Гумилев, Филонов и Заболоцкий
Словом, если антисистемы и существуют, то они редко играют в истории человечества важную роль. А вот люди с жизнеотрицающим мироощущением – не миф. В первую очередь вспоминаешь, конечно, Шопенгауэра. Странно, что Гумилев спорил в своем трактате с Ясперсом, а не с его идейным предшественником.
Зато в истории русской литературы Гумилев нашел поэта с жизнеотрицающим мироощущением – Николая Заболоцкого. Гумилев всегда цитировал только одно стихотворение Заболоцкого, «Лодейников», и всегда только один фрагмент:
Лодейников склонился над листами,
И в этот миг привиделся ему
Огромный червь, железными зубами
Схвативший лист и прянувший во тьму.
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вздыхая, шепчутся леса!
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок…
Комментарий Гумилева к «Лодейникову» предельно точен: «В этих прекрасных стихах, как в фокусе линзы телескопа, соединены взгляды гностиков, манихеев, альбигойцев, карматов, махаянистов – короче, всех, кто считал материю злом, а мир – поприщем для страданий».
|
|
|
О мироощущении Заболоцкого я впервые услышал в телевизионной лекции Гумилева из цикла «Этносы земли». Я был очень удивлен и решил, что Гумилев просто плохо знал стихи Заболоцкого, ведь «Метаморфозы» и особенно «Завещание» противоречили «Лодейникову».
Потом я предположил, что отношение Гумилева к Заболоцкому сложилось под влиянием матери. Ахматова и Заболоцкий, как известно, друг друга не любили. Анна Андреевна знала о воинственном антифеминизме Заболоцкого: «Он убежден, что женщин нельзя подпускать к искусству – вот в чем идея!». Но были вещи и похуже антифеминизма. Однажды Ахматова в негодовании сказала Чуковской: «Я только теперь узнала, за что меня терпеть не может Заболоцкий. Ему, видите ли, не нравятся мои стихи!»
На самом деле не Гумилев, а я плохо знал Заболоцкого. Только прочитав «Столбцы», «Безумного волка», «Школу жуков» и «Торжество земледелия», я оценил интуицию Гумилева. Он был совершенно прав. Согласно Заболоцкому, мир природы несовершенен, ведь он основан на неизбежном и перманентном преступлении – убийстве и поедании трупов. Заболоцкого ужасало господство смерти в этом мире, ее неизбежность и, главное, необходимость. Как можно любить природу, когда в ней царит смерть? Что сказать о поэте, который даже варку супа описывал как гнусное преступление:
|
|
|
Когда б мы видели в сиянии лучей
блаженное младенчество растений –
мы, верно б, опустились на колени
перед кипящею кастрюлькой овощей.
Это для вегетарианцев. А вот для всех остальных:
Там примус выстроен, как дыба,
На нем, от ужаса треща,
Чахоточная воет рыба
В зеленых масляных прыщах;
Там трупы вымытых животных
Лежат на противнях холодных
И чугуны – купели слез –
Венчают зла апофеоз.
Заболоцкий, как и Гумилев, дитя XX века, искал спасение в технократических утопиях. Звери у него переходили на прямое питание солнечной энергией и непосредственно усваивали химические элементы. Не стало хищников и жертв, вместо «вековечной давильни» появилось царство разума, где растения и животные не поедают друг друга, но предаются философским беседам:
Там кони, химии друзья,
Хлебали щи из ста молекул,
Иные, в воздухе вися,
Смотрели, кто с небес приехал.
Корова в формулах и лентах
Пекла пирог из элементов,
И перед нею в банке рос
Большой химический овес.
<…>
Здесь волк с железным микроскопом
Звезду вечернюю поет,
Здесь конь с редиской и укропом
|
|
|
Беседы длинные ведет.
Заболоцкого Гумилев упоминал даже, казалось бы, в очень далеком от русской поэзии контексте: «Маздак считал, примерно как наш поэт Заболоцкий, что природа – это гадость, это ад, это кошмар, а разум – светлый, который у людей есть, – это носитель блага».
В глазах Льва Гумилева антагонистом Заболоцкого был Николай Гумилев, само воплощение жизни, а для Льва – вечный идеал и образец для подражания. Николай Гумилев любил женщин, любил Родину, ценил интеллектуальные радости, но не чужд был и радостям телесным. Он любил мир, любил и войну. Он был соприроден этому миру, колесо Сансары оборачивалось не вечным страданием, но вечной жизнью:
С сотворения мира стократы
Умирая, менялся прах:
Этот камень рычал когда‑то,
Этот плющ парил в облаках.
Убивая и воскрешая,
Набухая вселенской душой –
В этом воля земли святая,
Непонятная ей самой.
Н.Гумилев. Поэма начала
Но есть и еще один повод подивиться интуиции Льва Гумилева. Вспомним, что впервые он написал о мировом зле в «осенней» и «зимней» сказках. Художник (Хозяин чар) из «Волшебных папирос» списан, вероятно, с Павла Филонова, а само действие сказки происходит в пространстве картины «Пир королей».
|
|
|
О творчестве Филонова Гумилев мог разговаривать с двумя высококвалифицированными искусствоведами – Пуниным и Харджиевым. Картины Филонова юный Лева мог увидеть еще в 1929–1930 годах на одном из закрытых просмотров в Русском музее, где разместилась персональная выставка художника, так и не открытая для широкой публики. Более того, Гумилев упоминает даже о своей встрече с Филоновым: «…я видел несчастного и воодушевленного Филонова». Льва могли познакомить с художником опять‑таки Харджиев и Пунин.
Но вряд ли Гумилев знал, что еще в двадцатые годы Николай Заболоцкий учился у Павла Филонова.
Лекции Гумилева
«Преподавание без науки – тоска, научные занятия без преподавания – это скорбь». Но когда же Гумилев начал читать лекции? По словам Нины Ивочкиной, дело было еще в 1957 году. Ивочкина, студентка истфака, специализировалась на кафедре археологии, которой заведовал профессор Артамонов. Летом 1957 года в Ангарской экспедиции она познакомилась с Гумилевым. Лев Николаевич, видимо, произвел на нее сильное впечатление. И вот осенью 1957‑го она пришла к заведующему кафедрой и попросила, чтобы Гумилев прочел студентам курс «истории тюрков». Михаилу Илларионовичу идея понравилась. С Гумилевым он не только сотрудничал, но и дружил, их отношения испортятся только в 1970‑м, после дискуссии в журнале «Природа». Артамонов обещал Ивочкиной, что Гумилев прочтет им спецкурс.
Если верить Ивочкиной, сам Гумилев такого поворота не ожидал: «Во всяком случае, некоторое время глаза у него были недоуменные. А потом сказал что‑то вроде того, что от меня, оказывается, многого можно ожидать, или, как теперь говорят, “с тобою не соскучишься”». Вопрос был решен. Вот так в 1957/1958 учебном году Гумилев прочел на историческом факультете ЛГУ свой первый курс лекций.
Не скажу, чтобы эта история казалась мне сомнительной или вовсе неправдоподобной. Но многое здесь неясно. Нина Ивочкина тогда перешла только на третий курс. Могла ли она так повлиять на судьбу старшего научного сотрудника Гумилева? Обладала ли таким влиянием на могущественного тогда Артамонова? Может быть, Нина Владимировна несколько преувеличила свои заслуги? Более того, невероятна и датировка первого курса Гумилева. Даже факультативный курс необходимо включить в учебный план, который составляется по крайней мере за несколько месяцев до начала занятий. Если разговор между Ивочкиной и Артамоновым происходил в сентябре или октябре 1957‑го, профессор при всём желании не мог бы поставить лекции Гумилева в учебный план. Не сохранилось и документальных подтверждений. Наконец, во второй половине пятидесятых Гумилев продолжал переписку с Василием Абросовым. «Другу Васе» он сообщал обо всех заметных событиях в своей жизни, прежде всего научной. О лекциях же не упоминается до самого декабря 1959 года.
Из письма Льва Гумилева Василию Абросову от 25 декабря 1959 года: «Завтра оформляюсь в университет читать факультативный курс – “Кочевники Центральной Азии”».
Видимо, ошибка Ивочкиной в датировке вызвана самой банальной причиной: Ивочкина писала мемуары спустя сорок пять лет после знакомства с Гумилевым, специально для сборника воспоминаний, выпущенного в 2003 году.
Устраиваясь на работу в Экономико‑географический институт ЛГУ, Гумилев оговаривал, что будет читать специальные курсы «на историческом факультете при кафедре археологии, по договоренности с деканом исторического факультета проф. В.В. Мавродиным и зав. кафедрой археологии проф. М.И. Артамоновым».
Уже поздней осенью 1962‑го он читал курс лекций, правда, не у археологов, а на кафедре истории Средних веков, которой заведовал еще один хороший знакомый Гумилева Матвей Гуковский. Спецкурс был посвящен истории монголов. Гумилеву нравилось читать лекции, хотя он и жаловался, что преподавание «поглощает очень много сил. После лекций я целый день ничего не могу делать».
В отличие от его будущих лекций по народоведению этот курс популярностью не пользовался. В 1962‑м на лекции Гумилева ходили только два человека – Гелиан Прохоров и Юрий Кавтарадзе. Последний иногда пропускал занятия, и Гумилев тогда шел с Гелианом гулять по городу, превращая лекцию в беседу. «Это было так упоительно интересно», – вспоминал Прохоров.
И тогда же Гумилев в своих лекциях начал переходить историко‑географические рамки кочевниковедения, его лекции охватывали историю «всех стран от Китая до Ирана и Византии», давали «почти полную историю Азии и Восточной Европы вместе». Однако студенты не спешили записаться на спецкурс Гумилева, почти все они мало интересовались историей тюрков и монголов. А будущие тюркологи шли учиться на восточный факультет.
Осенью 1963‑го Гумилев снова читал лекции при кафедре археологии, но благодарных слушателей, очевидно, не нашел. Тщетно Савицкий желал своему другу «воспитать молодых энтузиастов кочевниковедения».
«Сегодня я начал читать третьему курсу. У студентов подготовка нуль, вернее, – 1, т<о> е<сть> у них уже отбита охота учиться. И вот этакое надо переучивать!» – писал Гумилев Абросову[41].
В 1971–1972 годах Гумилев начал читать на географическом факультете два курса: «Народоведение» и «География населения». Последний предназначался для студентов вечернего отделения. А «Народоведение» было факультативным курсом для студентов геофака.
Содержание курса можно передать так: всемирная история с точки зрения пассионарной теории этногенеза. По словам Гумилева, на первую лекцию к нему пришла только одна студентка, да и та хотела уйти: «За нею два парня ухаживали и поджидали за дверью, я вышел и сказал им: “Нет, идите, идите, вы останетесь дураками, а она будет хоть одна культурная женщина”. На следующий день явилась вся группа».
В отличие от спецкурса о тюрках и монголах «Народоведение» и «География населения» быстро обрели популярность: «Обычно студенты часто смываются с лекций (это не секрет, об этом часто ставился вопрос на Ученом совете: как их надо записывать и принуждать к посещению). С моих лекций студенты перестали смываться после второй или третьей лекции. После этого стали ходить сотрудники института и слушать, что я читаю», – рассказывал Гумилев.
Кроме студентов геофака стали приходить и вольнослушатели «со всего Ленинграда». Ольга Новикова пишет, что вольнослушатели у Гумилева появились в 1974‑м. Но Ольга Тимофеева, выпускница геологического факультета ЛГУ, утверждает, что начала слушать лекции Гумилева уже в 1972 году, когда училась в аспирантуре. Значит, она и была одной из первых вольнослушательниц. Тимофеева пришла послушать сына Ахматовой и Николая Гумилева, совершенно не представляя, что ее ждет.
Гумилев предложил студентам прочитать две свои лекции без перерыва, чтобы можно было закончить занятие на десять минут раньше. Все согласились, но из затеи ничего не вышло: «…всякий раз лекция заканчивалась гораздо позже, так как слушатели не только забывали смотреть на часы, но, не имея сил оторвать взгляд от удивительного рассказчика, даже записать ничего не могли».
В том же 1972‑м лекции Гумилева слушал географ О.Г. Бекшенев: «Это был великий артист! – вспоминал Олег Георгиевич. – Впечатление производил необыкновенное. Гумилев хранил в памяти множество дат и фактов, хотя никакими записями он не пользовался. Перед Гумилевым не было даже листочка с планом, при этом лекции были необычайно хорошо структурированы. Но после лекций в головах не оставалось ничего, потому что никто не конспектировал, все только слушали, не могли оторваться».
Мы знаем о лекциях Гумилева не только по легендам. Слушатели начали приносить на лекции аудиомагнитофоны. Все старались сесть поближе к лектору, а тем, кому не повезло, приходилось тянуть руки с микрофонами через головы других слушателей. Лекции Гумилева, таким образом, попали в ту же категорию, что песни Высоцкого. Их так же записывали, чтобы слушать дома, «законсервировав» при помощи современной техники голос любимого артиста.
Гумилев не любил, когда его лекции конспектировали. Однажды он сказал студентке, задавшей какой‑то глупый вопрос: «Я профессор, я читаю лекцию, вы ее записываете, чего я не требую, кстати сказать; я требую, чтобы вы понимали, а вы записываете, зря, но это ваше дело».
Гумилев, как настоящий артист, наслаждался вниманием слушателей, а не диктовал учебное пособие к зачету. Для подготовки к зачету лекции были не нужны. Гумилев на зачете давал какое‑нибудь неожиданное задание. Например, приносил этнографическую карту СССР, составленную В.И. Козловым, и просил найти хотя бы две ошибки, которые допустил его недруг‑этнограф.
Не все задания были так сложны и так оригинальны. На зачете по Географии народонаселения Гумилев называл страну, допустим Бразилию или Боливию, и надо было ответить, на каком континенте она расположена, на каких языках говорят ее жители, что производят. Если студент отвечал, что Бразилию населяют бразильцы, которые говорят «на бразильском языке, а производят бразильский кофе», – зачет приходилось пересдавать.
Не поставил он зачет и студенту, который сказал, будто во Франции есть река Лаура.
В семидесятые годы народу на спецкурсе Гумилева было еще не так много. Он признавался Савве Ямщикову: «Я читаю для двадцати, может быть, тридцати человек». Зато вольнослушателей было намного больше, чем студентов, так что университетский факультатив понемногу стал превращаться в курс публичных лекций, всё более популярных. «На лекции, которые Лев Николаевич читал десятку студентов‑географов в университете, приходило до двухсот вольнослушателей. Люди сидели в проходах, вдоль стен, стояли у дверей в коридоре. Лектору оставался свободным небольшой пятачок около кафедры и географической карты».
«Его лекции увлекали, на них рвались и люди “со стороны”», – писал Сергей Лавров.
В начале восьмидесятых Гумилев читал обычно два раза в неделю. Позднее, после того как на геофаке ему сократили лекционную нагрузку, – раз в неделю. К лекциям Гумилев готовился тщательно. С самого утра ничего не ел, надевал свой лучший костюм. По словам Стеклянниковой, Гумилев в такие дни «выглядел торжественно, взволнованно, как жених перед свадьбой». Обедал он уже после лекции, поздним вечером.
Гумилева стали приглашать с лекциями в общество «Знание». Что это за общество, теперь помнят только те, кому больше сорока. Советский проект был основан на идеях просвещения. Новый человек, советский человек, должен быть в курсе новейших достижений науки, поэтому государство не жалело денег на распространение знаний. Многие преподаватели университетов подрабатывали именно чтением лекций в обществе «Знание».
Гумилев оказался для общества «Знание» просто находкой. На его лекции не надо было ни заманивать, ни загонять. Все 750 мест большого зала Центрального лектория на Литейном проспекте были заполнены, иногда люди даже сидели друг у друга на коленях. Приходилось устанавливать динамики в соседнем помещении, там Гумилева не видели, только слышали. За билетами на лекции стояли очереди.
Конечно, не каждый раз у Гумилева было столько слушателей, не всегда он выступал и в такой громадной аудитории, но лекции охотно читал везде, куда его приглашали. В начале восьмидесятых ходил на Грибоедов канал читать лекции в Ленинградском финансово‑экономическом институте, ездил с лекциями в Гатчину – в Ленинградский институт ядерной физики. Приглашали его и в Ленинградское отделение Института земного магнетизма.
Начались и поездки, прежде всего в Москву и Новосибирск. Савва Ямщиков устроил лекцию Гумилева в Центральном доме художника на Крымском Валу. Лев Николаевич выступал часа два. Зал вмещал 800 человек, но «собралось около тысячи человек, сидели на ступеньках в проходах – “висели на люстрах”».
В знаменитом Новосибирском академгородке, если верить Гумилеву, успех был огромным. В зал пускали по билетам, «но там были две двери – в одну впускали, другая была закрытая, – вспоминал Гумилев. – Так вошедший подходил к закрытой двери, под нее подсовывал билет, его товарищ брал и снова проходил».
Особенно ценили лекции Гумилева «естественники» и «технари»: инженеры, химики, географы, биологи. Научно‑техническая интеллигенция была его самой благодарной аудиторией. Теория Гумилева привлекала инженеров и ученых системностью, логикой, по Гумилеву было легко учить историю, запоминать и понимать ход исторического процесса.
Олег Бекшенев говорил мне, что восхищала именно стройная организация его лекций. Даже пересыпанные шуточками и анекдотами, они не теряли логики построения научной мысли.
Впрочем, есть и другие отзывы.
Протоиерей Михаил Ардов: «Само его выступление (а я ни до, ни после его публичных лекций не слушал) произвело на меня несколько тягостное впечатление. Разумеется, говорил он блистательно – сыпал фактами, именами, датами, парадоксальными суждениями… Но всё это как‑то легковесно, несолидно, эдакий научный Аркадий Райкин, виртуоз на профессорской кафедре…»
Историк книги Геннадий Фафурин: «Гумилев – лектор как лектор, ничего особенного. Он напоминал пожилого директора завода. Говорил спокойно, сознавая собственную значимость. Эрудиция его была огромна, но вы ничего не потеряли, что не слышали его “вживую”. Телевизионные лекции даже лучше, там он не отвлекался на анекдоты».
Даже эти отзывы, в сущности, не меняют картины. Одним нравится манера Гумилева читать лекции, другим нет – дело вкуса.
Неожиданный успех Гумилева вызвал у начальства беспокойство. Хотя в его лекциях не было ничего антисоветского, пассионарная теория этногенеза легко уживалась с марксизмом, благонадежным человеком он не считался никогда. Иногда позволял себе даже некоторые идейные «вольности». М.Г. Козырева вспоминает одну из них.
Лев Гумилев. Когда я был геодезистом…
Голос из зала. А когда вы были геодезистом?
Лев Гумилев. Когда все порядочные люди были геодезистами.
И вот его лекции начали переносить из большой аудитории в маленькую, которая не могла вместить всех слушателей. Иногда курс «по звонку из парткома» приостанавливали. Лекции не то чтобы вовсе запрещали, а «не рекомендовали» их читать. Бывало, покровитель Гумилева С.Б. Лавров советовал ему переждать некоторое время, не читать лекции, чтобы затем возобновить.
В 1981 году Гумилев подготовил свой курс лекций к печати и отправился знакомой дорогой – в редакцию «Восточная литература» издательства «Наука». Главный редактор восточной литературы Олег Константинович Дрейер, давний знакомый Гумилева, рукопись принял – и вернул уже через два дня, вообще запретив приходить в редакцию. Дрейер, правда, прямо не отказал, а поставил условие: напечатаем, если какую‑либо из работ Гумилева примут к печати «Вопросы истории». В этом журнале Гумилев не печатался с 1970 года. Тогда он предложил свой курс лекций в издательство Ленинградского университета, но и здесь получил отказ. Курс лекций выйдет только в 1990 году под названием «География этноса в исторический период». В конце девяностых его переиздадут уже под авторским названием «Конец и вновь начало». Но устная речь заметно отличается от письменной, и «География этноса» – это упрощенный (и сильно упрощенный) вариант «Этногенеза и биосферы», предназначенный для массового читателя.
Очарование гумилевских лекций лучше передает сборник «Струна истории», где опубликована расшифровка курса «Этнологии», который Гумилев прочитал в Ленинградском университете в 1977 году. Записал этот курс Константин Иванов, который со второй половины семидесятых приносил магнитофон на все лекции учителя, а расшифровала и снабдила комментариями Ольга Новикова.
Недавно вышла и аудиокнига, но слушать ее дольше пяти минут я не смог. Гумилевский текст там озвучен равнодушным голосом артиста. Насколько же проигрывает этот правильный, с идеальной дикцией голос живой речи Гумилева! Лучше уж просто купить настоящую, напечатанную книгу и прочитать. Со страниц как будто звучит подлинный голос Льва Николаевича.
Как известно, Лев Николаевич страдал дефектами речи. Фраза «Ира была хорошая» у Гумилева звучала так: «Ива была ховошая». «И как вы меня понимаете? Я же 33 буквы не выговариваю!» – спрашивал Гумилев своих студентов. Он, разумеется, кокетничал, рисовался. Гумилев знал: эти изъяны лишь придают ему шарм.
Я хотел написать и о собственных впечатлениях от курса Гумилева. Разумеется, с Гумилевым я не встречался, но в начале девяностых по Ленинградскому телевидению, которое как раз начали смотреть и в моем родном городе, шел цикл его лекций под названием «Этносы Земли». После этих передач я и увлекся «гумилевщиной».
Вообще‑то я всегда предпочитал слушать профессора, который не потакает публике и не развлекает ее анекдотами. Но Гумилев – случай исключительный. Ольга Тимофеева говорит о Гумилеве‑лекторе: «речь его завораживала». Это точное слово – «завораживала». Дело не только в опыте, в мастерстве, отточенном годами. Вспомним, что еще в 1931‑м в горах Хамар‑Дабана девятнадцатилетний Лев собирал своих товарищей‑геологов вокруг таежного костра и рассказывал им удивительные истории, превращая фантазии в быль. И товарищи забывали об усталости, о раннем подъеме, о тяжелой работе… Лекции Гумилева ни с чем не сравнимы, а потому я не стану больше о них рассказывать.
Начало популярности
В последние годы жизни Льва Гумилева называли «популярным», «известным», «модным», но громовая слава последних лет не была внезапной. Уже в шестидесятые годы на лекции Гумилева в Географическом обществе было трудно попасть.
«Лекции Гумилева в середине 70‑х годов – начале 80‑х годов были явлением не столько научной, сколько культурной жизни Ленинграда, явлением, формировавшим мировоззрение значительной части молодой питерской интеллигенции», – писал математик Александр Норин в университетской газете. Он ничуть не преувеличивал. Не случайно же в 1981‑м к Гумилеву обратилась редакция Ленинградского радио и предложила заключить договор на трансляцию курса «Народоведения».
Но популярность Гумилеву всё больше создавали не лекции, а сочинения. Синолог Леонид Васильев еще в 1976‑м писал, что книги Гумилева не залеживаются на прилавках.
Вопреки легенде, которую всё больше распространяют враги «гумилевщины», книги и статьи Льва Николаевича привлекали не только технарей. «Чрезвычайно интересная статья Л.Н. Гумилева (“Биосфера и импульсы сознания”) в двенадцатой “Природе”», – записал в январе 1979‑го Игорь Дедков, известнейший тогда, наряду с Владимиром Лакшиным и Львом Аннинским, литературный критик.
После другой статьи в «Природе» писатель Дмитрий Балашов настолько заинтересовался творчеством Гумилева, что отправился в Публичную библиотеку и заказал там все вышедшие к тому времени книги Гумилева.
Тираж «Природы» тогда достигал 85 тысяч, так что после нескольких статей в этом журнале Гумилев стал известен и людям, совершенно не интересовавшимся историей тюрков и монголов. На рубеже семидесятых и восьмидесятых его всё реже пускали на страницы научных журналов, зато солидные толстые литературные журналы интересовались им всё больше. В 1980‑м его напечатает иллюстрированный «Огонек», популярнейший советский журнал.
В 1976 году журнал «Дружба народов» попросил Гумилева оценить профессионализм советских исторических романов о Древней Руси. Недавно появились «Русь изначальная» и «Русь великая» Валентина Иванова, Дмитрий Балашов издал «Младшего сына». Гумилев оценивал советские исторические романы доброжелательно, но снисходительно. Нашел ошибки даже у своего нового друга Балашова. А самое главное, Гумилев использовал страницы многотиражного литературного журнала для пропаганды своих идей.
Статья Гумилева (она называлась «С точки зрения Клио») вышла в февральском номере «Дружбы народов» за 1977 год. Ее сразу же заметили, пошли отклики, завязалась дискуссия. К печати статью готовил известный критик Лев Аннинский. Он был явно воодушевлен успехом (пусть и несколько скандальным) публикации: «Вообще придется, конечно, притупить страсти – они носят национальную подкладку и для нас /Д[ружбы] Н[ародов]/ особенно опасны . А то у Сулейменова тюркские амбиции, у Селезнева – славянские. <…> Буду кричать: стойте, православные! Не убивайте друг друга!» – писал Гумилеву Лев Аннинский.
А через два года Гумилев депонировал «Этногенез и биосферу». И здесь началось нечто необычайное.
У Гумилева уже были постоянные читатели, которые ждали его нового сочинения. И вот пошел слух, что Гумилев написал свою главную книгу, только она чуть ли не под запретом. Но есть один способ ее достать.
Из дневника Игоря Дедкова, 18 декабря 1980 года: «Д.Балашов… сказал, что высоко ценит взгляды Л.Н. Гумилева на историю и что можно выписать из какой‑то (он‑то назвал, да я не мог там записать) люберецкой всесоюзной научной конторы наложенным платежом его главную, т. е. гумилевскую, работу, размноженную ротапринтным или каким‑то другим способом в целях научной информации…»
«Люберецкой всесоюзной научной конторой» и был ВИНИТИ. Дедков вскоре узнал что к чему и уже в феврале получил первую часть «Этногенеза». Трактат Гумилева не только заказывали и читали, но и передавали из рук в руки. Математик из Караганды Сергей Нурмаганбетов заказал копию рукописи в ВИНИТИ. Не дождавшись, попросил копию у своего научного руководителя, который заказал трактат Гумилева несколько ранее, но и тут не повезло – текст уже затерялся у кого‑то из знакомых.
К началу восьмидесятых тиражи старых книг Гумилева были давно распроданы, новые издания не выходили, а спрос на них рос, вот и появились на черном рынке ротапринтные копии. Разумеется, на черный рынок попал и «Этногенез». Сотрудники типографии выносили под одеждой «три ротапринтных тома за ограду типографии, а к ним подходили и спрашивали: “Гумилев есть?” и покупали». На черном рынке цена «Этногенеза и биосферы» достигала 30 рублей. Это, конечно, не абсолютный рекорд. Фотокопия скандального романа Валентина Пикуля «У последней черты» достигала 60 рублей. Но и 30 рублей для книги, изданной в СССР, – деньги бешеные. Цена научной книги тогда колебалась обычно между одним и тремя рублями. Например, «Хунны в Китае» стоили в магазине всего 1 рубль, а «Старобурятская живопись», самая дорогая книга Гумилева, – 3 рубля 91 копейку.
Константин Иванов рассказывает о спекуляции «Этногенезом» несколько иначе. По его словам, копию депонированной рукописи типографские рабочие продавали за три бутылки водки.
В конце 1982 года копирование Гумилева прекратили. Этому есть два объяснения. Первое, распространенное среди учеников, последователей и поклонников Льва Николаевича: козни тайных и явных врагов Гумилева. Второе принадлежит жене Гумилева, Наталье Викторовне: «После депонирования рукописи в ВИНИТИ несколько тысяч экземпляров этой работы было напечатано по заказам читателей. Вся типография ВИНИТИ работала на копирование Гумилева. <…> Потом руководство ВИНИТИ наконец сказало, что больше печатать не будут, потому что сколько же можно – ибо научная организация, где книга была одобрена, должна ее напечатать».
Такой «научной организацией» был Ленинградский университет, он и в самом деле выпустит «Этногенез и биосферу Земли» в своем издательстве, но это будет уже в 1989 году.
Всего же, по официальным данным, ВИНИТИ сделал более двух тысяч копий «Этногенеза». Сколько же копий было подпольно изготовлено в типографии ВИНИТИ и продано на черном рынке, мы никогда не узнаем.
Часть XVI
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 401; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!