I. Специализация знаний у юристов. - Выработка начал общего права. - Трудность дела в особенности в условиях развития нашего права. - Задача университетского преподавания

 

Мы видели выше, что уже при первых попытках привести в известность массу постоянно накопляющегося указного материала русское правительство в самом начале XVIII века ищет содействия сведущих в юриспруденции людей. Сначала эта потребность известности права не специализирована. Законодатель хочет обеспечить известность права во всех его областях. Задачи суда, управления, разных его отраслей, военной, финансовой, системы личных повинностей и службе, суда уголовного, гражданского, торгового, до такой степени сплетены, что при этом нет возможности разобраться в задачах, которые имеют выполнять люди, разумеющие "прав искусство". Со временем разные сферы деятельности высшего правительства обособляются в достаточной степени, чтоб можно было специализировать требования. В учреждениях императрицы Екатерины II выделились особые места и лица, которые ведают дела суда гражданского. В эту же пору сознается необходимость иметь свою*(193) постоянную школу юристов, в которой обучение происходило бы по-русски и где ученики привыкали бы не только науками пользоваться, но и достигали бы того, чтоб других обучать могли. Таково в особенности назначение академии и Московского университета.

В наказе, данном генерал-губернатору, императрица предоставляет ему, в случаях затруднительных и противоречивых между самими законоведами, требовать мнения университета, Академии наук и юриспрудентского класса кадетского корпуса. Это то же, что мы видели выше в очерке немецкого праворазвития - transmissio actoram, Actenversendung (1-е П. С. Зак. N 12741). В какой, однако, степени готовности в эту пору находилась именно Академия наук по части юриспруденции, об этом можно судить по указу императрицы (N 12746), которым она порицает бездействие академии, где состоят переводчики, получающие жалованье и совершенно неспособные исправлять своих должностей, частью за старостью, часть за другими телесными недостатками*(194).

Настоящая традиция новой русской юридической школы, и в особенности цивильной, начинается много позже. Она тесно связана с заботами гр. Сперанского об организации правильного и постоянного преподавания в наших юридических факультетах. Только с этих пор можно датировать постоянно развивающийся интерес к знаниям юридическим и постоянную разработку национальных юридических памятников русскими юристами*(195). Впрочем, в первое время обновленной жизни русских университетов успехи русской науки права имели мало приложения к практической юстиции. Университетские преподаватели и слушатели изучали римское право, знакомились с цивилистической литературой Запада, разрабатывая вопросы историко-юридические, а между тем практика судов, притом очень мало доступная публике, шла своим путем неуклонного применения одних статей закона, ревниво не допуская обманчивого непостоянства самопроизвольных толкований. Можно сказать, что наука и школа работали в ту пору в интересах будущей русской юриспруденции, без всякого прямого отношения к вопросам дня.

Для того чтоб деятельность цивилистов стала ближе к практическим целям юстиции, необходимо было еще дальнейшее обособление задач и целей гражданской юстиции от других отраслей права, долгое время тесно с ней соприкасавшихся. Только в условиях такого обособления стала возможной и у нас продуктивная деятельность юриспруденции, открылся путь для ее влияния на практику судов. Как видно было выше, это составляет явления последних двух десятилетий русской юстиции. Только в наши дни для русских судов закрыт окончательно путь обращения к инстанциям законодательным ante sententiam. Только теперь они обязаны знать не одни законы, в коих выражено действующее право, но и самое право, хотя бы оно не нашло себе выражения в слове закона. Недостаточность Свода гражданских законов (Т. X, ч. 1) признана самим законодателем в указе 1881 года, коим учреждена новая кодификационная комиссия для пересмотра действующего гражданского законодательства*(196). Между тем суд не может ссылаться на эту недостаточность, неполноту, противоречие как на мотив отказа рассмотреть спорное дело. Еще менее, натурально, допустима отсрочка решения до издания нового уложения, практиковавшаяся Вотчинной коллегией в прошлом веке (см. выше).

Где же средства у суда восполнять недостаточность, неполноту и т.д. действующих легальных норм? Положение нашей юстиции буквально сходится с тем, в котором мы находим цивильную юстицию в Риме в эпоху, переходную от старой системы легальных норм к новому порядку защиты гражданских интересов массы населения, не знающего вовсе системы цивильного права и не имеющего взамен ее никакой готовой системы общего права. Между тем и тот суд не вправе был отказывать в защите отношений юридического характера, которые возникали в условиях нового широкого и свободного общения интересов приватных лиц. Вы знаете из исторических курсов по римскому праву, какими путями там развивалась практика суда, и область новых правоотношений приобретала все свойства необходимой для права известности в обширных кругах заинтересованных лиц. Явление такого же недостатка руководящих для суда норм повторяется в подобных условиях не раз и на новоевропейской почве, когда потребность права общего уже есть налицо и есть налицо органы, обязанные ограждать правоотношения в этих новых широких пределах, а соответствующих сему норм еще не образовалось. Мы делали выше указания на эти явления. Вспомним указания на международное частное право, которое до такой степени не богато положениями материального права и для применения которого, однако, современная наука и практика непрестанно стремится изыскать постоянные и неизменные определяющие начала. Для нас здесь любопытнее - ближе к нашим практическим интересам - положение недавнего прошлого немецкой юстиции. Круг законов, обязательных для применения в области действия общих имперских судов, до последнего времени далеко не обнимал всей системы гражданских институтов. Общегерманский гражданский кодекс вступил в силу лишь с 1 января 1900 г. Между тем имперский суд в Лейпциге функционировал непрерывно. Имперский Civilprocessordnung 1877 года применялся ввиду всей наличной пестроты неотмененных кодексов и некодифицированных систем действовавшего до 1900 г. гражданского права. Размежевать имперскую компетенцию с удерживавшейся еще местами компетенцией локальных органов юстиции, с судами специальными, - легко было только на бумаге, а не на деле. При этом вопросы компетенции не представляют еще всей трудности, какую вынуждена была одолевать немецкая юстиция. Еще сложнее представлялся вопрос о нормах. Каких только норм не приходилось применять имперскому суду в своей практике! Задача приведения в известность начал общих, связующих разнообразие многочисленных территориальных цивильных систем, ничем не легче в нынешней немецкой практике, чем она была в практике претора перегринов в Риме. Разница только в том, что там это была проблема, в первый раз ставшая на очередь для разработки юристов. Здесь, в новое время, мы разрешаем задачу, по существу тождественную, но уже раз разрешенную в других условиях.

Немецкая юриспруденция, освоившись путем школы с методами классического права, с мастерством юристов римского мира, медленно и усердно созидающая в ученой разработке начала права германского общего, оказалась достаточно вооруженной, чтоб проходить этот трудный путь цивилистической практики общего права без готового общего кодекса, ввиду бесчисленных партикуляризмов.

Работали в этих целях не только суды, которых деятельность обращена всегда к конкретным правоотношениям. Работала в особенности литература, задачи которой шире, свободнее, хотя они и не направлены к разрешению вопросов ежедневной практики. Успех и признание встречали в новое время в особенности те ученые работы юристов по партикулярным системам гражданского права, прусской, австрийской, виртембергской, саксонской и проч., которые в основу своих систем кладут начала права гражданского общего, римского и германского происхождения. В массе случаев метод поверки и расчета этих местных систем с общей приводит в результате к большему или меньшему объединению разных по первоначальной сфере применения, иногда и по историческому происхождению норм.

Задачи русской юстиции во многом сходны, почти тождественны с задачами юстиции немецкой. Наше право частное, действием реформ прошлого царствования, обособлено не только в той же мере, но отчасти даже в большей, чем немецкое, в особенности в области институтов имущественных, от примеси элементов нецивильных. Это условие, крайне благоприятное для образования начал гражданского права общего насчет партикуляризмов, которые при этом у нас, за исключением Остзейского края, далеко не носят характера до такой степени косного, окаменелого, как местами в Германии, где и до сих пор нередко нельзя обособить элемент цивильный данного отношения от публичного, не разбивая насильственно всей конструкции.

Но зато ресурсы нашей юстиции для достижения цели практического применения не одних статей X т., а наряду с этим и начал права общего, много скуднее, чем на Западе.

Это не лежит упреком ни на ком лично. Это условлено краткостью, частью непостоянством традиций нашей юридической школы, слабым влиянием римского права, глубокими разрывами в органическом процессе национальной жизни, где часто самые счастливые зачатки цивильной системы не только не культивировались вовсе впоследствии, но совершенно, так сказать, вытаптывались и, наконец, бесследно выходили из памяти позднейших поколений.

Еще труднее задача науки общего действующего в России гражданского права. Действующий в центральных частях территории X т., ч. I, почти совершенно отрешен от обыкновенных элементов общих цивильных конструкций других кодексов. Из систем, действующих на окраинах государства, кодекс польский настолько же становился (до последнего времени) менее известным в кругах русских юристов оттого, что он стал польским, насколько язык польский менее распространен в России, чем французский. Остзейский слишком юн по происхождению и слишком стар по составу, чтоб в этом своем любопытном образе вызвать энергию русских или немецких ученых к обработке его в удобный для общего академического изучения вид. К тому же весь он создан вовсе не для того, чтоб подвинуть задачи развития общего русского права, а, скорее, чтоб отсрочить их. Элементы, из коих он сложился, суть все хорошо известные в науке права и притом в значительной части давно отжившие на Западе. Разработка элементов права обычного русского, со всеми его подразделениями, инородческого, местного для отдельных областей - начинает серьезно занимать мысль юристов лишь с самого недавнего времени и не представляет собой не только ничего оконченного, но нередко много сомнительного, для того чтоб в этом виде она могла послужить надежным средством обогащения нашей общей цивильной системы.

В этих условиях ожидание успешной кодификации общего русского гражданского права*(197), возбужденное, по-видимому, у нас кодификационными задачами, поставленными на очередь в Германии в последнее время, едва ли скоро оправдается.

Призвание науки русского гражданского права, однако, не может быть ни в каком случае поставлено ниже определившейся практически потребности раскрытия норм общего цивильного права в России. Мы видели выше, что повсюду на Западе ответом на эту потребность служила рецепция римского права, прошедшая широким потоком по всем политически розным территориям Запада. Движение этого потока остановилось там, где не было постоянных органов, способных воспользоваться его, так сказать, даровой для новой юриспруденции силой, где не было школ, где не образовалось условий рецепции, не определилась потребность обособления гражданского права от нецивильных примесей, где не нужно было права общего... В изменившихся ныне условиях нашего юридического быта мы поставлены в необходимость разрешать те же трудные задачи, которые в свое время одолевали одна за другой юриспруденция итальянская, французская, немецкая. Какие практические средства способны нас приблизить к цели? Думаем, что сомнений не может быть. Это должен быть тот же труд, то же умственное движение в кругах русских юристов, которое привело юристов западных к разработке их систем, к обособлению у них институтов чисто приватного типа, к расширению сферы общего права у них.

Будет ли нас смущать отдаленность цели, незначительность выполненных нашей литературой трудов в сравнении с заслугами других наций?..

Мы ответим на эти сомнения прекрасным уподоблением, к которому прибегает Савиньи в одном трактате. Живет сказание в некоторой древней обители об иконе, хранящейся там. Икона та выше самого высокого человека, подходящего к ней, всего на одну ладонь. Но чудесное свойство иконы в том, что кто бы ни приближался к ней, великий или малый, она все остается выше приблизившегося на ту же ладонь...

Говоря о влиянии римского права на дальнейшую разработку наших цивильных институтов, мы не разумеем вовсе какого-либо определенного процесса рецепции, который при этом носил и на Западе столь различный характер в разных государствах и в разное время.

Задача наша ограничена целями только научными. И в этом смысле мы не найдем более удобного способа выполнения ее, как тот же, какому следуют наука гражданского права и цивилистическая школа на Западе. Чтобы достигнуть известности действующей у нас системы гражданских институтов, нам нельзя полагать в основу ее одни только начала, выраженные в действующем Своде Законов. Самое простое сопоставление его статей с задачами, которые приходится разрешать нашей практике, убедит нас в том, что современная жизнь русского общества требует ответа на вопросы, которые вовсе в нем не разработаны. Мы будем иметь случай много раз убедиться в этом в дальнейшем изложении наших учений. Нам необходимо разрабатывать наши цивильные учения ввиду тех же общих начал римского права, которые легли в основу разработки гражданского права на Западе. Принимая эту основу, мы не думаем допускать обязательной силы каких бы то ни было положительных определений юстиниановского кодекса. Ни одна римская конструкция не может быть принята нами без поверки ее применимости в новых условиях, в условиях современного праворазвития. Те положения и начала, которые ясно выражены в нашем действующем законодательстве, явятся для нас необходимым видоизменением в принятой нами основе. В тех случаях, где не отдельные положения позитивного характера, а теоретические конструкции нашего Свода окажутся ошибочными, ложными, недостаточными, мы отвергнем их, заменим, восполним соответственно методам хорошо развитых современных цивильных систем, поставим их в более прямое и близкое отношение к практическим целям юстиции. Сверх того, и там, где это возможно, мы будем, на основании исторических данных русского гражданского права, вводить в наши учения и его элементы, хотя бы не вошедшие в действующий Свод, совершенно так, как вводят в современные практические системы западные учители институты так называемого общего германского права, которые оказываются нередко вовсе не исключительно германскими, а настолько же и русскими.

В этом будет состоять задача нашего курса и только этим путем мы приблизимся к цели - известности общей цивильной системы, имеющей в настоящее время действительное приложение в России. Сопоставления постоянных основ ее с отдельными положениями местных наших кодексов мы будем избегать во всех тех случаях, где возможно заменить их прямыми указаниями на право римское и на начала общего права германского.

Что касается назначения университетских чтений вообще, так же как и самих университетов, то вы уже видели, как смотрела на этот вопрос императрица Екатерина в указанном выше (с. 205) законоположении. Только при условии такого взгляда возможно образование преемства, необходимого для достижения высоких целей действительного влияния науки гражданского права на практическую юстицию. Савиньи, выражая приблизительно ту же мысль, определяет назначение университетских курсов в следующих словах: "они должны дать идее науки господство в среде слушателей и вызвать в них способность самостоятельного творчества".

 

Общие учения

 

Задача курса. - Стремление к объединению цивильных норм. - Общее направление законодательного движения к этой цели. - Русское право как система права общего. - Наши ресурсы. - Общая часть и ее содержание. - Основы современного учения об органическом строении системы гражданского права. - Субъективное право и юридическое отношение. - Соответствие этих основ практическим требованиям нашей цивилистики. - Юридическое отношение и юридический институт

 

Задачу этого курса составляет систематическое изложение действующего русского гражданского права, каким оно является в наше время в положениях нашего законодательства и в практике наших судов. Пестрота и разнообразие действующих на территории русского государства норм гражданского права различного исторического происхождения настолько значительны, что исчерпывающее изложение этих партикуляризмов не может составить содержания одного систематического курса. Мы в этом отношении в настоящее время находимся в условиях, аналогичных состоянию гражданского права в Германии в эпоху, предшествующую введению общего императорского гражданского кодекса.

В наших научных и академических задачах мы не можем не считаться с тем же стремлением к объединению норм гражданского права, разрозненных в значительной мере кодификацией партикулярных систем. Это стремление к объединению не составляет у нас программы какой-либо политической партии, оно определилось давно, еще в эпоху составления действующего Свода Законов. Отчасти, в области процессуальных норм, оно теперь уже достигнуто. Применение начал, положенных в основу Уставов гражданского судопроизводства 20 ноября 1864 года, распространилось ныне на всей государственной территории, где общий уровень культуры не стоит на пути такому правообщению. Наряду с уставами происходит постоянное изменение и самых норм гражданского права, его институтов, на всей территории русского государства в духе обособления его начал от примесей нецивильного свойства. Это движение русского законодательства есть органическое, условленное общими национальными целями, исторически определившееся, а не случайное.

Посему, принимая за основу изучения именно русское действующее гражданское право и оставляя в стороне остзейские и иные партикуляризмы, мы изучаем не русское только право как особое, тоже как бы партикулярное, & русское право как систему права общего для империи.

В составе собственно русских легальных норм, в действующем общем Своде, мы найдем, наряду с началами общего гражданского права, институты совершенно партикулярного характера, ограниченные в своем применении коренными русскими областями, каково, напр., общинное землевладение. Это будет особенность имущественных институтов русских с характером исторически-исключительным. Таких исключительных институтов найдется немало в составе русского законодательства, как и в составе несравненно более развитых европейских кодексов, что не мешает им, в других своих частях, носить характер кодексов общего права.

По времени и условиям, в коих возник наш действующий Свод Зак. и X т., ч. 1 в особенности, он далеко не изобилует содержанием норм общего характера. Но с того времени само законодательство и практика применения его норм до такой степени изменились, расширились, приобрели характер общности, что ограничивать нашу задачу изучением текстов X т., полагая, что тут именно и скрыто все действующее русское гражданское право, было бы вполне ошибочным. Убедиться в этом будет нетрудно на любом вопросе системы действующих институтов русского гражданского права. Натурально, там, где ни исторические данные нашего права, ни действующее гражданское законодательство в составе Свода и в практике наших судов не удовлетворяет понятию и требованию института общего права, мы должны будем в курсе отмечать это явление и приводить, в виде образца, строение института таким, каким он выработан в других положительных системах или составляет достояние науки и практики независимо от прямого воздействия положительного авторитета.

Вот признаки, коими мы ближайшим образом определяем задачу курса русского гражданского права.

Само собой разумеется, что повсюду, где это возможно, изложение действующих современных норм русского гражданского права мы будем связывать с началами реципированной римской цивильной системы, отмечая в главнейших пунктах отступления современного права от ее основоположений. Это тот путь, который откроет нам возможность идти, в нашем курсе, рука об руку с успехами работ западных цивилистов, способных часто восполнять скудость развития русской цивилистики.

Выделяя из системы цивильных институтов часть общую или общие учения, мы следуем образцам, принятым далеко не в одних юридических науках, но в последних очень ныне распространенным. В каждом отдельном институте гражданского права найдется так много элементов, общих для них всех, что предварительное ознакомление с этими общими элементами любой цивилистической конструкции очень упрощает последующее знакомство с каждым институтом в особенности. Этому приему выделения общей части следуют не только ученые-систематики (особенно немцы, по образцу Гуго - Гейзе), но и составители кодексов, особенно позднейшие, напр., кодекса саксонского и имперского гражданского Уложения 1896 г.

Западные систематики вводят нередко в состав общей части гражданского права и общие учения о юридических нормах. Это объясняется тем, что на Западе институты права частного полагаются обыкновенно в основу всей системы юридических построений.

Наш X т., ч. I Свода, согласно воззрениям наших кодификаторов, вполне отвечавшим общему состоянию права в ту пору, не служил, однако, основой всего нашего кодификационного плана, как, напр., прусский ландрехт, и сам занял далеко не первостепенное место в составе целого свода, среди законов о состояниях и уставов государственного благоустройства и благочиния. В связи с этим понятно, что никакие общие положения, не только о нормах, но и о лицах, вещах, действиях, волеизъявлениях, не были вовсе в нем выработаны так законченно, как их вырабатывают, особенно теперь, западные системы. Если мы находим в составе старого Свода общие положения о нормах, законах - общих и местных, - о порядке их составления, хранения, обнародования, о действии законов в отношении места, времени, лиц, об исполнении, толковании, отмене законов и о применении законов иностранных, так же как об обычае и обязательных постановлениях (см.: Сборн. Гожева и Цветкова*(198). с. 1-30), то все эти положения возникли вовсе не в виду гражданских законов в особенности.

Для характеристики этих учений в составе старого Свода мы возьмем следующие положения. Законы должны быть исполняемы по точному и буквальному смыслу оных, без всякого изменения или распространения. Все места, не исключая и высших правительств, должны утверждать свои определения на точных словах закона (Зак. Основн. ст. 65). В случае неясности или недостатка существующего закона каждое место и правительство имеет право и обязанность представлять о том начальству (там же. ст. 52). Судебные решения дел частных хотя могут быть приводимы в пояснение в докладах, но не могут быть признаваемы законами общими, для всех обязательными, ниже служить основанием окончательных решений по делам подобным (Зак. Осн. ст. 69). Насколько иным духом проникнуто отношение закона к суду в Уставах 20 ноября 1864 г., можно судить по ст. 9 и 10 Уст. гражд. суд. Все судебные установления обязаны решать дела по точному разуму действующих законов, а в случае неполноты, неясности, недостатка или противоречия основывать решение на общем смысле законов. Воспрещается останавливать решение дела под предлогом неполноты, неясности, недостатка или противоречия законов. За нарушение сего правила виновные подвергаются ответственности как за отказ в правосудии (Уст. гр. суд. ст. 9 и 10 и ст. 52, пр. 2-е Осн. Зак.). Все решения и определения Кассационного департамента Сената, которыми разъясняется точный смысл законов, публикуются во всеобщее сведение для руководства к единообразному истолкованию и применению законов (ст. 815, там же). Суд, в который обращаются дела для нового производства и решения, обязан, в изъяснении точного разума закона, подчиняться суждению Прав. Сената (там же. ст. 813).

Таковы старые и новые положения о нормах, старые - идущие впереди всего действующего Свода, составляющие основной закон, и новые - предпосланные Уставами 20 ноября 1864 г. и получившие применение в условиях нового быта.

Мы увидим далее, что не одни эти положения составляют обыкновенно содержание вводных законоположений и общих учений о нормах.

С тех пор как элементы общих цивильных конструкций стали прилежно разрабатываться учеными, преимущественно немецкими, в нашем столетии, объем общей части быстро разрастался в теоретических трактатах, в системах, в учебниках. У Савиньи, в его System des heutigen romischen Rechts, общая часть (для особенной у этого писателя мы имеем только неоконченное обязательственное право) занимает 8 томов. Из новых учебников у Виндшейда общая часть составляет половину 1-го тома его Lehrbuch des Pandektenrechts. Германист Otte Stobbe посвящает весь первый том своей Handbuch des deutschen Privatrechts введению и общим учениям о юридических отношениях.

В новых кодексах и проектах не только немецкого, но и французского типа содержание общей части развивается значительно больше, чем в старых. Я укажу в особенности на Avantprojet de revision du Code civil, написанный именитым бельгийским ученым F. Laurent (подробности в Юридической библиографии, издававшейся Юрид. фак. С.-Петерб. унив. Т. I. с. 35 и 118. N 26 и 57*(199)).

Учение о нормах, за исключением сделанных здесь заметок, не составит в этом курсе предмета особой обработки. В этом пункте мы отступаем от образца некоторых западных, особенно немецких, цивилистов, и следуем примеру других (особ. Arndts. Lehrbuch d. Pandekten, 11-е изд.). Мы не думаем, что учение о нормах не должно было бы входить в курс гражданского права. Но согласно порядку преподавания, принятому в наших факультетах, многие части этого учения излагаются с достаточной полнотой в других курсах, в курсе энциклопедии, римского права, права государственного и международного*(200).

Мы остановимся в дальнейшем на одном вопросе, касающемся строения и норм юридических и прав в субъективном смысле, на вопросе систематизации юридических явлений. Это вопрос очень важный вообще и имеющий специфический интерес для нашего гражданского права ввиду неполноты его содержания. Сейчас было указано, что, за недостатком прямого указания закона, юрист обращается к общему смыслу закона, к духу, к разуму законодательства как к средству толкования. Какой точнейший смысл этих указаний законодателя для юриста? От целого мы должны делать заключение к частям. Какие же это части, что такое это целое, от которого мы имеем делать наши заключения? Вопрос явно идет о системе права. Это систематический метод толкования, могущий иметь в особых условиях данного праворазвития самое серьезное значение для юриста*(201).

Из чего же и как слагается система гражданского права?

Современные цивилисты-систематики в своих построениях обыкновенно ищут установить предварительно такое, способное определять юридические явления, понятие, которое вытекало бы прямо из жизненного свойства этих явлений и давало бы удобную исходную точку и вместе технический термин для последующих систематических построений. В латинской терминологии мы встречаем слово jus, которое имеет, однако, далеко не одно постоянное техническое значение и под которым разумеют одинаково и нормы, регулирующие отношения людей между собой, и власть, предоставляемую этими нормами лицу, субъекту права (jus civile, jus gentium, а также jus mihi esse utendi, fruendi, eundi, agendi, Гай. IV. 3; слово это имеет не эти только два смысла - объективной нормы и субъективного притязания, а еще иные в разнообразных его сочетаниях и нюансах). Таким образом, для права в объективном смысле (norma agendi) и для права в субъективном смысле (facultas agendi) служит один и тот же термин.

Имея перед собой необъятной трудности проблему согласования начал римской цивильной системы с условиями нашего быта, новая юриспруденция ищет таких посредствующих между жизненными процессами и нормами права понятий, в коих выразился бы сколь можно полнее органический, жизненный характер юридических явлений, свободно образующихся в любых условиях и не теряющих вместе с этим свойств понятий юридических.

Начиная с Савиньи, новая юриспруденция все более и более осваивается с термином юридическое отношение. В последнее время этот термин входит в язык легальных сборников*(202) и в практику судов и сделок. Что же мы под этим разумеем и в чем состоят удобства пользования этим понятием? Римская терминология не знает соответствующего технического термина. Можно ли без него обойтись или лучше его принять? Есть писатели, и в числе их виднейший Пухта, которые думают, что для исчерпывающего изображения целого юридического быта достаточно оперировать посредством понятия субъективного права. Все наличное состояние права данного общества может быть мыслимо как совокупность прав, полномочий, предоставленных юридическими нормами отдельным лицам.

В том, что основу понятия субъективного права составляет именно полномочие лица, что оно воплощает в себе идею власти, Machtbegriff, в этом нет сомнения. Вопрос только в том, представляет ли собой это понятие тот именно жизненный элемент, из коего органически слагается целое построение данного юридического быта? Пухта думает именно так. Для того чтобы бесчисленные явления таких прав не представляли для нашей мысли простого механического конгломерата, а сочетались в некоторую систему, достаточно, по идеям Пухты, группировать их в комплексы, полагая в основу группировки различия объектов, на кои полномочия направлены.

Цивильная система Пухты ближе становится, так. образом, системой субъективных прав, распадающихся, по принятой им основе классификации (объект права), на пять категорий: 1) права на собственную личность, 2) на вещи, 3) на действия, 4) на чужую личность, 5) на перешедшую на нас личность другого (наследство). Довольно близкое и задолго предшествовавшее этому теоретическому построению системы практическое осуществление ее начал мы имеем в прусском ландрехте. Мы характеризовали ее выше. Она дает удобное для механического применения сопоставление норм, ограждающих субъективные права, в коем легко найтись судье, как аптекарю в его фармакопее*(203).

Всматриваясь ближе в эту систему, мы видим, что в результате она разрывает все, что в жизни представляется цельным, отношения союза семейного, право наследования, обладания вещами, обязательственные связи, по несущественному признаку объекта притязания. Не объект права (действие, деньги, вещь) характеризует жизненное отношение, из коего вытекло право лица, а, наоборот, самое это право лица квалифицируется так или иначе, смотря по свойству отношения, из коего оно возникло. Недостатки этого приема систематизации, как для научных целей, так и для жизненного разумения практических проблем юриспруденции, давно были замечены Савиньи, и мысли, выраженные им в его System des heut. romisch. Rechts, не утратили своего значения, быть может, даже выигрывают, ввиду современной путаницы понятий*(204), в своем достоинстве и полезности для юриспруденции.

Шталь объясняет искусственность классификации Пухты его основным воззрением на право, которое, по его учению, не воплощает в себе идеи порядка, а исключительно идею свободы, признанной объективным правом*(205).

Савиньи не кладет в основу построения системы юридических явлений понятия субъективного права, ибо субъективное право составляет лишь одну сторону другого, более близкого к жизни и более сложного явления юридического быта. Это другое явление составляет не простое притязание лица к лицу, к вещи, а известное отношение между ними, имеющее юридический характер и служащее органической основой для права в субъективном смысле, для притязаний односторонних или взаимных этих лиц друг к другу.

Для разрешения какого-либо юридического казуса недостаточно знать норму и притязание одного лица к другому, основанное на этой норме. Для деятельности судьи, когда он разрешает спорный вопрос, необходимо живое воссоздание в каждом отдельном случае юридического отношения, из которого возникло данное притязание*(206). Только тогда возможно правильное решение отдельно взятого спорного вопроса, как акт свободной умственной деятельности судьи.

Если в основу систематических построений мы кладем живое явление, а не одну его сторону, то не будет никакой надобности классифицировать права по их объектам, как это делает Пухта. Не по различию прав и их предметов группируются юридические отношения в естественные для них живые сочетания, а наоборот, различием юридических отношений и их типических категорий определяется разнообразие возникающих из этих сочетаний отдельных прав. В процессе их образования мы видим, что раньше возникают те или другие юридические отношения, и ими определяется тот или другой характер отдельного права, особого притязания данного субъекта. Отношения суть, таким образом, prius, а права - posterius.

Юридические отношения могут, по непосредственному наблюдению, казаться нам тоже ничем не связанной массой разнообразных явлений. Однако, близко прикасаясь к жизненным отношениям, они необходимо отражают на себе черты действительности, которые лежат в их основе. Простое жизненное отношение, насколько оно в данных исторических условиях восприимчиво к внешним юридическим определениям*(207), становится юридическим, и поскольку явления жизни носят характер не случайных, а необходимых сочетаний, постольку же и на юридических отношениях, в которые они облекаются, будет лежать тот же характер органически связанных, не разных явлений. Группы их не будут произвольными или одним внешним признаком (объект права) определившимися, а данными самой природой жизненных отношений сочетаниями. Каким было содержание известного жизненного отношения, - строй семьи, раздельное или связанное соседством обладание недвижимостями, на соглашении, воле или ином основании построенная обязательственная связь лиц, преемство отдельных прав или целой их совокупности, таким же оно, по его способности к группировке, к сочетанию в живые комплексы, останется и тогда, когда к этому содержанию примкнет элемент формального признания его возникновения, прекращения, защиты. Не только само отношение, - семейное, по наследованию, вещное, договорно-обязательственное, простое или сложное - не утратит в силу воздействия на него юридической нормы свойственной ему жизненной, органической природы, а, наоборот, отдельные нормы юридические, коими оно определяется, станут связанными в некоторые комплексы потому именно, что обращены на отношения одного характера, одного типа, отличного от других и в то же время так или иначе связанного с другими типами или с целым. Как юридические отношения сочетаются в типические родовые группы, публично-правных, частноправных, и в последней группе - семейных, имущественных, с низшими их подразделениями, семейно-имущественных, по приданому, с общностью имущественных отношений супругов и т.д., имущественно-вещных и обязательственных, договорно-обязательственных разных строений и деликтно-обязательственных и т.д.; так точно и нормы, определяющие эти отношения, группируются в комплексы институтов публичного и частного права, а в последней в институты права семейного и имущественного, и ниже - в институты приданого, общности обладания и проч.*(208)

По мере изменения жизненных отношений должны изменяться соответственно и органическим путем и отношения юридические, и институты права. Это процесс исторической жизни права. Мы видели его образцы выше. Пока слабы начала раздельности обладания и господствуют союзные формы, система цивильных норм тоже небогата. По мере того как развиваются начала раздельности обладания вещами, потребность связи взамен разбитых старых начал общности удовлетворяется системой договорных обязательств...

В условиях каждой данной фазы этого исторического процесса происходит такой же живой обмен, но изначала не в сфере прав субъективных, а, прежде всего, как в явлении определяющем, в области отношений, которые определяются теми или другими факторами, принимают живой и распознаваемый юридически образ, сочетаются с другими, осложняются, упрощаются, изменяются, перестают существовать.

Данный юридический быт, таким образом, не будет представлять собой для взора юриста случайного конгломерата субъективных прав и регулирующих их отдельных правил, кои упорядочить можно только внешним приемом систематизации по какому-либо произвольному признаку (по предмету), а наоборот, будет представлять собой органическое единство и цельность, из коей легко выделяются природой юридического отношения определенное ему место и существом нормы, определяющей то или другое из них, место ее в составе отдельных институтов и всей их системы.

Не подлежит сомнению, что в массе случаев деятельность юриста может вся в данном вопросе ограничиваться механическим применением данного правила к данному случаю, ограждением субъективного права, отдельно взятого притязания прямо указанным в сборнике норм юридическим средством. Это зависит часто и от свойства задачи юриста в отдельном случае, и в особенности от характера и строения сборников юридических норм.

Но тут ли граница задачи юриста? Представим себе сложные сочетания встречных притязаний тяжущихся сторон, представим себе скудный инструктивными для цивилиста нормами сборник законов с характером локальных, отживающих, казуистических правил, прибавим к этому пестроту таких норм разноместного, разноязычного, разновременного происхождения, - тогда возможна ли практическая деятельность, основанная на простом механическом приеме применения данного правила к притязанию, вся особая юридическая природа которого характеризуется не отношением, из коего она возникает, а только объектом, на который притязание направлено? Всего менее!

Законодатель, как было видно выше, различным образом относится к деятельности юриста-судьи, смотря по изменяющимся бытовым условиям времени. В условиях нашего прежнего порядка жизни суд обязан был знать букву закона и давать ей применение безусловное, испрашивая, на случай недостатка, законодательного указания, непосредственного руководства законодателя во всех затруднительных случаях. В изменившихся бытовых условиях требования того же органа законодательства становятся иными. Решения должны безусловно следовать за возникшим спорным правоотношением, невзирая на недостаточность и неполноту закона, по соображениям общего духа или разума законодательства. Деятельность юриста поднимается вместе с этим от простой механической в высшую, творческую, где ответ на притязание не может быть дан сейчас наличными правилами, где сама законодательная воля требует от юриста некоторого подъема умственной деятельности, предполагает в нем способность созерцания цельного организма юридических норм, в составе коих, хотя бы скрытым, невыраженным образом, должен находиться ответ на вопросы практики, и этот ответ, эта скрытая норма имеет быть обнаружена, выражена для каждого данного отношения подлежащим судом.

Таким образом, задача нашего преподавания будет поставлена не врозь, а в согласие с видами и указаниями законодателя, с состоянием действующего права и с целями русской цивильной практики, если мы будем следовать разъясненному выше методу систематизации нашего материала.

В целом курс будет заключать в себе общую часть, с обычным расчленением ее на отдельные учения, о лицах, вещах, способах возникновения и прекращения юридических отношений вообще, и особенную часть, в составе институтов вещного, обязательственного, семейного и наследственного права.

Термины юридическое отношение и юридический институт, которые мы здесь употребляем, не вполне установились в языке нынешних юристов. Stobbe, обнимающий в своей Handbuch d. deutsch. Privatrechts (5 томов) всю совокупность институтов, которые мы будем рассматривать, употребляет термин "юридическое отношение" в двояком смысле. Юридическое отношение in concrete есть то же, что Rechtsfall (casus, последний в особенности, когда имеют в виду подлежащий разрешению спорный вопрос), прямо жизнью данный случай выразившейся юридической связи лиц, как во взятом выше примере Савиньи (frater a fratre). Но так как нормы юридические определяют явления жизни, фиксируют их раз навсегда, как типические формы юридических отношений, то и эти типические формы Stobbe считает возможным называть тоже юридическими отношениями, но in abstracto, т.е. взятыми отвлеченно от данного случая и выраженными или выработанными в системе права как общий тип. Этот термин в последнем случае однозначущ с термином - "юридический институт". В немецкой, как и в нашей юридической литературе, употребление этих терминов непостоянно. Кавелин предпочел назвать свои позднейшие работы по семейному и наследственному праву "Очерком юридических отношений, возникающих из семейного союза" и проч., натурально давая этому термину смысл юридических отношений in abstracto.

 

Отделение первое.
Учение о лице

 

Понятие личности в гражданском праве. - Личный обмен в латинской цивильной системе. - Широкое применение понятия личности. - Социально-юридическая цель. - Интерес индивидуальный и социальный в строении некоторых институтов. - Сочетание и разобщение личности с представлением человека в Риме. - Личность коллективных правообладателей. - Цель строения. - Отсутствие двойственности в понятии лица у римлян

 

Точкой отправления для цивилистических построений должно служить понятие о лице. Понятию лица (persona singularis) в анализе юридических явлений противополагается объект права, часто вещь. Это понятие лица, как образующее, входит в состав юридических отношений, какого бы они ни были содержания. Для юридических отношений гражданского права оно существенно в особенности.

Понятие личности в гражданском праве может быть отождествлено с понятием конкретной цивильной правоспособности.

В условиях исторически данного юридического быта возможна полнота правоспособности, присвояемая отдельному человеку, субъекту правоспособности.

Чтобы определить весь объем правоспособности отдельного человека, надлежит представить себе сумму отдельных юридических отношений, в коих действительно находится или способно находиться, в условиях данного быта, отдельно взятое лицо. Полнота правоспособности не будет по содержанию своему одинаковой в разных исторических условиях. Есть условия, где полнота правоспособности отдельного субъекта по содержанию ее определяется целым рядом институтов цивильной системы, институтами права семейного, институтами прав вещных, собственности, прав на чужую вещь, прав договорных, завещательных и прочее.

В этом развитом виде понятие правоспособности полной, принадлежащей отдельному человеку, мы находим в римской цивильной системе. Как собирающего, сосредотачивающего в себе оригинерным образом (первообразно и самолично) и осуществляющего всю эту сумму правоспособности, мы можем представить себе только вполне волеспособного, зрелого, бдительного человека.

Но не одним этим случайным явлением личной энергии в цивильной сфере определяется специфический, в личном смысле, характер юридического быта римского народа. Если бы правоспособность цивильная условливалась каждый раз фактической наличностью сильных характеров, то в юридическом быту римского общества недоставало бы свойств постоянства, известности и непрерывности юридических отношений, которые мы находим в действительности. Когда уходит со сцены предположенный нами деятельный субъект цивильной правоспособности, то, с этим вместе, цельная в его лице сфера его цивильных отношений не исчезает тотчас, вместе с ним. Свойство этих отношений личное, сосредоточенное, удерживается, временно, в известной степени неподвижности, в "лежачем наследстве" (hereditas jacens). Можно ли назвать это сосредоточенное состояние имущества безличным, хотя временно нет известного человека, определенного индивидуума, который давал бы активный характер этой сосредоточенной цивильной силе? Отнюдь нет, ибо для наличности цивильной правоспособности нет нужды (и не в одном этом случае) в непрестанно деятельном состоянии правоспособного субъекта.

Правоспособность и чисто личный характер юридических отношений, сосредоточенный и объективно известный, продолжает существовать, несмотря на отсутствие активного органа ее осуществления, несмотря на парализованное его состояние, ибо он необходим, как постулат всего социально-юридического строя в данных бытовых условиях, а не такого-то отдельного человека только. Без этого, длящегося в личном смысле состояния юридических отношений умершего, немыслимо было бы постоянство и преемственность их, точно так, как оно было бы немыслимо при условии произвольного появления новых и бесследного исчезания прежних правоспособных субъектов.

В избранном нами примере, несмотря на последовавшую смерть человека, нам хорошо остается известным преемственный переход силы, которую представлял собой умерший в юридическом обмене, и мы можем вполне определить весь ее юридический и экономический состав. Hereditas jacens заключает в себе требования и обязательства, иски вещные и личные, способность умаления, возрастания, экономической состоятельности и банкротства, ровно так, как и живой представитель личного характера юридических отношений.

Точно такой же личный характер эта, раз осуществленная, правоспособность удерживает и приобретает, когда средоточием ее становится несамосознающий и недееспособный субъект, дитя, умалишенный. Недостаток деятельного фактора осуществления правоспособности не уничтожает ее в основе; она поддерживается искусственно деятельностью других людей, и не только ради особы дитяти, идиота, а в целях дальнейшей известности, дальнейшего преемства этой, раз определившейся как единой и личной, сферы цивильных отношений. У самого субъекта правоотношений может не быть ни личного интереса, ни личного призвания пребывать в средоточии этого ожившего обмена, и, однако, он продолжает им служить, ибо цивильное и личное свойство отношения юридического в развитом римском юридическом быте не определяется исключительно ни мерой индивидуальных потребностей, ни мерой индивидуальных способностей его субъекта.

Если бы один интерес наличных живых особей и отдельно взятая воля каждого определяли собой все содержание гражданского права, то система его институтов была бы несравненно уже той, какую мы наблюдаем в действительности. Возьмем для примера систему вещных прав в Риме. На что, при этих критериях, были бы нужны реальные сервитуты в этой системе? Для utilitas singuloram, взятой в точном смысле потребностей данного человека, а не цивильной личности, был бы достаточен ususfractus и usus. Чего же ради нужно не только с определенным индивидуально лицом, а с качествами лица как землевладельца, как домовладельца, соединять известное притязание опять не к соседу такому-то, а к соседнему землевладению, кто бы ни был сосед-землевладелец? Фактические и случайные свойства надобности, ненадобности данного притязания для известного лица в этой конструкции сглаживаются, способность или неспособность им пользоваться тоже стирается и уступает место соображениям особого рода, так сказать, абстрактным, отрешенным, независимым от индивидуальных свойств того или другого хозяина данного имения.

Мы имеем, таким образом, ряд явлений, в коих свойство личности или гражданской правоспособности субъекта юридических отношений не зависит от продолжающегося существования человека (hereditas jacens), от его способности воли или разумения интересов (дитя, идиот), и где образование юридических отношений, тоже типически цивильных, не ограничено интересом отдельного человека (предиальные сервитуты).

Из этих явлений ясно, что институты цивильные, по самому строению их, не составляют области чистого индивидуализма, а отвечают одновременно целям отдельного человека и общества.

С понятием личности мы не соединяем необходимости непрестанного воздействия воли и ежеминутно наличного интереса отдельного человека. Мы даем этому понятию более общие и независимые от индивидуальных свойств и потребностей отдельных людей признаки. Понятие личности в гражданском праве, цивильной правоспособности, правоспособного лица (в конкретном смысле) мы имеем там, где раз определившаяся сфера конкретных юридических отношений удерживает свойство обособленности, принадлежности их к этой именно сфере, с характером постоянным и объективно распознаваемым.

Человек может не знать, что он состоит в известном юридическом отношении, и тем не менее он будет его субъектом, может не иметь способности хотеть или познавать, не иметь интереса к тому или другому обладанию, и тем не менее сфера определившихся, так или иначе обособленных его отношений будет в обороте гражданском, в смене его явлений играть определяющую роль гражданско-правовой личности этого человека, теперь живого и деятельного, завтра, быть может, недееспособного, затем - умершего.

Такое свойство личности в римской системе не составляло необходимой принадлежности всякого человека, ибо римский мир знает людей безличных, неправоспособных, людей - товар. Созданное исторической жизнью культурного народа и разработанное юриспруденцией, это понятие личности составляло центральную исходную точку для всех цивилистических построений. Весь мир юридических отношений гражданского права в Риме был миром отношений, личных в этом смысле. Одна из существеннейших проблем римской практической юриспруденции заключалась в том, чтоб найти определенные и точные признаки, коими фиксируются постоянным и известным образом отдельные, обособленные, в этом смысле личные сферы обладания граждан.

Внутри каждой из этих личных сфер происходит, несомненно, постоянный и живой обмен; они изменяются и в смысле их полноты, и в смысле состава заключенных в них отношений разного содержания. Но свойство юридической известности и постоянства их обособления удерживаются, несмотря на эти внутренние изменения, в интересах всего юридического цивильного быта и совершенно независимо от воли или потребностей отдельного правообладателя.

В римском мире это свойство личности, цивильной правоспособности, сочеталось количественно совершенно преобладающим образом с отдельным живым деятелем правоспособности. Оттуда этот поразительный по энергии характер римского цивильного обмена.

Но, однако, необходим ли именно такой деятель, чтоб существовала цивильная личность? Мы видели, что определенная сфера юридических отношений может иметь своим средоточием ребенка, идиота. В этих случаях невозможна деятельность этих правообладателей, но возможно для них пользование плодами этого правообладания через посредство деятельности других лиц, опекунов, попечителей. Мы видели далее, что характер личности не утрачивается и там, где сейчас нет ни деятеля, ни пользователя, стало быть, ни воли, ни интереса. Таков случай с hereditas jacens. Hereditas функционирует лично в целях объективной известности, постоянства, преемства правоотношений. Итак, функция личности нужна здесь и существует независимо от вопроса воли или интереса отдельного известного человека. Это положение вещей как единой, цельной имущественной массы, в коей нет имущего, хозяина, в смысле интересо- и волеспособного органа, есть временное.

Попытаемся сделать шаг далее. Мыслимо ли такое обособление определенной сферы юридических отношений там, где состав этих отношений есть известный и постоянный, как у живого субъекта права, но где нет вовсе живой личной воли и интереса отдельного правообладателя, а есть только интерес пользования этим имуществом у более или менее неопределенного и неизвестного в данную минуту круга людей и где эта сфера прав, эта личность существует не для преходящих целей, как в hereditas jacens, а для целей постоянных, как в предиальном сервитуте.

Римская жизнь и римская юриспруденция хорошо знакомы с этим явлением цивильного быта. В случаях такого рода юристы видят то же самое явление обособленной правоспособности, личности, как и там, где правоспособность присвоена отдельному человеку. Таков случай, когда это качество обособленной личности присваивается имуществу и правоотношениям коллективной единицы, государства, города, коллегии, установления.

Не являются ли это имущество и эти правоотношения принадлежащими отдельным гражданам, отдельным членам коллегии? Несомненно, нет! Это имущество есть обособленное и вообще, и в особенности от имущества отдельных членов коллегии. Так как город сам не есть орган личной воли, то отсутствие личной воли восполняется, как в имуществе малолетнего, особой организацией городского управления.

Но тогда зачем же мы даем свойство личности, обособленной правоспособности подобным формам обладания? Цель, с которой так конструирует римская юриспруденция, совершенно понятна. Личность была в глазах классиков обособленной сферой юридических отношений, которая необходима для их определенности, распознаваемости и постоянства.

Называют ли классики эту правоспособность коллективных единиц и имущественных масс именно личностью? Да. Мы встречаем в пандектах очень различные обороты речи, коими определяется именно личный характер обладания коллективных единиц. Главнейшие из них суть такие: hereditas, universitas, collegium personae vice fungitur. У Фронтина есть прямое выражение "persona coloniae ipsius". Но нужны ли нам отдельные свидетельства тех или других писателей, чтоб удостовериться в совершенно личном характере цивильных правоотношений коллективных единиц в Риме? Если имущество могло принадлежать коллегии, установлению, то была ли бы возможна какая-либо оборотоспособность этого имущества без свойства личного обладания им? Чтоб коротко ответить на этот вопрос, достаточно вспомнить строение римских обязательств, всегда строго личное, требующее непременной известности лица для своего состава. Отвергнуть личный характер обладания названных коллективных единиц - значит сделать их неспособными к цивильно-обязательственным отношениям, тогда как мы видим на деле постоянно в составе их имуществ долги и требования совершенно так, как в составе имущества отдельных правоспособных людей.

Весьма важно отметить здесь, что римские систематики не разделяют цивильно-правоспособных субъектов, лиц, на две категории, лиц физических и нефизических, юридических, фиктивных, только мыслимых. Это характеризует, во-1-х, свойство их гражданского оборота, где далеко преобладающая роль принадлежала отдельным правоспособным людям, а не этим формам коллективного обладания. Во-2-х, их понятие личности в достаточной степени представлялось им обособленным от непременной связи его с отдельным человеком, так как они знали волеспособных, но неправоспособных людей, рабов и не останавливались в особенности на явлении обособленной от отдельного человека гражданской правоспособности в других случаях, как на экстраординарном, для юридической конструкции которого нужно создавать совсем особую категорию лиц, только мыслимых. Явление имуществ, принадлежащих городу, коллегии, их долгов, требований, исков, было налицо. Измышлять их правоспособность было нечего, и эти лица, в обособленной сфере цивильных правоотношений, функционировали так же, как отдельные люди. Для практических целей обмена конструкция эта была вполне удовлетворительна.

Эти римские понятия и противоположения лиц и вещей, не всегда правильно понятые и истолкованные, вместе с рецепцией римского права, стали достоянием новой юриспруденции. Применение их к условиям быта новых народов, во многом очень отличного от римского, породило массу трудностей и недоразумений, которых вовсе не знали классики и которые служат до сих пор обильным источником контроверз в этом основном учении и открывают простор многочисленным, особенно у немцев, попыткам найти надежные исходные точки для построения понятия субъективного права, правоспособного лица, существующего в действительности, или лица только мыслимого, и указать пределы действию фикций и вымыслов в практической области гражданского права.

 

Средневековые формы правообладания. - Преобладание союзных типов. - Связь человека с союзом, с территорией. - Процесс обособления. - Искание внутреннего критерия для правоспособности человека. - Неприменимость его к союзам и установлениям. - Очеловечение и олицетворение. - Заслуга Савиньи. - Отрицание фикций. - Целевые имущества. - Бессубъектные права по Виндшейду. - Дестинатарий у Ihering'a. - Мысли Брунса. - Отрешенный характер понятия личности. Социально-юридический критерий. - Нужны ли две категории лиц? - Лица, могущие приобретать права на имущество, в Т. X, ч. I

 

В чем же заключаются особенности нашего юридического быта, отличающие его от римского и служащие источником трудности применения римских понятий к явлениям нашего быта?

Если весь строй римского цивильного быта существеннейшим образом определяется началом личности и вместе с этим особности правоотношений каждого гражданина, то картины средневекового быта дают нам совершенно противоположные черты. Совсем не отдельно взятый человек является здесь правоспособным в сфере общих для всех институтов гражданского права, а прямо наоборот... Отдельно взятому человеку, как субъекту правоспособности, не принадлежит, в этих условиях, в праве ровно никакой роли. Определяющая характер этого быта роль принадлежит союзу, а не отдельному человеку, а если, в ограниченном смысле, человеку, то только как члену того или другого союза, а вовсе не самобытно. Личность отдельного человека есть или вовсе еще не выделившаяся (как pars viscerum союзного организма), со своей особой правоспособностью, или очень еще слабо выделившаяся как persona singularis в праве. Таких союзных форм, определяющих все политическое и социальное положение человека, крайне много. Каждая из этих союзных форм имеет свою сферу прав, с немногими, для определенных их групп, типическими, и с очень многими исключительными чертами. Притом правоспособность этих союзных форм никогда не есть чисто гражданская, а обыкновенно смешанная из элементов права частного и права публичного, далеко еще не сосредоточенного в лице государства.

Новая юриспруденция в этих условиях сама никоим образом не могла прийти к понятию личности, правоспособности отдельных людей в сфере институтов гражданских, к коему так рано пришла римская юриспруденция. Господствующий тип союзного обладания устранял всякую надобность даже в самых институтах отдельной приватной собственности, отдельных вещных прав, обильных типических форм римского договорного права для общего применения. Входя в состав союза, отдельный человек знал права этого союза как высшие, от коих производил свои, низшие, зависимые, которые приводили его, однако, прямо к пользованию объектом прав, землей господина, домом, построенным на этой чужой земле. Точно так же постоянные отношения к союзу заменяли обеим неравным сторонам необходимость отдельных, свободных договорных форм.

Задачи юриспруденции и законодательства заключаются в эту пору в том, чтобы определить скорее права союзов и отношение к ним прав отдельных входящих в них лиц, чем права отдельных лиц как самостоятельных единиц в общежитии.

Весь этот быт можно охарактеризовать чертой, противоположной римскому, чертой безличности, где известный и постоянный характер правонарушений определяется принадлежностью человека к союзу, преемственному из поколения в поколение, и формами обладания, этому союзу свойственными.

С другой стороны, если нужна была известность юридических отношений отдельных людей, то в массе случаев она достаточно определялась отношением людей к имуществом, особенно к недвижимостям. Так что определяющей была земля для человека, а не человек для земли. Сидящий на земле верховного собственника известный срок человек становился несвободным, полусвободным. Правоспособность определялась по вещам, и известность свойств вещи, натурально, в смысле свойств обладателя вещи (церковная, рыцарская, городская) заменяла собой, для населения ее, всякие личные определения правоспособности. Весь мир этих правоотношений вращается, очевидно, около иных осей, чем римский цивильный быт.

По мере того, как эти старые союзные формы теряют прежний характер определяющих положение людей линий, уступая государству одну за другой лежавшие на них функции (власть суда и разные отрасли управления), вместе с этим приватизируется обладание недвижимостями, и быт цивильный становится более подвижным, старые способы ориентироваться в этом обмене посредством определения союза, к коему человек принадлежит, или земли, на которой он сидит, становятся ненадежными и недостаточными. Общность обладания уступает место раздельности, и обязательные для целых поколений союзные начала общежития заменяются свободными договорными формами. Если в этих условиях нужна распознаваемость, известность и постоянство юридических отношений отдельных субъектов, то достигнуть этого возможно только тем же методом, каким этого достигали классики. Задачи новой юриспруденции существенно сближаются с задачами юриспруденции римской.

Но, однако, условия, в которые поставлена мысль современного юриста, в особенности в учении о лице, далеко не те же, в каких работала римская мысль. Понятие личности совпадало там с представлением конкретно известной сферы правоотношений. "Quum omne jus, - говорит Гермогениан, - hominum causa constitutum sit, primo de personarum statu... dicemus", L. 2 D. 1. 5. Итак, хотя Гермогениан указывает нам последнюю цель всякого права в человеке, однако исходной точкой для своих построений он ставит именно личность.

Мысль современной юриспруденции этим не удовлетворена. Мы принимаем за исходную точку наших построений не эту идею личности, особности, а ищем чего-то другого, хотим идти глубже... Современное правосознание не ставит понятия личности так обособленно от человека, как это было у римлян. Мы не отвергаем правоспособности ни у единого человеческого существа. Основу для этого всеобщего признания личных прав, как прирожденных человеку (Urrechte), новая философия раскрывает нам в его природных свойствах, в его разумности и волеспособности. Таким образом, понятие личности гораздо теснее сочетается с этими непременными свойствами всякого человека.

Сколько бы ни было проблематического, с научной точки зрения, в существовании таких прирожденных прав*(209), современная практическая юриспруденция действует в условиях этого сознания правоспособности всякого человека, как человека. С этим вместе возникают новые задачи для жизни современных обществ, далеко не всегда разрешимые путем юридическим, и трудности для современной цивилистики, незнакомые античной мысли.

Если римская мысль представляла себе ясно возможность сочетания личности, конкретной правоспособности, с человеком, то она так же легко и разрывала эту связь, низводя человека в категорию вещей или давая личный характер обладанию там, где отдельного человека, как обладателя, назвать нельзя. Современная мысль вовсе не допускает этого разрыва, этого полного обезличения человека, низведения его на степень вещи. Зато вне отдельно взятого человека, если не современное сознание, то современная цивилистика трудно ладит с представлением лица. Основу римскому сознанию всех юридических отношений как личных, давала исторически развившаяся система институтов гражданского права. Именно в этой системе безусловно необходима постоянная известность и преемственность личная юридических отношений. Без этого она немыслима и практически неосуществима. Личное приражение всех юридических отношений необходимо здесь не в целях отдельного заинтересованного, а в целях всего цивильного общежития, всего гражданского обмена. Вне его нельзя себе представить не только энергического обмена, но никакого движения в области оборота с вещами, действия договорных форм и проч.

Выше было замечено, что, связав раз понятие личности с реквизитом разумности и волеспособности субъекта, наши юристы, философы, теоретики закрыли себе путь к объяснению всего ряда явлений гражданской правоспособности, идущей за пределы правоспособности отдельного человека. Если человек правоспособен именно в силу того, что разумен и волеспособен, то в силу чего, на какой основе будет держаться правоспособность там, где нет этой личной воли и разума? А между тем формы такой правоспособности и личности коллективных единиц, союзов, имущественных комплексов не только не скуднее, но неизмеримо обильнее у нас, чем в Риме. Как научно обосновать это явление?

Ответ юристов настоятелен и неотложен.

Мы не имеем в виду исчерпать*(210) здесь попыток современной юриспруденции найти основы для учения о лице. История развития этого учения идет с первых влияний римского права на европейскую мысль и представляет живейший интерес не с юридической только, а с общей культурно-исторической точки зрения, и мы на нем остановимся в подробности впоследствии. Здесь мы ограничимся коротким перечнем современных попыток строить понятия личности, чтоб определить основание той двойственности, которую дают нам теперешние системы, различая две категории лиц, физических и юридических.

Долгое время в европейской юриспруденции господствующим приемом для расширения свойства личности на субстраты, которые не суть люди, была метода очеловечения этих субстратов, т.е. присвоения им тех же свойств, какие имеют люди. Какие основы имела эта метода в свое время, какие следы ее удержались в юриспруденции до наших дней - об этом мы скажем позже, в особом учении о юридическом лице. Здесь заметим только, что европейское общество, по мере разрушения старинных союзных форм правообладания и образования в новых условиях той же богатой латинской системы институтов частного права, которую нельзя представить себе без личного приражения, требовало такой же точности постановки вопроса о субъекте гражданского права, которая была выработана латинской техникой.

Савиньи принадлежит для нашего времени, бесспорно, заслуга постановки вопроса вновь на подлинно юридическую почву. Учение о лице перестало быть с этих пор вполне фантастическим и возвратилось в область юриспруденции. Учение Савиньи, наиболее распространенное и теперь в учебниках, следует назвать, по методу разрешения проблемы, способом аналогической конструкции, применением к явлениям союзного обладания тех же форм, какие выработаны для обладания личного. Это так называемая теория персонификации - олицетворения, - составляющая несомненный успех и приближение к подлинно римскому понятию лица сравнительно со старыми учениями очеловечения, так сказать, не людей.

Долгое время господствовавшее учение Савиньи стало, в особенности в 50-х годах (Sturm u. Drang-Periode in der Jurisprudenz), возбуждать многочисленные сомнения в своем достоинстве. Если нужно, говорят представители нового направления, олицетворять неличное обладание, то совершить эту операцию нельзя иначе, как с помощью фикции, стало быть - актом вымысла. Таким образом, в праве, в важнейшем элементе юридических построений, наряду с лицами действительно существующими, дается место лицам, которых нет в действительности, каким-то миражам, продуктам воображения. Если юрист способен видеть лицо в коллегии, в корпорации, в "лежачем" наследстве, то спрашивается, где же предел этой игре юридической фантазии, где конец фикциям, вымыслам и начало реального мира для юристов?

Очень многие охотно допускали, что теория персонификации есть подлинно римская, чтоб тем вернее доказать несоответствие формализма римских построений современному мышлению (иначе, германскому, ибо, кроме германского мышления, в противоположность классическому, иного для современности не полагается), существенно де реалистическому. Мы знаем юридические отношения лиц - людей, и видим подобные этим юридическим отношениям, именно в сфере имущественной, права, не имеющие таких же реально-наличных субъектов. Назвать эти права принадлежащими мыслимым субъектам - значит ничего не сказать определенного. Классики знают принадлежность, определяемую не одним отношением к кому-либо, а точно так же принадлежность, определяемую отношением к чему-либо... В 1-м случае они говорят pertinere ad aliquem, во 2-м pertinere ad aliquid. Что же способно определить принадлежность имущества чему-либо? Предназначение его, цель, для которой оно существует. Итак, мысля по-германски, мы должны сказать, что существуют имущества, которые принадлежат лицам, и есть такие, которых принадлежность определяется их целью, их предназначением. Эти последние суть имущества цели (Zweckvermogen). Так конструировал Алоиз Бринц, один из самобытнейших пандектистов нашего времени, мюнхенский профессор, скончавшийся в 1887 г.

Несомненно, Бринц держался в своих попытках юридического построения в сфере задач цивильной юриспруденции, как и Савиньи, и не удалялся в область вопросов психологии там, где для них нет места. Несомненно также, что он мыслит вполне своеобразно, т.е. независимо от римских образцов, хотя, как пандектист, ищет поддержки своим воззрениям в юстиниановских текстах.

Возражение Бринца против фикции лиц совершенно основательно, но оно должно быть направлено против Савиньи, а не против римского права, ибо в римском праве мы не находим двух категорий лиц, физических и юридических, которые принимает Савиньи. В праве римском, кому бы или чему бы ни присваивалась правоспособность или личность, свойство цивильной личности или правоспособности оставалось одним и тем же. Сам ли человек, или, вместо него, universitas является как активный деятель в гражданском обороте, определившаяся конкретно сфера его цивильных юридических отношений есть личная. В одном случае, при субъекте человеке, она приводится в движение им самим, если он дееспособен и пока он жив, до его смены другим человеком; в другом, при субъекте коллективном, те же функции совершаются органами данной коллективной единицы.

Но независимо от этих модификаций дееспособности правоспособность тут и там мыслится и существует как личная, в указанных нами выше целях юридической известности, постоянства и непрерывности цивильного обмена. То обстоятельство, что отдельные имущества или целые массы предназначаются для определенных специально целей, не устраняет вопроса, как существуют они в смысле цивильной их позиции, лично, самобытно, с той же способностью к самостоятельным, себя ради, цивильным функциям, как и имущества отдельных граждан, т.е. с той же способностью владеть, приобретать, обязываться, требовать, искать, отвечать или иначе? И ответ несомненен, что эти имущества цели существуют так же лично, как и всякие другие. Указание на цель их установления важно для вопросов их управления, их организации, их внутреннего строя, но оно недостаточно для определения их позиции в цивильном быте.

Из того, что известное имущество, мое или университетское (книги, рукописи), больничное или отдельного служителя ее (приспособления для врачебных целей), предназначено одной цели, служению науке, помощи страждущему человечеству, - не видно еще, что это за имущество в цивильном смысле, связано ли оно в такой комплекс, который самостоятельно оперирует в гражданском обороте, приращается, убывает, требует вознаграждения за ущербы, ему нанесенные, отвечает за ущербы, от него происходящие, входит в договор и проч. А между тем именно это и составляет все содержание вопроса о личности и о цивильной правоспособности, а на это именно и не дает ответа конструкция Бринца; если же дает, противополагая имущество цели имуществу лица, то ответа этого нельзя признать удовлетворительным, ибо в нем заключается отрицание личного характера принадлежности, допущение имуществ, принадлежащих цели и в то же время бессубъектных.

Источник ошибочности построений Бринца тот же, что и у ряда других современных юристов, т.е. задача найти присущее правообладателю свойство, на коем возможно обосновать принадлежащее ему право, особую, личную позицию в гражданском правопорядке. Нет сомнения, что все право, как говорит Бринц, имеет человека своим творцом, своим предметом и своей целью (идея римская). Это первооснова и предельная цель всех юридических построений. Но осуществление этой цели, в условиях цивильно развитого быта, в сфере отдельных отношений в особенности, недостижимо иначе, как некоторым отрешением понятия личности от непременного представления отдельного человека, когда человек недееспособен, когда смерть разрывает его связь с имуществом, когда цель института, цель учреждения ставится в независимость от изменчивой воли и воззрений отдельного человека, как в universitas, collegium, pia causa и проч.

При этом належит заметить, что личный характер присваивается известному организованному делу, предприятию, назначению имуществ далеко не всякий раз, когда именно видна цель предприятия, дела, предназначения. Возьмем для примера имущество, несомненно предназначаемое для определенной цели, приданое, dos, которого цель есть именно поддержка тягостей брачного сожития (ad onera mitrimonii ferenda). Тут цель и принадлежность ad aliquid, выражаясь по Бринцу, ясна; но конструировать выделенное таким образом имущество как особую единицу, лично оперирующую для этой цели через супругов, нет расчета*(211). Сами супруги слишком близко стоят к делу, чтобы представление 3-х вместо 2-х имущественных масс, обособленных так же, как обособляется сфера обладания отдельных правоспособных субъектов, заключало в себе какое-либо практическое удобство. Супруги суть ближайшие дестинатарии, для них назначается это имущество, хотя, правда, не для сепаратных видов каждого, а для совместных целей супружеской жизни, которые нормально и не рассматриваются каждым из супругов, как чуждые ему, а как в то же время и его собственные. Степень близости целей, для коих предназначается имущество, к отдельным дестинатариям может быть очень различная. Чем ближе каждый дестинатарии поставлен к цели предназначения, и чем меньше их круг, тем, натурально, меньше резона обособлять гражданскую личность таких имущественных назначений. Чем отдаленнее эта связь и чем шире круг лиц, заинтересованных в управлении таким имуществом согласно цели его обособления, тем, понятно, необходимее и самое обособление. Обыкновенное условие такой самостоятельно-личной организации составляет значительность юридических операций, кои имеют производиться ее именем. Указать, однако, раз навсегда, где есть и где должна быть организована особая от заинтересованных цивильная правоспособность - дело ближайшего практического изучения условий, а не простых теоретических соображений.

Савиньи различил две категории лиц - физических и юридических. Бринц заменил последние понятием имуществ цели. Целый ряд последующих юристов, частью с очень крупными именами, пошли еще дальше по пути самостоятельного и совершенно бесплодного творчества в этом вопросе.

Стараясь сам, не quellenmassig, суммировать в одном понятии, в одном слове даже, весь мир юридических явлений гражданского оборота, Виндшейд на вопрос, что такое право в субъективном смысле, отвечает - это Wollen-durfen, воледозволенность*(212). Мы выше видели, не отступая ни на шаг от римских построений, что право в самом деле есть область обнаружения воли человека по преимуществу, что все оно идет от человека, сферу его деятельности имеет своим содержанием, ради человека существует. Но это не мешало римскому юрисконсульту говорить о личности в праве и допускать область личного в сфере юридических отношений и там, где нет волеспособности непосредственно данной, а есть или прежде определившийся круг отношений, уже связанных и еще не вошедших в состав другого (hered. jac), или где воле- (вернее, и эту поправку в определении субъективного права у Виндшейда предлагает Биндинг, дее-) дозволенность, Wollen-durfen, упражняется не самим субъектом, а обнаруживается через посредство особой организации.

Какие же консеквенции получаются у Виндшейда от этого понятия субъективного права, от Wollen-durfen? Где нет Wollen-durfen, там нет права? Это было бы совершенно возможное и логически правильное заключение, но его остерегается сделать Виндшейд, ибо тогда оказалось бы, что он не видит вовсе действительности. Виндшейд выходит из затруднения, которое сам себе сделал, иным путем. Где нет Wollen-durfen, там право в субъективном смысле все-таки есть, но оно бессубъектно!! Более обличительного результата смешения понятий человека и лица в гражданском смысле нельзя придумать. Его нашел Виндшейд, натурально, не в римском праве, где его нет. Но оно не нужно и для нашего права, ибо хотя у нас, иначе чем у римлян, личен всякий человек, но нет никакой надобности ограничивать применения личного сферой волеспособного человека и не допускать мыслить личности там, где она не дана непосредственно волей отдельно взятого человека.

Принеся эту дань логике, совершенно ненужную для юриспруденции, Виндшейд, однако, сохраняет для своего учебника термин "юридическое лицо", по соображениям не юридическим, а скорее эстетическим: "die juristische Person, - говорит он, - ist erne nicht wirklich existirende, nur vorgestellte Person (ю. л. есть не существующее в действительности, а лишь воображаемое лицо)..." и основанием для этого творчества фантазии служит глубоко в природе человека лежащее стремление к личному (naturliches, auf dem tiefen Zuge zur Personlichkeit, welcher durch die Menschennatur hindurch gent, berahendes Gefuhl).

Если нельзя отказать в большой смелости этого рода логическим и эстетическим построениям, то в этом смысле (т.е. в смысле смелости) Ihering оставил, в своей Allg. Theorie der Rechte, всех своих предшественников далеко позади себя. Раз принципом воли нельзя объяснить себе всех явлений права, тогда на что же нужен самый принцип? Вот постановка вопроса у Ihering'a. Чтобы иметь право, не нужно иметь способности воли, как это мы видим у детей, умалишенных и проч. От этого положения для субъективного права Ihering быстро переходит к переделке самого понятия права и получает в результате "интерес", "пользование", "благо", как критерий для всех юридических конструкций. Мы касались этих конструкций выше (разные места Введения). Для юридического лица результаты новых воззрений на право особенно любопытны, ибо Ihering находит, что субъектом права в формах коллективного обладания является не мыслимая фигура юридической личности, а те, на пользу коих идет имущество, ибо принцип пользы*(213) есть решающий для права. Стало быть, имущество воображаемого лица (по Савиньи), имущество цели (по Бринцу) будет, по Ihering'y, собственно имуществом дестинатариев, интересентов, тех, кому оно предназначено, больных, если это больница, артистов, если это институт для живописи, для музыки и т.п. В очень потешных формах Ihering старается картинно изобразить результат иных построений, где может оказаться, что юридическое лицо станет в открытую вражду с теми, кто его составляет.

Однако ответа на вопрос, чье же право? - какие реквизиты права в субъективном смысле? - здесь нет; ибо сказать - больницей пользуются больные, а странноприимным домом - странники, значит сказать для вопроса права так же мало, как сказал уже Бринц, именуя имущество юридических лиц имуществом цели.

Нам нужны вовсе не эти тезы, стоящие вне всякого сомнения, а совершенно иные. Мы требуем ответа на вопрос: есть ли в этих случаях такая же форма имущественного обладания, цивильная, со всем содержанием институтов цивильной системы, какая существует в данном праве для отдельных правоспособных людей, или нет, и на этот вопрос Савиньи, Бринц, Виндшейд, Ihering отвечают нам каждый в большей или меньшей мере уклончиво.

Брунс, разбирая три главнейшие попытки построения юридического лица (Савиньи, Бринца, Ihering'а), находит их не столько фальшивыми, сколько мало пригодными, каждую отдельно взятую, чтобы обнять весь круг явлений, с коими они должны сосчитаться. Брунс справедливо замечает, что по поводу всякого имущества отдельного лица надлежит различать три элемента (вопроса): само имущество (мы бы сказали - его состав), впереди стоящий вопрос его обладания (davor... das Haben) и за сим идущий (dahinter) вопрос пользования. Несомненно, что для права, для данного юридического быта впереди именно должен идти вопрос - чье это имущество, какой форме обладания оно подлежит, самостоятельной, личной, или данное имущество и все юридические отношения, с ним связанные, несмотря на постоянство его назначения, на известность, притязающих к пользованию им, не самостоятельно, не есть отдельная величина, а лишь часть другой! В первом случае мы примем особенность и личность этой имущественной сферы; во втором - нет. То обстоятельство, что имущество будет фигурировать в обороте как казенное, университетское, мирское, а пользоваться им будут все же люди того или другого круга, вовсе не изменяет формы цивильного обладания им, как личной в цивильном смысле, точно так же, как имущество отдельного человека не перестанет быть его имуществом, хотя право пользования им будет долгое время, быть может, всю жизнь собственника, принадлежать пользователю.

Обстоятельства, наиболее смущавшие мысль наших юристов в вопросе о форме имущественного обладания там, где нет отдельного человека, условлены, как мы видели, тем, что в этих формах за юридической конструкцией как будто вовсе скрыт живой человек. Мы уже сказали, что цель отдельности и личного характера обладания для коллективных единиц, в смысле материальном, не в них самих, как она может быть (но может и не быть) и у отдельного человека, а в общеизвестности и постоянстве цивильных отношений.

С другой стороны, и отдельный человек является, как мы увидим подробнее дальше, в своих цивильных отношениях не как физическая особь со всеми бесчисленными видоизменениями, ей свойственными. Савиньи справедливо обращает внимание на то, что, говоря о человеке как субъекте прав гражданских, мы отбрасываем целую массу характеризующих лично каждого моментов. В отношениях юридического характера для нас столь часто вовсе безразличен нравственный мотив действия человека, безразличны столь многие социальные положения людей, физические их свойства, которые кладут на живого человека и на его судьбу неизгладимую печать, безразличен тот или другой способ пользования имуществом и пр. В понятие лица, в его функцию, как субъекта гражданских прав, входят далеко не все эти черты живой действительности.

Представление лица, правоспособного субъекта, есть абстракция всегда и везде, где речь идет об организованном цивильном быте. Это - юридическая переработка живого явления не только там, где правоспособна община, союз людей, установление, но и там, где правоспособен отдельный человек.

И тут, и там этой переработкой достигается для мира субъективных юридических отношений та же цель, какая для вопросов права достигается известным приемом образования юридических положений или правил. Право не достигнет необходимой для его осуществления известности, если оно не превратится в комплексы определенных положений, правил, норм, институтов, хотя Юлий Павел верно замечает, что правила из права, а не право из правил, ведут свое происхождение (L. 1 D. de R. J.). Однако там, где нет этих правил, там право будет jus incertum и, как говорит Цицерон, paene ridiculum. - Точно так же в основе отдельных прав гражданских лежат многообразные мотивы, интересы, расчеты и цели, но все эти внутренние факторы, влияющие на образование прав в субъективном смысле, не в состоянии нам дать того, что составляет нашу задачу. Нам необходима известность, постоянство, распознаваемость живых юридических отношений, а достигнуть этого мы не можем иначе, как мысля обособленными сферы этих правоотношений, личными, все равно, кто бы ни был правообладателем, дитя, зрелый, здравомыслящий, предусмотрительный, легкомысленный, сумасшедший, отдельный человек, группы людей, сословия, товарищества, казна и проч.

Искание воли, как необходимой и постоянной основы для всякой правоспособности, составляет задачу, поставленную совершенно врозь с задачами собственно цивилистических построений. Раз найдена постоянная связь известных юридических отношений с юридически определенным правообладателем, кто бы он ни был, отдельный человек или та или другая союзная форма, цель цивилиста достигнута. Нам видны все роли юридической драмы, кто истец, где ответчик, владелец, покупщик, правопреемник, собственник, должник, доверитель, и мы укажем выход (юридический) из любой коллизии, независимо от вопроса, кто скрывается за этими юридическими фигурами, живой или мертвый, молодой или старый, вся компания или особенно чтимый ее член - учредитель такой-то.

Не воля человека и не интерес или пользование того или другого субъекта дают общий критерий, коим определяется устойчивость правоотношений в данном юридическом быте. Воли может не быть в данной метаморфозе личного обладания, интерес может оказаться совершенно проблематическим, но этим вопросы права, его принадлежности, его субъекта, не устраняются. Их нельзя связать исключительно с наличностью таких колеблющихся, хотя и существенных для права реквизитов. Основу всеобъемлющую, неизменную и постоянную для понятия лица следует искать в интересах высшего порядка. Решающим здесь будет начало необходимости, реквизит нормы, непременной известности правоотношения, все равно, хотят или не хотят этого люди, выгодно это для них или убыточно. Этот реквизит не может быть чисто субъективным, отвечающим только требованию свободы или личной выгоды; это должен быть интерес социальный, постулат общего правопорядка, объективный, отвечающий в то же время требованиям необходимости, социально-юридический.

Только с этой точки зрения и при этом критерии мы осветим себе все темные места общей системы гражданских правоотношений, возможность права для круга субъектов, где нет воли, для таких построений, где интерес конструкции вовсе не связан с правообладателем, и длящуюся совокупность правоотношений, когда нет носителя*(214).

Вопрос, где предел образованию таких форм? - есть праздный для цивилиста, и если бы немецкому юридическому сознанию и целям известности правоотношений не были противны конструкции правоспособных мопсов, которые предлагает гейдельбергский профессор Эмануил Беккер, то суды немецкие должны были бы покорно идти этим путем. Мы защищаем ту тезу, что человек, его сознание, его воля, лежащие в его нравственной природе стремления служат основой права и его норм, юридического быта и юридических отношений, но для того, чтоб это составляло постоянную черту быта культурных обществ, вовсе нет необходимости, чтобы каждый отдельный правообладатель был волеспособен, разумен и проч.

Употребление термина "лицо" ныне не одинаково в юридической технике разных стран. Оно наиболее соответствовало цели в римской терминологии. Французы не всегда пользуются им, где это несомненно полезно. Весьма нередко, когда французскому юристу надо обозначить правообладателя абстрактно, независимо от обладания в той или другой сфере правоотношений, вещной, обязательственной, он употребляет совершенно неточно слово propnetaire, собственник, proprietaire de la maison, de la creance, тогда как, точно выражаясь, мы имели бы собственника только в 1-м случае, а во 2-м верителя. Последствия этой неправильности очень важны, и мы будем иметь случай сказать об этом позже еще раз.

Немцы не делают этой ошибки, ибо у них употребителен термин "лицо", как и у римлян, для абстрактного обозначения правообладателя, правоспособного независимо от того, что составляет предмет обладания, стало быть, абстрактно.

Римляне везде и все, что представляет собой обособленную правоспособность, именуют просто лицом: не только человека, но и сменяющуюся в коллективном единстве совокупность лиц, persona coloniae ipsius, не только лицо живого правоспособного, но и определившуюся сферу правообладания умершего, persona defuncti. Итак, тут технический термин "лицо", "persona", есть вполне абстрактный и сам себе равный для всех случаев, где надо обозначить обособленную правоспособность, самостоятельно определившуюся сферу гражданских правоотношений и в этом виде функционирующую в цивильном обороте с необходимым для этой цели свойством постоянной ее юридической известности.

Мы могли бы, при самом развитом обмене, обойтись этим простым термином, как им обходились римляне. Termini technici, теперь употребительные для двух явлений правоспособности, особенно у немцев, для правоспособности отдельного человека и коллективных единиц, далеко не суть ни удачные, ни выдержанные, ни точные. Сама правоспособность везде одна. То обстоятельство, что она присвоена установлению или отдельному человеку, не видоизменяет ее в существе. Называть человека правоспособного лицом физическим, а корпорацию юридическим нет никакого основания. Немецкие систематики учат, что правоспособность лица физического прекращается с его смертью. Затем, однако, из других §§ тех же немецких систем мы узнаем, что со смертью человека его юридические отношения не должны прекращаться, а должны продолжать свое существование, но уже не в единстве физической личности (римляне не боялись сказать persona defuncti!), а в новом виде, в виде лица юридического, лежачего наследства (классики удачно говорят personae vice fungitur)*(215).

Таковы результаты сочетания римских понятий, вернее, терминов с современными теориями! Нельзя не сказать, что они довольно уродливы. У римлян persona живущего и persona defuncti одна и та же, так же как и persona coloniae. Только известность, дееспособность, пределы правоспособности разных лиц в разных случаях не одинаковы. Тогда и следовало бы учить так: лицо, в цивильном смысле, есть понятие единое, всегда установляемое методом юридическим, но способ определять в конкретных случаях известность лица, пределы личной правоспособности, дееспособность разных лиц не одинаков. По этим признакам можно различать разные роды лиц, лица с более широкой сферой правоспособности и с более ограниченной, дееспособные и нет, юридическая известность существования коих определяется моментом рождения физического или иными признаками, указанными правом. Это не значит, что одни лица суть лица по физическим причинам, а другие по юридическим.

Как отдельные люди, так и союзы людей суть лица в смысле права, juris interpretatione. Нельзя утверждать, что одни из них суть реальные особи, а другие только мыслимые. Правообладающий союз людей отнюдь не менее правоспособен, чем отдельный человек в соответствующей сфере, и исторически правоспособность союза вовсе не составляет подражания, уподобления, явления последующего за правоспособностью отдельного человека, а скорее наоборот. Только отрешившийся от исторической почвы догматизм мог создать такие представления в юриспруденции. Точно так же никаких подобий воли человека нам не надо вымышлять, чтоб иметь субъектов, коллективно обладающих правом, ибо и сам человек является правоспособным не в той только мере, в какой он волеспособен и в какой он способен быть лично пользователем земных благ. Весь вопрос о личности должен быть отрешен для каждого отдельного случая от этих фактических моментов и поставлен в связь не только с интересами и волей людей, как отдельно взятых разумных существ, а в то же время с интересами общежития, известности, постоянства, непрерывности юридических отношений и их обмена в гражданском быту.

Однако группировка лиц по 2-м названным категориям не только не устраняется из современной терминологии, но даже как будто приобретает право гражданства. Ее знает прусский ландрехт (moralische Personen), ею пользуется, хотя умеренно, австрийский кодекс. Новый саксонский прямо начинает с этих 2-х категорий лиц свою систему (впереди только положения о нормах). Лоран хочет ввести незнакомое до сих пор французскому кодексу деление 1-й книги на две части: 1-ю для personnes physiques, 2-ю для corporations. Испанский гражданский кодекс 1889 г. ввел это деление в свою систему (см. перевод A. Leve. Liv. I. Titre 2. Chap. II des personnes juridiques). Новый кодекс 1896 г. дает 69 параграфов для понятия юридического лица (§ 21-90) в составе общей части. Борьба юристов, указанная выше, против понятия юридического лица, стремление заменить его иным наименованием (имущество цели, пользование дестинатариев) не дает результата. У нас не только в учебниках, но и в практике судов термин "юридическое лицо" весьма распространяется.

Мы имели в виду предшествующим изложением коротко резюмировать фальшивые стороны и последствия употребления этого термина, многочисленные недоразумения, которые влечет за собой деление лиц на существующих в природе (физических) и будто бы в природе не существующих, только мыслимых. Затем, однако, самый термин, с этими оговорками, особенно с прибавкой die sogenannte juristische Person удерживается как безвредный в употреблении даже открытыми врагами фикций в праве.

Наше законодательство его не знает, и граф Сперанский в этом отношении стал ближе к подлинному римскому праву и к новому направлению цивилистической литературы, чем некоторые предшествующие и последующие кодексы западные. Т. X, ч. I говорит только о лице, а не о 2-х категориях лиц в правоотношениях гражданских. Позднейший кодекс, образовавшийся у нас, ч. III местн. узаконений остзейских, вводит термин "юридическое лицо" в отдельных случаях (см., напр., ст. 713, 1692, 2913, 2918).

Положение немногих статей X т., ч. I, сюда относящихся, в системе весьма характерно. Известно, что 1-я книга X т. имеет своим содержанием права и обязанности семейственные, так что собственно имущественные институты расположены в 3-х последующих книгах. При этом книга 2-я (о порядке приобретения и укрепления прав на имущества вообще) распадается на три раздела: 1) о разных родах имуществ, 2) о существе и пространстве разных прав на имущества, 3) о порядке приобретения и укрепления прав вообще, из коих лишь в 3-м, последнем, мы встречаем определение круга лиц имущественно-правоспособных.

Это глава 1-я раздела 3-го книги 2-й, озаглавленная так: о лицах, могущих приобретать права на имущества. Здесь любопытнее всего указание на личный характер имущественного обладания, данное в титуле этой главы. По содержанию очень краткая гл. 1 этого разд. (всего 3 статьи, 696, 697 и 698) вполне соответствует статьям 406-415, которые трактуют о разных родах имуществ по свойству лиц, ими обладающих (имущ, государственные, удельные, разных установлений, общественные и частные).

Сочетание того и другого ряда статей дало бы то, что в Code civil выработано (несравненно точнее) в Tit. I. Chap. III. Livre II под титулом "des biens dans leur rapport avec ceux qui les possedent" (Art. 537-543) и началу Liv. III "des differentes manieres, dont on acquiert la propriete". Соответствие, конечно, далеко не полное. Затем французы имеют кн. 1, трактующую des personnes и заключающую в себе не одни права союза семейственного, а общие положения de la jouissance et de la privation des droits civils, des actes de l'etat civil, du domicile, des absens. Соответствующих этому положений наш X т. не заключает и в пору его возникновения заключать не мог.

В условиях теперешнего праворазвития мы близко подходим к потребности таких же и еще более развитых, чем в Code civil, общих определений гражданской правоспособности. Но X т. остается тем же, каким был, и в ст. 698 мы читаем: все прочие (выше указано верховное обладание имущ. государств и обладание удельными имущ.) права на имущества, по различию самых имуществ и в пределах, законом определенных, могут приобретать: 1) члены Императорского Дома; 2) дворц. управления; 3) казна; 4) дворянск., городские и сельские общества; земские учреждения именем земства имеют право приобретать недвижим, и движим, имущества; 5) епархиальн. начальства, монастыри и церкви; 6) кредитн. установления, богоугодн. заведения; 8) учебн. и ученые заведения; 9) частные лица, 10) сословия лиц, как-то: товарищества, компании, конкурсы. В прим. к этой ст. читаем, что пространство и свойство сих прав подробно обозначены 1) для отдельных лиц и обществ в законах и состояниях и особ. Прил. к IX т. и в Св. воен. постановл.; 2) для установлений - в уставах их и учреждениях; 3) для казны в Устав, казен. управления и госуд. благоустройства.

Таковы общие ссылки статьи на другие части законодательства; рядом с этим идут и особые указания (см. Боровиковского).

Статья эта и указания в примеч. развивались в своем содержании вместе с движением законодательства, особенно в царствование Александра II, в связи с расширением цивильной правоспособности на совершенно иной круг лиц, чем в пору, когда статья составлена в ее первоначальном виде.

В ряду перечисленных статьей 698 правоспособных в имущественном отношении субъектов названы (п. 10) конкурсы.

Юриспруденция того времени, когда составлялся Св. Закон., нам мало известна, а под ст. 698 и 415 не приведено указов, на коих они основаны. Между тем в практике нашей, ввиду 27-й ст. Уст. гр. суд., возник вопрос, надлежит ли конкурсу иметь особого по суду поверенного для исков и ответов, как этого требует ст. 27 для обществ, товариществ и компаний. Сенат, приняв во внимание ст. 698. П. 10. Т. X и 27 Уст. гр. суд., нашел, что в ст. 698 п. 10 конкурсы сравнены с товариществами и проч. только по правам на приобретение имущества, что едва ли справедливо ввиду ст. 415-419 Т. X. ч. I, и заключил, несомненно, основательно, что конкурсные управления, по точному смыслу 1931-й ст. Уст. о торг. несостоят., принимая дела несостоятельного, управляют оными в качестве уполномоченного от всех заимодавцев (Реш. Гр. кас. деп. 1877 г. N 100; ср. еще там же. N 17, где читаем: опекуны, когда их несколько, представляют в совокупности личность малолетнего и, по самому существу понятия о представительстве, составляют как бы одно лицо; N 48 - для понятия администрации; N 52 - несостоятельность умершего и конкурсное управление по делам наследства; ст. 1931 с толков, по изд. Устава торг. г. Носенко; эта ст. теперь есть 552 в Уст. суд. тор. по офиц. изд. 1887 г.).

Таким образом, ввиду недостаточной обоснованности нашей легальной терминологии, несогласованности разных частей законодательства и неудобств, встречаемых практикой, мы не можем держаться той группировки лиц, какую дает нам ст. 698 X т. Правоспособные лица сами и органы, представляющие их, не могут, без вредных последствий для всех цивилистических конструкций, быть поставлены в одну категорию явлений. Анализ этих явлений, несомненно, лучше выполнен в западных кодексах, о коих мы говорили выше, благодаря высшему развитию там юриспруденции, и в этих же приемах анализа явно чувствует потребность наша теперешняя практика.

 

---

Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 185; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!