Вечерние торги накануне Нового года
Из года в год люди жалуются, – дескать, торговля идет вяло и жить на свете становится все труднее. Между тем случись какому‑нибудь торговцу снизить цену товара с десяти моммэ до девяти моммэ и восьми бу, как в мгновение ока набежит толпа покупателей и в итоге товара разойдется на тысячу каммэ. Или же, скажем, приди кому‑нибудь в голову выложить за какую‑нибудь вещь вместо девяти моммэ и восьми бу целых десять моммэ, как тотчас же на прилавках появится на две тысячи каммэ такого товара. Торговцы в больших городах и впрямь ведут дело на широкую ногу. Ведь без смекалки с толком не купишь, с выгодой не продашь.
Кто говорит, будто деньги на свете перевелись, тот не видал, как живут богачи. Если и есть в этом мире что‑либо в избытке, так это деньги. Поглядите, как разбогатели люди у нас в стране за последние тридцать лет. Дома, в старину крытые соломой, нынче имеют деревянный навес. Некогда поэт воспевал лунное сияние, струящееся сквозь ветхую кровлю хижины у заставы Фува, нынче же там сплошь и рядом стоят дома, крытые черепицею да еще с белеными стенами. Внутри в нем устроена кладовая, а в саду выстроен амбар. Фусума в гостиной покрыты не золотой и не серебряной пылью, как прежде, – ибо это не во вкусе нашего века, – а тонким слоем золотой и серебряной краски, по которой нанесен рисунок тушью. Ну чем, спрашивается, не столица?
В одной старинной книге говорится, будто женщины с побережья Нада, те, что выпаривают соль, прежде не носили в волосах даже простых самшитовых гребней. Нынче же эти жительницы взморья весьма пекутся о своей наружности. Они знают, что узор из сосновых веток по подолу уже устарел и что новинкой считается узор в виде разбросанных по фону бамбуковых листьев, да еще нарисованных в верхней части кимоно, у самого плеча, иероглифов «солнце на закате». Пока жительницы предместий Киото и Осаки донашивают кимоно с мелким узором из листьев папоротника и павлонии, в деревнях женщины щеголяют в нарядах, раскрашенных по последней столичной моде. Теперь уже кимоно с иероглифами «кукушка» на плече или же платья с рисунком из пурпурных листьев и виноградных лоз по клетчатому фону кажутся устаревшими и нелепыми, но как они пленяли глаз в те времена, когда еще только входили в моду. Где бы человек ни жил, если у него есть деньги, он может позволить себе любое сумасбродство.
|
|
|
Бедность же везде безотрадна, особенно в праздники. Как ни вертись, трудно справить Новый год по всем правилам, если за душой нет ни одного медяка. Оно и правда: коли полка пуста, сколько ни шарь, ничего не сыщешь. Поэтому всякому человеку следует весь год в чем‑либо себя ограничивать. Если в день экономить на табаке хотя бы по одному медяку, за год, глядишь, наберется триста шестьдесят медяков, а за десять лет – целых три каммэ шестьсот монов. Еще можно экономить на чае, дровах, мисо, соли – и тогда последний бедняк скопит за год самое малое тридцать шесть моммэ, а за десять лет – триста шестьдесят моммэ. Ну а за три десятка лет, считая, конечно, и проценты, он сколотит целое состояние в восемь каммэ серебром, не меньше. Отсюда вывод: хозяйство следует вести с умом и экономить на всем, на каждой мелочи. А главное ‑не пить; недаром с давних пор говорят, что от каждой чарки выпитого сакэ расцветает бедность.
|
|
|
Рассказывают, как один кузнец‑бедолага сорок пять лет кряду по три раза в день бегал в винную лавку и брал себе на восемь медяков сакэ, причем наливал его в бутылку для священного вина, которое он в свое время поднес богу Инари, покровителю кузнецов. Если за день этот человек выпивал две с половиной мерки, на двадцать четыре медяка, то за сорок пять лет он влил в себя не одну сотню бочек сакэ ‑ в общем, пропил целое состояние ‑ четыре каммэ восемьсот шестьдесят моммэ серебром. Бывало, соседи примутся над ним трунить: кто, дескать, пьет, тот в нищете живет, ‑ а он им отвечает как по писаному: «Из тех, кто не выпивает, не всяк усадьбу себе наживает!» ‑ и продолжал пить в свое удовольствие.
|
|
|
В последний день минувшего года кузнец с горем пополам подготовился к новогоднему празднику, даже горку Хорай[371] украсил, и вдруг обнаружил, что денег на сакэ у него не осталось. Какое уж тут веселье! Загрустил кузнец и говорит жене:
– Сорок пять лет я пью изо дня в день, а под Новый год, вот те раз, остался без выпивки. Так мне и праздник не в радость.
Долго советовались муж с женой, как им быть. В долг взять было не у кого, в закладную лавку нести – нечего. И вдруг вспомнили про соломенную шляпу, которая спасала их от горячего летнего солнца. Выгореть она еще не успела и даже не прохудилась.
– Вот то, что нам нужно! – обрадовался кузнец. – До лета далеко, а добро потому и добро, что выручает в трудную минуту. Продам‑ка я эту шляпу, все равно ничего другого не остается.
И кузнец поспешил на вечерние торги, где ежегодно пускалось с молотка подержанное имущество. Торги как раз были в самом разгаре. Одного взгляда на собравшихся здесь было достаточно, чтобы понять: все они обременены долгами и обратиться за помощью им решительно не к кому. Хозяин торгов, жаждавший получить свои десять процентов комиссионных, отчаянно размахивал руками, выкликая цены.
|
|
|
Вещи, поступившие на торги в последний день года, свидетельствовали о горькой нужде их владельцев. Один из них, например, принес на продажу полотняное новогоднее косодэ для девочки лет двенадцати – желтовато‑зеленого цвета, с узором по подолу. Плотно подбитое ватой, на розовой подкладке и с модной отделкой на рукавах, косодэ выглядело по‑настоящему добротным и нарядным. «Кому косодэ?» – крикнул хозяин торгов. Кто‑то купил его за шесть моммэ три бу и пять ринов. Одна только подкладка наверняка обошлась его бывшему владельцу дороже.
Вслед за косодэ объявили торги на половину крохотной макрели, выловленной у берегов Танго. На нее тоже нашелся покупатель, тем более что стоила она всего два моммэ два бу и пять ринов.
А вот москитную сетку так и не продали, хотя цена на нее выросла в ходе торгов с восьми моммэ до двадцати трех моммэ и пяти бу. Кто‑то заметил:
– Нечего было эту сетку выставлять на продажу. Хозяину ее, видно, не так уж плохо живется, раз он до сих пор не отнес ее в закладную лавку и продержался до Нового года. Да он просто богач!
Это замечание было встречено дружным смехом.
Затем в руках хозяина торгов появился свиток из скрепленных между собой десяти листов вощеной бумаги с написанным на нем каллиграфическим текстом, под которым стояла подпись и печать выполнившего его мастера. Цену на него едва удалось поднять с одного до пяти бу.
– Да ведь этому свитку цены нет! – воскликнул хозяин торгов. – Взгляните, одной бумаги здесь на три моммэ, не меньше!
– Бумаги там, может, и правда на три моммэ,– отозвался кто‑то из толпы, – только вся она исписана. А кому нужны эти закорючки? За них и пять бу отдать жалко. Этот ваш каллиграф – исподних дел мастер, больше никто.
– Что это значит? – удивился хозяин.
– А то, что так писать – все равно что исподники надевать, – ответил тот же голос под хохот присутствующих.
Не успел стихнуть смех, как для продажи с особой осторожностью – товар‑то хрупкий – вынесли десять фарфоровых тарелок нанкинской работы, переложенных письмами известных куртизанок из Киото и Осаки.
«Вот это да!» – прокатилось по толпе, и все бросились их читать. Однако, как выяснилось, эти послания были написаны в последнем месяце года, и поэтому ни любовных уверений, ни пылких признаний в них не было ‑ одни только просьбы о денежном вспомоществовании: «Право же, неловко Вам докучать, однако...»
– И любовь, и вообще все в нашем мире покупается за деньги, – произнес хозяин. – Видно, владелец этих тарелок был большим кутилой, и каждое такое посланьице стоило ему не меньше серебряного тёгина. Эти выброшенные за ненадобностью письма, пожалуй, дороже самих тарелок!
Снова раздался смех.
Вслед за тарелками на торги выставили фигурку бога Фудо вместе со всякой ритуальной рухлядью: железным пестиком, блюдом для цветов, колокольчиком, посохом и алтарем для возжигания священного огня.
– Вот те раз,– воскликнул кто‑то,– даже божество не в силах вымолить себе сносного существования!
Наконец наступила очередь соломенной шляпы кузнеца. Нимало не смущаясь его присутствием, хозяин торгов крикнул:
– Вот уж кто достоин сочувствия, так это владелец этой шляпы! Наверняка он надеялся проносить ее не одно лето. Взгляните, как бережно она обернута старой бумагой. Итак, кто купит шляпу этого рачительного домовладыки?
Вначале за нее предложили всего три медяка, но в конце концов нашелся желающий заплатить четырнадцать медяков. Принимая выручку, кузнец сказал:
– Клянусь богами, я купил эту шляпу в пятом месяце за тридцать шесть медяков и надел ее всего раз – в день «косин»[372]. – Это откровенное признание немало повеселило окружающих.
Когда торги подходили к концу, некий человек купил двадцать пять вееров, которые обычно дарят в канун Нового года, а также коробку табака – всего за два моммэ и семь бу. Вернувшись домой, он открыл коробку и обнаружил на дне ее три золотые монеты. Невиданное счастье ему привалило!
Перевод и комментарии Г. И. Редько‑Добровольской
Из сборника «ВЕЧНАЯ СОКРОВИЩНИЦА ЯПОНИИ»[373]
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 226; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!