Чтобы разобраться, начинаю рисовать.
Уже все мои листы изрисованы картинками в виде трёх различных по диаметру окружностей и касательных к ним. Уже перебраны все треугольники, из которых можно «вытащить» злополучный отрезок. Однако процесс перебора лишь увеличивает число умственных тупиков. Главное же, меня гнетёт ощущение, что сложности моих геометрических построений ложны и что я хожу вовсе не геометрическими кругами вокруг чего-то простого, что никак не даётся в руки, то бишь не приходит в голову... и вдруг обращаю внимание на то, что радиус третьей окружности не задан. Сдерживая в себе вновь появившуюся дрожь, начинаю мысленно «закатывать» эту третью окружность между первой и второй до тех пор пока… постепенно сжимаясь, она не исчезает в точке касания – решение найдено!..
«Только причём тут нестандартное мышление?» -- поняв причину собственных страданий, уже с раздражением думаю я о составителе задачи, сознательно усложнившим простое, дабы сбить с толку «олимпийцев».
Свои листочки я сдал последним, но с твёрдой уверенностью в том, что две последних задачи решил правильно.
Моей победе на городской олимпиаде мои учителя радовались больше меня. Валентина Петровна подарила только что вышедший сборник математических задач для поступающих в вузы, а Александр Сергеевич на глазах у всего класса своей двупалой рукой вручил как подарок книгу М.И. Корсунского «Атомное ядро».
Об атомной бомбе по радио говорили тогда каждый день. Мощь ядерного оружия не только пугала, но и вызывала желание проникнуть в тайны материи. И потому подарок школьного физика я принял с особой благодарностью и «заболел» книгой Корсунского так, как можно заболеть книгой только в юности: старался запомнить названия радиоактивных элементов, выучивал цепочки ядерных превращений, разглядывал устройства счётчика Гейгера, генератора Ван-де-Граафа, циклотрона и синхрофазотрона, камеры Вильсона и уран-графитового котла, пытался воспроизвести приведённые автором расчеты.
|
|
|
В конце книги были слова: «Американский империализм вместе с англо-французскими сообщниками все средства направляют только на создание возможно большего количества атомных бомб».
Жизненно важный для всякого старшеклассника вопрос «кем быть?» был тем самым решён.
Глава двадцать третья
Сталинградский гость
Мать только что пришла с работы, Юлиньки ещё не было, а я сидел на табуретке у кухонного окна и листал какой-то учебник, когда раздался стук в дверь.
-- Входите! – произнесла из комнаты мать.
Неизвестный в темноте коридора никак, видимо, не мог нашарить дверную ручку, и мне пришлось подняться с табуретки. На пороге возник пожилой мужчина в длинном чёрном пальто, серой кепке, с палкой в левой руке и с седыми глазами, удивительно похожими на глаза моей матери. Застыв у порога, некоторое время он молча смотрел на мать, мать на него, а я, пораженный их сходством, на них обоих.
|
|
|
-- Вы моё письмо получили? – спросил пришелец.
-- Какое письмо?..
-- Значит, не дошло... я его на улицу Молитовскую посылал... Александр Прокофьевич я...
И только тут мать всплеснула руками:
-- Александр Прокофьевич!.. не узнала...
-- Не мудрено.
-- Сколько же лет?..
-- С августа сорок второго не виделись...
И всё то, что в течение семи лет молитовской жизни с каждым днём всё далее уходило от меня в прошлое, нахлынуло вновь: сталинградская жара августа 42-го, громкоговоритель, объявлявший воздушные тревоги, школьный подвал, ставший бомбоубежищем, бомбёжки, беженцы и страх перед приходом немцев. И последнее появление в доме отца.
-- А как вы меня нашли? – спросила мать.
-- На Молитовской подсказали... девочка какая-то.
-- Нина, наверное… А в Нижнем какими судьбами?
-- В командировку приехал.
-- А это мой младший... – показала мать на меня. – В девятый уже ходит.
-- Как время летит!
|
|
|
-- Да что же это я?.. Раздевайтесь, Александр Прокофьевич!..
Гость снял пальто, обнажив белую голову, повесил на крючок кепку и, опираясь на палку, прошёл в комнату. Следом в комнату вошла мать и закрыла за собой дверь. Выйдя через некоторое время на кухню с затянутыми мокрой пеленой глазами, не видя меня, она заварила чай и вернулась к гостю. Продолжение её разговора с Александром Прокофьевичем я слушал из кухни через неплотно прикрытую дверь.
-- И сейчас вижу, как он уходил двадцатого-то... – сказала мать, -- вдоль трамвайной линии... рано утром... трамваи уже не ходили... вещмешок за спиной и винтовка на плече... длинная такая... и ни души вокруг, один-одинёшенек... ему пятьдесят второй шёл... как мне сейчас... Он ведь еще в гражданскую успел повоевать… слышал после контузии плохо... кто его заставлял?.. А я осталась в полупустом доме... с сыновьями... и с мыслями о том, что дальше будет... Едва не поссорились в тот день… из-за эвакуации... лишь потом поняла: не мог он по-другому.
-- Тогда в ополчение и постарше шли... медицинских комиссий-то мы не проходили... а те, кто в гражданской участвовал, за старших были.
-- Ну, а дальше?..
-- А что дальше?.. никого и ничего не вернешь... меня ведь тоже в тот день осколком зацепило.
|
|
|
-- Но это потом… а где встретились?..
-- Встретились?.. В Комсомольском садике... там тогда, под землей, и горком, и комитет обороны сидели... Когда Чапай пришёл... так мы Алексея за его усы звали... мы под кустом дремали... спать-то редко приходилось... Он мешок возле нас бросил и по начальству отлучился. А вернулся, сказал, на переправу идем... для погрузки и сопровождения раненых. И каждому по патрону выдал. Скажи кому сейчас, не поверят – на каждую винтовку по одному патрону. Дмитрий Василич, приятель мой, телеграфистом на главпочтамте работал, ещё пошутил: «В аккурат застрелиться».
-- А переправа... где была?..
-- Через Астраханский мост, налево вдоль Царицы, а потом с километр по берегу Волги... пристанка старая с обломанными перилами. На ней беженцы спали... женщины, ребятишки... и на берегу то же самое... самый сон был, утренний... а нам было приказано причал очистить... Жалко было людей будить, да что поделаешь... Ругались на нас ужасно... многие от самого Харькова до Волги топали... с детьми, под палящим солнцем, в пыли, под бомбёжками... и теперь мечтали лишь о том, как бы поскорей на левом берегу оказаться... Но не только пристань, а и берег возле неё мы освободили, всех наверх выгнали... я ещё думал: зачем мы это делаем?.. А когда начали раненых подвозить, понял... Буксира с баржой ещё нет, а песчаная полоска на берегу под обрывом метра два шириной, не больше... где раненых складывать?.. Вот и складывали... как дрова, на песчаной полосе... в три слоя... а они, раненые-то, в изорванных гимнастёрках, в кровавых бинтах, стонут... некоторые от боли кричат... и вся эта поленница из человеческих тел шевелится, того и гляди развалится и в воде окажется... медсёстры вдоль берега по колено в воде бегают: «Миленькие, потерпите!.. Потерпите, миленькие!»... Буксир подошёл – грузить начали. И пока грузили, беженцы вели себя спокойно: стоят над обрывом, смотрят и плачут. Но стоило последнего на баржу занести, как сами на причал полезли. Будто с ума посходили. А нас всего пятеро – и что мы можем сделать с толпой? Военврач, женщина лет сорока, боевая такая, кричит: «Ни в коем случае! Назад! Вы мне всех раненых передавите! Ждите другую баржу!» Алексей ваш тоже: «Назад! Назад!» Да какое там?.. Пришлось Дмитрию Васильевичу вверх стрельнуть для острастки. Только тогда отхлынули, испугались. Никто ведь не знал, что у нас на каждого по одному патрону...
-- Там, вроде, остров... напротив –то, – сказала мать.
-- Голодный называется... его обогнули благополучно... Алексей с военврачом находились на буксире, остальные четверо – на барже. До левого берега было рукой подать... тогда-то всё и началось...
Голос сталинградского гостя начинает дрожать, он поднимает чашку с чаем, и я слышу, как его зубы стучат о край чашки. И знаю, что это от однажды пережитого чувства полной беззащитности перед смертельной опасностью: ты – живая мишень, в тебя стреляют, тебя бомбят, а тебе и ответить нечем.
-- Первый-то мы издали заметили... от «Красного Октября» он на нас прицеливался... а мы вот-вот к берегу пристанем... Капитан кричит: «Полный вперед!»... да разве с самолетом погоняешься... звук помню... до живота доставал... На подлёте из пулемета застрочил... длинной очередью... а мы по нему все оставшиеся патроны тут же израсходовали... а он бомбу положил... аккуратно так, в самую середину баржи... в гущу раненых... Я её и счас вижу, ту бомбу: вывалилась из самолета и на баржу летит... стабилизатором вниз почему-то... и в самую кашу... а на барже даже сидячих не было, одни лежачие... А потом я в воде оказался... и ничего уже не слышал... и плыть тяжело... и ногу левую не чувствую... На берег выбрался, а подняться не могу... лежу и смотрю, как баржу ловят.
-- Как ловят?
-- Канат буксировочный взрывом-то перебило... тонет баржа вместе с разорванными на куски и теми, кто живой ещё... а течением её от буксира оттаскивает... и паника, конечно... Первым на корме буксира Алексей оказался... с багром в руках... за ним два матроса бросились и канат накинули... удержали-таки баржу... и до берега довели... чтобы хоть кого-то спасти... Вот тогда второй и прилетел... его на подлёте и не заметили, со стороны солнца зашел... и в буксир швырнул... и тут такое началось!.. Но на берег Алексея вытащили – это точно... сам видел, как его на носилках несли... только без сознания, скорее всего, был... а следом и я отключился... А больше мне и сказать нечего.
-- Я узнавала, -- после тягостного молчания произнесла мать, -- тяжелораненых с левого берега в Чкалов отправляли... но мало кого довезли... а где похоронили, не смогла узнать.
-- Да кто же это скажет?.. жара-то, помните, какая была?.. а как поезда ходили?.. тех, кто в санитарных поездах умирал, прямо под железнодорожным полотном и зарывали... без крестов и звёзд.
-- Но запись какая-нибудь должна остаться?
-- Где тот писарь, чтобы сделать ту запись?.. Я ведь один живой остался... из пятерых, что в Комсомольском садике тогда встретились... но и то подтвердить некому... А после двадцатого, сами знаете, двадцать третье было.
--- Мы его в школьном подвале пересидели... – сказала мать.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 180; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!