Из архива «Советов читателям»
Дорогая тетушка Эм!
Как привлечь внимание парня? Я совершенно не умею флиртовать, а вокруг столько девушек намного красивее и умнее меня. Но я уже устала оттого, что на меня не обращают внимания. Может быть, мне как‑то измениться? Что мне делать?
Растерянная из Беннингтона
Дорогая Растерянная!
Не нужно быть никем иным, а только самой собой. Нужно просто заставить парня посмотреть на тебя еще раз. Для этого существует два пути:
1. Перестань ждать, возьми инициативу в свои руки и заговори с ним. Спроси, знает ли он ответ на задачу под номером 7 в твоем домашнем задании по математике. Скажи, что он был великолепен на школьном смотре талантов.
2. Начни повсюду ходить голой.
Выбор за тобой.
С любовью, Тетушка Эм
Когда мне не спится, я натягиваю поверх пижамы кардиган, сажусь на крыльце и представляю, как могла бы сложиться моя жизнь.
Мы с Генри и Джейкобом ждали бы ответа из приемных комиссий колледжей. Я бы откупорила бутылку шампанского и разрешила сыну выпить стаканчик, когда он принял бы окончательное решение, куда поступать. Тео не прятался бы в своей комнате и не старался изо всех сил сделать вид, что он не член нашей семьи. Наоборот, он сидел бы за кухонным столом и разгадывал кроссворды в газете. «Три буквы, – сообщал бы он и читал вопрос: – Там часто обретают надежду». Мы все стали бы отгадывать. Бог? Небо? Арканзас? Но правильно угадывает Джейкоб: ДОМ.
|
|
|
Наши сыновья каждую четверть попадали бы в перечень «Наша гордость». И люди в магазине смотрели бы мне вслед не потому, что у меня ребенок‑аутист, или еще хуже, убийца, а потому что завидовали бы моему счастью.
Я не верю в жалость к себе. Думаю, что жалеют себя те, у кого много свободного времени. Вместо того чтобы мечтать о чуде, надо учиться делать чудеса своими руками. Но Вселенная знает способ наказать за потаенные секреты и желания; и чем сильнее я люблю своего сына – чем больше Джейкоб становится звездой, вокруг которой вращается моя жизнь, – тем чаще представляю себе, кем могла бы стать, представляю себе женщину, которая как‑то затерялась в рутине воспитания ребенка‑аутиста.
Будьте осторожны в своих желаниях.
Вот представлю свою жизнь без Джейкоба, и желание может исполниться.
Сегодня я слушала показания свидетелей. И, как и говорил Оливер, наш черед еще не настал. Но я видела лица присяжных, когда они смотрели на Джейкоба, – такое выражение я видела и тысячу раз до этого. То же мысленное дистанцирование, то же едва уловимое понимание, что «с этим парнем что‑то не так».
Потому что он общается не так, как они.
Потому что он горюет не так, как они.
|
|
|
Потому что он говорит и двигается не так, как они.
Я изо всех сил боролась за то, чтобы Джейкоб учился в обычной школе, – не только для того чтобы он видел, как общаются другие дети, а для того чтобы дети видели его и понимали, что «другой» не значит «плохой». Но, говоря откровенно, не могу сказать, что его одноклассники усвоили урок. Они часто ставили его в сложные социальные ситуации – «Заставь дурака богу молиться…» – а потом всю вину возлагали исключительно на его плечи.
И сейчас, после всей проделанной мною работы в обычной школе, он в зале суда «погряз» под уступками, на которые пошел суд, чтобы удовлетворить его особые потребности. Его шанс на оправдание – диагноз «аутизм». Настаивать в данный момент на том, что он такой, как все, – значит, своими руками засадить его за решетку.
Много лет я отказывалась делать скидку на синдром Аспергера, теперь же это единственный шанс Джейкоба.
И внезапно я бегу, как будто от этого зависит моя жизнь.
Начало третьего ночи, на двери пиццерии табличка «Закрыто», но светится крошечное окошко наверху. Я открываю дверь, ведущую на узкую лестницу, взбираюсь по ступенькам к конторе адвоката и стучу.
Открывает Оливер, одетый в тренировочные брюки и старую футболку с вылинявшей картинкой, на которой человек с волосатыми медвежьими руками. «Поддержи вторую поправку» – гласит надпись. У Оливера красные глаза, на пальцах следы чернил.
|
|
|
– Эмма? – удивляется он. – Что‑то случилось?
– Нет, – отвечаю я, протискиваясь мимо него.
На полу коробки из‑под еды и пустая двухлитровая баклажка «Горной росы». Пес Тор спит, положив морду на зеленую пластмассовую бутылку.
– Нет, все в порядке. – Я поворачиваюсь к нему лицом и начинаю сбивчиво объяснять: – Сейчас два часа ночи. Я в пижаме. Я просто бежала сюда…
– Бежала?
– …моего сына посадят в тюрьму. Нет, Оливер, ничего не в порядке.
– Джейкоба оправдают.
– Оливер, – требую я, – скажи мне правду.
Он убирает стопку бумаг с дивана и тяжело присаживается.
– Ты знаешь, почему я не сплю в два часа ночи? Пытаюсь написать вступительную речь. Хочешь послушать начало? – Он поднимает лист бумаги, который держал в руке. – «Дамы и господа! Джейкоб Хант…»
Он замолкает.
– Что?
– Не знаю, – отвечает Оливер.
Он комкает лист, и я знаю, что сейчас он, как и я, думает о случившемся с Джейкобом припадке.
– Не знаю, черт возьми! «Джейкоб Хант выбрал себе адвоката, которому лучше было бы остаться кузнецом» – вот как. Не стоило мне соглашаться на твое предложение. Не стоило ехать в полицейский участок. Нужно было посоветовать тебе опытного адвоката, который криминальные дела щелкает как семечки, а не делать вид, что у такого новичка, как я, есть хотя бы полшанса выиграть это дело.
|
|
|
– Если ты таким образом пытаешься меня приободрить, то у тебя плохо получается, – говорю я.
– Я сказал тебе, что меня уже тошнит…
– Что ж, по крайней мере, честно. – Я сажусь рядом с ним на диван.
– Хочешь откровенно? – спрашивает Оливер. – Я понятия не имею, прислушаются ли присяжные к защите. Я боюсь. Боюсь проиграть. Боюсь, что судья сочтет меня мошенником.
– Я постоянно боюсь, – признаюсь я. – Все считают, что я мать, которая никогда не сдается. Что я оттащу Джейкоба от края пропасти сотню раз, если придется. Но иногда по утрам мне просто хочется натянуть на голову одеяло и остаться в постели.
– И мне частенько этого хочется, – говорит Оливер, и я прячу улыбку.
Мы сидим, откинувшись на спинку дивана. Голубоватый свет уличных фонарей превращает нас в привидения. Нас в этом мире больше нет, одна оболочка.
– Хочешь услышать по‑настоящему печальное признание? – шепчу я. – Ты мой лучший друг.
– Ты права. Это действительно печально, – усмехается Оливер.
– Я не об этом.
– Мы продолжаем играть в «Откровенность»? – спрашивает он.
– А мы этим занимаемся?
Он протягивает руку и пропускает прядь моих волос между пальцами.
– Я считаю тебя настоящей красавицей, – говорит он. – И внешне, и душевно.
Он едва заметно подается вперед, делает вдох, закрывает глаза, а потом отпускает мои волосы, которые падают мне на щеку. Я чувствую это каждой клеточкой своего тела, как будто меня ударили.
Но я не отстраняюсь.
Я не хочу отстраняться.
– Я… я не знаю, что сказать, – бормочу я.
Глаза Оливера вспыхивают.
– «Из всех силков, расставленных в городах, расставленных по всему миру, она идет прямо в мои», – цитирует он.
Он не спешит, чтобы я понимала, что произойдет дальше. Он целует меня.
По решению суда я должна быть с Джейкобом. Я уже нарушила правила. Почему не нарушить еще одно?
Он прикусывает мою губу. Губы у него сладкие.
– Драже «Желе‑бобы», – шепчет он мне на ухо. – Мой самый большой порок. После этого.
Я запускаю пальцы в его волосы. Они густые и золотистые, непокорные.
– Оливер… – выдыхаю я, когда он забирается мне под рубашку. Его пальцы пробегают по моим ребрам. – Я абсолютно уверена, что нельзя спать с клиентами.
– Ты не мой клиент, – отвечает он. – К Джейкобу я подобных чувств не питаю.
Он распахивает кардиган. Моя кожа пылает. Не помню, когда в последний раз ко мне относились как к священной музейной реликвии, которую разрешили потрогать.
Моя голова свесилась с дивана, мои лучшие намерения развеялись, когда его губы сомкнулись у меня на груди. Я поймала себя на том, что смотрю прямо в глаза Тору.
– Собака…
Оливер поднимает голову.
– Господи! – восклицает он, подскакивает, словно футбольный мяч, и одной рукой хватает Тора. – На твоей улице праздник!
Он открывает чулан, кладет на лежащую внутри подушку горку сахарных косточек, сажает туда Тора и закрывает дверь.
Он поворачивается ко мне. Я жду, затаив дыхание. Каким‑то образом его футболка оказалась между подушек. У него широкие, сильные плечи, узкая талия, тело покрыто испариной. Он красив юношеской красотой, которую принимает как должное, даже не понимая, как ему повезло.
Я же, с другой стороны, лежу на жалком диване в тесной комнате с запертой в чулане ревнивой собакой, со всеми этими морщинками и веснушками и пятью лишними килограммами, от которых нужно избавиться…
– Не надо, – мягко просит Оливер, когда я пытаюсь прикрыться полами кардигана. Он садится на край дивана рядом со мной. – Иначе мне придется убить Тора.
– Оливер, ты мог бы иметь любую девушку, какую захотел. Твою ровесницу.
– Ты знаешь, что такое молодое вино? Виноградный сок. Есть вещи, которых необходимо дожидаться.
– Это заявление звучало бы более убедительно, если бы не исходило из уст человека, который только что опорожнил баклажку с безалкогольным напитком…
Он целует меня еще раз.
– Эмма, заткнись, черт побери! – по‑дружески советует он и кладет свои руки на мои, которые держат полы жакета.
– Прошла целая вечность… – шепчу я, уткнувшись ему в плечо.
– Потому что ты ждала меня, – говорит Оливер. Он стаскивает с меня пижаму и целует мои ключицы. – Эмма. Что‑то не так? – спрашивает он второй раз за ночь.
Только на этот раз я отвечаю отрицательно.
Наверное, я отвыкла от кровати огромных размеров. Когда каждое утро заправляешь лишь одну половину кровати, потому что вторая половина всегда остается нетронутой, – это ужасно давит на психику. Я никогда не пересекаю линию Мэйсона‑Диксона[20] своего брака и никогда не сплю, даже изредка, на стороне Генри. Я оставляю эту половину для него – или того, кто занял бы его место.
Этим человеком во время грозы оказывался Тео, когда боялся. Или Джейкоб, когда болел и я не хотела оставлять его ни на минуту. Я убеждаю себя, что мне нравится свобода. Что я могу растянуться, если захочется, пусть даже я всегда сплю, свернувшись калачиком.
Именно поэтому я почувствовала себя спокойно и уютно, когда розовые пальцы утра коснулись простыни, которую ночью набросил на нас Оливер, и увидела, что он, прижавшись ко мне, свернулся калачиком: колени прижаты к моим ногам, рукой он обнимает меня за талию.
Я начинаю ворочаться, но, вместо того чтобы отпустить, Оливер лишь крепче обнимает меня.
– Который час? – бормочет он.
– Половина шестого.
Я поворачиваюсь к нему лицом, он не выпускает меня из объятий. На щеках и подбородке у него щетина.
– Оливер, послушай…
Он, прищурившись, открывает глаза.
– Нет.
– «Нет» означает, что ты не будешь слушать? Или ты не Оливер?
– Не хочу слышать, – отвечает он. – Это не было ни ошибкой, ни минутной слабостью – так это называется? И если ты станешь упорствовать, я дам тебе почитать особые условия нашего договора, набранные мелким шрифтом. Договора, который ты, кстати, подписала. Там прямо указано, что в гонорар входит оказание сексуальных услуг адвокату.
– Я собиралась пригласить тебя на завтрак, – сухо говорю я.
Оливер непонимающе смотрит на меня.
– Ой!
– Сегодня четверг. Коричневый четверг. Любишь рогалики без глютена?
– Я все люблю, – отвечает он и вспыхивает. – Кажется, я недвусмысленно дал это понять сегодня ночью.
Раньше я просыпалась по утрам, лежала в постели, и первые тридцать секунд казалось, что мои мечты могут осуществиться, но потом я вспоминала, что нужно вставать и готовить завтрак в соответствии с цветовым кодом, и гадала, удастся ли прожить день без перемен, шума и социальных головоломок, которые спровоцируют приступ. У меня было тридцать секунд, когда будущего я ждала с предвкушением, а не боялась.
Я обхватываю Оливера за шею и целую. Пусть даже через четыре с половиной часа начнется судебное заседание, пусть я должна торопиться домой, пока Джейкоб не обнаружил моего отсутствия; и пусть я еще сильнее запутала все своим поступком… Я решила растянуть эти тридцать секунд блаженства в одно долгое прекрасное мгновение.
Четыре слова: место, где живет надежда
Дом
Там
Где
Он
Если это случилось… может быть, и остальное сбудется.
Он кладет руки мне на плечи и нежно отстраняется.
– Ты даже представить не можешь, как мне трудно от тебя оторваться, – говорит Оливер. – Но мне нужно написать вступительную речь, а мать моего клиента… невероятно требовательная особа.
– Я не шучу, – отвечаю я.
Он садится, достает мою пижаму, на которой лежал, и помогает мне натянуть ее через голову.
– Мне тоже не до шуток, – замечает он.
Мы одеваемся, потом Оливер освобождает Тора из заточения и пристегивает поводок к его ошейнику, предлагая проводить меня домой. В этот утренний час на улице мы одни.
– Я глупо себя чувствую, – признаюсь я, бросая взгляд на свои тапочки и пижамные штаны.
– Ты похожа на студентку.
Я закатываю глаза.
– Ты лжец.
– Ты хочешь сказать, адвокат.
– А разве это не одно и то же?
Я останавливаюсь и смотрю на него.
– Джейкобу ни слова, – предупреждаю я.
Оливер не начинает делать вид, что не понимает, о чем я. Он продолжает идти, таща на поводке Тора.
– Хорошо.
Мы прощаемся у парка, где катаются на скейтбордах. Я спешу к дому, сжавшись от холодного ветра. Мимо проезжают редкие машины. Временами меня переполняет хорошее настроение, на лице появляется улыбка. Чем ближе я подхожу к дому, тем она все более неуместна. Как будто я что‑то скрываю, как будто имею дерзость быть просто женщиной, а не матерью, которой должна быть.
В шесть пятнадцать я с облегчением поворачиваю за угол на свою улицу. Джейкоб просыпается ровно в шесть тридцать, он ни о чем не узнает.
Но, подходя ближе, вижу свет в окнах, и мое сердце обрывается. В панике я начинаю бежать. А если с Джейкобом ночью что‑нибудь случилось? Какая я была дура, что оставила его одного! Даже записки не написала, даже телефон с собой не взяла. Я распахиваю входную дверь, сгибаясь от тяжести ужасных предположений.
Джейкоб стоит у кухонного стола и готовит коричневый завтрак. Стол накрыт на двоих.
– Мама, – радостно выкрикивает он, – ты ни за что не догадаешься, кто у нас!
Однако я не успеваю даже предположить, как слышу, что внизу кто‑то смывает унитаз, потом льется вода из крана и раздаются шаги гостя, который входит на кухню, смущенно улыбаясь.
– Генри? – изумляюсь я.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 88; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!