РУССКО-ЕВРЕЙСКИЙ САЛОН: МАРИЯ И МИХАИЛ ЦЕТЛИНЫ — МЕЦЕНАТЫ И ДРУЗЬЯ ДЕЯТЕЛЕЙ ИСКУССТВА ВО ФРАНЦИИ

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 12Следующая ⇒

14 ноября 2014 года в Израиле прошла необычная акция протеста, подобной которой не было за всю историю страны: большая группа неравнодушных любителей искусства, в основном — люди средних лет, прибывшие в Израиль из СССР/СНГ двадцать и более лет назад, собрались у Рамат-Ганского музея, чтобы выразить протест против намеченной продажи на аукционе шедевра, подаренного этому музею в 1959 году. Рамат-Ган, ближайший пригород Тель-Авива, — один из самых успешных и богатых городов Израиля, на его территории находятся Национальный стадион, алмазная биржа, Университет имени Бар-Илана, Академический колледж юриспруденции и бизнеса, сафари-парк и Медицинский центр Тель-ха-Шомер — крупнейшая больница в стране. Совершенно непонятно, почему один из самых богатых городов вполне экономически успешной страны должен выставлять на торги работу выдающейся художественной ценности, в свое время полученную им в дар именно для того, чтобы она была доступной широкому кругу ценителей искусства. В 2014 году мэрия Рамат-Гана решила продать ее с аукциона — участники акции протеста не без оснований опасались, что работа на долгие годы исчезнет в чьей-то частной коллекции. Несмотря на значительный резонанс, который получила эта неприглядная история, отменить торги не удалось, картина была продана за огромную сумму — 12 миллионов 841 тысячу долларов (не включая комиссию аукционного дома, которая составляет 12 %), установив абсолютный ценовой рекорд торгов, полностью посвященных русскому искусству. Опасения противников продажи отнюдь не были беспочвенными: за прошедшие с тех пор два года картина нигде не выставлялась, а имя ее нового владельца так и не было обнародовано³¹¹.

Ил. 77. Валентин Серов, «Портрет Марии Цетлиной», 1910 г. Работа находилась в коллекции семьи Цетлиных, затем в собрании Музея русского искусства им. Марии и Михаила Цетлиных в Рамат-Гане, Израиль. Ныне — в частном собрании

Речь идет о «Портрете Марии Цетлиной» работы Валентина Серова (1865–1911), написанном в 1910 году во французском Биаррице. Глава русского отдела аукционного дома Christie’s Алексис де Тизенгаузен признается:

Эта работа, без сомнения, самое изысканное из произведений Серова, с которым я имел дело за все годы моей карьеры в Christie’s. Элегантность и уравновешенность позирующей молодой женщины, перед которой невозможно устоять, отраженные в уникальной серебряной гамме Серова, воплощают мастерство крупнейшего российского портретиста на вершине своего творческого пути, за год до безвременной кончины³¹².

Безусловно заслуживает упоминания тот факт, что в том же году В. А. Серов создал два своих самых, пожалуй, знаменитых портрета — коллекционера Ивана Абрамовича Морозова, о котором уже говорилось в настоящей книге, и танцовщицы Иды Львовны Рубинштейн (1883–1960), ныне являющиеся украшениями собраний соответственно Третьяковской галереи и Русского музея. «В поздних портретах Серова стиль модерн в его русском варианте достигает своих вершин, — справедливо указывал выдающийся искусствовед Дмитрий Сарабьянов (1923–2013). — Можно даже сказать, что он исчерпывается в серовском совершенстве»³¹³.

Специалисты сразу же оценили и портрет Марии Цетлиной, впервые экспонировавшийся на ретроспективе В. А. Серова в Риме в последний год его жизни, а затем в Мальмё (в 1914 году), Брюсселе (в 1928 году), Лондоне и Праге (в 1935 году). Аукционный дом Christie’s, который сегодня по объемам продаж произведений живописи занимает первое место в мире, организовал в Лондоне 24 ноября отдельный аукцион русского искусства; «Портрет Марии Цетлиной» воспроизведен на обложке его 350-страничного каталога как самая значимая включенная в него работа. И хотя информация об этой картине занимает шесть страниц общего каталога аукциона³¹⁴, Christie’s выпустил отдельную двадцатистраничную брошюру, полностью только этой картине посвященную! Этот шедевр на протяжении пятидесяти пяти лет находился в Израиле. 24 ноября 2014 года израильская глава истории этого полотна была завершена совершенно скандальным и позорным образом.

Начать, пожалуй, следует с личности живописца, создавшего это произведение, тем более что, давно будучи признанным неоспоримым классиком русского искусства, он ни в русско-еврейском, ни французском контекстах почти никогда не рассматривается, что едва ли справедливо. Валентин Александрович Серов — художник удивительной судьбы, в особенности посмертной. То, что он умер за шесть лет до революции, избавило его и от необходимости эмигрировать, и от опасности стать жертвой политических репрессий. В его случае опасность эта была более чем реальной, учитывая, что он написал портреты императоров Александра III и Николая II, великих князей Михаила Николаевича (сына Николая I), Павла Александровича (сына Александра II), Георгия Михайловича (внука Николая I), полотно «Коронация Николая II» и другие работы, которые установление диктатуры пролетариата явно не приближали. Будь В. А. Серов жив, невозможно было бы себе представить, чтобы в самое трагичное для российской культуры время, в 1937 году, в московском издательстве «Искусство» выходила его избранная переписка (а таковой том вышел). В итоге Серов оказался единственным из всей, с одной стороны, постреалистичной, а с другой — предпостимпрессионистской (здесь уже были Петр Кончаловский и его единомышленники по группе «Бубновый валет») живописи российского «серебряного века», кто на всем протяжении советской истории оставался частью художественного канона, чьи репродукции не нужно было прятать, опасаясь обвинений в идеологической крамоле. Учитывая, что среди работ Серова — не только парадный портрет Николая II, но и графический эскиз «Похороны Баумана»³¹⁵, новый режим смог создать для себя «другого Серова», пригодного для эпохи «диктатуры пролетариата».

Живопись В. А. Серова была частью культурного мира нескольких поколений интеллигенции, помогая сохранять художественный вкус, всем безразмерным полотнам сталинских соцреалистов вопреки. Серов был вершиной российской художественной классической традиции, человеком, в немалой степени закрывшим за собой дверь, чтобы ничего не мешало постимпрессионизму, кубизму и художественному авангарду утвердиться на авансцене истории культуры. Фактически, он — первый и последний великий российский художник-портретист, ни до, ни после ему не было равных. Понятно, что в первое десятилетие XX века — годы расцвета серовского гения — новая передовая живопись, прежде всего фовизм и кубизм, была очень далекой от его эстетики: он это осознавал, но его предпочтения были очевидно другими. При этом Серов всю жизнь сохранял эстетическую свободу; как написал о нем Сергей Маковский,

талант исключительно гибкий, он непрерывно менялся, поочередно заимствуя те или иные элементы у различнейших авторов и эпох, начиная с Писсарро, Ренуара, Сарджента, Врубеля и Александра Бенуа и кончая персидской миниатюрой (эскиз занавеса к балету «Шехеразада») и античными фресками (полотно «Похищение Европы»)³¹⁶.

Сегодня, когда представляется неимоверно важным утвердить именно эстетический плюрализм в искусстве, самоценность факта сосуществования разных художественных традиций и школ, этот мастер сияет одной из вершин российской и даже мировой культуры.

В. А. Серов родился в Москве и по праву считается русским художником, хотя вопрос этот сложнее, чем кажется на первый взгляд. Значительны и украинский, и еврейский, и западноевропейский «следы» его биографии.

В Киеве неспроста есть улица, носящая имя Валентина Серова. На протяжении двух лет, в 1876–1878 годах, он большую часть времени жил вместе с матерью Валентиной Семеновной Бергман и ее гражданским мужем Василием Ивановичем Немчиновым именно в Киеве (откуда уезжал на хутор Немчинова Ахтырка в Харьковской губернии). Осенью 1877 года В. А. Серов начал учиться во втором классе киевской гимназии; одновременно посещал рисовальную школу Николая Мурашко, где его талант был сразу же оценен — 12-летний подросток был удостоен малой серебряной медали. «Мягкий, теплый климат, красивая природа, замечательно привлекательный город, благодушный народ — от всего этого веяло такой гармонией, такой чисто-южной благодатью», — писала годы спустя Валентина Семеновна, вспоминая это время³¹⁷. В музеях Киева, Днепропетровска и Одессы экспонируются в настоящее время прекрасные работы Серова, среди которых портреты Маргариты Морозовой, Саввы Мамонтова и другие.

Ил. 78. Валентин Серов, «Автопортрет», 1883 г. Государственная Третьяковская галерея, Москва

Что же касается еврейской линии, то здесь существует очевидная несправедливость: отсутствие разделения между конфессиональной («иудей») и национальной («еврей») идентичностями в языке иврит привело, в частности, к тому, что люди, принимавшие христианство, переставали считаться евреями. Так произошло и с предками Серова, отец матери которого — Семен Яковлевич Бергман — принял лютеранство. Однако еврейство было для В. А. Серова значимым. Его мать, одна из самых первых в России женщин-композиторов, первая опера которой (поставленная в 1885 году в Большом театре) была посвящена покончившему с собой еврейскому мыслителю-вольнодумцу XVII века Уриэлю Акосте, отмечала, с каким особым вниманием Серов писал портреты еврейских женщин: «Многовековая борьба ярко отпечатлелась на женских еврейских лицах»³¹⁸. Среди запечатленных Серовым персон — целая плеяда деятелей русско-еврейской интеллигенции: видный художник и сценограф Лев Самойлович Бакст; великий художник-пейзажист Исаак Ильич Левитан (1860–1900); знаменитая танцовщица и актриса Ида Львовна Рубинштейн (1883–1960); общественная деятельница и филантроп Мария Самойловна Тумаркина-Цетлина (1886–1972); юрист Оскар Осипович Грузенберг (1866–1940), избранный в 1917 году во Всероссийское учредительное собрание по еврейскому списку, и его супруга; фабрикант и общественный деятель Владимир Осипович Гиршман (1867–1936) и его супруга; Анна Григорьевна Гиндус (1869–1925), ее сестра Мария Григорьевна Грюнберг (1853–1924) — супруга управляющего конторой журнала «Нива», их дочь Изабелла Юльевна (1883–1959); Розалия Соломоновна Львова; Нина Захаровна Раппопорт; а также двоюродные сестры художника Аделаида Яковлевна Симонович-Дервиз (1872–1945), Надежда Яковлевна Симонович-Дервиз (1866–1908) и скульптор Мария Яковлевна Симонович-Львова (1864–1955) со знаменитой картины «Девушка, освещенная солнцем»... Впоследствии многие из этих людей оказались в эмиграции, а сын Марии Яковлевны, Андре Мишель Львов (1902–1994), ставший видным французским микробиологом, в 1965 году был удостоен Нобелевской премии.

Чтобы защищать представителей того или иного народа от преследований, не обязательно самому принадлежать к этому народу, и деятельность в защиту евреев Эмиля Золя и Владимира Короленко — лучшее тому свидетельство, однако этот аспект в жизни Валентина Серова нельзя обойти вниманием. Скульптор Илья Яковлевич Гинцбург в своей книге «Из прошлого», вышедшей в 1924 году, вспоминал:

Серов, состоя преподавателем в московском Училище живописи и ваяния, предложил Совету Училища отвергнуть предложение московского градоначальника, который предписал исключить из училища способного ученика лишь потому, что тот — еврей и не имеет «права жительства» в Москве. Совет не мог отстоять ученика, и тогда Серов вышел из состава Совета³¹⁹.

Это нравственно-гражданское измерение — важнейшее для понимания личности Валентина Серова. Не зря Игорь Стравинский называл Серова «совестью всего нашего кружка»³²⁰, подразумевая под этим «кружком» фактически всю передовую творческую элиту того времени. Надежда Немчинова-Жилинская, сестра Серова от второго брака его матери, вспоминала о том, как брат по просьбе мамы во время сеансов, когда ему позировали состоятельные представители буржуазии, вытаскивал подписной лист в пользу голодающих или на помощь политическим заключенным³²¹. После событий 9 января 1905 года, вошедших в историю как «кровавое воскресенье», «эстет» В. А. Серов единственный из всех российских живописцев совершил самый гражданственный поступок — он вышел из числа действительных членов Академии художеств, так как ее президентом с 1876 года был младший брат царя Александра III великий князь Владимир Александрович, одновременно служивший главнокомандующим войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа.

То, что пришлось видеть мне из окон Академии художеств 9 января, не забуду никогда — сдержанная, величественная безоружная толпа, идущая навстречу кавалерийским атакам и ружейному прицелу — зрелище ужасное. То, что пришлось услышать после, было еще невероятнее по своему ужасу. <...> Никому и ничем не смыть этого пятна. Как главнокомандующий петербургскими войсками, в этой безвинной крови повинен и президент Академии художеств — одного из высших институтов России. В этом сопоставлении есть что-то поистине чудовищное — не знаешь, куда деваться, — писал В. А. Серов И. Е. Репину 20 января 1905 года, стараясь скоординировать с ним свои усилия. — Невольное чувство просто уйти — выйти из членов Академии, но выходить одному не имеет значения. <...> Мне кажется, что если бы такое имя, как Ваше, его не заменишь другим, подкрепленное другими какими-либо заявлениями или выходом из членов Академии, могло бы сделать многое. Со своей стороны готов выходить хоть отовсюду³²².

Репин, однако, присоединяться к демаршу отказался; аналогично поступил и В. Д. Поленов, изначально присоединившийся к письму протеста Серова, отправленному в Академию художеств 18 февраля³²³. Но Серов не сдался, даже оставшись в одиночестве, и 10 марта отправил вице-президенту Академии графу И. И. Толстому письмо о том, что считает себя обязанным «выйти из состава членов Академии»³²⁴. Показательно, что, докладывая об этом совету Академии художеств 14 марта, граф И. И. Толстой само письмо В. А. Серова зачитать категорически отказался, несмотря на просьбу об этом академика живописи М. П. Боткина...³²⁵ Протест крупнейшего художника того времени был проигнорирован, великий князь Владимир Александрович оставался президентом Академии художеств до своей кончины в 1909 году, после чего этот пост заняла его вдова, великая княгиня Мария Павловна.

Многогранность личности В. А. Серова проявлялась в том, что хотя именно он написал лучшие портреты тогдашних хозяев жизни (как членов императорской фамилии, так и новой буржуазии), он же создал и самую памятную работу о расстреле первой русской революции 1905 года — «Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?» (ныне она хранится в Русском музее). На этом рисунке, подаренном Валентином Серовым Максиму Горькому (его портрет художник создал в том же 1905 году)³²⁶, изображена пауза, предшествовавшая кровавой расправе. В. А. Серов не потрясал современников окровавленными трупами, его картина — возможность задуматься над тем, что и у последней черты не поздно остановиться и не совершать непоправимых ошибок. В. А. Серов не только сияет во всем своем великолепии как вершина русского художественного серебряного века, но и служит гражданским примером гуманиста, видевшего по обе стороны баррикад, какими бы высокими они ни были — людей, с их проблемами, переживаниями и надеждами. Традиция обличения «врагов» и, в лучшем случае, сострадания «невинным жертвам» в общественной мысли куда сильнее, чем традиция понимания и сопереживания людям, которые, как это часто бывает, многогранны и противоречивы в своих деяниях, однако В. А. Серов учит своим искусством именно этому.

Нельзя не рассказать и об уникальной личности человека, на портрете изображенного. Именно женщина, столь виртуозно выписанная В. А. Серовым, равно как и ее супруг, являются главными героями настоящей главы. Благодаря прежде всего подвижнической работе Шуламит Шалит, многие годы изучавшей произведения, переданные Марией Цетлиной в дар городу Рамат-Ган, об этой женщине и ее дружбе с деятелями культуры собраны насколько было возможно полные сведения³²⁷.

Урожденная Мария Самойловна Тумаркина (1882–1976) с юных лет проявляла интерес не только к литературе и искусству, но и к политике и философии. Она состояла в партии социалистов-революционеров (эсеров), и хотя после отъезда за границу в 1907 году от политической деятельности отошла, члены этой партии оставались для нее ближайшими друзьями на долгие годы. Была она не только очень красива, но и талантлива, и, по свидетельству Василия Яновского, В. В. Розанов назвал ее «эсеровской мадонной»³²⁸. Мария Самойловна училась в Берне, где, кстати, с 1898 года преподавала ее тетя Анна-Эстер Тумаркин (1875–1951) — первая женщина — профессор философии и член Сената этого университета (ныне одна из улиц возле Бернского университета носит ее имя). В Берне учился и один из лидеров партии эсеров Николай Авксентьев (1878–1943), позднее министр внутренних дел во Временном правительстве, вместе с которым они вернулись в Россию после революционных событий 1905 года — и были арестованы. Шесть месяцев Мария Самойловна провела в Петропавловской крепости. Когда Н. Д. Авксентьева приговорили к ссылке в Обдорск, на Полярном круге (ныне Салехард), его молодая жена последовала в ссылку за мужем. Оттуда молодым супругам удалось бежать и добраться до Финляндии, где родилась их дочь Александра. Вскоре, однако, брак распался, и в 1910 году Мария Самойловна сочеталась вторым браком с Михаилом Осиповичем Цетлиным.

По воспоминаниям, записанным ее дочерью, инициатива написания портрета М. С. Цетлиной исходила от самого В. А. Серова, который впервые увидел ее в обществе будущего второго мужа и его родителей в парижском ресторане Prunier на улице Duphot возле площади Мадлен. Легенда гласит, что у дверей Prunier, открывшегося в 1872 году, останавливались самые красивые экипажи Парижа. Ресторан привлекал аристократию, известных и успешных деятелей культуры и предпринимателей, а после подписания франко-русского союза в 1892 году его завсегдатаями стали и состоятельные гости из России. К сожалению, побывать в месте, где Серов был впервые очарован М. С. Цетлиной, уже невозможно, несмотря на то, что ресторан с таким названием существует в Париже и поныне: сын его основателя Эмиль Прюнье, которому он перешел по наследству, перенес его в другой район, на пересечение avenue Victor Hugo и rue de Traktir, где он и находится с 1924 года. Интересно, что в память о прошлом ресторана, в котором любили бывать русские аристократы, декоратор Жак Гранж оборудовал на первом этаже зал под названием «Izba» [«Изба»]. Стены этого помещения обшиты панелями из сосны и украшены позолотой. Изображенные на них корабли, осетры и морские волны напоминают о работах Ивана Билибина.

По воспоминаниям Марии Самойловны, зная о том, что Осип Сергеевич (его настоящее имя — Есель Шмеркович) Цетлин (1856–1933) был очень заинтересован в том, чтобы В. А. Серов написал групповой портрет его семьи, и в 1906 году даже предложил художнику за это тройной гонорар, художник пошел на хитрость.

Прошло три или четыре года. <...> На этот раз Серов через метрдотеля попросил Цетлина переговорить с ним. Они подошли к свободному столику, и Серов, как потом уверял мой свекор, якобы сказал:

— Помните, господин Цетлин, вы имели для меня очень хорошее дело? А теперь я для вас имею такое же хорошее дело: дайте мне возможность нарисовать портрет дамы, которая сидит с вами, а я нарисую портрет жены, сына и вас без всякой платы³²⁹.

Свое обещание В. А. Серов не сдержал: групповой портрет семьи Цетлиных им так и не был создан. Однако их новообретенную невестку он запечатлел, специально с этой целью приехав в середине октября 1910 года в Биарриц на юго-западе Франции на берегу Бискайского залива, где Марии и ее второму мужу принадлежал дом. Над портретом художник работал на протяжении примерно пяти недель, с перерывом на неделю, когда он уезжал в Испанию, причем он работал даже утром в заранее назначенный день отъезда³³⁰. Хотя сам художник, уже сидя в вагоне поезда, сокрушался, что в портрете хорошо бы исправить отдельные детали, критикам работа эта сразу же понравилась. Так, Николай Эфрос (1867–1923) писал, что портрет этот «до того сильный, точно это не живопись, а скульптура. <...> Серов не только пишет лицо, — он разоблачает подноготную души»³³¹.

Александр Койранский (1884–1968) охарактеризовал портрет как «вещь, превосходную по экономии художественных средств и внутреннему живописному спокойствию»³³².

После написания этого портрета В. А. Серов прожил лишь год, и за этот год он отправил Марии Самойловне двенадцать писем. «Родившегося вскоре после его смерти сына мы — в память о нем — назвали Валентином», — рассказала она в письме, опубликованном Ильей Зильберштейном (1905–1988) в сборнике материалов о В. А. Серове в 1971 году³³³. Сложно сказать, было ли письмо Марии Самойловны опубликовано без купюр; она, разумеется, не могла не знать, что своего первенца они с мужем назвали Валентин-Вольф (1912–2007), одновременно в честь художника Серова и деда М. О. Цетлина Вольфа Высоцкого³³⁴.

За портрет В. А. Серов назначил высокую цену, которую выплатили без разговоров. В семье была гармония по этому вопросу; Мария Самойловна указывала: «Моему мужу очень хотелось, чтоб мой портрет был написан Серовым»³³⁵.

Михаил Осипович Цетлин, при жизни написавший и издавший две историко-художественные книги, о декабристах³³⁶ и о композиторах «Могучей кучки»³³⁷, был человеком исключительным. Борис Зайцев отмечал: «Нельзя было не ценить тонкого ума, несколько грустного, Михаила Осиповича — его вкуса художественного, преданности литературе, всегдашней его скромности, какой-то нервной застенчивости, стремления быть как бы в тени»³³⁸.

Он приходился внуком Калонимусу-Вольфу Высоцкому (1824–1904), который основал известную чайную фирму («Чай Высоцкого»), до сих пор являющуюся ведущей в этой сфере в Израиле и экспортирующую свою продукцию во многие страны. В детстве М. О. Цетлин много болел и, будучи лишенным обыденных мальчишеских радостей, проводил время за чтением и изучением иностранных языков. Как верно писал иерусалимский литературовед Владимир Хазан, «будучи с детства человеком не просто обеспеченным, но по-настоящему богатым, он тем не менее никогда не ставил материальное выше духовного и, сызмалу научившись ценить прекрасное в жизни и искусстве, искал упоения и воплощения своих мечтательных грез в стихах»³³⁹.

С годами он стал литератором широкого профиля: публиковал и стихи, и переводы, и критические статьи, и книги по истории культуры. Но, как указывает Ш. Шалит, «совершенно особое место в русской культуре занимает его редакторская и издательская деятельность»³⁴⁰.

Еще в 1915 году, находясь в эмиграции, М. О. Цетлин организовал в Москве издательство «Зерна», где вышли книги М. А. Волошина и И. Г. Эренбурга, а также его собственный сборник стихов «Глухие слова», посвященный Марии Самойловне. В Париже, в журнале «Современные записки», он с 1926 года редактировал отдел поэзии, много помогал молодым литераторам. Кроме этого, супруги Цетлины выпустили в 1923 году три номера альманаха «Окно», где были опубликованы произведения И. А. Бунина, А. И. Куприна, А. М. Ремизова, И. С. Шмелева, Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус, К. Д. Бальмонта, М. И. Цветаевой, Н. А. Тэффи и других литераторов первого ряда русской эмиграции³⁴¹. Докладом М. О. Цетлина «О литературной критике» открылась 5 февраля 1927 года деятельность «Зеленой лампы» — литературно-философского общества, возникшего по инициативе Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус и сыгравшего значительную роль в духовной жизни русской эмиграции первой волны.

Ил. 79. Михаил Цетлин. Архивное фото 1920-х гг. Фотограф неизвестен. Из собрания автора

В Нью-Йорке именно супруги Цетлины стояли у истоков «Нового журнала». К концу 2016 года вышло уже 285 номеров этого издания, на сайте которого указано: «„Новый Журнал“ был основан в 1942 году известными писателями Марком Алдановым и Михаилом Цетлиным (поэт Амари) при участии Ивана Бунина. Вокруг журнала была сосредоточена вся культурная жизнь русской эмиграции».

М. О. Цетлин успел выпустить десять первых номеров; материалы из одиннадцатой книжки читал, уже будучи смертельно больным. Марк Алданов написал: «Он прочел триста девяносто страниц из четырехсот... Она [книжка] была готова ко дню его кончины. Журнал добавляет лишь некролог своего основателя»³⁴².

«Когда в 1945 году Михаил Осипович скончался, Мария Самойловна продолжала начатое им дело издания свободного русского „толстого“ журнала, отдавая этому много сил, средств и времени, — добавлял Роман Гуль. — Мария Самойловна оставалась издателем до тех пор, пока фордовский фонд материально не пришел журналу на помощь»³⁴³.

Василий Яновский вспоминал: «После выхода в свет очередной книжки журнала Марья Самойловна Цетлин приглашала к себе от имени редакции всех сотрудников для обсуждения изданного номера»³⁴⁴.

Главное же, что всю жизнь делали Цетлины для деятелей культуры — они в прямом смысле слова кормили их. «В зиму 1917/18 года в Москве Цетлины собирали у себя поэтов, кормили, поили; время было трудное, и приходили все — от Вячеслава Иванова до Маяковского», — вспоминал десятилетия спустя Илья Эренбург³⁴⁵. В 1918 году Цетлины лишились своего московского дома в Трубниковском переулке, но и в эмиграции продолжали поддерживать русскую культуру и ее творцов. Марк Алданов (урожденный Ландау, 1886–1957) и его будущая жена эвакуировались из Константинополя в апреле 1919 года на корабле, который арендовали супруги Цетлины. На том же катере спасались, кстати, Наталья Крандиевская-Толстая и Алексей Толстой³⁴⁶, впоследствии отплативший Цетлиным злом и едким сарказмом за их доброе к нему отношение и помощь.

Как отмечалось в статье о Цетлиных, «еще в десятых годах их гостеприимство и стремление жить интересами передовой интеллигенции России привлекали к ним приезжавших в Париж писателей, художников, издателей, политических деятелей»³⁴⁷.

Вернувшись в Париж (где они поселились в собственной квартире на rue de la Faisanderie, 118, где жили до 1925 года) после поражения Февральской революции и начала «красного террора», Цетлины выслали деньги и полученную специально для него французскую визу Ивану Бунину, бедствовавшему тогда в Белграде, о чем великий писатель и будущий Нобелевский лауреат с благодарностью вспоминал всю жизнь³⁴⁸. В годы эмиграции в парижской квартире Цетлиных (в 1927 году они переехали на rue Nicolo, 59³⁴⁹, позднее там же с ними жили и родители Михаила Осиповича) перебывал цвет русской художественной интеллигенции того времени³⁵⁰, и тот же Алексей Толстой, а также и Бальмонт, Гиппиус, Осоргин, Ходасевич и Бунин читали там свои новые произведения³⁵¹. Борис Зайцев вспоминал, что в салоне у Цетлиных встречались Милюков и Керенский, Алданов и Сирин (Набоков), Шмелев и Тэффи. «Тут устраивались наши литературные чтения. Встречались мы теперь часто, и чем дальше шло время, тем прочнее, спокойнее, благожелательнее становились отношения наши...»³⁵²

Цетлины поддерживали отношения и с рядом художников-эмигрантов во Франции, большинство из которых были близки к эстетике «Мира искусства»: Дмитрием Семеновичем Стеллецким (1875–1947), Савелием Абрамовичем Сориным (1878–1953), Мстиславом Валерьяновичем Добужинским (1875–1957), Сергеем Васильевичем Чехониным (1878–1936), Александром Евгеньевичем Яковлевым и другими. Приобретая их работы для своего собрания, Цетлины помогали им в их непростые эмигрантские годы. В семейном альбоме Цетлиных, в котором делали свои записи многие литераторы и художники, посещавшие их гостеприимный дом, сохранились рисунки Д. С. Стеллецкого, С. А. Сорина, А. Е. Яковлева, а также карандашная зарисовка «Воспоминание о Петербурге» Г. К. Лукомского³⁵³.

В собрании Цетлиных представлено и два больших холста жившего и работавшего во Франции Николая Тархова, пронизанные солнцем и ощущением радости жизни. Вероятно, с Н. А. Тарховым Цетлиных познакомил В. А. Серов, который хорошо знал его, поддерживал с ним отношения и рекомендовал Третьяковской галерее приобрести с его выставки в 1910 году две картины: «Рынок в предместье Парижа» и «Материнская нежность».

Лев Самойлович Бакст жил во Франции с 1910 года и неоднократно бывал у Цетлиных в их парижской квартире. Скорее всего, именно там художник создал портреты Марии Самойловны и их с Михаилом Осиповичем маленького сына Валентина. Еще до Февральской революции у Цетлиных неоднократно бывал Максимилиан Волошин, гостивший летом 1915 года в их доме в Биаррице (позднее его пришлось продать, и вместо него был куплен дом с садом в парижском предместье Севре). Отмечено, что «пребывание в Биаррице сыграло исключительно важную роль в судьбе Волошина-художника... Рядом с океаном, в атмосфере свободы от забот и суеты, Волошин пережил настоящий творческий подъем и ушел в пейзажную живопись»³⁵⁴.

Спустя семнадцать лет М. А. Волошин вспоминал, как вместе с Марией Самойловной они «ходили по Парижу»: «Я ее знакомил с разными моими любимыми местами, музеями и людьми»³⁵⁵.

Завсегдатаи монпарнасского богемного кафе «Ротонда», молодые художники Диего Ривера и его тогдашняя супруга Ангелина Михайловна Белова (1879–1969), Мария Брониславовна Воробьева-Стебельская (Маревна), Пинхус Кремень и некоторые другие попали в поле зрения Цетлиных в 1915 году. С Маревной Цетлиных познакомил Максимилиан Волошин, который летом 1915 года приехал вместе с нею в Биарриц³⁵⁶. Как раз тогда Цетлины приобрели у нее три работы: два холста, написанные в кубистской манере, и одну большую (почти метр в ширину) акварель на бумаге «Кавказский танец». В собрании Цетлиных сохранилась одна ранняя работа Пинхуса Кременя, «Натюрморт со шляпой», хотя, к сожалению, какой-либо информации об общении Цетлиных с самим художником до нас не дошло. В память об общении с Диего Риверой в собрании Цетлиных остался карандашный портрет старшей дочери Шуры, исполненный примерно в то же время. В семейном альбоме Цетлиных сохранились акварель Диего Риверы (натюрморт) и гравюра Ангелины Беловой (с изображением Эйфелевой башни и вида на бульвар Трокадеро) с посвящением хозяйке дома: «A Maria Samuelowna, hommage respectueux. D.M.R.» [Марии Самойловне с почтением и уважением] и «Дорогой Марии Самойловне с искренней нежностью. Ангелина Белова»³⁵⁷.

И все же самыми близкими друзьями Цетлиных среди художников были Наталия Гончарова и Михаил Ларионов. Н. С. Гончарова оформляла книгу М. О. Цетлина «Прозрачные тени. Образы». Михаил Осипович, в свою очередь, посвятил обоим стихи³⁵⁸. Произведения Гончаровой представлены в собрании Цетлиных особенно полно — пятнадцать работ, среди которых как три натюрморта, выполненные маслом, так и эскизы костюмов к спектаклям «Свадебка», «Садко», «Деревенский праздник» и неосуществленной постановке балета «Триана» на музыку Исаака Альбениса. Точное количество работ М. Ф. Ларионова, которое было в коллекции, неизвестно; в открытке к нему в 1920 году М. С. Цетлина просила художника сообщить ей стоимость «всех картин», которые она «отобрала в последний раз»³⁵⁹. В хранящихся в Рамат-Гане фондах работ Ларионова всего три: небольшой лондонский городской пейзаж, выполненный маслом на холсте, и две акварели; судьба остальных неизвестна. С Н. С. Гончаровой М. С. Цетлину связывали доверительные отношения, в письмах она обращалась к ней «милая Наташенька»³⁶⁰. Гончарова и Ларионов пользовались богатой библиотекой Цетлиных с редкими иллюстрированными изданиями и старинными гравюрами.

Ил. 80. Наталия Гончарова и Михаил Ларионов в обществе Леонида Мясина, Игоря Стравинского и Льва Бакста, 1915 г. Фотограф неизвестен. Из собрания автора

У Н. С. Гончаровой (наряду с занятиями в студии Василия Шухаева и Александра Яковлева) занималась дочь Марии Самойловны Александра, в замужестве Прегель (1907–1984)³⁶¹, позже закончившая Национальную школу декоративных искусств в Париже. Большая часть ее жизни прошла в США, где она, в частности, выполнила цикл иллюстраций к Библии и Пасхальной Аггаде, подаренный ею библиотеке Иерусалимского университета.

В сентябре 1940 года Цетлины вынуждены были покинуть Францию, перебравшись вначале в столицу Португалии Лиссабон, а год спустя — в США. Мария Самойловна и после смерти мужа, которого она пережила на тридцать один год, играла большую роль в жизни эмигрантских благотворительных организаций: принимала активное участие в Политическом Красном Кресте, была членом правления Литературного фонда, потратила на благотворительность и на помощь друзьям большую часть своего когда-то значительного состояния. По свидетельству многолетнего литературного секретаря И. А. Бунина Андрея Седых (урожденный Яков Моисеевич Цвибак, 1902–1994), «личные ее потребности были очень невелики — у нее на всю жизнь сохранилась психология скромной бернской студентки»³⁶². Вообще говоря, отец Марии, Самуил Григорьевич Тумаркин (1844–1922), был известным московским ювелиром и человеком состоятельным, но ни он, ни его дочь никогда не имели привычек нуворишей. Они жили, помогая другим, десятилетиями поддерживая деятелей культуры во времена, когда пушки говорили так громко, что казалось само собой разумеющимся, что «не до муз». Они, к счастью, всегда рассуждали иначе. В отличие от большинства эмигрантов еврейского происхождения, вернувшихся в Европу после победы над нацизмом, Мария Самойловна навсегда осталась в США, побывав в Париже еще пять раз (в 1946, 1949, 1953, 1956 и 1961 годах³⁶³), но каждый раз возвращаясь обратно в Новый Свет.

III

В многотомной антологии «Евреи в культуре русского зарубежья», выпускавшейся трудами неутомимого подвижника Михаила Ароновича Пархомовского (1928–2015) и его соратников в 1992–2014 годах, об этих людях опубликованы обстоятельные статьи и подборки документов, а сам серовский портрет Марии Цетлиной помещен на обложке выпущенного в 1993 году второго тома. Это важно, прежде всего, потому, что возвращает эту семью в то бикультурное идентификационное пространство, в котором этим людям и памяти о них естественнее всего находиться. В огромной литературе о первой русской эмиграции факт иного этнического происхождения и/или вероисповедания тех или иных деятелей культуры практически всегда обходится молчанием, реализация же в Израиле проекта воссоздания еврейской государственности и ее древнего национального языка шла путем отказа от любого иного культурного и лингвистического наследия, в том числе русского. В результате этого русско-еврейская интеллигенция в эмиграции оказалась «между стульями», будучи причислена либо к деятелям исключительно русской культуры, либо к сионистам, мечтавшим о национальном возрождении в Эрец-Исраэль. Разумеется, были и такие, но и они принадлежали к обоим народам и обеим культурам, сформировав то, что Довид Кнут (урожденный Фиксман, 1900–1955) охарактеризовал как «особенный русско-еврейский воздух»; важно продолжение этой строки поэта, отнюдь не переживавшего ни по поводу недостаточности «русскости», ни в связи с тем, что этой «русскостью» была «размыта» «еврейскость»: «Блажен, кто им когда-нибудь дышал». Цетлины как раз принадлежали к числу тех, кто этим воздухом дышал всю жизнь.

Цетлины уезжали из России не из-за еврейских погромов, а из-за победы большевистской революции и начала красного террора. Большевикам в еврейской общине подмандатной Палестины, а тем более в Государстве Израиль после провозглашения в 1948 году независимости, не особенно симпатизировали, но эти проблемы воспринимались как чужие. Героями были люди, сделавшие выбор в пользу Палестины/Эрец-Исраэль. Тогда же, когда из Одессы уехали Цетлины, в апреле 1919 года, ее покинул и их товарищ по партии социалистов-революционеров Пинхас Рутенберг (1879–1942). В конце 1919 года он иммигрировал в Палестину/Эрец-Исраэль, где стал одним из организаторов отрядов еврейской самообороны, инициатором создания существующей до сих пор Электрической компании, членом Национального совета (своего рода протоправительства «государства в пути»), а в последние годы жизни — даже его председателем³⁶⁴. Выбор, сделанный П. Рутенбергом, считался в Израиле единственно верным с национальной точки зрения. Издание же русскоязычных литературных журналов и помощь не сионистскому проекту, а русским писателям и художникам считались чуть ли не предательством национальных идеалов. Живших во Франции русских литераторов еврейского происхождения Сашу Черного (настоящее имя — Александр Гликберг, 1880–1932) и Марка Алданова в еврейской общине Палестины/Эрец-Исраэль, а позднее в Израиле, тоже не считали своими, их произведения на иврит никогда не переводились и не издавались. Примером для всех русских писателей еврейского происхождения должен был стать Владимир Жаботинский (1880–1940), которого, например, Нина Берберова охарактеризовала как «одного из умнейших людей, каких она знала»: «Я часто буквально пила его речь, живую, острую, яркую, своеобразную, как и его мысль»³⁶⁵.

Но, вместо того чтобы быть русским писателем, В. Е. Жаботинский стал одним из ключевых идеологов сионизма и лидером целого ряда национальных структур, истово боровшихся за скорейшее появление на карте мира еврейского государства. Проблема была, конечно, не в Цетлиных, а в репертуаре социально-культурных идентификаций и родов деятельности, считавшихся в Израиле «допустимыми» для евреев в годы борьбы за государство.

«Михаил Осипович был русским писателем и во многом человеком русской культуры», — писала их с Марией дочь Ангелина, и с этим не спорит никто. Однако не менее важно продолжение ее тезиса:

Одновременно он всю жизнь оставался верен еврейскому народу. Он это ясно выразил в стихах в сборнике «Глухие слова»:

С одним народом я скорблю,

С ним связан я кровью.

Другой безнадежно люблю

Ненужной любовью³⁶⁶.

Эти строки были опубликованы в 1916 году, но оставались верными на всем протяжении жизни как Михаила Осиповича, так и Марии Самойловны. Брак их, заключенный в 1910 году, был оформлен во Франции в городе Байоне, причем не только в мэрии, но и в синагоге³⁶⁷. Их дочь Ангелина с Полем Кривицким в 1937 году тоже прошли обряд бракосочетания в мэрии и в парижской синагоге на улице Монтевидео³⁶⁸. Цетлиным удалось пережить годы Холокоста в новой эмиграции (в это время их библиотека и архив в квартире на rue Nicolo были разгромлены нацистами³⁶⁹), но отец Поля, Роман Кривицкий, был в 1943 году схвачен гестапо и погиб в концлагере³⁷⁰. О преследованиях, которым подвергались евреи, они помнили всегда, считая необходимым напоминать об этом тем, кто знать об этом не хотел. В 1958 году Мария Самойловна писала Е. А. Извольской (1896–1975), предложившей к печати в поддерживаемый ею журнал «Опыты» апологетическую работу о последнем русском царе и его «идиллическом отношении к людям»: «Николай II был членом (и даже, говорили, председателем) „Союза русского народа“, который организовывал еврейские погромы. Мне душевно и нравственно невозможно как издательнице „Опытов“ помещение статьи об их идиллическом отношении к людям»³⁷¹.

Хотя ни сами супруги Цетлины, ни их родители или дети никогда не жили в Палестине/Израиле, еврейское государство отнюдь не было им чуждым, занимая определенную роль в их жизни еще до его создания. Осип Самойлович, по словам его внучки, «поощрял сионизм, купил в Палестине оранжерею, где основали киббуц»³⁷². После смерти Михаила Осиповича Мария Самойловна передала его коллекцию книг университетской библиотеке в Иерусалиме. В 1959 году она подарила городу Рамат-Ган свою художественную коллекцию. Предшествовало этому письмо, написанное на русском языке и направленное 25 января 1959 года Авраамом Криници (1886–1969), на протяжении более чем сорока лет бывшим мэром Рамат-Гана, Марии Самойловне, в котором он писал, что в городе начинается строительство музея, где ее коллекция займет отдельный павильон, коему будет присвоено имя Михаила Осиповича Цетлина. А. Криници оставался мэром Рамат-Гана еще десять лет, до самой своей смерти, но обещание, данное им М. С. Цетлиной, он не сдержал.

Известный театральный и художественный критик Хаим Гамзу (1910–1982), основатель театральной школы «Бейт Цви» в Рамат-Гане и многолетний директор Тель-Авивского художественного музея, в свое время писал:

Собрание картин, только что полученных муниципалитетом Рамат-Гана в дар от госпожи Цетлиной из Нью-Йорка, состоит в основном из произведений русских художников, близких к журналу «Мир искусства», выходившему под редакцией и под художественным руководством Сергея Дягилева и Александра Бенуа. В этом собрании имеются работы Леона Бакста, Александра Бенуа, Мстислава Добужинского, Натальи Гончаровой и Михаила Ларионова, Филиппа Малявина, Александра Яковлева, Савелия Сорина, Дмитрия Стеллецкого, Сергея Чехонина и великого русского портретиста Валентина Серова. Судя по коллекции, некоторые из художников просто бывали в доме дарительницы, с иными ее связывали, видимо, и дружеские отношения. Среди картин много портретов самой Цетлиной и членов ее семьи. Другая часть коллекции — эскизы к театральным постановкам — в этой области специализировались художники объединения «Мир искусства». Кроме того, в собрании имеются четыре офорта Рембрандта, четыре — Фрагонара, две акварели Константена Гиса, рисунок Марке, два рисунка известного мексиканского художника Диего Ривьеры, приятный натюрморт Серузье, ученика Поля Гогена³⁷³.

Не было сомнений, что речь идет о неординарной коллекции, собранной семьей, жившей среди культурной элиты русского и русско-еврейского происхождения на берегах Сены и Гудзона. Исследование этого феномена имеет очевидное значение для понимания судеб еврейской диаспоры, и художественная коллекция, собранная Михаилом Осиповичем и Марией Самойловной Цетлиными, могла и должна была стать духовной платформой такого изучения. Дела обстояли, однако, совершенно иным образом. На протяжении многих лет работы хранились в совершенно не подобающих для коллекции произведений искусства условиях.

16 апреля 1984 года в одной из ведущих израильских газет появилась большая статья, в которой, в частности, говорилось: «Отношение рамат-ганского муниципалитета к собранию Цетлиных, на протяжении долгих лет прозябающему в провинциальном помещении, — не что иное, как левантийское издевательство над понятием „культура“, обман дарителей и обкрадывание общественности»³⁷⁴.

В течение многих лет картины находились на складах в условиях, угрожающих их существованию, в т.ч. на складе химических препаратов в Национальном парке, где не соблюдался режим температуры и влажности, необходимый для обеспечения сохранности произведений искусства. В результате неправильного хранения работ на протяжении тех лет, в ходе которых коллекция находится в Рамат-Гане, картины оставались почти неизвестными публике и лежали как груда камней в условиях, о которых упоминалось выше,

— указывал заместитель мэра города Рамат-Ган Моше Абрамович в ответе на запрос, направленный автором настоящей книги³⁷⁵.

Уже в 1966 году Хаим Мелер, реставратор из Тель-Авивского музея, пришел к выводу, что всего была повреждена 61 работа, из коих состояние четырнадцати более не позволяло выставлять их в музейном пространстве; реставрация поврежденных по вине муниципальных властей работ была также оплачена Марией Самойловной Цетлиной. Понимая, что в общедоступной городской библиотеке (а работы из собрания Цетлиных были развешены именно там), где не было ни охраны, ни камер слежения, обеспечить сохранность коллекции не представлялось возможным, в начале 1990-х годов ее просто убрали в запасник, и лишь отдельные произведения экспонировались на временных выставках в тех или иных израильских музеях. 20 июня 1996 года состоялось открытие Рамат-Ганского музея русского искусства им. Михаила и Марии Цетлиных в отдельном здании, выстроенном по проекту архитектора Нахума Золотова (1926–2014). Летом 2003 года произведения из этой коллекции, включая портрет Марии Цетлиной работы В. А. Серова, были представлены в Третьяковской галерее, что само по себе свидетельствует об их значении для истории культуры и высоком художественном уровне. Несмотря на это, так как залы нового музея постоянно заняты теми или иными временными выставками, большая часть собрания Цетлиных в Рамат-Гане продолжает пылиться на складе, где не обеспечены никакие условия с точки зрения контроля температуры и влажности³⁷⁶, а в штате музея работает лишь один профессиональный сотрудник — искусствовед Леся Войскун.

В Израиле отнюдь не все музеи имеют статус «признанных» (на иврите — музеон мукар) государством, и те, которые такого статуса не имеют, не подконтрольны Министерству культуры. В альбоме, выпущенном перед выставкой коллекции Цетлиных в Третьяковской галерее, говорится, что она «обосновалась в 1959 году в израильском городе Рамат-Гане в статусе государственной»³⁷⁷. Это, к сожалению, ошибка. Музей русского искусства к числу «признанных» не относится и не получает финансирования от государства, а потому действующий Закон о музеях, который мог бы хоть в какой-то степени ограничить свободу действий мэрии Рамат-Гана в том, что касается торговли экспонатами, на него не распространяется. При Министерстве культуры Израиля существует Совет по делам музеев; 16 ноября 2014 года глава этого Совета д-р Шимшон Шошани направил заместителю мэра Рамат-Гана Моше Абрамовичу и директору Управления музеев этого города Меиру Ааронсону письмо с просьбой остановить процесс продажи картины В. А. Серова и вернуть ее в Израиль. «Выставление на продажу самого важного произведения в собрании с декларируемой целью улучшить выставочные площади и условия вызывает возмущение и выглядит противоречащим замыслам филантропов, подаривших собрание городу Рамат-Ган», — подчеркивал Ш. Шошани. Он отметил готовность дирекции Израильского музея принять эту коллекцию в свои фонды и обеспечить ее сохранность в своих помещениях, где соблюдается необходимый климатический режим³⁷⁸. Однако согласно действующему в Израиле Закону о музеях 1983 года Совет по делам музеев имеет сугубо консультативно-рекомендательные полномочия. Письмо Ш. Шошани было просто проигнорировано, жажда больших денег победила большое искусство.

Важно упомянуть, что Мария Самойловна подарила свою коллекцию целиком, стремясь спасти ее от распыления и продажи. «Создание музея стало возможным благодаря твердой решимости Марии Самойловны Цетлиной сохранить принадлежавшие ей картины как единое целое. Не продавать коллекцию, не распылять ее, более того, даже не делить ее между наследниками — любимыми детьми. Этот шаг был самым трудным. Перед тем как привезти картины в Израиль, Мария Самойловна получила согласие на это каждого из них — Александры, Валентина и Ангелины», — указывала Ш. Шалит³⁷⁹. Портрет работы В. А. Серова являлся очевидной жемчужиной коллекции, самой ценной из находившейся в ней работ. Лиза Розовская, инициировавшая упомянутую в начале настоящей главы протестную акцию в музее, прошедшую 14 ноября 2014 года, справедливо назвала это полотно «Мона Лиза из Рамат-Гана»³⁸⁰. Работающий в находящемся в этом городе Университете имени Бар-Илана искусствовед д-р Илья Родов распространил 9 ноября 2014 года петицию с призывом «остановить чиновников муниципалитета, продающих картину Серова из музея Рамат-Гана», которую подписали более шестисот человек³⁸¹. Илья Родов пытался апеллировать к национальным чувствам, напоминая, что В. А. Серов, будучи евреем по материнской линии, написал портрет хозяйки коллекции, которая впоследствии сочла необходимым подарить свое собрание еврейскому государству, чтобы работы российских еврейских художников принадлежали израильтянам³⁸². Все оказалось бесполезно... Продажа на аукционе этого произведения стала апофеозом наплевательски-грабительского отношения к дару М. С. Цетлиной и ее родных со стороны городских властей. Портрет, созданный Валентином Серовым в Биаррице в 1910 году, который должен был стать памятником этим удивительным людям, сделался зримым свидетельством того, насколько не нужна еврейскому государству культура русско-еврейской диаспоры.

Важно подчеркнуть, что служение супругов Цетлиных русской культуре не шло за счет их отрешения от еврейства, в своей жизни они реализовали модель бикультурного космополитизма и, где бы они ни жили, оставались русско-еврейскими европейцами. Однако именно поэтому они и оказались практически забыты потомками: Франция и США, где Цетлины жили и умерли, от проблематики русско-еврейского бикультурного космополитизма весьма далеки, в этих странах культура развивается на других языках; в Советском Союзе в пантеон культурного наследия из эмигрантов попадали лишь самые выдающиеся деятели культуры, получившие известность еще до революции, такие как Бунин, Шаляпин или Рахманинов; а в Палестине/Эрец-Исраэль весь «национальный горизонт» застилала борьба за возрождение языка иврит и суверенной государственности, а затем — формирование единой еврейско-израильской нации в условиях непрекращавшегося конфликта с враждебным арабским окружением. Израиль долгие годы выдвигает претензии на то, чтобы быть духовным центром еврейского народа. Учитывая историко-культурное многообразие уникальной судьбы этого народа, его духовный центр не может не быть зонтиком для многих культур, традиций и языков, неотъемлемой частью которых были и евреи. Однако Израиль совсем не стремится к этому, строя новую национально-гражданскую идентичность, почти совершенно не нуждающуюся в диаспоральном наследии³⁸³. Трагедия, которая в значительной мере объясняет феномены, анализируемые в настоящей книге, состоит в том, что «русско-еврейский воздух» не имел и не имеет своей государственной почвы, оставаясь сиротой в мире, жестко поделенном на «своих» и «чужих».

ГЛАВА 13

Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 645; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 91011 12 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!