И экеппораторная факторизация 4 страница

Согласно нашему отношению к психосемантике, которое мы с самого начала заявили как «деятельностное» (Шмелев, 1983а,б), категориальные структуры личностных черт (личностные конструкты в терминологии Д. Келли) выполняют в субъективном опыте не только роль пассивной фиксации определенных особенностей у других людей — объектов соци­ального познания, но и активно-операциональную роль: они включают в себя информацию о стратегиях, адекватных в обращении с объектом кате­горизации. Поэтому категоризация является актом подготовки (актуализа­ции) к определенному действию — к осуществлению определенной стра­тегии (алгоритмически организованной цепочки операций, иногда весьма длинной и разветвленной).

В начале 80-х годов очень немногие психологи (лишь обладающие сме­шанной когнитивно-бихевиористской компетентностью) могли понять авто­ра, когда он говорил о наличии операционального компонента у каждого значения (понятия). Позже для объяснения того, как это может быть устро­ено, нам приходит на помощь аналогия с современными объектно-ориенти­рованными языками компьютерного программирования. Теперь можно на­деяться на то, что по крайней мере отечественные программисты легко могут уяснить суть того, о чем идет речь (на психологов по-прежнему на­дежд, увы, немного — в силу традиционно низкой культуры операциональ­ного мышления у этой профессиональной группы). Надо сказать, что в овладении аналогией с ООП (объектно-ориентированным программировани­ем) самому автору немало пригодился личный опыт практического програм­мирования при создании компьютерных тестовых программ. Таким образом, общепризнанная роль компьютерной метафоры для становления кошитив-ной психологии (психика как «операционная система и банк программ») получает особое значение в индивидуальной истории научного творчества автора этих строк — психолога, увлеченного программированием (а иногда

и просто вынужденного им заниматься в отсутствие средств на оплату про­фессиональных программистов). В терминах объектно-ориентированной компьютерной метафоры акт категоризации предстает как актуализация (или «вызов») подпрограммы-объекта, которая обладает рядом явных специфич­ных функций (процедур) — характерных именно для данного объекта, а также рядом неявных, неспецифичных функций, характерных для так назы­ваемых «родительских объектов» — более старших в иерархии.

Самое существенное в этой аналогии, что в так называемый «объект» имплантировано описание не только его признаков (тип данных), но и процедур — правил обращения с этим объектом. То есть внутри «объек­тов» присутствуют и предметные (связанные со структурой данных), и операциональные (процедурные) компоненты, которые вступают во взаи­мосвязь. В нашей монографии 1983 года «Введение в экспериментальную психосемантику» (Шмелев, 1983а) эту взаимосвязь мы пытались предста­вить как своеобразную систему взаимного отображения «пространства пред­метов» в «пространство операций». Представления об ООП тогда факти­чески были еще неизвестны.

Чтобы читатели, не имеющие представления об ООП, не чувствовали себя при чтении данных строк слишком дискомфортно, приведем простую аналогию из области обыденного познания. Представьте себе, что вы во­шли в темную комнату (в которой по каким-то причинам не зажигается свет) и пытаетесь найти на письменном столе шариковую ручку. Вот вы нащупали какой-то продолговатый предмет. Может быть, это ручка, а может быть, карандаш (тоже неплохо, им можно писать, хотя только на черновике), а может быть, это складная указка (это хуже, ею писать не удастся). Эта непривычная ситуация, требующая опознания объекта на ощупь, разворачивает для нас акт категоризации, который обычно проис­ходит мгновенно и автоматически — без всякого участия осознания. Если объект нужен нам именно в функции «пишущего инструмента», опознание (категоризация) будет продолжаться до тех пор, пока мы не убедимся, есть ли у объекта пишущий наконечник. Если же нам нужна только маленькая палочка (чтобы поддеть что-нибудь с помощью маленького рычага), то нам неважно, есть ЛИ у данного объекта функция «может писать», любой карандаш нам пригодится в неспецифическом качестве «родительского объекта» с неспецифической функцией, которая формулируется как «можно использовать как рычаг».

В том-то и трудность, что большинство операциональных категори­альных систем (конструктов) в естественной жизнедеятельности (и в не­формальном естественном общении) формируются неосознанно, импли­цитно (без участия сознания) и функционируют на подсознательном уров­не. Если мы категоризуем партнера по общению как «коварного», то мы мгновенно настораживаемся, ибо под маской дружелюбия мы начинаем подозревать возможную агрессивность и враждебность. При этом мы мгно­венно и непроизвольно занимаем более закрытую позицию в общении (чтобы не выдать собственных слабостей, которыми коварный противник

может воспользоваться). Данный пример позволит, как мы надеемся, пояс­нить читателю, почему наличие в сознании активного конструкта «ковар­ный» (активно применяемого при оценке других людей) означает то, что сам человек склонен к скрытному и потенциально враждебному поведе­нию в отношении своих партнеров.

Не следует путать механизм категоризации с механизмом проекции. Просто категоризация автоматически ставит субъекта в некую ролевую позицию по отношению к объекту {Шмелев, 1986). Субъект при этом не приписывает объекту собственной черты (ассимилятивная проекция) и даже не приписы­вает противоположной (контрастная проекция). Если вы кого-то вдруг ок­рестили как «властного и авторитетного», то вы вовсе не обязательно тут же обрекаете себя на все жесты и интонации, которые будут соответство­вать стратегии типа «пристройка снизу» (в терминах методик типа «шкалы Бейлза», см. Ольшанский, 1981). В том случае, если вы сами являетесь «властным и авторитетным» и нет внешних оснований признавать первенст­ва другого в какой-либо заданной иерархии, то в результате подобной кате­горизации вы, возможно, будете более жестко конкурировать за доминант­ную позицию, а вовсе не пристраиваться сверху. Таким образом, эффект категоризации отнюдь неоднозначно задает ту или иную роль, а это зависит от определенных внеситуационных факторов, в том числе личностных и социальных свойств субъекта познания (статус, притязания и т. п.).

Проделанный анализ статистико-семантической структуры личностных вопросников позволил нам распространить представления о роли механиз­мов категоризации и на такие понятия, которые, казалось бы, незыблемо относятся к независящей от когнитивных процессов сфере психофизиологи­ческой конституции, — на понятие «темперамент». Теперь мы просто убеж­дены в том, что нестабильность результатов огромного числа проведенных экспериментов по изучению темперамента вызвана ситуационными процес­сами категоризации,- которые мы совсем недавно предложили истолковать в виде четырехполюсной схемы КСИТ — «когнитивно-ситуационной интер­претации темперамента» (см. последний параграф четвертой главы). Даже меланхолик (нестабильный и интровертированный по своей физиологичес­кой конституции), который построил четкую когнитивную модель ситуации и сформулиров'ал для себя операциональную стратегию поведения, придаю­щую ему уверенность в собственных силах, будет чувствовать сам себя и вести себя в данной ситуации в стилистике настоящего сангвиника.

Возможности построения методик, использующих для распознавания особенностей человека механизм операциональной категоризации, и по­священа данная книга.

Привела ли эта амбициозная исследовательская программа автора к желаемой цели? Разрешите заинтриговать вас и ответить так: об этом вы узнаете лишь в самом конце. Но что несомненно, так это то, что по пути к этой цели автору пришлось решить ряд полезных методических задач, и значимость «побочного продукта» этой программы, возможно, даже пре­вышает значимость цели, сформулированной исходно.

Участники, благодарность

В заключение этой вводной части автор считает своим-долгом побла­годарить всех своих учителей, коллег-соавторов, коллег-консультантов, коллег-оппонентов, коллег-экспертов, учеников — студентов и аспиран­тов, математиков-программистов (или как теперь более принято громче это называть — «софт-инженеров»), без которых появление данной рабо­ты было бы невозможным. Не имея каких-либо ясных "оснований для пред­почтения вклада одних людей вкладу других (за исключением В. И. По-хилько и Е. Ю. Артемьевой, упомянутых в посвящении), понимая, что за прошедшие два десятилетия многие бывшие студенты выросли и стали зрелыми специалистами-коллегами (заведомо перешедшими в иное амплуа в отношениях с автором), автор вынужден воспользоваться алфавитным порядком в перечислении фамилий: Андреев А. Ф., Андреева М. К., Асмо-лов А. Г., АхутинаТ. В., Бабина-Болдырева В. С, Бельцер А. И.,Бодалев А. А., Бодунов М. В., Бурмистров И. В., Бутенко Г. П., Величковский Б. М, Габидулина С. Э., Гаврил и на О. Н., Гребенюк Г. А., Граменицкий А. Е., Гозман Л. Я., Джерелиевская М. А., Дружинин В. Н., Еренбург Е. А., Жам-кочьян М. С, Забродин Ю. М., Загорская Л. Я., Зеличенко А. И., Зур А. А., Иванников В. А., Игошина О. Е„ Измайлов Ч. А., Ильясов И. И., Карлин-ская И. М., Климов Е. А., Козловская-Тел ьнова Е. Ю., Кондратьева А. С, Косенков А. В., Кошелюк М. Е., Кропик А. А., Ларионов А. Г., Леоно­ва А. Б., Леонтьев А. А., Лепеха Т. Р., Лифшиц Г. Я., Магун В. С, Машин-цев Ю. А., Мостепанова Ю. В., Орлов Ю. М., Павлова А. Н., Пажит­нов А. Л., Пантелеев С. Р., Петренко В. Ф., Петрова И. Е., Потапкин А. А., Романова Н. А., Русалов В. М., Рыжов В. А., Самсонова Е. Ю„ Сатин Д. К.^ Серебряков А. Г., Смехов В. С, Соловейчик А. С, Собкин В. С, Соко­лов Е. Н., Соколова Е. Т., Спиваковская А. С, Столиц В. В., Страхов Н. Н., Тихонова М. А., Третьяков Н. Н„ Тхостов А. Ш., Хомская Е. Д., Федото­ва Е. О., Фомичева Ю. В., Цзен Н. В., Чеснова И. Г., Эйдмаи Е. В., Goldberg L., DeRaad В., Digman J., Hammond N.. Johnson J., Mankuso J., Peabody D., Trapp A.

К сожалению, в этот список не вошли те сотни и тысячи доброволь­цев — профессиональные психологи и студенты факультета психологии МГУ им. М. В. Ломоносова (эксперты, респонденты, испытуемые), которые бескорыстно участвовали в пилотных сериях по созданию отдельных мето­дик, а также тезауруса личностных черт. Автор вынужден был ограничиться только персональной благодарностью в адрес тех, чей вклад в данную рабо­ту был в самом деле уникальным — качественно своеобразным.

Нельзя не подчеркнуть, что большая часть перечисленных выше спе-циачистов принимала участие в этой работе на основе чисто творческой и дружеской мотивации.

Глава 1

СТАНОВЛЕНИЕ СУБЪЕКТНОЙ ПАРАДИГМЫ

В этой главе производится систематизация сведений о методическом арсена­ле, накопленном в работах зарубежных и отечественных авторов, ориентиро­ванных на разработку определенных методик изучения личности. В большин­стве обзорных работ (см. например, Бурлачук, 1989) дается смешанная клас­сификация методик, в которой одновременно участвуют и предметная на­правленность (на что направлена методика), и технология (как работает ме­тодика). Мы же пытаемся последовательно выдержать технологический под­ход к анализу в общем-то уже хорошо известного психологам материала. Это достигается путем известного абстрагирования от предметно-содержательно­го своеобразия той теории личности, которая берется на вооружение тем или иным автором. Нами выделены два глобальных основания для технологичес­кой классификации методических средств:

• тип лежащей в основе метода структуры данных;

• тип лежащей в основе метода семиотической (знаковой) системы.

Известны и другие операционально-технологические основания клас­сификации методик (например, предложенный нами совместно с В. В. Столиным «уровень вмешательства субъективизма психолога» — Стопин, Шмелев, 1987,* Шмелев, 1996), от которых мы здесь абстрагируемся. Такой технологический анализ существующих методик позволяет нам обоснованно подойти к формулированию выдвигаемых в данной работе гипотез и модельных представлений.

ОПЕРАЦИОНАПИЗАЦИЯ «ЧЕРТ ЛИЧНОСТИ» В ТРАДИЦИОННОЙ ПСИХОМЕТРИКЕ

Проблеме личности посвящены сотни и тысячи серьезных исследова­ний в отечественной и зарубежной психологии. При этом мы не обнаруживаем недостатка в философско-методологических и чисто теоретичес­ких интерпретациях этой проблемы. Понятие «личность» — это мировоз­зренческая, в известном смысле наднаучная категория. Поэтому многоре­чивость трактовок этого понятия, типичная для любой мировоззренческой категории, отражает противоборство различных мировоззренческих кон­цепций, непрерывно изменяющихся с развитием и дивергенцией форм гу­манитарного знания и соответствующих форм общественной практики.*

Личность как этико-фипософская и конкретно-научная категория

В отечественной психологии нашего столетия к такому перевесу абст­рактно-теоретических работ во многом приводила обостренная идеоло-гичность марксистского подхода к реконструкции теории личности. Как известно, сталинский период отечественной психологии, отмеченный на­ступлением вульгарного материализма по всему фронту (вспомним так называемую «павловскую» ceccntp двух академий 1950 года), вообще при­вел к изгнанию понятия личности из научных лабораторий: в мире ре­флексов, детерминированных внешней средой, составленной из стимулов и подкреплений, не оставалось места для личности как субъекта свобод­ного и ответственного выбора. Идея свободы и ответственности за собст­венное поведение в условиях тоталитаризма оказывается абстракцией, а эмпирической реальностью оказываются лишь реакции индивида на опре­деленные, в частности, социальные стимулы, включая позитивные и нега­тивные санкции, подкрепляющие или затормаживающие определенные условные рефлексы.

Позднее, в период оттепели (конец 50-х—начало 60-х годов), воз­никла известная реабилитация классического марксистского подхода к личности. Но этот подход приводил на практике также к социологичес­кой редукции личности: личность во многом сводилась к совокупности социально-ролевых (классовых прежде всего) отношений. Трудно на­звать работу советского психолога, в которой, в частности, не приводи­лась бы известная цитата из «Тезисов о Фейербахе» К. Маркса, опреде­ляющая сущность человека (и следовательно, личность) как совокуп­ность всех общественных отношений.

Автор настоящего текста не оспаривает фундаментального тезиса, что категория личности не является внутренним достоянием только од­ной психологической науки. Личность как субъект самых широких и глобальных социально-исторических процессов, безусловно, является предметом изучения фактически всего цикла гуманитарных наук, вклю­чая, прежде всего, философию, социологию и социальную психологию (Кон, 1967; Каган, 1971; Инкельс, 1972; Парыгин, 1978). Мы не можем не назвать также и культурологии, истории, этнографии (культурной антро-

пологии), юриспруденции, эстетики и этики. При этом подчеркнем, что осо­бенно в последних двух дисциплинах достигает своего наиболее полного выражения аксиологический (нормативно-оценочный) подход к гумани­тарной науке о личности: личность реконструируется как понятие, несу­щее нагрузку морального и эстетического социального идеала. Это обсто­ятельство в полной мере отрефлексировано как классиками, так и совре­менными специалистами-психологами в области проблемы личности (см. Асмолов, 1984). Изучение работ писателей-экзистенциалистов (Ж. П. Сартр, М. Хапдегер, К. Ясперс), выдающихся искусствоведов (М. Бахтин), фи-лософов-персонологов, к которым фактически примыкают психологи гу­манистического направления (Э. Шпрангер, В. Штерн, А. Маслоу и др.), приводит к мысли, что передовой край па фронте социального познания личности проходит в области художественного и философского мировос­приятия, отвлеченного и обобщенного логико-методологического анализа, но не в области эмпирических методик, далеко отстающих, дающих во многом рутинную тривиальную информацию.

Как писал Г. Олпорт (1959) в своей известной статье, посвященной двум принципиальным подходам к исследованию личности — литера­турному и психологическому: «Художники творят, психологи только со­бирают». Но в науке, как и в архитектуре, кто-то украшает фасады зда­ний, а кто-то подводит к ним невидимые, но необходимые подземные коммуникации, выполняя неброскую, черновую работу...

Эмпирическая, экспериментальная психология, вооруженная метода­ми и принципами моделирования эмпирических объектов, заимствованны­ми из естественных наук, не могла не приводить феномен личности к лабораторной редукции:_в психологических и психофизиологических ла­бораториях преимущественно исследовалась проблема индивидуальных различий психических процессов и свойств. При этом фактически осуще­ствлялась редукция понятия личности до более операционально доступно­го понятия индивида, интерпретированного как носитель совокупности измеримых физических (антропометрических) и психических (психомет­рических) свойств. Восходящая своими корнями к традициям английской философии эмпиризма и французскому позитивизму (Дж.. Локк, О. Конт), психометрическая парадигма в конце XIX века фактически отпочкова­лась от биометрической парадигмы, трактующей человека как биофизи­ческий объект, у которого можно измерять параметры: рост, вес, размеры различных органов (понимаемые как индикаторы уровня развития соот­ветствующих функций) и т. п. Здесь прежде всего мы имеем в виду работы кузена Ч. Дарвина сэра Френсиса Гальтона, охваченного, как и его более знаменитый родственник, идеей поднять пафос естественнонаучного подхо­да к проблеме происхождения человека и его разума ( Gallon, 1884). Успехи естественных наук на рубеже XIX и XX столетий привели к появлению методологии научного бихевиоризма (Дж. Уотсон, Л. Торндайк) и приклад­ной психодиагностики (М. Термин и др.). В отечественной науке аналогич­ные тенденции прослеживаются в работах И. М. Сеченова, В. М. Бехтере-

ва, И. П. Павлова. Приблизительно в это же время зарождается и отечест­венная психодиагностика {Рыбаков, 1910; Россолимо, 1910 и др.).

Но развитие прикладной индустриальной (психотехника) и педагоги­ческой (педология) психологии в СССР (связанное с именами И. Н. Шпиль-рейна, С. Г. Геллерштейна, П. П. Блонского и др.) оказалось в 30-е годы остановленным в виду их растущего несоответствия идеологеме сталин­ской модели социализма. Сохранила за собой право на существование лишь вписывающаяся в жесткую материалистическую'рамку дифференци­альная психофизиология.

Корреляционный эксперимент

Сотни и тысячи искренних и одержимых ученых внесли огромный вклад в исследование возможностей естественнонаучного подхода к познанию тайн человеческой индивидуальности. Ядерная схема дифференциально-психо­физиологического исследования, как известно, базируется на модели корре­ляционного эксперимента (Готтсданкер, 1982; Кэмпбелл, 1980; Корнило­ва, 1997; Дружинин, 2000): на выборке испытуемых регистрируются пара­метры соматической и неврологической конституции наряду с параметрами психических процессов и поведения, затем подсчитываются статистические коэффициенты корреляции — мера совместной изменчивости одних свойств при изменении других. По этой схеме фактически построены эмпирические исследования отечественных классиков и ведущих специалистов в области дифференциальной психофизиологии (Б.М. Теплов, В. Д. Небылицын, Б. Г. Ананьев, В. С. Мерлин, В. М. Русалов, Э. А. Голубева, И. В. Равич-Щербо, И. М. Палей и др. — см. обзор в книге Русалова, 1979). Обилие отрицательных результатов (отсутствие значимых связей), противоречащих друг другу корреляций в работах разных исследователей (и одного и тогр же с помощью разных методик и на разных выборках) привело к необходимости теоретического переосмысления самого подхода, что выразилось в выдви­жении концептов, способных объяснить функциональную лабильность пси­хофизиологических взаимозависимостей. В качестве медиаторного (про­межуточного) концепта привлекались понятия «индивидуального стиля де­ятельности» (Климов, 1969), различение «абсолютной и относительной профпригодности» (Гуревич, 1970), .«когнитивный стиль» (Полей, Магун, 1979), различение «предметных и социальных свойств темперамента» {Ру­салов, 1990).

---

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 127; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!