Судебная практика как источник российского права
Вопрос о судебной практике как источнике права является далеко не новым для российской правовой действительности. Он неоднократно ставился и обсуждался как на общетеоретическом уровне, применительно к источникам советского, а затем - постсоветского российского права, так и на уровне отдельных отраслевых дисциплин*(1045).
Известно, например, что еще в 40-50-е годы предпринимались попытки представления руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР в качестве источника уголовного права. Однако в силу целого ряда объективных и субъективных причин, и прежде всего, по мнению некоторых авторов, в силу причин "идеологического порядка", судебную практику, а точнее, судебный прецедент объявляли "чуть ли не персоной non grata для советского уголовного права"*(1046).
Тем не менее, констатировалось в научной литературе, "изгоняемый из уголовного права "в дверь" судебный прецедент упрямо "лез в окно", и зачастую небезуспешно". И первое его "наиболее легальное возвращение в уголовно-правовую доктрину выразилось в теоретическом обсуждении вопроса о юридической природе руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР"*(1047).
Аналогичные попытки рассмотрения судебного прецедента в качестве источника права предпринимались в послевоенный период и в других отраслях советского права. Однако как на общетеоретическом уровне, так и на уровне отдельных отраслей права они представлялись недостаточно обоснованными, слабо аргументированными, а иногда и ошибочными.
|
|
|
В основу официальной концепции советского права был заложен тезис, а точнее - аксиома, согласно которой социалистическое право вообще, а советское в частности, не может рассматривать судебный прецедент в качестве источника права, поскольку это ассоциировалось: а) с разрушением социалистической законности, понимаемой лишь как строгое и неуклонное соблюдение законов и других законодательных актов; б) с возможным судебным произволом в процессе одновременного выполнения правотворческих и правоприменительных функций; и в) с подрывом или же по меньшей мере с ослаблением правотворческой деятельности законодательных органов.
Социалистические государства, отмечалось в связи с этим во многих отечественных работах советского периода, "не знают такого источника права, как судебный прецедент, который ведет к отступлениям от начал законности и подрывает роль представительных органов государства в законодательной деятельности". Социалистические судебные органы "осуществляют правосудие как одну из форм применения закона, не связанную с правотворческими полномочиями суда при разрешении конкретных дел"*(1048).
|
|
|
Данная точка зрения была преобладающей в рассматриваемый период не только в общей теории государства и права, но и в отраслевых дисциплинах. Однако это была теория и официальная доктрина. В действительности же, на практике, как утверждают некоторые исследователи, "все обстояло проще". А именно - "судебный прецедент и судебное правотворчество существовали, прикрывая свое бытие различными легальными формами"*(1049).
Это проявилось, во-первых, в том, что пленумом Верховного Суда СССР и верховных судов союзных республик было предоставлено право давать в пределах имеющейся у них компетенции руководящие разъяснения по вопросам правильного и единообразного применения законодательства, обязательные для всех нижестоящих судов. В практическом плане это означало, что пленумы названных судов "осуществляли судебное правотворчество, на что не были уполномочены законодательством", которое предоставляло им лишь право законодательной инициативы или обращения в соответствующие органы с представлением ("ходатайством") о толковании закона.
А во-вторых, это проявлялось в "непосредственном" использовании судебного прецедента на практике, в качестве которого рассматривались "решения пленумов и судебных коллегий Верховного Суда СССР и Верховных судов союзных республик, а также президиумов последних". Опубликование решений данных судебных инстанций по конкретным гражданским и уголовным делам в юридической периодике позволяло "заинтересованным лицам добиваться сходных решений в сходных случаях по всем аналогичным категориям дел, рассматривавшихся нижестоящими судами"*(1050).
|
|
|
Аналогичная точка зрения относительно существования судебного прецедента как источника советского права разделяется и некоторыми другими авторами.
Фактически судебная практика, выраженная в разъяснениях Пленума Верховного Суда СССР и Пленума Верховного Суда РСФСР, замечал по этому поводу заместитель Председателя Верховного Суда РФ В.М. Жуйков, всегда "признавалась источником права, поскольку в судебных решениях допускались ссылки на них как на правовую основу разрешения дела". Не будучи признанной официально, она тем не менее "фактически всегда учитывалась нижестоящими судами в качестве ориентира в вопросах применения и толкования права, устранения пробелов в нем, применения аналогии закона или аналогии права"*(1051).
|
|
|
Однако данная точка зрения никогда не пользовалась и не пользуется вплоть до настоящего времени поддержкой большинства исследователей*(1052). И дело при этом заключается, как представляется, не столько в "идеологической ангажированности" авторов, которые не признают прецедент как источник права, или же в причинах политического характера, согласно которым судебный прецедент не рассматривался в качестве источника советского права лишь потому, что "суд в силу его большей независимости и квалификации гораздо менее приемлем и удобен для тоталитарного режима в качестве органа власти"*(1053). Это было бы слишком простое и довольно поверхностное объяснение.
Причины непризнания прецедента как источника права в советский период лежат, по-видимому, гораздо глубже, и они серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Их следует искать прежде всего в самой весьма сложной, многогранной, а нередко противоречивой материи, именуемой судебной практикой.
Изменилось ли отношение к прецеденту как источнику российского права в современный, постсоветский период? Несомненно, изменилось. И причем настолько, что можно говорить даже о радикальных преобразованиях в этом направлении.
Речь при этом, разумеется, не идет об изменении официальной государственно-правовой доктрины и об официальном признании и правовом закреплении прецедента как источника российского права. Официальное, формально-юридическое отношение к нему остается пока прежним.
Под "радикальностью" изменения отношения к прецеденту в постсоветский период имеется в виду, во-первых, резкое расширение сферы применения судебной практики в России с начала 90-х годов, со времени создания Конституционного Суда*(1054). А во-вторых, в значительной мере как следствие первого, заметное изменение отношения к прецеденту отечественных исследователей, юристов - ученых и практиков.
Прецедент, как справедливо отмечалось в отечественной литературе, все более заметно и настойчиво "пробивает себе дорогу в российской правовой системе"*(1055). И несмотря на то, что вопрос о нем как в теоретическом плане, так и в практическом отношении остается дискуссионным, "углубление в известной мере связи между судом и законом в сторону расширения сферы судейского усмотрения" становится вполне очевидным*(1056).
Отмечая усиливающуюся тенденцию признания прецедента как источника российского права, многие авторы не без оснований указывают на то, что такое признание несомненно будет способствовать обогащению как теории источников, так и самого российского права. Кроме того, оно будет содействовать восполнению пробелов в праве, в нормативно-правовом регулировании. Ибо, как резонно отмечается в литературе, нельзя требовать от законодателя, чтобы он "охватил в нормах законов все многообразие конкретных ситуаций, складывающихся в жизни"*(1057), рассмотрением которых занимаются, восполняя при этом пробелы в праве, только суды.
Наконец, применительно к отдельным отраслям права и соответствующим им отраслям юридической науки признание прецедента, а еще шире - судебной практики в качестве источника права безусловно будет создавать благоприятные условия и предпосылки для их дальнейшего развития и совершенствования.
Не случайно в связи с этим в некоторых отраслях юридической науки, в частности конституционного права, обращается внимание на то, что постановления Конституционного Суда, "правовая природа" этих постановлений "позволяют рассматривать их как юридические источники науки конституционного права"*(1058). Вполне логично можно ставить подобный вопрос и в отношении других отраслей юридической науки и самого права. Однако с одной существенной оговоркой и учетом того, что усилившаяся тенденция к признанию прецедента в качестве источника постсоветского права, его широкое академическое признание вовсе не означает его всеобщего признания.
Не следует, во избежание создания одностороннего, искаженного представления о процессе формирования прецедентного ("судейского") права в современной России, игнорировать тот факт, что есть не только последовательные сторонники признания прецедента как источника права, но и сомневающиеся, а также его довольно сильные противники.
В качестве примера можно сослаться на мнение Г.Н. Манова, который еще в начале 90-х годов выступал против концепции судейского правотворчества. Он писал, что "у законодателя шире социальный кругозор и, соответственно, есть возможность учета в процессе принятия решений значительно большего числа факторов". Что же касается судей, то они имеют дело лишь с "конкретной, пусть даже типичной, ситуацией"*(1059). В силу этого логически следовал вывод о том, что судья не сможет столь успешно справиться с нормотворческими функциями, как это сделает законодатель.
В более поздний период аналогичную точку зрения отстаивал В.С. Нерсесянц. По его мнению, судебная практика во всех ее проявлениях "представляет собой, согласно действующей Конституции Российской Федерации 1993 г., не правотворческую, а лишь правоприменительную (и соответствующую правотолковательную) деятельность. Это однозначно следует из конституционной концепции российской правовой государственности и конституционной регламентации принципа разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную"*(1060). Негативную позицию по рассматриваемому вопросу занимают и другие отечественные авторы. Приводимые ими аргументы не всегда являются убедительными, но оставлять их без внимания было бы неверно. Ибо они проливают свет на различные стороны обсуждаемой проблемы, позволяют взглянуть на нее как бы "со стороны" и тем самым помогают найти наиболее оптимальное, адекватно отражающее современные российские реалии решение.
Наиболее широкое распространение получили следующие точки зрения.
Во-первых, утверждение о том, что признание судебной практики в качестве источника права противоречит конституционно признанному и закрепленному принципу разделения властей.
Конституция России 1993 г., как известно, по примеру Конституции США и ряда других стран закрепляет положение, согласно которому государственная власть в РФ "осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную, и "органы законодательной, исполнительной и судебной власти самостоятельны" (ст. 10). Это одно из важнейших конституционных положений современной России, и с ним, естественно, нельзя не считаться*(1061). Соответственно нельзя не учитывать и важности аргументов, построенных на основе данного положения.
Однако, отдавая им должное, вполне правомерно при этом поставить такой вопрос: не абсолютизируем ли мы принцип разделения властей, считая, в частности, что поле деятельности законодательной власти ограничивается лишь "чисто" правотворческими функциями, а судебной - сугубо судебной деятельностью? Ведь в жизни, как показывает опыт других стран, давно и плодотворно использующих принцип разделения властей, такого строгого, жесткого, изначально заданного разделения сферы деятельности и функций различных ветвей власти нет. Оно есть лишь в теории, но в реалиях.
Конституция США, например, предусматривает, что судебная власть распространяется лишь на "дела, решаемые по закону и праву справедливости, возникающие на основе настоящей Конституции", законов США и заключаемых ими международных договоров, а также на ряд других дел и на споры, в которых США является стороной, на споры между двумя и более штатами, между штатом и гражданами другого штата, и другие им подобные дела*(1062). Иными словами, согласно Конституции, судебная власть США выполняет "чисто" судебные функции. Фактически же она, наряду с судебными, осуществляет в лице Верховного суда США одновременно и правотворческие функции*(1063).
С другой стороны, Конгресс США, будучи высшим законодательным органом страны, осуществляя, согласно теории разделения властей, на федеральном уровне сугубо законодательные функции, в то же время в случаях, предусмотренных Конституцией, уполномочен выполнять и судебные функции. Ему, а точнее, его верхней палате - Сенату, согласно Конституции, "принадлежит исключительное право осуществления суда в порядке импичмента"*(1064). Следует отметить, что осуждение в порядке импичмента распространяется, при соответствующих обстоятельствах, не только на Президента США и Вице-президента, но и на ряд других "гражданских должностных лиц"*(1065).
Не аналогично ли обстоит или в перспективе будет обстоять дело с реализацией принципа разделения властей и в российской действительности, имея в виду элемент условности разделения единой государственной власти на три ветви и связанный с этим момент неопределенности? Вполне возможно. Поэтому тем более важным представляется констатировать тот факт, что принцип разделения властей не является жестким и абсолютным принципом. Он весьма гибок, условен и относителен. Следовательно, и все выводы, базирующиеся на нем, должны быть гибкими, условными и относительными. Не в последнюю очередь это касается утверждения о том, что признание судебной практики в качестве источника российского права будет противоречить принципу разделения властей.
Во-вторых, тезис о том, что признание судебной практики в качестве источника российского права не согласуется с характерными особенностями романо-германской правовой семьи, к которой "традиционно причисляют Россию"*(1066) и которая, по мнению некоторых отечественных ученых, "не знает такой формы источника права, как судебный прецедент"*(1067).
Данный аргумент, как и ранее рассмотренный, имеет также весьма условный и относительный характер, хотя и в силу других причин. Далеко не бесспорно мнение о принадлежности правовой системы России к романо-германской правовой семье*(1068). Наличие у них некоторых, общих признаков, их взаимное сближение вовсе не означают их некоего тождества или же "вхождения" правовой системы России в романо-германскую правовую семью. В научной литературе в связи с этим происходит подмена понятий "сходство" и "сближение" с понятиями "тождество" и "вхождение".
Уязвимость рассматриваемого аргумента заключается также в том, что он исходит из посылки неприятия прецедента как источника права в романо-германской правовой семье. А это безусловно не так. Считается общеизвестным, что прецедент, не будучи признанным в качестве источника романо-германского права формально, выступает в качестве такового реально. Это подтверждается повседневной практикой использования данного источника права судами всех относящихся к романо-германской правовой семье стран.
И если отдельные авторы сомневаются в том, что судебная практика выступает источником романо-германского права, или же считают прецедент неким второсортным, "косвенным" источником, то ведущие исследователи этой правовой семьи, включая Рене Давида, полагают на основании изучения и обобщения соответствующего опыта, что все обстоит как раз наоборот. А именно - что применительно к романо-германской правовой семье "судебная практика является в прямом смысле слова источником права"*(1069).
Исходя из этого, трудно согласиться с утверждением, что признание прецедента в качестве источника российского права противоречило бы соответствующим устоям и традициям романо-германского права, к которому "причисляют" правовую систему нашей страны.
В-третьих, мнение о том, что признание судебной практики источником российского права противоречило бы, с одной стороны, действующей Конституции России и обычному законодательству, а с другой - вступало бы в конфликт с правотворческой деятельностью Федерального Собрания.
Данный аргумент довольно распространен. Раньше он использовался для критики тех отечественных авторов, которые предлагали придать статус официального источника советского права руководящим разъяснениям Пленума Верховного Суда СССР.
Отнесение судебной практики к числу формальных источников права, писал, например, С.Л. Зивс, "противоречит принципу верховенства закона и принципу подзаконности судебной деятельности". Правотворческая деятельность суда, доказывал автор, с неизбежностью умаляет значение закона*(1070).
Несмотря на то что в настоящее время данный тезис используется в совершенно иных условиях и на новой основе, изначальная его противоречивая суть остается прежней.
Авторы, придерживающиеся мнения о несовместимости судебного правотворчества с парламентским, как и раньше, исходят из двух взаимосвязанных между собой посылок: а) из отсутствия какой бы то ни было правовой основы для судебного правотворчества и, соответственно, для признания судебной практики в качестве источника права и б) из заведомого противопоставления правотворческой деятельности суда и создаваемого им прецедента, с одной стороны, правотворческой деятельности парламента и закона - с другой.
Изучение различных аспектов правотворческой деятельности судов в современной России и сравнение ее с соответствующей деятельностью Федерального Собрания Российской Федерации показывают, что ни одно из этих утверждений не выдерживает серьезной критики и не имеет необходимого обоснования. Ибо судебная правотворческая активность осуществляется в строгом соответствии с законом и на основе закона и при этом не только не противоречит законодательной деятельности парламента, а, наоборот, ее дополняет и обогащает.
Говоря о правовой основе правотворческой деятельности суда и создаваемого им прецедента, следует обратить внимание прежде всего на такие "составляющие", как: а) конституционные положения, из которых логически следует, что место и функции судебной власти не могут теперь ограничиваться "лишь компетенцией вершить правосудие"*(1071). Ее функции с неизбежностью должны распространяться и на правотворчество; б) конституционные положения, касающиеся полномочий Конституционного Суда на разрешение дел о соответствии Конституции РФ законов и иных нормативно-правовых актов, а также не вступивших в силу международных договоров России (ст. 125). Согласно Конституции России, как известно, акты или их отдельные положения, признанные неконституционными, утрачивают силу, а международные договоры РФ "не подлежат введению в действие и применению"; в) законы, закрепляющие место и роль высших судебных инстанций в государственном механизме России, и юридический характер принимаемых ими решений.
Весьма важно при этом отметить также императивный характер последних, который свидетельствует не только об их значимости, но и об их непременной обязательности*(1072).
Закрепляя юридическую силу решений Конституционного Суда, Федеральный конституционный закон "О Конституционном Суде Российской Федерации", в частности, устанавливает, что: а) решения Конституционного Суда окончательны, не подлежат обжалованию и вступают в силу немедленно после их провозглашения; б) они действуют непосредственно и не требуют подтверждения другими органами и должностными лицами; в) юридическая сила постановления Конституционного Суда о признании актов неконституционными "не может быть преодолена повторным принятием этого же акта"; г) решения судов и иных органов, основанные на актах, признанных неконституционными, "не подлежат исполнению и должны быть пересмотрены в установленных федеральным законом случаях"; и д) "неисполнение, ненадлежащее исполнение либо воспрепятствование исполнению" решения Конституционного Суда России влечет за собой ответственность, предусмотренную федеральным законом (ст. 79, 81).
Данные и ряд других им подобных положений, содержащихся в конституционных и обычных федеральных законах, касающихся судебной системы России, составляют правовую основу не только правоприменительной, но и всей иной деятельности судов, включая правотворческую*(1073).
Касаясь довольно распространенного среди авторов, выступающих против признания судебной практики в качестве источника российского права, тезиса о несовместимости судейского правотворчества с парламентским, о возможной подмене и дублировании первого вторым, следует сказать, что такого рода суждения и опасения не имеют под собой никакой реальной основы. Они порождены скорее эмоциональным, нежели рациональным настроем исследователей.
Дело в том, что правотворческая деятельность судов существенно отличается от аналогичной деятельности российского парламента и в силу уже этого не может ни подменять ее собой, ни тем более дублировать.
В отличие от парламентского правотворчества, особенность судейского правотворчества предопределяется тем, что: 1) "судебное правотворчество всегда есть побочный продукт акта правосудия"*(1074); 2) оно "не самостоятельно" в том смысле, что "привязано к основной функции судебной власти - осуществлению правосудия"; 3) оно осуществляется в рамках закона и на основе закона, исходящего от высшей законодательной власти страны; 4) правотворчество суда в значительной мере связано с толкованием (конкретизацией) права и восполнением пробелов в праве; 5) судебные правоположения вырабатываются судьями, как справедливо отмечается в литературе, только на основе "имеющихся норм и правовых принципов, а не своей субъективной воли"*(1075); 6) эти "правоположения" не должны противоречить существующим, в первую очередь конституционным, законам; 7) сами по себе они не могут изменить или отменить закон; 8) существуют определенные границы или пределы судейского правотворчества, предусмотренные законом, которые, по мнению некоторых исследователей, представляют собой "стержень доктрины и практики прецедентного права, охватывающий сущность взаимоотношений и компетенцию судебной и законодательной властей, гарантии от узурпации прав последней"*(1076).
Наряду с названными существует еще ряд особенностей судейского правотворчества, принципиально отличающих его от парламентского и свидетельствующих о том, что судейское правотворчество не только не противоречит, а тем более не подменяет парламентское, а, наоборот, дополняет его и обогащает.
Совершенно правы те авторы, которые, основываясь на опыте правотворческой деятельности судов современной России, категорически утверждают, что в настоящее время суды зачастую вынуждены и должны "создавать (творить) право, иначе их деятельность станет не просто неэффективной, а приведет к результатам, противоположным тем, которые от них вправе ожидать общество: они будут не защищать права, а способствовать их нарушениям"*(1077).
Помимо объективных причин "вынужденное" правотворчество судов в современной России обусловлено также субъективными факторами*(1078). Среди них не последнюю роль играет весьма слабая, а в большинстве своем вовсе отсутствующая юридическая подготовка отечественных законодателей - депутатов Государственной Думы и "сенаторов". Быть хорошим специалистов в "своей" области - певцом, борцом, стоматологом и пр. - вовсе не означает быть хотя бы посредственным законодателем, способным не только механически читать предлагаемые проекты законодательных актов, но и адекватно их воспринимать. Добротное законодательство требует к себе профессионального, а не любительского отношения. В противном случае мы будем иметь в стране и дальше то, что уже имеем: чрезвычайно низкий уровень весьма разрозненного, внутренне противоречивого законодательства и соответствующий ему уровень развития экономической, социально-политической, культурной и иных сфер общества.
Для "корректировки" создавшегося явно ненормального положения в области российского правотворчества, несомненно, требуется внести новую, профессиональную струю в виде правотворческих функций высших судебных инстанций и официального придания статуса источников права издаваемым ими актам.
Последнее тем более сравнительно легко осуществимо, что современная судебная власть России, главным образом в лице Конституционного Суда, фактически уже осуществляет правотворческие функции*(1079), и это признается подавляющим большинством отечественных авторов - теоретиков и практиков.
Расхождения по поводу правотворчества касаются в основном лишь частных вопросов, а не общей, главной проблемы. Имеются в виду, например, вопросы относительно форм и содержания процесса судебного правотворчества, характера принимаемых при этом актов, соотношения судебных нормативных актов с системой других нормативно-правовых актов и т.д.
Обобщая и систематизируя накопившийся за последние годы в России и других бывших советских республиках - ныне странах СНГ опыт судейского правотворчества и формирования судебных прецедентов, некоторые авторы предлагают разработать даже свою особую доктрину "судебного прецедента и прецедентного права". Ибо существующие теории судебного прецедента, равно, как и "лаконичные определения судебного правотворчества, - по мнению исследователей, - не исчерпывают сложной и новой для стран СНГ проблемы судебного прецедента и прецедентного права"*(1080).
В совокупности с другими аналогичными предложениями и даже своеобразными призывами типа "пора определиться с оценкой юридической силы актов судебных органов"*(1081) это свидетельствует, с одной стороны, о широте признания судейского правотворчества в нашей стране и других бывших советских республиках и соцстранах, а с другой - об осознании в новых условиях важности и актуальности проблемы.
Не вдаваясь в обсуждение вопроса о необходимости ее решения, а главное, готовности к разработке доктрины судебного прецедента и самого прецедентного права применительно к России и другим странам СНГ, необходимо подчеркнуть, что в настоящее время в любом случае требуются дальнейшая систематизация и "инвентаризация" накопившегося о судейском правотворчестве материала и акцентирование внимания на наиболее важных в теоретическом и практическом плане вопросах.
Их много, и они весьма разнообразны. Применительно, например, к правотворческой деятельности Конституционного Суда России можно указать на те, которые касаются прежде всего форм, или видов, его правотворческой деятельности. При ответе на вопрос, выполняет ли Конституционный Суд правотворческие функции при осуществлении всех предоставленных ему законом полномочий или же только некоторых из них, более убедительным представляется мнение, согласно которому участие Конституционного Суда в правотворчестве "осуществляется преимущественно посредством разрешения споров о праве и официального толкования норм Конституции Российской Федерации, оформленных в виде общеобязательных решений"*(1082).
Формы или виды правотворческой деятельности Конституционного Суда в этом смысле имеют довольно ограниченный характер. Они не распространяются на все "иные полномочия", предоставленные ему Конституцией РФ, Федеративным договором и федеральными конституционными законами (ст. 3 Закона "О Конституционном Суде Российской Федерации".
Соответственно в плане обладания юридической силой, а точнее - правовым характером следует говорить не обо всех актах, принимаемых Конституционным Судом, а преимущественно о его "итоговых решениях", именуемых постановлениями.
Последние, согласно Закону "О Конституционном Суде Российской Федерации", принимаются по вопросам, связанным: с разрешением дел о соответствии Конституции РФ законов и других правовых актов, указанных в законе; с разрешением споров о разграничении компетенции между федеральными органами государственной власти, между высшими государственными органами субъектов Российской Федерации, между органами государственной власти РФ; по жалобам на нарушение конституционных прав и свобод граждан и по запросам судов о проверке конституционности применяемых ими в конкретном деле или подлежащих применению законов; и с толкованием Конституции Российской Федерации (ст. 3, пп. 1-4 ст. 71).
Что же касается других решений Конституционного Суда России, именуемых заключениями и определениями, то они, будучи юридическими актами, не являются нормативно-правовыми.
Из этого следует, что если постановления Конституционного Суда фактически выступают в качестве источников права, то его заключения и определения явно таковыми не являются. Принципиальная разница между ними состоит в том, что первые - продукт судейского правотворчества*(1083), а вторые выступают в качестве одного из возможных источников, материалом для такого правотворчества.
Нормативный характер постановлений Конституционного Суда состоит в том, что они, во-первых, имеют общеобязательный характер, будучи рассчитанными на неопределенный круг лиц. А во-вторых, что они с неизбежностью предполагают многократность применения.
В качестве одного из подтверждающих это примеров можно сослаться на Постановление Конституционного Суда от 15 января 1998 г. по делу о проверке конституционности положений ч. 1 и 3 ст. 8 Федерального закона от 15 августа 1996 г. "О порядке выезда из Российской Федерации и въезда в Российскую Федерацию" в связи с жалобой гражданина N.*(1084)
Суть вопросов состояла в том, что гражданин России N., имеющий постоянную прописку по месту жительства в Грузии (г. Тбилиси), но фактически в течение многих лет проживающий в г. Москве, в 1996 г. обратился в УВИР ГУВД г. Москвы с заявлением о выдаче ему загранпаспорта. Однако ему в этом было отказано за неимением жилого помещения, наличие которого позволяло бы ему получить паспорт в г. Москве по месту жительства или по месту пребывания.
Межмуниципальный народный суд г. Москвы отказал N. в удовлетворении жалобы, сославшись на ст. 8 упомянутого Федерального закона. При этом суд указал, что в соответствии с данной статьей N. вправе обращаться за выдачей загранпаспорта только по месту жительства за пределами России, т.е. в Грузии.
Рассмотрев жалобу N., Конституционный Суд РФ в своем постановлении признал не соответствующими Конституции России положения ч. 1 ст. 8 Федерального закона "О порядке выезда из Российской Федерации и въезда в Российскую Федерацию" и ч. 2 ст. 8 этого же Закона, на основе которых было отказано гражданину N. в выдаче загранпаспорта.
При этом Суд рекомендовал "с учетом настоящего Постановления" впредь до урегулирования федеральным законодателем порядка оформления документов" во всех аналогичных случаях руководствоваться п. 2 ст. 27 Конституции России, закрепляющей за российскими гражданами право свободного выезда за пределы России и беспрепятственного возвращения в Россию*(1085).
Нормативный характер данного Постановления проявляется в том, что, будучи принятым по конкретному случаю (по жалобе N.), оно: а) имеет общий характер, распространяется на всех граждан России, которые могут оказаться в аналогичной ситуации, в которой оказался N. Иными словами, данное Постановление рассчитано на неопределенный круг лиц; б) рассчитано на многократность применения (по крайней мере приведения в соответствие с Конституцией России оспаривавшихся положений Закона); в) имеет императивный, обязывающий характер.
В соответствии со ст. 6 Закона о Конституционном Суде России его решения "обязательны на всей территории Российской Федерации для всех представительных, исполнительных и судебных органов государственной власти, органов местного самоуправления, предприятий, учреждений, организаций, должностных лиц, граждан и их объединений" (ст. 6).
Принимая данное Постановление, объявляющее отдельные положения Закона неконституционными, Конституционный Суд России действует не только как "негативный законодатель", отрицающий конституционность рассматриваемого положения или акта и тем самым создающий правовую основу для его отмены, но и как "позитивный законодатель". Он указывает не только на то, как нельзя действовать правоприменителю в тех или иных случаях, но и как нужно и должно действовать в подобных ситуациях. И хотя он формально не создает новый закон, а только указывает, каким тот должен быть в соответствии с Конституцией, тем не менее он фактически закладывает его новую основу и предопределяет правила, которые должны действовать до его принятия.
Аналогична правотворческая деятельность Конституционного Суда России не только в случаях разрешения дел о соответствии различных актов Конституции, но и в большинстве случаев, предусмотренных законом, когда требуется принятие постановления Конституционного Суда. В особенности это касается актов толкования Конституции Российской Федерации, которые имеют не только нормативный характер, но и приоритетное значение перед другими видами ее толкования.
Такого рода постановления Конституционного Суда "не являются правоприменительными, индивидуальными актами. Актами применения Конституции. Им присущи нормативно-интерпритационный характер, обобщенность и обязательность"*(1086).
Весьма важно при этом отметить, во избежание недопонимания, что нормы судебного правотворчества имеют довольно специфический характер, не всегда укладывающийся в традиционно сложившиеся в отечественной юридической науке представление о них. Речь при этом идет, в частности, о так называемых "индивидуальных правовых нормах", которые создаются судами и широко исследуются в зарубежной литературе. Имеется в виду также тот "нормативный симбиоз", который складывается в результате органического сочетания индивидуальных норм с общими нормами.
Когда судебная ветвь власти, пишет по этому поводу израильский профессор А. Барак, создает "индивидуальную правовую норму, то есть норму, обязывающую только стороны в деле, она участвует не в судебном правотворчестве, а просто в отправлении правосудия". Судебное же правотворчество, будучи неразрывно связанным с процессом создания индивидуальных правовых норм, самым непосредственным образом ассоциируется с формированием "обязывающего прецедента"*(1087). Специфичность последнего заключается в том, что содержащееся в судебном решении правило обязывает не только стороны в конфликте, но и все общество. "Творчество суда по отправлению правосудия приобретает тем самым общее действие"*(1088).
Осознавая и стремясь подчеркнуть особенность судебного правотворчества и порождаемых им норм, некоторые отечественные авторы вполне оправданно, на наш взгляд, именуют их "своеобразными" нормами, или "квазинормами"*(1089). Тем самым, как представляется, в определенной мере снимаются тот искусственный пафос и острота спора, который время от времени возникает по поводу того, создает ли Конституционный Суд России новые нормы права, или же он только применяет, толкует и уточняет уже существующие нормы. Является ли суд в этом смысле "правоприменителем", или же он одновременно выступает и в роли "судейского законодателя".
Исходя из особенностей судейского и парламентского правотворчества и порождаемых первым обычных "классических" норм, вполне логично было бы предположить, что в современных российских условиях, на переходном этапе специфичность судейского правотворчества и своеобразие исходящих от него норм с неизбежностью обусловливают также возникновение новых соответствующих им форм. Речь при этом идет, в частности, о такой форме, или источнике права, как "правовая позиция Конституционного Суда"*(1090).
В научной литературе "правовая позиция" представляется как "обобщенное" представление Конституционного Суда по конкретным конституционно-правовым проблемам. Это "правовые выводы и представления Суда как результат интерпретации (толкования) им духа и буквы Конституции РФ и конституционного смысла (аспектов) положений отраслевых (действующих) законов и других нормативных актов его компетенции, которые снимают неопределенность в конкретных конституционно-правовых ситуациях и служат правовым основанием итоговых решений (постановлений) Конституционного Суда*(1091).
Характерными особенностями "правовой позиции Конституционного Суда" как источника российского права являются следующие: а) ее общий и обязательный характер; б) обладание юридической силой, "приравниваемой к юридической силе самой Конституции; в) наличие у нее "характера конституционно-правовой нормы, хотя таковой она никогда не становится"; г) схожесть "в судебной и иной правоприменительной практике" с "характером прецедента", хотя "таковой по своей природе не является"; д) ее самостоятельность как источника конституционного и иных отраслей права среди других источников права*(1092).
Признание "правовой позиции Конституционного Суда" в качестве самостоятельного источника российского права в переходный период*(1093) - период формирования рыночных отношений, повышения роли судебной власти, а вместе с тем и все более отчетливо выделяющегося процесса формирования судейского, прецедентного права в России, с одной стороны, означало бы давно назревшее признание судебного правотворчества наряду с парламентским правотворчеством в России, а с другой - ознаменовало бы собой нахождение некоего "компромисса" в явно затянувшемся и не всегда продуктивном споре между сторонниками существования прецедента как источника права в России и их противниками.
Глава XVIII. Правотворчество
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 1289; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!