Предварительные методологические замечания
В своем теоретическом содержании эстетика Канта — сложный факт и сложный фактор идей- ной жизни немецкого общества конца XVIII в. Каким бы отвлеченным ни было теоретическое содержание этой эстетики, она, конечно, есть яв- ление общественной мысли Германии. Как такое явление она подлежит объяснению в науке, ко- торая называется историей общественной мысли. Метод этой науки дан учением марксизма-лени- низма, — в частности, учением исторического ма- териализма в его применении к истории идейного развития.
Задача марксистской истории идеологии состо- ит, как показал Маркс, не только в том, чтобы ука- зать реальные, коренящиеся в исторических ус- ловиях общественной жизни основы той или иной идеологии. Марксистский метод не есть метод, идущий от идейного построения к его «земно- му» — реальному общественно-историческому ос- нованию. Кто видит задачу научного объяснения идеологических явлений только в простом обна- жении или исследовании их реальной жизненной основы, тот стоит не на марксистской, а на домарксистской точке зрения. На этой точке зре- ния стоял, например, Фейербах в своих замеча- тельных исследованиях, посвященных религии. Фейербах рассматривал совокупность фантастиче-
ских религиозных представлений о богах, а затем стремился показать их действительную, реальную,
«земную» основу. Так, в иерархии божественных сил и сущностей, о которой учила идеология христианской религии, он старался открыть — как ее основу — реальную иерархию властей, по- литических сил феодального общества.
|
|
|
Маркс показал, что для научного — материали- стического объяснения истории идеологии метод этот недостаточен. Марксизм не останавливается на выявлении реального ядра идеологических по- строений. Задача марксистской исторической нау- ки состоит в том, чтобы показать необходимость, с какой такая-то общественная основа, такие-то общественные отношения между людьми (отно- шения по производству) порождают такие-то идеологические представления, понятия, верова- ния, идеалы и т. п. Только такой метод есть, по Марксу, метод подлинного научного объяснения идеологии.
Но Маркс и Энгельс показали, что задача по- добного объяснения — далеко не простая. Чем сложнее идеологическое построение, чем отвлечен- нее оно по отношению к породившей его обще- ственно-исторической действительности, тем ме- нее возможным и допустимым оказывается пря- мое выведение идейного явления из его матери- альной исторической основы.
В высокоразвитых формах идейной жизни — как, впрочем, и в других видах деятельности об- щественного человека,— действует замечательный закон. Состоит он, по разъяснению основателей марксизма, в следующем. Ни одно из последова- тельно сменяющих друг друга поколений общест- ва, в момент, когда это поколение вступает в пе- риод сознательной деятельности и приступает к решению стоящих перед ним задач, не начинает своей работы «на пустом месте», сызнова, не опи- раясь ни на какой предшествующий опыт. Люди сами делают свою историю, но делают ее не в тех условиях, которые сами же они для себя ус- тановили и выбрали. Они застают не только из- вестную историческую общественную ситуацию,
|
|
|
сложившуюся до их появления на исторической арене. Они застают целую систему взглядов, по- нятий, идей, при помощи которых и в формах которых их предшественники пытались осознать, осмыслить, понять собственную общественную — социальную и политическую — деятельность. Это — сложившиеся до них религиозные, философские, научные и художественные представления.
Новое поколение не действует вполне бессоз- нательно и безотчетно. Оно пытается осмыслить для самого себя задачи, цели и условия своей деятельности. Но для осознания их оно вынуж- дено прибегать к историческим, политическим, правовым, философским, религиозным, художест- венным понятиям и представлениям, которые, во- первых, были созданы не самим этим поколени- ем, а предшествующими ему поколениями. Во-вто- рых, оно вынуждено прибегать к понятиям и представлениям, которые были выработаны для осознания другой исторической ситуации и от- ражают иной — предшествующий — уровень исто- рического, в частности, идейного развития обще- ства.
|
|
|
Конечно, новое — современное — поколение ис- пользует сложившиеся до него идеологические представления отнюдь не пассивно. Оно не ос- тавляет их неприкосновенными. Оно изменяет их с тем, чтобы сделать их пригодными для осо- знания собственных, современных и, строго гово- ря, беспрецедентных задач. Кое-что в этих по- нятиях оно просто отбрасывает как совершенно несоответствующее и даже противоречащее этим задачам, кое-что изменяет, приближает к понима- нию современных задач1. Но — так или иначе — оно вынуждено ими пользоваться. Оно не может
1 Маркс показал, что, например, эстетики и драматурги французского классицизма приспособили и изменили — в интересах современных им задач искусства — теорию трагедии Аристотеля. Это ее переосмысливание было для них настолько жизненно необходимым, что, когда Дасье доказал им ошибки, допущенные ими в их истол- ковании «Поэтики» Аристотеля, они продолжали при- держиваться своего, исторически ошибочного, толкова- ния.
|
|
|
сразу выработать для себя совершенно новые по- нятия, которые не стояли бы ни в каком отноше- нии, ни в какой связи с идеологией предшествую- щих поколений. Оно вынуждено — по крайней мере частично — опираться на традицию — фило- софскую, научную, эстетическую. Даже в самом активном, творческом, казалось бы, сосредоточен- ном исключительно на современных запросах при- способлении старых форм идеологии к новым за- дачам общественной жизни и борьбы, всегда мож- но с точностью указать и выделить черты и при- знаки этой традиции.
К этому еще присоединяется влияние разде- ления форм идеологического труда. Энгельс в своих поздних письмах 90-х годов вновь под- черкнул его большое значение. В силу разделе- ния умственного труда возникает еще большая относительная самостоятельность каждой отрасли идеологического творчества. Возникают отдельные друг от друга история философии, история нау- ки, история религии, история искусства. Внут- ри истории философии возникают история логики, история этики, история эстетики и т. д.
Все эти основополагающие принципы марксист- ского метода объяснения идеологии необходимо помнить при любых исследованиях в области ис- тории философии. Они имеют важное значение также при изучении философии и эстетики Канта.
Дело в том, что задачи изучения этой филосо- фии и эстетики осложнены крайним своеобразием исторических условий развития Германии и не- мецкой общественной мысли во второй половине и особенно в конце XVIII в.
Философия Канта была теоретическим осозна- нием французской буржуазной революции, но ос- мысливанием в исторических условиях развития не Франции, а отсталой Германии того времени. Классы бывшего феодального общества не сложи- лись еще здесь как классы общества капитали- стического. Немецкая буржуазия еще не созна- вала себя в качестве класса буржуазного обще- ства.
Это положение вещей привело к неизвестному во Франции, но крайне характерному для Гер- мании явлению. Во Франции буржуазный класс в своей политической и идеологической деятель- ности, конечно, не был свободен от всяких иллю- зий. Борьбу за свои непосредственные — узкие, эгоистические — классовые интересы французские революционные буржуа осознавали как борьбу, которую они вели в интересах всего угнетенного феодальным строем народа, как борьбу за всеоб- щую свободу и равенство. Конечно, это была ил- люзия. Но в условиях революционной ситуации, а затем и революции, разразившейся во Фран- ции, иллюзия эта имела и вполне реальную основу.
Буржуазный класс Франции действительно объ- единил вокруг себя в конце XVIII в. и затем повел за собой в начавшейся в 1789 г. революции все оппозиционные и все революционные слои, классы и силы французского народа. Это был момент ис- тории, когда революционный класс, действующий как отдельный класс, в то же время оказывался на известный период представителем интересов всей угнетенной старым порядком части общества. Впоследствии представительство это прекратится. Внутри самого «третьего сословия» выступит ан- тагонистическая противоположность интересов ра- бочего класса и класса капиталистов. Буржуазия уже не будет представлять интересы угнетенного народа в целом.
Революционные иллюзии уступят место реалис- тической прозе. Классовый эгоизм и классовая ко- рысть выступят в своей неприкрытой, непригляд- ной форме.
Чтобы все это могло произойти, буржуазному классу необходимо было уже в период своего ре- волюционного общенационального «представитель- ства» понимать и ясно сознавать свои классовые, в последнем счете — материальные интересы. Так оно и было в действительности. Француз- ская буржуазия уже не нуждалась во многих иллю- зиях, которые оставались еще духовным условием революционной деятельности предшествовавших
13 В. Ф. Асмус
385
буржуазных революций XVI—XVII вв. Она не испытывала потребности в религиозной мотивиров- ке и в религиозном оправдании своего револю- ционного действия, как ее испытывали, например, немецкие революционные крестьяне и горожане в начале XVI в. или английские революционные буржуа в 40-х гг. XVII в. На ее идейных зна- менах были начертаны только «светские», а не религиозные лозунги.
Совершенно другая обстановка сложилась в конце XVIII в. в Германии. Мыслители и пуб- лицисты Германии, и первый из них Кант, при- ветствовавшие начало французской буржуазной ре- волюции, не могли развить прямую мотивировку своих революционных симпатий, опиравшуюся на прямые материальные классовые интересы. Эти интересы не были еще осознаны как интересы класса. Германия была страной, в которой сос- ловия феодального общества уже отмирали, а классы капиталистического общества — как классы, осознавшие свои интересы,— еще не роди- лись.
В этих условиях идейное выражение еще не- оформившегося классового сознания отделилось — в отвлеченной мысли Канта — от материального классового интереса, отражением которого это сознание на деле является.
Недостаток реальной политической силы и яс- ного классового самосознания привел к тому, что внимание философа направилось не на вопрос о борьбе с противоречиями и язвами общественного строя, а только на чисто мысленное — «идеоло- гическое» — их преодоление и на их устранение в отвлеченном мире философской мысли. Полити- ческая мысль Канта «этизируется», т. е. сво- дится к мысли об этических противоречиях об- щественной жизни и об этическом, только эти- ческом, способе их устранения. Реальные классовые интересы превращаются — в сознании Канта — в отвлеченные «постулаты» «практиче- ского», т. е. этического, «разума». Формальный в своем содержании, «категорический императив» (безусловное веление нравственного долженство-
вания) подменяет собой категорическую волю к революционному преобразованию общества.
В результате философское сознание Канта про- низывается глубоким противоречием. Влияние де- мократических идей Руссо способствует осозна- нию тезиса о непререкаемом достоинстве каждой отдельной человеческой личности. Личность рас- сматривается как самоцель, а не как орудие до- стижения внеличных целей. В свете этой мысли обостряется сознание господствующего в обще- ственной жизни зла, несовместимого с самоцен- ным значением личности и на каждом шагу попи- рающего ее значение.
Но вместе с тем отрицается всякая возмож- ность борьбы против этого зла и искоренения его посредством революции. Реальный мир провозгла- шается «лежащим во зле» и неспособным изба- виться от этого зла противоборствующими злу силами. Достижение гармонии в человеческих от- ношениях постулируется не в реальном земном мире, а в мире философского умозрения, в «умо- постигаемом», «сверхчувственном» мире, лежа- щем по ту сторону «явлений» — в области «вещей в себе».
В то же время чрезвычайная субъективная честность Канта делает в его глазах недопу- стимой всякую надежду на обоснование веры в
«сверхчувственный», «умопостигаемый» мир (в ко- тором якобы гармонически разрешаются этиче- ские и социальные противоречия жизни) в каче- стве доказанного тезиса научного мировоззрения. Единственно доступным для науки провозгла- шается только пространственно-временной «мир яв- лений», подчиненный законам причинной связи. Мир «умопостигаемый», «сверхчувственный» объявляется навсегда, принципиально недо- ступным познанию. В этот мир необходимо ве- рить, ибо без веры в него рушится всякая воз- можность нравственности и нравственного миро- порядка, но о нем нельзя иметь никакого научного достоверного знания, обоснованного доказательст- вом или самоочевидного. Дуализм мира причин- ной обусловленности и мира свободы, мира
явлений и сверхчувственного мира «вещей в себе», мира необходимости и мира целесообразности — не просто противоречивое мысленное построение идеалистического немецкого философа. Это пост- роение и этот дуализм — порождение беспреце- дентной противоречивости общества, в котором эта философия возникла, беспрецедентной историче- ской ситуации и социальной раздвоенности, от- ражением которой она является.
Но это отражение — далеко не прямое, не не- посредственное, не однозначно причинное. К Кан- ту во всей мере применимо то, что сказано выше о необходимо опосредствованном характере мыш- ления, при помощи которого люди — творцы сво- ей истории — пытаются осмыслить собственную историческую деятельность. Философия Канта — не только немецкая теория французской буржу- азной революции. Это — теория, опосредствован- ная содержанием современной Канту немецкой философии и воздействием, какое на формиро- вание философии Канта оказала история пред- шествующей Канту — немецкой и западноевропей- ской — философской мысли.
Поэтому научно изучать философию Канта не- обходимо во всех звеньях ее опосредствования и во всем ее идейном своеобразии, порожденном историей ее теоретического происхождения.
Верное в отношении всей философии Канта по- ложение это особенно верно в отношении кантов- ской эстетики.
Меньше, чем какая бы то ни было другая часть философии Канта — например, его теория познания, этика, философия религии,— эстетика Канта была формой непосредственного осознания явлений, процессов и задач современной Канту общественно-политической действительности Гер- мании. Уже этика Канта была построением «над- строечным» — умственной проекцией в идеальный умопостигаемый мир реальных противоречий и от- ношений немецкой социальной жизни. Но этика Канта — пусть в отдаленной инстанции — исхо- дила все же именно из этих — реальных — про- тиворечий и отношений. Обусловленная истори-
ко-философскими предпосылками и влияниями, ее отвлеченная теоретическая форма была все же теоретической формой осознания, постановки и решения практических задач, порожденных обще- ственными отношениями эпохи.
Другое дело — эстетика. К вопросам эстетики Канта привел вовсе не интерес к явлениям сов- ременного ему искусства, в котором — худо или хорошо — всегда отражаются явления и запросы современной общественной жизни. Кант всю жизнь прожил в Кенигсберге, большом приморском тор- говом центре Восточной Пруссии, но в городе, где пульс художественной жизни бился слабо и анемично. Здесь не было музеев, произведений ар- хитектуры, скульптуры и живописи большого сти- ля. Кант, можно сказать, не знал изобразитель- ных искусств и их истории. Музыки он также не знал, больше того, он относился к ней как к ис- кусству низшего ранга. Он видел в ней не столь- ко великое искусство современных ему Баха, Гайдна, Генделя, Моцарта, сколько «недостаточ- но вежливое», по собственному его выражению, искусство, наполняющее пространство шумом и мешающее серьезной умственной работе. Начи- танный в латинских авторах, охотно цитировав- ший их сочинения, он больше ценил в них мыс- лителей, мастеров красноречия, чем художников слова, поэтов. Его знакомство с немецкой лите- ратурой едва доходило до периода Sturm und Drang'a. Глубокое впечатление, произведенное на него Руссо, было скорее впечатлением от его со- циальных, этических и педагогических идей, чем впечатлением от его искусства.
Поэтому интерес Канта к вопросам эстетики основывался не на непосредственном интересе к искусству и к его социальной функции. Интерес этот даже не основывался на интересе к эстети- ческой теории как таковой.
Правда, Кант был превосходно знаком с лите- ратурой по эстетической теории. Он не только знал немецкую эстетическую литературу — от Баумгартена до Лессинга и Винкельмана. Он серьезно изучал также и английскую эстетику,
был знаком со всеми выдающимися эстетически- ми произведениями Гетчесона, Шефтсбери, Гома, Берка. Знаком он был и с теорией литературы и искусства французского классицизма. После работы Отто Шляппа2 никакие сомнения в широ- те, основательности и серьезности эстетической эрудиции Канта невозможны.
Однако вся эта эрудиция в вопросах эстетиче- ской теории понадобилась Канту как условие для решения теоретических задач, принадлежащих не области эстетики как такой. Историческая беспре- цедентность кантовского эстетического уче- ния — в том, что в системе Канта эстетика была не столько специальной предметной областью ис- следования, изначально привлекавшей Канта, сколько «вторичной», если так можно выразить- ся, «надстройкой» — надстройкой не над охва- ченными в ней явлениями искусства и породив- шими их реальными отношениями жизни, а над самой же теоретической — философской — систе- мой Канта. К эстетике Кант был приведен не- обходимостью разрешить противоречие, оказавшее- ся в теоретическом содержании его философско- го учения и расколовшее его систему на проти- востоявшие одна другой части.
По выразительному признанию самого Канта — признанию, сделанному именно в «Критике спо- собности суждения», — «...между областью поня- тия природы как чувственно воспринимаемым (dem Sinnlichen) и областью понятия свободы как сверхчувственным (dem Übersinnlichen) лежит необозримая пропасть, так что от первой ко вто- рой (следовательно, посредством теоретического применения разума) невозможен никакой пере- ход»3. Дело обстоит так, как если бы это были настолько различные миры, что первый не может иметь влияния на второй. И все-таки — таково убеждение Канта — второй мир должен иметь
2 О. Schlapp. Kants Lehre vom Genie und die Entstehung der Kritik der Urteilskraft. Göttingen, 1901.
3 Иммануил Кант. Сочинения в шести томах, т. 5. М.,
1966, стр. 173.
влияние на первый: понятие свободы должно осуществлять в чувственном мире ту цель, кото- рую ставят его законы. Поэтому природу необхо- димо мыслить так, чтобы закономерность ее фор- мы соответствовала, по крайней мере, возможно- сти цели, осуществляемой в природе по законам свободы. Следовательно, «...должно существовать основание единства сверхчувственного, лежащего в основе природы, с тем, что практически содер- жит в себе понятие свободы»4.
Исследование того, как возможно в философии мыслить такую основу единства сверхчувствен- ного с тем, что заключает в себе понятие сво- боды,— мыслить не в теоретических понятиях, а в особой функции суждения — и составляет за- дачу «Критики способности суждения». Если гносеология Канта была воздвигнутой им «над- стройкой» над фактом достоверного научного зна- ния — в математике и в естествознании,— а эти- ка Канта была надстройкой над оторванными друг от друга теоретическим выражением интересов буржуазного класса и действительным — матери- альным — содержанием этих интересов, то эстети- ка Канта и его учение о целесообразности в природе, выраженные в «Критике способности суждения», возникли как «надстройка» над обе- ими этими «надстройками», как «надстройка вто- рой степени».
В дальнейшем это противоречие будет рассмот- рено специальным образом. Здесь же, в предва- рительных методологических замечаниях, мы ука- зываем на факт этого противоречия лишь для того, чтобы выяснить своеобразие задачи, какую эстетика Канта ставит перед ее исследователем. Будучи, как мы сказали, «надстройкой второй степени» над всем зданием теоретической фило- софии Канта, она требует — в качестве непремен- ного условия — исследования, которое должно ус- тановить место и значение эстетической пробле- матики в системе философии Канта. И это — не задача, которую исследователь ставит «сам от се-
4 Там же, стр. 174.
бя», без решения которой можно было бы обой- тись, ограничившись «анализом» «чисто эстети- ческого» содержания учений Канта о прекрасном и об искусстве. Это — задача, которую сам Кант ввел в непосредственное содержание своего глав- ного эстетического труда. Труд этот — «Критика способности суждения» — открывается обширным
«Введением», в котором Кант стремится пока- зать, что вопросы, составляющие содержание двух первых его «Критик»— «Критики чистого раз- ума и «Критики практического разума», — воп- росы гносеологического обоснования теории науч- ного знания и этики могут получить свое пол- ное разрешение и необходимую между ними связь только при условии, если будут разрешены воп- росы гносеологического обоснования эстетики и телеологии органической природы, рассматривае- мые в третьей «Критике».
«Введение» («Einleitung») это есть одновре- менно и необходимое вступление в эстетику Кан- та и очерк всей системы Канта, в котором ука- зывается место, принадлежащее в этой системе эстетике, связь проблем эстетики с проблемами гносеологии и этики Канта. Это назначение «Вве- дения», сжато и ясно сформулированное в самом
«Введении», еще более рельефно выступает в первоначальной, более обширной, его редакции — в так называемом «Первом Введении в Критику способности суждения». Начинаясь главой «О фи- лософии как системе», оно — в XI главе — разви- вается как «Энциклопедическое введение критики способности суждения в систему критики чистого разума»5.
Однако выяснить возникновение проблематики кантовской эстетики из философских проблем и противоречий, не имеющих непосредственного от- ношения к собственно эстетическим вопросам, — задача необходимая, но лишь предварительная. Возникнув не из прямого обращения и не из прямого интереса к вопросам эстетики и —
5 Иммануил Кант. Сочинения в шести томах, т. 5, стр. 101—107, 148—155.
тем более — искусства, эстетика Канта не есть только «надстройка над надстройкой». Бу- дучи такой «надстройкой», она, так же как этика Канта и его гносеология, одновременно есть и своеобразная умственная проекция в
«сверхчувственный», «умопостигаемый» мир про- тиворечий и отношений реальной исторической жизни немецкого общества. Кант перенес в воображаемый «сверхчувственный» мир не только неосуществимую, по его учению, в зем- ном, чувственном мире гармонию нравственного миропорядка. Он счел необходимым связать в
«сверхчувственном» мире нравственность — с красотой, этическое — с эстетическим.
Так возникло учение Канта о красоте как сим- воле нравственности. Оно одновременно и пред- ставляет род эстетического (и этического) идеа- лизма и свидетельствует о том, что Кант возводил эстетические понятия к самым серьезным поняти- ям философии, а в эстетической мысли видел сред- ство восполнения и удовлетворения нравственных требований, которые в реальных условиях обще- ственной жизни современного ему общества представлялись ему неосуществимыми. По Канту, наш эстетический вкус обращает наше внимание на «умопостигаемое». Именно «умопостигаемому» соответствуют наши высшие познавательные спо- собности. Без этого соответствия должно было бы возникнуть «полное противоречие» между приро- дой этих способностей и притязаниями вкуса. Условия для этого соответствия существуют, со- гласно Канту, как возможность, и в самом субъ- екте и в природе. Но эта возможность относится как в самом субъекте, так и вне его, к чему-то такому, что уже не природа, но еще и не свобо- да. Возможность соответствия существует по отношению к тому, что связано с основой свобо- ды, а именно — к «сверхчувственному». В «сверх- чувственном» теоретическая способность неизвест- ным для нас, но всеобщим способом соединяет- ся с практической способностью в единстве6.
6 Там же, стр. 376.
На этом символизме красоты, представляющей нравственное, но образующей с ним единство не в реальном чувственном, а в умопостигаемом сверхчувственном мире, Кант основывает свое объяснение важной аналогии, бытующей в языке. Согласно этой аналогии, прекрасные предметы природы или искусства мы часто называем име- нами, которые, по-видимому, имеют в своей ос- нове нравственную оценку. Так, мы называем здания или деревья «величественными», поля —
«смеющимися» или «веселыми». Даже цвета на- зывают иногда «невинными», «скромными», «неж- ными». Они возбуждают ощущения, которые име- ют нечто аналогичное с сознанием душевного со- стояния, вызванного посредством морального суж- дения. Во всех этих случаях эстетический вкус делает возможным переход от чувственно при- влекательного к постоянному моральному инте- ресу7.
Но этого мало. Эстетические понятия не только дают Канту недостающую его системе связь меж- ду ее различными частями — между теорией по- знания и этикой, между миром причинной необ- ходимости и свободы, случайности и целесообраз- ности. Эстетические понятия доставляют не только дополнительную возможность перенесения за грани чувственного мира в мир «сверхчувственный» не разрешенных историей и современной Канту си- туацией конфликтов и противоречий нравственно- го сознания. Эстетика в самой своей функции, объединяющей разорванные и разобщенные части теоретической и практической философии, нахо- дит также и собственные, ей одной принадлежа- щие, специфические проблемы.
Здесь перед нами открывается одна из удиви- тельнейших особенностей эстетики Канта. Кант шел и пришел к эстетике как философ, но, оказав- шись в ее области и осветив эту область лучами своей философии, он затронул ряд важных вопро- сов и предложил ряд решений, относящихся уже
7 Иммануил Кант. Сочинения в шести томах, т. 5, стр. 377.
не к теории познания или этике, а именно к су- ществу эстетики и теории искусства. Проблема философии как системы приводит его к откры- тию особой области вопросов эстетики. Задуман- ная как звено системы, эстетика превращается у Канта в специальную философскую науку.
Результат этот не был «случайным», неожи- данной для искателя находкой. Он был в извест- ной мере предопределен самим способом поста- новки проблемы. Кант — не гносеолог, непонят- ным образом забредший в область эстетики. Его эстетические понятия — не просто гносеологиче- ские псевдонимы.
Специфичность эстетических проблем, не решен- ных, но поднятых Кантом, и глубина их анализа делают Канта одним из классиков немецкой эс- тетики. В специальной литературе об эстетике Канта уже оставлен когда-то распространенный взгляд, будто эстетика Канта обязана своим воз- никновением только любви Канта к архитектони- ческой полноте и расчленению системы. Эрнст Кассирер, автор монографии о Канте, составив- шей заключительный, XI том его издания сочи- нений Канта, справедливо отмечает, что если бы этот взгляд на происхождение и содержание эс- тетики Канта был верен, то оказанное этой эсте- тикой влияние — и на эстетику и на немецкую литературу, начиная от Шиллера и Гете,— при- шлось бы признать непонятным и даже настоя- щим «чудом»8. В действительности чуда этого не было. Проблематика эстетических работ Канта за- кономерно выросла не только из философских за- дач и из тенденции к построению философской системы. Другой ее корень — специфический ин- терес Канта к вопросам эстетики.
Именно этим интересом объясняется основатель-
ность кантовского изучения специальной эстети- ческой литературы. В сочинениях Мендельсона, Винкельмана, Лессинга, Берка, Гетчесона Кант не мог искать ответа на вопросы, возникавшие
8 См. Ernst Cassirer. Kants Leben und Lehre. Berlin, 1921, S. 291.
у него из интереса к архитектонической завер- шенности его системы, чрезвычайно далекой от философских взглядов этих его предшественников. Интерес Канта к этим авторам был интересом к самому содержанию их эстетических теорий. Кант изучал их сочинения не только как философ, но и как эстетик.
Но это отношение Канта к вопросам эстети- ческой теории вводит Канта в русло эстетиче- ской традиции. Характерное для него понимание и решение эстетических проблем Кант выработал не только в результате единоличных усилий — пусть даже усилий гениального и чрезвычайно оригинального мыслителя. Он выработал его по- средством своеобразного использования, истолко- вания и понимания эстетических идей, вырабо- танных его предшественниками.
Поэтому эстетику Канта нельзя изучать, как ес- ли бы она возникла в абсолютном историческом
«вакууме». За немногими исключениями, специ- альная научная литература об эстетике Канта ча- сто сбивалась на такое представление. Она рас- сматривала эстетику Канта как едва ли не бес- прецедентное явление в истории эстетической мысли. Она видела в эстетике Канта абсолютную исходную точку движения, результатом которо- го — в порядке своеобразной «филиации идей» — явились: эстетика Шиллера (и даже Гете), эсте- тика Шеллинга и романтиков, эстетика Гегеля. Всячески подчеркивалась полная оригинальность, новизна эстетики Канта: и в постановке эстетиче- ской проблемы и в попытке ее решения. Усиленно ставилось на вид существенное отличие эстетиче- ской теории Канта от теорий, разработанных его предшественниками, начиная с «Эстетики» Баум- гартена (1750—1758) вплоть до «Критики способ- ности суждения» самого Канта (1790).
Взгляд этот во многом справедлив, но сильно грешит абсолютизацией Кантовой оригинально- сти. Ни в коем случае не допустима переоценка беспрецедентности кантовской эстетики. Харак- теристика оригинального содержания эстетики Канта должна быть введена в точные историче-
ские границы традиции. Роль этой традиции го- раздо более велика, чем думают многие (в осо- бенности немецкие) историки эстетики. Будучи на- чалом эстетики классического идеализма, эстети- ка Канта одновременно была и завершением немецкой эстетики, развивавшейся в течение со- рока лет до Канта. Предшественниками и совре- менниками Канта в эстетике были, кроме Баум- гартена, Мейер, Зульцер, Мендельсон, Винкель- ман, Лессинг. Некоторые из них (Винкельман, Лессинг) были настоящими корифеями эстетиче- ской мысли. Ими были — в значительной ме- ре — поставлены те самые проблемы эстетики, ко- торые возникли впоследствии перед Кантом. Эти ученые и философы частью подготовили, намети- ли эстетические идеи Канта, частью им проти- воборствовали. Постоянным антагонистом Канта был слушавший его лекции в Кенигсбергском уни- верситете Гердер. Развитие классической немец- кой эстетики начинается вовсе не «с Канта (seit Kant)», как читаем в названии известной книги Эдуарда Гартмана, посвященной истории эстетики в Германии9.
Методологическое значение этих соображений неоспоримо. Рассмотрение эстетики Канта — как бы ни было велико и явно ее историческое дей- ствие — нельзя начисто отделять от рассмотрения предшествующих ему сорока лет развития эстети- ческой мысли в Германии. Кант и в эстетике должен быть характеризован не только как «за- чинатель», но также и как «продолжатель» и кое в чем «завершитель». Не может быть и речи об эстетике Канта как о внезапном и неподготов- ленном явлении в истории немецкой эстетиче- ской теории. Следя за тем — положительным и от- рицательным,— что дала эстетика Канта после- дующим поколениям, мы должны выяснить и то, чем сам Кант был обязан поколению своих пред- шественников, в чем он продолжал начатую ими работу, как он концентрировал, усиливал и со-
9 Eduard Hartmann, Die deutsche Aesthetik seit Kant. Berlin, 1886.
единял в своем учении идеи, выработанные в докантовской эстетике.
Именно так рассматривается эстетика Канта в предлагаемой книге. В ней отмечено не только то новое, что отделяет эстетику Канта от немец- кой эстетики второй половины XVIII в., но и то, что их объединяет и связывает.
Последнее из наших предварительных методо- логических замечаний касается как раз одного из этих связующих моментов.
Кант — представитель и, в известном, ограни- ченном, смысле зачинатель философской эстети- ки. Под этим термином мы понимаем эстетику, в которой учение о прекрасном и учение об ис- кусстве сознательно обосновываются философски, ставятся в связь и в зависимость от философско- го мировоззрения автора. Кант, конечно, не был первым представителем эстетики этого типа — ни в мировой эстетике, ни даже в национальном мас- штабе Германии. Таким был Баумгартен. Таким был, по крайней мере отчасти, крупнейший из докантовских эстетиков — Лессинг. По своему типу эстетика Канта много ближе к баумгартенов- ской, чем, например, к эстетике Винкельмана, го- раздо менее четкой в своей философской ориенти- ровке.
После выхода в свет «Критики способности суж- дения» Канта философский тип эстетики получа- ет в Германии чрезвычайное развитие. Не только философы — Шеллинг, Гегель — создают рез- ко выраженные философски обоснованные эсте- тические учения. К философскому обоснованию или, по крайней мере, философскому осознанию своих эстетических убеждений начинают стре- миться и деятели искусства — поэты, драматур- ги. Их творческий опыт — опыт эстетически и философски осмысленный. К самой философии предъявляется требование — быть философией эстетической.
Свидетельством значения, какое эстетическая ориентировка получила для немецкой философии конца XVIII — начала XIX в., является напи- санная в 1796 г.— спустя шесть лет после выхо-
да «Критики способности суждения» — аноним- ная программная записка, найденная только в 1917 г. Она была опубликована под названием
«Старейшая программа системы немецкого идеа- лизма» («Das älteste Systemprogramm des deu- tschen Idealismus») Францем Розенцвейгом в
«Отчетах о заседаниях Гейдельбергской Акаде- мии наук»10 . До сих пор неизвестно, кто был ее автор. Издатель программы Франц Розенцвейг считал ее автором Шеллинга. Кассирер — в кни- ге «Idee und Gestalt» (Berlin, 1921, S. 130 ff) — полагает, что она написана скорее Гёльдерлином. К этому предположению присоединился Бём11 . Наконец, Вальцель приписывает ее Фридриху Шлегелю12.
Кто бы ни был автор программы, основной те- зис ее совершенно недвусмыслен. «Я убежден,— пишет автор «Программы»,— что высший акт ра- зума, акт, в силу которого разум обнимает все идеи,— есть акт эстетический. Я убежден, что истина и добро едины только в красоте и что философ должен обладать эстетической способ- ностью, равной способности поэта. Наши профес- сиональные философы — люди, лишенные эстети- ческого чувства. Философия духа — эстетиче- ская философия. Нельзя быть ни в чем человеком с умом, нельзя даже с умом рассуждать об исто- рии, не имея эстетического чувства».
Какую роль могла играть эстетика Канта в воз- никновении этого строя мыслей? Ведь эстетика Канта была философской эстетикой. Более того, в системе самой философии Канта эстетика ока- залась объединяющим и завершающим звеном этой философии. Не могла ли уже эстетика Канта дать толчок для развития мыслей, изложенных в «Про- грамме»?
10 «Sitzungsberichte der Heidelberger Akademie der Wissen- schaften», Philosophisch-historische Klasse, 5 Abhand- lung, Heidelberg. Winter, 1917, S. 21.
|
0. Walzel. Poesie und Nicht-Poesie, S. 128.
Есть важное обстоятельство, говорящее против такого предположения. Конечно, эстетика Канта была философская, а его философия завершается эстетикой. Но имеется важное отличие, отделяю- щее философскую эстетику Канта от философской эстетики послекантовских немецких идеалистов. Состоит это отличие в различном значении, ка- кое при формировании эстетического мировоззре- ния имел непосредственный художественный опыт. У Канта, как мы отметили, это значение было ничтожным. В послекантовском идеализме оно было огромным. У корифеев немецко- го послекантовского идеализма эстетическая тео- рия рождалась не только из логики развития чисто философских проблем и категорий, но была, кроме того, и даже иногда — прежде всего, фило- софским осознанием художественного опыта. Эс- тетика Шиллера была эстетикой не кантианст- вующего теоретика, а эстетикой великого немец- кого драматурга и поэта. Еще в большей мере такой была эстетика Гете. Эстетики-романтики писали не только эстетические и историко-лите- ратурные трактаты. Они были сами поэты (как Гёльдерлин), новеллисты (как Гофман), романи- сты (как Фридрих Шлегель). Но и философы, выступившие после Канта, в значительной части были люди, на мышление которых наложило пе- чать искусство. Философом-художником был и в своей эстетике и в натурфилософии блестяще ода- ренный Шеллинг. И даже Гегель, слабо разби- равшийся в музыке и немногим лучше в живо- писи, основательно знал, понимал и чувствовал античный эпос и драму, античную пластику, а также многое — роман, драму, лирику — в ис- кусстве нового времени. Все эти мыслители не просто прилагали философские и логические ка- тегории к чуждому для них материалу явлений и произведений искусства. Скорее наоборот. Их эстетические (иногда даже философские) катего- рии осознавались и чеканились под влиянием не одной только отвлеченной мысли, но также как осознание доступного им художественного
опыта.
В силу всего сказанного не следует видеть в философской эстетике после Канта прямое раз- витие и продолжение философской эстетики ке- нигсбергского мыслителя.
С еще большим основанием это справедливо для Гете. Даже эстетические взгляды Вильгельма Гумбольдта не полностью укладываются в кадры эстетики кантианского типа.
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 299; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!