КАК ДОЛЖНЫ БЫЛИ БЫ РАССУЖДАТЬ МАРКСИСТЫ

Красный референдум не упал с неба; он вырос из далеко зашедшего идеологического перерождения партии. Но от этого он не перестает быть самой злостной авантюрой, какую можно себе представить. Референдум вовсе не стал исходным моментом революционной борьбы за власть. Он целиком остался в рамках вспомогательного парламентского маневра. При его помощи партия умудрилась нанести самой себе комбинированное поражение: укрепив социал-демократию и, следовательно правительство Брюнинга, прикрыв поражение фашистов, оттолкнув от себя рабочих социал-демократов и значительную часть своих собственных избирателей, партия стала на другой день после референдума значительно слабее, чем была накануне. Лучшей услуги германскому и мировому капитализму нельзя было оказать.

Капиталистическое общество, особенно в Германии, было за последние полтора десятилетия несколько раз накануне крушения, но оно каждый раз выкарабкивалось из катастрофы. Одних экономических и социальных предпосылок для революции недостаточно. Нужны политические предпосылки, т. е. такое соотношение сил, которое, если не обеспечивает победу заранее - таких положений не бывает в истории, - то делает ее возможной и вероятной. Стратегический расчет, смелость, решимость превращают затем вероятное в действительное. Но никакая стратегия не может невозможное превратить в возможное.

Вместо общих фраз об углублении кризиса и об "изменении ситуации", Центральный комитет обязан был точно указать, каково в настоящий момент соотношение сил в германском пролетариате, в профессиональных союзах, в фабрично-заводских комитетах, каковы связи партии с сельскохозяйственными рабочими и проч. Эти данные допускают точную проверку и не составляют тайны. Если б Тельман имел мужество открыто перечислить и взвесить все элементы политической обстановки, то он вынужден был бы прийти к выводу: несмотря на чудовищный кризис капиталистической системы и на значительный рост коммунизма за последний период, партия все еще слишком слаба, чтобы стремиться форсировать революционную развязку. К этой цели стремятся, наоборот, фашисты. В этом им готовы помочь все буржуазные партии, в том, числе и социал-демократия. Ибо коммунистов все они боятся больше, чем фашистов. При помощи прусского плебисцита национал-социалисты хотели вызвать крушение архи-неустойчивого государственного равновесия, чтобы вынудить колеблющиеся слои буржуазии поддержать их, фашистов, в деле кровавой расправы над рабочими. Помогать в этом фашистам с нашей стороны было бы величайшей глупостью. Вот почему мы против фашистского плебисцита. - Так должен был бы закончить Тельман свой доклад, если бы в нем осталась крупица марксистской совести.

После этого следовало бы открыть дискуссию, как можно более широкую и откровенную, ибо господам вождям, даже и такими непогрешимыми, как Гейнц Нойман и Ремеле, нужно внимательно выслушивать на всех поворотах голоса массы. Нужно вслушиваться не только в официальные слова, которые подчас говорит коммунист, но и в те, более глубокие, более массовые мысли, которые скрываются под его словами. Нужно не командовать рабочими, а уметь учиться у них.

Если б дискуссия была открыта, то вероятно один из участников ее произнес бы такую приблизительно речь: "Тельман прав, когда доказывает, что, несмотря на несомненные изменения обстановки, мы, по соотношению сил, не должны стремиться к форсированию революционной развязки. Но именно поэтому к развязке, как мы видим, толкают наиболее решительные крайние враги. Сможем ли мы в таком случае выгадать необходимое нам время, чтобы произвести предварительную передвижку в соотношении сил, т. е. вырвать основные пролетарские массы из-под влияния социал-демократии, и тем заставить отчаявшиеся низы мелкой буржуазии повернуться лицом к пролетариату и спиною к фашизму? Хорошо, если это удастся. А что, если фашисты против нашей воли доведут все же дело до развязки в ближайшее время? Тогда пролетарская революция окажется снова обреченной на тяжкое поражение?

На это Тельман, если б он был марксистом, ответил бы приблизительно так: Разумеется, выбор момента решительного боя зависит не только от нас, но и от наших врагов. Мы все согласны в том, что задачей нашей стратегии в настоящий момент является затруднить, а не облегчить нашим врагам форсирование развязки. Если наши враги тем не менее навяжут нам бой, мы, конечно, примем его, ибо нет и не может быть более тяжкого, более гибельного, более уничтожающего, более деморализующего поражения, как сдача великих исторических позиций без боя. Если инициативу развязки возьмут на себя - явно для народных масс - фашисты, они в нынешних условиях толкнут в нашу сторону широкие слои трудящихся. У нас в этом случае будет тем больше шансов одержать победу, чем яснее мы сегодня покажем и докажем рабочим миллионам, что вовсе не собираемся совершать переворотов без них и против них. Мы должны поэтому открыто сказать социал-демократическим, христианским и беспартийным рабочим: фашисты, небольшое меньшинство, хотят низвергнуть нынешнее правительство, чтоб захватить власть; мы, коммунисты, считаем нынешнее правительство врагом пролетариата; но это правительство опирается на ваше доверие и на ваши голоса; мы хотим опрокинуть это правительство путем союза с вами, а не посредством союза с фашистами против вас. Если фашисты попробуют устроить восстание, то мы коммунисты, будем с ними бороться до последней капли крови, - не для того, чтобы защитить правительство Брауна-Брюнинга, а для того, чтоб охранить от удушения и истребления цвет пролетариата, рабочие организации, рабочую печать, не только наши, коммунистические, но и ваши, социал-демократические. Мы готовы вместе с вами защищать любой рабочий дом, любую типографию рабочей газеты от нападения фашистов. И мы требуем от вас, чтоб вы обязались прийти нам на помощь в случае угрозы нашим организациям. Мы вам предлагаем единый фронт рабочего класса против фашистов. - Чем тверже и настойчивее мы будем проводить эту политику, применяя ее ко всем вопросам, тем труднее будет фашистам застигнуть нас врасплох, тем меньше у них будет шансов разбить нас в открытом бою. - Так ответил бы наш воображаемый Тельман.

Но тут берет слово оратор, проникнутый насквозь великими идеями Гейнца Ноймана. - Из такой политики, скажет он, все равно ничего не выйдет. Социал-демократические вожди скажут рабочим: не верьте коммунистам, они вовсе не озабочены спасением рабочих организаций, а хотят попросту захватить власть; нас они считают социал-фашистами, и разницы между нами и националистами они не делают. Вот почему политика, которую предлагает Тельман, сделает нас лишь смешными в глазах социал-демократических рабочих.

На это Тельман должен был бы ответить так: Называть социал-демократов фашистами - это, конечно, глупость, которая в каждый критический момент сбивает нас самих с толку и мешает нам найти дорогу к социал-демократическим рабочим. Отказаться от этой глупости есть самое лучшее, что мы можем сделать. Что касается того, будто, под видом защиты рабочего класса и его организаций, мы просто хотим захватить власть, мы скажем социал-демократическим рабочим: да, мы, коммунисты, стремимся завоевать власть, но для этого нам нужно безусловное большинство рабочего класса. Попытка захватить власть, опираясь на меньшинство, была бы презренным авантюризмом, с которым мы не имеем ничего общего. Мы не можем заставить большинство рабочих идти за нами, мы можем их только убедить. Если б фашисты разгромили рабочий класс, то о завоевании власти коммунистами не могло бы быть и речи. Охранить от фашистов рабочий класс и его организации, значит для нас обеспечить себе возможность убедить рабочий класс и повести его за собою. Мы не можем, поэтому, прийти к власти иначе, как охраняя, если нужно с оружием в руках, все элементы рабочей демократии в капиталистическом государстве.

К этому Тельман мог бы еще добавить: Чтоб завоевать прочное, несокрушимое доверие большинства рабочих, мы больше всего должны остерегаться пускать им пыль в глаза, преувеличивать наши силы, закрывать глаза на факты, или, еще хуже, искажать их. Надо говорить то, что есть. Врагов мы не обманем, у них тысячи органов для проверки. Обманывая рабочих, мы обманываем себя. Притворяясь более сильными, мы только ослабляем себя. В этом, друзья, нет никакого "маловерия", никакого "пессимизма". Нам ли быть пессимистами? Перед нами гигантские возможности. У нас неизмеримое будущее. Судьба Германии, судьба Европы, судьба всего мира зависит от нас. Но именно тот, кто твердо верит в революционное будущее, не нуждается в иллюзиях. Марксистский реализм есть предпосылка революционного оптимизма.

Так ответил бы Тельман, если б он был марксистом. Но, к несчастью, он не марксист.

ПОЧЕМУ МОЛЧАЛА ПАРТИЯ?

Но как же могла молчать партия? Доклад Тельмана, означавший поворот на 180 градусов в вопросе о референдуме, был принят без дискуссии. Так было предложено сверху: а предложено, значит приказано. Все отчеты "Роте Фане" свидетельствуют, что на всех собраниях партии референдум был принят "единогласно". Это единогласие выдается за признак особой силы партии. Где и когда еще в истории революционного движения бывала такого рода немая "монолитность"? Тельманы и Ремеле клянутся большевизмом. Но вся история большевизма есть история напряженной внутренней борьбы, в которой партия завоевывала свои взгляды и выковывала свои методы. Летопись 1917 года, величайшего года в истории партии, полна напряженной внутренней борьбой, как и история первого пятилетия после завоевания власти: при этом - ни одного раскола, ни одного крупного исключения по политическим мотивам. А ведь как-никак во главе большевистской партии стояли вожди другого роста, другого закала и другого авторитета, чем Тельман, Ремеле и Нойман. Откуда же эта ужасающая нынешняя "монолитность", это гибельное единогласие, которое каждый поворот злосчастных вождей превращает в абсолютный закон для гигантской партии?

"Никаких дискуссий"! Ибо, как поясняет "Роте Фане", "в этой ситуации нужны не речи, а дела". Отвратительное лицемерие! Партия должна совершать "дела", отказываясь от их предварительного обсуждения. И о каких "делах" идет в данном случае речь? О том, чтоб поставить крестик на четырехугольнике казенной бумаги, при чем при подсчете пролетарских крестиков нет даже возможности установить, не есть ли это фашистский крест (Hackenkreuz). Принимай без сомнений, без размышлений, без вопросов, даже без тревоги в глазах новый козлиный прыжок данных богом вождей, иначе ты - ренегат и контрреволюционер! Вот тот ультиматум, который интернациональная сталинская бюрократия, как револьвер, держит у виска каждого передового рабочего.

Внешним образом кажется, что масса мирится с этим режимом и что все идет прекрасно. Но нет! Масса совсем не глина, из которой можно лепить, что угодно. Она по своему, медленно, но очень внушительно реагирует на ошибки и нелепости руководства. Она по своему сопротивлялась теории "третьего периода", бойкотируя бесчисленные красные дни. Она покидает французские унитарные синдикаты, когда не может нормальным путем противодействовать экспериментам Лозовского-Монмуссо. Не приняв "идеи" красного референдума, сотни тысяч и миллионы рабочих уклоняются от участия в нем. Это и есть расплата за преступления центристской бюрократии, которая недостойно подделывается под классового врага, но зато собственную партию крепко держит за горло.

ЧТО ГОВОРИТ СТАЛИН?

Действительно ли Сталин санкционировал авансом новый зигзаг? Никто этого не знает, как никто не знает мнений Сталина насчет испанской революции. Сталин молчит. Когда более скромные вожди, начиная с Ленина, хотели оказать влияние на политику братской партии, они произносили речи или писали статьи. Дело в том, что им было, что сказать. Сталину нечего сказать. Он хитрит с историческим процессом так же, как он хитрит с отдельными людьми. Он думает не о том, как помочь немецкому или испанскому пролетариату сделать шаг вперед, а о том, как заранее обеспечить себе самому политическое отступление.

Непревзойденным образцом двойственности Сталина в основных вопросах мировой революции является его отношение к немецким событиям в 1923 году. Напомним, что писал он Зиновьеву и Бухарину в августе того года: "Должны ли коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без с. д., созрели ли они уже для этого, - в этом, по моему, вопрос. Беря власть, мы имели в России такие резервы, как: а) мир, б) землю крестьянам, в) поддержку громадного большинства рабочего класса, г) сочувствие крестьянства. Ничего такого у немецких коммунистов сейчас нет. Конечно, они имеют по соседству Советскую страну, чего у нас не было, но что можем мы им дать в данный момент? Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты ее подхватят, они провалятся с треском. Это "в лучшем случае". А в худшем случае - их разобьют вдребезги и отбросят назад... По моему, немцев надо удержать, а не поощрять". Сталин стоял, таким образом, вправо от Брандлера, который в августе-сентябре 1923 года считал, наоборот, что завоевать власть в Германии не будет стоить никакого труда, но что трудности начнутся только на другой день после завоевания власти. Официальное мнение Коминтерна состоит ныне в том, что брандлерианцы упустили осенью 1923 года исключительную революционную ситуацию. Верховным обвинителем брандлерианцев является... Сталин. Объяснился ли он, однако, с Коминтерном по поводу своей собственной позиции в 1923 г.? Нет, в этом нет ни малейшей надобности: достаточно запретить секциям Коминтерна поднимать этот вопрос.

По тому же образцу Сталин попытается, несомненно, разыграть и вопрос о референдуме. Уличить его Тельман*1 не сможет, если б и посмел. Сталин подтолкнул через своих агентов немецкий ЦК, а сам двусмысленно отошел назад. В случае успеха новой политики, все Мануильские и Ремеле провозгласили бы, что инициатива ее принадлежит Сталину. А на случай провала Сталин сохранил полную возможность найти виноватого. В этом ведь и состоит квинт-эссенция его стратегии. В этой области он силен.
/*1 Вопрос о том, действительно ли Тельман был против последнего поворота и лишь подчинился Ремеле и Нойману, нашедшим опору в Москве, нас здесь не занимает, как чисто личный и эпизодический: дело идет о системе. Тельман не посмел апеллировать к партии и следовательно несет всю ответственность.

ЧТО ГОВОРИТ "ПРАВДА"?

А что же говорит все-таки "Правда", первая газета первой партии Коммунистического Интернационала? "Правда" не сумела дать ни одной серьезной статьи, ни одной попытки анализа положения в Германии. Из великой программной речи Тельмана она застенчиво приводит полдюжины бессодержательных фраз. Да и что может сказать нынешняя безголовая, бесхребетная, запутавшаяся в противоречиях, услужающая бюрократии "Правда"? О чем может говорить "Правда" при молчащем Сталине?

24 июля "Правда" следующим образом объясняла берлинский поворот: "Неучастие в референдуме означало бы, что коммунисты стоят за нынешний реакционный Ландтаг". Все дело сводится здесь к простому вотуму недоверия. Но почему же в таком случае коммунисты не взяли на себя инициативу референдума, почему они в течение месяцев боролись против этой инициативы, и почему они 21 июля стали перед ней вдруг на колени? Аргумент "Правды" есть запоздалый аргумент парламентского кретинизма, и только.

11 августа, после референдума, "Правда" меняет аргументацию: "Смысл участия в референдуме заключался для партии во внепарламентской мобилизации масс". Но ведь для этой именно цели, для внепарламентской мобилизации масс, назначен был день 1 августа. Не будем сейчас останавливаться на критике календарных красных дней. Но 1-го августа коммунистическая партия во всяком случае мобилизовала массы под собственными лозунгами и под собственным руководством. Почему же через неделю понадобилась новая мобилизация, притом такая, когда мобилизуемые не видят друг друга, когда никто их не может подсчитать, когда ни сами они, ни их друзья, ни их враги не могут отличить их от их смертельных врагов?

На следующий день, в номере от 12 августа, "Правда" заявляет не больше, не меньше, как то, что "результаты голосования означают... самый большой удар из всех, которые рабочий класс наносил социал-демократии до сих пор". Не будем приводить цифры статистики референдума. Они известны всем (кроме читателей "Правды"), и они бьют нелепое и постыдное бахвальство "Правды" по лицу. Лгать рабочим, пускать им пыль в глаза эти люди считают в порядке вещей.

Официальный ленинизм раздавлен и растоптан каблуками бюрократического эпигонства. Но неофициальный ленинизм жив. Пусть не думают разнуздавшиеся чиновники, что все пройдет для них безнаказанно. Научно-обоснованные идеи пролетарской революции сильнее аппарата, сильнее любой кассы, сильнее самых свирепых репрессий. Аппаратом, кассой и репрессиями наши классовые враги неизмеримо сильнее нынешней сталинской бюрократии. И тем не менее на территории России мы их победили. Мы показали, что их можно победить. Революционный пролетариат победит их всюду. Для этого ему необходима правильная политика. В борьбе со сталинским аппаратом пролетарский авангард отвоюет свое право вести политику Маркса и Ленина.

Л. Троцкий.
25 августа 1931 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 24.

 

 

Л. Троцкий.
О РАБОЧЕМ КОНТРОЛЕ НАД ПРОИЗВОДСТВОМ

(Письмо к товарищам)

В ответ на ваш запрос хочу попытаться набросать здесь, для предварительного обмена мнений, некоторые общие соображения, касающиеся лозунга рабочего контроля над производством.

Первый вопрос, который возникает при этом, таков: можно ли представить себе рабочий контроль над производством в качестве постоянного - не вечного, конечно, но очень длительного - режима? Чтоб ответить на этот вопрос, надо яснее определить себе классовую природу такого режима. У рабочих в руках - контроль. Это значит, что собственность и право распоряжения остаются в руках капиталистов. Таким образом режим имеет противоречивый характер, характеризуя собою своего рода экономическое междуцарствие.

Контроль нужен рабочим не для платонических целей, а для того, чтобы практически влиять на производственные и торговые операции предприятий. Но этого нельзя достигнуть, если контроль не переходит в той или другой форме, в тех или других пределах, в прямое распорядительство. Таким образом, в развернутом виде рабочий контроль означает своего рода экономическое двоевластие на заводе, в банке, в торговом предприятии и пр.

Чтоб быть длительным, устойчивым, "нормальным", участие рабочих в управлении производством должно было бы быть основано на классовом сотрудничестве, а не на классовой борьбе. Но такое классовое сотрудничество осуществимо лишь через верхушки профсоюзов и капиталистических объединений. Таких опытов бывало немало в Германии ("хозяйственная демократия"), Англии (мондизм) и пр. Но во всех этих случаях дело идет не о рабочем контроле над капиталом, а о прислужничестве рабочей бюрократии капиталу. Такое прислужничество, как показывает опыт, может длиться долго: в зависимости от долготерпения пролетариата.

Но чем ближе к производству, к заводу, к цеху, тем менее такой режим возможен, ибо здесь дело идет о непосредственных и жизненных интересах рабочих, и весь процесс развертывается на глазах у самих рабочих. Рабочий контроль через завкомы мыслим только на основе острой классовой борьбы, а не сотрудничества. Но это и означает двоевластие на предприятии, в тресте, в целой отрасли промышленности, во всем хозяйстве.

Какой государственный режим соответствует рабочему контролю над производством? Ясно, что власть еще не находится в руках пролетариата: иначе мы имели бы не рабочий контроль над производством, а контроль рабочего государства над производством, как вступление к режиму государственного производства на основах национализации. Речь идет у нас о рабочем контроле в обстановке капиталистического режима, при власти буржуазии. Однако, буржуазия, которая чувствует себя прочно в седле, никогда не допустит двоевластия на своих предприятиях. Рабочий контроль осуществим, следовательно, только при условии резкого изменения соотношения сил к невыгоде для буржуазии и ее государства. Контроль может быть лишь силой навязан буржуазии пролетариатом, на пути к тому моменту, когда он отнимет у нее власть, а затем и собственность на средства производства. Таким образом режим рабочего контроля, временный, переходный по самому своему существу, может соответствовать лишь периоду расшатки буржуазного государства, наступления пролетариата, отступления буржуазии, т. е. периоду пролетарской революции, понимаемой в широком смысле слова.

Если буржуа уже не хозяин, т. е. не вполне хозяин, у себя на заводе, следовательно, он не вполне хозяин и у себя в государстве. Это значит: режиму двоевластия на предприятиях соответствует режим двоевластия в государстве.

Это соответствие не нужно, однако, понимать механически, т. е. так, будто двоевластие на заводе и двоевластие в государстве появляются на свет в один и тот же день. Развернутый режим двоевластия, как один из весьма вероятных этапов пролетарской революции в каждой стране, может в разных странах развиваться по разному из различных элементов. Так, напр., при известных условиях (глубокий и затяжной экономический кризис, большая организованность рабочих на предприятиях, относительная слабость революционной партии, относительная сила государства, имеющего в резерве у себя крепкий фашизм и пр.), рабочий контроль над производством может значительно опередить развернутое политическое двоевластие в стране.

В намеченных только что общими чертами условиях, характерных как раз для Германии, двоевластие в стране может развиться именно из рабочего контроля, как из главного своего источника. На этом нужно остановиться уже для одного того, чтобы отмести тот фетишизм советской формы, который ввели в оборот Коминтерна эпигоны.

Согласно господствующему теперь официальному взгляду, пролетарская революция может совершиться только через посредство советов, причем советы должны быть созданы непосредственно для целей вооруженного восстания. Этот шаблон никуда не годится. Советы являются только организационной формой, а решается вопрос классовым содержанием политики, отнюдь не ее формой. В Германии были советы Эберта-Шейдемана. В России соглашательские советы громили в июле 1917 года рабочих и солдат. После этого Ленин считал одно время, что вооруженное восстание мы совершим, опираясь не на советы, а на завкомы. Этот расчет оказался опровергнут ходом событий, так как мы успели за полтора-два месяца до восстания завоевать важнейшие советы. Но самый пример показывает, как мало мы склонны были рассматривать советы, как панацею. Осенью 1923 года, отстаивая против Сталина и других необходимость перехода в революционное наступление, я боролся в то же время против создания советов в Германии по команде, наряду с фабзавкомами, которые фактически уже начали выполнять роль советов.

Многое говорит за то, что и при нынешнем революционном подъеме фабзавкомы в Германии, на известной стадии своего развития, смогут выполнять роль советов и заменять их. На чем основываю я это предположение? На анализе условий, при которых советы возникли в России в феврале-марте 1917 года, в Германии и в Австрии - в ноябре 1918 года. И там и здесь главными организаторами советов были меньшевики, социал-демократы, вынужденные к этому условиями "демократической" революции во время войны. В России большевикам удалось отвоевать советы у соглашателей. В Германии это не удалось, и потому советы сошли на нет.

Сейчас, в 1931 году, слово "советы" звучит совсем иначе, чем оно звучало в 1917-1918 г.г. Теперь это - синоним диктатуры большевиков, следовательно, пугало в устах социал-демократии. В Германии социал-демократы не только не возьмут на себя вторично инициативы создания советов, и не примкнут добровольно к такой инициативе, но будут до последней возможности противодействовать ей. В глазах буржуазного государства, особенно его фашистской гвардии, приступ коммунистов к созданию советов будет равносилен прямому объявлению со стороны пролетариата гражданской войны, и может следовательно вызвать решающее столкновение прежде, чем коммунистическая партия сама сочтет это целесообразным.

Все эти соображения заставляют весьма сомневаться в том, чтобы в Германии удалось создать советы, действительно охватывающие большинство рабочих, до восстания и завоевания власти. Более вероятно, на мой взгляд, что советы в Германии возникнут только на второй день после победы, уже как непосредственные органы власти.

Совсем иначе обстоит дело с завкомами. Они существуют уже сейчас. Их строят и коммунисты, и социал-демократы. В известном смысле завкомы осуществляют единый фронт рабочего класса. Эту свою функцию они будут расширять и углублять по мере революционного прилива. Их роль будет расти, как и их вмешательство в жизнь завода, города, отрасли промышленности, области, наконец, всего государства. Областные, краевые и общегосударственные съезды завкомов могут послужить базой для органов, которые фактически будут выполнять роль советов, т. е. органов двоевластия. Вовлечь в этот режим социал-демократических рабочих через посредство завкомов будет гораздо легче, чем непосредственно призвать рабочих в известный день и час к строительству советов.

Общегородской центр завкомов может вполне выполнять роль городского совета. В Германии это наблюдалось уже в 1923 году. Расширяя свои функции, ставя перед собой все более смелые задачи, создавая свои общегосударственные органы завкомы могут перерасти в советы, тесно связав социал-демократических рабочих с коммунистами, и послужить организационной опорой для восстания. После победы пролетариата такого рода завкомы-советы должны будут естественно расчлениться на завкомы, в собственном смысле слова, и на советы, как органы диктатуры пролетариата.

Всем этим мы вовсе не хотим сказать, будто создание советов до пролетарского переворота заранее и полностью исключено в Германии. Нет никакой возможности предвидеть все мыслимые варианты развития. Если б распад буржуазного государства далеко опередил пролетарскую революцию, если б фашизм расшибся или распался еще до восстания пролетариата, то могли бы сложиться условия для создания советов, как органов борьбы за власть. Разумеется, коммунисты в таком случае своевременно учли бы обстановку и выбросили бы лозунг советов. Это была бы наиболее благоприятная из всех мыслимых обстановок для пролетарского восстания. Если она сложится, ее надо использовать до конца. Но рассчитывать на нее заранее совершенно невозможно. Поскольку же коммунисты вынуждены считаться с еще достаточно крепким буржуазным государством и с резервной армией фашизма за его спиной, постольку гораздо более вероятным представляется путь через завкомы, а не через советы.

Эпигоны чисто механически усвоили ту мысль, что рабочий контроль над производством, как и советы, осуществимы только в революционных условиях. Если сталинцы попытаются привести свои предрассудки в известную систему, то они вероятно будут рассуждать следующим образом: рабочий контроль, как своего рода экономическое двоевластие, немыслим без политического двоевластия в стране, которое, в свою очередь, немыслимо без противопоставления советов буржуазной власти; следовательно - так склонны будут умозаключать сталинцы - выдвигать лозунг рабочего контроля над производством допустимо лишь одновременно с лозунгом советов.

Из всего сказанного выше совершенно ясно, насколько ложно, схематично и безжизненно такого рода построение. На практике оно превращается в своеобразный ультиматум, который партия ставит рабочим; я, партия, разрешу вам бороться за рабочий контроль лишь в том случае, если вы согласитесь одновременно строить советы. Но в том то и дело, что эти два процесса вовсе не должны обязательно идти параллельно и одновременно. Под влиянием кризиса, безработицы и грабительских манипуляций капиталистов рабочий класс, в лице своего большинства, может оказаться готов бороться за уничтожение коммерческой тайны и за контроль над банками, торговлей и производством прежде, чем он придет к необходимости революционного завоевания власти.

Встав на путь контроля над производством, пролетариат будет уже неизбежно толкаться в сторону захвата власти и средств производства. Вопросы кредита, сырья, сбыта немедленно выводят контроль за стены изолированного предприятия. В такой высоко-индустриальной стране, как Германия, одни вопросы экспорта и импорта сразу должны будут поднять рабочий контроль до общегосударственных задач и противопоставить центральные органы рабочего контроля официальным органам буржуазного государства. Непримиримые по самому существу своему противоречия режима рабочего контроля будут неизбежно обостряться по мере расширения его арены и задач, и скоро станут невыносимыми. Выход из этих противоречий, может быть найден, либо в завоевании власти пролетариатом (Россия), либо в фашистской контрреволюции, устанавливающей голую диктатуру капитала (Италия). Именно в Германии, с ее сильной социал-демократией, борьба за рабочий контроль над производством вероятнее всего представит собою первый этап единого революционного фронта рабочих, предшествующий их открытой борьбе за власть.

Можно ли, однако, выбросить лозунг рабочего контроля уже сейчас? Достаточно ли для этого "созрела" революционная обстановка? На этот вопрос трудно ответить со стороны. Нет такого измерителя, который позволил бы сразу и безошибочно определить число градусов революционной обстановки. Ее приходится проверять в действии, в борьбе, при помощи самых разнообразных измерителей. Одним из этих измерителей, пожалуй, одним из важнейших в настоящих условиях, является как раз лозунг рабочего контроля над производством.

Значение этого лозунга состоит прежде всего в том, что на его основе можно подготовить единый фронт коммунистических рабочих с социал-демократами, беспартийными, христианскими рабочими и пр. Решающее значение имеет поведение социал-демократических рабочих. Единый революционный фронт коммунистов и социал-демократов - ведь это и есть то основное политическое условие, которого не хватает в Германии для непосредственно революционной ситуации. Наличие сильного фашизма является конечно серьезным препятствием на пути к победе. Но фашизм может сохранять притягательную силу только при условии раздробленности и слабости пролетариата, при отсутствии у него возможности вывести немецкий народ на дорогу победоносной революции. Единый революционный фронт рабочего класса сам по себе уже означает смертельный политический удар фашизму.

Вот почему, отмечу мимоходом, сугубо преступный характер имеет политика Правления германской компартии в вопросе о референдуме. Самый злой враг не мог бы придумать более верного средства восстановить рабочих социал-демократов против коммунистической партии и задержать развитие политики единого революционного фронта.

Теперь эту ошибку надо поправлять. Лозунг рабочего контроля может этому чрезвычайно помочь. Но нужен правильный подход. Брошенный без подготовки, в порядке бюрократического приказа, лозунг рабочего контроля может не только оказаться холостым выстрелом, но еще более скомпрометировать партию в глазах рабочих масс, подорвав к ней доверие и среди тех рабочих, которые сегодня голосуют за нее. Прежде, чем официально выдвинуть этот крайне ответственный боевой лозунг, нужно хорошо прощупать обстановку и подготовить почву.

Начать надо снизу, с завода, с цеха. Надо проверить и примерять вопросы рабочего контроля на жизни нескольких типических промышленных, банковских и торговых предприятий. Надо взять за точку отправления особенно яркие случаи спекуляции, скрытого локаута, злостного преуменьшения прибылей с целью снижения зарплаты, или злостного преувеличения себестоимости с той же целью и пр. В предприятии, которое стало жертвой подобного рода махинаций, надо, через рабочих-коммунистов прощупать настроение остальной рабочей массы, прежде всего рабочих с.-д.: в какой мере они готовы откликнуться на требование отмены коммерческой тайны и установления контроля рабочих над производством? Начать надо с чисто деловой постановки вопроса, по ярким частным поводам, вести настойчивую пропаганду, измеряя таким образом силу сопротивления социал-демократического консерватизма. Это и будет одним из наилучших способов определения того, в какой мере "созрела" революционная ситуация.

Предварительное прощупыванье почвы предполагает одновременно теоретическую и пропагандистскую разработку вопроса партией, серьезное и деловое инструктирование передовых рабочих, прежде всего членов завкомов, видных работников профсоюзов и пр. Только ход этой подготовительной работы, т. е. степень ее успешности, может подсказать, в какой момент партия от пропаганды может переходить к развернутой агитации и к непосредственным практическим действиям под лозунгом рабочего контроля.

Политика левой оппозиции в этом вопросе достаточно ясно вытекает, по крайней мере, в основных своих чертах, из сказанного выше. Дело идет на первых порах о пропаганде правильной принципиальной постановки вопроса и об одновременном изучении конкретных условий борьбы за рабочий контроль. Оппозиция должна в малом масштабе, в скромных размерах, отвечающих ее силам, приступить к той подготовительной работе, которая выше охарактеризована, как ближайшая задача партии. На почве этой задачи оппозиция должна искать связи с коммунистами, работающими в фабзавкомах и профсоюзах, разъяснять им наше понимание общей обстановки и учиться через них тому, как применять наше правильное понимание развития революции к конкретным условиям завода и цеха.

ПС. На этом я хотел закончить, но мне приходит в голову, что сталинцы могут сделать такого рода возражение: вы готовы "снять" для Германии лозунг советов; между тем вы нас жестоко критиковали и обличали за то, что мы отказались в свое время выставить лозунг советов в Китае. На самом деле такого рода "возражение" представляет собою самый низкопробный софизм, основанный все на том же организационном фетишизме, т. е. на отождествлении классового существа с организационной формой. Если бы сталинцы в свое время заявили, что в Китае имеются причины, препятствующие применению советской формы, и предложили другую организационную форму единого революционного фронта масс, более приспособленную к китайским условиям, мы, разумеется, отнеслись бы к такому предложению со всем вниманием. Но ведь нам предложили заменить советы Гоминданом, т. е. закабалением рабочих капиталистам. Спор шел о классовом существе организации, а вовсе не об ее организационной "технике". Но тут же нужно прибавить, что именно в Китае не было никаких субъективных препятствий для строительства советов, если иметь в виду сознание масс, а не тогдашних сталинских союзников, Чан-Кай-Ши и Ван-Тин-Вея. Никаких социал-демократических, консервативных традиций у китайских рабочих нет. Энтузиазм по отношению к Советскому Союзу был поистине безраздельным. Даже нынешнее крестьянское движение в Китае стремится принять советские формы. Тем более общим было стремление масс к советам в 1925 - 27 г.г.

Л. Троцкий.
20 августа 1931 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 24.

 

 

Л. Троцкий.
ДВА ПИСЬМА ОБ ИСПАНСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ*1

/*1 Письма печатаются в выдержках. Ред.

30 июля 1931 г.

По сообщению т. Н. ЦК испанской компартии произвел решительный поворот в своей политике...

Из слов т. Н. вытекает, что испанский ЦК, сохраняя формально лозунг "демократической диктатуры", решительно изменяет свою политику в двух пунктах: во-первых, он становится на путь борьбы за демократические лозунги. Во-вторых, он готов применять политику единого фронта.

Мы имеем здесь ясную и несомненную победу левой оппозиции. Насколько глубок и серьезен поворот испанских сталинцев вопрос особый, причем тот или другой ответ на него зависит в значительной степени от нашей собственной политики. Но, во всяком случае, самый факт поворота является непосредственным плодом критики левой оппозиции... Прогрессивной силой внутри коммунизма является только фракция левой оппозиции... От ее успехов зависят успехи коммунизма и, в частности, успехи испанской революции.

Как же должны мы реагировать на поворот испанских сталинцев? На этот счет у нас есть уже серьезный опыт, правда, главным образом опыт ошибок. Когда французские сталинцы, в значительной мере под влиянием нашей критики, решили отступить от фантастической политики "третьего периода", старое руководство Лиги объявило заранее, что авантюризм сменяется оппортунизмом и что левой оппозиции надо идти своей дорогой, как если бы ничего не произошло. В свое время мы критиковали эту формалистическую и безжизненную политику, которая имела своим последствием то, что французская Лига упустила в высшей степени благоприятную обстановку для сближения с пролетарским ядром партии. Надо надеяться, что эта ошибка не будет повторена в Испании.

В кратком письме т. н. подчеркивает два обстоятельства, имеющие исключительно важное значение для политики испанской левой в настоящий период: официальная партия сделала или, по крайней мере, провозгласила ряд шагов, направленных в сторону политики большевиков-ленинцев; наоборот, руководство каталанской Федерации все более и более погрязает в путанице оппортунизма и мелкобуржуазного национализма. Официальная партия делала до сих пор все, для того, чтобы отождествить левую оппозицию с путаницей Маурина. Сейчас представляется исключительно благоприятная возможность, чтобы рассеять это недоразумение...

Левая оппозиция должна подвергнуть поворот испанского ЦК серьезному анализу - без наивной доверчивости, но и без сектантской предвзятости. То, что нами завоевано, должно быть нами же ясно констатировано и учтено. Где разногласия остались, они должны быть охарактеризованы без смягчений и прикрас.

Чем скорее и решительнее левая оппозиция будет реагировать на поворот в направлении сближения с партией, тем выгоднее это будет для левой оппозиции, для партии, для испанской революции.

2-ое августа 1931 г.

Цель настоящего письма - обменяться мнениями по поводу бурного стачечного движения в Испании. В своей второй брошюре об испанской революции я подробно останавливался на одной из возможных перспектив: революционное массовое движение бурно развивается без правильного руководства, и приводит ко взрыву, который силы контрреволюции могут использовать для разгрома пролетариата. Из такой перспективы, как указано уже в самой брошюре, вовсе не вытекает, разумеется, для коммунистов роль тормоза революционного движения. Я не сомневаюсь, что у нас на этот счет разногласий не будет. Но я хочу несколько подробнее остановиться на вопросе, так как он может получить большое практическое значение.

Прежде всего необходимо отдать себе ясный отчет в том, что бурный стихийный стачечный разлив совершенно неизбежно вытекает из характера самой революции, являясь в известном смысле ее основой. Подавляющее большинство испанского пролетариата не знает организации. За время диктатуры выросло новое поколение рабочих, лишенное самостоятельного политического опыта. Революция пробуждает - и в этом ее сила - самые отсталые, самые забитые, самые угнетенные трудящиеся массы. Формой их пробуждения является стачка. Через посредство стачки разные слои и группы пролетариата заявляют о себе, перекликаются друг с другом, проверяют свою силу и силу своих врагов. Один слой заражает и пробуждает другой. Все это в совокупности делает абсолютно неизбежным нынешнее стачечное половодье. Коммунисты меньше всего могут пугаться его, ибо в нем-то и выражается творческая сила революции. Только через эти стачки, со всеми их ошибками, "излишествами", "эксцессами" - пролетариат поднимается на ноги, собирается воедино, начинает чувствовать и сознавать себя, как класс, как живая историческая сила. Революции никогда еще не совершались под дирижерскую палочку. Эксцессы, ошибки, жертвы - все это неизбежно вытекает из природы самой революции.

Если бы коммунистическая партия сказала рабочим: "Я еще слишком слаба, чтобы руководить вами, поэтому подождите, не напирайте, не вступайте в стачечные бои, дайте мне окрепнуть", - то партия сделала бы себя безнадежно смешной, пробуждающиеся массы перешагнули бы через нее и, вместо того, чтобы окрепнуть, партия ослабела бы.

Даже, если вполне правильно предвидеть известную историческую опасность, это еще отнюдь не значит, что ее можно устранить при помощи голого резонерства. Нет, устранить опасность можно только имея необходимую силу. А чтоб стать силой коммунистическая партия должна полностью стать на почву развивающегося "стихийного" или полу-стихийного стачечного движения, не для того, чтобы тормозить его, а для того, чтобы учиться руководить им и в процессе боевого руководства приобретать авторитет и силу.

Было бы ошибочным считать, что нынешнее движение вызывается анархо-синдикалистами. Эти последние сами находятся под непреодолимым напором снизу. Руководящий слой синдикалистов изо всей силы хотел бы тормозить движение. Субъекты вроде Пестанья вероятно уже сегодня сговариваются за кулисами с предпринимателями и администрацией о том, как лучше ликвидировать стачки. Завтра многие из этих господ окажутся палачами рабочих, причем, расстреливая рабочих, они, как русские меньшевики, будут читать проповеди против "стачечного азарта" и пр.

Можно не сомневаться, что именно по этой линии пойдет дифференциация среди анархо-синдикалистов. Более революционное крыло будет приходить во все большее противоречие с синдикал-реформистами. Из среды этого левого крыла будут неизбежно выходить путчисты, героические авантюристы, индивидуальные террористы и проч.

Разумеется, мы ни одной из разновидностей авантюризма покровительствовать не можем. Но мы должны заранее себе отдать отчет о том, что приближаться к нам будет не правое крыло, борющееся против стачек, а левое, революционное синдикалистское крыло. Элементы авантюризма смогут быть тем легче преодолены, чем яснее и скорее революционные синдикалисты убедятся на деле, что коммунисты не резонеры, а борцы.

Официальную партию сейчас обвиняют в авантюристской политике в области стачек. Я лично не могу об этом судить за недостатком данных. Общая установка партии в предшествующий период делает, однако, это обвинение вполне вероятным. Но именно поэтому есть опасность того, что обжегши пальцы, партия может круто повернуть вправо. Величайшим несчастьем было бы, если бы рабочие массы пришли к выводу, что коммунисты, как и синдикалисты, типа Пестанья, хотят сверху вниз поучать массы вместо того, чтобы вместе с ними подниматься снизу вверх.

Резюмирую. Опасность "июньских дней" остается несомненно самой грозной опасностью в перспективе. Но более непосредственной опасностью для коммунизма может стать отвлеченное резонерство, "умничанье", абстрактное уговаривание, которое революционным рабочим будет казаться просто пессимистическим карканьем.

Левая оппозиция не должна ни на минуту забывать, что опасности, вырастающие из развития революции, побеждаются не выжидательной осторожностью, а смелостью, смелостью и еще раз смелостью.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 24.

 

 

Л. Троцкий.
КЛЮЧ К МЕЖДУНАРОДНОМУ ПОЛОЖЕНИЮ - В ГЕРМАНИИ

Цель настоящих строк - наметить хотя бы самыми общими чертами, как складывается в настоящий момент мировое политическое положение - в результате основных противоречий упадочного капитализма, осложненных и обостренных грозным торгово-промышленным и финансовым кризисом. Бегло намеченные ниже соображения, далеко не охватывающие всех стран и всех вопросов, подлежат дальнейшей серьезной коллективной разработке.

1. Испанская революция создала общие политические предпосылки для непосредственной борьбы пролетариата за власть. Синдикалистские традиции испанского пролетариата сразу обнаружились, как одно из главных препятствий на пути развития революции. Коминтерн оказался застигнут событиями врасплох. Совершенно бессильная в начале революции коммунистическая партия заняла ложную позицию во всех основных вопросах. Испанский опыт показал, - напомним снова, - каким страшным орудием дезорганизации революционного сознания передовых рабочих является нынешнее руководство Коминтерна! Чрезвычайное отставание пролетарского авангарда от развития событий, политически распыленный характер героической борьбы рабочих масс, фактическая взаимная страховка анархо-синдикализма и социал-демократии - таковы основные политические условия, которые дали республиканской буржуазии в союзе с социал-демократией возможность восстановить аппарат репрессий и, нанося восстающим массам удар за ударом, сосредоточить в руках правительства значительную политическую власть.

На этом примере мы видим, что фашизм вовсе не является единственным средством буржуазии в борьбе с революционными массами. Режим, который существует сейчас в Испании, больше всего отвечает понятию керенщины, т. е. последнего (или "предпоследнего") "левого" правительства, которое только может выдвинуть буржуазия в борьбе против революции. Но такого рода правительство вовсе не означает необходимо слабость и прострацию. При отсутствии сильной революционной партии пролетариата комбинация полуреформ, левых фраз, левейших жестов и репрессий может сослужить буржуазии более действительную службу, чем фашизм.

Незачем говорить, что испанская революция не закончена. Она не разрешила самых элементарных своих задач (аграрный, церковный и национальный вопросы) и отнюдь не исчерпала революционные ресурсы народных масс. Буржуазная революция больше того, что она дала, дать не сможет. По отношению же к пролетарской революции нынешнее внутреннее положение в Испании может быть названо предреволюционным, но никак не более того. Весьма вероятно, что наступательное развитие испанской революции получит более или менее затяжной характер. Этим исторический процесс как бы открывает испанскому коммунизму новый кредит.

2. Положение в Англии также можно с известным правом назвать предреволюционным, если только строго условиться, что между предреволюционным и непосредственно революционным положением может пройти период в несколько лет, с частичными приливами и отливами. Экономическое положение Англии достигло крайней остроты. Но политическая надстройка в этой архи-консервативной стране чрезвычайно отстает от изменений в экономическом базисе. Прежде, чем пустить в ход новые политические формы и методы, все классы английской нации пытаются еще и еще раз обыскать старые кладовые, перелицевать старые дедушкины и бабушкины платья и пр. Факт таков, что в Англии, несмотря на грозный национальный упадок, все еще нет ни значительной революционной партии, ни ее антипода - фашистской партии. Благодаря этому буржуазия получила возможность мобилизовать большинство народа под "национальным" знаменем, т. е. под самым пустым из всех возможных лозунгов. В предреволюционной обстановке гигантское политическое преобладание получил архи-тупоумный консерватизм. На приспособление политической надстройки к реальному экономическому и международному положению страны понадобится, по всей вероятности не один месяц, может быть, и не один год.

Нет никаких оснований думать, что крушение "национального" блока - а такое крушение неизбежно в сравнительно недалеком будущем - непосредственно приведет либо к пролетарской революции (другой революции в Англии, разумеется, не может быть), либо к торжеству "фашизма". Наоборот, с гораздо большей вероятностью можно предположить, что на пути к революционной развязке Англия пройдет еще через длительный период радикально-демократически-социально-пацифистской демагогии, ллойд-джорджиады и лейборизма. Можно, таким образом, не сомневаться, что историческое развитие Англии предоставит еще значительный период британскому коммунизму, чтобы превратиться в действительную партию пролетариата к тому моменту, когда развязка надвинется вплотную. Из этого, однако, вовсе не вытекает, что можно и дальше терять время на гибельные эксперименты и центристские зигзаги. В нынешней мировой обстановке время является самым дорогим видом сырья.

3. Франция, которую мудрецы Коминтерна полтора-два года тому назад помещали "в переднем ряду революционного подъема", является на самом деле самой консервативной страной не только в Европе, но, пожалуй, и во всем мире. Относительная устойчивость капиталистического режима Франции коренится в значительной мере в ее отсталости. Кризис в ней сказывается слабее, чем в других странах. В финансовой области Париж даже тянется равняться с Нью-Йорком. Нынешнее финансовое "благополучие" французской буржуазии непосредственным своим источником имеет версальский грабеж. Но именно версальский мир таит в себе главную угрозу для всего режима французской республики. Между численностью населения, производительными силами и национальным доходом Франции, с одной стороны, и ее нынешним международным положением, с другой, существует вопиющее противоречие, которое неизбежно приведет ко взрыву. Чтоб поддерживать свою недолговечную гегемонию, Франция, как "национальная", так и радикально-социалистическая, вынуждена опираться во всем мире на самые реакционные силы, на самые архаические формы эксплуатации, на гнусную румынскую клику, на растленный режим Пилсудского, на диктатуру военщины в Югославии, поддерживать раздробление немецкой нации (Германия и Австрия), отстаивать польский коридор в Восточной Пруссии, помогать японской интервенции в Манчжурии, толкать японскую военную клику против СССР, выступать, как главный враг освободительного движения колониальных народов, и прочее и прочее. Противоречие между второстепенной ролью Франции в мировом хозяйстве и ее чудовищными привилегиями и претензиями в мировой политике будет обнаруживаться с каждым месяцем все более явственно, будет нагромождать опасность на опасность, расшатывать внутреннюю устойчивость, порождать тревогу и недовольство народных масс и вызывать все более глубокие политические сдвиги. Эти процессы, несомненно, обнаружатся уже во время ближайших парламентских выборов.

Но, с другой стороны, все заставляет предполагать, что, если не произойдет крупных событий вне страны (победа революции в Германии или, наоборот, победа фашизма), развитие внутренних отношений в самой Франции пойдет в ближайший период сравнительно "планомерно", что открывает перед коммунизмом возможность использовать для своего упрочения значительный подготовительный период, до наступления предреволюционной и революционной ситуации.

4. В Соединенных Штатах, самой могущественной стране капитала, нынешний кризис с поразительной силой обнажил ужасающие социальные противоречия. От небывалого периода процветания, поражавшего весь мир фейерверком миллионов и миллиардов, Соединенные Штаты сразу перешли к безработице миллионов, к периоду самой страшной, биологической нищеты трудящихся. Такое гигантское социальное потрясение не может пройти бесследно для политического развития страны. Сегодня еще трудно установить, по крайней мере, со стороны, сколько-нибудь значительную радикализацию американских рабочих масс. Можно предположить, что сами массы в такой мере застигнуты врасплох катастрофическим переломом конъюнктуры, так придавлены и оглушены безработицей или страхом перед безработицей, что еще не успели сделать самые элементарные политические выводы из обрушившегося на них бедствия. На это нужно известное время. Но выводы будут сделаны. Грандиозный экономический кризис, принявший характер социального кризиса, неизбежно превратится в кризис политического сознания американского рабочего класса. Весьма возможно, что революционная радикализация широких рабочих слоев обнаружится не в период наибольшего упадка конъюнктуры, а, наоборот, на повороте к оживлению и подъему. Так или иначе, но в жизни американского пролетариата и народа в целом нынешний кризис откроет новую эпоху. Можно ждать серьезных перетасовок и потасовок в среде правящих партий, новых попыток создания третьей партии и пр. Профессиональное движение, при первых признаках перелома конъюнктуры вверх, остро почувствует потребность вырваться из тисков подлой бюрократии Американской Федерации Труда. Вместе с тем пред коммунизмом откроются необозримые возможности.

В прошлом Америка не раз уже знала бурные вспышки революционных или полуреволюционных массовых движений. Они каждый раз быстро угасали, как потому, что Америка вступала каждый раз в новую полосу бурного экономического подъема, так и потому, что движения сами по себе характеризовались грубым эмпиризмом и теоретической беспомощностью. Оба эти условия теперь остались позади. Новый экономический подъем (а его нельзя считать заранее исключенным) должен будет опираться не на внутреннее "равновесие", а на нынешний мировой экономический хаос. Американский капитализм вступит в эпоху чудовищного империализма, непрерывного роста вооружений, вмешательств в дела всего мира, военных конфликтов и потрясений. С другой стороны, в лице коммунизма радикализирующиеся массы американского пролетариата имеют - или, вернее, при условии правильной политики, могут иметь, - уже не старую смесь эмпирики, мистики и шарлатанства, а научно-обоснованную доктрину, стоящую на уровне событий. Эти коренные изменения позволяют с уверенностью предвидеть, что неизбежный и сравнительно близкий революционный перелом в американском пролетариате будет уже не прежним легко потухающим "соломенным огнем", а началом настоящего революционного пожара. Коммунизм в Америке может с уверенностью идти на встречу своему великому будущему.

5. Царская авантюра в Манчжурии привела к русско-японской войне; война - к революции 1905 года. Нынешняя японская авантюра в Манчжурии может привести к революции в Японии.

Феодально-военный режим страны в начале этого века еще с успехом служил интересам молодого японского капитализма. Но за последнюю четверть века капиталистическое развитие внесло чрезвычайное разложение в старые социальные и политические формы. Япония уже несколько раз с того времени шла к революции. Но в ней не хватало крепкого революционного класса, чтобы выполнить поставленные развитием задачи. Манчжурская авантюра может ускорить революционную катастрофу японского режима.

Нынешний Китай, как он ни ослаблен диктатурой гоминдановских клик, глубоко отличается от того Китая, который Япония, вслед за европейскими державами, насиловала в прошлом. Китай не в силах сразу выбросить японские экспедиционные войска, но национальное сознание и активность китайского народа чрезвычайно выросли, через военную выучку прошли сотни тысяч, миллионы китайцев. Китайцы будут импровизировать все новые и новые армии. Японцы будут себя чувствовать осажденными. Железные дороги будут гораздо больше служить военным целям, чем хозяйственным. Придется посылать все больше и больше войск. Разрастаясь, манчжурская экспедиция станет истощать хозяйственный организм Японии, увеличивать недовольство внутри страны, обострять противоречия и тем ускорять революционный кризис.

6. В Китае необходимость решительной обороны против империалистического вторжения также должна вызвать серьезные внутренние политические последствия. Режим Гоминдана вырос из национального революционного движения масс, использованного и задушенного буржуазными милитаристами (при содействии сталинской бюрократии). Именно поэтому нынешний режим, противоречивый и шаткий, неспособен на военно-революционную инициативу. Необходимость обороны против японских насильников будет все больше направляться против гоминдановского режима, питая революционные настроения масс. В этих условиях пролетарский авангард, при правильной политике, может наверстать то, что было так трагически упущено в течение 1924 - 1927 годов.

7. Нынешние события в Манчжурии показывают в частности, как наивны были те господа, которые требовали от советского правительства простого возвращения Китайско-Восточной дороги Китаю. Это значило бы добровольно передать ее Японии, в руках которой дорога стала бы важным орудием как против Китая, так и против СССР. Если до сих пор что удерживало военные клики Японии от интервенции в Манчжурии и если что может и сейчас еще удержать их в пределах осторожности, так это тот факт, что Восточно-Китайская дорога представляет собственность советов.

8. Не может ли, однако, манчжурская авантюра Японии привести ее к войне с СССР? Разумеется, это не исключено даже при самой разумной и осторожной политике советского правительства. Внутренние противоречия феодально-капиталистической Японии явно лишили равновесия ее правительство. В подстрекателях (Франция!) недостатка нет. А из исторического опыта царизма на Дальнем Востоке мы знаем, на что способна потерявшая равновесие военно-бюрократическая монархия.

Завязывающаяся на Дальнем Востоке борьба ведется, разумеется, не из-за железной дороги, а из-за вопроса о судьбе всего Китая. В этой гигантской исторической борьбе советское правительство не может быть нейтрально, не может одинаково относиться к Китаю и к Японии. Оно обязано быть полностью и целиком на стороне китайского народа. Только несокрушимая верность советского правительства освободительной борьбе угнетенных народов может действительно оградить Советский Союз с Востока, со стороны Японии, Англии, Франции, Соединенных Штатов.

В каких формах советское правительство будет в ближайший период помогать борьбе китайского народа, зависит от конкретных исторических обстоятельств. Но если нелепо было бы ранее добровольно отдавать Восточную дорогу Японии, то столь же нелепо было бы подчинять всю политику на Дальнем Востоке вопросу о Китайско-Восточной дороге. Многое говорит за то, что поведение японской военной клики в этом вопросе имеет сознательно провокационный характер. За этой провокацией непосредственно стоит правящая Франция. Цель провокации - связать Советский Союз на Востоке. Тем больше выдержки и дальнозоркости требуется со стороны советского правительства.

Основные условия Востока: огромные пространства, неисчислимые человеческие массы, экономическая отсталость - придают всем процессам медленный, затяжной, ползучий характер. Непосредственная или острая опасность с Дальнего Востока существованию Советского Союза, во всяком случае, не грозит. Главные события будут в ближайшее время развиваться в Европе. Здесь могут раскрыться великие возможности, но отсюда же угрожают и великие опасности. Пока что на Дальнем Востоке связала свои руки лишь Япония. Советскому Союзу сейчас нужно держать свои руки свободными.

9. На мировом политическом фоне, отнюдь не мирном, резко выделяется положение в Германии. Экономические и политические противоречия достигли здесь неслыханной остроты. Развязка надвигается вплотную. Приблизился тот момент, когда предреволюционное положение должно превратиться в революционное или - в контрреволюционное. От того, в каком направлении пойдет развязка германского кризиса, будет зависеть на много-много лет не только судьба самой Германии (что уже само по себе очень много), но и судьба Европы, судьба всего мира.

Социалистическое строительство СССР, ход испанской революции, развитие предреволюционной ситуации в Англии, дальнейшая судьба французского империализма, судьба революционного движения в Китае и Индии - все это прямо и непосредственно упирается в вопрос о том, кто победит в течение ближайших месяцев в Германии: коммунизм или фашизм?

10. После прошлогодних сентябрьских выборов в Рейхстаг правление германской компартии утверждало, что фашизм достиг своей кульминации, и что отныне он будет быстро разваливаться, очищая дорогу пролетарской революции. Левая коммунистическая оппозиция (большевики-ленинцы) издевались тогда над этим легковесным оптимизмом. Фашизм есть продукт двух условий: острого социального кризиса, с одной стороны, революционной слабости германского пролетариата, с другой. Слабость пролетариата, в свою очередь, слагается из двух элементов: из особой исторической роли социал-демократии, этой все еще могущественной капиталистической агентуры в рядах пролетариата, и из неспособности центристского руководства компартии объединить рабочих под знаменем революции.

Субъективным фактором является для нас компартия, ибо социал-демократия есть объективное препятствие, которое надо устранить. Фашизм стал бы действительно рассыпаться на куски, если б компартия сумела объединить рабочий класс, превратив его тем самым в могучий революционный магнит для всех угнетенных масс народа. Но политика компартии со времени сентябрьских выборов только усугубляла ее несостоятельность: пустозвонство насчет "социал-фашизма", заигрывание с шовинизмом, подделка под настоящий фашизм с целью базарной конкуренции с ним, преступная авантюра "красного референдума" - все это не позволяет компартии стать вождем пролетариата и народа. Она привлекла за последние месяцы под свое знамя лишь те новые элементы, которые величайший кризис почти насильственно толкал в ее ряды. Социал-демократия, несмотря на гибельные для нее политические условия, благодаря помощи компартии, сохранила главную массу своих сторонников, отделавшись пока что значительными, правда, но все же второстепенными потерями. Что же касается фашизма, то он, вопреки недавнему бахвальству Тельмана, Реммеле и других и в полном соответствии с прогнозом большевиков-ленинцев, сделал с сентября прошлого года новый огромный скачек вперед. Руководство Коминтерна ничего не умело ни предвидеть, ни предупредить. Оно лишь регистрирует поражения. Его резолюции и прочие документы представляют собою - увы! - лишь фотографию задней части исторического процесса.

11. Час решения приблизился. Между тем Коминтерн не хочет, вернее сказать, боится отдать себе отчет в действительном характере нынешнего мирового положения. Президиум Коминтерна отделывается пустыми агитационными бумажками. Руководящая партия Коминтерна, ВКП, не заняла никакой позиции. "Вожди мирового пролетариата" точно набрали воды в рот. Они думают отмолчаться. Они собираются отсидеться. Они надеются переждать. Политику Ленина они подменили... политикой страуса. Приближается вплотную один из тех узловых моментов истории, когда Коминтерн, после ряда больших, но все же "частных" ошибок, подрывавших и расшатывавших его силы, накопленные в первое пятилетие существования, рискует совершить основную, роковую ошибку, которая может смести Коминтерн, как революционный фактор, с политической карты на целую историческую эпоху.

Пусть слепцы и трусы не замечают этого. Пусть клеветники и наемные журналисты обвиняют нас в союзе с контрреволюцией. Ведь контрреволюция это, как известно, вовсе не то, что укрепляет мировой империализм, а то, что мешает пищеварению коммунистического чиновника. Большевиков-ленинцев клевета не испугает и не остановит в выполнении их революционного долга. Ничего нельзя замалчивать и смягчать. Надо ясно и громко сказать передовым рабочим: после "третьего периода" авантюризма и хвастовства наступил уже "четвертый период" - паники и капитуляции.

12. Если молчание нынешних вождей ВКП перевести на членораздельный язык, то оно означает: "оставьте нас в покое". Внутренние затруднения в СССР чрезвычайно велики. Не регулируемые экономические и социальные противоречия продолжают обостряться. Деморализация аппарата, как неизбежный продукт плебисцитарного режима, приняла поистине угрожающие размеры. Политические отношения и, прежде всего, отношения внутри партии, отношения между деморализованным аппаратом и распыленной массой натянуты, как тугая струна. Вся мудрость бюрократа в том, чтобы выждать, оттянуть. Положение в Германии явно грозит потрясениями. Но именно потрясений сталинский аппарат боится больше всего. "Оставьте нас в покое! Дайте нам выбраться из наиболее острых внутренних противоречий. А там... видно будет". Таково настроение верхов сталинской фракции. Именно оно скрывается за скандальным молчанием "вождей" в такой момент, когда элементарнейший революционный долг их состоит в том, чтоб высказаться ясно и отчетливо.

13. Нет ничего удивительного, если вероломное молчание московского руководства стало сигналом для паники берлинских вождей. Теперь, когда надо готовиться к тому, чтобы вести массы в решающие бои, правление германской компартии проявляет растерянность, виляет и отделывается фразами. К самостоятельной ответственности эти люди не привыкли. Они больше всего мечтают сейчас о том, нельзя ли как-нибудь доказать, что "марксизм-ленинизм" требует уклонения от боя?

Законченной теории на этот счет еще как будто не создано. Но она уже носится в воздухе. Она передается из уст в уста и сквозит в статьях и речах. Смысл этой теории таков: фашизм растет неудержимо; его победа все равно неизбежна; вместо того, чтоб "слепо" бросаться в борьбу и дать себя разбить, лучше осторожно отступить, предоставить фашизму овладеть властью и скомпрометировать себя. Тогда, - о, тогда! - мы себя покажем.

Авантюризм и легкомыслие, по законам политической психологии, сменились прострацией и капитулянтством. Победа фашистов, считавшаяся год тому назад немыслимой, сейчас считается уже обеспеченной. Какой-нибудь Куусинен, вдохновляемый за кулисами каким-нибудь Радеком, подготовляет для Сталина гениальную стратегическую формулу: своевременно отступить, вывести революционные войска из полосы огня, подставить фашистам ловушку в виде... государственной власти.

Если б эта теория утвердилась в германской компартии и определила ее политический курс в ближайшие месяцы, это означало бы со стороны Коминтерна предательство не меньшего исторического объема, чем предательство социал-демократии 4 августа 1914 года, - притом с еще более страшными последствиями.

Обязанность левой оппозиции бить тревогу: руководство Коминтерна ведет германский пролетариат к грандиозной катастрофе, суть которой - в панической капитуляции перед фашизмом.

14. Приход "национал-социалистов" к власти означал бы прежде всего истребление цвета германского пролетариата, разрушение его организаций, искоренение в нем веры в себя и в свое будущее. В соответствии с гораздо большей зрелостью и остротой социальных противоречий в Германии, адская работа итальянского фашизма показалась бы, вероятно, бледным и почти гуманным опытом по сравнению с работой германского национал-социализма.

Отступить? говорите вы, вчерашние пророки "третьего периода". Вожди и учреждения могут отступить. Отдельные лица могут скрыться. Но рабочему классу пред лицом фашистской власти некуда будет отступать и негде скрываться. Если допустить, в самом деле, чудовищное и невероятное, т. е., что партия действительно уклонится от боя и тем выдаст пролетариат с головою его смертельному врагу, то это значило бы лишь одно: жестокие бои разразились бы не до прихода фашистов к власти, а после этого, т. е. в условиях, в десятки раз более выгодных для фашизма, чем сейчас. Борьба преданного собственным руководством, застигнутого врасплох, дезориентированного, отчаявшегося пролетариата против фашистского режима превратилась бы в ряд страшных, кровавых и безысходных конвульсий. Десять пролетарских восстаний, десять поражений, одно за другим, не могли бы так обескровить и обессилить германский рабочий класс, как обессилило бы его отступление перед фашизмом в настоящий момент, когда еще только предстоит решение вопроса о том, кому стать хозяином в немецком доме.

15. Фашизм еще не у власти. Путь к власти для него еще не открыт. Вожди фашизма еще боятся дерзать: они понимают, что ставка велика, что дело идет о головах. В этих условиях только капитулянтские настроения в коммунистических верхах могут неожиданно упростить и облегчить задачу.

Если сейчас даже влиятельные круги буржуазии опасаются фашистского эксперимента, именно потому, что не хотят потрясений, долгой и грозной гражданской войны, то капитулянтская политика официального коммунизма, открывающая фашизму дорогу к власти, толкнула бы полностью в сторону фашизма и средние классы, и еще колеблющиеся слои мелкой буржуазии, и значительные слои самого пролетариата.

Разумеется, когда-нибудь торжествующий фашизм падет жертвой объективных противоречий и собственной несостоятельности. Но непосредственно, для обозримого будущего, для ближайших 10 - 20 лет, победа фашизма в Германии означала бы перерыв в развитии революционной преемственности, крушение Коминтерна, торжество мирового империализма в самых его отвратительных и кровожадных формах.

16. Победа фашизма в Германии означала бы неизбежную войну против СССР.

Прямым политическим тупоумием было бы, в самом деле, думать, что, придя к власти, немецкие национал-социалисты начнут с войны против Франции или хотя бы против Польши. Неизбежная гражданская война против немецкого пролетариата свяжет фашизм во внешней политике по рукам и ногам на весь первый период его господства. Гитлер будет так же нуждаться в Пилсудском, как Пилсудский в Гитлере. Оба они в одинаковой мере станут орудиями Франции. Если французский буржуа сейчас опасается пришествия германских фашистов к власти, как скачка в неизвестное, - то в день победы Гитлера французская реакция, "национальная", как и радикально-социалистическая, поставит всю свою ставку на немецкий фашизм.

Ни одно из "нормальных", парламентских буржуазных правительств не может рискнуть сейчас войной против СССР: это грозило бы необозримыми внутренними осложнениями. Но если Гитлер придет к власти, если он разгромит затем авангард немецких рабочих, распылит и деморализует на годы пролетариат в целом, фашистское правительство окажется единственным правительством, способным на войну с СССР. Разумеется, оно будет действовать при этом в общем фронте с Польшей и Румынией, с другими окраинными государствами и с Японией - на Дальнем Востоке. В этом своем предприятии правительство Гитлера явилось бы лишь исполнительным органом всего мирового капитала. Клемансо, Мильеран, Ллойд-Джордж, Вильсон не могли вести непосредственно войны с Советской республикой, но они могли в течение трех лет поддерживать армии Колчака, Деникина, Врангеля. Гитлер стал бы, в случае победы, сверх-Врангелем мировой буржуазии.

Незачем, да и невозможно сейчас гадать, как закончился бы такого рода гигантский поединок. Но совершенно ясно, что если б война мировой буржуазии против советов открылась после прихода фашистов к власти в Германии, это означало бы для СССР страшную изоляцию и борьбу не на жизнь, а на смерть в самых тяжких и в самых опасных условиях. Разгром германского пролетариата фашистами заключал бы в себе уже, по крайней мере, на половину крушение республики советов.

17. Но прежде, чем вопрос выйдет на поля европейских сражений, он должен разрешиться в Германии. Поэтому мы и говорим, что в Германии находится ключ к мировому положению. В чьих он руках? Пока еще в руках компартии. Она еще не выронила его. Но она может его выронить. Руководство толкает ее на этот путь.

Всякий, кто проповедует "стратегическое отступление", т. е. капитуляцию, всякий, кто терпит такую проповедь, является изменником. Пропагандисты отступления перед фашистами должны рассматриваться, как бессознательные агенты врага в рядах пролетариата.

Элементарный революционный долг германской коммунистической партии обязывает ее сказать: фашизм может прийти к власти только через беспощадную истребительную гражданскую войну, не на жизнь, а на смерть. Это должны знать прежде всего рабочие-коммунисты. Это должны знать рабочие социал-демократы, беспартийные, пролетариат в целом. Это должен знать мировой пролетариат. Это должна заранее знать Красная армия.

18. Но не безнадежна ли, в самом деле, борьба? В 1923 году Брандлер чудовищно преувеличивал силы фашизма и этим прикрывал капитуляцию. Последствия этой стратегии мировое рабочее движение несет до сегодняшнего дня. Историческая капитуляция германской компартии и Коминтерна в 1923 году легла в основу последующего роста фашизма. Сейчас немецкий фашизм представляет собою неизмеримо большую политическую силу, чем 8 лет тому назад. Мы все время предостерегали против недооценки фашистской опасности, и не нам ее отрицать теперь. Именно поэтому мы можем и должны сказать немецким революционным рабочим: ваши вожди из одной крайности снова впадают в другую.

Пока что главная сила фашистов есть сила числа. Да, они собирают много избирательных бюллетеней. Но в социальной борьбе решает не бюллетень. Главной армией фашизма остается все же мелкая буржуазия и новое среднее сословие: мелкий ремесленный и торговый городской люд, чиновники, служащие, технический персонал, интеллигенция, разоряющиеся крестьяне. На весах избирательной статистики тысяча фашистских голосов весит столько же, сколько и тысяча коммунистических. Но на весах революционной борьбы тысяча рабочих крупного предприятия представляет собою силу в сто раз большую, чем тысяча чиновников, канцеляристов, их жен и тещ. Главная масса фашистов состоит из человеческой пыли.

Эсеры в русской революции были партией больших чисел. За них голосовали на первых порах все, кто не был сознательным буржуа и сознательным рабочим. Даже в Учредительном Собрании, т. е. уже после октябрьского переворота, эсеры все еще оказались в большинстве. Они себя считали поэтому великой национальной партией. Они оказались великим национальным нулем.

Мы не собираемся ставить знак равенства между русскими эсерами и немецкими национал-социалистами. Но черты сходства, очень важные для выяснения рассматриваемого вопроса, у них бесспорно есть. Эсеры были партией смутных народных надежд. Национал-социалисты являются партией национального отчаянья. Наибольшей способностью переходить от надежд к отчаянью обладает мелкая буржуазия, увлекающая за собою при этом и часть пролетариата. Главная масса национал-социалистов, как и эсеров - человеческая пыль.

19. Впавшие в панику горе-стратеги забывают о самом главном: о великих социальных и боевых преимуществах пролетариата. Его силы не израсходованы. Он способен не только к борьбе, но и к победе. Разговоры об упадочном настроении на предприятиях отражают в большинстве случаев упадочные настроения самих наблюдателей, т. е. растерянных партийных чиновников. Но надо принять во внимание и то, что рабочие не могут не быть смущены сложной обстановкой и путаницей на верхах. Рабочие понимают, что великий бой требует твердого руководства. Не сила фашистов и не необходимость жестокой борьбы пугают рабочих. Их тревожит ненадежность и шаткость руководства, колебания в самый ответственный момент. От настроений угнетенности и упадка на заводах не останется и следа, как только партия твердо, ясно, уверенно поднимет свой голос.

20. Бесспорно: у фашистов имеются серьезные боевые кадры, опытные ударные отряды. К этому нельзя относиться легко: "офицеры" и в армии гражданской войны играют большую роль. Но решают не офицеры, а солдаты. Между тем солдаты пролетарской армии неизмеримо выше, надежнее, выдержаннее, чем солдаты армии Гитлера.

После захвата власти фашизм легко найдет своих солдат. При помощи государственного аппарата можно строить армию из буржуазных сынков, интеллигентов, конторщиков, деморализованных рабочих, люмпенов и пр. Пример: итальянский фашизм. Хотя и тут нужно сказать: серьезной исторической проверки боевой ценности итальянской фашистской милиции до сих пор еще не было. Но ведь пока еще немецкий фашизм не у власти. Власть еще надо завоевать в борьбе с пролетариатом. Неужели же коммунистическая партия выдвинет для этой борьбы худшие кадры, чем кадры фашизма? И можно ли допустить хоть на минуту, что немецкие рабочие, держащие в своих руках могущественные средства производства и транспорта, связанные условиями своего труда в армию железа, угля, рельсов, электрических проводов, не обнаружат в решающей борьбе неизмеримое превосходство над человеческой пылью Гитлера?

Важным элементом силы партии или класса является также и то представление, какое партия или класс имеют о соотношении сил в стране. Во всякой войне враг стремится внушить преувеличенное представление о своих силах. В этом был один из секретов стратегии Наполеона. Врать Гитлер умеет во всяком случае не хуже Наполеона. Но его хвастовство становится военным фактором лишь с того момента, как коммунисты ему верят. Больше всего сейчас нужен реальный учет сил. Что есть у национал-социалистов на заводах, на железных дорогах, в армии, сколько у них организованного и вооруженного офицерства? Ясный социальный анализ состава обоих лагерей, постоянный и бдительный подсчет сил - вот безошибочные источники революционного оптимизма.

Сила национал-социалистов сейчас не столько в их собственной армии, сколько в расколотости армии их смертельного врага. Но как раз реальность фашистской опасности, рост ее и приближение, сознание необходимости во что бы то ни стало предотвратить ее, должны неизбежно толкать рабочих к сплочению во имя самообороны. Концентрация пролетарских сил пойдет тем быстрее и успешнее, чем надежнее окажется стержень этого процесса, т. е. коммунистическая партия. Ключ к позиции пока еще в ее руках. Горе ей, если она его выронит!

За последние годы чиновники Коминтерна по всем и по всяким поводам, иногда совершенно неподходящим, кричали о непосредственно угрожающей СССР военной опасности. Сейчас эта опасность принимает реальный характер и конкретные очертания. Для всякого революционного рабочего должно стать аксиомой: покушение фашистов на захват власти в Германии не может не повести за собой мобилизацию Красной армии. Для пролетарского государства дело будет здесь идти в самом прямом и непосредственном смысле о революционной самообороне. Германия есть не только Германия. Она есть сердцевина Европы. Гитлер есть не только Гитлер. Он кандидат в сверх-Врангели. Но и Красная армия есть не только Красная армия. Она - орудие мировой пролетарской революции.

Л. Троцкий.

P. S. Работа автора этих строк "Против национал-коммунизма" встретила несколько двусмысленных одобрений со стороны социал-демократической и демократической печати. Было бы не столько странно, но и противоестественно, если бы - в то самое время, как германский фашизм так удачно использовал грубейшие ошибки германского коммунизма, - социал-демократы не попытались бы использовать открытой и резкой критики этих ошибок.

Незачем говорить, что сталинская бюрократия в Москве, как и в Берлине ухватилась за статьи социал-демократической и демократической печати о нашей брошюре, как за драгоценный подарок: теперь есть, наконец, одна действительная "улика", нашего единого фронта с социал-демократией и буржуазией. Люди, которые проделали китайскую революцию рука об руку с Чан-Кай-Ши, а британскую всеобщую стачку рука об руку с Перселем, Ситриным и Куком - дело шло не о статьях, а о грандиозных исторических событиях! - вынуждены с радостью цепляться за эпизоды газетной полемики. Но мы не боимся очной ставки и в этой плоскости. Нужно только рассуждать, а не визжать, анализировать, а не браниться.

Прежде всего мы ставим вопрос: кому помогло нелепое и преступное участие германской компартии в фашистском референдуме? Факты успели неоспоримо ответить на этот вопрос: фашистам, и только им. Именно поэтому главный вдохновитель этой преступной авантюры трусливо отказался от прав отцовства: в речи перед ответственными работниками в Москве Сталин защищал участие в референдуме, но, спохватившись, запретил газетам не только печатать его речь, но даже упоминать о ней.

Разумеется, "Форвертс", "Берлинер Тагеблат", "Винер Арбайтер Цайтунг" - особенно последняя - цитируют нашу брошюру в высшей степени недобросовестно. Да и можно ли требовать добросовестности по отношению к идеям пролетарской революции со стороны буржуазной и мелкобуржуазной печати? Однако, мы готовы пренебречь подтасовками и пойти на встречу обвинениям сталинских чиновников. Мы готовы признать, что поскольку социал-демократия боится победы фашистов, отражая этим революционную тревогу рабочих, постольку она имела известное объективное право использовать нашу критику политики сталинцев, оказавшей огромную услугу фашистам. Основой этого ее "права" является, однако, не наша брошюра, а ваша политика, о, мудрые стратеги! Вы говорите, что мы оказались в "едином фронте" с Вельсом и Зеверингом? Только на этой почве и только в тех размерах, в каких вы оказались в едином фронте с Гитлером и его черносотенными бандами. Да и тут еще с той разницей, что у вас дело шло о совместном политическом действии, у нас же свелось лишь к двусмысленному использованию противником нескольких цитат.

Когда Сократ выставлял философский принцип "познай самого себя", то он несомненно имел в виду Тельмана, Ноймана и даже самого Реммеле.

Л. Т.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 25-26.

 

Л. Троцкий.
ОБЪЯСНЕНИЯ В КРУГУ ДРУЗЕЙ

(К ВОПРОСУ ОБ ЭЛЕМЕНТАХ ДВОЕВЛАСТИЯ В СССР)

- Правильно ли, все же, говорить о двоевластии в СССР?

- Мы никогда не говорим о двоевластии, а лишь об элементах двоевластия...

- Совершенно правильно, я именно это имел в виду. Но и такая формулировка вызывает сомнения. Элементы двоевластия имелись в Советской республике все время, с первого дня ее существования. Почему же мы говорим об них только сейчас. Ведь НЭП был официальным признанием элементов двоевластия в экономике. Сейчас соотношение капиталистических и социалистических тенденций хозяйства изменилось в пользу социализма. Между тем мы именно теперь заговорили об элементах двоевластия. Не ошибочно ли это? Не может ли это вызвать такое представление, будто мы считаем развитие двоевластия, а следовательно и крушение пролетарской диктатуры неизбежными?

- Бесспорно, что в каждом классовом обществе можно открыть элементы предшествовавшего режима, как и того режима, который готовится прийти на смену существующему. Весь вопрос, однако, в том, какой класс господствует и в какой мере он господствует. Буржуазия делает, когда оказывается к тому вынуждена. Значительные экономические и политические уступки пролетариату, который в недрах капиталистического общества создает важные опорные базы для будущего. Но поскольку сама буржуазия решает, что уступить и чего не уступать: поскольку власть остается в ее руках; поскольку она уверенно опирается на бюрократический аппарат и вооруженную силу, постольку нет основания говорить об элементах двоевластия. НЭП явился сознательной и строго рассчитанной уступкой со стороны пролетарской власти мелкобуржуазным массам населения. Что уступить и насколько уступить, это решала диктатура пролетариата, в первую голову коммунистическая партия, как живая руководительница советов. В этом основном пункте положение сейчас неизмеримо менее благоприятное, несмотря на большие экономические успехи. Сейчас нет партии, как руководительницы советского аппарата, который, со своей стороны, полностью оттеснен бюрократическим аппаратом, а этот последний насквозь пронизан элементами другого класса: процессы вредителей должны были открыть на этот счет глаза слепцам...

- Но разве не было подобных процессов в прошлом? Разве не было различных заговоров? Вспомним о деле Национального центра, о процессе эсэров и проч. Однако, мы тогда не говорили об элементах двоевластия...

- Совершенно верно. Но между старыми процессами и новыми есть глубочайшее качественное отличие. Там дело шло о заговорщиках, действовавших нелегально и скоплявших силы для вооруженного переворота, или занимавшихся террористическими актами. В этом также мало элементов двоевластия, как и в прошлой деятельности революционеров в царской России. Совсем по иному действовали вредители последних лет. Они занимали ответственные руководящие посты в хозяйственном аппарате. Их вредительство состояло в том, что они открыто и гласно, с одобрения Политбюро, проводили программы, направленные по существу против социалистического строительства и диктатуры пролетариата. Левая оппозиция разоблачала их. Но партийный аппарат, руководимый правящей сталинской фракцией, громил в течение нескольких лет левую оппозицию, доказывая рабочим, что экономические планы вредителей являются чистейшим воплощением ленинизма. Если вредители являлись агентами буржуазии, то значит государственный аппарат, который они в столь значительной степени направляли по собственному усмотрению, не является надежным аппаратом пролетариата, а заключает в себе очень важные элементы власти другого класса. Значение этих элементов увеличивается в сотни раз тем, что партийный аппарат громит тех пролетарских революционеров, которые разоблачают вредителей. В то время, как Рамзины не только легально, но властно проводили свои программы под наблюдением Кржижановских. Устрялов требовал, чтоб Политбюро арестовывало и высылало тех, которые противодействуют Рамзиным, а Сталин выполнял социальный заказ Устрялова. Разве не ясно, что мы имеем перед собою элементы двоевластия на самых высотах государственного аппарата?

- Но ведь вредителей все же покарали и политику изменили?..

- Конечно. Если б это не произошло, то пришлось бы говорить не об элементах двоевластия, а о переходе центристской бюрократии на службу буржуазии и о крушении диктатуры пролетариата, как уже совершившимся факте. Это точка зрения Корша, Урбанса, Пфемферта, но не наша. Однако, было бы в корне неправильно думать, что изменение центристской политики влево означает ликвидацию политических элементов двоевластия. Искусственный разгон темпов индустриализации и коллективизации может в такой же мере являться актом вредительства, как и искусственное их замедление. Симптомы этого налицо. Партия же тем временем еще более раздавлена, аппарат еще более деморализован. В какой мере не только государственный, но партийный аппарат пронизан Беседовскими, Димитриевскими, Агабековыми, вообще классовыми врагами, которые душат Раковских и исключают Рязановых? В какой мере этот аппарат окажется орудием диктатуры пролетариата в минуту решительного испытания? Кто может ответить на этот вопрос? Никто! Но ведь это и значит, что государственный аппарат пролетарской диктатуры получил противоречивый характер, т. е. пронизан элементами двоевластия.

- Не значит ли это, что путь ведет в сторону развернутого двоевластия?

- На это нельзя ответить гаданиями. Это вопрос соотношения сил. Он проверяется и разрешается в процессе самой борьбы. Не последнее место в этой борьбе займет левая оппозиция. Она немногочисленна, но ведь это кадры, притом высокой квалификации, высокого закала. Кристаллизация вокруг этих кадров может в критический момент пойти очень быстро.

- Что означает лозунг коалиционного ЦК? Не может ли это быть понято в смысле беспринципного блока трех фракций? В какой мере этот лозунг применим к европейским партиям?

- Начнем с последнего вопроса: выдвигать лозунг коалиционного ЦК в Германии или во Франции было бы просто смешным. Левая оппозиция требует для себя места не в ЦК, а в партии. Состав ЦК будет определен партией на основах демократического централизма. В СССР положение существенно иное. Партии там нет, она растворена в миллионах, занесенных в списки партии и комсомола, и искусственно удерживаемых в состоянии распыленности и идейного бессилия. В минуту политического кризиса партийный аппарат может повиснуть над хаосом и сам начнет немедленно крошиться. Как найти выход в таком положении? Как разыскать партию? А между тем элементы партии, очень многочисленные и очень ценные, хоть и растворены в не-партийных миллионах, но существуют, и в час опасности готовы будут откликнуться. В таких условиях коалиционный ЦК будет, в сущности, организационной комиссией по восстановлению партии. Дело идет не о каком либо принципиальном лозунге, а об одном из возможных организационных выходов из совершенно исключительного и неповторимого положения. Но, конечно, это лишь чисто гипотетическая формула.

- Как вы относитесь к лозунгу "рабочего и крестьянского правительства"?

- Отрицательно вообще, и в особенности - для Германии. Даже в России, где аграрный вопрос играл решающую роль, и где мы имели революционное крестьянское движение, мы даже в 1917 году не выдвигали этого лозунга. Мы говорили о правительстве пролетариата и деревенской бедноты, т. е. полупролетариев, идущих за пролетариатом. Этим полностью определялся классовый характер правительства. Правда, впоследствии мы назвали советское правительство рабоче-крестьянским. Но в это время диктатура пролетариата была уже фактом, у власти стояла коммунистическая партия, и, следовательно, имя рабоче-крестьянского правительства не могло породить никакой двусмысленности или путаницы. Но перейдем к Германии: выдвигать здесь лозунг рабочего и крестьянского правительства, как бы ставя пролетариат и крестьянство на одну доску, совсем уж ни с чем несообразно. Где в Германии революционное крестьянское движение? Нельзя в политике оперировать с мнимыми или гадательными величинами. Когда мы говорим о рабочем правительстве, то мы можем объяснить батраку, что дело идет о таком правительстве, которое его защитит от эксплуататоров, хотя бы и крестьян. Когда же мы говорим о рабоче-крестьянском правительстве, то мы сбиваем с толку батрака, сельскохозяйственного рабочего, который в Германии для нас сейчас в тысячу раз важнее абстрактного "крестьянина" или враждебного нам "середняка". До крестьянской бедноты мы в Германии можем добраться только через сельскохозяйственных рабочих. Нейтрализовать промежуточные слои крестьян мы можем только, сплотив пролетариат под лозунгом рабочего правительства.

- Правильны ли ссылки на Ленина в подкрепление лозунга "рабочего и крестьянского правительства"?

- Абсолютно неправильны. Самый лозунг выдвинут был, насколько помню, между четвертым и пятым конгрессами Коминтерна, как орудие борьбы против "троцкизма". Под этим лозунгом шло формирование знаменитого Крестинтерна. Секретарь Крестинтерна Теодорович формулировал новый марксистский лозунг: "освобождение крестьян должно быть делом самих крестьян". Вот этой эпигонской идеологии вполне отвечает лозунг рабочего и крестьянского правительства; с ленинизмом он не имеет ничего общего.

2-го сентября 1931 г.
Л. Т.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 25-26.

 

 

Л. Троцкий.
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ПРЕЗИДИУМУ ЦИКА СОЮЗА ССР

С неизбежным запозданием я ознакомился из "Правды" с вашим Постановлением от 20 февраля 1932 года, лишающим меня и членов моей семьи, разделявших со мною ссылку, изгнание и работу, права советского гражданства с запрещением въезда в Союз ССР. В чем состоит наша "контрреволюционная деятельность", в Постановлении не сказано. В советской печати, если не считать ритуальной полемики против "троцкизма", приводилось только два случая моей деятельности, которые можно было бы квалифицировать, как контрреволюционные, если бы эти случаи действительно имели место.

В "Правде", от 2 июля 1931 года, воспроизведен был, с соответственными комментариями, фотографический снимок первой страницы польской газеты "Курьер Цодзенный" с моей, якобы, статьей, направленной против Советского Союза. Никто из вас, разумеется, ни на минуту не сомневался, что статья эта представляет подделку грязного листка, достаточно известного своими фальсификациями. Та же газета подделала вскоре документы против галицийских (украинских) революционеров. Даже буржуазная печать, как "Манчестер Гуардиан", характеризовала по этому поводу "Курьер Цодзенный", как газету, которая уже отличилась подделкой статьи Троцкого. Я требовал от "Правды" фактического опровержения. Оно не появилось. "Правда" сознательно обманула миллионы рабочих, красноармейцев, краснофлотцев и крестьян, поддержав от собственного имени подделку польских фашистов. Нельзя не напомнить, что автором разоблачительной статьи в "Правде" являлся ни кто иной, как Ярославский, в те дни - один из верховных блюстителей партийной морали. Если он после того пострадал, то во всяком случае не за подлог, а лишь за его неполноту.

Второй пример моей "контрреволюционной" деятельности предшествовал вашему постановлению всего на несколько недель. 16 января 1932 года "Известия" Центрального исполнительного комитета сообщили из Берлина, что я призываю к поддержке правительства Брюнинга, действую по соглашению с немецкой социал-демократией, в частности с Карлом Каутским и Альфредом Адлером (?), и что мне обещана за это виза для въезда в Германию. Все это сообщение, в котором, как для вас, разумеется, ясно, нет ни слова правды, почерпнуто из берлинского реакционно-антисемитского листка, который не только цитировать, но и в руки взять можно только по крайней нужде. Ни одна газета в Германии не придала никакого значения творческим потугам немецких Пуришкевичей. Только "Известия", газета, формально состоящая под вашим, Президиума, контролем, опубликовала заведомо ложное сообщение, сознательно обманув этим миллионы граждан Советского Союза.

Итак: вы не считали возможным вынести ваше Постановление раньше, чем две наиболее ответственные газеты Советского Союза - центральный орган партии и официоз правительства - обманули народ при помощи фальшивок, сфабрикованных польскими и немецкими фашистами. Таков факт, которого нельзя ни замазать, ни вытравить!

Но и после такой подготовки вы сочли необходимым, или вам предложили, тщательно замаскировать ваше Постановление. Исключительную меру против меня, специально подготовленную последней анти-троцкистской кампанией, - не помню, которая это уже по счету, - вы оказались вынуждены превратить в декрет, направленный, якобы, против 37 лиц, в число которых, кроме членов моей семьи, входят свыше трех десятков лиц, притянутых исключительно для политической маскировки. Вы включили в этот список вождей меньшевизма, высланных из Советского Союза более десяти лет тому назад, при моем непосредственном участии. Сталину, вероятно, казалось, что это мастерский ход. На самом деле желтые нитки слишком явно торчат наружу. Делая вид, будто только в 1932 году вы уяснили себе, какую именно работу ведут Дан и Абрамович, вы ставите Президиум ЦИКа в крайне неудобное положение. Вы сами не можете не отдавать себе в этом отчета; но вы вынуждены и в этом вопросе подчиниться сталинской канцелярии, которая работает все более грубо, не заботясь о достоинстве высших органов советской власти.

По соображениям брезгливости не буду останавливаться на других чертах и черточках сфабрикованного Сталиным списка: по намеренной подмене фамилий, в целях дополнительной "игры", он представляет собою документ того же нравственного уровня, что и два названные выше фальсификата, послуживших для него подготовкой.

Связать левую оппозицию с меньшевиками вы можете только в порядке полицейского алфавита. В порядке политическом ваш центризм стоит между левой оппозицией и меньшевизмом. Никакие ухищрения этого не меняют. Постановление от 20 февраля представляет собою законченную амальгаму термидорианского стиля. Качающийся между марксизмом и национал-реформизмом центризм вынужден - не может иначе - комбинировать и амальгамировать своих мелкобуржуазных врагов справа и своих революционных противников, чтобы путем такой амальгамы прикрыть собственную пустоту. Напомню вам, что первый совет о высылке левых оппозиционеров за границу печатно подал Сталину ни кто иной, как Устрялов. С термидорианским клеймом ваше Постановление перейдет в историю.

Сталин вам скажет, что дело вовсе не в тех или других "частных" фактах; что Постановление на самом деле основано на всей вообще моей и членов моей семьи контрреволюционной деятельности, не нуждающейся в доказательствах. Но если это так, зачем же было прибегать к фальшивым документам и вносить элемент недостойного маскарада в само Постановление? Отвертеться нельзя. То обстоятельство, что после 9-ти лет непрерывной травли - не забудьте, что начало борьбы с "троцкизмом" совпадает с концом Ленина, - вам, для обоснования исключительного закона против меня и моей семьи, понадобилось прибегать к позаимствованиям из грязных источников польского и немецкого шовинизма и прикрываться амальгамой, - одно это обстоятельство разоблачает и обнажает до конца бессилие всех кампаний против "троцкизма" и непоправимо компрометирует последний ваш творческий акт.

С точки зрения личной мести, - а этот элемент, как вы хорошо знаете, входит у Сталина во все комбинации, - декрет совершенно не достигает цели. Сталин слишком на сей раз высунулся из-за кулис и неосторожно обнажил свой подлинный политический и моральный рост. Если он заставил вас издать, - не без робкого сопротивления с вашей стороны, я знаю, - недостойный декрет об остракизме, то только потому, что глубокая правота левой оппозиции обнаружилась по всем, без исключения, вопросам, как внутренним, так и международным, по которым у нас шла борьба за все эти годы. Наступательный по виду жест Сталина есть самооборона, и притом бессильная, даже жалкая.

Оппозиция боролась против сталинской фракции за индустриализацию, за плановое начало, за более высокие хозяйственные темпы, против ставки на кулака, за коллективизацию. С 1923 года оппозиция требовала подготовки пятилетнего плана и сама намечала его основные элементы. Все хозяйственные успехи Советского Союза теоретически и отчасти организационно подготовлены левой оппозицией в борьбе со сталинской фракцией. Ваш председатель Калинин, поддерживавший Сталина справа против левой оппозиции, знает об этом больше, чем кто бы то ни было другой. Еще в апреле 1927 года Сталин в борьбе против меня, при поддержке Молотова, Калинина, Ворошилова и других, заявлял, что "Днепрострои нам так же нужны, как мужику граммофон". В этой формуле заключалась целая историческая философия. За борьбу с ней и за разрушение ее Раковский прикован к Барнаулу, сотни и тысячи несгибаемых революционеров заполняют места заключения и ссылки, несколько большевиков-ленинцев расстреляны.

На международной арене дело обстояло не многим иначе. Оппозиция боролась в 1923 году против капитулянтской политики Брандлера, которого справа поддерживал Сталин; против сталинской теории рабоче-крестьянских партий; против включения китайских коммунистов в железную клетку Гоминдана; против блока Политбюро с кликой британских штрейкбрехеров; против всей оппортунистической, гибельной, постыдной, насквозь предательской политики Сталина, который в течение нескольких лет поддерживал стремя Чан-Кай-Ши и дружественно обменялся с ним портретами накануне того дня, когда Чан-Кай-Ши устроил кровавую баню в Шанхае. Вы сами достаточно посвящены в факты и знаете, что в моих словах нет и тени преувеличения. Недаром история китайской революции стала в Советском Союзе запретной книгой: каждая ее страница жжет пальцы сталинской клики.

Где же наша "контрреволюционная деятельность"? Среди сотен нынешних сталинских поденных и поштучных теоретиков, которые, как черви, копошатся в ранах мирового пролетариата, имеется немало охотников белое переименовывать в черное или в любой цвет радуги. Исторических фактов они, однако, не изменят, основ марксизма не потрясут. Левая оппозиция вправе гордиться своей борьбой против политики сталинской фракции в СССР, в Германии, в Китае, в Англии, во всех частях света, куда дотягивалась рука оппортунистического аппарата.

Ударившись лбом о кулака; ошибшись в расчетах на друга Чан-Кай-Ши; получив вместо благодарности пинок от спасенных ею британских тред-юнионистов, сталинская бюрократия со свистом описала в 1928 году над нашей головой дугу в 180°, чтобы пуститься в чудовищный хозяйственный и политический авантюризм, по счетам которого еще только предстоит расплата.

И снова левая оппозиция - подлинные и единственные большевики-ленинцы в рядах международного пролетариата! - решительно и своевременно выступила против бюрократического авантюризма, вооруженного ресурсами рабочего государства. Мы предупреждали против легкомысленного перевода пятилетки на четыре года. Наше предупреждение подтвердилось полностью. Искусственный разгон, не подготовленный ни теоретически, ни практически, не только не дал возможности разрешить скорее спортивную, чем экономическую задачу, но и усугубил ряд диспропорций, которые чисто механически вгоняются теперь в фундамент второй пятилетки. Оппозиция предупреждала против азартной игры со сплошной коллективизацией и с идеей "ликвидации классов" в пределах первой пятилетки. Сейчас "сплошная" приостановлена, а "ликвидация классов", через два-три промежуточных этапа, перенесена на новую пятилетку. И в этом виде задача остается бюрократической утопией. Реальностью является, к несчастью, крайне тяжелое продовольственное и вообще материальное положение рабочих масс, в результате форсированной коллективизации и нарушения основных экономических пропорций.

Рабочий класс России вправе гордиться теми поистине грандиозными техническими завоеваниями, которые он за последние годы совершил. Но эти завоевания стали возможны лишь с того времени, как гнет обстоятельств вынудил бюрократию, хоть и с запозданием, положить в основу работ - искаженную и перекошенную - платформу левой оппозиции. Политическое самочувствие рабочих поднялось на новую высоту. От основ, заложенных Октябрьской революцией, от проверенных на деле методов планового хозяйства, от социалистических задач их не заставит отступить уже никакая историческая сила. Они раздавят всякого, кто будет их тащить назад - к буржуазной демократии и капитализму.

Но те же рабочие отдают себе все более ясный отчет в том, какая политическая группа была подлинным инициатором планового социалистического строительства, и в том, кто вносил в хозяйственную работу сперва бюрократическую обструкцию, затем - авантюристский разгон при потушенных фонарях. Рабочие хотят самостоятельно руководить хозяйством, а не только выполнять планы, которые сталинская бюрократия создает за их спиною, в сотрудничестве с правыми или левыми вредителями. Тревога рабочих, их недовольство, их глухие пока еще протесты - все это идет по линии критики левой оппозиции.

Укрепление экономического фундамента диктатуры, рост численности и самоуверенности пролетариата ведут не к усилению, а к ослаблению политических позиций бюрократии. В ее рядах начинается разброд. Небольшое меньшинство еще крепче хватается за Сталина, как за якорь спасения. Другая часть озирается в поисках перестраховки. Беседовские, Агабековы, Димитриевские, развращенные карьеристы, тертые пройдохи, стопроцентные канальи - сколько их в аппарате? - меряют глазами ближайший забор, чтоб совершить скачек в лагерь классового врага.

Честные элементы аппарата - их, к счастью, большинство - прислушиваются к голосам снизу, сравнивают пройденные этапы и вышедшие в тираж лозунги - 1923-26-28-30-32 годов, - все эти зигзаги бюрократической слепоты, - и с ужасом убеждаются, что сталинская "генеральная линия" есть миф, призрак, смутная тень колебаний самого аппарата. Так открывается глава расплаты за ревизию основ научного социализма и за наглое насилие над партией.

Ошибки и преступления бюрократии за 9 лет не прошли безнаказанно. Сталинская система приблизилась к решающему кризису. Эпизод с "полутроцкизмом" Ярославского показался бы совершенно невероятным год-полтора тому назад, когда я писал о первом "скрипе в аппарате". Сейчас этот эпизод почти не удивляет, наоборот, воспринимается, как безошибочный симптом более глубокого процесса. Сталинский аппарат перестал быть сталинским аппаратом. Он стал системой противоречий и трещин. В то время, как рабочие все более нетерпеливо относятся к командованию бюрократии, аппарат все с меньшим доверием относится к руководству Сталина: оба процесса тесно связаны друг с другом. Тем неистовее тесная сталинская фракция вынуждена бороться за удержание своих командных позиций.

Вы начинали борьбу с "троцкизмом" под флагом "старой большевистской гвардии". Мнимым, вами же выдуманным претензиям единоличного руководства со стороны Троцкого вы противопоставляли "коллективное руководство ленинского ЦК". Что сохранилось от коллективного руководства и что осталось от ленинского ЦК? Независимый от рабочего класса и партии аппарат подготовил независимую от аппарата диктатуру Сталина. Сейчас поклясться в верности "ленинскому ЦК" означает почти то же, что открыто поднять знамя восстания. Единственно допустимая ныне формула верности есть клятва именем Сталина. Оратор, пропагандист, журналист, теоретик, педагог, спортсмен обязан включить в свою речь, статью или лекцию фразу о безошибочности политики ЦК "под руководством Сталина", т. е. о непогрешимости Сталина, севшего верхом на ЦК. Это значит, что каждый партийный и советский работник, от председателя Совнаркома до скромного волостного канцеляриста, дает гласную, пред лицом всей страны, клятву в том, что, в случае расхождения между ЦК и Сталиным, он, нижеподписавшийся, поддержит Сталина против ЦК. К этому сейчас фактически свелись и устав партии и советская конституция.

Дело заходит все дальше и дальше по этому пути. Официальная юбилейная статья о Красной армии (23 февраля) гласит, что вождем вооруженных сил Союза является "коммунистическая партия, ее ленинский ЦК во главе с тов. Сталиным". Это значит, что Красная армия призывается сохранять верность Советам трудящихся, пролетариату и его авангарду до тех пор, пока "во главе" партии остается Сталин. Это значит, что в тот день, когда партия не захочет более столь дорого обходящегося руководства, Красная армия должна будет поддержать Сталина против партии. Никакого другого смысла введение клятвы именем Сталина не имеет и иметь не может. Это есть новый этап в систематической, планомерной, настойчивой подготовке бонапартизма. Перечитайте историю!

Когда вы начинали борьбу против партии под именем борьбы против "троцкизма", вы образовали внутри официального Политбюро оккультное Политбюро, или "семерку" - против меня. Вы имели свои тайные собрания, свою тайную от партии дисциплину, свой секретный шифр для сношения с агентами заговора на местах. Травля Троцкого и "троцкизма" шла параллельно с удушением самостоятельности партии: и то и другое было одинаково необходимо для торжества бюрократии.

Сейчас сходная работа, но уже в карикатурно-бонапартистской форме, производится на новом историческом этапе. Узкая фракция Сталина имеет несомненно свой секретный штаб, свои лозунги и пароли, своих агентов и свои шифры: на всех парах ведется заговор против аппарата, все еще находящегося в заговоре против партии. Подтачиваемое снизу самовластие Сталина стремится принять тем более законченные формы наверху.

Но в начавшийся конфликт Сталина с аппаратом грозит вмешаться партия. Она должна вмешаться, чтобы не вмешался классовый враг. Помочь партии властно вмешаться - задача левой оппозиции. Именно этого Сталин смертельно боится. Он хочет додушить партию прежде, чем расправиться с аппаратом. Вот почему XVII-й партконференции была предпослана новая кампания против "троцкизма". Вот почему конференция превратилась в перекличку верных Сталину. И вот почему необходимым завершением конференции явилось ваше Постановление от 20 февраля. Суть этой политики такова, что каждый новый удар по партии неотделим от удара по "троцкизму". В этом сила оппозиции. И в этом обреченность Сталина.

Внутрипартийную демократию вы давно заменили "самокритикой". Это означало первоначально: можно критиковать всех, кроме ЦК. На следующем этапе: можно критиковать только тех, кого приказывает критиковать ЦК. Теперь это означает: критиковать можно всех, кроме Сталина; травить должно всякого члена ЦК, который не клянется именем Сталина. Над партией, над аппаратом, над критикой - Сталин. Закон о его непогрешимости получил обратную силу. История партии перестраивается вокруг сталинской непогрешимости, как вокруг новой оси. Кто не успел перевооружиться, фатально попадает под мясорубку.

В революционной партии, которая опирается на научную доктрину и великую традицию, понадобилось превратить руководство в капище, где Каганович, в качестве жреца, кадит идолу вечного совершенства. Не хватает только, чтоб к догмату непогрешимости присоединили еще догмат непорочного зачатия: тогда система будет окончательно увенчана!

Можно ли представить себе нечто более злокачественное, унизительное и постыдное, как тот факт, что в партию пролетариата введено начало сверхмонархического авторитета? Вы, может быть, не знаете, куда это ведет? Перечитайте историю! Догмат пожизненной непогрешимости есть самое бесспорное и самое вопиющее выражение того, что хозяйничанье Сталина пришло в непримиримое противоречие с экономическим, политическим и культурным развитием советской демократии и - что никак не менее важно - с историческими задачами мирового пролетарского авангарда.

Подумать только: через полтора десятка лет после октябрьского переворота во главе Коминтерна оказывается - Мануильский. Вы знаете этого человека не хуже меня. Никто из нас и никогда не брал его всерьез. Во все критические моменты он шатался, путал и отступал; всегда и неизменно искал патрона. В 1918 году он в печати провозгласил, что Троцкий спас большевизм от национальной ограниченности. В 1923 году он, опять-таки в печати, называл Ленина и Троцкого, как создателей теории и практики Коммунистического Интернационала. Вы скажете, что им руководили при этом личные расчеты? Не стану спорить. Но в таком случае он просчитался. "Тройка" предъявила Мануильскому ультиматум: либо поднять кампанию клеветы против Раковского, пользовавшегося всеобщим уважением, либо быть раздавленным самому. Вы знаете Мануильского: он выбрал первое. И сейчас - страшно подумать: Мануильский - вождь Коминтерна!

Стратегия Маркса и Ленина, исторический опыт большевизма, великие уроки 1917 года - все искажено, изувечено, оболгано. Вчерашние ошибки бюрократии, не вскрытые и не опровергнутые, превращены в обязательную традицию и на каждом повороте дороги поставлены в виде западней и капканов. Руководство Коминтерна стало организованным саботажем международной пролетарской революции. Его преступлениям нет числа. И сейчас на наших глазах подготовляется самое страшное в их ряду.

Теория социал-фашизма, в которой невежество Сталина сочетается с легкомыслием Мануильского, стала петлей на шее немецкого пролетариата. Под кнутом сталинской клики несчастный, запутанный, запуганный, задерганный ЦК германской коммунистической партии изо всех сил помогает - не может не помогать - вождям германской социал-демократии выдать немецкий рабочий класс на распятие Гитлеру.

И вы думаете, что вы можете вашей фальшивой бумажонкой от 20 февраля остановить развитие большевистской критики? Удержать нас от выполнения нашего долга? Запугать наших единомышленников? Плохие шутки! Уже не менее, как в 20 странах имеются кадры большевиков, которые по праву чувствуют себя продолжателями марксистской традиции, школы Ленина, заветов Октябрьской революции. Никто не заткнет им рта!

О, конечно, Сталин еще не сказал своего последнего практического слова. Арсенал его средств нам известен: Ленин их взвесил и оценил. Но этих средств сейчас уже может хватить только для личной мести. Удар по старому непреклонному борцу Раковскому, расстрел "изменника" Блюмкина и замена его подлинным сталинцем Агабековым, стрельба по заключенным в изоляторах большевикам, маленькое, совсем скромное и незаметное содействие классовым врагам против революционного противника, - на это сталинских арсеналов еще может хватить. Но не более того!

Вы знаете Сталина не хуже моего. Многие из вас в беседе со мною лично или с близкими мне людьми не раз оценивали Сталина и оценивали без иллюзий. Сила Сталина всегда была не в нем, а в аппарате: или в нем, поскольку он являлся наиболее законченным воплощением бюрократического автоматизма. Отделенный от аппарата, противопоставленный аппарату Сталин - ничто, пустое место. Человек, который был вчера символом аппаратного могущества, завтра станет в глазах всех символом аппаратного банкротства. Пора расставаться со сталинским мифом. Надо довериться рабочему классу и его действительной, а не подделанной партии.

Перечитайте протоколы пленумов ЦК за 1926 и 27 годы, перечитайте заявления оппозиции: у вас более полный подбор документов, чем у меня. И вы убедитесь снова: вся эволюция партии, аппарата и сталинской клики была нами предсказана, все вехи были поставлены заранее. Разложение сталинской системы совершается с точным соблюдением намеченного оппозицией маршрута. Вы хотите по этому пути идти дальше! Но дальше нет пути. Сталин завел вас в тупик. Нельзя выйти на дорогу иначе, как ликвидировав сталинщину. Надо довериться рабочему классу, надо дать пролетарскому авангарду возможность, посредством свободной критики сверху до низу, пересмотреть всю советскую систему и беспощадно очистить ее от накопившегося мусора. Надо, наконец, выполнить последний настойчивый совет Ленина: убрать Сталина.

В работе возрождения партийной и советской демократии левая оппозиция во всякий час готова принять непосредственное участие. На нее можно положиться. Она представляет собою отбор революционеров, беззаветно преданных диктатуре пролетариата. Это драгоценная закваска для придавленной, растерзанной партии, разъедаемой сверху карьеризмом и прислужничеством.

Величайшие вопросы снова поставлены историей в порядок дня: на Дальнем Востоке и особенно в центре Европы, в Германии. Когда нужны меры большой политики, Сталин изощряется в жалких мерах полиции. Через Постановление 20 февраля оппозиция перешагнет, как рабочий переступает через лужу на пути к месту труда.

Большевики-ленинцы, вперед!

Л. Троцкий
Принкипо, 1 марта 1932 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 27.

 

Л. Троцкий.
В ЧЕМ СОСТОИТ ОШИБОЧНОСТЬ СЕГОДНЯШНЕЙ ПОЛИТИКИ ГЕРМАНСКОЙ КОМПАРТИИ?

(Письмо немецкому рабочему-коммунисту, члену ГКП)

Германия переживает сейчас один из тех великих исторических часов, от которых зависит судьба немецкого народа, судьба Европы, в значительной мере, судьба всего человечества на десятки лет. Если шар поставить на вершину пирамиды, то он от небольшого толчка может скатиться либо налево, либо направо. Вот к такому положению приближается сейчас с каждым часом Германия. Есть силы, которые хотят, чтобы шар скатился направо и раздавил спину рабочему классу. Есть силы, которые хотят, чтобы шар удержался на вершине. Это утопия. Шар не может удержаться на острие пирамиды. Коммунисты хотят, чтоб шар скатился влево и разбил спину капитализму. Но мало хотеть, надо уметь. Попробуем еще раз спокойно обдумать: правильна или неправильна та политика, которую ведет сейчас Центральный комитет германской компартии.

ЧЕГО ХОЧЕТ ГИТЛЕР?

Фашисты очень быстро растут. Коммунисты также растут, но значительно медленнее. Рост крайних полюсов показывает, что шар не может удержаться на вершине пирамиды. Более быстрый рост фашистов означает ту опасность, что шар может скатиться вправо. В этом огромная опасность.

Гитлер уверяет, что он против государственного переворота. Для того, чтобы раз навсегда задушить демократию, он хочет будто бы прийти к власти не иначе, как демократическим путем. Можно ли этому серьезно поверить?

Конечно, если б фашисты могли рассчитывать получить на ближайших выборах мирным путем абсолютное большинство мандатов, они, может быть, и предпочли бы этот путь. Но на самом деле этот путь для них немыслим. Нелепо было бы думать, будто наци в течение неопределенно долгого времени будут расти, как они растут сейчас. Днем раньше или позже они должны исчерпать свой социальный резервуар.

Фашизм включил в свои ряды такие страшные противоречия, что близится момент, когда приток перестанет возмещать отлив. Этот момент может наступить задолго до того, как фашисты соберут вокруг себя больше половины голосов. Останавливаться им нельзя будет, ибо ждать им будет больше нечего. Они вынуждены будут пойти на переворот.

Но и независимо от этого демократический путь для фашистов отрезан. Страшный рост политических противоречий в стране и, прежде всего, чисто разбойничья агитация фашистов, неизбежно ведут к тому, что чем ближе будут фашисты приближаться к большинству, тем больше будет накаляться атмосфера, тем шире будут развертываться стычки и бои. В этой перспективе гражданская война абсолютно неизбежна. Вопрос о приходе фашистов к власти будет, следовательно, решаться не голосованием, а гражданской войной, которую фашисты подготовляют и вызывают.

Можно ли предположить хоть на минуту, что Гитлер и его советники не понимают и не предвидят этого? Это значило бы считать их глупцами. Нет большего преступления в политике, как надеяться на глупость сильного врага. А раз Гитлер не может не понимать, что путь к власти лежит через жесточайшую гражданскую войну, значит его речи о мирном демократическом пути являются прикрытием, т. е. военной хитростью. Тем более нужно глядеть в оба.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 161; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!