F. Звание, в особенности военное, в вопросах правоспособности. - Случаи несовместимости некоторых положений и обязательств с занимаемой лицом должностью

 

Постоянное занятие, в виде промысла, служебное положение лица, его звание оказывают и ныне, хотя в неизмеримо меньшей степени, чем в старое время, некоторое влияние на правоспособность лица. Несомненно, что эти признаки, постоянное занятие, профессия, Beraf, Berafsstande, составляли, в условиях прежнего социального быта, главную основу, на которой держалось самое различие не только профессиональных, но и сословных групп. История образования и разложения союзных форм старого времени, тесной зависимости, в которой находилась отдельная личность от определявшей ее положение социальной группы, представляет любопытнейшую сторону культурной истории европейских обществ.

От этого господства союзных форм, исповедных, сословных, профессиональных, которыми определялось все положение отдельного человека в средние века, остаются и ныне часто очень глубокие следы солидарности членов одной группы между собой и отрицательного отношения к другим группам в нравах в особенности, иногда и в праве. Мы имеем в виду здесь влияние этих моментов на положение лица собственно в гражданских правоотношениях. Не у нас только, но и на Западе в некоторых государствах еще весьма значительно обособление людей военного звания, частью в нравах, частью в правоспособности. Прусский ландрехт объявляет ничтожными заемные сделки субалтерных офицеров, совершенные ими без одобрения начальства, со свойственной прусскому военному гению бесповоротностью (см.: Ландрехт.ч. I. Тит. 11. § 684: der Glaubiger hat niemals die geringste Wiederzahlung zu hoffen, а все, что было бы уплачено, то имеет безвозвратно, zur Strafe, поступать в пользу фиска*(246).

Наше законодательство неизмеримо гуманнее поступает в этих случаях, облегчая офицерам путь к кредиту особыми мерами (см. N 107 Собр. узак. за 1890 г. Положение об офицерских заемных капиталах; ср. еще для взыскания по векселям ст. 654 Уст. торг., теперь 105 Уст. о веке, и прилож. к ней. П. 9), и с другой стороны, ограничивая для лиц, желающих посвящать себя военно-служебной профессии, право их вступать в союз супружеский особыми требованиями. Денежные ресурсы военнослужащих весьма ограничиваются существующими взглядами на обязательные для этого звания приличия. Итак, напр., офицерам и нижним чинам хотя и не воспрещено брать промысловых и купеческих свидетельств, но они не могут, состоя на действительной службе, сами управлять своими заведениями для промышленности и сами торговать, а должны брать управляющих, приказчиков, поверенных; производить торговлю крепкими напитками военнослужащим вовсе воспрещено. Натурально, военно-служебная профессия, при массе требований, которые ставит служба, и при некоторых стеснениях общей правоспособности, должна обеспечивать служащих по возможности в полной мере. Такое обеспечение крайне обременительно для государственной казны, но оно станет совершенно невыполнимым, если военнослужащие будут вправе также свободно осложнять свои семейные обязанности, как люди свободных профессий. Отсюда ряд ограничений in jure connubii для военнослужащих. Священникам воспрещено венчать их браки без разрешения подлежащего начальства. Брачное совершеннолетие для офицеров 23 года, причем для лиц, достигших этого возраста, но не имеющих 28 лет в сухопутном ведомстве и 25 в морском, разрешение вступить в брак дается не иначе, как по представлении реверса (имущественное обеспечение не ниже 250 руб. годовой доходности). Вовсе воспрещается вступление в брак нижним чинам, состоящим на действительной обязательной военной службе. Так как воспрещения эти условлены "особенностями военной службы", то военное начальство диспензирует подведомственных офицеров от их ограничений, когда находит это целесообразным, как, напр., в некоторых родах службы на окраинах и в отдаленных командах, где иначе было бы затруднительно пополнение должностей. Эти виды ограничений не влекут за собой ничтожества совершившегося брака, если нет других условий, влекущих за собой его недействительность, и все последствия их нарушения ограничиваются служебным взысканием и, конечно, устранением неудобств, проистекающих от этого для военной службы. Это суть leges minus quam perfectae, но они все-таки составляют некоторого рода ограничение in jure connubii, ибо духовные лица, без коих не может быть совершен брак, обязаны требовать от лиц, состоящих на службе военной и гражданской, письменного дозволения вступить в брак, без коего имеют отказывать в совершении обряда венчания. Это требование существует, стало быть, не для военнослужащих только, но указанные выше меры повышенного брачного совершеннолетия и материального обеспечения установлены именно для лиц военного звания (ср. Т. X. Ч. I. ст. 9 и приведенные здесь ссылки, или по Гожеву. N 626 и след. 11628 и след.; ныне следует особ, иметь в виду Уст. о воине, повин. изд. 1897 г. ст. 28). Следует прибавить, что командир, дающий разрешение на вступление в брак, обязан рассмотреть его пристойность для офицера (Собран, узакон. 1887 г. N 112). Нем. код. 1896 г. требует для военнослужащих, при вступлении их в брак, особого дозволения начальства (Art. 1315).

В массе случаев принятие на себя лицом известных обязательств исключает для этого лица возможность, без нарушения этих обязательств, вступать в другие, находящиеся в противоречии с первыми. Так, лица, вступившие в договор товарищества (societas) для извлечения выгод из какого-либо предприятия, не вправе одновременно с этим, в ущерб товариществу, эксплуатировать то же предприятие в целях личных, способных повредить достижению общей цели. Это будет долозное действие, за которое виновный в нанесении ущерба может быть привлечен к ответственности. Точно то же в случаях договора доверенности. Поверенный, обязанный, напр., принимать меры к повышению цен известного товара, не вправе, без опасности отвечать за свои действия, обязаться перед другими лицами в смысле противоположном, т.е. в смысле понижения цен. Совершенно так же невозможно принять на себя обязанность выполнения известных действий и контроля над верностью, положим, их выполнения. Во всех этих и подобных случаях несовместимости 2-х ролей с существом известного обязательства мы не говорим об ограничении гражданской правоспособности товарища, поверенного, контролера в особенности, а разумеем такое стеснение свободы действий как отрицательную сторону принятого на себя положительного обязательства. Обязался достигать общих выгод, быть солидарным с товарищами, стало быть, не вправе идти против них, и это тем более, что к сделкам этого рода никто силой не нудит и, вступая в них, лицо, несомненно, имеет все время сосчитать свои выгоды.

Если такие обязательства, основанные на доверии, требующие солидарности лица, обязавшегося с верителем, ограждения его интересов, охраны имущества, связаны с особой должностью и возлагаются на лицо в силу, допустим, его служебного положения, то это, несомненно, будет по юридической сущности свободным договорным обязательством, а отнюдь не ограничением гражданской правоспособности лица. Некоторые из наших систематиков, вслед за Мейером, к сожалению, иначе смотрят на дело. Итак, для сторожа, обязанного стеречь казенный лес от порубок, не будет стеснением его правоспособности, если и с него (надзирателя) не только взыщут за его порубку, но еще особо воспретят такие операции, где обязанность надзора за чужим добром приходит в опасный конфликт с личным интересом надзирателя. Ограничений гражданской правоспособности в таком роде можно было бы насчитать очень много. Сюда войдет не только вся система договорных обязательств, а также и обязательства, возникающие из недоговорных отношений. На самом деле это не будет ограничением правоспособности, а простой консеквенцией или независимых от специальных соглашений общих обязанностей, или особых возникающих именно из таких соглашений*(247).

Таможенные чиновники, нотариусы, браковщики, аукционисты не могут участвовать в операциях, надзор за коими или соучастие в коих в известном направлении составляют их обязанность. Акцизный чиновник не может устраивать вновь или брать в аренду заводы для выделки питей в той губернии, где состоит на службе. И это тоже будет ограничение гражданской правоспособности в силу должности? Взгляд совершенно ошибочный, ибо в таком случае и прелюбодеяние сведется к простому понятию ограничения гражданской правоспособности, установленного для лиц, вступивших в союз супружества, а не преступного действия, составляющего нарушение супружеской верности. Служащий по соляному управлению не может вести торга солью; инспектор дороги не вправе принимать на себя управление ею. Таких воспрещений масса. И несомненно, что необходимость все это напоминать особо: смотри за другими, но и сам не расхищай, все эти явления совместительств, против коих никогда нельзя досказать всех потребных оговорок, служат печальным знамением времени.

Юриспруденция не должна создавать рубрик, как будто назначенных для маскирования сути дела в этих случаях. Совмещение надзора и поднадзорной деятельности заключает в себе слишком явные признаки намерения уйти самому от надзора, которого нет основания избегать человеку добросовестному. И такое лицо, прежде чем успело воспользоваться выгодами своего положения, несомненно, теряет право на доверие, ему оказанное, должно быть устранено от дела, хотя бы и не успело воспользоваться преступным образом выгодами созданного себе положения. Требование верности долгу, частному, семейному, публичному, не есть ограничение гражданской правоспособности, а нарушение этой верности не есть возврат утраченной силой обстоятельств полноты гражданской правоспособности, а действие неправильное или преступное, долженствующее повлечь за собой более или менее тяжкие последствия для виноватого, независимо от особых клаузул ей договора, служебных инструкций, уставов и проч.

Наш Свод Законов правильно заносит многие ограничения такого рода в соответствующие уставы о службе гражданской, в уставы таможенный, торговый, врачебный. Иногда, однако, эта точка зрения остается невыдержанной. Таким образом, простая мера обеспечения надежности дипломатической службы указана в ст. 66 Т. X ч. 1 как бы особое ограничение injure connubii для дипломатов. Дипломат не должен без разрешения начальства вступать в брак с иностранкой, и вступление в такой брак обязывает жену продать принадлежащие ей в чужих краях имения. Иначе муж обязан оставить дипломатическую службу. Это устранение чисто конвенциональным образом совмещения интересов, которые могут оказаться несовместимыми... и только.

Для совершения актов на имения или капиталы, принадлежащие казначеям, их женам или детям, требуется дозволение их начальств (ст. 784 Т. X по изд. 1857 г. и 718 по изд. 1887 и 1900 гг., см. оговорки в конце статьи). Это грубая форма запрещения на имуществе частных лиц, коим предупреждается опасность несостоятельности их на случай начетов, и ничего более.

Такой же характер предупреждения опасного совмещения ролей виден в запрещении карантинным чиновникам и служителям быть душеприказчиками или легатариями по завещаниям лиц, пребывающих в их карантинном надзоре (в изд. X т.ч. 1, 57. ст. 786, в 1887 г. ссылка на Уст. врач. ст. 1211. Ирод. 1886 г.).

Ограничения в праве чиновников вступать в казенные подряды и поставки, прежде помещавшиеся в X т., ныне, в изд. 1887 г., указаны в Уставе о службе по определению от правительства (изд. 1876 г. ст. 29. П. 2-4); ограничения для купеческого сословия тех мест, где производятся казенные предприятия или торги в Общ. учрежд. губернском (изд. 1876 г. ст. 1357. П. 5), в Городов, полож. (изд. 1886 г. ст. 102), в Уст. лесном (ст. 242, примеч. по продолж. 1887 г.*(248) и в Зак. о состоян. изд. 1876 г. ст. 645 и 646, в изд. 1899 г. прилож. к ст. 582 (прим. 1), ст. 46 и 47). Вступающие в обязательства с казной лица, имеющие денежные сделки со служащими в том месте, где производится подряд, прежде совершенные, должны объявить о сем начальству до заключения договора (ст. 11 Полож. о казен. подряд, и поставк. и примеч. к ней, в особ. прил. к X т.ч. 1).

Особ, положение против "совместительств"*(249) см. в прод. Св. Зак. 1890 г. Уст. служб, прав., ст. 528 и след.; ныне в Уст. о служ. от правит, изд. 1896 г. ст. 721 и след., особ. 733 и след. (по 1-му изд. "Общ. польза", столб. 74 этого устава).

 

G. Гражданское бесчестье. - Средние века. - Незаконнорожденные. - Внебрачные дети по закону 12 марта 1891 г. - Общее положение внебрачных детей у нас сравнительно с Code civil и Имперск. уложением 1896 г. - Низкие профессии. - Случаи infamia immediata у нас и принижения правоспособности по суду. - Закон 26 июня 1889 г. о регистрации случаев видоизменения право- и дееспособности лица

 

Гражданское бесчестье. В теснейшей связи с различиями состояний и сословий, к коим принадлежит лицо, развивалось повсюду в новое время воззрение на честь, достоинство лица и на разные виды умаления чести, низведения или лишения прав состояния, которые постигают людей и влияют на их гражданскую правоспособность. Вопросы личной чести и достоинства широко обнимают собой явление социальных отношений, не ограничиваясь юридически определенной сферой. Они много живее каких-либо общеизвестных и общеобязательных норм. И при отсутствии норм юридических мы видим постоянно влияние на отдельные сферы юридических отношений тех или других взглядов на честь и достоинство лица. Эти взгляды коренятся нередко в политических, исповедных, сословных, племенных, родовых, даже семейных преданиях и нравах. Они часто не только неизвестны, но и непонятны вне круга лиц, с ними сжившихся. В этом обширном и живом применении оценка достоинства лица и его чести ни в одном законодательстве не составляет предмета позитивного нормирования. Право лишь позволяет принимать таким воззрениям более или менее определенную форму осуждения известным кругом людей отдельных поступков, всего поведения, образа жизни, характера отдельного лица. Но сила этих воззрений далеко не ограничивается случаями законом допускаемого со стороны общества осуждения.

Средние века были в особенности богаты различениями достоинства лиц по весьма разнообразным признакам. Здесь, прежде всего, видную роль играло происхождение человека в браке и вне брака, в браке равном и неравном. Чем выше ставила церковь и общественное сознание значение союза брачного, тем полнее было отрицание детей, происшедших вне этого освященного союза или в условиях особо возбраненных церковью половых связей. Несмотря на коренное изменение воззрений во французском обществе в исходе прошлого столетия, дети, рожденные от прелюбодеяния или от кровосмешения (enfants adulterins et incestueux), остаются неспособными к легитимации и по Code civil (Art. 331)*(250).

Чем теснее была в ту пору связь публичных и приватных прав, тем тяжелее были последствия этого непризнания незаконнорожденного членом союза семейного. За этим шли разнообразные лишения не только в области публичных должностей, но даже в праве состоять членом цехового союза. Вместе с разрешением этой связи juris privati с jus publicum, с падением цехового строя, положение лиц, вне брака рожденных в смысле их приватной правоспособности, сглаживается в самой значительной степени.

Чтоб составить себе понятие о том бесправном положении, которое соединяло старое русское право с внебрачным рождением, достаточно взять 280 ст. гл. X Уложения со всей энергией укоризны, которой преисполнен весь строй этой статьи: "А буде кто с кем побраняся, назовет кого выблядком, и тот, кого он назовет выблядком, учнет на него Государю бити челом безчестье, и с суда сыщется про того челобитчика допряма, что он не выблядок, и ему на том, кто его назовет выблядком, велеть по сыску доправить безчестье в двое безовсякия пощады. А будет про то челобитчика в сыску скажут, что он прямой выблядок, прижит от наложницы до законные жены, или и при законной жене, или после законной жены, и таким выблядком в безчестьях отказывать и к законным детем... не причитать и поместей и вотчин... не давать. А будет тот, кто того выблядка у наложницы прижил, на той наложнице и женится, и ему, того выблядка в законные дети не причитать-же, поместей и вотчин тому выблядку недавать, потому что он того выблядка прижил у наложницы своей беззаконно до женитвы".

Итак, в классе привилегированном положение незаконнорожденных совсем бесправное, а классы низшие, хотя бы и искали обеспечить права за таковыми, несли в старину больше тягостей, чем имели прав*(251).

С изменившимися отношениями сословий и с обособлением права публичного и частного, наше законодательство держалось в праве узаконения незаконнорожденных все еще на точке зрения Уложения и не знало иных форм легитимации, кроме сопричтения к законным детям силой особых Высочайших указов. За исключением этих случаев, где могут такому легитимированному быть присвоены все права законным детям по роду и наследству принадлежащие (Т. X. Ч. 1. ст. 1119 ист. 133 и 144), права незаконнорожденных в союзе семейственном и родственном совершенно ничтожны (Улож. о наказ. ст. 994. Т. X. Ч. 1. ст. 663 и 666). Из опасения обхода закона столь строго в деле узаконения своих незаконнорожденных законодатель в прежних условиях (до указа 12 марта 1891 г.) оговаривал недопустимость и усыновления своих незаконнорожденных. Не говоря о дворянах потомственных, которым предоставлено было усыновлять своих только законнорожденных родственников, для личных дворян особенно было оговорено запрещение усыновлять своих незаконнорожденных детей (Т. X. Ч. 1. ст. 145, по изд. 1857 г. примеч. по Прод. 1879 г. П. 2); для усыновления купцами требовалось удостоверение, что усыновляемый подкидыш (ст. 152. Там же). Лишь именно для подкидышей и не помнящих родства, притом, когда усыновитель есть мещанин или сельский обыватель, а также иностранец, усыновление допускается без особых исследований кровной связи усыновленного с усыновителем. В условиях этого порядка родителям, искавшим установить семейную связь для своих незаконнорожденных, не оставалось другого пути, кроме фальсификации подкидывания.

Под влиянием нового закона 12 марта 1891 г. положение детей внебрачных существенно изменилось в том смысле, что для них открыта, совершенно независимо от сословного вопроса, возможность стать в нормальные семейные и родственные отношения с соответствующим расширением их гражданской правоспособности в сфере этих отношений. Для такого расширения их правоспособности закон не требует ничего, кроме последующего вступления в брак их родителей или усыновления их посторонними им лицами. Весь этот коренной поворот в положении внебрачных детей коротко выражен в двух статьях, введенных ныне в состав Т. X, ч. 1, 1441 и 145.

Узаконение неприменимо лишь в тех случаях, где по тем или иным причинам (особенно для 2-х категорий внебрачного рождения, для enfants adulterins и incestueux) недопустимо вступление родителей в последующий брак. Но и для этой категории детей вполне возможно возмещение легитимации адопцией их в состав чужой семьи.

Таким образом, для внебрачных детей не существует уже ныне сплошного приниженного в семейном и родственном союзе безвыходного положения.

Но там, где фактически внебрачные дети не воспользуются льготами указа 12 марта 1891 года, легальное положение незаконнорожденных в их отношении к родителям по нашему действующему законодательству несравненно хуже, чем по действующему французскому кодексу и новому германскому гражданскому Уложению 1896 года.

Главнейшие отличия обеих этих систем от нашей заключаются в том, что по Code civil связь естественная, filiation naturelle, служит основой взаимных притязаний к наследованию между внебрачными детьми и их родителями. Не нужно ни легитимации, ни адопции для этого эффекта; достаточно простого (правда, через акт публично достоверный) признания (reconnaissance) такого дитяти, сделанного до его рождения, при жизни, даже по смерти enfant naturel, чтоб эффект наследования в имуществе отца или матери и обратно наступил для него. Размер соучастия зависит от конкуренции enfant naturel с другими лицами, связанными законным родством (С. с. Art. 757, 758, 765). Отличие в этом отношении enfant naturel от других по системе Code'а заключается в том, что la parente anturelle n'a qu'un degre (подробности см. в учении о семейном и родственном союзе).

Система имперского Уложения 1896 года значительно выше действующей французской, по крайней мере, по отношению к материнству внебрачного дитяти. Статья 1705 нем. код. говорит: "внебрачное дитя по отношению к матери и ее родственникам занимает юридическое положение дитяти, родившегося в браке" (подробности позже).

Положение незаконнорожденных детей по нашему праву, если они не узаконены или не усыновлены, в отношении семьи и родства юридически есть такое же уединенное и отвержденное, в какое французский кодекс ставит только enfants adulterins и incestueux, т.е. им не предоставлено никакого притязания к имуществу матери, эвентуально отца, кроме прав на алименты (см. выше указ. ст. Т. X. 1-я ч. и Улож. о нак.).

Вне этого круга отношений и притязаний правоспособность, именно цивильная, ничем ныне юридически не оттеняется у нас, как и на Западе, для незаконнорожденных сравнительно с законнорожденными.

Средние века знали массу профессий, которые не гармонировали с тем или другим сословным положением лица. От этого остаются ныне очень незначительные следы, если самая профессия, самый промысел не рассматривается как предосудительный и гнусный. К числу таких предосудительных профессий средние века относили профессию ростовщика, содержателя публичного дома, публичной женщины, канатного плясуна, живодера, палача (сюда же шел бродяга и цыган). По отношению к этим людям, частью к их потомству, особенно по отношению к палачу, закон смягчал нередко или вовсе отменял ответственность за нанесение им обид, не признавал их достоверными свидетелями, допускал исключение из разных союзов и проч.*(252) Несомненно, что ныне во всех случаях, где требуется от лица некоторая доля нравственного достоинства для участия в юридической деятельности, люди предосудительных профессий будут отклоняемы тем вернее, чем больше закон предоставляет свободы в оценке нравственных свойств человека суду, избирателям, надзирающим и ответственным за выбор лицам.

Прямые указания нашего закона на таких, хотя непреступных, но запятнанных, или не столько преступных, сколько запятнанных, людей не многочисленны. Объяснить себе эту скудость развития в действующем праве так называемой infamia immediata проще всего тем, что источники ее образования идут, главным образом, из той эпохи развития русского права, когда государство далеко не охотно допускало, независимо от его же видов, автономию разного рода союзов, в области коих особенно обильно образуются специфические воззрения на честь и на разные виды ее умаления, как это мы видим особенно в средневековом обществе на Западе.

Итак, хотя в крайне ограниченных пределах, но и наш закон допускает влияние на правоспособность явных и гласных пороков, суровых поступков, расточительности (по-видимому, независимо от особого признания расточителем в указанном выше порядке), несостоятельности (независимо от вопроса о вменимом банкротстве), когда все эти свойства и деяния не исследованы судом, не вменены виновным и сознаются в обществе как свойства данного человека. Впрочем, все последствия, на которые указывает наш гражданский кодекс, ограничиваются в этих случаях лишением права быть опекуном (X. 256)*(253). Недостаточно определенное понятие порочности становится легче распознаваемым и шире применимым, когда закон указывает формальный его критерий, хотя все-таки без судебного, собственно, исследования порочности. Это мы видим в ст. 246 Уст. гражд. суд., где в числе лиц, неспособных быть поверенными, названы, п. 12, исключенные (из службы по суду, или) из духовного ведомства за пороки, или же из среды обществ и дворянских собраний по приговорам тех сословий, к которым они принадлежат*(254). Здесь же видим запрещение быть поверенными для несостоятельных, которые признаны несостоятельными, хотя свойство их несостоятельности еще не определено, а также для лиц, которые, быв преданы суду по обвинению в преступлениях, влекущих за собой потерю всех или всех особенных прав и преимуществ, не оправданы судебным приговором (там же. ст. 246. П. 5 и п. 11).

Есть еще особый форум для оценки нравственных достоинств человека - это суд церкви для сферы права семейного. Двоеженец рассматривается этим судом как недостойный состоять в поруганном его легкомыслием союзе и осуждается на всегдашнее безбрачие (X. 40, 41, 42). К такому же умалению правоспособности брачной влечет расторжение брака по причине прелюбодеяния для признанного прелюбодея (так для исповедания православного, Уст. дух. консистор. 1883 г. ст. 253; иначе в других исповеданиях, где нередко брак воспрещается лишь для соучаствовавших в прелюбодеянии, одного с другим, а не с посторонними).

Отлученные от церкви по приговору духовного суда не могут быть поверенными и не допускаются к свидетельству (Уст. гр. суд. с. 246. П. 9 и 371. П. 6).

Общие положения о низведении гражданской правоспособности по силе судебных приговоров, infamia mediata, теснейшим образом связаны с действующей системой наказаний и входят в особую дисциплину. Мы ограничимся указанием связи этой системы наказаний с вопросами правоспособности. Лишение всех прав состояния соединяется для дворянина с потерей дворянского достоинства, для духовных лиц с извержением из духовного сана и звания, для городских обывателей и людей прочих состояний с утратой доброго имени и прав, каждому состоянию присвоенных (Улож. о нак. ст. 22). Наказание всегда постигает только осужденного, а не тех, кто с ним связан семейными узами, хотя бы последние не хотели воспользоваться правом разорвать с осужденным эти узы (там же. ст. 24). Старые семейные и на родстве основанные отношения прерываются или лишь эвентуально (для жены и детей), или решительно (в отношении родства, как основы наследования по закону); точно так же прекращаются и прежние права имущественные осужденного, переходя на его наследников (ст. 25-28). Но и новая их правоспособность, в положении лишенного всех прав состояния, есть крайне редуцированная. Ссыльнопоселенцам предоставляется покупать и прежде перечисления их в государственные крестьяне на свое имя земли и дома в пределах той волости, к коей они приписаны, если они беспорочно вели себя в течение 3-х лет сряду (X, прил. к ст. 708. ст. 56; по изд. 1900 г., см. ст. 779, 771 и указ. на Уст. о ссыльн., изд. 1890 г. ст. 422, 423 и след.). Они не могут, после объявления им приговора, совершать завещаний под страхом недействительности акта (Т. X. ст. 1019. П. 2).

Лишенные всех особенных прав и преимуществ ограничиваются в праве записываться в гильдию или получать свидетельства на право торговли, быть свидетелями при совершении актов, третейскими судьями, опекунами, попечителями, поверенными (Ул. о наказ. ст. 43).

Низшие степени умаления правоспособности не влекут за собой умаления семейных и имуществен. прав там, где эти права не составляют сословной привилегии (ст. 50).

Лица, подвергшиеся умалению своей правоспособности, подлежат в известных случаях приписке к податным обществам, стеснены в свободе выбора местожительства, не могут производить торговли.

Статья 55, прил. к ст. 708. X т., ч. I, по изд. 1900 г. ст. 770, запрещает вообще совершать акты об имении или о займе от имени банкротов и несостоятельных должников и лишенных всех прав состояния.

Наше законодательство до самого последнего времени не регулировало достаточным для цивильных целей образом общедоступную известность событий и обязательств, видоизменяющих гражданскую правоспособность физических лиц в разных случаях, указанных нами в этом параграфе.

Закон 26 июня 1889 г. (Собр. узакон. за этот год. N 140), под общим и не исчерпывающим содержание этого закона оглавлением "Об изменении действующих узаконений относительно обеспечения силы налагаемых на вотчинников ограничений в праве распоряжения недвижимыми имуществами", в пункте IV, сделал крайне важное нововведение в способах опубликования и удостоверения наступивших и прекратившихся случаев видоизменения право- и дееспособности физических лиц.

Вот они.

1. Опекунское установление, немедленно по получении распоряжения об учреждении опеки вследствие расточительности, безумия или сумасшествия, а также опеки или попечительства над глухонемыми или немыми, публикует в Сенатских объявлениях, по какому поводу и над кем учреждается опека или попечительство, с указанием звания или чина, имени, отчества, фамилии или прозвища сего лица. Означенная публикация производится опекунским установлением и при учреждении опеки или попечительства над совершеннолетними по особому Высочайшему повелению, с указанием в публикации года и номера Собрания узаконений и распоряжений правительства, где распубликовано это Высочайшее повеление.

2. В течение трехмесячного срока со дня опубликования настоящих правил каждое опекунское установление обязано составить алфавитный список лиц, состоящих к тому времени под указанными в предыдущей статье опекой или попечительством. Список должен содержать в себе сведения, означенные в статье 1. Эти списки припечатываются в Сенатских объявлениях, в виде особых к ним приложений.

3. В течение того же срока (ст. 2) и в том же порядке (ст. 2), присутственными местами, ведающими дела о несостоятельности, составляются списки лиц, дела о несостоятельности коих находятся еще в производстве. Списки эти также припечатываются в Сенатских объявлениях, в виде особых к ним приложений.

4. По прекращении указанных в статье 1 опеки и попечительства, а также по окончании дела о несостоятельности подлежащее установление (ст. 1-3) производит о сем публикацию в Сенатских объявлениях, с означением номера, в котором припечатано первоначальное объявление (ст. 1-3 настоящих правил; ст. 506 Уст. суд. торг., изд. 1893 г.; п. 8 прилож. III к ст. 1400 (прим.) Уст. гражд. суд. и указ. на ст. 294, 295 с разъясн. под этой статьей в § 1 по изд. Уст. гр. суд. Вл. Гордоном). В публикации об окончании дела о несостоятельности показывается, сверх того, свойство несостоятельности; в случае прекращения такого дела по мировой сделке (ст. 625 и 638 Уст. суд. торг., Св. Зак. Т. XI. Ч. 2 изд. 1893 г.), о сем означается в публикации.

5. Публикации, установленные статьями 1-4, производятся бесплатно.

6. Старшие нотариусы и установления крепостных дел прежнего устройства, а также все нотариусы обязаны вести алфавитный указатель лицам, которые объявлены несостоятельными или над которыми учреждены указанные в статье 1 опеки и попечительства, руководствуясь при этом означенными в статьях 1 и 4 публикациями. В этот указатель вносятся: 1) звание или чин, имя, отчество, фамилия или прозвище неправоспособного лица; 2) повод ограничения правоспособности; 3) наименование установления, коим произведена публикация; 4) год и номер Сенатских объявлений, где помещена публикация (ст. 1-3 настоящих правил; ст. 506 Уст. суд. торг. изд. 1893 г. П. 8, прилож. III к ст. 1400, прим. Уст. гражд. суд.), а также год и номер "Собрания узаконений и распоряжений правительства", где распубликовано Высочайшее повеление об учреждении опеки или попечительства над совершеннолетним и 5) год и номер Сенатских объявлений, где припечатана публикация о прекращении опеки или попечительства или об окончании дела о несостоятельности с указанием свойства несостоятельности (см.: Полож. о нот. ч. ст. 26. П. 6).

7. Нотариус, до вступления в отправление должности, обязан заготовить установленный статьей 6 указатель за прежнее время. Нотариус может получить из нотариального архива указатель своего предшественника, но должен сверить оный с указателем нотариального архива (там же. ст. 27, прим.).

8. Означенные в статье 6 указатели предъявляются желающим для обозрения и из оных выдаются справки всем желающим (там же. ст. 123, пр.).

 

Принадлежность к известному племени и исповеданию как основание видоизменения правоспособности лица. - Русские инородцы. - Евреи; их особые институты и правообщение с другими народностями. - Денежные обороты, обмен движимостей; ученые степени. - Еврейский вопрос в России. - Внутренняя организация еврейской общины. - Эмансипационное движение в русском законодательстве. - Черта оседлости и льготы для отдельных лиц. - Закон 3 мая 1882 г. - Частные вопросы об уравнении прав и их решения

 

Мы видели выше (см. Введение), что в отдаленные от современного правосознания эпохи принадлежность лица к племенному союзу решала для него весь вопрос не только о его правах, но и о нормах юридических, действию которых он подчиняется. Это система племенных или личных прав, которую мы находим на заре истории права у западных народов и которой обильные следы удерживаются и ныне еще у нас. Племенные группы; инородцы, как их отрицательно обозначает наш Свод, совершенно отличны от иностранцев, иноземцев, где основа разобщения с нами есть политическая. Инородцами закон наш обозначает русских же подданных, но для коих определяющие их юридический быт и их правоспособность нормы, в составе целого племени, суть особые, племенные, не общерусские. Эти инородцы, обитающие русскую территорию, группируются в законе так: 1) сибирские инородцы; 2) самоеды Архангельской губернии; 3) кочевые инородцы Ставропольской губ.; 4) калмыки, кочующие в Астраханской и Ставропольской губ.; 5) киргизы Внутренней орды; 6) инородцы областей Акмолинской, Семипалат. и друг.; 7) инородческое население Закаспийской области (Т. IX изд. 1899 г. Кн. 1. Разд. V. гл. 1); 8) евреи (там же. гл. 2). Состояние инородца есть своего рода status, но дающий для всех, вместе взятых, крайне мало общих признаков, кроме внутренней племенной связи и особых основ юридического быта для каждой группы отдельно.

Некоторые из этих племенных групп, особенно инородцы Восточной Сибири, находятся на той ступени цивилизации, которая исключает не только возможность, но и потребность общения не только в праве, но и в других областях нравственной жизни*(255). Не только на этих ступенях социального развития, но и на значительно высших, каковую представляют калмыки, не может быть речи о полном применении той системы цивильных правоотношений, которую можно назвать общей для русского государства. Экономический строй жизни, старая социальная организация открывают так еще мало простора цивильной деятельности отдельного человека, что введение разом начал общей личной правоспособности и общих институтов гражданского права, так же как и устранение старых основ быта, было бы делом чистого произвола. Поэтому наше законодательство везде указывает обязательность применения особых прав, обработанных, напр., в Своде степи, законов кочев. инородцев Восточной Сибири, также древних особых калмыцких постановлений, самоедских обычаев и прочее, в юридической практике этих племен.

Для некоторых инородцев, в особенности для киргизов и калмыков, законодательство открывает постепенно возможность постоянного и правильного общения с местным русским населением на началах общего права. Образец новых начал управления и суда мы указали выше для Туркестанского края. Обычные основы инородческого быта не нарушаются при этих нововведениях, а лишь приводятся в известность и в согласование с общими целями государственного порядка и развития гражданственности. Наиболее любопытные стороны этого быта представляют давно исчезнувшие на европейской почве союзные формы родового строя. В них нельзя различить установлений такого характера, который соответствовал бы вполне понятиям какой-либо развитой юридической системы, где отношения гражданские обособились от иных. В этих инородческих союзных формах особенно любопытны крайне развитое строение союза семейного и родового и порядок одновременного и преемственного соучастия членов союза в обладании имущественном, где было бы неправильно видеть только отступления от общих прав, а не совершенно своеобразные установления, понятные только в связи с другими чертами их быта, в особенности с малым развитием личности и расчлененных договорно-обязательственных отношений*(256).

Массы нашего инородческого населения представляют собой вместе и иноверцев, притом исповедания нехристианского. Так как на институтах нашего брачного права удерживается в очень значительной степени исповедный характер, то для православных и католиков нет с этим населением общения брачного, а для лютеран не существует jus connubii с иноверцами - язычниками (X. 85, также Уст. иностр. исповед. изд. 1896 г. ст. 328 и 329, где указаны границы безысповедного построения союза брачного по отношению к магометанам в смысле единожества).

Для тех институтов, которые не носят характера местных или племенных, а составляют право общее, каковы заем, наем личный и вещный, мы имеем указанные выше видоизменения дееспособности инородцев, составляющие некоторое подобие приниженной дееспособности малолетних, на что было указано нами выше.

Наряду с инородцами наше законодательство ставит, как было выше показано, и евреев. Вопрос о племенных институтах для евреев есть совсем особый, интерес которого не ограничивается государством русским и который вместе с этим не есть вопрос только племенной, а точно так же и главным образом исповедный. В отличие от других инородцев, населяющих Россию, основание для обособления правоспособности евреев у нас, как и повсюду, лежит вовсе не в их неумелости пользоваться с выгодой для себя общей гражданской правоспособностью. Быт еврейского племени далеко не представляет собой низшую, предшествующую в историческом смысле, стадию развития тех же социальных и экономических форм, которую в свое время прошли мы и которая есть еще длящаяся для многих русских инородцев.

Для евреев характерна совсем не эта отсталость других инородцев, а некоторая исключительность всех основ их культуры, делающая неприложимыми к их быту те измерения, коими мы определяем высокий или низкий уровень культуры у других народов. В этом быте есть черты, постоянно обособляющие евреев от других, притом от любых иных народностей. Их культурная жизнь давно уже сложилась не по типу общих донациональных племенных форм быта, которые уступают в известных условиях другим, высшим формам общения в праве. У евреев с поразительной силой сопротивления удерживаются, с одной стороны, совершенно исключительные основы их племенного быта, совсем недоступные для инородных элементов, с другой, и наряду с этой исключительностью, они широко развивают общение, правда, весьма одностороннее, со всем культурным миром, независимо от степеней культуры, от различия народностей и исповеданий. Обе стороны дела, т.е. и особое право еврейское, и история общения евреев с другими народами в сфере права, представляют чрезвычайный интерес и необъятные трудности для изучения.

Что касается именно особого права евреев, то доступ к нему возможен только при основательном познании языка, истории и в особенности религии этого народа. Едва ли возможны сомнения в том, что крайне тесная связь юридических институтов с основами верований составляет главнейшее условие относительно малой изменчивости всего народного быта евреев; с другой стороны, в этой связи права с религией лежит главнейшее условие безразлично-отрицательного отношения их к другим народам. Их закон есть для них богоданный и с ним они проходят и даль веков, царства земные к той заветной цели спасения, которая предоставлена для верующей мысли тысячелетия тому назад. Из институтов еврейского права для цивилиста важны установления союза семейного и тесно связанные с ним права интестатного наследования. Правильное разумение этих институтов едва ли, однако, доступно не посвященному во всю область специальных сведений по еврейскому праву. Некоторым пособием для ознакомления с этими институтами может для русского читателя служить сборник проф. К.И. Малышева, составляющий особое приложение к его курсу (не конченному, как и это приложение, коего мы имеем пока 1-й том).

Для институтов права общего, которое обнимает и евреев, надлежит иметь в виду следующие данные.

Современное русское законодательство в отношении к евреям не представляет собой ничего оконченного и ничего оригинального. Почти всякий закон носит характер меры временной. Это одна сторона дела. Другая его сторона в том, что русское законодательство проходит теперь по отношению к еврейскому вопросу те стадии, которые в свое время проходили народы и государства Запада.

Эта история общения с евреями представляет для цивилистики, конечно, свои светлые стороны, ибо с культурной историей евреев, несомненно, связаны успехи общения народов и разработка многих сторон современной цивильной системы. Но это одна сторона дела, притом скорее фацит сношений с ними, чем история этих сношений. Самый же процесс этого общения представляет настоящие картины ужаса. Для подтверждения нет нужды обходить всех территорий, ибо на каждой совершается приблизительно одно и то же.

Первые сведения о появлении евреев среди новых народов относятся к IV в. Уже в ту пору они видны в больших массах на Рейне. Из VI века есть уже сведения об ожесточенном гонении на них в Риме. На любой территории, где они оседают, от них требуют, чтоб они купили себе за деньги право существования от власть имеющих. Такой ценой территориальный властитель предоставляет им временную оседлость. Упорно держась всюду и во всем, начиная с самых обыденных признаков и привычек, с одежды, пищи, распределения трудов и праздничных дней, особо от местного населения, как люди совсем другого мира, как чужие для туземцев, евреи ищут, часто не разбирая средств, скопить в своих руках денежные ресурсы, ценой которых они приобретают временное покровительство сильных, вооружая вместе с тем против себя народные массы.

Преследование евреев обыкновенно ожесточается в эпохи возбуждения религиозных чувств (крестовые походы) и в годины народных бедствий (чума полов. XIV века). Все знакомые и в наше время обвинения евреев в истязании христианских младенцев для извлечения крови, необходимой будто бы для религиозных обрядов, в отравлении колодцев зарождались именно в этих условиях смущенного событиями и ожиданиями настроения народных масс.

Известно, что это возбуждение временами переходило в настоящее изуверство, когда евреев жгли массами, если они не сжигали себя сами, громко исповедуя свою веру, или навсегда изгоняли из страны, лишая их всякого покровительства закона.

Каким же правом жили евреи, пока им предоставляемо было, хотя такое прекарное, существование среди чужих им людей?

Внутри, между собой, в составе своего союза - это было еврейское правило, как система своего рода племенных или личных норм. А вне? Было ли это общее территориальное право? Отнюдь нет, ибо, начать с того, что общего права долгое время не было вовсе в средневековом обществе, а были особые права отдельных союзов, местных, сословных, исповедных и т.д.; и там, где вместе с развитием центральной власти образовывались элементы общего права для известной территории, такое право мало касалось евреев. Само римское право, несмотря на универсальный характер его институтов, в процессе рецепции получило, как мы видели, вначале, некоторую исповедную окраску, и если от короля до простого горожанина глоссаторы охотно признавали всех римскими гражданами, то это, однако, не мешало им выключать из круга граждан евреев, греков, сарацинов и проч. Какое же право сообщалось евреям? Это не была какая-либо система, а это был ряд привилегий, которые территориальный господин давал евреям как своей челяди, как данникам, как оброчной статье (servi camerae imperialis). Они получали обыкновенно за эту дань право жительствовать в отведенных для них кварталах. Иногда в этих кварталах или улицах им предоставлялось приобретать землю на праве собственности, отнюдь, однако, не выходя за эти тесные пределы, ибо в средние века землевладение носило далеко не один только характер частноправного обладания. Землевладение сельское допускалось для евреев лишь под условием обработки земли их же руками, притом без сообщения им каких-либо связанных с землевладением вотчинных или публичных прав. Для евреев пришлых ограничения удерживались и тогда, когда для издавна осевшихся эти ограничения более или менее сглаживались. Во многих немецких партикулярных законодательствах эти и подобные ограничения удерживались даже в текущем столетии.

Раньше других в Пруссии (с 1812 г.), затем в Австрии (в 60-х годах), наконец, в Германской империи право свободно приобретать земельные участки предоставлено всякому подданному независимо от исповедных различий. Явным образом обособление права частного от публичного, разложение старых союзных форм, распространение на всех подданных общих обязанностей в отношении к союзу государственному, сознавшему в эту пору свое действительное господство над каждым отдельным человеком, кто бы он ни был, широко раскрыло в области права пути общения для всех людей, без различия племени, религии, социального положения и прочее.

Время господства этого нового порядка вещей еще, однако, очень непродолжительно, чтобы дать основание заключить, в какой мере на самом деле особенности племенные и исповедные сгладятся и уступят действию этого призыва всех людей к правообщению на условиях полного равенства. Самый этот призыв составляет продукт изменений юридического сознания европейских народов. Евреи признаны, наряду с другими, к полному правообщению (это пассивная сторона дела). Но преобразуется ли и в еврейской общине правосознание в том же направлении от особого к общему (активная сторона), - это именно и покажет будущее...

Главнейший вид юридического обмена, который практиковали евреи в средние века, составлял мелкий торг и денежные обороты. В то время когда операции процентного денежного займа были запрещены каноническим и светским законом для христиан, евреям не только дозволялись эти операции, но долгое время размер дозволенного роста для займа у евреев, силой особых привилегий, был крайне высок. Лишь после XVI в. начинается уравнительное движение законодательства в этом вопросе для заемных сделок христиан и евреев, и в наше время законы о росте отменены одинаково для всех и все одинаково подлежат ответственности за ростовщические проделки, направленные на эксплуатацию нужды, неопытности, легковерия, по имперскому, напр., закону 24 мая 1880 года (о чем подробно позже, в учении об обязательствах).

Особого рода привилегия, крайне распространенная в средние века, заключалась для евреев в том, что проданные и заложенные им движимости, хотя бы они были отняты силой или украдены, не подлежали возврату по иску собственника, иначе как под условием уплаты долга или цены, за которую вещь была куплена. Одна из старейших привилегий этого рода для евреев города Шпейера, от XI в., требовала от ответчика еврея только присяжного (по еврейскому закону, juramentum secundum legem suam) показания цены вещи. Это правило, в значительно измененном виде, стало впоследствии общим для добросовестного приобретения движимостей в различных условиях (о чем позже, в системе вещн. прав), совершенно независимо от племенных и исповедных свойств заинтересованных.

К этим главнейшим пунктам различия, а затем постепенного уравнения правоспособности евреев в сфере гражданских правоотношений (о праве брачном мы не говорим, так как этот вопрос разрешается заменой исповедного брака безысповедным, о чем было говорено выше и подробнее будет указано в праве семейном), присоединился вопрос о праве евреев приобретать ученые степени, не по любым наукам*(257), а по юриспруденции в особенности. Затруднение возникало ввиду де особого свойства предметов познания для доктора обоих прав (juris utriusque d-r, т.е. juris civilis и canonici), а также докторской присяги. Натурально, весь вопрос в том, какие требования будут поставлены для доктора по каноническому праву. Если здесь нужна не наука только, а также и вера, то сами евреи, конечно, откажутся искать такой ученой степени. И, наоборот, от кого бы ни исходили заслуги чисто научного характера для области правоведения, канонического или светского, никакое ученое собрание, конечно, не откажет их признать, раз дело идет только о науке. Несомненно, что последняя точка зрения становится вместе со временем господствующей.

Вопрос о правоспособности этих инородцев в России представится нам в более простом виде, когда мы уяснили себе, хотя в некоторой степени, его перипетии на Западе.

Собственно в той части русского государства, в центре России, где выросло, стало могучим национальное русское сознание и определился существующий государственный строй, вопрос о евреях долгое время сливался с вопросом о положении инородцев и иноверцев вообще. Поэтому совершенно справедливо замечание И.Е. Андреевского в его юношеском еще труде "О правах иностранцев в России". С.-Петербург, 1854; "в древнейшее время в нашем отечестве допускались к поселению и жительству в городах лица всякой нации и вероисповедания, а потому и евреи" (с. 125). Еще к вел. кн. Владимиру приходили "жидове хозарстии" и т.д. (см. указан, книгу). Со времени Мономаха в восточной Руси евреев было мало (с. 126). Опасность исповедная, влияние еврейской пропаганды, ересь жидовствующих, устранялась, как и всякая подобного рода угроза исповедной чистоте, тем же обычным в ту пору орудием "очищения" - огнем, какое мы видим и на Западе в соответствующее время.

Не только в старой России, но и в империи "еврейский вопрос" трактуется без особых затруднений, когда этот вопрос беспокоит государство, власть светскую. Итак, еще в первой половине XVIII в. закон предписывает "жидов высылать, которые на Украине и в других городах империи российской поселились, и впредь ни под какими образы в Россию не впускать, а золота им с собой из России не вывозить и менять золотые их деньги на медные" (П. С. З. N 5063). Так в указе 1727 года. То же и позже, при Елизавете. Указы позднейшие только подробнее определяют, какие именно монеты золотые на какие медные надлежит разменивать при выезде евреев (N 8673, 8869 и мног. друг.). Речь явно идет о евреях-иностранцах, приходивших за рубеж из местностей, в ту пору еще не воссоединенных с центром. Подробные указания медных пятаков, полушек и проч., коими велено было рассчитывать приезжих за их червонцы, золотые ефимки и проч., свидетельствуют, быть может, об ухищрениях старых исполнителей закона обходить его вовсе под предлогом недостаточной определительности.

Во всеоружии власти является закон светский, когда опасность от иноверцев грозит чистоте русской церкви. Еретикам угрожает смерть (см., напр., П. С. З. N 1103)*(258). Басурманы теряют право владеть населенными (православными) имениями, если не хотят принять Св. крещения (N 2778). Мы имеем случай совращения из христианства именно в еврейство, которое подвергает и совратителя, и совращенного тяжкому наказанию. Еврей Борох совратил в иудейство капитан-лейтенанта Возницына, который и был обрезан. Жена Возницына сделала донос на мужа. Капитан-лейтенант Возницын был приговорен, вместе с Борохом, к смертной казни через сожжение. Г-жа Возницына за донос была награждена сотней душ крестьян с землей и принадлежностью (там же. N 8612, 8725).

Совершенно в ином виде представляется тот же еврейский вопрос для западной окраины России, долгое время развивавшейся особо от ее естественного центра.

До самого последнего времени судьба Литовского государства, и тем более литовских евреев, была до крайности недостаточно освещена и в польской, и в русской исторической и юридической литературе. По отношению к евреям Литвы, за исключением "Исторического исследования о правах литовско-русских евреев" Ф.И. Леонтовича, ни один из трудов предшествующих и последующих писателей не стоит, по мнению профессора С.А. Бершадского, на высоте задачи. Лишь в 1883 году появилась вполне солидная разработка этого предмета, в смысле обилия материала, до тех пор скрытого в архивах, и тщательности его изучения, в известной монографии профессора С.А. Бершадского "Литовские евреи. 1388-1569 гг.". Петербург, 1883. Мы можем пожалеть только, что работа обнимает главным образом два века (от конца XIV до XVI в., и лишь в главе первой пределы времени взяты шире). Но и этого довольно, чтобы ответить на интересующий нас вопрос.

Что же находим мы в этой двухвековой истории литовского еврейства для освещения их юридического положения в Литве?

Буквальное повторение тех же явлений, коими знаменуется история евреев в любом государстве Запада в эпоху слабого развития государственной власти, в условиях феодального режима.

Это, прежде всего, совершенно изолированное положение еврейской общины среди чуждой ее интересов местной жизни. Земские господа гарантируют посредством привилегий евреям неприкосновенность жизни, имущества, чести и все тех же промыслов, какие нормально предоставляли им земские владыки на Западе. Есть буквальные повторения тех самых льгот для еврейского торга и денежного обмена, какие известны из XI века на Западе. Конечно, и тут все эти льготные письма покупаются еврейскими общинами не одной только дорогой ценой денег, но и еще более тяжкими последствиями неуверенности положения евреев среди эксплуатируемого ими и главным образом через них, не всегда в их только пользу, низшего населения.

Мы не имеем интереса описывать на новых местах, среди других людей, все тех же знакомых из сделанного выше очерка сменяющихся явлений: то этих привилегий, то этого бесправия, которое переживали евреи в Литве, тем более что все эти картины мастерски изображены пером названного выше историка.

По-видимому, в очень мало изменившемся порядке средневекового быта "еврейский вопрос" принят русским государством в составе универсального преемства западнорусской окраины, как одна из самых трудных для разрешения проблем государственной мудрости.

Сто лет назад, говорит профессор Бершадский, литовские евреи перешли в русское подданство, сто лет существует в России "еврейский вопрос".

Это - вопрос, с одной стороны, о внутреннем строе еврейской общины. На него в разное время русское законодательство отвечало различно, сперва противодействуя кагальной организации (при Екатерине), затем, и поныне, признавая ее.

С другой стороны, вопрос о евреях, со времени присоединения западного края и частью южных окраин, есть вопрос общей гражданской правоспособности этих инородцев.

Долгое время эта сторона дела не представлялась вовсе настоятельной для разрешения, ибо не для одних евреев, а совершенно также и для коренного русского населения вопрос об общей гражданской правоспособности составлял лишь благое вожделение, казалось, не скоро еще имевшее перейти в действительность. В настоящее время общая гражданская правоспособность составляет, как было видно выше, достояние всех русских подданных, частью и иностранцев. В каком же виде представляется нам вопрос о правоспособности евреев в действующем ныне русском законодательстве?

Из многих законодательных актов последнего времени возможно заключить с полным основанием, что современное положение дел рассматривается самим законодателем как переходное, временное, т.е. имеющее силу впредь до общего пересмотра законодательства о евреях. Мы не можем прямо утверждать, что вопрос о равноправности и для евреев есть уже утвердительно решенный в принципе; но нет никаких сомнений, что мы не удаляемся от разрешения вопроса в этом смысле, а приближаемся к нему.

Чтоб ориентироваться в действующем праве надо различать:

А) ясным образом выражающееся в массе законов стремление не нарушать насильственно, по крайней мере, в общем, старых основ обособленного еврейского быта;

B) с другой стороны, вполне определенно обозначившуюся задачу законодателя выводить отдельные лица и некоторые группы из их устаревшей исповедно-племенной организации и ставить их в непосредственную, прямую связь с государством; наконец,

C) меры, направленные против расширения равноправности, так сказать, фактическим путем, в обход закона, при наличности, удерживающей еще силу старой союзной организации.

К законодательным мерам 1-й группы, А, следует отнести, прежде всего, кагальную организацию евреев, весьма развитую (о чем здесь мы не будем говорить в особенности), внутри которой закон допускает обязательные денежные сборы (коробочный), предназначаемые для общественных потребностей евреев (см. для современного положения законы о состоян. Т. IX изд. 1899 г. Прилож. к ст. 816). С этой особой общественной организацией тесно связан чисто исповедный характер институтов брачного права у евреев и отдельный порядок ведения метрических записей (Т. IX. ст. 913-921 и XI. Уст. иностр. исповед., с измен, по изд. 1896 г.). Обособленная сфера брачного права, семьи, семейных властей и обязанностей, связанных с этим отношений родственных, по наследованию, по интересам общественным, делают жизнь массы еврейского населения замкнутой и только внешним образом прикасающейся к иноплеменному и иноверческому для них обществу христиан.

Эти главные черты, определяющие положение евреев в составе русского населения, дают результаты очень тяжелые не для общины еврейской, конечно, а для отдельно взятых членов этого племенного союза. Не всегда возможно назвать правоспособность евреев приниженной, но она всегда является условленной этой связью еврея с его племенем и исповеданием; она никогда не становится вполне свободной и равной с другими в смысле общего гражданского права.

Русский еврей не может стать ныне, в теперешних условиях, вполне свободным и равноправным, в смысле общего права, иначе как разорвав навсегда связь с союзом, к которому он принадлежит, а это достигается лишь переходом в одно из христианских исповеданий. До тех пор пока эта связь не нарушена, правоспособность еврея будет составлять ту или другую степень приближения к общей гражданской правоспособности, а не всю полноту ее.

Руководящий, для определения юридического положения евреев, принцип нашего законодательства состоит в том, что евреи, русские подданные, подлежат общим законам во всех тех случаях, в коих не постановлено особых о них правил (IX. 767).

Однако для евреев, русских подданных вообще, пока не возникло особого основания для изъятия, существует так называемая черта оседлости, которой и ограничивается их право свободно выбирать себе место жительства. Эта черта оседлости определяется крайне разнообразными и разновременными положениями Устава о паспортах и беглых (Т. XIV). Здесь, прежде всего, удерживается для них свобода жительства и переселения в пределах губернии Царства Польского, в севере- и юго-западном крае, в Бессарабии и Курляндии, в Шклове (Лифляндской губ.), с некоторыми изъятиями для отдельных городов (Киев) и с особыми правилами для других городов (Николаев, Севастополь) и областей (Войско Донское)*(259).

Это одна сторона дела.

Другую сторону дела, В, составляет эмансипационное движение русского законодательства по еврейскому вопросу. В связи с этим идут попытки евреев выйти из стесненных условий правоспособности, в обход закона, сохраняя связь с еврейской общиной, против чего направлена другая серия законов С, о которой мы будем говорить здесь же.

Эмансипационное движение на Западе совершилось ныне абстрактным провозглашением равноправности гражданской для всех, независимо от различий исповедных. Таким образом, по мере того, как развивался свободный обмен интересов в области ремесел, искусств, промышленности, торговли, знаний, для населений западных территорий, государства западные уничтожали старые рамки обособленной правоспособности разных групп населения и заменили их нормами общего права. Нельзя утверждать, чтобы вместе с формальным признанием в принципе равноправности христианских и еврейских подданных, в западных государствах исчезли признаки разобщения в правосознании этих различных групп населения. Обе продолжают еще в некоторой степени обнаруживаться, и принимают по временам угрожающий характер, но при сильно развитых и хорошо дисциплинированных органах государственной власти опасность столкновений предупреждается и устраняется без большого труда.

При совершенно иных размерах задачи, в других исторических условиях, русская законодательная власть идет к цели сближения правоспособности христиан и евреев другим путем, т.е. она расширяет на евреев в той или другой степени общую правоспособность, по исследовании признаков надежности такого сближения для отдельных лиц или для отдельных групп, так сказать causa cognita, а не абстрактно, не для всех и каждого.

Опять и здесь, в этом методе действия, мы видим для еврейского населения то же, что можно наблюдать в истории русского права для других государственных состояний. И для других состояний повышение гражданской правоспособности развивалось сперва для отдельных лиц и групп, а затем было расширено на целые классы лиц.

Этот метод применяется в одинаковой мере к евреям иностранным, идущим в Россию с западной и восточной границы, и к евреям - русским подданным.

Евреям-иностранцам, не допускаемым вообще к вступлению в русское подданство (положение Комит. министр. 29 июля 1824 г.), предоставляется право пребывания, на более или менее льготных условиях, в России наравне с другими иностранцами, лишь по особому каждый раз усмотрению. В черте оседлости евреи-иностранцы допускаются лишь в ряде указанных законом специальных случаев (раввины, медики, учредители фабрик, мастера; последние с опущением присяги на подданство через 5 лет пребывания. См. Уст. о пасп. ст. 289, 290 и след.; для евреев, приходящих с востока, см. там же. ст. 12. П. VI). Евреям-подданным дозволено селиться вне черты оседлости:

a) если они принадлежат, в продолжении указанных законом сроков, к купечеству 1-й гильдии и не опорочены судом, причем им предоставляется иметь прислугу и приказчиков, тоже не опороченных судом, в определенном числе;

b) этими же льготами пользуются, в той или другой мере, кончившие курс высших учебн. заведений, учащиеся фармацевты, фельдшера, бабки, также практиканты по этим отраслям медицины, магистры и доктора разных университетских факультетов (там же. ст. 12. П. I и II) подробности опускаем.

Временное пребывание дозволяется вне черты оседлости на очень различных основаниях и обыкновенно на короткие сроки или для достижения известной цели (обучение), или для упражнения мастерства, указанных в законе промыслов, с отдельными многочисленными руководящими правилами для столицы, для других городов, для времени ярмарок и проч. (там же. ст. 157 и след.)*(260).

Наряду с этими расширяющимися рамками общения в законодательстве, особенно с начала 60-х годов, ясно обнаруживается стремление расширить пределы общей гражданской правоспособности на евреев без всяких особых условий и исследований в каждом отдельном случае. В составе действующего Свода мы имеем статьи 779 и 780, каждую с двумя примечан., Т. IX, которые дозволяют евреям, в черте общей их оседлости, равно как и везде, где дозволено им постоянное пребывание, приобретать недвижимую собственность всякого рода, кроме имений населенных. Этот в высшей степени важный успех русского законодательства в направлении к равноправности был, очевидно, компрометирован какими-то обстоятельствами, которые нам трудно разъяснить, и мы видим в последующих законодательных актах обратный ход, правда, не во всем объеме действия льготного закона, но все же в значительных его пределах. Закон 3 мая 1882 года, в виде временной меры, до общего пересмотра, в установленном порядке, законов о евреях, воспрещает евреям впредь вновь селиться вне городов и местечек, с допущением в сем отношении исключения только относительно существовавших до 1882 года еврейских колоний, занимающихся земледелием. Этим же законом приостановлено временно совершение купчих крепостей и закладных на имя евреев, засвидетельствование арендных договоров на недвижимые имущества; доверенностей на управление и распоряжение таковыми (Т. IX, там же). Закон этот имеет применение лишь в губерниях постоянной оседлости евреев*(261). Натурально закону этому обратной силы не присвоено, и успевшее образоваться еврейское землевладение не устраняется, так что евреев нельзя назвать неправоспособными владеть недвижимостями в этих краях, и сила закона направлена лишь против дальнейшего расширения наличного еврейского землевладения посредством указанных в положении 3 мая способов (там же, см. еще ст. 781 и следующ.).

Крайне важен для правообщения вопрос о черте оседлости и о землевладении, о свободе обмена и приобретении недвижимостей вообще. Но рядом с этим высокую степень важности имеет для этой же цели право брачное и договорное вообще.

На вопросах брачного права и семейного союза вообще испытуется очень тяжело метод повышения правоспособности индивидуальной, для каждого особо, causa cognita, какой следует наш законодатель. Брак есть у нас, и не для одних евреев, институт не чисто цивильный, а цивильно религиозный. Таким образом, недопущение евреев к браку с христианами и обратно не составляет для той или другой стороны редукции ее прав, а есть последствие характера института и у тех и у других. Но, затем, возможно, что семья, уже образовавшаяся, подвергается влияниям разных исповеданий. Для этих случаев наш закон определяет, что последующее обращение одного из супругов в православие не ведет к расторжению брака ipso jure, а лишь эвентуально, если того потребует другой супруг (X. Ч. 1. ст. 81). Итак, брак продолжается между евреем и православным.

Но сообщает ли свободный от ограничения чертой оседлости супруг это право другому подобно тому, как супруг высшего состояния сообщает право состояния другой стороне, если она по состоянию ниже, или, по крайней мере, не отнимает прав высшего состояния? На сей раз эта аналогия не имеет места. Супруг православный не будет определять своей повышенной правоспособностью умаленную правоспособность другого. Даже прямо наоборот. Законодатель, опасаясь, по-видимому, таких браков, как средства найти новый путь к нарушению черты оседлости, стало быть, действия in fraudem legis, определяет, что ни муж, ни жена, вследствие такого брака, не приобретают права выбора постоянного жительства вне черты оседлости. Таким образом, и на новокрещенного христианина, если его прежний брак с евреем не расторгнут, распространяется, ввиду ст. 103 Т. X, ч. I., закон о черте оседлости (ст. 81, там же in fine).

Для регулирования положения детей в браках, коих исповедная природа изменяется переходом родителей в христианство, закон установляет: а) на случай принятия обоими супругами Св. крещения, совершение сего таинства и над малолетними детьми их, не имеющими более семи лет от роду; b) если же принимает христианство один отец и одна мать, то в 1-м случае крещению подвергаются сыновья, в последнем дочери (IX. 777).

Любопытен вопрос об усыновлении. Если евреи имеют все права русских граждан, то, натурально, они могут и усыновлять, опять, однако, только для той цели, какая дается усыновлением; а посему усыновление евреем имеет место только в отношении к единоверцам, и при этом, по разъяснению Правительствующего Сената, усыновление евреями, пользующимися свободой местожительства, действительно только по отношению к тем единоверцам, которые сами имеют право проживать повсюду в империи (Т. IX. ст. 769, 772).

Закон 12 марта 1891 года о детях узаконенных и усыновленных рассчитан, что касается узаконений, только на христианских подданных империи и к евреям и иноверцам вообще не имеет применения (ср. разд. III); что касается усыновлений, то усыновление лиц христианского исповедания нехристианами и сих последних лицами христианского исповедания воспрещается (Разд. IV. П. 4), а также лицам раскольничьих и иных сект запрещено усыновлять православных (там же, прим.). Совершенно так, как по вопросу о действии перехода одного из супругов-евреев в христианство на права другого селиться вне черты оседлости возникли сомнения, которые разрешены были не в пользу освобождения от черты оседлости, также и по вопросу об усыновлении в практике возникали сомнения о сообщении усыновителем-евреем, имеющим свободу выбора места жительства, этого права усыновленному еврею, для которого обязательна черта оседлости. На этот вопрос мы находим ответ в Собрании узаконений за 1889 г. N 298, и этот ответ отрицательный.

В связи с довольно тесным прикосновением вопросов права и интересов исповедных в старом нашем законодательстве находилось воспрещение христианам вступать с евреями в договор найма для постоянных домашних услуг, очевидно, в целях предотвращения соблазна близкого общения с иноверцами. Женщины-христианки, нанимаемые евреями-хозяевами для приготовления пищи и белья служителям из христиан, также для фабричных работ, должны были иметь отдельные помещения. Существовали также некоторые ограничения для найма мастером подмастерьев из христиан (ст. 2209-2211 стар. изд. X т., ч. I; Уст. о пред. и прес. преступл. установляет подобные меры и для некоторых сектантов, а скопцам воспрещено принимать к себе в семью чужих детей под каким бы то ни было видом). Высочайшее повеление 28 апреля 1887 года отменило стеснительные для найма евреями христиан меры, свидетельствовавшие скорее о слабости органов юстиции, чем о действительных опасностях для интересов христианского исповедания, и заменило их простым воспрещением нанимателю-еврею препятствовать нанятым христианам чествовать праздники и выполнять религиозные обязанности, под страхом денежного взыскания, по приговору мирового судьи, не свыше 50 рублей (Уст. о наказ., налаг. мир. суд. ст. 42, а также Т. XIV Уст. о пред. и прес. преступ. ст. 88; Уст. о промышл. ст. 364, 382 и друг.). Вопрос о силе договора поставлен врозь от вопроса о преступных действиях, право гражданское от полицейского и уголовного закона, и с этим вместе тотчас явилась возможность отменить стеснительную старую меру предупреждения - пресечения преступлений и расширить действие общей нормы договорного права на круг лиц, не связанных ни племенем, ни исповеданием.

После этой важной нормы, идущей путем расширения правоспособности на всех граждан, надлежит отметить другую меру последнего времени, хотя и не прямо из области права частного, направленную, "впредь до издания особого по сему предмету закона", против допущения лиц нехристианских исповеданий в число частных поверенных при уездных съездах, иначе как с разрешения министров внутренних дел и юстиции по представлениям председателей съездов (Собр. узак. за 1890 г. N 398). Для принятия в число присяжных и частных поверенных вообще подлежащими судебными установлениями и советом присяжных поверенных - нехристиан требуется, тоже до издания особого закона по этому предмету, представление председателей судов и советов прис. повер. министру юстиции, от разрешения коего и зависит вступление нехристианина в состав поверенных (Собр. узак. 1890 г. N 127 и 1031, ныне Общ. учр. суд. уст. 1892 г. ст. 380, прим. и 407, прим.).

Мы этим заключаем наше обозрение условий, видоизменяющих гражданскую правоспособность отдельных лиц. Несомненно, многие детали остаются в стороне и подлежат изучению в ближайших практических целях по подлинным источникам.

 

Имя и местожительство лица. - Неодинаковый юридический смысл принадлежности лицу имени. - Метода именного обозначения лиц в Риме и в новое время. - Наши легальные нормы. - Двоякое значение имени. - Преобладание полицейского или юридического момента. - Иск

 

Во всех перипетиях того движения, которое мы называем цивильным обменом, во всех актах этой драмы лицо, каким бы оно ни было, отдельным ли правоспособным человеком, или союзом лиц и установлением, фигурирует ныне нормально с особым, связанным так или иначе с его индивидуальностью именем, прозванием, фирмой. Господствующий тип конкретного гражданского правоотношения в современном быту есть именной. Не только в вопросах правоотношений семейных, кто отец, сын, супруг, наследственных, от кого идет, кому поступает наследственная масса, но и в обыденных сделках найма, купли, особенно недвижимостей, займа, залога, лица, вступающие в гражданскую сделку, должны быть поименно известными. Явления безыменного обмена, при помощи предъявительных бумаг, билетов, марок, если и исключают известность именную соучастников, то только до той минуты, пока операция совершается бесспорно. При первой потребности в содействии суда необходимость именной известности сторон, их местожительства выступает в их безыменных операциях тотчас же на первый план, как и в именных сделках и правоотношениях.

Однако учение об имени лица как существенном элементе его известности и осуществимости правоотношений и притязаний гражданских до последнего времени недостаточно обращало на себя внимание цивилистов и остается еще, особенно у нас, крайне мало разработанным в деталях, важных особенно для лиц и правоотношений гражданского типа.

Какой юридический смысл имеет имя лица для его правосостояния, для его дееспособности в гражданском обмене? Составляет ли имя простой признак человека, как и всякая другая примета, отличающая его от других? Есть ли это только средство для цели отличия одного от другого, или имя, индивидуальное определение лица, физического и юридического, условным способом именного его обозначения составляет непременный элемент гражданской личности, без которого самое существование личности, ее особенность, ее цивильные функции или совершенно невозможны, или крайне затруднены? Наконец, не составляет ли этот непременный элемент известности лица и его цивильных функций его права! И если так, то какая природа и какое содержание этого права? Составляет ли притязание лица на имя, коим его обозначают в гражданском быту, его гражданское право, которое он может защищать такими же юридическими средствами, какими он защищает другие свои права, свою честь, личную неприкосновенность, имущество, или это право иной формации, иного юридического состава? Каким методом мы обособляем одно лицо от другого, присваивая ему имя? Одинаковы ли приемы такого обособления для отдельных людей и для союзов, для граждански правоспособных установлений?

Очевидно, весь этот ряд вопросов относится к любым категориям лиц, и нам придется не раз, в различной связи, касаться этого вопроса. Но так как и в составе союзов и независимо от этого правоспособный человек одинаково отличается от других в современном гражданском быту именным его обозначением, то мы рассмотрим вперед вопрос о гражданском имени, принадлежащем отдельным людям.

С обладанием известным именем для лица может соединяться более или менее непосредственный интерес имущественный, иногда прямо денежный. Мы наблюдаем это свойство известного имени как ресурса обогащения, как экономического достояния в особенности в вопросах торговли и промышленности. Связанное с известным изобретением или с известной отраслью торговли, промышленности, имя может представлять собой настоящее богатство для его обладателя. Им условливается успех промышленного предприятия, оно обеспечивает своему обладателю обширную клиентеллу*(262). То же может давать одно имя литератору, композитору, исполнителю сценическому, музыкальному. Задача ограждения имущественного интереса, который связан с обладанием или пользованием именем в этом смысле промышленной, торговой, артистической ценности или экономического блага составляет в праве специально разработанную область институтов права авторского, торгового, промышленного. В этом специфическом применении имя автора, творца, предпринимателя, торговца, артиста не связано прямо с тем учением, которое мы имеем здесь рассмотреть и где имя составляет принадлежность лица не только в связи, но и совершенно независимо от специфических интересов того или другого рода для его носителя.

Задачу изучения нашего составляет имя как средство индивидуального обозначения лица, когда лицо является в любой роли, активной или пассивной, в общем обмене гражданских правоотношений, начиная с его рождения, через все перипетии этого обмена, до прекращения его цивильной личности.

В способе обозначать индивидуума для этой цели мы видим разные методы. Известность лица может быть достигаема через присвоение ему чисто индивидуального имени, прозвища, на которое отзывается именно это лицо. Этот способ, однако, уже в латинской практике не удовлетворял потребностям обозначения лица именно в обмене цивильном. Уже в Риме для этой цели издавна служили более сложные методы именного обозначения лиц указанием прозвища всей группы лиц (семьи, рода), к которой принадлежит данный субъект, - это nomen gentilitium, вместе с этим особого обозначения именно этого, данного члена группы, рrаеnomen. К этим двум обозначениям, из коих нередко уже указание одного признака семейного имени или фамилии было достаточно, чтоб выделить и характеризовать в общем цивильном смысле данного человека, у мужчин, для избежания смешения одного с другим, присоединялось еще третье - cognomen лица. Этим способом выделялась ветвь известного рода или семьи, которую нередко надлежало обособить преимущественно в родах знатных людей, которые продолжительное время и в большой группе лиц пользовались общим родовым именем. В простом классе ограничивались двумя обозначениями, которые показаны выше.

В новое время можно повсюду встретить признаки той же смены методов обозначения лица именем, то индивидуальным, особым для каждого прозвищем, то двойственным, из коих одно имя составляет принадлежность группы лиц, другое известного индивидуума этой группы.

Вместе с обособлением и развитием гражданских правоотношений и гражданского обмена, в интересах его постоянства и известности, право лица именовать себя так или иначе, свободно признавать своей принадлежностью то или другое имя, уступает соображениям объективным, требованиям порядка, необходимости. С этим вместе, сохраняя по отношению к имени, к выбору его известную свободу, лицо, раз сделав такой выбор, теряет право менять свое имя по усмотрению и не только пользуется этим именем, когда это отвечает его интересам, но не в праве ни присваивать себе чужого имени, ни скрывать свое имя, когда известность его необходима в интересах его противника, рискуя иначе поставить себя или в положение еще более тяжелое, чем при объявлении своего имени, или прямо подвергнуть себя ответственности с характером карательным.

Вот в этих пределах сочетания элемента свободы и порядка проходит в различных землях Запада исторический постоянный процесс юридической обработки именного обозначения лица.

Долгое время во Франции эти сочетания своего, личного имени (латинское praenomen, даваемое при крещении обыкновенно новорожденному, но иногда и взрослому, при его переходе из одного исповедания в другое) и наименования группы, к которой принадлежит лицо (это семейное достояние, nom de famille, обыкновенно наследственное в известной группе лиц), определялись обычаями и носили часто на себе все черты своего локального, профессионального происхождения. Для знати это имя осложнялось еще присоединением наименования его сеньории, его вотчины.

В половине 16-го века, очевидно, в пору обособившегося и расширившегося гражданского обмена, положительный закон, ordonnance Henri II (1555 г., дан в Amboise) обязательность употребления неизменного имени (fixite du nom) была санкционирована угрозой штрафа в 1000 ливров и наказания за подлог.

Ученая обработка вопроса видна у французов тоже весьма рано уже во второй половине XVI в.*(263)

С этими элементами строения имени для гражданских целей Франция пришла к современному положению дела, которого мы здесь не будем рассматривать отдельно для этой страны, ибо те же основы этой практики, которые определились во Франции, видны и в нашей действующей системе, с незначительными уклонениями в подробностях.

Натурально, в тех кругах, где личность отдельного человека еще слабо выделилась из союзного быта, где личный гражданский обмен мало развит, там и ныне господствуют обычные нормы и применение легальных требований встречается главным образом в случаях преступных покушений к обманам или подлогам.

В разных немецких территориях прямое вмешательство легального авторитета в эту область частного права с угрозой наказаний и денежных штрафов, особенно в Пруссии, мы находим лишь в истекшем столетии. Но и в теперешней практике общие легальные нормы далеко еще не вытеснили обычных локальных способов пользоваться теми или другими именами. Таким образом, в некоторых частях рейнских провинций замужние женщины продолжают именоваться девичьими фамилиями*(264); в Вестфалии к имени приобретателя имения присоединяют название приобретенного имения, независимо от норм легальных*(265).

Чрезвычайно, натурально, для юридической конструкции этого явления существенно, насколько лицо в своей гражданской жизни обязано держаться раз принятого им личного именования и насколько оно в этом отношении свободно.

Немецкая цивилистическая литература*(266) этого вопроса и практика немецких судов допускает, без вредных для силы акта последствий, собственноручное подписание не только частного документа, но и нотариального постоянно употребительным для этого лица именем, хотя бы это было свободно выбранное или вымышленное имя, совсем не подлинное для него, его псевдоним*(267). Немецкий новый кодекс допускает это, натурально, не в целях обмана, не только в частных, но и в нотариальных актах (код. 1896 г. ст. 126). Даже завещание собственноручно подписанное может носить не подлинное имя завещателя, а то, которое он обычно употребляет в деловых своих подписях*(268).

Только там, где юридическая сделка имеет публично-достоверный характер и совершается с соучастием публичного органа (напр. занесение в вотчинную книгу), требуется употребление обязательного для лица, а не свободно им употребляемого в жизни имени. Нельзя, натурально, искать или отвечать на суде, прикрываясь псевдонимом.

Итак, тут, в сфере гражданского права, в употреблении имени легко различить два течения, одно свободное, отражающее как бы старое обычное право, и другое, стесняющее эту свободу, фиксированное силой закона. Но это стеснение для чисто частных операций ограничено довольно узкими пределами в общежитии.

Употребление псевдонима не мешает реквизиту постоянства и известности именного обозначения лица (fixite).

Но, натурально, не здесь центр тяжести рассматриваемого учения. В дальнейшем мы остановимся на юридических нормах, практикуемых современными законодательствами, особенно у нас, в применении именно к обязательному именному обозначению лица.

Для этой цели служит один раз навсегда избранное лицом, упражняющим отцовскую власть по отношению к новорожденному, имя, praenomen, с которым данное лицо, в отличие от других членов той же семьи, начинает и с которым оно оканчивает свое особое в гражданском быту личное существование. Не всегда именно родной отец дает это наименование, ибо есть случаи, где родной отец или уже не существует, или неизвестен. Для внебрачных детей это будет мать, крестный отец, officier de l'etat civil, духовное лицо, выполняющее требу. Этот в ближайший момент к рождению образующийся признак отдельного гражданского существования человека обыкновенно остается неизменным на всю жизнь. Если praenomen меняется, то разве при перемене исповедания, если в обряде наименования исповедный момент имел определяющее значение. Итак, записанное в метрике раввином при обрезании младенца мужского пола или при наречении младенца женского пола имя (Т. IX. ст. 913, 770, 771) будет при переходе этого лица в христианское исповедание заменено именем, которое ему дадут при крещении (772, 777, Уст. ин. исп., прил. к ст. 7, ст. 6).

Наиболее общий способ обозначения лица именем, для громадного большинства христианского населения империи, связан с таинством крещения, обязательно совершаемым над новорожденным в краткий после рождения срок, согласно правилам исповедания, с занесением крестного имени, со времени введения метрик, в узаконенную формуляром графу первой части метрических книг*(269).

Этот общий и весьма существенный момент обособления лица через присвоение ему имени представляет собой в теперешнем порядке нормально достаточную неподвижность (fixite), чтобы служить средством для поименной индивидуализации*(270) всего состава населения.

Но этот момент, взятый отдельно, совершенно недостаточен, для той цели, которой должно служить обозначение лица именем. Это обозначение лица его именем достигает только тогда цели, когда оно поставлено в связь с именем отца, от коего происходит данное лицо, и отличительным для этой семьи общим для всех ее членов семейным наименованием, фамилией или прозвищем.

Наши метрические записи для обозначения родившихся в браке младенцев предполагают известность имени отца (и матери) и его фамилии (см. формуляр в прилож. к ст. 861 Т. IX).

Если по отношению к личному имени младенца нельзя говорить о праве его быть названным тем или другим именем (по святцам, или как во Франции и в Германии, по усмотрению отца)*(271), ибо одним этим обозначением он ничего не приобретает и ничего не теряет в гражданском смысле*(272), то для обозначения связи лица с известным отцом и с известной семьей лицо может иметь действительно притязание, которого нельзя произвольно у него оспаривать*(273).

Однако обозначение лица не только его личным именем, но рядом с этим отчеством и фамилией не ограничивается теми случаями, где данное лицо может иметь притязание на связь с известным отцом и известной семьей. Эти три именных признака рассматриваются как необходимые и вне сферы цивильных интересов лица; и там, где их не дано силой вещей (рождение внебрачное или дитя есть подкидыш), закон требует их не в цивильных интересах их носителя, а в целях точного и удобного способа индивидуализировать данное лицо, отличить его от других (см., напр., Т. X. Ч. I. ст. 140 и примеч.).

Итак, сочетание трех указанных признаков может служить выражением определенного status, семейного, сословного и проч. положения лица и быть неразрывно связано с чисто цивильными притязаниями индивидуума; но оно может для отдельного человека служить исключительно средством его индивидуального, отличительного от других людей именования, совершенно так, как служит псевдоним, свободно избранный человеком для постоянного пользования, или как условное наименование союза, предприятия, анонимного товарищества.

В первом случае в юридическом строении гражданского имени лица элементом практически преобладающим будет цивильный, могущий стать предметом спора, предъявленного носителю известного имени со стороны заинтересованного, который не допускает ни признаков принадлежности данного лица к такому-то союзу семейному, родственному, ни вытекающих из этой принадлежности консеквенций. Во втором, наоборот, преобладающий момент конструкции будет не этот субъективный интерес, не это личное притязание носить это, а не иное имя, а общая необходимость, социальная цель различения одного человека от другого.

Итак, одного общего принципа для определения юридической природы имени нельзя найти в различных случаях его применения. С присвоением лицу достаточно индивидуализирующих его именных признаков, имени, отчества, фамилии, будет, в известных условиях, нераздельно соединяться его личный цивильный интерес. Это цивильно-политический институт с преобладанием цивильного элемента. Здесь раз принадлежащий лицу его status, особенно status familiae, остается его достоянием навсегда.

В другом случае общая основа есть тоже цивильно-полицейская, но с несомненным преобладанием в именном обозначении лица последнего, не субъективного для носителя, а объективного, для общего правопорядка, момента.

Если в первом случае status лица, связанный с признаками, выраженными в его имени, есть обыкновенно неизменный, то во втором, наоборот, он очень легко может подлежать изменению. Семейный status внебрачнорожденного может, вместо его индивидуального обозначения в целях главным образом полицейских, подняться, улучшиться, исправиться и начать функционировать не для легчайшего только ведения и различения данного субъекта от других, как в союзах и установлениях, как в псевдонимах, прозвищах, даже в кличках, а в его гражданских интересах, в целях подъема его гражданского состояния.

Последнее может иметь место, когда внебрачнорожденный узаконяется или одиноко поставленный, сирый, бедный усыновляется, вводится в постоянное общение семьи, приобщается к кругу лиц, граждански более или менее солидарных друг с другом.

Счастливое сочетание условий, где незаконнорожденный, подкидыш, не помнящий родства достигает этой цели его наименования крестным именем, не вымышленным, а подлинным отчеством, не произвольной фамилией, встречаются, несомненно, после закона 12 марта 1891 года много чаще, чем это было ранее. Но там, где этого сочетания не наступит и где закон все же требует такого полного обозначения лица не только именем, но отчеством и фамилией и приписки к сословию до совершеннолетия без всякой при этом личной цели, для одного лишь счета*(274), в таком исключительно полицейском смысле процедуры есть некоторое внутреннее противоречие, которое не может не давать себя чувствовать.

Наша действующая система отличается в этом отношении крайне невыгодно от западных, от французской и особенно от современной немецкой. Мы выше видели в учении об ограничении правоспособности незаконнорожденных, что закон французский допускает связь незаконнорожденного с матерью и известное притязание к ее наследству. Немецкий кодекс идет еще далее, расширяя эту связь и на родню со стороны матери. Таким образом, людей, носящих до совершеннолетия все признаки личности, человеческое имя и проч. "для одного лишь счета", несомненно, окажется в этих землях меньше, чем у нас.

При свойственном современной эпохе развитом сознании личности нельзя, без внутреннего противоречия, предъявлять человеку требования носить внешние признаки личного существования исключительно ради порядка. Западные кодексы, насколько возможно, мало разрывают связь этих требований с интересом самого субъекта носить определенное гражданское имя. Наш закон несравненно исключительнее и строже преследует одну идею порядка и в этом отношении, как и в некоторых других. Это объясняется тем, что источники западных кодексов несравненно обильнее наших. Там наряду с правосознанием легальным шло свободное развитие обычного и естественного правосознания. Дети не знают отца, ибо родились вне брака, а отчество легко и удобно распознается лишь в строении семьи легальной. Материнство ясно без всяких легальных презумпций, по признакам естественной связи. Его признание все шире развивается там, где правосознание не исчерпывается одним легальным источником. Так дело стоит в указанных западных кодексах. Иначе у нас, где все еще с отсутствием закона связано и отсутствие права, без всякой поправки или восполнения из других источников правосознания. Отсюда для связи законной все законные консеквенции; для незаконных не просто консеквенции только внезаконные, но черпаемые из других источников права, а прямое бесправие. Таково было, таковым и поднесь остается положение незаконнорожденных, не узаконенных, не усыновленных. За ними не числится, пока они станут на свои ноги, собственно никакого status, они sine caput, их положение разве на волос отлично от рабского, ибо все же, хотя только для счета, но и они лица, тоже с именем, с отчеством (казенный крестный отец) и даже не без фамилии или прозвания по назначению их воспитателей (см. особенно ст. 140, а также 160 Т. X. Ч. 1). Злая ирония закона, в котором трудно не угадать все еще не замолкшего отзвука негодующей статьи 280 гл. X Уложения 1649 г. (см. выше. с. 332)*(275)!

Натурально, там, где имя, отчество и фамилия выполняют их подлинную функцию служить одновременно целям порядка и интересам их носителей, в сфере отношений легальных, наш закон не отстает от западных образцов в развитии деталей.

В этих пределах имя лица есть не только его право, но нечто большее всякого отдельно взятого гражданского притязания, всякого отдельного права в субъективно цивильном смысле. Это не только знамение права, но в то же время знамение личности, с коим связано не отдельное притязание лица, а вся его личная позиция. С вопросом об имени, в этих пределах, связан вопрос о правах состояния, controversia de statu. Чем глубже идет в данной системе различения правоспособности по различию состояния своего и чужого в смысле политическом, исповедном, сословном, семейном, тем шире влияние вопроса de statu на всю сумму частных прав, могущих принадлежать отдельному лицу.

Связанный с именем крестным или данным при обрезании, с отчеством и фамилией лица вопрос de statu этого лица есть преюдициальный не только для всякого отдельного частного права, но и для целого ряда иных прав, каково, напр., ограниченное чертой оседлости или свободное право человека выбирать себе место жительства.

Всякий раз, где речь идет об основной линии, определяющей тот или другой status лица, знамением его служит изменение или в имени лица, или в той или другой составной части сложного способа индивидуализации людей.

Муж сообщает жене своей права и преимущества, соединенные с его состоянием и проч. (Т. X. Ч. 1. ст. 100). Жена именуется по званию мужа (101). Передача фамилии (дворянской) лицу, не связанному с передающим нисходящим родством, не допускается иначе, как с Высочайшего соизволения (Т. IX. Прил. к ст. 79. П. 13). Переданная таким образом фамилия сообщается жене и старшему в роде (там же. П. 10). Получивший на свое имя купеческое свидетельство принимает наименование купца вместе с членами семейства, внесенными в свидетельство (там же. ст. 534, 537). Дети, кроме незаконнорожденных (Т. X. Ч. 1. ст. 136, 140), приобретают или в силу рождения, или через последующее узаконение и усыновление не только фамилию, но и права состояния отца. Узаконенным присваиваются все права законных детей, от брака рожденных (там же. ст. 1441. П. 3). При этом когда при узаконении меняется отчество или фамилия узаконяемого, то в определении суда об узаконении должно быть означено, под каким именем, отчеством и фамилией значился узаконяемый в метрической книге о рождениях (Уст. гр. суд. ст. 14604 примеч.). Несколько иначе для усыновляемых. Усыновитель передает свою фамилию усыновляемому, если усыновляемый не пользуется большими правами состояния. Фамилии потомственных дворян передаются лишь с Высочайшего соизволения. Но здесь и незамужние женщины могут, с согласия родителей, передать свою фамилию усыновленному (ст. 152). Усыновлением определяется status familiae усыновленного, особенно если он не имел такового до усыновления, но не указывается одновременно и уравнение его сословной правоспособности с привилегированным усыновителем (153 и след.).

Спор против законности рождения введен не только для родственников отца, но и для него самого в самые тесные рамки (Уст. гр. суд. ст. 1348 и след.).

Наоборот, для защиты своего status familiae, своего имени и связанного с ним гражданского состояния вообще закон ставит во всех отношениях, в смысле круга лиц, способов доказывания, сроков, самые льготные условия.

Что это за иск? составляет ли защита на суде имени лица, законности рождения, прав состояния такое же исковое притязание, каким является защита всякого другого частного права, принадлежащего лицу?

Нет. Хотя это есть иск, который частное лицо предъявляет от своего имени гражданскому суду для восстановления его прав, но этим путем имеет быть восстановлено не только отдельное, обособленное притязание этого лица с чисто приватным характером. Это иск, направленный на защиту интереса высшего порядка, с коим связана целая совокупность прав, все положение лица, весь status его, и не только его лично, но и его семьи, его потомства, всего его рода. Решение поставленного в нем вопроса может иметь характер и силу преюдициального, предваряющего, открывающего путь для целого ряда других частных исковых притязаний.

Посему совершенно понятно, что наш закон ставит этот иск о восстановлении имени, утраченного, быть может, по простой ошибке, прав законности рождения и прав состояния вообще не в одну категорию с другими частными гражданскими притязаниями за уряд, а совершенно особо. Этот иск и поставлен, и квалифицирован отлично от других гражданских исков. Вопрос о моем праве здесь, несомненно, есть, но он неразрывно связан с общей задачей ограждения незыблемости главной основы цивильного обмена, известности и постоянства его личных центров. Наш законодатель правильно трактует этот вопрос на одной линии с обособлением вещей, недвижимостей, поземельных участков, разграниченных, однако, один от другого не специальной или полюбовной межой, а межой генерального межевания. Совершенно так, как межи генерального межевания и права, связанные с ними, не могут быть уничтожены давностью владения (Т. X. Ч. I. ст. 563), также не подлежит действию давности и иск о праве состояния, когда оно утрачено не преступлением, а последствием каких-либо обстоятельств, напр., ошибочным показанием по ревизии в другом звании, и тому подобными случаями (Т. IX изд. 1899 г. ст. 13).

Этого мало, права эти личные, но в то же время связанные с интересами поколений, должны быть отнесены к категории прав, неразрывно связанных с лицом, неотчуждаемых, в известном смысле заповедных, как заповедны дворянские недвижимости, на кои тоже налагается этот характер внеоборотности специальным актом законодательной власти и которого снять с них тоже не в силах никакая давность (там же. ст. 564).

Развитая французская система защиты прав любого типа и для защиты этого основного в известных отношениях права носить известное имя и пользоваться связанными с ним правами состояния дает конструкцию не петиторную только, которая может в известных условиях быть очень затрудненной и сложной, но и впереди еще и посессорную. Ввиду этого Code civil определяет на случай отсутствия актов гражданского состояния в Art. 320 и 321: a defaut de ce titre, la possession constante de l'etat d'enfant legitime suffit (при отсутствии указанных в предшествующей 319-й статье удостоверений признается достаточным постоянное фактическое у данного лица обладание правосостоянием законнорожденного). Признаками этого фактического обладания положением законнорожденного служат, по art. 321, главным образом, ношение имени отца, коему лицо считает себя принадлежащим, соответственное сему воспитание и положение в семье и в обществе.

Неразвитость владельческих способов ограждения этого права может, особенно при массовом характере явлений неизвестности семейных положений лиц, вызывать серьезные опасения не частного только, а общественного характера. Иллюстрацией этого явления может служить знаменитый процесс смоленских шляхтичей еще из XVIII в., публикованный в Описании документов и дел, хранящихся в архиве Св. Прав. Синода. Т. VI. N 308/156*(276).

Наряду с вопросом о личных именованиях некоторые цивилисты разрабатывают и вопрос о связанных с фамилиями приставках, свидетельствующих о принадлежности этой семьи к высшему сословию, а также о правах лиц на почетные титулы. Там, где такие особые принадлежности составляют лишь модификацию общего именного обозначения лиц, их легко связать с общими цивильными учениями. У нас, однако, эти права на титулы и гербы связаны с далеко еще не отжившим расчленением населения на сословия и, несомненно, могут исчерпывающим образом быть рассмотрены лишь в связи с учением об отдельных состояниях лиц, их особых правах по состояниям, а не общих гражданских (см. Т. IX. Кн. I. 1, отд. 3-е, особенно ст. 54 и прилож. к ней, прим. 2-е, также ст. 69, прилож. к ней и 79 и прилож. правила о порядке передачи дворянами фамилий, гербов и титулов). Они подлежат и особой компетенции (см. сейчас сделанные указания на статьи 54 и 69 Т. IX).

Точно так же и детальное изложение о способах приобретения и потери семейных состояний, особенно личных прав супругов и детей, рожденных в браке, найдет себе место в учениях, связанных с этими институтами в особой части системы.

 

Имя и местожительство лица (продолжение). - Местожительство в системе права частного. - Признаки. - Способ установления. - Domicilium necessarium. - Двойное местожительство. - Точка зрения юридическая и политическая. - Изменение и прекращение

 

Местожительство. Местожительство, по замечанию Виндшейда*(277), не связано исключительно с правом частным, в смысле принятого нами состава институтов этой системы. Домицил лица имеет решающее значение для публично-правных отношений лица (domicile politique), для вопросов его повинностей и податей, для применения процессуальных норм. И это еще не исчерпывает юридического интереса определения местожительства лица, ибо и за пределами данной государственной или провинциальной территории, в вопросах применения норм по началам права международного, так же как местных статутов, и опять не только в круге институтов цивильных, но наряду с ним и уголовных, установление местожительства лица имеет решающее значение.

В тех исторических условиях развития права, где между институтами права публичного и частного трудно провести точную границу, натурально, на принципах, определяющих местожительство лица, лишь в ограниченной степени обнаруживаются начала свободы, свойственные главным образом правоотношениям частного права, и преобладают начала необходимости, определяющие собой публично-правные отношения.

В этом общем смысле для правоотношений разного типа мы не будем здесь касаться вопроса о местожительстве и ограничимся, насколько возможно, интересами права частного в сжатой его разработке. Известно, что это обособление права частного от тесного соприкосновения с публичным, в последнее время в особенности с союзными формами разного типа (племенного, исповедного, сословного), происходило почти еще на наших глазах и во многих отношениях и ныне не может быть рассматриваемо как завершившееся (см. учение о видоизменении правоспособности людей под действием различных условий, особенно условий общественных).

Как позиция, близко условленная по своим признакам данными фактического характера, местожительство у римлян определялось как такое отношение отдельного лица к вопросу, где это лицо находится, на которое ответом служит место, где оно устроило свой очаг, свое домашнее обзаведение и дела, с тем чтоб не оставлять его, пока к этому нет особого повода; в силу чего лицо почитает себя отсутствующим, если отбыло из этого места, и вернувшимся обратно, когда перестало быть на чужбине*(278).

Итак, для отдельного человека это будет его оседлость, место, к которому нормально приурочивается его личное пребывание и его деловые сношения*(279). Немецкий кодекс 1896 г. в этом смысле оттеняет для понятия оседлости (Niederlassung) признак ее постоянства (fixite у французов), который в русском понятии оседлости сказывается сам собой, в противоположность непостоянству пребывания, собственно кочеванью. Пребывание временное не будет оседлостью.

Дернбург справедливо ставит местожительство лица в связь с подсудностью его в смысле спорной и добровольной юрисдикции. Это не есть непременное, но совершенно нормальное отношение вопроса о местожительстве к цели постоянных деловых сношений лица в сфере его гражданских правоотношений.

По мере обособления цивильной жизни лица от постоянного и непременного соотношения с его принадлежностью к тому или другому определяющему его гражданскую личность союзу*(280) местожительство установляется, по крайней мере, для лиц, цивильно вполне независимых и совершеннолетних, нормально, свободным их личным выбором.

А. Конститутивные моменты этого свободного выбора обнаруживаются, подобно тем же моментам для владения (possessio), совокупной наличностью следующих признаков.

Чтоб было местожительства у лица, ему необходимо не просто только избрать, но фактически обосновать свою оседлость на данном месте. Лицо может на короткое время связать свое пребывание с определенным местом, не решаясь еще окончательно сосредоточить в нем свою деловую жизнь. Цель может быть разведка для себя и своих условий постоянного пребывания в этом месте, как у наших ходоков, предшествующих переселению целых групп на новые места. Точно так же недостаточно, чтобы лицо поселилось в данном месте для каких-либо преходящих, срочных целей, для лечения, обучения, хотя бы в этих и подобных видах в данном месте нанято было помещение, устроено домашнее обзаведение. Натурально перечислить исчерпывающим образом все признаки, которые в отрицательном или положительном смысле обнаруживают намерение лица избрать данное место для постоянной своей оседлости, нет возможности. В проблеме фактического характера критерием могут служить обычные в данных условиях понимания деловые сношения и общепринятые в цивильном обмене нормы.

Итак, в близком соответствии с элементами положения владельческого и вопрос о местожительстве представляет собой, с одной стороны, момент внутренний, намерение, волю избрать известное средоточие своих деловых сношений, и засим, соответственные сему внешние данные осуществленной на деле постоянной деловой связи с избранным местом.

В. Мы рассмотрели, таким образом, вопрос о местожительстве лица в условиях свободы выбора его данным субъектом, domicilium voluntarium. Форсировать в этих условиях домицил возможно только с помощью фактических данных, указанных нами выше в пункте А.

Но возможно также, что для определения местожительства служат не эти фактические данные, а прямые руководящие указания легальных норм.

Если для свободного выбора местожительства существенно предположение ничем не стесненной и не ограниченной правоспособности данного субъекта, то действие легальных норм наступает там, где есть налицо те или другие основания, не зависящие от усмотрения субъекта, коими, однако, также постоянно и надежно установляется его местожительство, как и свободным его выбором. В общем смысле это будет domicilium necessarium этого лица.

В этих случаях обязательного домицила главные пункты, на коих следует остановить внимание в каждом данном законодательстве, определяются не исключительно цивильными, а вместе политическими, полицейскими, финансовыми и иными интересами и задачами, которые отражаются частью на ограничениях правоспособности известного круга лиц (см. выше, особенно черта оседлости для евреев), частью только более или менее регулируют для лица выбор им его местожительства соображениями интересов его же службы или надзора и подчинения его власти семейной, опекунской и т.п.

Наш Устав гражданского судопроизводства дает возможность расчленить основы оседлости, избираемой свободно лицом, или в той или другой мере обязательной для него. Статья 204 говорит: постоянное местожительство полагается там, где кто (domicilium voluntarium) по своим занятиям, промыслам, или по своему имуществу, или (domicilium necessarium) по службе военной или гражданской, имеет свою оседлость и домашнее обзаведение. Это расчленение, однако, не есть исчерпывающее, и мы имеем еще ряд положений, в коих рассмотрим в особенности именно главные основания обязательного местожительства. Отметим здесь только, что на теперешних основах, коими определяется местожительство лица, видны признаки а) или свободного выбора лицом местожительства и в его же интересах, соответственно его гражданскому состоянию, указанные обязательные для него нормы, или b) такие определения, которые не зависят от его гражданского состояния, а определяются его принадлежностью к тому или другому союзу.

Здесь, таким образом, в действующей нашей системе сталкиваются, как и в актах гражданского состояния, начала цивильные общие*(281), с теми особенными, которые условлены принадлежностью лица к тому или другому союзу.

Цивильный критерий для определения местожительства есть, несомненно, новый, который становится преобладающим по мере обособления чисто цивильных институтов от соприкосновения с другими. Но он и сейчас еще не есть исключительный для гражданских правоотношений, ибо с них не вполне снят признак исповедный, сословный и пр. Посему и для вопросов права гражданского могут иметь, наряду с общими гражданскими основами для определения местожительства, некоторые особые, на коих лежит и ныне признак необходимости, подчинения в той или другой мере лица союзу, к которому лицо принадлежит. В силу этого наряду с указанной статьей 204 Уст. гр. судопр. и дальнейшими определениями закона гражданского о месте жительства, нам необходимо иметь по отдельным вопросам (особенно, напр., об опеке) еще другого рода определения местожительства, составляющие остаток старины. Такие определения нам указывают законы о состояниях, Уст. о предупрежд. и пресеч. преступл. (Т. IX. ст. 212, прим.), старый Устав о паспортах и беглых, ныне, в некоторых своих частях уступивший Положению о видах на жительство*(282).

Мы указываем на эти особые определения о местожительстве, ибо и они составляют в нашем праве тоже своего рода domicilium necessarium, по историческому своему происхождению, однако совершенно отличный от тех случаев того же обязательного местожительства, которое ныне, при совершенно уже обособившейся сфере гражданских правоотношений, цивилисты ставят как исключение из общего правила свободы выбора местожительства для отдельных случаев цивильной зависимости одного лица от другого или ограничений в праве выбора местожительства в связи с иными поводами умаления гражданской правоспособности лица.

Эти особые определения местожительства, связанные с принадлежностью лица к той или другой группе населения, касаются обыкновенно лишь отдельных интересов данного лица, а не всей совокупности его гражданских правоотношений, средоточие которой будет в теперешнем праве все определяться общими нормами для его местожительства, а не особыми, племенными, сословными или исповедными.

С. Для целей гражданского обмена вовсе нет непременной надобности, чтобы определившееся так или иначе (свободно или обязательно) средоточие делового обмена лица составляло вместе и постоянную личную его резиденцию, его местонахождение тут же. Эта наличность в домициле и самого хозяина, субъекта данной сферы гражданских правоотношений, может иметь совершенно второстепенное значение, лишь бы средоточие деловой его жизни не оставляло никаких сомнений.

Этого мало. Наряду с вопросом о домициле, в смысле средоточия цивильных правоотношений, издавна в практике возникал вопрос о необходимости для отдельного лица только одного местожительства, или о допустимости одновременной не одного такого средоточия дел, а двух и даже многих.

По общим соображениям, казалось бы, что в этой сфере свободы, которой осуществление и должна представлять собой система институтов цивильных, нет никакой надобности привязывать всю сферу гражданского обмена непременно к одному центру. Это было бы не только стеснением свободы, но одновременно совершенно ненужным, даже вредным ограничением предприимчивости и широты развития цивильного обмена. Натурально при этом двойственность и множественность домицилей не должна служить способом уклонения от решения вопроса, где лицо, в смысле - ни тут, ни там. Наоборот, надо, чтобы, допуская множественность домицилей, право, особенно процессуальные нормы извлекали из этого удобство не для одного только должника, эвентуального ответчика, а в свою очередь, и для верителя, respective истца, в смысле выбора им места взыскания и тут и там.

Латинская система в связи с широким развитием свободы в области гражданского обмена допускала, как известно, возможность одновременную для одного лица не только двух, но даже нескольких домицилей*(283). Французская система долгое время держалась в данном вопросе латинской традиции, и только в эпоху составления Code'a практики настойчиво требовали, в целях надежности обмена (fixite), ограничить в применении к цивильному праву свободу выбора домицила одним только средоточием всей цивильной сферы сношений данного лица. В результате явился art. 102 С. с, который принимает за домицил француза то "lieu ou il a son principal etablissement". А так как двух etablissements, которые были бы каждое одинаково principal, быть не может, то domicile может быть только unique. Если лицо заводит новое etablissement principal, то, значит, оно оставило прежний domicile и перенесло его в новое средоточие своих дел. Это не мешает французам иметь свою резиденцию одновременно в другом месте, но это не будет в юридическом смысле его второй domicile.

Новый немецкий кодекс 1896 г. остался на почве латинской традиции и в art. 70-м, абз. 2 допустил не только два, но несколько одновременных домицилей для одного лица.

Наш действующий Устав гражд. судопр. не оставляет сомнения, что лицо может одновременно иметь "оседлость и обзаведение в разных местах" (ст. 205), чем и определяется возможность одновременно двойственного и даже множественного местожительства (ст. 204) для вопросов подсудности (Кн. 2. Разд. I. Глава первая, оглавление).

D. Вопрос об обязательном местожительстве разрешается нашим законодательством для сферы правоотношений гражданских в следующих главных случаях.

a) Супруги обязаны жить вместе. Посему... 2, при переселении, при поступлении на службу, или при иной перемене постоянного местожительства мужа жена должна следовать за ним (Т. X. Ч. 1. ст. 103). Особые правила о следовании супругов друг за другом при ссылке по суду, переселении, удалении по приговорам обществ для административным порядком изложены в Уст. о ссыльных (104).

b) Дети, не достигшие совершеннолетия и не отданные в учебные заведения, предполагаются жительствующими с их родителями (Т. X. ст. 173 и 264). В отношении к детям узаконенным и усыновленным надлежит, натурально, принимать те же критерии для определения их местожительства, как и для детей законных или родных усыновителя (ст. 1441. П. 3 и 1561). Для детей лиц, осужденных к ссылке разного рода или удалению из обществ, определения местожительства дает Уст. о ссыльных, смотря по их отношению к матери, кормящей грудью, с которой детей не разлучают, смотря, сверх того, по нахождению малолетнего в школе или нет, по возрасту (выше, ниже 14) и отношению к другому, не осужденному родителю, весьма различно (Уст. о ссыльн. ст. 403 и след.).

Ограничения в праве свободно определять свое местожительство, связанные с действующей карательной системой, частью ясны из сделанных выше указаний на ограничения правоспособности в разных случаях умаления чести, частью входят в особую дисциплину уголовного права.

с) Для детей незаконнорожденных нормы местожительства их также недостаточно разработаны действующим законодательством, как и вся их цивильная позиция.

Вместо этой частноправной стороны дела, вообще очень скудной, наше законодательство обильно разрабатывает ряд других вопросов, которые в старину имели определяющее значение как для всей правоспособности лица, так в особенности для определения его местожительства, - это вопросы о вступлении лица в тот или другой союз, в то или другое сословие, исповедание, об увольнении из обществ, несших в прежних бытовых условиях больше тяжестей, чем пользовавшихся правами, о добровольном переселении (Т. IX изд. 1899 г. Кн. 1. Разд. IX), о перечислении жителей империи в губернии Царства Польского или в В.К. Финляндское. Вместе с этими вопросами разрешалось посредственно для массы лиц и определение их местожительства и норм, общих или местных, коими надлежит руководиться в подобных случаях и по вопросу о местожительстве*(284).

Введение чисто цивильных процессуальных начал в жизнь застало проблему о местожительстве в составе гражданского кодекса в таком виде, в каком долгое время она оставаться не может без вреда для интересов скорого и надежного цивильного обмена.

E. В чем, собственно, заключается интерес юридической известности местожительства лица для гражданских его правоотношений?

На это мы ответим следующими указаниями. С определенностью местожительства для лица связаны: а) надежность его деловых сношений, b) решение весьма нередко трудностей процессуальной проблемы подсудности, с) упражнение отдельных прав, частью союзных, частью личных, имеющих характер местных норм или правоотношений; d) оглашение актов, относящихся к данному лицу; е) сосредоточение всех расчетов в одном или нескольких центрах, коими определяется местожительство лица*(285).

F. Что касается вопроса об изменении и прекращении прежнего местожительства, то он разрешается, аналогично владельческой позиции, различно, смотря по способам, коими домицил констатировался. Итак, если это добровольный выбор лица, то прекращается прежний домицил переменой намерения или фактических условий его осуществления в смысле, обратном прежнему, т.е. переводом средоточия оседлости и обзаведения в другое место не для умножения домицилей, а для замены, причем эта замена может быть произведена или добровольно, или обязательно, в разных случаях ограничения или стеснения права и дееспособности. С другой стороны, для случаев обязательного домицила прекращается прежний домицил или прекращением зависимости одного лица от другого (для жены прекращением брака), достижением совершеннолетия, устранением обстоятельств (особенно отбывания наказаний), коими условливался прежний домицил, или обязательной заменой старого местожительства новым.

Наконец, домицил лица прекращается его безвестным отсутствием или прекращением старой связи с определенным местожительством бегством, состоянием бродяжества или запамятованием родства. В этих последних случаях, очень развитых в старые годы, наступали частью карательные последствия, частью обязательная приписка к тому или другому обществу (Уст. о паспортах. ст. 317 и след.).

Рассмотренные нами здесь вопросы о наименовании и местожительстве имеют интерес не для одного только вида лиц, так называемых физических, а в равной мере и для союзов и установлений, для лиц юридических, к учению о коих мы и переходим.

 

---

Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 150; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!