Пассионарии, гармоничные люди, субпассионарии
Самое корректное определение пассионарности выглядит так: «активность, проявляющаяся в стремлении индивида к цели (часто иллюзорной) и в способности к сверхнапряжениям и жертвенности ради этой цели».
В статье «Этногенез и этносфера» и в трактате «Этногенез и биосфера Земли» Гумилев описал пассионарность на нескольких ярких исторических примерах, которые слишком известны, чтобы на них останавливаться. Желающий всегда достанет книгу Гумилева и прочитает. Отмечу главное: Гумилев обратил внимание, что деятельность Наполеона, Суллы, Жанны д’Арк, Александра Македонского, Ганнибала невозможно объяснить рациональными, то есть корыстными мотивами, как привыкли объяснять всё и вся не только обыватели, но и ученые‑обществоведы: «С точки зрения личных интересов Ганнибала, война была ему не нужна. <…> Ведь если бы шальная стрела попала в грудь карфагенского полководца, то его смерть не компенсировала бы никакая военная добыча, тем более что в деньгах он не нуждался. <…> Ради личной выгоды Ганнибал должен был сидеть в своем Гадесе и развлекаться; карфагенские старейшины должны были бы всеми силами поддерживать своего полководца; нумидийские всадники – дезертировать, чтобы не гибнуть за ненавистных карфагенских колонизаторов; испанские пращники – восстать и вернуть свободу. А всё было наоборот!»
Биографии ярких и хорошо известных читателю персонажей всемирной истории ввели в заблуждение даже ученых читателей Гумилева. Михаил Илларионович Артамонов решил, что его ученик всего‑навсего возродил старую «теорию героя и толпы». На самом деле пассионарная теория этногенеза не имела с ней ничего общего. Пассионарии не обязательно «великие личности», потому что пассионарность может сочетаться как с выдающимися способностями (у художников, писателей, ученых), так и со средними и даже невысокими. Пассионарии – просто «активные люди», которые чаще всего «находятся в составе масс», – сказал Гумилев в одной из своих лекций.
|
|
|
Без пассионарности практически невозможно творчество – как научное, так и литературное, потому что творческая работа требует длительного волевого интеллектуального и эмоционального напряжения (в терминологии Гумилева – «сверхнапряжения»). Исаак Ньютон, отдавший науке и богословию все силы и всё время и больше ничем не интересовавшийся, был для Гумилева примером крайне высокой степени пассионарности.
Творчество требует жертвенности, пусть жертвой будет не жизнь и здоровье, а просто отказ от ближайших потребностей, не обязательно жизненно важных. В «Даре» Набокова есть замечательный фрагмент: литератор Годунов‑Чердынцев, прежде чем пойти на маскарад, где его ожидало свидание с любимой, решил вычеркнуть одну из написанных им ранее фраз. Он задержался, сел за письменный стол и… за работой забыл о свидании. Приятный вечер не состоялся, зато была дописана книга.
|
|
|
Талантливый, но не пассионарный писатель с трудом может сосредоточиться на работе, ведь вокруг много соблазнов, отвлекающих от тяжелого, нервного, часто неблагодарного труда. С.А. Герасимов вспоминал, как признанный стилист советской литературы, король метафор Юрий Олеша приезжал в Одессу «с намерением писать, писать, писать, но писал мало, потому что вокруг было столько друзей и искушений. Спуститься в ресторан… где подавали вкуснейшие киевские котлеты… где можно было сидеть не торопясь… и говорить, говорить…»
Но и за письменным столом Олеша не мог сосредоточиться на работе: «Пишу эти строки в Одессе, куда приехал отдыхать от безделья. <…> Когда работа удается, усидеть на месте трудно. Странная неусидчивость заставляет встать и направиться на поиски еды, или к крану напиться воды, или просто поговорить с кем‑нибудь. <…>
Моя деятельность сводится сейчас к тому, что в течение дня я заношу на бумагу две‑три строчки размышлений. <…> Эта деятельность… составляет по величине не больше, чем, скажем, записки Толстого не то что в дневниках, а в той маленькой книжечке, которую он прятал от жены. А где же моя “Анна”, мои “Война и мир”, мое “Воскресенье” и т. д.? Надо всё это обдумать и сделать выводы». И за этими грустными размышлениями следует строчка, на мой взгляд, объясняющая всё: «Только что ел пломбир».
|
|
|
Вот он, ответ! Олеша был не способен сконцентрироваться на работе и отказаться ради нее даже от небольшого удовольствия. Он сам назвал свое состояние «болезнью», с которой нельзя писать. Хотя это была не болезнь, а нормальный уровень пассионарности, характерный для большинства гармоничных людей.
Нормальные, гармоничные люди (обыватели) могут быть умнее и талантливее пассионариев, а могут уступать им в способностях. Они достаточно активны, чтобы, скажем, получить хорошую профессию и честно трудиться на благо себе и обществу, завести семью, обеспечить детей. Нормальное, процветающее общество – царство обывателя. Такой страной была, например, Сербия конца XIX – начала XX веков. Современный российский историк Андрей Шемякин назвал ее «раем для маленького человека». «В этой стране… нет бедных и… нищих; нет безземельных, как нет и крупных землевладельцев», – писал русский посол Н.В. Чарыков в 1901 году. В стране, только что освободившейся из‑под турецкого ига, утвердился демократический конституционный режим: «Народ управляется сам собой, через своих представителей, которых избирают все, платящие налоги. Демократия, которую в других местах приходилось устанавливать путем силы… здесь существует как древнее учреждение и унаследованный обычай», – писал в те же годы бельгийский путешественник.
|
|
|
Но есть и еще один тип людей – субпассионарии. Субпассионарность – невозможность полноценно адаптироваться к среде (окружающей природе и обществу) из‑за низкой активности, неспособности «сдерживать инстинктивные вожделения», «паразитизма», «нежелания заботиться о потомстве». Люди такого склада хорошо известны современному читателю и зрителю не столько из научных монографий, посвященных исследованиям люмпен‑пролетариата и разнообразных «отбросов общества», сколько из выпусков криминальной хроники, где корреспонденты так любят смаковать уродливую, но по‑своему живописную жизнь мелких уголовников и бомжей.
В старых этносах‑реликтах субпассионариев обычно немного, так как борьба за существование в суровом климате и тяжелых природных условиях способствует вымиранию субпассионариев и выживанию людей гармоничного склада. Но при благоприятных природных условиях или при искусственной (государственной) поддержке они могут размножиться и составить немалую часть популяции этноса. Гумилев заканчивает восьмую часть своего трактата «Этногенез и биосфера Земли» описанием народа онге (у Гумилева – онгхи), населяющего Малый Андаман, один из крупных островов Андаманского архипелага, что расположен в северо‑восточной части Индийского океана между Индией и Мьянмой (географически гораздо ближе к Мьянме, но политически – это часть Индии): «…они попросту ленятся жить. Иногда предпочитают поголодать, чем искать пищу; женщины не хотят рожать; детей учат только одному – плавать. Взрослые хотят от цивилизованного мира только одного – табака. <…> Жизненный тонус онгхи понижен. Четвертая часть молодых женщин бесплодны». Даже мелкие изменения внешней среды, например смена рациона под влиянием европейцев или появление алкоголизма, губительны для племени.
А ведь то же самое происходит и в Сибири. Вот типичная зарисовка нравов в поселке Келлог Туруханского района. «Сидят несколько человек с детьми, – пишет иеромонах Арсений (Соколов). – На полу – бутылка спирта и щука. Все гложут щуку и запивают спиртом». В Келлоге живут кеты, древний сибирский народ. Их численность также медленно сокращается, а этническая традиция деформирована.
Гумилев, как настоящий художник, мыслил образами. Однажды, объясняя, как меняется со временем стереотип поведения, он вспомнил лермонтовского купца Калашникова: для XVI века купец вел себя правильно, а для XIX века – нет. Гумилева, разумеется, начали ругать: купец – литературный герой, созданный воображением поэта, который жил не в XVI, а в XIX веке. Между тем Гумилев не доказывал, а иллюстрировал, пояснял свою мысль на понятном, доступном любому читателю примере.
Рискую нарваться на такое же обвинение, но все‑таки позволю себе проиллюстрировать субпассионарность не историческим или бытовым (их грамотный читатель найдет великое множество), а литературным примером. Тем более что перед нами книга «нового реалиста» Романа Сенчина.
«Артем любил тихие занятия – в детском саду, куда ходил с плачем, чаще всего лепил из пластилина, катал в уголке машинки, в школе на переменах сторонился носящихся одноклассников; одно время чувствовал тягу к книгам, особенно к тем, где описывались путешествия, исследования дальних стран, но ни одну книгу от корки до корки не осилил – листал, выхватывая взглядом отдельные строки, даты, фамилии, рассматривал иллюстрации. Родители, видя его тихость, иногда говорили с усмешкой: “Философ растет. Всё думает”. Но Артем как‑то особенно ни о чем не думал, мало что замечал, запоминал. <…> Он рос здоровым, крепким, будто занимался физкультурой (а физкультуру он не любил больше всех других уроков), и в то же время каким‑то… Однажды он услышал слово, поразившее его, – слово это сказали не в его адрес, но с тех пор Артем часто мысленно повторял, обращая его к себе: “Недоделанный”».
Пассионарность в этногенезе
Гумилев никогда не утверждал, будто процесс этногенеза зависит от одной лишь пассионарности, ведь есть много других факторов: этническое окружение, географическая среда, уровень социально‑экономического развития и технической оснащенности и т. д. Но все‑таки большую роль играет явление, названное Гумилевым «пассионарным напряжением»: количество пассионариев в этносе, соотношение пассионариев с обывателями (гармоничными людьми) и субпассионариями.
Рост числа пассионариев ведет к экспансии этноса – демографической, военной, даже культурной. Европейцы отправлялись в крестовые походы, а позднее – в колонии, мусульмане – на джихад, японцы в XX веке чуть было не захватили половину Азии, но потерпели поражение. Колоссальная убыль пассионариев уменьшила их агрессивность, а потому оставшиеся сосредоточились на экспансии экономической – и преуспели.
Когда пассионариев становится слишком много (акматическая фаза), возникают бесчисленные внутренние конфликты, гражданские войны, которые мешают даже завоевательным походам. Резкое падение пассионарного напряжения этноса (фаза надлома, breakdown Арнольда Тойнби) приводит к затяжному внутреннему кризису, который завершается переходом к инерционной фазе – плавному (за 300–400 лет) снижению пассионарности этноса. Но постепенная утрата пассионарности, исчезновение пассионариев из популяции и размножение субпассионариев ослабляют этнос настолько, что он слабеет и становится всё более уязвимым для внешних угроз.
Древние шумеры не только строили оросительные каналы и города с храмами‑зиккуратами, но успешно отбивали нападения соседей‑эламитов и даже захватывали пленных, которых потом заставляли трудиться в своих храмовых хозяйствах. Но в конце XXI века до н. э. в Месопотамию пришли кочевники‑семиты – амореи, которые даже отдаленно не напоминали грозных монголов или арабов. У амореев не было ни лошадей, ни верблюдов, а значит, они были лишены характерной для кочевников‑завоевателей будущих эпох мобильности. Огромные стада овец давали им средства к существованию, но одновременно делали их уязвимыми, так что шумерскому государству III династии Ура ничто вроде бы не угрожало. Но миграция этих скромных пастухов погубила и династию, и государство, которое вскоре распалось. В Месопотамии возобладали семиты, усвоившие часть шумерской культуры; шумерский язык существовал еще много столетий как священный «язык прорицаний», затем исчез, как исчез еще раньше и сам народ.
Во II тысячелетии до н. э. появятся и исчезнут хетты, создавшие одну из самых сильных империй древности; арамеи распространятся так широко, что их язык станет на всём Леванте lingva franka , как теперь по всему миру английский, как в Европе позапрошлого века французский. Но уже к началу нашей эры память о хеттах стерлась; по‑арамейски еще говорили, но самих арамеев уже не было. Та же судьба постигла скифов, сарматов, мидян, халдеев, римлян, галлов. Из древних племен до нашего времени дожили немногие – евреи, армяне, ассирийцы, но все они переменились до неузнаваемости.
Но откуда берется пассионарность? В 1972 году, в статье «Этнология и историческая география» (цикл «Ландшафт и этнос») Гумилев впервые упоминает о «пассионарных толчках»: три‑четыре раза за тысячу лет сразу в нескольких странах мира, часто отделенных друг от друга многими тысячами километров, начинаются процессы этногенеза: появляются новые этносы или до неузнаваемости меняются старые. Так, в VII веке принявшие ислам арабы одновременно начали войну против Ирана и Византии. Народ, прежде поставлявший соседям вспомогательные войска, надо сказать, довольно нестойкие, неожиданно начал одерживать победу за победой. Византия еле отбилась, а Иран был покорен, персам пришлось сменить зороастризм на ислам. В это же время начинается подъем Тибета и Китая (империя Тан). В северо‑западной Индии появляется новый этнос раджпутов, который на несколько веков захватывает политическую гегемонию в Индии. В Японии происходит «Переворот Тайка» («Тайка» – «великая перемена»), определивший развитие Японии на несколько столетий вперед.
Если соединить регионы, где начались все эти события, получится огромная дуга: Аравийский полуостров – северо‑западная Индия – Тибет – северный Китай – Япония.
Это странное явление Гумилев и назвал «пассионарным толчком», или «взрывом этногенеза». Таких толчков на территории Старого Света с XVIII века до н. э. по XIII век н. э. Гумилев насчитал девять. Все они вытянуты узкими полосами в меридиональном, или широтном, направлении. Позднее, уже в восьмидесятые годы, Гумилев составит список универсальных признаков пассионарного толчка.
Пассионарный толчок – разумеется, только гипотеза Гумилева, которую невозможно подтвердить до тех пор, пока не будет выяснена физическая и биологическая природа пассионарности. Но сам Гумилев был уверен, что эту природу он уже изучил, понял, доказал.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 604; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!