Воскресенье, 22 июня 1353 года 11 страница
Внезапно из хаоса, кипевшего в его мозгу, выкристаллизовалась эта мысль. «Сейчас ночь, потому что мир вокруг затих, – осторожно повторил он. – А может быть, мир затих потому, что я в своей гордыне и высокомерии был поражен глухотой так же, как слепотой?» И в его сердце гнев уступил место ужасу.
Затем он услышал тихий стук и шум, производимый котом с той стороны двери. «Я не глухой, – подумал он с облегчением, – просто сейчас ночь». Он повторил эти слова, цепляясь за их простоту и логичность, и постепенно его дыхание замедлилось и ноющие мышцы расслабились.
Исаак обдумывал эти две вещи. Он мог слышать с необычайной остротой, и в темноте он был ничем не хуже других. Его тело, хотя и ныло от усталости, по‑прежнему было сильным и ловким. Он не мог думать ни о чем ином, а когда попытался, его снова смело чувство сомнения, вины и страха, и он вновь вернулся к тем простым словам, которые были для него, как плот в неистовом потоке: «Сейчас ночь; я все еще могу слышать».
Город спал. Не так давно взошла луна, и россыпь темных облаков закрыла звезды. Местами горели свечи, их свет в темноте казался неестественно ярким.
В часовне в монастыре Святого Даниила монахини пели хвалу Господу, и аббатиса Эликсенда преклонила колени в молитве. Она молилась о спасении жизни двух девушек и о спасении души неизвестной монахини, которая помогла похитить их. Она с тревогой размышляла, кто же это мог быть. Голоса затихли: монахини ушли, чтобы поспать остаток ночи. Аббатиса осталась в часовне, пребывая в молитве и размышлениях.
|
|
|
У себя в кабинете епископ Беренгуер привел в порядок свечу, подправил перо и продолжил писать последовательный отчет обо всем, что произошло. Как и его друг, мастер Исаак, он знал, что донья Исабель д'Импури стоила слишком дорого, в землях и золоте, чтобы ее похититель, обладающий элементарным чувством самосохранения, нанес ей какие‑либо повреждения. И пока Исабель жива, другой девушке, Ракель, также не будет причинен вред, потому что она необходима, чтобы сохранить здоровье и честь доньи Исабель. Но Исабель была почти при смерти, а если она должна была умереть… Беренгуер тряхнул головой и вернулся к письму. Его мысли метались, как загнанные звери.
В соседней со спальней комнате дон Педро Арагонский сидел вместе с секретарем и тремя несколько растрепанными государственными министрами, срочно вытащенными из постелей; на столе лежали два письма, которые одно за другим прибыли от Беренгуера из Жироны. Первое прибыло на закате, с радостными новостями. Его величество провел бурный вечер, переходя от глубокого облегчения в связи с обретением сына, которого он уже не чаял увидеть живым, и дышал праведным гневом в отношении тех, кто похитил его. Король спал, когда прибыло второе письмо; посыльный выехал в сумерки из Жироны и всю ночь мчался как ветер через холмы, пользуясь лишь последними лучами солнца и ярким лунным светом. Затем луна ушла, и последний час пути конь и всадник двигались в кромешной тьме. Посыльный настаивал на том, чтобы его величество был разбужен. Так и было сделано.
|
|
|
Король сидел в мрачном спокойствии. Элеазар Бен Соломон, его секретарь, прочитал письмо епископа и подвел краткий итог ситуации.
– Где Кастельбо? – спросил казначей, озираясь.
– Без сомнения, мирно спит в замке неподалеку от Жироны, где он должен был охранять инфанта, – беспощадно сказал король.
Когда его голос затих, комнату заполнила тяжелая тишина. И пока эти четверо мужчин приводили в порядок свои мысли, дон Педро долго и тяжело размышлял о брате и обдумывал свой ход.
«Я стал похож на Самсона, – подумал Исаак, с трудом соединяя слова. – Слепым и беспомощным. В своей гордыне я думал, что смогу справиться с филистимлянами. Я отдал им всю мою силу, и это сломало меня. – Затем до него дошла вся нелепость этого сравнения. – И кто тогда моя Далила? Аббатиса Святого Даниила, с ее холодным голосом и руками?» – Он беспомощно засмеялся, пока не почувствовал, что сейчас заплачет.
|
|
|
Тогда, где‑то в середине ночи, когда его тело запульсировало от истощения и бессонницы, он ощутил, что больше не может сдерживать свои несвязные, панические мысли. Они рвались наружу, и вместе с ними возник странный голос, эхом разносящийся внутри черепа – демонический голос, дразнящий его. «Я погубил Ракель, – думал он, и ликующий голос повторял: Погубил… Ракель, Ракель, Ракель…»
«Я должен прекратить это», – с отчаянием подумал он.
«Прекратить, прекратить, прекратить…» – эхом откликнулся голос.
– О, Господи, – громко произнес он, – спаси меня от безумия и научи, как найти правду.
Голос в его голове прошептал: «Правду! – и исчез. И тогда в глубине его мозга возник другой голос, тихий и слабый. – Не забывай, что правда вырастает из земли, дитя мое. Она повсюду». Это был голос его давно умершего учителя, всплывший из глубин памяти или, возможно, ниспосланный Богом, чтобы успокоить его.
– Я больше никогда этого не забуду, Господи, – громко произнес он. – И я никогда не забуду, откуда приходит справедливость.
В его душу вернулся покой, а вместе с ним глубокое и необъяснимое убеждение, что Ракель все еще жива.
|
|
|
Впервые за несколько часов Исаак пошевелился. Внезапно он почувствовал себя в той запертой душной комнате как в ловушке. Он предпринял осторожную попытку приподнять руку. Это ему удалось, и он пошевелил пальцами. Они двигались. Воодушевленный, он встал, почувствовал головокружение, зашатался и неуверенно пошел к двери. Исаак потянул ее на себя и впустил дуновение прохладного, влажного воздуха. Погода изменилась. Фелиц радостно бросился к его ногам и потерся о лодыжки. Он наклонился, чтобы почесать кота за ухом, и его рука натолкнулась на теплое, мягкое тело.
– Юсуф? – удивленно спросил он.
– Ммм, – произнес сонный голос. – Господин? Это вы? Вы в порядке?
– Конечно. Почему ты лежишь на пороге? Ты должен был быть в постели.
Но Юсуф отказался покинуть внутренний двор.
– Я рад твоему обществу, дружок, – сказал Исаак. – Я все время забываю, что за время своих странствий ты стал совой. Сколько сейчас времени?
– Все еще темно, господин. Небо покрыто облаками, но первые лучи рассвета уже касаются крыш на востоке. Это похоже на то утро, когда мы встретились.
– Всего несколько дней назад, – сказал Исаак. – За такое короткое время ты стал для меня таким необходимым.
– Я не заслуживаю такой похвалы, господин, – сказал Юсуф со скромностью человека, который ясно понимает, что он сделал.
– Возможно, нет. Но, несмотря на это, я не могу обойтись без Ракель, парень, – сказал Исаак, и в его голосе послышалась боль. – Кто будет читать мне? Твоя хозяйка никогда не училась, а близнецы все еще слишком малы.
– Мы найдем Ракель, господин, – уверенно сказал Юсуф. – А до тех пор я буду читать вам.
– Ты умеешь читать? – удивленно произнес Исаак. – Ты учился?
– Отец учил меня читать на моем языке, а латинским буквам меня научил старый вор и бродячий певец, который ходил из города в город, пел, рассказывал истории и крал кошельки. Я странствовал вместе с ним, пока его не поймала стража. Я скоро научусь разбирать слова, – добавил он с легким ребяческим высокомерием.
– Скоро, – в отчаянии повторил Исаак. – Я не могу ждать этого «скоро», парень. Я теряю возможность приводить в порядок свои мысли. Я должен вернуться к словам учителей или я сойду с ума.
Исаак поднял лицо к небесам, как будто ожидая чуда, которое позволит ему обозреть свою обеспокоенную душу и во всем разобраться. С востока прокатился грохот, похожий на глас Божий, и первые нежные капли дождя упали на его глаза и губы.
– Пошли, Юсуф. Ты не должен промокнуть, – сказал Исаак с усталой любезностью. – Пойдем, поспим немного. Разбуди меня до того, как солнце поднимется достаточно высоко.
Ракель встряхнулась, освобождаясь ото сна, в котором она падала в глубокую яму, сверкающую разными красками. Ее сердце затрепетало от страха. Голова сильно болела, во рту пересохло и чувствовался какой‑то неприятный привкус. На мгновение ей показалось, что она дома, в своей кровати, но затем она вспомнила, что находилась в женском монастыре. Она открыла глаза. Было очень темно, и она лежала на чем‑то неудобном, впивавшемся в спину. Она села, и ее затошнило. Что‑то было не так.
Она ощупала поверхность, на которой лежала. Это оказался грубый соломенный тюфяк. Ее руки заскользили дальше, пока пальцы не коснулись шершавых досок. Пол. Внизу она услышала перестук копыт и мягкое лошадиное ржание. Или она сошла с ума, или она лежала на грубом полу на чердаке над конюшней.
Затем она поняла, что темнота неоднородна. Квадрат менее яркого черного цвета, вероятно, был оконным проемом, а более темный прямоугольник на расстоянии вытянутой руки от нее – это еще один тюфяк. Она прислушалась. Кроме звуков, доносящихся из конюшни снизу, она смогла разобрать звук слабого, поверхностного дыхания. «Слава Богу, – сказала она про себя. – Донья Исабель». Она и донья Исабель каким‑то непонятным ей образом заснули и во время сна были перенесены в это отвратительное место.
Она осторожно встала. Ее волосы зацепились за стропила, и теперь к ее лицу прилипла паутина. Она нетерпеливо стерла ее рукой и добралась до более светлого квадрата, беззвучно передвигаясь в своих мягких кожаных башмаках. Добравшись до неровного проема в стене, она высунула голову. Воздух был прохладным и свежим; небо на востоке уже начинало светлеть. На горизонте что‑то виднелось – то ли холмы, то ли облака. Она с любопытством втянула ноздрями воздух: запахи были непривычными. Похоже, что они были где‑то за городом.
Она медленно пошла назад по середине комнаты, нащупывая границы свободного пространства. На середине пути ее нога коснулась неровности в полу, и она нагнулась. Ее пальцы нащупали края люка; она нашла засов и попробовала несильно дернуть его. Люк чуть‑чуть сместился, но затем снова замер. Заперто или зарешечено. Она продолжила свое неспешное движение. Доски заскрипели, и она замерла на месте. Снизу доносился только шум от животных, и она пошла дальше в сторону грубых досок дальней стены. Она не смогла найти там никаких следов двери. Выход был только один, но и тот был перекрыт.
Она подошла ко второму тюфяку и подняла вялую руку Исабель. Рука была горячей, пульс слабым, дыхание быстрым. Она была одета в тяжелое шелковое платье и завернута в теплый плащ; Ракель расстегнула платье и присела сбоку, дожидаясь рассвета.
Глава девятая
Ракель и Исабель были не единственными путешественниками, проснувшимися в конюшне в то сырое и облачное утро четверга. Прежде чем солнце предыдущего дня достигло зенита, Томас де Бельмонте понял, что понадобится чудо, чтобы его измотанная кобыла добралась до Жироны до сумерек. Самая негодная из верховых лошадей, когда‑либо бывших на конюшне его отца, она никогда не выказывала особой любви к быстрому бегу, еще меньше – к работе, и весь прошлый год отлично жила в относительном безделье. Бедная Блавета совершенно выбилась из сил.
Она замедлила ход, еще когда колокола звонили к мессе; задолго до полудня она начала спотыкаться. Наконец она остановилась под жестоким полуденным солнцем, опустив голову и являя собой картину уныния. После нескольких бесполезных попыток оживить ее Томас сдался. Поскольку сам он не особо был рад возложенной на него миссии, то подозревал, что его нежелание передалось и кобыле. Он отвел ее в тень возле ручейка, и они оба отлично отдохнули под деревом, продремав до тех пор, пока солнце не начало склоняться к западу.
Немного отдохнув, лошадь перешла на рысь. Затем дорога свернула на запад, и Блавета решила, что с нее довольно. Соседняя река показалась ей более привлекательной; она замедлила шаг и резко повернула влево. Томас дернул за узду и пришпорил кобылу. Она начала хромать; он снова ударил ее шпорами по бокам. После этого она прижала уши, уперлась передними ногами в пыль и гальку и отказалась сдвинуться с места. Томас спешился, признавая свое поражение. Естественно, чтобы попасть в гостиницу, где он останавливался в понедельник ночью, надо было перевалить через холм. Крепко взяв кобылу под уздцы, он повел упирающуюся скотину вперед.
Он ошибся. Первое жилье, попавшееся ему по дороге, было стоявшей одиноко среди полей ветхой лачугой, с пристройкой возле восточной стены, которую с некоторой натяжкой можно было назвать хлевом. Томас с сомнением посмотрел на это сооружение. Но хромота Блаветы все усиливалась, да и у него ноги уже болели. Лучше было остановиться в последней халупе, чем продолжать путь или остановиться на ночлег на камнях в чистом поле. Солнце все еще висело над горизонтом, но воздух был влажным и тяжелым; он чувствовал, что назревала гроза.
Единственным признаком жизни была небольшая струйка дыма из кирпичного очага во дворе. Он позвал хозяев, постучал в дверь и стал ждать. Изнутри донеслось шарканье, похожее на топот сотен бегущих мышиных лапок, и из щелки в двери выглянула грязная темноволосая женщина. Она пронзительно вскрикнула в тревоге и отступила назад.
– Сбегай за отцом, – закричала она, и дверь снова открылась. Маленький ребенок прополз в щель и помчался на холм так, как будто за ним гналась целая тысяча вражеских воинов, жаждущих его крови.
– Добрая женщина, – обратился к ней Томас. – Я не хочу никого обидеть.
Она ответила тихим тревожным вскриком. Ребенок начал плакать; молодой женский голос прикрикнул на него, чтобы тот затих, – в общем, возник настоящий хаос.
– Кто вы? – спросил голос за его спиной. – Нам здесь не нужны чужаки.
Томас осторожно повернулся, держа руку на мече, и оказался лицом к лицу с человеком, похожим на медведя, чернобровым, загорелым до черноты, с могучим телосложением. У его ног стояла большая поджарая псина и тихо рычала.
– Я выполняю королевское поручение, добрый человек, – сказал Томас с большим высокомерием, чем он чувствовал на самом деле. – Мне и моей лошади нужно пристанище на одну ночь. Вам будет хорошо заплачено за гостеприимство.
В течение некоторого времени на лице хозяина отражалось сражение между подозрительностью и жадностью. В конце концов постепенно победила жадность.
– Что вы от нас хотите? – сказал уже несколько менее угрожающим голосом.
– Место в хлеву для лошади, кровать для меня и еда для обоих.
– Позвольте мне посмотреть на вашу монету.
– Позвольте мне посмотреть на мою кровать и место в хлеву, – сказал Томас.
– Вы не будете спать рядом с моей женой и дочерью, – сказал приветливый хозяин. – Вы можете спать в хлеву рядом с вашей лошадью, и я отдам вам половину хлеба. Мы не можем уделить вам больше.
Хлев было пуст, его обычные обитатели, если таковые были, находились где‑то на пастбище. Крыша хлева была покрыта торфом. Две стены были сделаны из грубых досок и кольев, обмазанных грязью. Было грязно, темно, и, скорее всего, все кишело всевозможными паразитами. Однако Томас спал и в менее удобных местах, и наверняка в доме было не чище. Хлеб был грубым, и его пришлось долго жевать, но кусок был достаточно большим. После целого дня пути он казался манной небесной. Позаботившись о кобыле и поев, Томас начал искать угол для себя, достаточно чистый, чтобы расположиться там на ночлег.
Осуществление этой трудной задачи было прервано фермером, который во внезапном припадке сердечности притащил кувшин вина и поставил его на земляном полу.
– Моя жена подумала, что вы можете захотеть пить.
– Передайте ей мою благодарность, – сказал дон Томас.
Фермер, хмыкнув, ушел.
Томас поднял тяжелый кувшин и осторожно попробовал. Вино было кислым и терпким, но было способно смыть дорожную пыль с горла. Он вышел на свежий воздух, и сел около двери на поставленный на попа бочонок и глубокомысленно посмотрел на кувшин. Он полагал, что это были припасы, рассчитанные на несколько дней. Предложить такое незнакомцу показалось ему слишком щедрым для такого жадного человека. Немного подумав, он внес кувшин в хлев и аккуратно поставил его на земляной пол.
Вино тонкой струйкой побежало к двери, образовало там лужицу и впиталось в землю. Томас разбросал солому поверх винного пятна, выставил кувшин наружу, затем завернулся в плащ и растянулся на тощей куче соломы в углу за кобылой.
Несмотря на ранний час, усталость накатила на него сразу же, как только он закрыл глаза, и на какое‑то время он забылся тяжелым сном. Во сне он видел донью Санксию. Она убегала от него с жестоким смехом, и ее великолепные красно‑рыжие волосы летели в воздухе. Когда он протянул к ней руку, она истаяла лужицей кислого вина, и он проснулся. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что услышанные им голоса не были частью его сна, а доносились снаружи.
– А если он проснется, муж мой?
– Он же прикончил тот кувшин. Он не проснется до Судного дня.
Томас сел.
Фермер тихо вышел из двери своей лачуги и начал красться вдоль стены дома и навеса. Слабый огонек маленького светильника, который он держал в левой руке, освещал землю вокруг него, делая окружающую тьму еще более глубокой. На углу он вытянул нож из сапога и тихо двинулся к двери хлева. Он приподнял светильник, и кобыла начала беспокойно переступать ногами.
– Добрый вечер, – сказал Томас.
Фермер обернулся, подскочив и уронив светильник на земляной пол хлева, где он продолжал тускло гореть.
– На вашем месте я бы затоптал это, – любезно сказал Томас. Он сидел на бочонке около двери, и меч в его руке мерцал в свете горящего на земле масла.
Фермер энергично затопал ногой по огню, продолжая это занятие даже после того, как огонь полностью потух.
– Мне показалось, что я слышал, как где‑то крался вор, – сказал он наконец.
– А, – обронил Томас. – Вы тоже это услышали!
– Да. Я вышел посмотреть, что там такое.
– Интересно, а ваша собака ничего не слышала, – заметил Томас.
– Устала на охоте, – пробормотал фермер. – Вашей светлости не спится?
– Да нет. Но мы с моей кобылой всегда спим очень чутко. Блавета оказалась более хорошим сторожевым псом, чем ваша собака. Желаю вам спокойной ночи, добрый человек.
Томас и его кобыла немного подремали, пока первые лучи рассветного солнца не осветили их медленное, медленное движение.
Небо в неровном чердачном оконном проеме стало светлеть. По окрестным полям прошел дождь, и водянистый солнечный луч вполз внутрь, осветив их тюрьму. Корзина Ракели с травами и лекарствами стояла в углу, рядом с небрежно увязанной одеждой, но их похитители, злонамеренно или нет, не оставили им воды для того, чтобы напиться или умыться. Исабель застонала и дернула головой. Ее губы снова стали сухими и потрескавшимися, а кожа горячей. Ей нужна была вода и охлаждающая повязка, необходимо было привести в порядок ее рану. Какими бы странными и пугающими ни были люди, находившиеся под ними, Ракель была вынуждена обратиться к ним за помощью.
Она нервно окликнула их:
– Эй, кто там? Донья Исабель больна.
Никакого отклика.
Ракель с отчаянием посмотрела на свою пациентку. Девушка ударила по грубым доскам пола кулаком и вновь обратилась с призывом о помощи, немного громче.
Опять никакого ответа.
Она встала на люк в полу и забарабанила по нему пятками. В ответ раздалось ржание лошади. Больше ничего. Они были брошены, заперты, без пищи, без воды. Слезы выступили у нее на глазах, и она чуть было не пропустила тихий шум голосов внизу. Там были люди, которые старались ничем не выдать свое присутствие. Ее страх куда‑то испарился.
– Эй, вы, – закричала она. – Эй, вы там! Вы что, собираетесь оставить донью умирать от жажды и лихорадки?
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 96; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!