Ларец с завещанием, повергшим всех в растерянность



 

Г‑ну Цусаки Дзиндаю и его почтенному семейству

Даже люди, постигшие законы судьбы, нередко теряются при виде кончины близкого человека, мне же, не наделенному подобной мудростью, тем более пристало предаваться скорби.

В прошлом месяце, двадцать девятого дня, упокоился наш старший брат Дзинрокуро. Посмертное имя ему дали Сюнсэцу Досэн, так что не преминьте и Вы совершить по нем заупокойную службу. До последнего часа брат вспоминал Вас, ‑ дескать, ему было бы кому довериться, будь рядом Дзиндаю, и все пенял нам, домочадцам, за то, что отправили Вас торговать в далекий Мацумаэ.

Вплоть до самой кончины Дзинрокуро находился в сознании, собственноручно написал завещание и даже попросил пятерых чиновников из городской управы скрепить его, как полагается, своими подписями. В завещании говорилось, что спустя семь дней после его кончины нам следует в присутствии всех родственников открыть внутреннюю кладовую и произвести раздел оставленных ценностей. Причитающуюся Вам долю я высылаю с этим гонцом, так что не забудьте ее востребовать.

Относительно своего имущества покойный распорядился следующим образом. Дом вместе со всей утварью, а также триста пятьдесят каммэ серебром он отказал старшему сыну, Дзинтаро. Усадьба с домом в одиннадцать кэнов на той же улице и двести пятьдесят каммэ в придачу отошли второму сыну, Дзиндзиро. Участок земли в Синсю и тридцать каммэ унаследовала старшая сестра покойного – Мёсан. Нам с Вами как младшим братьям он завещал соответственно пятьдесят и двадцать пять каммэ. Еще пять каммэ он отписал приказчику Куробэю. В общем, каждому из родственников и прислуги счел нужным что‑нибудь оставить, так что все были глубоко тронуты его заботой.

Единственно, о ком в завещании не было упомянуто, так это о его супруге. На сей счет Дзинрокуро оставил отдельное распоряжение, в котором указывалось, что, поскольку она не проявляла должной заботы о его сыновьях, ей надлежит вернуться в родительский дом захватив с собой сундук и прочее приданое, дабы не остаться в убытке. Годами она, мол, еще молода, и эти вещи могут ей сгодиться, коли вздумает вторично выйти замуж. А поскольку денег за ней в приданое не дали, он считает себя вправе по этому поводу не беспокоиться Уехать же к родителям она должна в течение тридцати пяти дней после его смерти.

Тут старший сын, Дзинтаро, не поднимая особого шума, возразил: «Поскольку дело идет не о ком‑нибудь а о законной супруге покойного отца, в этом единственном случае я позволю себе не посчитаться с его волей. Рядом с домом я сооружу для матушки пристройку, где она сможет жить на покое, и дам ей двадцать каммэ для паломничества по храмам и на прочие нужды». При этих словах все прослезились и принялись хвалить Дзинтаро, – дескать, в его годы редко кто способен на подобное великодушие. А кто‑то из соседей заметил, что вдова должна быть довольна таким поворотом дата. Но та и не думала радоваться. Оставив недорезанными водоросли, она сказала, постукивая ножом по кухонной доске: «Мне, женщине, не привыкать к подобному унизительному обхождению. Я поступлю так, как хотел того покойный, – уеду жить к родителям. Денег же, о которых вы говорите, я не приму. Но все‑таки, хоть это может показаться нескромным, хочу вам напомнить, что на протяжении последних пяти–семи лет я не раз была вынуждена обращаться к родителям за деньгами на свои расходы. И если теперь вы дадите мне взамен хотя бы ничтожную сумму, я буду вполне довольна. В любом случае нынче же вечером я покину этот дом. Только не думайте, будто я намерена выйти замуж вновь. У вас еще будет возможность убедиться в том, что это не так». С этими словами она переоделась в уличное косодэ и, хотя прежде всегда разъезжала в паланкине, на сей раз в суете и неразберихе отправилась пешком. Кое‑кто из родственников попытался было ее удержать – не след, мол, пороть горячку, – другие же посчитали, что ей и в самом деле лучше уйти. Разные у людей сердца – у кого доброе, а у кого и нет. Одним словом, посреди всеобщего горя вдова удалилась из дома, оглашая округу громкими воплями. Тут некий человек преклонных лет, поразмыслив, заметил: «Понятно, что покойный был недоволен своей супругой, и все же с его стороны было несправедливо так обделить ее в завещании. Но мы потолковали между собой и решили, что вряд ли люди нас засмеют, если вы дадите ей малую толику наследства». Потолковав между собой, мы вместе с ее вещами отослали ей в родительский дом пять каммэ, благо они оказались в шкафу.

После этого мы вскрыли кладовую и в присутствии всех родственников осмотрели ее, только ящиков с деньгами нигде не оказалось. «Вот те раз», – подумали мы и принялись обыскивать каждый уголок. Наконец на дне старого длинного сундука кто‑то обнаружил ларец с долговыми расписками, к каждой из которых был прикреплен соответствующий ярлык. Тут стало ясно, что все свое огромное состояние брат пустил на ссуды разным даймё и вместо денег оставил нам в наследство их долговые расписки. Все прямо ахнули – ведь бумагами этими сразу не воспользуешься, а к тому времени, когда придет срок получать по ним деньги, неизвестно, что еще может произойти. Из наличных денег оставалось всего лишь пять каммэ, которые мы отправили вдове. Так что Дзинтаро оказался почти без гроша, и мне до сих пор приходится понемногу ссужать его деньгами в обмен на расписки, хотя для меня это весьма обременительно. Так и перебиваемся со дня на день. А вот как поступить с многочисленными работниками – ума не приложу. Денег на производство сакэ теперь нет, стало быть, и дела для них нет. Бумаги же с долговыми обязательствами в оборот не пустишь. Да, брат проявил непростительное легкомыслие, и теперь дети его вынуждены за это расплачиваться. Что же до причитающейся Вам доли наследства, то и ее приходится высылать все теми же долговыми расписками, – так посоветовали мне чиновники из городской управы

Как Вы знаете, Дзинрокуро был человеком основательным и никогда не полагался на удачу. Но тут, видно, позавидовал киотоским ростовщикам, которые, ссужая даймё деньгами, сколотили огромные состояния, и последовал их примеру. С таким же успехом он мог бы просто выбросить свои деньги в мусорную яму. Да, чуть не забыл: помимо расписок от даймё среди его бумаг еще обнаружено долговое обязательство на тридцать каммэ от одного театра, которому брат в свое время оказывал покровительство. Видно, Дзинрокуро и сам понимал, что деньги эти пропащие, и упомянутого обязательства никому не завещал. И впрямь, о размерах состояния человека можно судить лишь после его смерти. Мне и во сне не могло привидеться, что у брата совсем нет наличных денег.

Покойный отец наш, Досай, помнится, говаривал, что горожанин может ссужать деньги только в одном‑единственном случае ‑ под залог усадьбы. Да и то в этих целях разумно использовать лишь треть имеющихся денег. Отдавать же все деньги, каким бы надежным ни был залог, ни в коем случае не следует. Так он нам втолковывал, и эти его слова я вспоминаю теперь, когда вместо денег мы остались с никому не нужными долговыми расписками.

Да, много печального в нашей переменчивой жизни, но и забавного тоже хватает. На днях мне стало известно, что вдова Дзинрокуро успела подыскать себе второго мужа, хотя со смерти брата не прошло даже ста дней, и у них уже состоялась помолвка. Что ж, подобное нередко случается на свете, но хотя бы год могла обождать, не выставляя себя на посмешище. Добро бы еще она была из тех обездоленных женщин, которые пропитания ради вынуждены работать наравне с мужем. Те и правда после смерти супруга впадают в такую нужду, что, позабыв о долге и приличии, сразу же начинают думать о новом замужестве.

Как раз в ту пору, когда вдова Дзинрокуро обнаружила перед нами свой подлый нрав, однажды мне доложили, что от нее явился посыльный, чтобы забрать принадлежащий ей сундук, – он, дескать, должен стоять в углу кладовки. Когда после смерти брата мы отправляли вещи вдовы, в суматохе не удалось проследить, все ли они учтены. ««Немедленно отдайте ему сундук, – распорядился я. – Держать в доме вещи этой женщины хотя бы лишний час и то противно». Я сразу же отправил в кладовую двух или трех служанок и велел им вынести сундук, но они не смогли даже сдвинуть его с места. Тогда за сундук взялось несколько дюжих парней, но и у них ничего не получилось. А поскольку сундук был заперт на замок да к тому же еще основательно запечатан, открыть его оказалось невозможным, и те отступились в полной растерянности, приговаривая: «Обычно в таких сундуках хранят распялки для выстиранной ткани и иголки для шитья, а сюда, поди, двадцать каменных ступ запихнули».

В это время подошел я. Гляжу – в крышке сундука есть небольшое отверстие. «Странно», – думаю, без лишних слов взламываю замок, и что же? – сундук битком набит медными монетами. Видно, не один год эта женщина их туда складывала. До чего же алчное создание! Находясь на полном содержании у мужа, она на всякий случай потихоньку припрятывала деньги, да еще в таком количестве! Именно потому, что она поступала против совести, эта ее тайная уловка обнаружилась. По моим подсчетам, в сундуке было не меньше восьмисот каммэ.

Брат наш Дзинрокуро был щедрым на руку человеком, потому и дела его стали расстраиваться. И вот, предвидя денежные затруднения, супруга его начала заблаговременно готовиться к разрыву. Какое вопиющее бессердечие! Таких женщин на свете сколько угодно, так что по нынешним временам надобно со всеми быть начеку, даже с собственной женой.

Что же до сундука, то я сказал посыльному так: поскольку, мол, во время свадьбы его несли двое слуг, пусть и на сей раз за ним явятся двое, но только покрепче, чтобы ноша была им по силам. Видно, от этих слов женщина усовестилась, во всяком случае до сих пор за сундуком так никто и не пожаловал.

Было бы славно, если бы до конца года Вы смогли к нам воротиться.

Жду Вас с нетерпением, много о чем хочется поговорить. Ну а пока жду Вашего ответного письма.

Ваш Дзинтабэй.

Провинция Ацу. 22‑го числа 4‑го месяца

Перевод и комментарии Т. И. Редько‑Добровольской

 

 

«СЛИВОВЫЙ КАЛЕНДАРЬ ЛЮБВИ»

 

Об авторе «Сливового календаря любви» («Сюнсёку умэгоёми») сохранилось не так уж много достоверных сведений. Настоящее имя его было Сасаки Садатака Тёдзиро, родился предположительно в 1790 г. в Эдо, принадлежал к купеческому званию. В юности он успел попробовать себя в качестве исполнителя устных рассказов, а в 1815 г. стал владельцем печатни «Сэйриндо».

Это была небольшая печатня, специализировавшаяся на беллетристике. В «Сэйриндо» печатали самые дешевые в производстве книги для женщин и детей: облегченные версии фантастических новелл и рассказов о самурайских подвигах, пересказы известных пьес, юмористические зарисовки нравов горожан. Издательская деятельность предполагала знакомство с ремеслом писателя, иллюстратора, книготорговца, только так можно было добиться успеха в условиях огромной конкуренции, ведь печатен в Эдо было великое множество.

Будущий писатель Тамэнага Сюнсуй (этот псевдоним он впервые употребил лишь в 1828 г., причем наряду с ним продолжал использовать и другие имена) посещал в качестве ученика дома таких популярных авторов своего времени, как Сикитэй Самба (1776‑1822) и Рютэй Танэхико (1783‑1842). После того как в 1818 г. появилась и имела успех первая книга Тамэнага Сюнсуй, он и сам обрел учеников. Всего за период с 1822 по 1829 г. Тамэнага Сюнсуй вместе с учениками создал около сорока книг, но заметного следа в истории литературы эти книги не оставили.

В 1829 г., в результате охватившего город Эдо пожара, печатня «Сэйриндо» сгорела, и Тамэнага Сюнсуй решил поправить свои дела созданием коммерчески успешного произведения. Так появился «Сливовый календарь любви». Состоящая из двадцати четырех глав, книга выходила в виде тонких тетрадок по две главы в каждой. Тетрадки назывались «маки» (свиток), и каждые три «свитка» были упакованы в красочно оформленный бумажный конверт. Всего четыре конвертачетыре части книги. Весной 1832 г. вышли первые две части «Сливового календаря», и еще две части появились через год, весной 1833 г.

Первая «книга о чувствах», написанная Тамэнага Сюнсуй, имела шумный успех, и в 1834 г., чтобы удовлетворить интерес читателей, автору пришлось писать продолжение. Книга «Сад любви на юго‑востоке» («Сюнсёку тацуми‑но соно»), как и «Сливовый календарь любви», была почти целиком написана самим Тамэнага Сюнсуй. Всего же вслед за «Сливовым календарем» Тамэнага Сюнсуй с помощью учеников создал более тридцати книг, эксплуатировавших успех бестселлера.

«Сливовый календарь любви» знаменовал появление нового литературного жанра «книг о чувствах» (ниндзёбон). Наряду с «комическими книгами» (коккэйбон), дававшими очерки нравов горожан, и разновидностью историко‑приключенческого жанра ёмихон, «книги о чувствах» мгновенно вошли в ассортимент популярной беллетристики, печатавшейся в Эдо в 30‑х гг. XIX в.

Популярность «книг о чувствах», патриархом которых называл себя Тамэнага Сюнсуй, вызвала правительственные гонения на беллетристику. В 1842 г. наиболее популярные издатели, писатели, иллюстраторы были вызваны на допрос и все понесли наказание. Были конфискованы и сожжены книги и печатные доски, наложены штрафы. Многих авторов приговорили к заключению и ножным колодкам на пятьдесят дней, но лишь Тамэнага Сюнсуй отбыл этот срок до конца, после чего наказание было назначено ему повторно. «Книги о чувствах» были запрещены, а самый знаменитый их автор, Тамэнага Сюнсуй, вскоре умер, не перенеся потрясений.

Причины гонений на литераторов были в том, что власти увидели в их произведениях угрозу моральным устоям общества. В основе официальной идеологии Японии при сегунах династии Токугава было конфуцианство в версии китайских философов эпохи Сун и прежде всего Чжу Си (1130–1200). В области морали это означало упор на безупречное выполнение каждым своего долга, в соответствии с социальной и возрастной иерархией. Долг мог вступать в противоречие с желания ми и чувствами человека (ниндзё), но в литературе допускалось воспевать лишь безупречное следование долгу, часто принуждающее героев жертвовать собственной жизнью. Тамэнага Сюнсуй эстетизировал не долг, а чувства и слабости людей, и власти не могли терпеть популярности книг, не несущих должной идейной нагрузки. Номинально же «книги о чувствах» запрещались прежде всего как эротические. Лишь к 50‑м гг. XIX в., когда умер инициатор репрессий против литераторов Мидзуно Тадакуни, последователи Тамэнага Сюнсуй смогли писать и публиковать «книги о чувствах». Вновь появилось множество переизданий «Сливового календаря любви», и этой книгой зачитывались будущие авторы японской литературы нового времени: Мори Огай, Таяма Катай, Нагай Кафу.

Первое, что бросается в глаза, стоит лишь раскрыть «Сливовый календарь любви», – это сходство с театральной пьесой. Основной массив текста состоит из реплик персонажей, а речь «от автора» представлена краткими ремарками по ходу действия, поэтическими интродукциями и авторскими отступлениями, в том числе прямыми обращениями к читателю.

В японском тексте авторские ремарки записаны мелкими иероглифами в два столбика, которые занимают такой же объем, как один столбик иероглифов обычного размера. Эта техника, наглядно разграничивающая голос автора и голоса персонажей, издавна использовалась при записи драматических произведений, а с 70‑х гг. XVIII в. ею стали пользоваться и беллетристы, писавшие о своих современниках, горожанах. Для рассказа о современности не годился классический литературный язык, окончательно сложившийся к XIII в. и в XVIII в. уже далекий от живой разговорной речи. Авторы нашли выход в том, что доверили самим персонажам говорить о себе на разговорном языке.

Сюжет «Сливового календаря любви» обрамлен устойчивым для драматических жанров своего времени мотивом похищения и последующего возвращения семейной реликвии, которое сулит герою обретение статуса главы феодального рода. Главный мужской персонаж «Сливового календаря любви», Тандзиро, будучи побочным сыном самурая, воспитывается как приемный сын владельцев чайного дома в веселом квартале. Допустив пропажу ценной чашки старинной работы, Тандзиро обязан выкупить и вернуть ее. Скрываясь от кредиторов, Тандзиро принимает материальную поддержку от влюбленной в него гейши Ёнэхати. Сама Ёнэхати обрела достаток благодаря тому, что ради Тандзиро приняла ухаживания богатого купца Тобэя, который выкупил ее из веселого квартала. Став свободной гейшей‑артисткой, Ёнэхати снимает для себя и Тандзиро дом и берет на себя заботы о возлюбленном. В финале оказывается, что купец Тобэй действовал по поручению княжеского рода, к которому принадлежит Тандзиро. Еще одна влюбленная в Тандзиро с детства женщина, его названая сестра и невеста О‑Тё, тоже хочет спасти любимого от позора. Сбежав из веселого квартала, где ее, молодую владелицу увеселительного заведения, притесняет опекун, злодей‑приказчик, О‑Тё учится мастерству сказительницы, чтобы самой зарабатывать на жизнь. В финале О‑Тё становится женой Тандзиро, причем подтверждается ее благородное происхождение. Гейша Ёнэхати признана официальной наложницей Тандзиро, оказавшегося наследником князя. Все положительные персонажи, главными из которых являются Коноито, прославленная куртизанка из веселого квартала, и родная сестра гейши Ёнэхати, парикмахерша О‑Ёси, влюбленная в купца Тобэя, также обретают счастье и благополучие, отрицательные же герои наказаны. Отрицательными героями в книге выведены те, кто жаден, жесток, лишен сострадания и не сочувствует любящим.

Таким образом, в «Сливовом календаре любви» реалистические сценки из жизни горожан нанизаны на весьма условный и полный драматических поворотов сюжет (неожиданные совпадения, встречи детей с родителями после долгих лет разлуки, покровительство тайных доброжелателей). При этом события привязаны к известным каждому эдосцу (да и жителю нынешнего Токио) адресам, названия улиц и кварталов лишь слегка изменены. Действие течет на фоне смены времен года, в гармонии с природным циклом, историческое же время не обозначено, и в повести соседствуют известные артисты XIX в., друзья автора, и самураи, жившие в XII в. Городской люд (гейши, содержатели гостиниц, завсегдатаи веселых кварталов), конечно же, принадлежит токугавскому времени, но представители властей поименованы так, как было принято до начала XVII в., до прихода к власти сёгунов династии Токугава. С одной стороны, это объясняется запретом властей на отображение в литературе современных событий, а с другой – это позволяет автору «Сливового календаря любви» облагородить и романтизировать чувства героев‑горожан, с которыми читатели легко могли себя идентифицировать.

Как одно из наиболее ярких и характерных произведений японской литературы 30‑х годов XIX в. «Сливовый календарь любви» дает представление об уровне и особенностях массовой литературной продукции своего времени, а также позволяет судить о японском аналоге жанра «любовного романа для женщин», каким он сложился в закрытой от иноземных влияний стране.

И. В. Мельникова

 

ТАМЭНАГА СЮНСУЙ

СЛИВОВЫЙ КАЛЕНДАРЬ ЛЮБВИ[376]

 

 

Свиток третий

Глава 5  

 

Есть в глубине квартала

Тупичок укромный –

Когда засыплет землю снег,

Следы гостей

Укажут путь к нему.

Впервые чье‑то имя

Услышишь здесь –

И пожелаешь вечно

Свиданье длить...

 

Не знаю, в этом самом доме

Или в другом мы оказались,

Но мы, конечно, в Фукагава.

Здесь половодье чувств

И гавань страсти,

В портовых складах вожделения запас,

А корабли нагружены любовью –

Она у гостя на борту и в лодке

Красавиц, что спешат ему навстречу.

С причалов слышно то и дело:

Пожаловал такой‑то господин!

Всегда здесь песни, праздник, гул застолья.

Но рядом, в домике у самого причала,

В тиши покоев верхних двое,

Сидят лицом к лицу,

да с невеселым видом,

Не в радость и вино...

Но почему?

 

Мужчина выглядит так, как выглядят обычно постоянные гости, богатые покровители гейш. Это господин Тобэй.

Тобэй. Ёнэхати, можно ли быть такой упрямой? Подумай не только о чувствах, но и о долге. Неужели ты можешь отказать мне? Ну хорошо, давай выпьем вина.

Он достает сакэ. Ёнэхати неохотно протягивает руку и берет рюмку. У Тобэя в руках бутылка.

Что ж, поухаживаю за тобой! (С улыбкой наливает.) Может быть, кусочек имбиря?

Палочками подает ей маринованный имбирь прямо в рот. Ёнэхати с усмешкой принимает закуску.

Ёнэхати. Теперь ваша очередь, То‑сан! (Передает ему чарку.)

Тобэй. Ну вот! Наконец‑то ты проронила хоть слово! А чего мне это стоило... Ну, налей!

Тобэй берет чарку. Ёнэхати подносит бутылочку.

Ёнэхати. Потружусь и я. (Наливает сакэ.) Хотя куда мне до вас! Имбирь на закуску я не припасла...

Тобэй. Уж очень ты остра на язык, мне это не нравится. Нельзя сказать, что я сердит по‑настоящему, но все же...

Ёнэхати. Раз так, давайте позовем еще кого‑нибудь для компании. Чтобы вы развеселились.

Тобэй. Опять ищешь лазейку, чтобы ускользнуть? Позвать‑то можно кого угодно, но все же я от тебя хотел бы услышать какой‑то ответ. Видишь, я опять возвращаюсь к прежнему разговору. Хоть и некрасиво настаивать, но...

Ёнэхати. Если я скажу «да», вам не помешают люди, сколько бы их ни явилось. А если откажу, то хоть мы и наедине...

В этот момент снизу слышится голос служанки.

Служанка. А вот и закуски! (Вносит на второй этаж большой поднос.)

Тобэй. Выпей с нами!

Служанка. Большое спасибо. А госпожа Ёнэхати какая‑то невеселая сегодня... Уж не случилось ли чего‑нибудь?

Ёнэхати. Ничего особенного. Просто луна плохо действует, я нездорова эти дни[377].

Служанка. Плохо дело. Ведь у вас это постоянно!

Тобэй. Думаю, ничего опасного. Просто это я пришел, вот наша милая Ёнэхати и захворала. Или я неловко выразился? Тогда прошу прощения.

Служанка. Спасибо за угощение, господин Тобэй.

Возвращает свою чарку и собирается уходить.

Тобэй. Может быть, выпьешь еще? Служанка. Работы много, я приду позже. (Спускается вниз.)

Тобэй. Да, гости здесь не переводятся... Служанка. Это правда.

Уже на лестнице она глазами и жестами показывает Ёнэхати, что с гостем следует держаться любезнее. Ёнэхати кивает в знак благодарности.

Ёнэхати. Ну, То‑сан, раз принесли закуску, нужно выпить. Я тоже выпью. (Достает чайную чашку.)

Тобэй. Опять за свое... Ладно, оставим этот разговор, посидим спокойно за рюмочкой. Кое‑кто, правда, собирается пить из чайной чашки, а это не сулит покоя... (Он произносит свое замечание как можно мягче.)

Ёнэхати. Так ведь нездоровилось мне: к гостям не выходила и вина в рот не брала. Да и не хотелось. Только сегодня потянуло. Налейте же!

Тобэй. Ну, изволь. (Наливает.)

Ёнэхати (с улыбкой принимает чашку). От этого недуга мне не излечиться до самой смерти. (Разом выпивает политое.) А нам, То‑сан, не нравится пить из чайных чашек?

Тобэй. Да нет, я не возражаю.

Ёнэхати. А если не возражаете, пейте. Вот, я налила.

Тобэй. Что ж, погибнуть, так в бою с вином. А ты, Енэхати, как я помню, на прежнем месте не пила столько...

Ёнэхати. Пила, не пила.

Тобэй. Ну полно, полно. Лучше ответила бы мне прямо. Как раз сегодня я настроен мирно, ни на чем не настаиваю и не выйду из равновесия, чем бы ты меня ни удостоила.

Ёнэхати. Ваши слова так великодушны... А я ничего не могу на это ответить: не могу быть неблагодарной, но и по‑другому не могу. Я веду себя своекорыстно, да. Вы знаете сами, и не стоит говорить об этом. Но давайте рассудим, взглянув на дело пристальнее, не упуская ни одной мелочи. Вспомните, ведь я доверилась госпоже Коноито, потому что она разбирается в жизни и в людях... Это именно она попросила о помощи вас, господин Тобэй. Ведь верно? На самом деле, я всей душой благодарна вам за доброту и заботу... (Голос ее срывается.) По ведь вы знаете, что есть одна причина, из‑за которой мне трудно что‑либо вам ответить! Я избегаю грубого отказа, ведь вы мой благодетель, но как же быть? Думаю, думаю, но выхода не вижу... По правде говоря, эти мысли не дают мне покоя! (Утирает слезы.)

Тобэй. Ну оставь, пожалуйста, беду накличешь! К тому же в последнее время слезы плохо на меня действуют, я уже устал от одних и тех же сцен. Постные блюда приедаются, и сегодня мне хочется жирной темпуры или сасими из мяса тунца. Жду от тебя ответа, обильно приправленного маслом и специями!

Ведь ты уже прижилась здесь, воды реки Фукагава приняли тебя в свое лоно. Даже манера говорить у тебя стала здешняя – ты изрядно преуспела. По ведь это я вытащил тебя, благодаря мне ты теперь работаешь сама на себя, не отдавая ничего хозяину. В новой своей роли ты разговариваешь со мной заносчиво. А ведь знаешь, что бывает, если неумеючи залезать в крытую лодку, на каких плавают по Фукагаве красотки со своими гостями, – непременно стукнешься об навес и расшибешь лоб.

Своей трубкой с длинным чубуком он постукивает Ёнэхати по колену. Ёнэхати отодвигается подальше.

 

Пора привыкнуть ей: богатый гость,

Вином разгорячась, язвителен бывает.

А уж настойчивость в любовных притязаньях

Мужчинам свойственна от века.

Но тот, кто хочет непременно знатоком

Прослыть в кварталах развлечений,

Усвоить должен прочно: только гейша

Вольна отвергнуть страсть или принять.

Мужчине же пристало деньги тратить,

Безумствовать и простодушно верить.

Быть может, это и зовут любовью?

 

Ёнэхати. Ах, То‑сан, не нужно говорить обо всем этом так громко! Давайте снизим тон. (Достает сямисэн и трогает струну.)

 

То не колокол зарю бьет?

Звон заслыша, к реке ворон летит.

У причала на бревна присел –

Чистит перья, чистит клюв поутру.

А неумный кошелек достает –

Ночь веселую он хочет продлить...

 

О, эти струны! Тронешь нежно, и гнев улегся...

Отмерен час прилива и отлива, и точно так же гостю здешних мест свой час знать надлежит. Не забывает же сюда прибывший пешим омыть стопы – пусть столь же непреложно он знает меру и прощанья срок. Тогда никто не назовет его мужланом иль оборотнем, спутавшим день с ночью.

 

Здесь, в покоях на втором этаже, нишу украшает узкий свиток, на котором кисть неизвестного каллиграфа вывела слова, быть может и не соответствующие духу увеселительного заведения, но весьма уместные в данном случае:

 

Язык всегда причина бед.

 

Откроешь рот –

И губы стынут.

Осенний ветер[378].

 

Глава 6  

 

«Изменчив, как бегущая вода,

Лик в зеркале...»

Так, на ходу затверживая строки,

По сторонам не глядя лишний раз,

Спешит прилежная девица

На лекцию о мастерстве чтеца.

Луне пятнадцатого дня она подобна,

Прелестный рот, как лепесток цветка,

В полоску платье перехватывает ловко

Бант шелковый –

Как раз такой, как носят

Все модницы, он «ивушкой» зовется.

Навстречу молодой красавец

Лет двадцати.

Он чем‑то растревожен

И смотрит только под ноги себе.

Нечаянно они столкнулись... Ах!

Глядят в глаза друг другу и не верят:

Да ты ли это? Неужели вы?

 

Молодой человек. Неужели О‑Тё?

Девушка. Братец, вы? Вот так встреча!

Тандзиро. И правда, удивительная встреча. Так хочется с тобой поговорить, столько нужно спросить... Здесь неудобно, кругом люди. Куда же нам зайти? (Оглядывается по сторонам.) А‑а, вон там вкусно готовят угрей! Пойдем, давненько мы с тобой не сидели за одним столом...

О‑Тё очень рада это услышать, но она краснеет от смущения и прикрывается рукавом. Наконец решившись, следует за Тандзиро в закусочную. В руках у нее большой бумажный пакет, и она с трудом проталкивается среди прохожих.

Хозяин закусочной. Заходите, заходите! Пожалуйте наверх.

Жена хозяина радушно приглашает их подняться по лестнице и распоряжается, чтобы принесли поднос с курительными принадлежностями. Комната на втором этаже, куда они попадают, окнами выходит на мост Такахаси. По мосту снуют прохожие, весенний день полон оживления.

Тандзиро. Должен признаться, что мысли о тебе все это время не давали мне покоя. Мог ли я мечтать, что мы вот так встретимся! Почему ты здесь оказалась? Что‑нибудь случилось дома?

О‑Тё. Я давно уже там не живу.

Тандзиро. Где же ты теперь? А, понимаю! Ты, очевидно, живешь недалеко и сейчас идешь на урок декламации. Ведь у тебя в руках этот мешок с алой подкладкой, разинувший рот, как ласточкин птенец. У кого же ты занимаешься?

О‑Тё. Вовсе нет, я живу не близко, в Коумэ.

Тандзиро. Из Коумэ ходишь на занятия сюда?

О‑Тё. Нет, лишь каждое шестое занятие месяца, когда его проводит госпожа Миясиба с Гиндзы, и это бывает в усадьбе неподалеку отсюда. А обычно я хожу к учительнице, которая живет в Итихаре.

Тандзиро. Вот оно что! Ну, если уж тебя учит госпожа Миясиба с Гиндзы, тогда ты будешь декламировать очень выразительно. А куда ты сегодня пойдешь после урока в Итихаре?

О‑Тё. Сегодня? Зайду на обратном пути в храм Дзёсэндзи, сестрица просила помолиться за нее.

Тандзиро. Что за сестра у тебя в Коумэ?

В это время входит служанка и наливает им чай.

Служанка. Сколько порций вам принести? Тандзиро. Три, пожалуйста. Угрей пусть поджарят средней величины.

Служанка. Сакэ будете пить?

Тандзиро. Нет, только поедим. Или ты будешь, О‑Тё?

О‑Тё. Нет‑нет. (Смущенно улыбается.)

Служанка берет ширму, стоящую возле лестничных перил, и отгораживает ею гостей, а сама спускается вниз. На лестнице громко раздаются ее шаги.

Вы ведь не знаете... Что я теперь в Коумэ, и про старшую сестрицу...

Она подробно рассказывает Тандзиро о том, как с помощью доброй Коноито сумела ускользнуть от своего притеснителя Кихэя и какой опасной оказалась для нее дорога в Канадзаву. Повествует и о своем чудесном избавлении, и о том, как О‑Ёси выручила ее и забрала потом к себе, окружив заботой и балуя, как младшую сестренку. О‑Тё по‑девичьи чувствительна, и рассказ ее сопровождается слезами, которые она не успевает утирать.

Внимающий рассказу Тандзиро тоже роняет слезы и, обнимая, привлекает к себе О‑Тё.

О‑Тё тесно к нему прижимается.

Столько пришлось мне испытать! Опасности, невзгоды, страх... Но я всегда молилась богине Бэнтэн и преподобному Нитирэну, чтобы судьба нас с вами свела. А вы обо мне даже не вспоминали...

Вносят «кабаяки» – угрей, зажаренных на вертеле.

Тандзиро. Надо есть, пока горячее! (Кладет кушанье ей на тарелку.)

О‑Тё. Давайте‑ка лучше я! (Берет его тарелку.) Тандзиро. Да, давно мы не ели вот так, вместе!

Выбирает для нее самые лучшие кусочки – те, что поближе к хвосту угря.

О‑Тё. Спасибо. (С удовольствием ест.) А вы, братец, где теперь живете? Где ваш дом?

Тандзиро. Да какой там дом! Одно название... Стыдно даже говорить.

О‑Тё. Ну пожалуйста, скажите! Скажите скорее! (Она слегка кокетничает, но у нее это получается очаровательно.)

Тандзиро. Да это просто угол, какие сдают внаем.

О‑Тё. Наверное, в Яманосюку или в Ханакавадо?

Тандзиро. Ну о чем ты говоришь! Это гейши после пожара в веселых кварталах туда переселились. А я живу совсем в другом месте, называется оно Наканого.

О‑Тё. Ой, так ведь это совсем близко от нас! Как я рада, как рада! Каждый день теперь буду вас навещать.

Тандзиро. Ну вот еще, навещать...

О‑Тё. А что?

Тандзиро. Да ничего.

О‑Тё. Вы женились?

Тандзиро. Глупости. Угол, где я теперь живу, теснее ванной в нашем старом доме.

О‑Тё. Маленькие комнатки еще уютнее! Если вы и правда живете один...

В это время вносят еще одно блюдо с «кабаяки».

Служанка. То, что вы заказывали...

Тандзиро. Нам, пожалуйста, еще одну порцию. И пусть угри будут покрупнее.

Служанка. Как изволите. (Удаляется.)

О‑Тё. А дома вам кто готовит? Ну и об остальном заботится... Кто?

Тандзиро. Одна старушка. Она снимает угол в этом же доме.

О‑Тё. Давайте я буду приходить и все делать!

Тандзиро. Что ты! Ты же к этому не привыкла... Разве ты умеешь? И потом, если девушка приходит в дом одинокого мужчины, то об этом начинают судачить. Нет, так не годится.

О‑Тё. Значит, мне нельзя приходить к вам?

Тандзиро. Ну, не то чтобы нельзя...

О‑Тё. А раз можно, тогда я завтра приду.

Тандзиро. Завтра меня весь день не будет дома.

О‑Тё. Ну и пусть. Я все равно приду, так и знайте. До чего же я рада! Ужасно хочется побывать у вас в гостях. Ждите!

Тандзиро. Смешная ты. Если тебе все равно, дома я или нет, то и мне ни к чему тебя ждать. Ешь лучше, пока не остыло.

О‑Тё. Я больше не хочу.

Тандзиро. Ты же ничего не ела. Давай‑ка еще немного, попробуй полить чайком.

О‑Тё. Братец, а вы? Вы тоже кушайте. И еще... Пожалуйста, будьте со мной поласковее, пожалейте меня!

Тандзиро. Ну конечно.

О‑Тё. Да‑а... Я столько перестрадала, а вы даже не знали об этом. Вы совсем меня забыли!

Тандзиро. Разве? Вовсе нет, не забывал ни на минуту. Однажды мне даже за тебя досталось...

О‑Тё. От кого это?

Тандзиро. Ну... (Он в некотором замешательстве.) В общем, это было во сне... Поспорил с Кихэем...

О‑Тё. Все это неправда! А вот я давно хотела кое‑что вам при встрече рассказать. Ёнэхати‑то! Помните, та, к которой вы всегда были неравнодушны? Она такое натворила!

Тандзиро ничем не выдает своих чувств.

Тандзиро. Что же она сделала?

О‑Тё. Оказывается, она встречалась с постоянным гостем ойран[379] Коноито, с господином Тобэем. Такой был шум! Пришлось ей уйти.

Хотя О‑Тё сообразительная девушка, не стоит удивляться тому, что она не разгадала истинных причин ухода Ёнэхати и того, что это было сделано ради Тандзиро. Сам же он ничем себя не выдает во время этого разговора.

Тандзиро. Ах вот в чем дело. Конечно, это не могло понравиться Коноито... А дымно здесь! Видно, они много жарят навынос. Терпеть не могу запах рыбы, поджаренной только на масле, без приправ. В этом отношении гораздо лучше наша закусочная в Санъя, правда?

О‑Тё. Да. Все дело в том, что там у них просторная кухня и нет второго этажа. Ведь дым поднимается...

Тандзиро. Ну, что, откроем окно?

Он со скрипом отодвигает ставни и, навалившись на перильца, выглядывает на улицу. Как раз в этот момент под окном проходят Ёнэхати и Умэдзи, они с гостем. Ёнэхати бросает беглый взгляд на окна второго этажа.

Ёнэхати. Тандзиро? Ты еще не собираешься домой? Мы с Умэдзи сейчас вернемся. Подождешь немного?

Тандзиро провожает взглядом направляющуюся к мосту Такахаси компанию: смеющаяся Ёнэхати, гость под хмельком... Тандзиро смущен. С места поднимается О‑Тё.

О‑Тё. Кажется, это была Ёнэхати? Тандзиро. Нет, что ты! Это не она.

На самом деле он в ужасе. Ведь Ёнэхати совсем близко, и если она вернется, будет скандал. Ему необходимо что‑нибудь придумать.

О‑Тё, может быть, нам уже пора? О‑Тё. Хорошо, пойдем. А все‑таки это была Ёнэхати! И зачем было скрывать...

Больше она ничего не говорит.

 

Слезинки катятся ручьем,

Рукав закушен,

Все тело сотрясается от муки.

Как тяжко молчаливое страданье,

Когда от горя хочется кричать!

Прическа в беспорядке, пряди,

Что выбились, к щекам прилипли,

Но милый облик даже слезы красят.

 

Тандзиро. Ну, милая, зачем ты плачешь?

О‑Тё. Я не плачу...

Тандзиро. Тебе это не идет. Давай‑ка вытрем личико! (Достает полотенце и вытирает О‑Тё глаза.)

 

Но на мужчину смотрит она

с негодованьем.

Хоть изголовьем общим

не скреплена любовь,

Он был ей с детства дорог,

она его невеста –

Как позабыть обиду?

Иль позабыть его?

 

Сердце О‑Тё разрывается от безутешных дум.

Наверное, тебе не стоит задерживаться допоздна...

О‑Тё. Конечно. Если я вам в тягость, то пора идти. (Тон ее становится отчужденным.)

Тандзиро. Я так давно не видел сестренку, а она дуется!

О‑Тё. Да нет, я больше не обижаюсь. Братец, я все‑таки завтра к вам приду!

Тандзиро. Ну тогда приходи после обеда. С утра меня не будет.

Завтра – это значит 15‑го числа. Он опасается, что Ёнэхати с утра пойдет на поклонение в храм Мёкэн‑сама, а по дороге может заглянуть к нему. Тандзиро давно уже здоров, не нуждается в самом необходимом, и все это благодаря поддержке Ёнэхати.

Вполне понятно, что теперь он встревожился.

Тандзиро (стучит по столу). Можно расплатиться?

Поскольку посетителей немного, снизу сразу же является служанка и принимает деньги.

Как раз когда Тандзиро и О‑Тё спускаются по лестнице, в закусочную быстро входит проводившая гостя Ёнэхати.

Когда гейши сидят в гостиных со своими клиентами, они имеют возможность попробовать самые изысканные кушанья. Однако, имея достаток, они предпочитают сами себя побаловать любимыми блюдами. За едой так приятно пошептаться с подругой о своих победах! Быть может, в этом и состоит счастье гейши?

Ёнэхати. Тандзиро уже ушел. Что ж, посидим вдвоем, отдохнем. Заходи, Умэдзи!

Умэдзи. Подожди минутку, я сейчас.

Ёнэхати. В туалетную? Я с тобой!

Что же будет, если они столкнутся с Тандзиро и спускающейся следом О‑Тё? Автор пока и сам не знает. Да, ветреный красавец порой попадает в такие переделки, какие обычным людям трудно даже вообразить. Здесь непременно что‑то произойдет! Если читателю приходит в голову удачный поворот сюжета, автор просит незамедлительно ему об этом сообщить.

 

Лепесток за лепестком кружится...

Соберем же их и будем дни считать

По «Календарю цветущей сливы» –

Пусть повсюду аромат разносит

Ветерок благожелательной молвы!

 

Киёмото Нобуцуга

Перевод и комментарии И. В. Мельниковой

 


Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 255; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!