Офицер в рясе был героем-любовником 21 страница

       «Может быть, я уже стар, слаб. Может быть, у вас есть более умные, более годные» и т. д.

       — Выше высочество! — сказал я. — Я Николая Иудовича давно знаю, как знаю и его манеру поплакать, запросить лишнее, чтобы, если урежут, всё же больше осталось... И тут я совсем не сторонник его. Но, может быть, в чем-либо другом он и прав. Вот, например, его жалоба на порядок военных совещаний с Главнокоман­дующими. Вы не присутствуете на них. Начальник Шта­ба и совещается с Главнокомандующими и докладывает вам результаты совещания. Я уже не буду говорить о том, что Главнокомандующие могут обижаться, что вы не удостаиваете их вашего присутствия и личной беседы. Но тут надо обратить внимание и на другое. Я не могу допустить мысли, чтобы ваш начальник штаба {253} намеренно извратил или недоговорил вам что-либо принятое на совещании. Но всегда и во всей ли широте может он воспринять точно и объективно передать всё сказанное Главнокомандующим и всё нужное выведать от них? Может быть, Главнокомандующие когда-нибудь именно вам, а не начальнику Штаба хотели бы сказать что-либо. С другой стороны, может быть, именно, вы смогли бы в докладах Главнокомандующих уловить то, чего не уло­вил начальник Штаба, а затем сами поставили бы Глав­нокомандующим вопросы, ответы на которые шире осве­тили бы вам положение дела...

       В заключение, я попросил прощения, что коснулся не своего дела.

       — Нет, я очень благодарен вам, и впредь будьте со мной откровенны, — сказал мне великий князь.

       На другой день генерал Крупенский, которому я рассказал об этой беседе, сообщил мне, что приказано готовить поезд к поездке в штаб Юго-западного фрон­та, к генералу Иванову.

       — Это ваш разговор повлиял, — сказал он. Кажется, 14-го вечером мы выехали из Ставки. По­езд прибыл в Холм 15-го. Генерал Иванов в походной форме стоял на перроне вокзала, поглаживая свою длин­ную окладистую бороду. Когда поезд остановился, я первым вышел из вагона, чтобы предупредить старика.

       — Я всё передал великому князю, — шепнул я, здороваясь с ним.

       — Хорошо, хорошо! Благодарю, — ответил он. В это время подошел к нему начальник Штаба, ге­нерал Янушкевич со словами:

       — Великий князь просит вас к себе.

       Оба они направились к вагону Верховного. Подой­дя к вагону, Николай Иудович остановился: «Пожалуй­ста, войдите!» — обратился к нему Янушкевич. «Нет, вы идите вперед!» — возразил генерал Иванов. {254}      «Великий князь просил вас одного», — сказал Янушкевич. «Нет, нет, и вы со мной идите; без вас я не пойду», — засуетился генерал Иванов. «И тут сказался Николай Иудович», — сказал мне, знавший о моем разговоре с великим князем, генерал Янушкевич; описывая на об­ратном пути из Холма этот эпизод.

       О чем говорил великий князь с генералом Ивано­вым, я не знаю. Ни тот, ни другой не рассказывал мне. Когда поезд тронулся, великий князь пристально взгля­нул на меня и, улыбаясь, сказал: «Ублаготворил... не знаю: надолго ли?»

       Кажется, в апреле 1915 г. Главнокомандующий Се­веро-западного фронта генерал Н. В. Рузский заболел и был заменен генералом Алексеевым.

       Имя генерала Рузского я впервые услышал в 1904 году, после объявления Русско-японской войны. Мой сослуживец по Академии Генерального Штаба тол­ковый, честный и благородный полк. В. И. Геништа с восторгом тогда отзывался о Рузском, как об одном из лучших наших генералов. В ноябре 1904 года, с разде­лением Манчжурской армии на три армии, генерал Руз­ский был назначен начальником штаба 2-ой армии (ге­нерала Гриппенберга). Но скоро он заболел, покинул армию и уже не возвращался к ней. Свои дарования, таким образом, Рузскому не удалось проявить. На Ве­ликой войне я впервые встретил его в начале сентября 1914 года в Ровно, когда он командовал III-й армией и уже прогремел, как герой взятия г. Львова. В сентябре этого года он был пожалован званием генерал-адъютан­та и вскоре, после отрешения генерала Жилинского от должности Главнокомандующего за поражение под Сольдау, был назначен Главнокомандующим Северо-за­падным фронтом. После этого я много раз видел его в Ставке и имел возможность изучить его, когда он за завтраками и обедами сидел рядом с великим князем. Выше среднего роста, болезненный, сухой, сутуловатый, {255} с сморщенным продолговатым лицом, с жидкими усами и коротко остриженными, прекрасно сохранившимися волосами, в очках, — он в общем производил очень приятное впечатление.

От него веяло спокойствием и уверенностью. Говорил он сравнительно немного, но всегда ясно и коротко, умно и оригинально; держал себя с большим достоинством, без тени подлаживания и ра­болепства. Очень часто спокойно и с достоинством воз­ражал великому князю. Ноябрьский успех под Варша­вой, особенно заметный, сделал его имя еще более по­пулярным. Великий князь и генерал Янушкевич, как казалось мне, до последнего времени относились к нему с большим вниманием и считались с ним. Как будто и наша крупная неудача 10-й армии (генерала Сиверса), закончившаяся в январе 1915 года полным разгромом 20-го нашего корпуса (генерала Булгакова), не подорва­ла престижа генерала Рузского.

       Обострившаяся болезнь заставила его теперь оста­вить главнокомандование.

       Назначение генерала Алексеева и в Ставке, и на фронте было встречено с восторгом. Я думаю, что ни одно имя не произносилось так часто в Ставке, как имя генерала Алексеева. Когда фронту приходилось плохо, когда долетали до Ставки с фронта жалобы на беста­ланность ближайших помощников великого князя, всег­да приходилось слышать от разных чинов штаба: «Эх, «Алешу» бы сюда!» (Так некоторые в Ставке звали ген. Алексеева.). В Ставке все, кроме разве генера­ла Данилова и полк. Щелокова, понимали, что такое был для Юго-западного фронта генерал Алексеев и кому был обязан этот фронт своими победами. И теперь, в виду чрезвычайно серьезного положения Северо-запад­ного фронта, все радовались, что этот фронт вверяется серьезному, осторожному, спокойному и самому способ­ному военачальнику.

{256} Я думаю, что кандидатура генерала Алексеева была выдвинута заметившим его талант самим Верховным, если не при участии генерала Янушкевича, то без вся­кого сопротивления со стороны последнего. На основа­нии достаточных наблюдений я имею полное право сказать, что великий князь весьма ценил и уважал Алек­сеева, а генерал Янушкевич всегда открыто высказывал­ся об огромных достоинствах последнего и далек был от того, чтобы завидовать быстро растущей его славе.

       Вскоре после назначения генерала Алексеева Глав­нокомандующим Северо-западного фронта, в г. Седлеце, где помещался штаб этого фронта, состоялось совеща­ние великого князя с Главнокомандующими.

       Я Алексеева знал с 1901 года по совместной служ­бе в Академии Генерального Штаба, когда он еще был полковником, профессором этой Академии. Теперь, при встречах с Алексеевым-Главнокомандующим, меня зани­мал вопрос: сохранит ли он на высоком посту всегда до этого времени отличавшие его простоту, скромность, общедоступность. С первых же слов при встрече с ним я понял, что Михаил Васильевич остался тем же, каким я знал его 20 лет тому назад. На мое приветствие с вы­соким назначением он смиренно ответил:

       — Спасибо! Тяжелое бремя взвалили на мои ста­рые плечи... помолитесь, чтобы Господь помог понести его...

       Совещание происходило в то время, когда страшная гроза уже висела над нашим фронтом. Северо-западный фронт не успел вполне оправиться после январского не­счастья; на Юго-западном фронте начался отчаянный натиск неприятеля. Наши армии стояли безоружными; всего недоставало: и ружей, и пушек, и пуль, и снарядов. Было над чем задуматься. Великий князь ехал на сове­щание сумрачным, подавленным...

       На обратном пути великий князь был неузнаваем.

       Задумчивость и скорбь исчезли.

{257} — Вы повеселели. Слава Богу! — сказал я за обе­дом великому князю.

       — Повеселеешь, батюшка мой, поговоривши с та­ким ангелом, как генерал Алексеев, — ответил великий князь. — Он и удивил, и очаровал меня сегодня, — про­должал великий князь, обращаясь к начальнику Штаба. — Вы заметили, какая сразу разница во всем: бывало, что ни спросишь, либо не знают, либо знают кое-что, а теперь на все вопросы — точный ответ; всё знает: сколько на фронте штыков, сколько снарядов, сколько в запасе орудий и ружей, продовольствия и одежды; всё рассчитано, предусмотрено... Будешь, батюшка, весел, поговоривши с таким человеком!

       Потом мы узнали, что в этот день великий князь перешел с Алексеевым на «ты». Это была высшая вели­кокняжеская награда талантливейшему военачальнику. За всю войну никто другой не удостоился такой на­грады.

       Генерал Алексеев принял фронт в невероятно труд­ный момент. Никакой талант, даже гений военачальника, не смог бы сделать безоружную армию победоносной. История скажет, каким крестным путем шла, с какими сверхчеловеческими трудностями боролась летом 1915 г. наша армия. Объезжая фронт, я в июне этого года слы­шал от одного начальника дивизии. «Солдат у меня до­статочно, но оружия мало, а снарядов совсем нет... Во­оружу солдат дубьем, будем отбиваться». И было тогда обычным явлением, что наши войска дубьем и камнями отбивались от вооруженного с ног до головы неприяте­ля; ходили с этим «снаряжением» в атаки, иногда на­ступали и даже кой-какие победы одерживали. Чего стоили эти победы, — одному Богу известно.

Но... так всегда бывало. В мире Божьем человеческие грехи всег­да влекли за собой большие потоки человеческой крови.

       Несомненно, что талант Алексеева помог в это вре­мя Северо-западному фронту, несмотря на всю остроту, {258} на всю тяжесть положения, не потерпеть ни одного по­ражения, подобного тем, какие этот фронт нес раньше.

       В 1915 году в Ставке часто приходилось слышать, что летнее (1915 г.) отступление генерала Алексеева займет одну из блестящим страниц русской военной истории.

 

 

{261}

 

 

XIV

 

Виновные. Поездка к епископу Гермогену

 

       Когда под сильным натиском неприятеля в мае 1915 г. на Юго-западном фронте началось отступление наших армий, начальник штаба этого фронта генерал Драгомиров прислал генералу Янушкевичу письмо, в ко­тором решительно заявлял, что дело наше бесповоротно проиграно, что решена участь не только Перемышля и Львова, но и Киева, и что для спасения армии необхо­димо быстро, не задерживаясь, отводить войска за Днепр (Смоленск-Чернигов), а, может быть, и за Волгу.

       — Прочитайте-ка! — сказал мне генерал Янушке­вич, передавая письмо генерала Драгомирова. — С ума сошел!

       Когда на фронте успех, тогда всё сходит гладко: забываются и ошибки одних, и бездарные решения дру­гих, и преступления караются легче. При успехах ищут не столько виновных, сколько достойных. Совсем иное бывает при неудачах: тогда «всякое лыко в строку», тогда отыскивают «козлов отпущения», чтобы на них отыграться.

       Так и теперь. И в Ставке, и на фронте усиленно заговорили о «виноватых». В Ставке, прежде всего, об­винили генерала В. М. Драгомирова. По его адресу раз­далось сразу несколько обвинений. Во-первых: пока на­чальником штаба Юго-западного фронта был генерал Алексеев, — всё было хорошо; заменил его Драгомиров, — сразу дела пошли хуже. В этом обвинении, однако, не было еще ничего конкретного, ибо дела могли пойти хуже не от перемены начальника штаба, а от совер­шенно изменившейся боевой обстановки. Дальнейшие об­винения были конкретнее. Итак, во-вторых, ген. Драгомирову вменялось в вину его паническое настроение, {262} обнаруженное им в письме к ген. Янушкевичу. В-треть­их, его обвинили в том, что он в столь серьезный мо­мент начал сводить личные счеты с Командующим III армией генералом Радко-Дмитриевым, не дал тому в нужное время подкреплений, вследствие чего армия Радко-Дмитриева понесла большие потери и вынуждена была начать отступление, оказавшее роковое влияние на положение соседних с нею армий.

       Последние два обвинения в отношении военного человека носили грозный характер. Но в данном случае их острота сглаживалась установившимся в Ставке, под влиянием разных слухов и сообщений, убеждением, что генерал Драгомиров страдает острым нервным расстройством. Попросту говоря, его действия объясняли невменяемостью.

       Главнокомандующий фронтом, генерал Иванов, од­нако, оставался при прежнем мнении о генерале Драгомирове, как об идеальном начальнике штаба. Но, как ни защищал генерал Иванов своего любимого начальника штаба, всё же ген. Драгомиров был смещен, а на его место был назначен генерал Савич, командир Сибирско­го корпуса. Генералу Драгомирову дали корпус, — ка­жется, 8-ой. Назначение Савича не удовлетворило нико­го и, прежде всего, самого Главнокомандующего, кото­рому навязали совсем не желанного помощника.

Назна­чение генерала Драгомирова всех удивило. В первом случае, отдавая должное уважение блестящему наруж­ному виду, твердости характера и непреклонной воле генерала Савича, считали его, однако, и недостаточно подготовленным, и не столь талантливым, как это тре­бовалось в настоящий момент от начальника Штаба Юго-западного фронта. Во втором случае недоумевали: если генерал Драгомиров, как нервнобольной, признан негодным для должности начальника Штаба, как же признают его способным для командования корпусом? Что касается объектов этой проделанной Ставкой опе­рации, то Савич был польщен новым назначением, а {263} ген. Драгомиров был кровно обижен: его предшествен­ника генерала Алексеева ведь возвысили сразу в Главнокомандующие фронта. Всё же нарыв был вскрыт срав­нительно безболезненно.

       Гораздо непримиримее Ставка оказалась в отноше­нии военного министра, генерала В. А. Сухомлинова. Тут даже многим в своей карьере обязанный ему гене­рал Янушкевич восстал на него.

       После назначения на должность протопресвитера, я очень часто встречался с генералом Сухомлиновым на разных празднествах и высочайших парадах и нередко бывал у него со служебными докладами. Как я уже го­ворил, более приятного начальника-сослуживца, как ге­нерал Сухомлинов, мне не хотелось и желать. Умный, простой, сердечный и отзывчивый, Сухомлинов ни в чем не стеснял моей инициативы и охотно шел навстречу всякому моему доброму начинанию. Я не помню случая, когда бы я ушел с доклада не удовлетворенным в своих желаниях и просьбах. В пору назначения меня на долж­ность протопресвитера он был одним из самых близких к Государю, наиболее влиявших на него министров. Скандальный развод Е. А. Бутович и женитьба на ней Сухомлинова сильно скомпрометировали последнего в обществе. Незадолго же до войны об нем начали ходить совсем дурные слухи.

23 апреля 1914 года, при посеще­нии мною Ташкента, Туркестанский генерал-губернатор и командующий войсками округа, генерал А. В. Самсо­нов, сидя со мною в своем кабинете, рассказывал мне, что у него имеются несомненные данные, свидетельству­ющие о преступных сношениях генерала Сухомлинова с австрийской фирмой Альтшуллера, помещавшейся в г. Петрограде, на Морской ул., и вообще об его нечи­стоплотности в денежных делах. Должен сказать, что в то время генерал Самсонов остро переживал чувство обиды, нанесенной ему Сухомлиновым, устранившим его кандидатуру на пост Варшавского генерал-губернатора. Как рассказывал мне генерал Самсонов, его кандидатура {264} была почти принята Государем. Сухомлинов же выставил против нее то возражение, что будто бы Самсонов не знает французского языка. Государь был убежден таким доводом и на должность Варшавского генерал-губернатора назначил генерала Я. Г. Жилинского, кре­атуру Сухомлинова. Всё это произошло в апреле 1914 г. Самсонов с возмущением рассказывал мне об этой ис­кусно проведенной интриге, тем более для него оскорби­тельной, что он владел французским языком.

Но всё же меня чрезвычайно удивила тогда его смелость, с кото­рой он, мало зная меня и совсем не зная моих отношений к генералу Сухомлинову, столь категорично и жестоко поносил своего и моего начальника. Выслушав Самсонова, я доброжелательно заметил ему:

       — Надеюсь, Александр Васильевич, — вы не мно­гим доверяете это.

       — Да, — ответил он, — но у меня достаточно дан­ных, чтобы я мог смело говорить об этом.

       Если меня удивила смелость, с которой ген. Сам­сонов обвинял ген. Сухомлинова, то самые обвинения для меня не были новы, ибо слухи о связях Сухомлинова с Альтшуллером и о нечистых денежных делах ходили и в Петербурге.

       Прошло после того почти 7 лет. Генерала Самсонова уже давно нет в живых, Сухомлинов побывал в тюрьме, а потом оказался на свободе, но мне хочется думать, что страшные против Сухомлинова обвинения, которым ве­рил благородный и честный генерал Самсонов, и кото­рые на все лады варьировались русским обществом, не имели под собой твердой почвы. Трудно мне предста­вить, чтобы генерал-адъютант Государя, сверх меры облагодетельствованный последним, тот Сухомлинов, которого я знал по служебным делам и по частным бе­седам, мог опуститься до роли взяточника, изменника, предателя.

       Слухи о преступных делах Сухомлинова носились и в Ставке. Но тут, как мне казалось, сначала считались {265} не с ними, а с фактом нашей неподготовленности к войне, в которой всецело обвиняли Сухомлинова. При удачах на фронте эти обвинения стихали, при неудачах они оживали.

       Нашумевшее в феврале и марте 1915 года мясоедовское дело подняло новую бурю против генерала Сухо­млинова, к семье которого случайно был близок Мясо­едов. Теперь всюду заговорили об измене.

       Когда в мае 1915 г. началось Галицийское отступле­ние, и весь наш фронт начал переживать ужасающую пору отчаянной беспомощности, вследствие отсутствия и вооружения, и снарядов, отношения между Ставкой и военным министром обострились до последней степени. Великий князь открыто и всегда резко осуждал деятель­ность военного министра; начальник Штаба слал резкие письма и телеграммы своему бывшему начальнику. При приездах генерала Сухомлинова в Ставку его принимали сухо, небрежно.

       Сухомлинов, конечно, не оставался в долгу. Ставка в Барановичах работала против него; он в Петербурге работал против Ставки, т. е. против великого князя. Со­трудников ему было не занимать стать, ибо во врагах великого князя недостатка не было. К ним принадлежа­ли забракованные на фронте генералы, во главе с быв­шим Главнокомандующим Северо-западного фронта ге­нералом Жилинским, потом генерал Воейков, потом Рас­путин, наконец, вся клика, окружавшая молодую Импе­ратрицу. В одних случаях эта коалиция старалась использовать неудачи на фронте, в других — всё возра­ставшую и в армии, и в народе популярность великого князя. Соответственно этому, великого князя обвиняли то в бездарности и неспособности к командованию, то в честолюбивых замыслах, грозных для царской семьи. В придворных кругах в это время многозначительно гово­рили о ходившем по рукам портрете великого князя с подписью: «Николай III».

       Но, пожалуй, более всего доставалось начальнику {266} Штаба ген. Янушкевичу. Обвинения против него шли, главным образом, с фронта.                        

       Что генерал Янушкевич принял должность началь­ника штаба не по своему хотению, об этом знали весьма и весьма многие. Для массы же, для всех было ясно одно, что на самом ответственном месте в армии стоит человек сравнительно молодой по службе и совершенно неподготовленный для соединенного с этим местом дела. Как занявший не «свое» место, генерал Янушкевич сразу впал в немилость всей армии.   Одни завидовали ему; других возмущало незаслуженное им возвышение; тре­тьи честно учитывали все последствия работы неопытного и неподготовленного начальника Штаба, страши­лись за будущее, за исход войны. Хозяйничанье в опе­ративной работе Ставки генерала Данилова, который не пользовался репутацией талантливого офицера Гене­рального Штаба, но слыл за человека надменного, само­уверенного и упрямого, не уменьшало, а скорее увеличи­вало общее озлобление против начальника Штаба, не сумевшего ни выбрать соответствующего генерал-квар­тирмейстера, ни поставить избранного на должное место.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 161; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!