Киевская княгиня Ольга и ее истинная роль в истории гибели ее мужа князя Игоря 13 страница
Наконец, под 6479 (971) годом, сразу после рассказа о «победоносной» войне Святослава с греками в Повести временных лет, помещен договор русского князя с византийскими императорами Иоанном Цимисхием и его соправителями, малолетними сыновьями Романа II Василием и Константином. В договоре говорится, что он «писан» в присутствии самого Святослава и воеводы Свенельда. Святослав заявляет, что хочет «вместе со всеми подданными мне русами, с боярами и прочими иметь мир и совершенную любовь» с византийской стороной «до конца мира». Этим вступлением договор 971 года резко отличается от договоров 911 и 944 годов. Прежде всего, он заключен от имени только одного князя — Святослава, а условия для русской стороны составлены в единственном числе. Имя Свенельда, упомянутое в заголовке и ни разу не упомянутое в тексте договора, попало туда не совсем понятным образом. Скорее всего — это поздняя вставка какого-нибудь летописца в уже имевшийся договор{336}. Между тем договор 944 года заключен от имени 25 князей, которые, как было сказано выше, совместно управляли Русью. Как же получилось, что в договоре 971 года русскую сторону представляет только Святослав? Где остальные князья? И почему они позволили Святославу занять после смерти Ольги Киев? Из того, что в договоре 971 года другие князья, кроме Святослава, не упоминаются, логично, кажется, следует, что к этому времени внешняя и внутренняя политика, а следовательно, и вся власть над Русью оказались в руках этого князя. Однако остается неясно, как происходил процесс вытеснения Рюриковичами князей из других династий, как Святославу удалось избавиться от влиятельного съезда князей, а также когда и почему Ольга уступила власть своему сыну.
|
|
|
Учитывая то, что Святослава пригласили именно киевляне не для того, чтобы он их защищал, и независимо от мнения других князей, мы, проводя параллель с подобными историями, происходившими в XI–XII веках, можем предположить, что киевляне пригласили его на княжение. В X веке, кроме влияния других князей и дружины, киевский князь зависел еще и от мнения «земли», общины, которой он управлял. Согласно летописи, во время похода Олега на Царьград дань с греков получали не только те, кто участвовали в походе, но и крупнейшие города Руси — главнейшие общины, которые, по всей видимости, санкционировали и организовали поход на Византию (Киев, Чернигов и др.). Известно о совещаниях князей со «старцами градскими» (городскими старейшинами) и о значении этого общественного института, уходящего корнями еще в родоплеменной строй. Долго сохранялась, наряду с княжеской администрацией, и десятичная система местного управления (деление городов на десять дворов, во главе с «десятским», сто дворов составляли «сотню» во главе с «сотским»), зародившаяся еще при первобытно-общинном строе. Следует вспомнить и о той роли, которую играло в Древней Руси вече (народное собрание), институт, истоки которого также следует искать в родоплеменном обществе. Летописцев не удивляло, что народ (вече) пригласил Рюрика, спокойно отнесся к захвату Киева Олегом, пригласил Святослава из Болгарии. Все это кажется летописцам вполне естественным. И в X веке, и, позднее, в XI–XII веках, вече было важным элементом политической жизни, с которым должны были считаться князья, но который часто не считался с князьями и их мнением. Неоднократно симпатии городской общины в выборе себе князя не совпадали с расчетами князей-союзников, и без согласия и одобрения народа, общины города, князь не мог безопасно для себя совершить ни одного значительного шага.
|
|
|
Огромным влиянием пользовались самые знатные и богатые представители общины — бояре и купцы. По своей силе купец IX–X веков мало чем отличался от предводителя бродячей дружины — князя или воеводы. Не случайно, согласно рассказу Повести временных лет, киевляне приняли за купеческий караван войско Вещего Олега. Купцы, выборные представители русских городов, вместе с представителями князей, участвовали в заключении договора с Византией в 944 году. Несомненно, в середине X века русские купцы зависели от князей. В договоре 944 года русов с греками сообщается о необходимости предъявления купцами верительных грамот от князей, без которых купцы не только не могли торговать в Константинополе, но и не имели права даже проживать в столице Византии. Однако тут же указывается, что это условие было нововведением, а до этого купцы предъявляли серебряные печати. Неясно, что это были за верительные печати и как они выглядели. Возможно, эти печати являлись «перстнями-печатями», при помощи которых производился оттиск, своеобразным средством для подписи, своеобразными личными знаками купцов. Известно, что когда русы в Бердаа в 943/944 годы грабили местное население, то каждый из русов, обобрав мусульманина, «оставлял его и давал ему кусок глины с печатью, которая была ему гарантией от других»{337}. Вряд ли следует считать, как некоторые авторы, что эти оттиски на глине производились в какой-то княжеской канцелярии и обязательно являлись знаком великого князя киевского. Скорее всего, это был личный знак каждого руса-воина. Следовательно, подобные печати были распространены в русском обществе, и предъявляемые до середины X века русскими купцами печати могли быть и их личным, особым знаком, своеобразной торговой маркой, которая была известна византийским партнерам.
|
|
|
|
|
|
Мы можем зафиксировать усиление зависимости русских купцов от князей лишь к середине X века. В это время наблюдается усиление контроля князей и над русами вообще. Из договора 944 года следует, что дело найма русов на военную службу в империю было поставлено под контроль княжеской власти, что также было нововведением. Однако положение купцов все еще было высоким. Во-первых, после прибытия с купеческими караваном и проживания вместе с купцами и другими русами в квартале Св. Маманда, защищая торговые интересы русов, послы, так или иначе, оказывались в зависимости от купцов. Кроме того, явно не весь товар принадлежал князьям, в основном купцы торговали для собственной выгоды. Примерно равное число послов и купцов, заключавших договор в 944 году (25 и 26), свидетельствует о том, что и те и другие — представители около двадцати русских поселений. С течением времени роль купцов во взаимных отношениях Руси и Византии даже усиливается. Если в договоре 944 года на 25 послов приходится 26 купцов, то в 957 году с Ольгой в Константинополь прибывает уже 22 посла и 44 купца. Это может свидетельствовать лишь о все более увеличивавшейся роли торговли в жизни Руси и росте значения купечества.
Итак, русские бояре, купцы и простые русы оказывали серьезное влияние на политическую жизнь в Киеве X века. Вероятно, здесь всегда имелась партия сторонников Святослава, которая, воспользовавшись кризисом, связанным с осадой города печенегами, вскоре после счастливого спасения обратилась к Святославу с просьбой прибыть в Киев, чтобы управлять им. Здесь мы сталкиваемся с проявлением народного мнения, не учитывавшего расчеты членов союза князей. Подобное «своеволие» киевлян, не желавших понимать, что Киев не просто крупный город, но и центр княжеского союза, позднее, в XI–XII веках, будет неоднократно приводить к междоусобным войнам князей.
Судя по всему, появление Святослава в Киеве привело к кризису в системе между княжеских отношений. Не обошлось и без вооруженного противостояния ряда князей — сторонников Ольги — «язычнику» Святославу. Доказательством наличия подобных конфликтов служит рассказ загадочной Иоакимовской летописи, которой пользовался В. Н. Татищев, о том, что после возвращения в Болгарию Святослав, проиграв войну с греками, обвинил в поражении русов-христиан, бывших в его воинстве, во главе со своим братом Глебом. Все они были убиты язычниками. «Они же с радостию на мучение идяху, а веры Христовы отресчися и идолом поклонитися не хотяху, с веселием венец мучения приимаху. Он же (Святослав. — А.К. ), видя их непокорение, наипаче на презвитеры (священников. — А.К. ) яряся, якобы тии чарованием неким людем отврасчают и в вере их утверждают, посла в Киев, повеле храмы христиан разорите и сожесчи и сам вскоре поиде, хотя все христианы изгубити»{338}. Нападение на него печенегов помешало Святославу привести свои замыслы в исполнение. В другом месте своего труда Татищев уточняет, что Глеб был убит в 971 году{339}. Известие это не находит себе параллели более ни в одной русской летописи. Верить ему или нет? Необходимо более подробно коснуться вопроса о так называемых «татищевских» известиях, который волнует историков уже два с половиной столетия.
Выше я уже неоднократно ссылался на татищевскую «Историю Российскую». Сам Василий Никитич Татищев (1686–1750) был крупным чиновником, всю жизнь, не щадя себя, служившим Российской империи, выполняя самые разнообразные и подчас весьма сложные поручения ее правителей (воевал со шведами и турками, был даже ранен в Полтавской битве, ездил за границу, руководил уральскими заводами, «усмирял» башкир и калмыков, был губернатором Астраханского края). Как и большинство «птенцов гнезда Петрова», он увлекался самыми разными науками. Татищеву принадлежат труды по географии, праву, философии, экономике, этнографии и фольклору и даже «Сказание о звере мамонте». Но главным увлечением его была история. В. Н. Татищев несколько десятилетий, урывками, из-за своей колоссальной занятости, писал «Историю Российскую». Поначалу он думал дойти в изложении событий до 1613 года, времени вступления на престол династии Романовых, но сумел довести погодное изложение только до середины XVI века, хотя собрал материалы даже и по истории XVII века, до Петра I. За последние 40 лет «История Российская» издавалась дважды — в 1962–1968 годах издательством «Наука» в семи томах (в последний том вошли как раз материалы по XVI–XVII векам), и в 1994–1996 годах издательство «Ладомир» репринтно воспроизвело издание 1960-х годов.
Основным источником труда В. Н. Татищева были летописи. Поначалу ему казалось, что для познания истории достаточно найти хорошую рукопись летописи и внимательно ее прочесть. Но вскоре, сравнив одну летопись с другой, он обнаружил, что они говорят об одних и тех же событиях весьма различно, а о многих важных действиях не упоминают вовсе. Татищев начал собирать летописи, все более и более убеждаясь, что летописцы были весьма тенденциозными авторами и рассказ летописи — еще не истина. Истина же достижима лишь при сравнении нескольких летописей. Древние книги им добывались самыми разными способами. Копию одной древней летописи он получил от раскольника во время поездки в Сибирь, другую ему дал посмотреть знаменитый Артемий Волынский, впоследствии казненный по приказу императрицы Анны Иоанновны, третью Татищев купил у уличного торговца. В XVIII–XIX веках в этом, как уже отмечалось, не было ничего удивительного. В тексте «Истории Российской» Татищев перечисляет 11 летописей (на самом деле он использовал их больше), привлеченных им к исследованию. Из них 8 (их другие списки) известны современным ученым. Остальные до нас не дошли или пока не найдены. Библиотека самого В. Н. Татищева вскоре после его смерти сгорела (обычный, как мы уже успели убедиться, случай для XVIII–XIX веков). Причина споров о Татищеве заключается в том, что некоторые исторические известия читаются только в его «Истории Российской» и неизвестны по другим источникам. Эти известия и называются «татищевскими». Сам же спор сводится к вопросу: «Были ли оригинальные известия, имеющиеся в «Истории Российской», заимствованы из не дошедших до нас летописей, или они были «изобретениями» самого Татищева?»
Более же всего споров вызывали и вызывают известия из вышеупомянутой Иоакимовской летописи, которая также до нас не дошла. Сам В. Н. Татищев писал, что, собирая материалы для своей «Истории», он всюду искал «полнейших манускриптов для описания или прочитания. Между многоми людьми и местами, где оных чаял, просил я ближнего свойственника Мелхиседека Борсчова (который по многим монастырям игуменом, наконец, архимандритом Бизюкова монастыря был), чтоб мне дал обстоятельное известие, где какие древние истории в книгохранилищах находятся, а ежели в Бизюкове монастыре есть, то б прислал мне для просмотрения, ибо я видал, что он в книгах мало знал и меньше охоты к ним имел»{340}. На эту просьбу Мелхиседек ответил, что в Бизюковом монастыре есть монах Вениамин, который собрал по монастырям много древних книг. Архимандрит просил Вениамина отдать Татищеву хотя бы одну рукопись. Вениамин якобы отобрал три тетради и собирался сам ехать к Татищеву, но заболел. Борщов сам переслал с письмом эти три тетради. Тетради содержали в себе список «новым письмом» с одной летописи, которая, по мнению Татищева, была создана более «древним писателем — нежели Нестор». Татищев пришел к выводу, что летопись принадлежала Иоакиму, епископу новгородскому, который приехал на Русь в 991 году, после крещения Владимира, и умер в 1030 году. Летопись начиналась с повествования о расселении народов и обрывалась после рассказа о крещении Руси при Владимире Святом. Мелхиседек просил тетради вернуть немедленно по прочтении. Татищев эту просьбу выполнил, но попросил выслать подлинник, так как считал, что список, который высылал Мелхиседек, специально для посылки написан. Вместо ответа Татищев получил известие, что Мелхиседек умер, а его «пожитки» частью растащили остальные монахи, а частью указом Синода запечатаны. Татищев остался и без летописи, и без списка. Тогда он начал наводить справки о монахе Вениамине, истинном владельце рукописи. В монастыре оказался всего один монах по имени Вениамин — казначей монастыря, который сообщил, что тетради принадлежали самому Мелхиседеку и тот сделал этот список в Сибири. Когда Мелхиседека просили дать почитать эти тетради, он часто говорил, что они чужие, или просто отказывал. Из этого Татищев сделал вывод, что «Вениамин монах токмо для закрытия вымышлен»{341}. В итоге, он внес выписанные им отрывки из «Иоакимовской летописи» в «Историю Российскую» в качестве отдельной главы.
Первым в недобросовестности Татищева обвинил знаменитый А. Л. Шлецер (1735–1809), назвавший и Иоакимовскую летопись, и все вообще «татищевские» известия «пустой выдумкой», «бреднями» Татищева. Скептически относился к «Истории» и такой авторитетный автор, как Н. М. Карамзин. Основной причиной для сомнений было отличие «татищевских» источников от повествования известных Шлецеру и Карамзину летописей. Раз источники Татищева до нас не дошли, то возникает вопрос: были ли они вообще? Весь XIX век сторонники Татищева (П. Г. Бутков, М. П. Погодин, П. А. Лавровский, С. М. Соловьев, И. Сенигов и др.) пытались доказать его добросовестность. Все прояснилось достаточно быстро. Дело в том, что, в отличие от А. Л. Шлецера и Н. М. Карамзина, Татищев не имел доступа к центральным хранилищам рукописных документов и собирал материалы в основном по периферии. Карамзин же, например, напротив, работал с рукописями, находившимися в хранилищах Москвы и Петербурга. Находки в XIX веке некоторых источников, использованных в XVIII веке Татищевым, но оставшихся неизвестными многим авторам XVIII — начала XIX веков, доказали, что у Татищева были и другие, пока еще неизвестные, материалы. В 1817 году был найден список Судебника Ивана III, о котором имеется скупое упоминание у Татищева, затем были найдены указы о крестьянах 1597, 1601 и 1606 годов, которым Н. М. Карамзин также не верил. Защитники Татищева обращали внимание также и на его добросовестность, порядочность, которые явно следовали из того, как он выполнял данные ему поручения, и из замечаний, посвященных проблеме достоверных и недостоверных исторических источников, имеющихся в «Истории Российской». Верили они и в то, что у Татищева в распоряжении были и неизвестные нам летописи, в том числе и Иоакимовская, которую, конечно же, не считали произведением XI века, как виделось Татищеву. Сравнение отрывков из нее с манерой изложения поздних русских летописей позволяло видеть в летописи «Иоакима» памятник конца XVII или начала XVIII веков. В тексте летописи выделялась фантастическая первая часть, повествующая о временах до призвания Рюрика, и вторая, более достоверная, посвященная событиям IX–X веков{342}.
Со временем, уже в XX веке, было окончательно доказано, что у Татищева были неизвестные нам летописи, содержавшие достоверную информацию о прошлом. Примером здесь может служить рассказ «Истории Российской» о гибели в 1174 году князя Андрея Боголюбского. «Повесть об убиении Андрея Боголюбского помещена в древнейших доступных нам Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. У Татищева же обнаруживаются существенные разночтения с ними. Так, у него указывается на участие в заговоре против князя его собственной супруги. Неожиданное подтверждение правильности этого сообщения обнаруживается в миниатюрах Радзивиловской летописи. Вне связи с текстом на одной из них изображена женщина, которая держит отрубленную левую руку. По «каноническим» летописям получается, что князю первоначально отрубили правую руку. Татищев в соответствии с изображением миниатюры говорит о левой руке. Вопрос, может быть, так бы и остался неразрешенным, если бы не одно обстоятельство: останки князя сохранились и антропологическое обследование показало, что отрублена была именно левая рука. Татищевский текст получает, таким образом, приоритет перед древнейшими известными летописями»{343}.
Правда, в том же XX веке более тщательное изучение рукописей «Истории Российской» дало повод для новых сомнений в добросовестности В. Н. Татищева, которые в разное время высказывали А. А. Шахматов, В. М. Моргайло, С. Л. Пештич, Я. С. Лурье, Е. М. Добрушкин, В. А. Кучкин и др.). Никто уже не сомневался в том, что у Татищева имелись в распоряжении какие-то неизвестные нам летописи. Речь шла о том, что нельзя все «татищевские» известия объяснять наличием у него таких летописей. «История Российская» В. Н. Татищева дошла до нас в двух вариантах (редакциях). Первый вариант (доведенный до нашествия Батыя) Татищев написал 1741–1746 годах, а второй, начатый в 1747 году, готовился историком вплоть до его смерти. Сравнивая между собой первый и второй варианты, а также созданные в разное время копии как с первого, так и со второго варианта, выполненные еще при жизни Татищева, исследователи (особенно А. А. Шахматов, C. Л. Пештич и В. М. Моргайло) обнаружили, что со временем Татищев менял текст, причем, не просто его редактировал, улучшая стиль, но и менял имена героев, вкладывал в их уста новые реплики и т. д. Излагая исторические события в летописной манере, он не отделял при этом данные, заимствованные из источников, от собственных гипотез и догадок{344}.
Получается, что чем дальше от «первоначального» текста, тем больше искажений. А. А. Шахматов считал, что в плане привлечения «Истории Российской» в качестве источника достоверным является только первый вариант. Все же дополнения, встречающиеся во втором варианте, — измышления самого Татищева. Известно, что в первом варианте об Иоакимовской летописи нет и упоминания (Татищев тогда ее еще не получил), она введена во вторую редакцию, что имело следствием многочисленные переделки в разных главах и примечаниях. Таким образом, А. А. Шахматов косвенно высказал сомнение в достоверности факта существования Иоакимовской летописи.
Сомнения в достоверности Иоакимовской летописи высказывали даже авторы, признававшие добросовестность Татищева. Пытаясь согласовать эти два положения, они выдвигали подчас самые неожиданные предположения. Так, М. Н. Тихомиров, отмечая «ту необыкновенную тщательность», с которой Татищев собирал и изучал источники, особо подчеркивал, что «совершенно неправильно обвинять Татищева в обмане, жертвой которого явился он сам», тем более что Иоакимовская летопись «передает хотя и вымышленные, но все же вероятные факты»{345}. Тем самым Татищев выводился из-под удара, но Иоакимовская летопись теряла свою источниковую значимость. Обманщиком же оказывался Мелхиседек Борщов. Указывалось и на то, что у самого Татищева было немало сомнений и относительно происхождения рукописи (ведь он не смог получить оригинала), и относительно отдельных включенных в нее сведений.
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 133; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!