Воссоединение матери и ребенка

 

До апреля 1992 года Келли Форбс и Шона Брэдли никогда не виделись и не разговаривали друг с другом. Их мужья работали в разных компаниях, дети ходили в разные школы. Но в настоящий момент Келли и Шона готовились отпраздновать свое первое Рождество вместе и жалели лишь о том, что не узнали друг о друге раньше. Более четырнадцати лет эти две женщины из штата Юта не подозревали о связывающих их прочных узах и узнали о них только благодаря самым причудливым обстоятельствам. Что бы это ни было – судьба или чудо, – не важно.

В 1992 году в жизни Келли было мало радости. Три раза смерть уносила близких, одного за другим. Затем, сразу после переезда в новый дом, они с мужем потеряли работу. Навалившиеся проблемы принесли отчаяние и депрессию.

В компании при увольнении Келли предложили проконсультироваться с психотерапевтом Шоной Брэдли. При первой же встрече Шона заметила, что клиентка похожа на ее сына Джейка, усыновленного младенцем. Ямочки на щеках, веснушки, темные волосы и светло‑карие глаза – все напоминало Шоне сына. Однако она сочла это простым совпадением.

Во время второй консультации Шона спросила о планах Келли на будущее.

– Я хочу написать книгу о своем опыте, – поделилась клиентка. – Когда‑то я отдала ребенка на усыновление.

И Келли рассказала, что, будучи совсем юной, отдала ребенка супружеской паре, но никогда их не видела. Сейчас она счастлива в браке и у них с мужем трое детей, но мысли о старшем сыне никогда не покидали ее. Скоро ему должно исполниться четырнадцать лет. Келли надеялась, что ее опыт поможет другим молодым девушкам.

Рассказ Келли произвел огромное впечатление на Шону. Ей бы хотелось, чтобы родная мать Джейка оказалась такой, как Келли. В свою очередь она призналась клиентке, что является приемной матерью и эта тема для нее очень близка.

 

Келли было всего семнадцать, когда родился малыш, и она решила отдать его на усыновление.

 

Найдя отзывчивого слушателя, Келли стала изливать душу. Дрожащим голосом и со слезами на глазах она рассказывала о своем единственном сожалении: ей даже не позволили подержать на руках малыша.

– Канаб крошечный городок, там всегда так, – добавила она, упоминая свой родной город в сотнях миль отсюда.

Шона уронила блокнот. Ее сын родился в Канабе четырнадцать лет назад.

– Канаб? – переспросила она.

Келли осторожно кивнула.

У Шоны сжало горло. Ей словно дали под дых, и она не могла дышать. Ее трясло, и она, закрыв рот руками, повторяла:

– О, Боже! О, Боже!

Келли медленно проговорила:

– Он у вас?

Шона кивнула:

– Думаю, да.

И они стали делиться своими историями и засыпать друг друга вопросами. В старших классах Келли пришлось непросто. Устав от насмешек, она, как и другие девчонки, завела бойфренда. Результатом стала нежданная беременность. Отношения тут же сошли на нет. Келли было всего семнадцать, когда родился малыш, и она решила отдать его на усыновление. О будущих родителях своего ребенка Келли знала немного: их возраст, религию, образование.

Джим и Шона Брэдли были женаты четыре года, когда, отчаявшись иметь собственного ребенка, подали заявку на усыновление. Год спустя им привезли младенца из Канаба всего трех дней от роду. Еще совсем маленьким Джейк узнал об усыновлении. Родители говорили, что родная мать отдала его им, потому что любила. На свой день рождения Джейк всегда слышал: «Ты знаешь, кто о тебе сейчас думает».

Келли испытывала смешанные чувства. Она была счастлива, и в то же время ее глодали сомнения.

– Его день рождения… – начала она.

– 29 июня 1980 года, – раздалось в ответ.

– И юристом был…

– Майк Макгуайр, – продолжила Шона. – И ваша девичья фамилия Робинсон?

Келли кивнула. Ее сердце бешено колотилось. Произошло чудо.

– Так не бывает. Это просто невозможно, – озвучила ее мысли Шона.

Обе женщины еще долго разговаривали после окончания приема. Шона хотела дождаться, когда Джейку исполнится восемнадцать лет, и тогда рассказать ему о родной матери. Взрослым он легче примет это. Келли согласилась. Она была счастлива знать, что ее сын живет в любящей семье.

Вечером Джим Брэдли отметил приподнятое настроение жены. Видно, был удачный день, – подумал он, укладывая детей спать. А узнав причину, разделил радость с Шоной.

В последующие дни Келли и ее муж Тэйн, по совету консультанта, рассказали своим детям об этой удивительной встрече. Тем и прежде было известно о сводном брате, отданном на усыновление в другую семью. А теперь они не могли дождаться, когда смогут познакомиться с Джейком.

В то же время Брэдли столкнулись с дилеммой. Взвесив все «за» и «против», они решили, что Джейк достаточно взрослый, чтобы узнать обо всем сейчас. Они боялись, что кто‑нибудь может рассказать ему, и сын потеряет к ним доверие.

Теперь настал черед Келли волноваться.

– Пожалуйста, не думайте обо мне, – просила она. – Мои желания не в счет. Расскажите ему, когда сочтете нужным.

Келли чувствовала страх и тревогу. Что, если она не оправдает ожидания Джейка?

Однажды утром Шона и Джим зашли в комнату Джейка и разбудили его.

– Случилось невероятное, – начала Шона. – Ко мне на консультацию пришла женщина. И она оказалась твоей родной мамой.

– Как она выглядит? – спросил Джейк, расплываясь в улыбке. – Когда я с ней познакомлюсь?

Мать протянула ему фотографию Келли. Вне себя от восторга, подросток побежал показывать ее бабушке.

Позвонив Келли, Шона рассказала ей о произошедшем и предложила вместе поужинать. Келли согласилась. Ради этого и жизни не жалко , – крутилось у нее в голове.

Она оказалась первой в ресторане и изо всех сил старалась сдержать эмоции. Следующим был Джим: он приехал сразу после работы. Затем прибыли Шона с Джейком и стали искать парковочное место у ресторана. Не успела Шона припарковаться, как Джейк выпрыгнул из машины и подбежал к Келли с фиалкой в руке.

– Можно тебя обнять? – голос Келли дрожал. – Я так долго этого ждала.

Они обнялись. Глаза Джейка наполнились слезами, и он обернулся назад, к своей матери.

Шона успокоила его:

– Не стесняйся слез, милый. Сегодня особенное событие!

В ресторане Джейк взахлеб рассказывал Келли о своих увлечениях. Он был рад, что биологическая мать разделяла его любовь к музыке и что талант чинить разные вещи достался ему от деда‑механика.

И снова эти двое не смогли сдержать слез, когда Келли наконец‑то открыла сыну то, что столько лет терзало ее душу.

– Ты был достоин самого лучшего. Мне так хотелось, чтобы ты рос в любящей семье. Я знала, что поступаю правильно, но это решение далось мне очень нелегко.

Первая встреча прошла удачно, и пришла очередь познакомить детей.

– Наши дети вели себя так, будто всегда знали друг друга, – рассказывает Келли.

Это положило начало большой дружбе между двумя семьями. А Келли и Шона по‑прежнему удивлены тем поразительным обстоятельством, что свело их вместе.

– Я так счастлива за Джейка, – говорит Шона. – Теперь его жизнь полна.

Келли добавляет:

– Я рада, что у Джейка такая семья. Это лучшее, что могло случиться.

 

Кэролин Кэмпбелл

Отрывок из Woman’s World Magazine

 

Спустя сорок лет

 

Яработала медсестрой, и 13 июня 1992 года, вернувшись с дежурства, взялась за рутинные домашние дела, – а их немало, когда у тебя четверо детей. Затем я стала разбирать почту. Наконец‑то из Небраски прислали мое свидетельство о рождении. Это приближало меня еще на один шаг к получению паспорта. Мы с моим мужем Майком решили отправиться в путешествие по случаю 25‑летия после окончания старшей школы.

В нетерпении я разорвала конверт, и мой мир перевернулся.

Я держала в руках документ, где черным по белому было написано «Свидетельство о рождении усыновленного ребенка».

Должно быть, это какая‑то ошибка. Так не бывает, чтобы в свои сорок два ты открыла конверт и обнаружила документ, в котором заявлено о твоем удочерении.

Моих родителей, Беатрис и Элберта Уитни, уже не было в живых, и, придя в чувство, я позвонила своему дяде, человеку их поколения, который мог обладать хоть какой‑то информацией. Он отвечал уклончиво. Чувствовалось, что ему неловко. Он то откашливался, то невнятно что‑то бормотал, но я не оставляла его в покое. В конце концов дядя признался, что меня удочерили в двухлетнем возрасте, но мои родители взяли со всех обещание молчать. В потрясении я позвонила своей старшей сестре Джоан. И она неохотно призналась.

Я была растоптана. Меня не покидало чувство, что вся моя жизнь была ложью. Я считала, что знаю, кто я, но, оказывается, нет. Все казалось бессмысленным. Приемные родители предали меня, родная мать бросила.

Майк и дети переживали за меня, и в конце концов муж сказал:

– Милая, почему бы тебе не попробовать найти своих настоящих родителей?

– Не у каждой истории счастливый конец, – резко ответила я. – Однажды мать уже бросила меня. Зачем я ей сейчас?

– Это не важно. Хуже уже не будет. Можно просто разузнать о них, ничего более. Может, медицинская информация окажется полезной для тебя и наших детей?

 

Эти полтора года с мамой стали бесценным подарком.

 

Взвесив все «за» и «против», я поняла, что муж был прав. Но с чего мне начать?

Я знала, что родилась в Омахе, штат Небраска, хотя выросла в Риверсайде, Калифорния. Затем Джоан, которая была старше меня на тринадцать лет, вспомнила нечто очень важное: имена моих биологических родителей. Я связалась с агентством социальной службы, и долгий процесс поиска был запущен. Сотрудник социальной службы посоветовал разместить объявление в местной газете Омахи. Я почти отказалась от этого совета. Кто будет читать рекламу, если только не нужна работа или подержанный автомобиль?

Оставался маленький шанс, что кто‑нибудь, кто знал моих биологических родителей, увидит объявление. Я решила попробовать. Объявление звучало следующим образом: Меня зовут Линда, моими родителями были Жанни и Уоррен. Я родилась 8.07.1950 г. в городе Омаха и была отдана на удочерение. Мои приемные родители умерли. Я не хочу никому доставлять неудобств, но ищу любую информацию о своих родителях . В объявлении был указан номер телефона агента социальной службы в Линкольне. Сомневаясь в успехе, я заплатила газете только за первые пару недель и занялась своими делами.

 

Меня охватила радость. Мама любила меня. И хотела!

 

Объявление опубликовали 25 октября, а в понедельник 2 ноября раздался телефонный звонок. Это был агент социальной службы.

– Линда, – сказал он, – кажется, у вас будет счастливое Рождество.

Объявление попалось на глаза женщине по имени Жаненн Хэнкинсон. Она позвонила в агентство и сообщила, что владеет важной информацией. Это нечто такое, что никто не может о вас знать.

– Дать ей ваш номер? – поинтересовался агент.

В обед зазвонил телефон. К этому моменту я была вся на нервах. Майк держал меня за руку.

Женщина на другом конце спросила:

– Это Линда?

– Да, – ответила я. – Это моя мама?

Две незнакомки разразились слезами.

Когда ко мне вернулся голос, я сказала:

– Не могу поверить, как быстро ты увидела объявление. Его только разместили.

И услышала в ответ:

– Милая, я искала такое объявление каждый день на протяжении сорока лет.

Казалось, меня уже ничем не удивить, но от рассказанной истории я стала задыхаться.

В семнадцать лет мама уже была замужем, и в том же году она родила меня. Когда ей исполнилось восемнадцать, они с мужем решили развестись. Ей повезло найти работу на полный рабочий день в Омахе и очень приятную супружескую пару, готовую заботиться обо мне. Единственной проблемой было то, что Уитни жили на другом конце города – полтора часа езды туда и обратно. И маме пришлось оставлять меня с Уитни на всю рабочую неделю и забирать на выходные.

Все было в порядке на протяжении года. За мной хорошо ухаживали, и мне нравилась Джоан, четырнадцатилетняя дочь Уитни. Но однажды моей матери позвонила Беатрис. Жутко нервничая, она сказала, что социальные службы узнали об их схеме и, если Уитни и моя мать быстро не подпишут какие‑то формальные документы, меня заберут.

Мама поспешила к юристу, и он рассказал ей ту же историю. Она не разбиралась в юридических терминах, но не уставала повторять, что сделает все, чтобы меня не потерять. Она никогда не хотела меня оставлять.

Казалось, критический момент прошел. В следующие выходные был мой второй день рождения, мама накупила подарков и отправилась за мной. Когда она приехала, квартира Уитни оказалась пуста. Они исчезли.

Мама делала все, чтобы найти меня. Юрист отказался разговаривать с ней, а начальник мистера Уитни вообще ничего не знал, кроме того, что тот неожиданно уволился. Внезапно обеспокоенная тем, что, возможно, подписала документы на удочерение, она позвонила в социальные службы. Там ее уведомили, что вся информация по удочерению является конфиденциальной.

У мамы не было денег, чтобы нанять адвоката или частного детектива, но она продолжала делать все возможное сама. Годами она тщательно просматривала телефонные книги по всем США. И каждый день, в поисках, читала газетные объявления. На протяжении сорока лет мама не теряла надежды.

Моей первой реакцией был гнев на Уитни. Неужели они так сильно любили меня, что отняли у матери? Это казалось немыслимым. Затем я подумала о родной маме и той мучительной боли в ее сердце, которую она испытывала десятилетиями. Несколько месяцев моих страданий не шли ни в какое сравнение с тем, что пережила она. А потом меня охватила радость. Мама любила меня. И хотела!

 

Должно быть, это какая‑то ошибка. Так не бывает, чтобы в свои сорок два ты открыла конверт и обнаружила документ, в котором заявлено о твоем удочерении.

 

Не описать словами, как быстро мы привязались друг к другу. Мы часами висели на телефоне и не могли наговориться. Мама была замужем, она потеряла сына, и у нее была дочь по имени Деб. А еще они с мужем усыновили мальчика из Вьетнама. Мама окончила колледж в пятьдесят три года. В свою очередь я подробно рассказала ей о своей жизни.

По велению судьбы мы нашли друг друга в эру электронных технологий, и однажды кто‑то из телевизионного шоу Фейт Дэниелс увидел в газете Омахо статью о нашем воссоединения и немедленно пригласил нас на съемки. Уверена, это смотрелось здорово на экране: море объятий, море слез.

День благодарения мы отпраздновали вместе с новой семьей у нас в Юте. На Рождество я полетела в Гранд‑Айленд, штат Небраска, чтобы провести с мамой две недели.

Я слишком религиозна, чтобы верить в совпадения. Казалось, все было предопределено. У нас было время узнать друг друга и стать родственными душами, прежде чем мама заболела и умерла.

Эти полтора года с мамой стали бесценным подарком. Пусть правда принесла мне боль, я благодарна судьбе, что все так случилось.

И у меня изменился взгляд на объявления в газетах. Там можно найти не только работу или подержанный автомобиль. Порой там можно найти свое сердце.

 

Линда О’Кэмб

 

Четыре ангела

 

Явыглянула из заднего окна машины скорой помощи. Мы покинули больницу и направлялись домой. Я медленно поглаживала тыльную сторону ладони матери, стараясь успокоить и ее, и себя.

Мама тихо дышала. Я смотрела на ее неподвижное иссохшее тело с огромным раздутым животом и вдруг заметила едва уловимое, неточное движение. Затаив дыхание, я смотрела, как она умирает, и меня охватывало оцепенение.

В отчаянии я стала молиться: Господи, пожалуйста, подожди, пока мы не доедем до дома. Пусть это случиться в ее постели, в мире.

– Ты хотела поговорить о чем‑то особенном? – спросила мама надтреснутым голосом.

Ее гортань была настолько надорвана из‑за всех этих трубок, что даже самые простые слова звучали невразумительно и искаженно.

Я молчала, разглядывая свои руки, прижатые к коленям.

– Обо всем, мам. Я просто хочу поговорить обо всем.

Обо всем малом и великом, что произойдет в моей жизни, – крутилось у меня в голове. – Мне нужен твой совет, как воспитывать дочь, твою первую внучку. Она сейчас слишком мала, чтобы помнить тебя, и ей придется обращаться к моей памяти. Давай поговорим о том, как мне жить без тебя – моей единственной безопасной гавани, как мне жить без твоей безусловной любви.

Я ощущала горечь невысказанных слов на языке, но продолжала молчать. Чем они могут помочь?

– Я знаю, – сказала мама.

Этот чужой голос был наполнен невероятной грустью. Казалось, мама прочла мои мысли.

Я пристально посмотрела на нее и поразилась тому, как изменились ее глаза. В невероятно голубых, цвета океана глазах моей матери стояли бледно‑желтые слезы смерти. Когда это случилось? Прошлой ночью? В считаные минуты, когда я спала? Что может быть хуже, чем потерять все самое ценное и наблюдать за угасанием?

– Опухоль стремительно растет. Ей осталось жить не больше суток, – сказал онколог, пряча глаза. – Смерть может быть очень мучительной, – добавил, глядя нам под ноги.

Была поздняя ночь, мы стояли в коридоре больницы. Рядом мои сестры, сбоку отец. К груди у меня был прижат блокнот, где я записала все наши вопросы к доктору. Нам казалось, что, если задать правильный вопрос, мы получим обнадеживающий ответ. Но сейчас ни один из вопросов не имел значения. Все они были стерты словом «смерть». И все же отец задал один:

– Переживет она хотя бы поездку домой?

Доктор бросил на отца взгляд. Я уже видела такой ранее, десять месяцев назад, когда был установлен диагноз и мама задала единственный вопрос. В кабинете стало так тихо, что я в буквальном смысле слышала, как разбиваются наши сердца.

– У меня есть хотя бы год? Хороший год? – спросила она, и лицо доктора стало таким же мрачным.

К сожалению, он оказался прав. Не прошло и года, и точно ничего хорошего с момента случившегося не было.

Отца передернуло при виде молчаливого послания на лице доктора. Затем он заговорил, и я словно вернулась на двадцать лет назад, в свое детство. Таким невероятно отчетливым, сильным голосом мог бы говорить Бог.

– Я заказал частную машину скорой помощи. Мы заберем жену завтра утром, как только она проснется. И я ожидаю, чтобы вы будете там и вытащите все эти чертовы трубки, каждую из них, чтобы она поехала домой как полагается – как полагается человеку, которого любят и за которым ухаживают.

– Да, конечно, – просто ответил доктор.

Он явно испытал облегчение. Ему больше ничего не надо было делать, и, более того, от него уже ничего не ждали. Оставалось, как говорится, перенести факел к финишной прямой.

– Мы уже проехали мост, дорогая? – спросила мама, удивляя меня своим тревожным пробуждением.

Я выглянула и увидела знакомые места. Мы снизили скорость, чтобы осторожно проехать через спящий город на восточной стороне Мэриленда. Здесь жили родители, с тех пор как ушли на пенсию несколько лет назад. Соседи вышли из дома, приветствуя нас и провожая взглядом машину скорой помощи.

Они всегда ее поддерживали. Именно так и живет провинциальное сообщество по сей день. В пять часов вечера ей оставляли еще теплую запеканку у порога, ухаживали за ее цветником, когда она проходила курс химиотерапии в больнице, срезали кусты у берега, чтобы она могла видеть воду прямо из постели. Люди – золото.

– Мама, мы почти доехали. Мы на вашей улице.

Машина медленно въехала на подъездную дорожку, и я увидела отца и сестер, стоящих перед входной дверью. На их лицах лежал отпечаток бессонной ночи, и у меня в горле встал ком. Так я и выглядела, все мы, наши лица обнажали преждевременную скорбь.

Как ужасно для нее запомнить нас такими. Как ужасно для нас запомнить ее такой. С ожесточением я бросилась к дверям, и когда они распахнулись, с трудом вылезла и не могла надышаться воздухом после дождя.

Я едва могу восстановить в памяти первые часы после возвращения мамы. Но ранний вечер запомнился примечательным событием. В какой‑то момент прямо на наших глазах она вышла из своей комнаты. Такого не мог предвидеть ни один доктор. На следующее утро ее живот был абсолютно плоским. Она встала и сварила кофе всей семье. Мы просто не верили своим глазам.

– Прошлой ночью со мной было четыре ангела, – объявила она тихим, но уже внятным голосом.

 

В кабинете стало так тихо, что я в буквальном смысле слышала, как разбиваются наши сердца.

 

Мы с сестрами улыбнулись. Каждая из нас подумала, что мама приняла за ангелов своих дочерей. Были мы ангелами или нет, но мы по очереди дежурили ночью, следили за ее дыханием с помощью радио‑няни.

– Нет, – сказала мама, читая наши мысли. – Четыре ангела пришли ко мне ночью, и каждый держал за конец простыню в нескольких дюймах над моим животом.

За столом она торжественно окинула нас взглядом, не упуская никого. Отец уставился на свои руки, но все остальные не отвели глаз. Мы в это поверили.

– Я должна сохранять веру: у меня еще осталось время. Я знаю, что сказал доктор, но вы должны слушать меня. Я следую ангелам. Займемся важным.

Затем мама дала нам список своих желаний. Купить новую лодку и покататься по заливу со всей семьей. Слетать в Калифорнию за моей дочерью, чтобы еще раз ее увидеть. Организовать небольшую вечеринку дома: приготовить ужин и поблагодарить всех близких друзей. Ничего особенного. Но днем раньше все это было за пределом самых настойчивых наших молитв.

Сестры составили список продуктов для ужина, а я повела маму обратно в спальню.

– Мама, – сказала я, не зная, как начать разговор.

Она поправила свой яркий шелковый шарф на голове и с вызовом посмотрела на меня.

– Дорогая, это не было сном или иллюзией. Это действительно случилось. Они стояли здесь, на том сам месте, где стоишь ты. И ему, – указала она на Дэнни, нашего старого золотистого лабрадора, лежавшего на своем любимом месте, в ногах ее кровати, – пришлось подтолкнуть одного из ангелов. Я видела, как он мягко толкнул его носом, чтобы лечь на свое место.

Мы обе пристально посмотрели на пса. В ответ он одарил меня выразительным взглядом светло‑карих глаз и гордо мотнул головой, будто осознавал, что был единственным свидетелем маминых слов.

– Вот видишь, у тебя есть время слетать в Калифорнию и привезти мою внучку. Мне так хочется ее увидеть.

Я уткнулась лицом в шею Дэнни, пытаясь спрятать потрясение, и продолжала слушать ее планы на короткое, но еще реальное будущее.

Я всегда верила, что, если бы Богу пришлось выбрать всего одно животное, которое попадет в рай, это был бы золотистый лабрадор. Слова матери лишь подтвердили мои мысли.

– Ангелы сказали, что Богом отмерено время, – произнесла она, – но мне позволено выбрать час.

И действительно, так и вышло. Через несколько недель она принимала гостей на своей вечеринке, пусть и в одежде для сна. Она совершила таинство Святого причастия в своей спальне, и священник аккуратно перешагнул через спящего Дэнни, чтобы не пролить священного вина. Ясным днем она недолго покаталась по заливу на новой лодке отца. И еще раз увидела мою дочь и насладилась ее звонким смехом. Так мог смеяться только двухлетний ребенок, еще не осознающий близости смерти.

Было еще много всяких событий, казавшихся нам огромными только в силу того, что они происходили. Каждая из этих мелочей – подарок Бога, через нее для нас. Подарок в ответ на наши молитвы.

Затем, шесть недель спустя, мать выбрала свой час. Она была дома и спала в своей кровати, держа за руку моего отца. Я уверена, Бог был где‑то рядом. Еще больше я уверена в том, что рядом были и те особенные друзья, увидеть которых было позволено только моей матери и нашему псу. Еще раз они вернулись, чтобы теперь востребовать ценный дар.

 

Жаклин А. Горман

 

 

Глава 8. Отпуская

 

Бежит родник по течению, и возвращается родник к истокам своим.

Генри Уодсворт Лонгфелло

 

Победа для мамы

 

Когда в 1990 году моя пятилетняя карьера бейсболиста в составе команды Сент‑Луис Кардиналс подходила к концу, я молил о шансе играть ближе к Нью‑Йорку. Моей матери Грейс поставили диагноз – рак груди. Она жила в Лонг‑Айленде, и мне хотелось проводить с ней больше времени. Мое желание исполнилось, когда я подписал контракт на сезон 1991 года с командой «Филадельфия Филлис». Клуб находился всего в трех часах езды от ее дома.

На протяжении бейсбольного сезона 1991 года состояние мамы все ухудшалось. Опухоль разрасталась, и я понимал, что ей осталось не так много времени. Мы с невестой поженились раньше запланированной даты, чтобы мама могла увидеть нашу свадьбу.

 

Я чувствовал, как стучит мое сердце. Казалось, оно вырвется наружу через футболку. Вот это чувство!

 

В свою очередь моя игра тоже ухудшилась. После матча Всех звезд мне урезали время, и только в нескольких играх мои результаты были впечатляющими. В течение следующих шести недель я восемнадцать раз подряд промахнулся. Это был серьезный спад в игре, и на меня обрушился поток эмоций: от жалости к себе до чувства одиночества.

Плохой период закончился 1 сентября в игре против «Атланта Брэйвз».

Матч состоялся в Филадельфии, в прекрасный воскресный день, и я выступил в роли первого заменяющего в конце десятки. С равным счетом 4 – 4 я отбивал битой мячи одного из сильнейших питчеров лиги, Марка Уолерса. Я хотел сделать все возможное, чтобы добраться до места старта, таким образом одержав победу в игре.

Я захватил две центральные части поля, когда счет достиг одного мяча и одного удара. Затем обогнал соперника еще на две части поля на фастболе, где мячи отлетали со скоростью 95 миль в час. После двух несерьезных проколов я, наконец, почувствовал, как в крови бурлит адреналин.

При счете два мяча и два удара я был готов к самому жесткому броску противника и серьезно настроен не упустить мяч. Этот мяч вылетел из внутреннего угла поля и отскочил от моей биты с треском, какой можно услышать только в грозу. Такой звук бывает только у суперзвезд, настоящих игроков‑победителей.

Левый принимающий Дэвид Джастис вернулся к стене и наблюдал, как мяч летит через ограждение и приносит победу в игре. Окруженный толпой товарищей по команде, я чувствовал, как стучит мое сердце. Казалось, оно вырвется наружу через футболку. Вот это чувство!

Две недели спустя я приехал к маме, предвкушая, как покажу ей видеозапись победоносной игры. Но когда я зашел в ее комнату, меня охватил шок. Моя дорогая мама была очень слаба. Я понимал, что, возможно, это мой последний визит к ней.

Мы вместе смотрели запись, и я предвкушал момент, когда начнет говорить комментатор Харри Калас. И вот он объявил, что прошло шесть долгих недель с момента моего последнего попадания в цель. Мы с мамой держались за руки и слушали. «Джон Моррис боролся на протяжении половины сезона, и такого не должно было случиться с отличным парнем». Я чувствовал, как у нас двоих накатываются слезы, когда комментатор показал мой удар в замедленном воспроизведении.

В момент, когда питчер замахнулся, Калас произнес самые сладкие слова, какие мама когда‑либо слышала. «Мама Джона уже давно прикована к постели, – мяч соприкоснулся с битой, – и этот удар, возможно, был для нее».

Мы растаяли в эмоциях. Мама обняла меня так крепко, как могла, прошептав:

– Я люблю тебя, сын, и очень горжусь тобой. Я буду так сильно скучать по тебе.

Сезон заканчивался в последние выходные сентября. Накануне мне позвонили и сказали, что мама не переживет этих выходных. В воскресенье был записан выход из сезона, а в понедельник утром мама ушла из жизни, и я находился рядом с ней. Мама как будто знала, что сезон закрыт и теперь можно уйти.

 

Джон Моррис

 

Память в помощь

 

Когда один навек уйдет,

И одиночество придет

К другому, память нам поможет

И все моменты воскресит,

Все дни для нас соединит

И целый мир у ног положит.

 

Слова этой песни крутились в моей голове, словно заезженная пластинка. Я встала со стула и подошла к окну. Близился рассвет, свет проливался отовсюду. Начинался новый день. Вокруг меня пробуждалась жизнь, но в этой комнате жизнь утекала.

За исключением слабого пикающего звука аппарата искусственного дыхания, в палате было тихо. Я подошла к кровати и поправила одеяло, покрывающее худенькое, хрупкое тело. Пригладила седые волосы, когда‑то собранные в аккуратный пучок. Я видела, как жизнь уходила из нее, но не могла противостоять этому.

Я услышала, как кто‑то зашел в палату. День сменил ночь, и дневные медсестры приехали на работу. Все заполнилось светом, и солнце заиграло за окном. Мы пережили эту ночь. Но что принесет нам день?

Я не отводила глаз от человека, самого важного в моей жизни. Как много всего мне хотелось сказать ей, всего того, что я никогда не говорила, а принимала как должное. Каким‑то образом она всегда это знала. Но прямо сейчас мне хотелось быть уверенной в этом.

Я находилась в замешательстве. Как так случилось? Когда‑то она ухаживала за мной, а теперь я приняла на себя заботу. Это произошло незаметно. Эта женщина, рано овдовев, одна воспитала троих детей. Эта женщина учила меня быть сильной, готовой на любые свершения. Она разделяла мою радость и печаль. У нее был железный характер. И она всегда меня поддерживала. Теперь мой черед поддержать ее.

Слезы заполнили мои глаза, когда я посмотрела на ее руки. Она открыла глаза и улыбнулась. О Боже, ее глаза. Я видела этот взгляд у своих детей, и он говорил: «Мне страшно. Не позволяй меня обижать».

Комок застрял у меня в горле. Я была на грани нервного срыва, но знала, что надо быть сильной.

Она закрыла глаза и уснула, а я прошла к стулу и села. Мне нужно было успокоиться. Я настолько сфокусировалась на себе, что пропустила момент, когда ее дыхание изменилось. Оно замедлилось и стало тихим. Я побежала за медсестрой, только для подтверждения того, что уже знала.

 

«Я люблю тебя, мама». Я уверена, она знала.

 

Я стояла у кровати и держала руку, которая когда‑то держала мою. Ее дыхания почти не было слышно. Я крепко держала ее, не готовая отпустить.

Медленно моя мама открыла глаза. Она посмотрела на меня с улыбкой и прошептала: «Я люблю тебя». С этими словами она перестала дышать.

Некоторое время я стояла, не в состоянии сделать движение. Пришло одиночество. Слезы катились по моему лицу, мне нужны были ее объятия, ее помощь в трудные моменты.

«Она просто спит», – сказала я себе. Красивое лицо, всегда скрывавшее боль, сейчас было умиротворенным.

Все кончилось. Больше я не могла ничего сделать. Когда я покинула палату и пошла по коридору, жизнь продолжалась, как обычно. И снова те же самые слова песни зазвучали у меня в голове.

 

…память нам поможет

И все моменты воскресит,

Все дни для нас соединит

И целый мир у ног положит.

 

«Я люблю тебя, мама».

Я уверена, она знала.

 

Виктория А. Лапикас

YOU AND ME AGAINST THE WORLD в исполнении Пола Уильямса и Кена Арчера. ©1974 Almo Music Corp. (ASCAP). Все права защищены. Печатается с разрешения WARNER BROS. PUBLICATIONS U.S. INC., Miami, FL 33014.

 

Праздник моей мамы

 

Перестав смотреть на мать глазами ребенка, я увидела женщину, которая помогла мне

стать собой.

Нэнси Фрайдей

 

Почти пять лет назад на праздновании своего 80‑летия моя мать, находившаяся в полном здравии и выглядевшая великолепно, закрыла глаза и умерла в моей гостиной комнате.

На протяжении года я не могла найти этому разумного объяснения, войти в ритм жизни и заполнить пустоту, образовавшуюся после ее смерти.

Мама была мне дороже жизни, гораздо дороже, чем мамы для других. Эта женщина из окна автомобиля читала лекции о вреде курения кучке подростков, пойманных за вредной привычкой. Она заставала нас за просмотром музыкальной телепередачи American Bandstand и, фыркнув, спрашивала о танцорах на экране: «Почему эти дети не играют на улице?!»

У нее был вспыльчивый характер, и она была забавной. Она была наделена смелостью и честностью, но больше всего в ней было милосердия. На протяжении тридцати лет она с моей тетей Грейс управляла летним лагерем для девочек. Они получали невероятное удовольствие, наблюдая, как молодежь обретает уверенность в себе и счастье.

Мама поздно вышла замуж и испытала всю боль, когда очень скоро семейная жизнь сошла на нет. Несмотря на это, она вырастила двух девочек в радости, не оглядываясь назад. С мамой мы были в безопасности, от нее исходила любовь к нам.

– Будьте осторожными с вашими молитвами, – однажды сказала она нам. – Я молилась за детей всю свою жизнь. – Мама сделала паузу, чтобы дать понять, что имеет в виду. – Я никогда не молилась за мужчину. – В ее глазах промелькнул блеск.

За месяц до того как маме исполнилось восемьдесят, моя сестра Нэн, я и наши мужья обсуждали план празднования ее дня рождения.

– Вместо того чтобы отмечать его в октябре, – предложил один из нас, – почему бы не сделать это в декабре, когда вся семья соберется в Новой Англии? Как насчет 20 декабря?

За восемь недель до торжества я разослала приглашения. Внутри каждого из них была детская фотография нашей мамы с подписью: «Как же эта милая, прилежная и тихая малышка изменилась?» На оборотной стороне была свежая фотография мамы с широкой улыбкой. «Чтобы лично увидеть это, – было написано под ней, – приходите на торжество по случаю ее 80‑летия».

На настоящий день рождения 26 октября сестра прислала маме кольцо нашей бабушки с камнями, соответствующими месяцам рождения каждого из ее четверых внуков. Мама была в восторге. Я подарила ей часы с большим циферблатом и пиджак со стоячим воротником, сшитый в Китае. Он прекрасно подошел бы ей, но она сразу же отложила его.

– Я надену его на наш праздник в декабре, – торжественно заявила мама.

Прошел октябрь и ноябрь, приближалась дата празднования. Нэн с семьей прилетела к нам из Флориды. Торжество мы собирались отмечать в моем доме, и в утро праздничного дня все рано встали. Мы болтали и смеялись, начищая серебряные приборы, доставали фужеры и делали пунш. За ночь выпал снег, добавив ноту волшебства.

Еще до двух часов дня Нэн позвонила маме и предупредила, что я отправилась за ней.

– Я словно невеста, – сказала мама Нэн по телефону.

Она так и выглядела, невеста, одетая в китайский пиджак со стоячим воротником. Ее лицо сияло.

Когда она вошла в мою гостиную, все повернулись и стали аплодировать.

– Ох, что тут сказать… – воскликнула она, кланяясь.

Было видно, как она смутилась и расчувствовалась.

Пришло время резать торт и делать торжественные поздравления в этой матриархальной семье. Мы собрались в гостиной. Во время тоста я зачитала два документа, которые мы с мамой вынули из глубин ее письменного стола. Они были написаны ее отцом, нашим дедушкой, умершим тридцать лет назад.

Один из документов с несколькими маленькими конвертами, вложенными в кожаный кисет, был подписан его аккуратным и отчетливым почерком: «Счет Кэролайн по годам». В каждом из конвертов лежали 5 долларов, которыми отмечались важные этапы жизни мамы (первые «за умение ползать и ходить, кушать с ложки», вторые «за начало учебы в школе» и так далее).

Другим было письмо, написанное по случаю ее 20‑летия, когда она была студенткой колледжа. «Как славно должно быть в двадцать лет, – писал он. – В этом возрасте, благодаря Богу, я был преисполнен надежд и отваги, которые меня никогда не покидали. У меня было отличное здоровье, и я не боялся сравнивать себя с другими. Но я и не мечтать не мог, что когда‑нибудь стану отцом такой замечательной дочери, как ты…»

Пока я зачитывала это все, слезы покатились по лицу матери. Я закончила тост, и мы подняли фужеры.

Мама повернулась к сестре и сказала:

– О Боже. Ты почувствовала это? Словно он был здесь с нами .

Возможно, он и был, так как двадцать минут спустя мама покинула нас, чтобы воссоединиться с ним. Она сидела в гостиной, в своем любимом кресле с подголовником, общалась со всеми и держала блюдо с выпечкой на коленях. Затем мама закрыла глаза, и ее не стало – так легко и изящно.

 

Мама была мне дороже жизни, гораздо дороже, чем мамы для других.

 

В последующий год во мне развились страх и нервозность. Я стала представлять, как все любимые люди умирают на моих глазах. Я забывала о назначенных встречах, разбила машину. Чувство скорби было долгим и всепоглощающим. В дождливый апрельский день, в силу своей недальновидности, я в первый раз привезла своих троих детей на ее могилу.

Могила была неухоженной и осела почти на 8 дюймов. Мы сидели под дождем на основании большого надгробного камня и плакали. Затем мы заехали в торговый центр, чтобы немного отвлечься. Там стоял колодец для загадывания желаний, и мы кинули в него несколько монет.

– Я пожелала, чтобы бабушка была счастлива там, где она сейчас находится, – сказала моя третьеклассница‑дочь.

– Я знаю, что бабушка счастлива, и поэтому загадала, чтобы и мы были счастливы, – сказала ее сестра, учащаяся в шестом классе.

– Я просто кинул монету в темноту, – жалостно промолвил их трехлетний брат.

Время шло, и излечило всех нас. Я вспомнила все важные разговоры с мамой за несколько месяцев до ее смерти. Однажды вечером, за пару недель до ее праздника, мы общались по телефону, просто так, без всякой цели. Мы всегда так делали. Вдруг ее тон изменился.

– Ты так добра и милосердна, Терри. Ты даришь столько света людям. У вас с сестрой есть этот дар: стремление к жизни…

Тут я ее остановила:

– Мама! Это ты не меня описываешь, а себя.

Возможно, той прошлой осенью она старалась передать нам все самое важное, в последний раз отметить все ценности, по которым жила. Или это было чем‑то более загадочным. Я не знаю. И не узнаю никогда. И хотя пустота после ее смерти осталась до сих, я чувствую, что земля уже не уходит у меня из‑под ног.

Со временем я стала принимать, что закрытие ее «Счета с годами» было не злой шуткой, а чем‑то иным – началом и празднованием всей ее жизни в окружении любящих людей.

С того момента я каждый день ношу ее часы с большим циферблатом. И всегда рассказываю ее истории.

– Знаешь, ты очень напоминаешь свою мать, – все чаще и чаще слышу я от людей.

Куда уходят умершие, самые близкие и родные люди? – спрашиваем мы себя. Конечно, мы не знаем. Но я чувствую, что моя мать где‑то очень близко. Внутри или вокруг. В до боли знакомом блеске глаз одного из моих детей. И в зеркале тоже.

 

Терри Маротта

 

Ребенок без матери

 

Только с появлением первого ребенка я поняла, как сильно меня любила мама.

Из книги Дебби Хансен и Пегги Шаффер

For Mother – A Bouquet of Sentiments

 

Смерть моей матери была быстрой и жестокой. Вечером пятницы у нее обнаружили кишечный вирус, в понедельник ее не стало. Не было даже времени попрощаться. Я не готова была ее потерять. Но как объяснить смерть матери двухлетнему ребенку? Я спросила отца, какой была моя реакция.

– Ты была слишком мала и легко отвлекалась, – сказал он.

Его краткий ответ означал, что он не собирается обсуждать со мной смерть моей матери.

Практически у всех героев из моих детских книг не было матери: у Золушки, Дамбо, Бэмби и Белоснежки. Маленькая Энни была сиротой. Дороти растила тетушка Эм. Лишение матери – излюбленный прием писателей, позволяющий им раскрыть своего героя и вызвать к нему больше симпатии.

И я действительно любила персонажей детских книг, не только потому, что они были брошены и беззащитны, но и потому, что у нас было что‑то общее.

Все, с кем сводила меня жизнь, искали следы печали на моем лице, уверенные, что иначе и быть не могло. Все желали узнать, как я научилась справляться с утратой и кто вел меня за руку по жизненному пути, ведь не могла я сделать это в одиночку. Правда заключалась в том, что я никогда не была одна, и я не была героем из моих сказок. Благодаря бабушке, тетям, сестрам и отцу меня всегда ждал ужин на столе. Мне заплетали волосы. Мне читали. Меня научили носить бюстгальтер. И кто‑то рассказал мне о назначении того, что продается в загадочных автоматах в женских уборных. Я не помню, чтобы меня недостаточно любили или обнимали, когда я была ребенком. В конце концов, дети зациклены на себе, слишком сфокусированы на неотложных потребностях, чтобы отвлекаться на что‑то нереальное.

 

Мой ребенок научил меня тому, чему не смогла научить жизнь.

 

Уже в школьном возрасте я стала пользоваться преимуществами своего положения, научившись у рассказчиков моих детских сказок. Это делало меня особенной и важной. Учителя, узнав о моей грустной истории, относились ко мне иначе, чем к другим девочкам. Я могла быть жестокой с отцом, когда он опаздывал в школу. «Если бы мама была жива, – ныла я, – она приехала бы вовремя». В подростковый период, полный соперничества, мои друзья жаловались на своих матерей, и я всегда одерживала верх. «Ну, по крайней мере, у тебя есть мать».

Повзрослев, я приняла отсутствие матери в моей жизни как факт, и это не было чем‑то необычным или сложным. Но удивительно, что после появления сына я все чаще стала думать о матери, и не потому что она могла бы помочь мне заботиться о нем. С Джейкобом пришло понимание того, что дает мать своему ребенку и что такое мать.

Больше и больше узнавая Джейкоба, я чувствовала к нему нечто такое, чего раньше не знала. Я и понятия не имела, что можно так любить друг друга. Я научилась всему у него – всему, что упустила, чего мне так хотелось, но я не могла выразить словами.

Особенно пристально я наблюдала за сыном, когда ему исполнилось два года и пять дней – тот самый возраст, когда умерла моя мать. Я хотела понять, как ее смерть повлияла на меня, пыталась вспомнить, каково это малышу, когда его лишают матери. Но память была пуста. Эксперты называют это предречевой памятью – мысли и чувства, не поддающиеся описанию в силу того, что они появились до речи. И я не могла вернуться назад. Вместо этого я сфокусировалась на Джейкобе, на своих материнских ощущениях по отношению к ребенку, а не наоборот. Я смотрела на крошечные пухлые пальчики, умещающиеся у меня на ладони, и чувствовала, что мама так же держала мои руки. У нас появилось «секретное рукопожатие»: три легких сжатия с шепотком: «Я люблю тебя». Когда‑то так делала бабушка. Возможно, прежде она проделывала это и с моей мамой. Я думала о том, как успокаиваю Джекоба, когда он плачет, как он смеется, когда я чмокаю его губами в живот. Все, что я с ним делала, она, несомненно, делала со мной.

В первый раз я подумала о маме как о женщине, которая бесконечно любила меня, как я любила Джейкоба. И я зарыдала. До глубины души, очищая себя. Это был плач по женщине, которую забрали у ребенка. Плач по ее маленькой девочке. Мне хотелось обнять эту малышку и сказать, как я сожалею о ее потере. Хотелось защитить ее от житейских невзгод. Хотелось, чтобы она знала, как безгранична и сильна любовь ее матери. На меня обрушились все те чувства, которые я отрицала всю жизнь. И та пустота, которую я пыталась заполнить работой, любовниками и рискованными увлечениями, стала заполняться. Я знаю, эта рана никогда не затянется до конца.

И теперь, читая Джейкобу истории на ночь или просматривая с ним фильмы, я глубоко сопереживаю героям, которым суждено пройти свой путь в одиночку. Инопланетянин, которого забрали с корабля матери; Файвел, который держал путь на Запад без своих родителей; малыш динозавр, который так рано потерял мать, в мультфильме «Земля до начала времен»; Русалочка, у которой был только папа; Красавица, которой пришлось столкнуться с Чудовищем, без шанса на материнский совет. Также я поняла весь душераздирающий смысл фразы «ребенок без матери». Мой ребенок научил меня тому, чему не смогла научить жизнь.

 

Джейн Кирби

 

Робин

 

 

Ты ушла от нас так скоро в мир иной,

Я скорблю, но ты по‑прежнему со мной,

Полна жизни и улыбок, и позволь

Мне сказать, что затмевают они боль,

В нашем мире, в этом мире ты со мной.

 

От друга семьи Буш после смерти Робин

 

Нашему сыну Джебу было всего несколько недель от роду, когда однажды утром наша дочь Робин проснулась и сказала:

– Мне хочется сегодня поваляться в кровати.

Для трехлетнего ребенка это было не совсем нормально, и я подумала, что у нее «весенняя лихорадка», как эту болезнь называла моя мать. Я отвела Робин к нашему замечательному педиатру, доктору Дороти Уайвэлл. Она осмотрела Робин, взяла анализ крови и сказала, что позвонит мне, когда придут результаты. Дороти посоветовала мне прийти в больницу с мужем, Джорджем Бушем, но без Робин.

Ее слова прозвучали зловеще, но я не слишком волновалась. Да, действительно, у Робин не было ни на что сил, но это не казалось чем‑то очень серьезным.

Доктор Уайвэлл позвонила, и уже ближе к вечеру мы с Джорджем встретились в ее кабинете. Дороти не тянула с ответом: у Робин была лейкемия. Никто из нас не слышал о такой болезни, и Джордж хотел узнать о нашем следующем шаге: как нам вылечить ее?

Доктор Уайвэлл рассказала немного о красных и белых кровяных тельцах и очень тактично объяснила, что лейкемия неизлечима. Она советовала не рассказывать об этом никому, вернуться домой и забыть, что Робин больна, заботиться о ней как можно лучше, любить и позволить ей тихо уйти. Дороти сказала, что это может произойти очень быстро, в течение нескольких недель. Джордж поинтересовался, не стоит ли поговорить с его дядей, доктором Джоном Уолкером, работающим в Мемориальном раковом центре Слоун‑Кеттеринг в Нью‑Йорке. Доктор Уайвэлл сразу дала согласие. Дядя Джон считал, что у Робин есть маленький шанс и что мы должны стараться продлить ей жизнь, если лечение даст результаты.

 

Мы самые счастливые люди в мире, и все, что имеет значение, – это вера, семья и друзья.

 

На следующий день мы с Джорджем полетели в Нью‑Йорк и положили Робин на лечение в Мемориальный раковый центр Слоун‑Кеттеринг. Так начался ни с чем несравнимый опыт, и странным образом мы узнали, как нам повезло. Мы встречали людей только с одним ребенком. У нас было трое детей. Мы встречали людей, не любивших друг друга. Мы же не чаяли друг в друге души. Нас поддерживала вся семья, и друзья оказывали помощь.

И последнее, но не менее важное, – мы верили в Бога. Вера сильно влияла на нашу жизнь, тогда и сейчас.

Робин держалась великолепно. Она никогда не спрашивала, почему это происходит с ней. Она принимала доблестно каждый день. Она оставалась милой и любящей, не задавала вопросов и не проявляла эгоизма.

Я решила оградить Робин от слез и попросила всех, кому не терпелось поплакать, выходить из палаты. Я не хотела пугать нашу маленькую девочку. Бедному Джорджу было хуже всего: он едва мог вынести процедуру переливания крови.

Джордж постоянно говорил, что ему нужно в уборную. И мы смеялись, представляя, что подумает Робин – возможно, у ее папы самый слабый мочевой пузырь в мире. На самом деле нет. У него просто самое доброе сердце.

По стечению обстоятельств лекарства, контролирующие лейкемию, привели к ужасным последствиям, и наша малышка впала в кому. Ее смерть была мирной. Она только была здесь, и следующую минуту ее уже не стало. Я отчетливо чувствовала, как душа покидает ее крошечное тельце. В последний раз я причесала ей волосы, и в последний раз мы держали за руку нашу бесценную маленькую девочку. Никогда в жизни я не чувствовала присутствие Бога так сильно, как в тот момент.

В 1992 году после смерти матери Джорджа мне передали конверт, на котором значилось его имя. В нем было письмо, которое Джордж написал своей матери несколько лет спустя после смерти Робин и которое она хранила все эти годы.

 

Дорогая мама,

Я набросал несколько слов на очень близкую нашим сердцам тему. Прошлой ночью я гулял и по пути домой сказал самому себе: «Ты мог бы зайти на кладбище в Гринвиче сегодня». Эта мысль явилась как гром среди ясного неба, но я не ощущал ничего похожего на равнодушие. Мне кажется, Робин – часть, живая часть нашей крепкой, дружной, замечательной семьи.

Мы с Барбарой гадаем, сколько это будет продолжаться. Мы надеемся, что также будем чувствовать истинную близость, когда нам будет восемьдесят три и восемьдесят два. Какой бы радостью это было – иметь в таком возрасте дочь, которой только три с половиной… она не растет. Сейчас ей было бы столько же, сколько Нилу, а скоро – как Марвину. Там, наверху, она совсем одна, но она остается с нами и приносит радость в нашу жизнь .

Иногда я задумываюсь, честно ли это по отношению к мальчикам и нашим друзьям, что я так превозношу портрет Робин. Каждый раз, сидя за столом при свете свечей, я не могу устоять, чтобы не взглянуть на фотографию, что ты нам дала. Я физически чувствую близость нашей любимой дочери.

Это письмо словно исповедь между мной и тобой, матерью и ее мальчиком, не таким уж маленьким сейчас, но таким же близким. Просто когда мы взрослеем, нам сложно говорить от всего сердца.

Нашему дому чего‑то не хватает. Он захвачен бесконечной беготней, неугомонностью четырех мальчишек, познающих мир вокруг. Их крепкие спины, руки, ноги… Всему этому нужен баланс. Нам нужны опрятные платья наряду с разорванными на коленях джинсами и шлемами. Нам нужна мягкость светлых волос наряду с одинаковыми короткими стрижками. Нам нужен домик для куклы, стоящий рядом с крепостями, ракетами и тысячей бейсбольных карт. Нам нужна звезда вне конкуренции, в то время как мальчики борются за титул «чемпиона семьи». Нам просто нужен кто‑то, кто будет напевать детскую песенку Alouette, пока на улице мальчишки пытаются поймать ускользающий мяч, который порой залетает на крышу, но по обыкновению попадает в окна.

Нам нужен истинный Рождественский ангел, без брючных отворотов под платьем.

Нам нужен тот, кто боится лягушек.

Нам нужны слезы, когда я впадаю в гнев, а не споры.

Нам нужен малыш, который после поцелуя не оставит яйцо, размазанное варенье или жевательную резинку на щеке.

Нам нужна девочка.

И однажды она была у нас – она дралась, плакала, играла, как все остальные. Но в ней была особая нежность.

Она была терпелива, ее объятия – спокойными.

Так же как и они, она забиралась в мою кровать ночью и всегда помещалась.

Она никогда не топала, не гремела и не будила меня, не кривлялась, не сморщивала нос и не выпучивала озорные глаза в четверти дюйма от моего лица.

Вместо этого она стояла у кровати, пока я не чувствовал ее присутствия. Очень тихо, осторожно она пробиралась ко мне, прижималась своими драгоценными, благоухающими локонами к моей груди и засыпала.

Ее покой давал мне чувство силы и важности.

Ее обращение «мой папочка» было чем‑то особенным, оно затрагивало гораздо глубже, чем слова «привет, пап», которые я тоже очень люблю.

Но она все равно с нами. Нам нужна она, и она у нас есть. Мы не можем к ней прикоснуться, но мы ее чувствуем.

Мы надеемся, что она останется в нашем доме навсегда.

С любовью,

твой сын

 

Благодаря Робин мы с Джорджем стали больше любить и ценить всех вокруг. Она живет в наших сердцах. Я больше не плачу по ней. Она остается частью нашей жизни.

Мы самые счастливые люди в мире, и все, что имеет значение, – это вера, семья и друзья. И мы знаем, что безмерно благословлены всем этим.

 

Барбара Буш

 

Джон

 

 

Мы встретились в апреле,

Мой крошка‑сын и я –

Счастливая семья.

И годы полетели…

Миг – и автобус желтый,

И ранец за спиной.

Миг – и уже он взрослый

В джинсовке голубой.

Спорт, первые награды,

Девчонки и успех,

И я была так рада,

Горда: он лучше всех.

И вновь апрель: сынок мой

Уходит на войну,

Уносит мое сердце

В далекую страну.

Ушел он за победой,

А к нам пришла беда,

И сына не увидеть

Мне больше никогда.

И я шепчу: «О Боже,

Я не ропщу за кровь.

Молю, оставь мне память,

Молю, оставь любовь».

 

Мюриэль Кокран

 

Посвящается капитану Канди и женщинам‑пилотам

 

Это был один из самых пронзительных моментов моей жизни. Я с ребенком на руках находилась в маленькой типографии под названием «Сэндпайпер» на острове Бальбоа, когда стала невольным свидетелем разговора двух женщин. Они помогали клиентке делать копии статьи, и были слышны их восклицания, повторявшиеся вновь и вновь:

– Посмотри на ее фотографию. Она такая красавица!

Мне пришлось сделать несколько кругов, чтобы увидеть то, на что они смотрели.

Имя клиентки было Мэрилин, и статья, которую она принесла, была посвящена первым американским женщинам‑пилотам, выполнявшим задания во время Второй мировой войны. Девушка на фотографии выглядела как настоящая кинозвезда.

– Я в шоке, – сказала я Мэрилин. – Мой отец всю жизнь прослужил в авиации, но никогда не упоминал женщин‑пилотов. Она до сих пор жива?

– Нет. Она погибла в 1944 году, когда ее бомбардировщик B‑25 был сбит. Ей было всего девятнадцать.

Слезы наполнили глаза Мэрилин, когда она рассказывала эту историю.

Я прекрасно понимала ее чувства. В моей семье никого не потеряли в авиакатастрофе, но работа отца заключалась в консультировании семей, у которых кто‑то погиб при крушении пассажирских самолетов.

Всю свою сознательную жизнь мы были прикованы к телевизору, когда объявляли о крушении самолета, и молились, чтобы среди жертв не оказалось никого из наших знакомых.

Мэрилин продолжила разговор о статье:

– На похоронах той девушки в 1944 году читали «Полет к небесам». Это стихотворение посвящено всем женщинам‑пилотам. Его зачитывают также у их памятников.

Мы были глубоко тронуты и совершенно не подготовлены к тому, что последовало далее.

– Это стихотворение читали на похоронах моей дочери.

 

Они не стали «звездами», они прикоснулись к настоящим звездам.

 

Мы молча ждали, когда Мэрилин продолжит свой рассказ. Ее дочь капитан Кандалин Кубек – а для Мэрилин капитан Канди – была пилотом авиакомпании ValuJet, и ее самолет разбился в Эверглейдсе, штат Флорида. Она начала летать в шестнадцать и, несмотря на все уговоры матери бросить это дело, не послушала ее. Ей нравилось летать, подниматься ввысь, в небо, чувствовать свободу полета. В какой‑то момент Мэрилин оставила свои уговоры и стала поддерживать пылкое увлечение юной дочери.

Слезы застлали мне глаза, а в памяти ожили воспоминания о катастрофе ValuJet. Я представила, через что пришлось пройти Мэрилин. В новостях сказали, что пилоты и все пассажиры мертвы. Десятки объявлений о катастрофе, недели показов по телевизионным каналам. Сначала ее дочь обвиняли в катастрофе, но последующее расследование доказало, что капитан Канди и все члены экипажа не совершили ошибки, приведшей к крушению. Затем мои мысли снова вернулись к Мэрилин, смелой и мужественной женщине, позволившей дочери исполнить свою мечту и летать. Что я могла ей сказать?

С ребенком на руках я могла только произнести слова, напечатанные в статье, которую Мэрилин держала в своих трясущихся пальцах.

 

Полет к небесам

Она не в списке неживых,

А только рвется выше,

Не нужно ей границ земных,

Помех, что не возвысят.

Не надо больше топливо менять,

А кислород? Не нужен тоже,

И двигатель пора уж снять.

Спасибо Господу за те высоты,

Каких еще не видела она,

Она встречается с кометой,

И радуги дуга ей вся видна.

Она, по сути, часть Вселенной,

Она – отвага и любовь,

Свобода, сладость чувств глубоких

Масштабов Божьих столь далеких.

Судьба пилота ей знакома,

Но нет ни капли страха,

Болит душа ее по дому,

Где скорбь живет нежданного размаха.

Но, милые, родные, эти слезы гоните,

Сделайте все, но смелость найдите.

Ведь так хочет она,

Чтобы верили вы: она жива

И так высоко,

Как в жизни не была никогда!

 

Это было прощание с капитаном Канди и всеми женщинами‑пилотами, погибшими в небе.

И это была благодарность всем матерям, позволившим им летать. Они не стали «звездами», они прикоснулись к настоящим звездам.

 

Дайана Л. Чапман

Автор стихотворения Celestial Flight –

Элизабет Маккетан Маджид

 

 

Глава 9. Любовь бабушки

 

Когда ваш ребенок опрятен и идеален, никогда не плачет и не шалит, ложится вовремя спать, и отрыжка у него только по нужде, и он все время просто ангел – вы настоящая бабушка.

Тереза Блумингдейл

 

Что такое бабушка?

 

Бабушка – это леди без собственных детей. Ей нравятся мальчишки и девчонки других людей. Дедушка – это словно бабушка мужского пола. Он гуляет с мальчишками, разговаривает с ними о рыбалке и о других интересных вещах.

Бабушкам ничего не надо делать, кроме того, чтобы всегда быть готовыми помочь с детьми. Их возраст слишком велик для подвижных игр и бега. Достаточно того, что они отвезут нас в супермаркет, где стоит игрушечная лошадь, и дадут достаточно монет. Когда они берут нас на прогулку, им следует притормозить у таких вещей, как красивые листья или гусеницы. Им никогда не нужно говорить «поспешим».

Обычно бабушки полные, но не настолько, чтобы не суметь завязать нам шнурки. Они носят очки и смешное нижнее белье и иногда вынимают вставные челюсти.

Бабушкам необязательно быть умными. Они знают, «почему Бог не женат?» и «почему собаки бегают за кошками?».

Бабушки не имитируют детскую речь, как это делают гости. Читая нам, бабушки не пропускают страницы, и они не против вновь и вновь читать одну и ту же историю.

У всех должна быть бабушка, особенно если нет телевизора. Они единственные взрослые, у которых есть время.

 

Автор неизвестен

 

Я рождена для этой работы

 

Если бы я знала, сколько радости приносят внуки, я бы завела их в первую очередь.

Автор неизвестен

 

Как новоиспеченная бабушка, я с нетерпением ждала вопроса: «Мама, можно у тебя оставить ребенка на пару дней?» Мой ответ? «Я готова! Как скоро вы доберетесь сюда?»

Я убрала из своего календаря посещение бридж‑клуба и теннисные матчи. Колыбель была установлена в гостиной, и все друзья были предупреждены, что мой дом будет открыт для дебюта нашей маленькой принцессы. Этот ангелочек будет полностью моим на два с половиной дня. А как же дивиденды?

А как же ответственность? Инстинкт подсказывал мне, что уход за внучкой будет совершенно иным «мытьем подгузников». (Неандертальцы использовали ведро, куда складывали грязные подгузники в стирку. Да, они стирали их.). Я действительно очень переживала, что, если не справлюсь с уходом за ребенком, мне больше не предоставят такой возможности.

Новоиспеченные родители приехали с двухнедельным запасом одежды, подгузниками, способными впитать всю Миссисипи, целым зоопарком из игрушек животных, коляской, сиденьем для машины, подробным описанием передвижений по часам на следующие два дня, номером телефона педиатра (за 60 миль отсюда) и инструкцией на шесть страниц. Собаку колли они оставили дома.

Инструкция включала кормление/сон в период с 6.30 утра до 19.30 вечера. Складывалось ощущение, что малышка читала это. Она точно следовала инструкции, несмотря на пометку «время примерное». Это дитя прожило только четыре месяца, и уже четверо взрослых были готовы делать ставки на нее, называя это расписанием. Отдельные замечания моего сына были классическими приказами «отца первенца».

 

Какой прекрасный опыт – наслаждаться своей первой внучкой!

 

«И вот еще что, мама, пусть она иногда плачет». (Какого садиста я воспитала?!)

«Тебе необязательно брать ее на руки, как только она проснется». (Я ждала четыре месяца, чтобы брать этого ребенка на руки, когда захочу!)

«Все дело в дисциплине, и она должна быть с раннего возраста». (Это я слышу от мальчика, которому в пятнадцать лет нужно было предоставить сорок пять логичных причин не ехать автостопом триста миль на баскетбольные соревнования старшей школы.)

В первый день я проснулась в 5.30 утра. Мне пришлось сидеть и смотреть, как она дышит, до 6.45. Дедушка ушел на работу и не мог следить за ее дыханием. По своим причинам он не видел в этом большой потери.

Моя красавица внучка и я прекрасно провели день. Я одела ее в самую лучшую одежду, мы танцевали в гостиной и катались на коляске вверх‑вниз по кварталу. Она мило реагировала на всех потенциальных бабушек, которые приходили к нам домой, затем спала большую часть дня, без сомнения, устав быть такой очаровательной.

Она продолжала следовать расписанию. Какой замечательный ребенок!

Какой прекрасный опыт – наслаждаться своей первой внучкой! Взяв ее на руки, я вновь и вновь любовалась ее глазами, доставшимися ей от отца. Они блестели и мерцали при каждом «беззубом» смехе. Я ласково водила носом по ее мягким щечкам и вдыхала сладкий аромат, исходивший от нее. Этот аромат я уже давно забыла и очень скучала по нему. Внучка привнесла новое измерение в жизнь, которое невозможно оценить или объяснить. И все оплошности ее отца, от коликов в животе до битья семейной машины, были прощены.

На вторую ночь ребенок решил проверить, как быстро я добегу до ее колыбели, когда она меня позовет. И каждый раз бабушка падала на пол. Ребенок проснулся в час ночи, голодный. Я покормила ее. Она отозвалась в 2.30, ей захотелось улыбаться и играть. В 4.00 она начала жевать кулачок. Я покормила ее. В 5.00 то, чем я ее накормила, вырвалось обратно, залив всю колыбель. Мы обе проспали ее кормление в 6.30. И я не думаю, что она его пропустила.

Она оставалась счастливой и довольной на протяжении всех двух дней, наслаждаясь статусом «звезды» за пять минут до того, как ее родители вошли в дом. В этот момент она принялась кричать без какой‑либо объяснимой причины, разве что забыла о расписании. Ее родители увидели меня: волосы во все стороны, рубашка навыпуск. Я ходила туда‑сюда и тихо подпевала. Ее мать забрала у меня драгоценную малютку. Немедленно крик прекратился. Я так и не смогла убедить их, что ребенок не кричал все эти два дня.

Однако я все‑таки прошла первый тест по присмотру за ребенком, и они вновь оставили ее у меня. И вновь. И снова. То же самое сделали другие мои дети, и к моменту, когда я достигла седьмой по счету вышины в воспитании внуков, вся моя удача новичка трансформировалась в статус профессионала.

Прошло двадцать лет с тех пор, как я услышала: «Мама, не могла бы ты?..», и мой ответ остается неизменным: «Я готова. Как скоро вы доберетесь сюда?»

 

Билли Б. Чесни

 

Сад моей бабушки

 

Каждый год бабушка сажала тюльпаны у себя в саду и всегда с детским нетерпением ждала весны, когда они покажутся во всей своей красе. В ответ на нежную заботу они распускались каждый апрель и никогда ее не разочаровывали. Но, по словам бабушки, настоящими цветами, украсившими ее жизнь, были внуки.

Я не собиралась быть одним из ее цветков.

Меня отправили к бабушке, когда мне было шестнадцать. Родители жили за границей, когда у меня начался трудный возраст. Я была полна фальшивой мудрости и злилась на их неспособность принять и понять меня. Несчастная и дерзкая, я готова была бросить школу.

 

Ее слова ударили мне в самое сердце, и я онемела. Они били сильнее тысяч «я люблю тебя».

 

Бабушка была хрупкой женщиной, заботящейся о своих детях и их еще растущих отпрысках. Также она была наделена классической, старомодной красотой. Темные волосы всегда были элегантно уложены, в ярких голубых глазах светилась энергия и сила. Ее правилом было служение семье, которую она, словно ребенок, безмерно и искренне любила. И все же я думала, что игнорировать бабушку будет легче, чем родителей.

Я безмолвно переехала в ее скромный фермерский дом, незаметная, с вечно опущенной головой и глазами обиженного домашнего животного. Я замкнулась в себе, испытывая ко всему полное равнодушие. Я не позволяла никому войти в мой внутренний мир, боясь показать свою уязвимость. Я была уверена, что жизнь – это тяжелая борьба и бороться лучше в одиночку.

Я ожидала, что бабушка оставит меня в покое. Однако она не сдалась так легко.

Начались занятия в школе, и время от времени я появлялась там, но в основном проводила весь день в пижаме перед телевизором в своей комнате. Не понимая намеков, каждое утро бабушка врывалась в мою комнату как нежеланный луч солнца.

– С добрым утром! – пела она, распахивая шторы на окне.

Я с головой уходила под одеяло и игнорировала ее.

Стоило мне выйти из комнаты, как на меня градом сыпались вопросы о моем здоровье, моих мыслях и взглядах на жизнь. Я невнятно отвечала, но ее энтузиазм не убавлялся. На самом деле бабушка вела себя так, словно мое бессмысленное бормотание увлекало ее. Она слушала с таким живым интересом, будто мы делились с ней секретами. В редкие моменты, когда я выдавала больше одного слова в ответ, она радостно хлопала в ладоши. На лице у нее сияла улыбка, будто я подарила ей подарок.

Сначала я думала, что до нее просто не доходит. Хотя она не была особо образованной, в ней чувствовалась мудрость и здравый смысл, данные ей от природы.

Выйдя замуж в тринадцать лет во времена Великой Депрессии, она научилась всему сама и воспитала пятерых детей. Она работала поваром в ресторанах и со временем стала владелицей своего собственного.

Поэтому меня не удивило, когда она настояла на том, чтобы я научилась печь хлеб. Я настолько неудачно пыталась замесить тесто, что бабушка взяла эту часть работы на себя. И все же она не отставала от меня и не позволяла покинуть кухню, пока хлеб не начнет подниматься. Она хлопотала над тестом, а я не могла отвести взгляд от ее цветника за окном. В такие минуты я первой начинала разговаривать с ней. Она слушала с таким желанием, что я смущалась.

Постепенно я поняла, что интересна ей сама по себе, а не просто как новый человек в ее доме. Я стала больше и больше открываться и с нетерпением ждала наших разговоров.

Когда наконец слова пришли ко мне, я не могла остановиться. Я стала регулярно ходить в школу и после уроков спешила домой. Бабушка, как всегда, ждала меня в своем кресле и с улыбкой слушала подробный рассказ о моем дне.

Однажды, будучи уже в предпоследнем классе, я ворвалась к ней и объявила:

– Меня назначили редактором школьной газеты!

 

По словам бабушки, настоящими цветами, украсившими ее жизнь, были внуки.

 

У бабушки перехватило дыхание, и она стала хлопать в ладоши прямо у самого лица. Тронутая больше, чем я сама, она взяла мои руки в свои и сжала их со всей силы. Я посмотрела ей в глаза, они блестели.

– Ты так мне нравишься, – сказала бабушка, – и я тобой так горжусь!

Ее слова ударили мне в самое сердце, и я онемела. Они били сильнее тысяч «я люблю тебя». Я знала о ее любви ко мне, но это была безусловная любовь, а дружбу и гордость еще надо было заслужить. Эта невероятная женщина одарила меня и тем, и другим, и я задумалась, возможно, во мне действительно есть что‑то стоящее.

Она разбудила во мне желание открыться и позволить другим узнать о моей уязвимости.

В тот день я решила попробовать жить как она – проявляя энергию и силу. Неожиданно у меня появился интерес к миру, себе самой, другим людям и любви, такой же безмерной и безусловной, как у нее. И я поняла, что любила ее не потому, что она была моей бабушкой, а потому, что она научила меня заботиться о себе и других.

Моей бабушки не стало весной, спустя два года после того, как я переехала к ней жить, и за два месяца до окончания школы.

Бабушка умерла в окружении своих детей и внуков. Мы все держались за руки и вспоминали мгновения, полные любви и счастья. Перед тем как она покинула этот мир, каждый из нас со слезами на глазах наклонился над ее постелью и нежно поцеловал ее. Когда пришла моя очередь, я мягко поцеловала ее в щеку и прошептала:

– Ты так мне нравишься, бабушка, и я так горжусь тобой!

 

Я была уверена, что жизнь – это тяжелая борьба и бороться лучше в одиночку.

 

Сейчас я заканчиваю колледж и часто думаю о словах моей бабушки. Я надеюсь, что она до сих пор была бы горда мной. Я поражена, с какой добротой и терпением она помогла мне преодолеть трудности детства и обрести мир в душе. Это случилось весной, и, словно тюльпаны в саду, мы, ее отпрыски, до сих пор цветем энтузиазмом. И я продолжаю работать так, чтобы она никогда не была разочарована.

 

Линетт Кертис

 

Поход в кафе

 

 

У колледжа в кафе зашли перекусить.

Что здесь?

Студенты, кофе, споры.

За нашим столиком галантный ты,

Одет с иголочки: высокий ворот, джинсы.

Густые волосы и озорство в глазах.

Окутал шармом всех, а с ними и меня.

Души не чаяла в тебе официантка,

Все время подливала в чашку.

«Еще салфетку?» – «Да!» –

«В суп крекеров?» – «Спасибо!»

Ты флиртовал с хозяйкой заведения,

Звал на беседы, мало съел еды

И дважды покидал наш стол.

Ходил так важно и у парочки столов

Сверкнул улыбкой, на беседу вызывая.

И видно было мне, что одержал победу

Над их сердцами и моим.

Ты наконец свернул салфетку

И положил ее на стол –

Настало время уходить,

Я, подойдя к тебе, сказала:

«Давай помашем всем рукой».

Подняв тебя и посадив в коляску,

Я вышла из кафе.

А ты махал всем на прощанье

И «до свиданья» говорил.

Совместный первый наш поход в кафе:

Я бабушка, тебе два года.

 

Мариан Ли Джейкоб

 

Нам нужна скала

 

День накануне рождения моего сына мне не забыть никогда. Моя мать находилась в больнице: восстанавливалась после инсульта, парализовавшего ее левую сторону и нарушившего речь. Каждый день мы с сестрой приходили к ней, чтобы поддержать и попытаться вернуть ей речь. Доктор считал, она заговорит, только когда ей будет что сказать.

В тот день мама пыталась кое‑что произнести. Ее взгляд был направлен на меня, а потом на дверь. Она пыталась сформировать слова, и ее разум разрывался, но рот отказывался содействовать. Я обняла ее, и мы вместе заплакали. Я знала, она беспокоится обо мне и хочет, чтобы я шла домой, но я также знала, что ребенок родится через месяц, и хотела остаться с ней. На самом деле нам не нужно было слов для общения, но хотя бы одно мамино слово дало бы нам столько надежды.

– Я завтра вернусь, – наконец сказала я, помахала ей рукой и вышла из палаты.

Я видела, как она покачала головой, словно говорила: «Оставайся дома и отдыхай».

Мама была права. Мне следовало отдыхать. Семь часов спустя я оказалась в палате интенсивной терапии той же больницы. Доктора сказали, что у меня предлежание плаценты. Все, что я знала, – это что мы с ребенком в опасности.

Благодаря Богу и докторам я лежала в палате этажом выше, и у меня был красивый маленький мальчик на руках. Разглядывая его, я пыталась подобрать ему имя. Имя очень важно. Имя должно обладать историей, которой бы гордился ребенок. Имя должно уходить корнями во что‑то значимое. Но в тот момент я была слишком вымотана кесаревым сечением, которое оказалось единственным правильным решением в моей ситуации.

У нашего старшего сына было имя отца, Дэниэл. У среднего – второе имя отца, Майкл. К сожалению, у Дэна больше не осталось имен. Дочь мы назвали в честь самого красивого графства Ирландии, Кэрри. Все другие имена семьи были по два или три раза заимствованы многими из наших племянников. Мой дядя сказал, что Финбар был святым покровителем нашей семьи, но я полагала, что Финбару Райану пришлось бы научиться защищать себя еще до того, как он научится ходить.

 

Имя очень важно. Имя должно обладать историей, которой бы гордился ребенок.

 

Время истекало, и медсестры давили на меня. Как вдруг у меня появилась идея. Я позвала медсестру и попросила ее отнести вниз, на третий этаж, записку для моей матери: Мама, это мальчик. Дашь ему имя? С любовью, Кэти.

Весь день я ждала ответа. Каждый раз, укачивая ребенка на руках, я шептала: «Скоро у тебя будет имя». Потом я начинала думать о маме, и мои глаза наполнялись слезами. Мне так хотелось быть рядом с ней. Неожиданно я увидела медсестру, стоявшую в дверном проеме и хитро смотревшую на меня.

Она взяла ребенка и прошептала: «Шшш».

Чувствуя волнение, я спросила:

– Что происходит?

Она подошла, усадила меня в кресло‑каталку, продолжая молчать. Другая медсестра взяла ребенка и отнесла в детское отделение. Меня катили вниз по темному коридору. Там, напротив детского отделения, стояли Дэн и моя мать, у которой на лице была самая широкая кривая улыбка на свете.

– Мама, – позвала я, с наворачивающимися слезами.

Это был ее первый спуск с третьего этажа. Молчание затянулось. Вдруг мама подняла левую руку и указала на окно детского отделения, к которому в этот момент поднесли моего ребенка.

С огромным трудом, очень медленно она произнесла:

– Питер. Нам… нужна… скала…

 

Кэти Райан

 

 

Глава 10. Спасибо, мама

 

Всем, чего я достиг, я обязан своей матери.

Авраам Линкольн

 

Мама и мисс Джордан

 

Мы надеемся оставить нашим детям две вечные вещи в наследство.

Первая – это корни; вторая – это крылья.

Ходдинг Картер

 

Мама позвала меня, с силой схватив рукой за подбородок. Это означало, что она требует внимания. Я стала отходить ото сна и поняла, что уже почти полночь. Выражение лица у нее было суровым.

– Мэри, – сказала она, – где твоя домашняя работа?

И потом я вспомнила. Я не выполнила задание. Я оставила недоделанную работу на кухонном столе, там, где ее точно увидела бы мама, вернувшись с последней из трех своих работ.

– О, мама, я заснула, – прошептала я.

– Что ж, тебе лучше встать и закончить работу. Учеба превыше всего! – сказала она, отпуская наконец мой подбородок.

Я вытащила себя из постели, нашла книги и тетради и настроилась закончить работу. Как только я сделала это, во мне поднялось обжигающее чувство несправедливости. Почему я? Почему мама всегда выделяет меня? Почему она так строга ко мне?

Но с мамой невозможно спорить. Ты только слушаешься. Я закончила работу и отдала ей на проверку. К тому времени она уже дремала в кресле‑качалке, утомленная рабочим днем, который начинался до восхода солнца.

Моя мать, Джозефин Хатвуд, хотела стать медсестрой, но ее родители умерли, когда она была ребенком, и ей пришлось бросить школу в шестом классе. С того времени она начала работать.

Я помню наш маленький дом в Алтависте, штат Вирджиния. Вокруг него был небольшой сад. Мой отец работал строителем. Это были счастливые годы.

Потом папа заболел. Чтобы навестить его в больнице, нам с мамой приходилось ездить на поезде в Линчбург. Папе становилось все хуже и хуже, и на обратном пути у мамы в глазах стояли слезы.

Спустя некоторое время папа умер, и у нас не было страховки, чтобы покрыть гору медицинских счетов. Мы потеряли дом и переехали в Линчбург, где мама стала выполнять домашнюю работу в трех семьях, а также убирать в церквях, чтобы прокормить и одеть мою сестру Энн и меня.

Я помню, как солнечным сентябрьским днем мы с Энн шли в школу с босыми ногами. Наша обувь полностью износилась, а у мамы не было денег на покупку новой. Директор школы посмотрел на нас и поднял брови, но не сказал ни слова. На следующий день мы думали, что он все‑таки заговорит, но снова нет. На третий день он встретил нас у двери.

– Почему вы без обуви?

Мы объяснили, что у мамы нет денег, чтобы ее купить.

– Что ж, – сказал он, – вам придется вернуться домой. Мы не можем вам позволить ходить в школу с босыми ногами. Вам придется сказать об этом своей матери.

Энн взяла меня за руку, мы развернулись и пошли домой. Я, проказливая от природы, предложила сестре провести день недалеко на кукурузном поле, вместо того чтобы идти домой.

Прямо перед окончанием занятий мы отправились домой. И мама ждала нас. Это было крайне непривычным, но слухи в таком городе, как Линчбург, доходят быстрее, чем переводы «Вестерн Юнион».

Мама смотрела на нас неодобрительно и стояла прямо, словно опора для палатки. Она спросила, где мы были. Я придумала историю, чтобы не расстраивать ее. И она начала плакать:

– Вас не было в школе.

Мама знала. Она стала говорить, что важно получить образование и никогда не нужно стыдиться бедности.

– Важно, не что на тебе, а кто ты, – сказала она. – Именно это имеет значение.

Несколько дней спустя она получила зарплату и вместо оплаты счетов купила нам новую обувь.

Нам так редко удавалось побыть вместе с мамой, что мы ценили каждый из этих моментов, а особенно любили читать с ней вслух. Я забиралась к ней в кровать и ждала своей очереди, пока читала моя сестра.

Однако, несмотря на всю теплоту, я чувствовала строгость мамы по отношению ко мне. Я не могла избавиться от мысли, что радую ее меньше других детей и что мне никогда не дождаться от нее добрых слов. Моя сестра Марианна – сирота, удочеренная мамой, – наслаждалась преимуществами, о каких я и мечтать не могла. Я помню свою зависть, когда Марианне купили еще одно пальто, в то время как мне пришлось чинить свое старое и изношенное. Я не могла этого понять. Но мама чувствовала, что нужды Марианны были важнее моих из‑за ее ранней утраты.

Однако от мамы мне достался один дар – радоваться каждой мелочи. Даже если в моем маленьком мире недоставало солнца, я не грустила. Еще я любила поговорить, и эта черта не заслуживала одобрения мисс Джордан, которая вела английский в десятом классе.

Мисс Джордан была моим самым нелюбимым учителем в силу своей сверхмерной строгости. Худая, ростом чуть выше пяти футов, она зачесывала волосы назад, что делало ее похожей на лошадь. Она носила полукруглые очки для чтения и, когда ее что‑то расстраивало, опускала голову и пристально смотрела поверх них. От такого взгляда у меня все стыло внутри.

Однажды я так увлеклась болтовней, что не заметила, как мисс Джордан остановилась рядом и уставилась на меня своим сердитым взглядом.

– Юная леди, я хочу вас увидеть после занятий.

Позже мисс Джордан объяснила: она ожидает, что ее будут слушать.

– В качестве наказания я хочу, чтобы ты написала эссе в тысячу слов на тему образования и его влияния на экономику, – сказала она.

Я уложилась в сроки и была уверена, что хорошо выполнила работу.

На следующий день в классе мисс Джордан подозвала меня и вернула работу.

– Перепиши это, – велела она. – Помни, что каждый параграф должен начинаться с вводного предложения.

Во второй раз она вернула работу, указав на грамматику. В третий раз – на орфографию. В четвертый раз – на пунктуацию. В пятый раз работа оказалась недостаточно опрятной. Мне стало дурно от этого.

В шестой раз я переписывала эссе медленно, используя цветные чернила, оставляя достаточно места для полей. Увидев его, мисс Джордан сняла очки и улыбнулась. Наконец она приняла мою работу.

Прошло два или три месяца, и вот однажды я опять увлеклась разговором во время занятий.

– Мэри… – толкнули меня в бок. – Мисс Джордан! Она смотрит на тебя!

Я подняла глаза и столкнулась с все тем же хмурым взглядом.

– Мэри, ты слышала, о чем я сейчас говорила? – спросила мисс Джордан.

– Простите, нет.

Она продолжила:

– Я рассказывала о конкурсе эссе, проходившем в нашем городе. Его темой было влияние образования на экономику. Объявили победителей. – Она сделала паузу: – Ребята, я рада вам сообщить, что Мэри заняла третье место.

Я сидела, открыв рот. Первый раз я оказалась среди победителей. Позже мисс Джордан сказала, что самым важным было то, что я получила хороший урок. Переписывая работу, я училась дисциплине. Я была тронута. После мамы она была первой, чей похвалы я ждала больше всего на свете.

 

Даже если в моем маленьком мире недоставало солнца, я не грустила.

 

В конце десятого класса нам устроили экзамен, чтобы оценить наш уровень знаний и умений, и я заняла пятое место. Все учителя настоятельно рекомендовали мне пойти в колледж, но для меня это оставалось далекой мечтой. Шансов не было никаких. Я не могла себе этого позволить. Все же я подала документы и была принята в Государственный университет Вирджинии.

Пришло время выпускного. Мама так гордилась мной, ведь я первая из нашей семьи окончила среднюю школу (год спустя школу окончила и Энн). Мама сидела в первых рядах, и я поймала ее взгляд, когда мне вручали диплом. Она улыбалась, а в глазах у нее стояли слезы.

Но не это было главным событием вечера. К моему удивлению, вдруг произнесли мое имя… и все продолжали повторять. И каждый раз объявляли о гранте на обучение в колледже. Я все‑таки могла пойти учиться дальше!

Для нас с мамой это стало сюрпризом, но, думаю, мисс Джордан знала. Она улыбалась и кивала головой, будто говорила: «Вот видишь, что какие плоды приносит дисциплина?»

Я получила гранты и работала все лето, а осенью пошла учиться. Своей специальностью я выбрала образование в области бизнеса. И даже в колледже я слышала замечания по поводу своей простой одежды, – в основном я донашивала вещи после мамы или шила сама. Я ревела от обиды, когда никто не видел, и утешала себя ее словами: «Важно, не что на тебе, а кто ты». И я знала, это не сравнить с теми испытаниями, которые выпали на долю моей мамы.

В трудные студенческие годы наставления мисс Джордан помогали мне сосредоточиться на учебе, а мамины – придавали сил и не позволяли ожесточиться.

– Мэри Элис, если тебе что‑то не нравится, измени это, – говорила она. – И если сбилась с пути, поднимайся и начинай все заново!

Долгие годы мама и мисс Джордан оставались для меня маяками‑близнецами, выводящими на верный путь, даже когда я стала классным учителем в Александрии и позже президентом Национальной ассоциации работников просвещения США. Мама с ее силой духа и мисс Джордан с ее ясностью разума. Всего лишь один вопрос мне по‑прежнему не давал покоя. Он мучил меня вот уже более тридцати лет.

Однажды мама приехала навестить меня. Мы стояли рядом и мыли кастрюли и сковородки после семейного сбора.

Я сделала глубокий вдох:

– Мама, почему в детские годы ты была так строга со мной?

Она положила полотенце для посуды и задумалась, но так ничего и не ответила.

На следующее утро мы с мамой сидели и завтракали, рассматривая из окна наш сад. Мы не говорили ни о чем конкретном. Затем я налила по второй чашке для нас обеих. Мы так и сидели в тишине, как вдруг мама по старой привычке схватила меня за подбородок. Она посмотрела мне прямо в глаза:

– Ты вчера задала мне вопрос, Мэри Элис. Я обдумала ответ. В тебе была сила. И еще ты была своенравной. Мне приходилось быть более строгой с тобой, потому что тебе от рождения было дано больше, чем другим. Ты должна была пройти эту школу дисциплины. Я знала, что от этого будет зависеть твой успех. Это ответ на твой вопрос, Мэри Элис.

Мама продолжала держать меня за подбородок, и я слышала, как тикают часы дедушки в доме. Я кивнула, и она отпустила меня.

– Я поняла, мама.

В конце‑концов я поняла.

 

Мэри Хатвуд Футрелл

 

Мама задувает 75 свечей

 

Втайне она надеялась, что ее легкие наделены особым даром и в них вмещается целый баллон с кислородом. На протяжении многих лет она громко выкрикивала, говорила и молилась: «Иисус, Мария и Иосиф, дайте мне терпения!» 1 245 187 раз.

Она развешивала подгузники на натяжных веревках для одежды, стерилизовала бутылочки, носила детей по лестнице вверх‑вниз, гладила детские майки и юбки и с гордостью возила коляски.

Она начистила картошки больше, чем на шести кораблях морского флота.

 

Когда мама задувает 75 свечей, благословлены все те, кто с любовью окружает ее.

 

Она делала химическую завивку и красила волосы в каштановый цвет. Ее стрижка была писком моды в 1935–1943 годах: пышная, с крупными завитками. Она и сейчас завивала волосы, но они уже были седыми.

Гостиная была местом, где она развлекалась в компании, в кладовой хранились продукты, в морозилке было много мороженого, и стиральная машина с ручным отжимом была в ее распоряжении по вторникам.

Она получила «ученую степень няни». С чем ей только не пришлось столкнуться – с корью, ветрянкой, свинкой, воспалением легких, полиомиелитом, туберкулезом, лихорадками различного рода, накладыванием швов, гриппом, сломанными руками и разбитыми сердцами!

В разные времена в ее гардеробе хранились домашние платья, шляпы с перьями, белые перчатки, короткие и длинные юбки, брючные костюмы, пышные платья из шифона и облегающие наряды, любимое пальто на выход и рождественские игрушки, заказанные по каталогу Sears.

Она познала мужскую любовь, радость материнства, боль детских ошибок, теплоту дружбы. Она праздновала свадьбы и благословляла внуков и правнуков.

Кто может сосчитать все оттертые ею полы и приготовленные обеды, выслушанные признания и рассказанные на ночь истории? Все извинения, которые ей приносили, и молитвы, которые она шептала Богу каждый день?

В ее объятиях побывали целые поколения детей. Ее руки приготовили бесчисленное количество «любимых блюд». С молитвой о родных и любимых она столько раз вставала на колени. Она перецеловала столько царапин и ран. Согнув спину, она купала грязных ковбоев, подбирала разбросанную одежду, собирала цветы из сада – и постарела.

Ее путешествие по жизни сопровождалось слезами и смехом. Она наблюдала, как вчерашние закаты становятся новыми восходами, полными надежд и обещаний. Только благодаря ей и мужчине, попросившему ее руки, обрели жизнь и любовь целые поколения.

И когда мама задувает 75 свечей, благословлены все те, кто с любовью окружает ее.

 

Элис Коллинз

Прислала Джеральдина Дойл

 

---

Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 187; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!