапов буржуазия утвердила свою власть в форме парламентской демократии. Опять-таки, совсем не мирно и не добровольно. Буржуазия смертельно боялась всеобщего избирательного права. Но в конце концов, при помощи сочетания репрессий и уступок, голодного кнута и реформ, она подчинила себе, в рамках формальной демократии, не только старую мелкую буржуазию, но в значительной мере и пролетариат, через посредство новой мелкой буржуазии, - рабочей бюрократии. В августе 1914 года империалистская буржуазия оказалась способна через посредство парламентской демократии повести на бойню десятки миллионов рабочих и крестьян.

Но именно с войны начинается явный закат капитализма и, прежде всего, демократической формы его владычества. Дело идет теперь уже не о новых реформах и подачках, а об урезке и отнятии старых. Политическое господство буржуазии приходит тем самым в противоречие не только с учреждениями пролетарской демократии (профессиональные союзы и политические партии), но и с парламентарной демократией, в рамках которой сложились рабочие организации. Отсюда поход против "марксизма", с одной стороны, демократического парламентаризма, с другой.

Но как верхи либеральной буржуазии не способны были в свое время одними собственными силами справиться с монархией, феодалами и церковью, так магнаты финансового капитала не способны одними собственными силами справиться с пролетариатом. Им необходима помощь мелкой буржуазии. Для этого ее нужно взбудоражить, поставить на ноги, мобилизовать, вооружить. А в этом методе есть свои опасности. Пользуясь фашизмом, буржуазия боится его. Пилсудский вынужден был в мае 1926 года спасать буржуазное общество посредством переворота, направленного против традиционных партий польской буржуазии. Дело зашло так далеко, что официальный вождь польской компартии, Варский, перешедший от Розы Люксембург не к Ленину, а к Сталину, принял переворот Пилсудского за путь к "революционно-демократической диктатуре" и призвал рабочих к поддержке Пилсудского.

На заседании польской комиссии Исполнительного комитета Коминтерна, 2-го июля 1926 года, автор этих строк говорил по поводу событий в Польше:

"Оцененный в совокупности своей переворот Пилсудского является мелкобуржуазным, "плебейским" способом разрешения неотложных задач разрушающегося и падающего капиталистического общества. Здесь уже прямое сближение с итальянским фашизмом.

"Оба эти течения имеют несомненно общие черты: ударная армия их вербуется, прежде всего, в среде мелкой буржуазии; и Пилсудский, и Муссолини действовали вне-парламентскими, открыто насильственными способами, методами гражданской войны; оба они стремились не ниспровергнуть буржуазное общество, а, наоборот, спасти его. Подняв на ноги мелкобуржуазную массу, они, по приходе к власти, открыто объединились с крупной буржуазией. Тут невольно напрашивается историческое обобщение, для которого надо вспомнить определение, данное Марксом якобинизму, как плебейскому способу расправы с феодальными врагами буржуазии... Это было в эпоху подъема буржуазии. Сейчас приходится сказать, что в эпоху упадка буржуазного общества буржуазия снова нуждается в "плебейском" способе решения своих задач, уже не прогрессивных, а насквозь реакционных. И в этом смысле в фашизме есть реакционная карикатура на якобинизм...

"Падающая буржуазия не способна удерживаться у власти методами и способами ею же построенного парламентского государства, ей нужен фашизм, как орудие самообороны, по крайней мере, в наиболее критические моменты. Но буржуазия не любит "плебейского" способа разрешения своих задач. Она относилась крайне враждебно к якобинизму, расчищавшему кровью пути развития буржуазного общества. Фашисты неизмеримо ближе падающей буржуазии, чем якобинцы - буржуазии поднимающейся. Но солидная буржуазия не любит и фашистского способа разрешения своих задач, ибо потрясения, хотя бы и в интересах буржуазного общества, связаны с опасностями для него. Отсюда антагонизм между фашизмом и традиционными партиями буржуазии...

"Крупная буржуазия не любит фашистских методов, как человек с больной челюстью не любит, когда ему рвут зубы. Солидные круги буржуазного общества с ненавистью глядели на упражнения дантиста Пилсудского, но, в конце концов, подчинились неизбежному, правда, с угрозами, торгами и переторжками. И вот вчерашний идол мелкой буржуазии превращается в жандарма при капитале".

Этой попытке наметить историческое место фашизма, как политической смены социал-демократии, противопоставлена была официальным руководством теория "социал-фашизма". На первых порах она могла казаться претенциозной и крикливой, но невинной глупостью. Дальнейшие события показали, какое гибельное влияние сталинская теория получила на все развитие Коммунистического Интернационала*1.
/*1 Скрыв цитированную выше речь от партии и Коминтерна, сталинская пресса подняла, однако, против нее одну из своих обычных кампаний. Мануильский писал, что я осмеливаюсь "отождествлять" фашистов с якобинцами, которые-де являлись нашими революционными предками. Последнее более или менее верно. К сожалению, у этих предков оказывается немало потомков, неспособных шевелить мозгами. Отголоски старого спора можно найти и в новейших произведениях Мюнценберга против троцкизма. Пройдем, однако, мимо!

Вытекает ли из исторических ролей якобинизма, демократии и фашизма, что мелкая буржуазия обречена до конца дней своих оставаться орудием в руках капитала? Если б дело обстояло так, то самая диктатура пролетариата была бы невозможна в ряде стран, где мелкая буржуазия составляет большинство нации, и оказалась бы крайне затруднена в других странах, где мелкая буржуазия образует внушительное меньшинство. К счастью дело обстоит не так. Уже опыт парижской Коммуны, по крайней мере, в пределах одного города, затем опыт Октябрьской революции, в неизмеримо больших масштабах пространства и времени, показывают, что союз крупной и мелкой буржуазии не является нерасторжимым. Если мелкая буржуазия неспособна на самостоятельную политику (поэтому и неосуществима, в частности, мелкобуржуазная "демократическая диктатура"), то ей остается еще выбор между буржуазией и пролетариатом.

В эпохи подъема, роста и расцвета капитализма мелкая буржуазия, несмотря на острые вспышки недовольства, в общем достаточно покорно шла в капиталистической упряжке. Ничего другого ей и не оставалось. Но в условиях капиталистического загнивания и экономической безвыходности мелкая буржуазия стремится, пытается, пробует вырваться из-под опеки старых хозяев и руководителей общества. Она вполне способна связать свою судьбу с судьбой пролетариата. Для этого необходимо одно: чтоб мелкая буржуазия поверила в способность пролетариата вывести общество на новую дорогу. Внушить ей такую веру пролетариат может лишь своей силой, уверенностью своих действий, умелым наступлением на врагов, успешностью своей революционной политики.

Но горе, если революционная партия оказывается не на высоте обстановки! Повседневная борьба пролетариата обостряет неустойчивость буржуазного общества. Стачки и политические волнения ухудшают экономическое положение страны. Мелкая буржуазия могла бы временно примириться с возрастающими лишениями, если б она убеждалась на опыте, что пролетариат способен вывести ее на новую дорогу. Но если революционная партия, несмотря на непрерывно обостряющуюся классовую борьбу, снова и снова оказывается неспособна сплотить вокруг себя рабочий класс, мечется, путает, противоречит себе, тогда мелкая буржуазия теряет терпение и в революционных рабочих начинает видеть виновников собственных бедствий. В эту сторону толкают ее мысль все буржуазные партии, в том числе и социал-демократия. Когда же социальный кризис начинает принимать невыносимую остроту, выдвигается особая партия, имеющая своей прямой целью довести мелкую буржуазию до белого каления и направить ее ненависть и отчаяние против пролетариата. Эту историческую функцию выполняет в Германии национал-социализм - широкое течение, идеология которого образуется из всех гнилостных испарений разлагающегося буржуазного общества.

Основная политическая ответственность за рост фашизма лежит, разумеется, на социал-демократии. С империалистической войны работа этой партии сводится к тому, чтоб вытравлять из сознания пролетариата идею самостоятельной политики, внушать ему веру в вечность капитализма и ставить его каждый раз на колени перед разлагающейся буржуазией. Мелкая буржуазия может пойти за рабочим, если увидит в нем нового хозяина. Социал-демократия учит рабочего быть лакеем. За лакеем мелкая буржуазия не пойдет. Политика реформизма начисто отнимает у пролетариата возможность руководить плебейскими массами мелкой буржуазии и тем самым превращает последние в пушечное мясо фашизма.

Политический вопрос, однако, совершенно не исчерпывается для нас ответственностью социал-демократии. С начала войны мы объявили эту партию агентурой империалистской буржуазии в пролетариате. Из этой новой ориентировки революционных марксистов вырос Третий Интернационал. Его задача состояла в том, чтобы объединить пролетариат под знаменем революции и тем самым создать для него возможность руководящего влияния на угнетенные массы мелкой буржуазии города и деревни.

Послевоенный период был в Германии больше, чем где-либо, временем экономической безвыходности и гражданской войны. Международные и внутренние условия одинаково властно толкали страну на путь социализма. Каждый шаг социал-демократии обнаруживал ее опустошенность и бессилие, реакционность ее политики, продажность ее вождей. Какие же еще условия нужны для развития коммунистической партии? Между тем, после первых лет крупных успехов германский коммунизм вступил в полосу метаний, зигзагов, чередования оппортунизма и авантюризма. Центристская бюрократия систематически обессиливала пролетарский авангард, не позволяя ему вести за собой класс. Этим она вырывала у пролетариата в целом возможность вести за собой угнетенные массы мелкой буржуазии. Прямую и непосредственную ответственность перед пролетарским авангардом за рост фашизма несет сталинская бюрократия.

4 августа 1932 г.
Принкипо.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 29-30.

 

Л. Троцкий.
СОЮЗ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИИ С ФАШИЗМОМ ИЛИ БОРЬБА МЕЖДУ НИМИ?

Понять взаимоотношение классов в виде раз на всегда готовой схемы дело сравнительно простое. Неизмеримо труднее правильно оценить конкретные отношения классов в каждой данной обстановке.

Крупная немецкая буржуазия сейчас колеблется, - состояние, которое крупная буржуазия, вообще говоря, переживает не часто. Одна часть ее окончательно решила, что фашистский путь неизбежен, и хотела бы ускорить операцию. Другая часть надеется справиться с положением при помощи бонапартистской, военно-полицейской диктатуры. Возврата к веймарской "демократии" в этом лагере никто не хочет.

Мелкая буржуазия расколота. Национал-социализм, собравший под своим знаменем подавляющее большинство промежуточных классов, хочет взять в свои руки всю власть. Демократическое крыло мелкой буржуазии, все еще ведущее за собою миллионы рабочих, хотело бы вернуться к демократии эбертовского образца. Пока что оно готово, по крайней мере, пассивно поддерживать бонапартистскую диктатуру. Расчет социал-демократии таков: под напором наци правительство Папена-Шлейхера вынуждено будет восстановить равновесие, путем укрепления своего левого крыла; тем временем смягчится, может быть, кризис: в среде мелкой буржуазии начнется, может быть, "отрезвление"; капитал перестанет, может быть, так бешено нажимать на рабочих, - все снова придет с божьей помощью в порядок.

Бонапартистская клика действительно не хочет полной победы фашизма. Использовать в известных пределах поддержку социал-демократии она весьма не прочь. Но для этого ей нужно "толерировать" рабочие организации, что осуществимо лишь в том случае, если допустить, хотя бы до некоторой степени, легальное существование коммунистической партии. К тому же поддержка социал-демократией военной диктатуры будет неизбежно толкать рабочих в ряды коммунизма. Ища опоры против коричневого чорта, правительство скоро окажется под ударом красного Вельзевуэла.

Официальная коммунистическая печать доказывает, что толерирование социал-демократией Брюнинга проложило дорогу Папену, а полу-толерирование Папена приближает пришествие Гитлера. Это совершенно правильно. В этих пределах у нас со сталинцами разногласий нет. Но это и значит, что в эпоху социального кризиса политика реформизма бьет уже не только по массам, но и по нему самому. В этом процессе наступил сейчас критический момент.

Гитлер толерирует Шлейхера. Социал-демократия не сопротивляется Папену. Если б это положение можно было действительно закрепить надолго, то социал-демократия превратилась бы в левое крыло бонапартизма, предоставляя фашизму роль правого крыла. Теоретически, конечно, не исключено, что нынешний небывалый кризис немецкого капитализма не приведет к решительной развязке, т. е. не завершится ни победой пролетариата, ни торжеством фашистской контрреволюции. Если компартия будет продолжать свою политику туполобого ультиматизма, спасая социал-демократию от неизбежного развала; если Гитлер не решится в ближайшее время на переворот и тем вызовет неизбежный распад в собственных рядах; если промышленная конъюнктура пойдет вверх, прежде чем Шлейхер успеет опрокинуться, - тогда бонапартистская комбинация из § 48 Веймарской конституции, рейхсвера, полуоппозиционной социал-демократии и полуоппозиционного фашизма могла бы, может быть, продержаться (до нового социального толчка, которого, во всяком случае, пришлось бы ждать не долго).

Но до столь счастливого совпадения условий, составляющего предмет мечтаний социал-демократии, пока еще далеко. Оно решительно ничем не обеспечено. В устойчивость и долговечность режима Папена-Шлейхера вряд ли верят и сталинцы. Все говорит за то, что треугольник Вельс-Шлейхер-Гитлер развалится, прежде чем успеет сложиться.

Но может быть его сменит комбинация Гитлер-Вельс? По Сталину, они "близнецы, а не антиподы". Допустим, что социал-демократия, не пугаясь своих рабочих, решилась бы продать свое толерирование Гитлеру. Но фашизм не нуждается в этом товаре: ему нужно не толерирование, а упразднение социал-демократии. Правительство Гитлера может осуществить свою задачу, только подавив сопротивление пролетариата и упразднив все возможные органы такого сопротивления. В этом историческая функция фашизма.

Сталинцы ограничиваются чисто психологической, точнее, моральной оценкой тех трусливых и жадных мелких буржуа, которые руководят социал-демократией. Можно ли, мол, думать, что эти клейменные предатели оторвутся от фашистской буржуазии и противопоставят себя ей?! Такого рода идеалистический метод имеет мало общего с марксизмом, который исходит не из того, что люди думают о себе и чего они хотят, а прежде всего из того, в какие условия они поставлены и как эти условия будут изменяться.

Социал-демократия поддерживает буржуазный режим не ради барышей угольных, железных и иных магнатов, а ради тех барышей, которые она сама имеет, как партия, в лице своего многочисленного и могущественного аппарата. Конечно, фашизм нисколько не угрожает буржуазному режиму, на охране которого стоит социал-демократия. Но фашизм угрожает той роли, которую социал-демократия играет при буржуазном режиме, а значит и тем доходам, которые социал-демократия получает за свою роль. Если сталинцы забывают об этой стороне дела, то сама социал-демократия ни на минуту не упускает из виду той смертельной опасности, которую несет ей - не буржуазии, а именно ей, социал-демократии, - победа фашизма.

Когда мы указывали, около трех лет тому назад, что исходным моментом ближайшего политического кризиса в Австрии и в Германии явится, по всей вероятности, несовместимость социал-демократии и фашизма; когда мы отвергали на этом основании теорию социал-фашизма, которая не вскрывала, а затушевывала надвигающийся конфликт; когда мы предупреждали, что социал-демократия, в том числе и значительная часть ее аппарата, может, ходом вещей, оказаться втянута в борьбу с фашизмом и что это создаст для коммунистической партии благоприятную исходную позицию для дальнейшего наступления, - очень многие коммунисты, - не только наемные чиновники, но и вполне искренние революционеры, - обвиняли нас в... "идеализации" социал-демократии. Оставалось только разводить руками. Нелегко спорить с людьми, мысль которых останавливается там, где для марксиста вопрос только начинается.

В беседах я приводил иногда такой пример: еврейская буржуазия царской России представляла крайне запуганную и деморализованную часть всей российской буржуазии. И все же, поскольку черносотенные погромы, направлявшиеся, главным образом, против еврейской бедноты, задевали и буржуазию, последняя оказывалась вынуждена прибегать к самообороне. Конечно, она и в этой области не проявляла выдающейся храбрости. Но под нависшей над их головами опасностью либеральные еврейские буржуа собирали, например, крупные суммы на вооружение революционных рабочих и студентов. Получалось, таким образом, временное практическое соглашение между наиболее революционными рабочими, готовыми бороться с оружием в руках, и наиболее запуганной буржуазной группой, попавшей в беду.

В прошлом году я писал, что в борьбе с фашизмом коммунисты должны быть готовы заключить практическое соглашение не только с чортом и его бабушкой, но даже с Гжезинским. Эта фраза обошла всю мировую сталинскую печать: нужно ли лучшее доказательство "социал-фашизма" левой оппозиции? Некоторые товарищи предупреждали меня заранее: "за эту фразу ухватятся". Я отвечал им: "она и написана для того, чтоб за нее ухватились. Пусть хватаются за горячее железо и обжигают себе пальцы. Дураков надо учить".

Ход борьбы привел к тому, что фон-Папен познакомил Гжезинского с тюрьмой. Вытекал ли такой эпизод из теории социал-фашизма и из прогнозов сталинской бюрократии? Нет, целиком им противоречил. Между тем наша оценка положения заранее охватывала такую возможность и отводила ей определенное место.

Но ведь социал-демократия все же и на этот раз уклонилась от борьбы! - возразит нам сталинец. Да, уклонилась. Кто рассчитывал на то, что социал-демократия, по инициативе своих вождей, самостоятельно выступит на борьбу, притом в таких условиях, когда сама компартия оказалась неспособна к борьбе, тот, разумеется, должен был разочароваться. Мы не надеялись на такие чудеса. Поэтому и "разочароваться" в социал-демократии нам невозможно.

Гжезинский не переродился в революционного тигра, этому мы охотно верим. Однако, есть все же разница между тем положением, когда Гжезинский, сидя в своей крепости, отправлял отряды полиции для охраны "демократии" от революционных рабочих, и тем положением, когда бонапартистский спаситель капитализма посадил самого Гжезинского в тюрьму? И должны же мы эту разницу политически учесть и использовать?

Если вернуться к приведенному выше примеру, то не трудно увидеть разницу между еврейским фабрикантом, который дает на чай царским городовым, избивающим стачечников его фабрики, и тем же самым фабрикантом, тайно дающим вчерашним стачечникам деньги на приобретение оружия против погромщиков. Буржуа один и тот же. Но из различия обстановки вытекает различие поведения. Большевики руководили стачкой против фабриканта. Они брали затем у того же фабриканта деньги на борьбу с погромами. Это не помешало, конечно, рабочим, когда пришел час, направить свое оружие против буржуазии.

Значит ли все сказанное, что социал-демократия, как целое, будет вести борьбу против фашизма? На это мы отвечаем: часть социал-демократических чиновников несомненно перебежит к фашистам; значительная часть спрячется в час опасности под кровать. И рабочая масса далеко не вся будет сражаться. Предугадать заранее, какая часть социал-демократических рабочих, и когда именно, окажется втянута в борьбу и какую часть аппарата она увлечет за собой, совершенно невозможно. Это зависит от многих обстоятельств, в том числе и от образа действий компартии. Политика единого фронта имеет задачей отделять тех, которые хотят бороться, от тех, которые не хотят; толкать вперед тех, которые колеблются; наконец, компрометировать капитулянтских вождей в глазах рабочих, повышая тем самым боеспособность последних.

Сколько упущено времени - бесцельно, бессмысленно и постыдно! Сколько можно было сделать хотя бы только за последние два года! Ведь было совершенно ясно заранее, что монополистский капитал и его фашистская армия будут кулаками и дубинами гнать социал-демократию на путь оппозиции и самообороны. Нужно было это предвидение обнаружить на деле пред лицом всего рабочего класса, взяв на себя инициативу единого фронта и не выпуская этой инициативы из рук на каждом новом этапе. Не нужно было ни крику, ни визгу. Можно было уверенно играть наверняка. Достаточно было ясно и точно формулировать неизбежность каждого следующего хода врагов и выдвигать практическую программу единого фронта, без преувеличений и запросов, но и без слабости и попустительства. Как высоко стояла бы сейчас германская компартия, если б она усвоила азбуку ленинской политики и применяла ее с необходимой выдержкой!

Принкипо, 9 августа 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 29-30.

 

 

Л. Троцкий.
СОВЕТСКОЕ ХОЗЯЙСТВО В ОПАСНОСТИ!

(Перед второй пятилеткой)

Искусство планирования
Предварительные итоги первой пятилетки
Количество и качество
Капитальные строительства
Внутренние диспропорции и мировой рынок
Положение рабочих
Сельское хозяйство
Проблема смычки
Условия и методы планового хозяйства
Удушение НЭПа, денежная инфляция и ликвидация советской демократии
Кризис советского хозяйства
Советское хозяйство в опасности
Вторая пятилетка
Год капитального ремонта

ИСКУССТВО ПЛАНИРОВАНИЯ

Предпосылки социалистического планирования заложены впервые октябрьским переворотом и основными законами советской власти. Созданы и действуют в течение ряда лет государственные органы централизованного руководства хозяйством. Проделана большая творческая работа. Восстановлено то, что было разрушено империалистской и гражданской войной. Созданы новые грандиозные предприятия, новые производства, целые отрасли промышленности. Показана на деле способность организованного в государство пролетариата вести хозяйство новыми методами и создавать материальные ценности в небывалых ранее темпах. Все это - на фоне издыхающего мирового капитализма. Социализм, как система, впервые доказал свое право на историческую победу не на страницах "Капитала", а практикой гидростанций и доменных печей. Маркс несомненно предпочел бы этот способ доказательства.

Однако, преступно легкомысленны утверждения, будто СССР уже вступил в социализм. Достижения велики. Но до фактической победы над хозяйственной анархией, до преодоления диспропорций, до обеспечения за хозяйством гармонического характера остается еще очень долгий и тяжелый путь.

Как бы всесторонне ни был продуман первый пятилетний план, но он, по самому существу дела, не мог быть ничем иным, как первой черновой гипотезой, заранее обреченной на коренную перестройку в процессе работы. Априорно нельзя создать законченную систему экономической гармонии. Плановая гипотеза не могла не заключать в себе старые диспропорции и неизбежность развития новых. Централизованное руководство означает не только великие преимущества, но также и опасность централизации ошибок, т. е. возведения их в чрезвычайно высокую ступень. Только постоянная регулировка плана в процессе выполнения, его перестройка по частям и в целом, на основе указаний опыта, могут обеспечить его экономическую эффективность.

Искусство социалистического планирования не падает с неба и не дается готовым в руки вместе с завоеванием власти. Это искусство может быть взято лишь с боем, шаг за шагом, не единицами, а миллионами, как составная часть новой экономики и культуры. Нет ничего удивительного или обескураживающего в том, что и к пятнадцатому юбилею Октябрьской революции искусство хозяйственного руководства остается еще на крайне низком уровне. Газета "За индустриализацию" считает возможным заявить: "Оперативное планирование поставлено у нас из рук вон плохо" (12 сентября). Все дело, между тем, именно в оперативном планировании.

Мы не раз напоминали, что "при неправильном планировании и, что еще важнее, при неправильном регулировании плана в процессе его выполнения, кризис может развернуться под самый конец пятилетки и создать непреодолимые затруднения для использования и развития ее несомненных успехов" (Бюллетень оппозиции, N 23, 15 июля 1931 г.). Именно поэтому мы считали, что спешный, чисто спортивный "перевод пятилетки на четыре года был актом легкомысленного авантюризма" (там же). И опасения и предупреждения подтвердились, к несчастью, полностью.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 151; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!