Беспомощный перед лицом твоей красоты 40 страница
Каддус и Круйзел предлагают мне назад все мои фишки плюс (когда дело будет сделано) еще и кругленькую сумму сверху, желая показать, что не питают ко мне недобрых чувств.
Мне кажется, они верят, что денежки выкладывать не придется.
Рассуждая логически, нужно послать их куда подальше вместе с их расчудесным пистолетиком и пойти на теоретически весьма болезненное, но, вероятно, не смертельное избиение. Черт, я ведь могу отключить болевые рецепторы (все же принадлежность к Культуре дает некоторые преимущества), но как быть со счетом из больницы?
Долгов у меня и без того выше крыши.
– Ну так в чем дело, Вробик? – гнусавит Круйзел, подходя ко мне на шаг ближе и становясь под козырьком у входа в клуб.
Я чувствую спиной тепло стены, носом – запах влажной мостовой, а во рту стоит металлический привкус. Лимузин Каддуса и Круйзела расположился у края дороги, внутри виден водитель, который наблюдает за нами через открытое окно. На улице вблизи узкого прохода, ведущего к клубу, – ни души. Высоко пролетает полицейский патруль, его мигающие огни подсвечивают снизу дождевую тучу, висящую над городом. Каддус на несколько мгновений поднимает взгляд, но тут же забывает о патруле. Круйзел пытается всунуть пистолет мне в руку. Я еще сильнее вжимаюсь в стену.
– Возьми пистолет, Вробик, – устало говорит Каддус.
Я гляжу на пистолет и облизываю сухие губы.
– Не могу. – Я засовываю руки в карманы пальто.
|
|
|
– Можешь-можешь, – говорит Круйзел, а Каддус согласно кивает.
– Вробик, не усложняй себе жизнь, возьми пистолет. Ты к нему сначала прикоснись, убедись, верна ли наша информация. Ну, давай, возьми его. – (Я смотрю на маленькое оружие, и сердце замирает.) – Возьми пистолет, Вробик. Только ствол держи вниз, на нас не направляй. Водитель навел на тебя лазер, еще подумает, будто ты собираешься нас пристрелить… Ну, давай, возьми его. Прикоснись к нему.
Я не могу пошевельнуться, я не могу думать, я стою, словно под гипнозом. Каддус берет мою правую руку и вытаскивает ее из кармана пальто, Круйзел держит пистолет у моего носа. Моя рука безвольно обхватывает рукоятку.
Пистолет оживает. Замигала пара огоньков, засветился маленький экран над рукояткой, края его мерцают. Круйзел убирает руку, и теперь пистолет держу только я. Каддус ехидно улыбается.
– Ну видишь, совсем не страшно, правда? – говорит Каддус.
Я держу пистолет, думая, как можно им воспользоваться против этих двух, но заранее знаю, что не смогу, держит меня под прицелом водитель или нет.
– Каддус, – говорю я, – нет. Что угодно. Я сделаю что угодно другое, но я не киллер. Я не могу…
– Тут не нужно быть специалистом, Вробик, – спокойно говорит Каддус. – Нужно только быть… тем, кто ты есть, черт тебя возьми. А там прицелься и пали, как ты это делаешь со своим бойфрендом.
|
|
|
Он усмехается и подмигивает Круйзелу, который обнажает зубы в ухмылке. Я качаю головой:
– Это безумие, Каддус. Только потому, что эта штуковина реагирует на меня…
– Да, забавно, правда? – Каддус поворачивается к Круйзелу, смотрит на лицо товарища – тот выше его ростом – и улыбается. – Забавно, правда, что Вробик совсем из других миров? А от нас не отличить.
– Из других миров и к тому же голубой, – гогочет Круйзел. – Тьфу.
– Слушайте, – я гляжу на пистолет, – эта штуковина… она может и не сработать, – неубедительно заканчиваю я.
Каддус улыбается:
– Сработает. Корабль – цель большая. Ты не промахнешься. – Он снова улыбается.
– Но разве у них нет защиты…
– С лазерным и кинетическим оружием они справляются, Вробик. Но это кое-что другое. Я не знаю технических подробностей, мне известно только, что наши друзья-радикалы заплатили кучу денег за эту штучку. Мне этого достаточно.
Наши друзья-радикалы. Забавно слышать это от Каддуса. Может, он имел в виду «Светлый путь» – людей, которых всегда считал неподходящими для дела, обычными террористами. Мне казалось, что он, исходя из общих принципов, скорее готов донести на них в полицию, сколько бы денег они ему ни предложили. Что же случилось – он перестраховывается или жадность берет свое? Здесь у них в ходу такая пословица: преступление шепчет, а деньги говорят.
|
|
|
– Но ведь на корабле будут люди, не просто…
– Ты их не увидишь. И в любом случае там будут люди из Гвардии, шишки из Флота, функционеры Администрации, агенты Секретной службы… Какое тебе до них дело? – Каддус треплет меня по влажному плечу. – Ты сможешь.
Я отворачиваюсь от его усталых серых глаз, смотрю на пистолет – он спокойно лежит в моей ладони, маленький экран тихо посверкивает. Его обманули моя кожа, мое прикосновение. Я снова думаю о счете из больницы. Мне хочется разрыдаться, но это не принято здесь среди мужчин, а что я могу сказать? Я была женщиной. Я родилась в Культуре . Но потом отказалась от всего этого, и теперь я – мужчина, теперь я здесь – в Свободном городе Врексисе, где нет никакой свободы.
– Хорошо, – говорю я с горечью, – я это сделаю.
Круйзел выглядит разочарованным. Каддус кивает.
– Отлично. Корабль прибывает в девятницу. Ты знаешь, как он выглядит? – (Я киваю.) – Значит, проблем у тебя не будет. – Каддус ехидно улыбается. – Ты сможешь увидеть его почти отовсюду в городе. – Он вытаскивает пачку денег и сует их мне в карман. – Возьмешь такси. Ездить подземкой в эти дни рискованно. – Он легонько треплет меня по щеке – от руки идет аромат дорогих духов. – Эй, Вробик, выше нос. Ты собьешь этот сраный корабль. Вот это будет класс. – Каддус смеется, глядя на меня, потом переводит глаза на Круйзела, и тот начинает покорно смеяться под его взглядом.
|
|
|
Они возвращаются в машину, та исчезает в ночи, шурша покрышками по мокрым улицам. Я остаюсь и смотрю, как растут лужи, и чувствую за собой вину, держа в руке пистолет.
«Я легкий плазменный излучатель модели ЛПП-91, серия два, создан на А/4882.4 Шестого производства на орбиталище Спашахт-Труферр, скопление Орволус. Серийный номер 36865706. Характеристика мозга одна десятая. Питание от аккумуляторов АМ, класс дженерик. Максимальная мощность одного разряда 3,1 × 810 джоулей, повторный выстрел такой же мощности через десять секунд. Максимальная скорострельность 260 выстрелов в секунду. Использование ограничено генотипом Культуры, определяемым генным анализом эпидермы. Для использования в перчатках и легких защитных костюмах, перепрограммирование через клавиши управления. Несанкционированное использование запрещено и наказуемо. Необходимый уровень навыков 12–75 % С. Полные инструкции следуют. Используйте клавиши управления и экран для повтора, поиска, паузы, остановки…
Инструкции. Часть первая. Введение. ЛПП-91 представляет собой оружие общего назначения с непростым функционалом, классификация „мир“, непригодно для полномасштабных боевых действий, конструкция и рабочие характеристики основаны на рекомендациях…»
Пистолет лежит на столе и рассказывает о себе тоненьким голосом, а я лежу без сил на кушетке и смотрю через окно на оживленную улицу Нижнего Врексиса. Подземные грузовые поезда каждые несколько минут сотрясают мой ветхий домишко, по улице снуют машины, богатеи и полиция передвигаются по воздуху на флаерах и крузерах, а надо всем этим – космические корабли.
Я чувствую себя как в ловушке между всеми этими пластами целеустремленного движения.
Вдалеке над городом я вижу стройную сверкающую трубу Лифта, тянущуюся к небесам и в космос сквозь тучи. Почему Адмирал не хочет воспользоваться Лифтом? Обязательно надо устроить эту показуху – вернуться из дальнего вояжа на своем корабле. Может быть, он считает хваленый Лифт недостойным его? Тщеславные ублюдки – все они здесь такие. Они (если уж говорить откровенно) заслуживают смерти, но я-то тут при чем? Я вовсе не хочу их убивать. Черт бы подрал эти их фаллические корабли.
Правда, Лифт точно так же похож на член. К тому же, если бы Адмирал возвращался по трубе, Каддус и Круйзел потребовали бы уничтожить и ее. Проклятье. Я трясу головой.
У меня в руке высокий стакан с джалем – самым дешевым крепким напитком во Врексисе. Это уже второй стакан, но джаль не доставляет мне удовольствия. Пистолет все щебечет, обращаясь к убогой гостиной нашей квартиры. Я жду Мауста, мне не хватает его даже больше, чем обычно. Я смотрю на терминал на моем запястье. Судя по времени, Мауст может вернуться в любую минуту. Я смотрю на улицу – там занимается бледный рассвет. Ночь прошла без сна.
Пистолет продолжает верещать. Говорит он, конечно, на марейне – языке Культуры. Мои уши не слышали этого языка почти восемь стандартных лет, и теперь его звуки наполняют меня печалью и ностальгией. Мое право рождения, мой народ, мой язык. Восемь лет вдалеке, восемь лет среди дикарей. Мое великое приключение, мой отказ от того, что казалось бесплодным и безжизненным, мое желание оказаться в более динамичном обществе, мой широкий жест… теперь он мне кажется пустым и никчемным, кажется глупым и вздорным поступком.
Еще один глоток острого, терпкого джаля. Пистолет трещит без умолку – о диаметре рассеяния луча, гироскопических волновых формах, типе гравитационного контура, линии прицеливания, стрельбе по ломаной траектории, установке разброса и убойной силе… Я думаю, не секретировать ли мне чего-нибудь успокоительного, умиротворяющего, но решаю не делать этого. Решение не пользоваться моими умело видоизмененными железами принято уже давно – восемь лет назад; и если оно нарушалось, то всего лишь два раза, когда меня донимала сильная боль. Будь у меня достаточно мужества, я бы вообще попросил удалить мне эту чертову железу, чтобы вернуться к нормальному человеческому состоянию, унаследованному нами от предков-животных. Но мужества не хватило. Я боюсь боли и не могу ее терпеть, как это делают местные. Я восхищаюсь ими, побаиваюсь их и все еще не могу их понять. Даже Мауста. По правде говоря, именно Мауста я понимаю меньше всего. Может быть, невозможно любить то, что ты понял вдоль и поперек.
Восемь лет в ссылке, вдали от Культуры; ни разу не ласкал мои уши этот шелковистый, тонкий, до простоты сложный язык. И теперь я наконец слышу его, но говорит на нем пистолет о том, как нужно стрелять, чтобы убить… Кого? Сотни людей? Или тысячи? Это будет зависеть от того, где упадет корабль, взорвется ли он (взрываются ли примитивные космические корабли? Понятия не имею, никогда этим не интересовался). Я отпиваю еще глоток, трясу головой. Нет, я не смогу сделать это.
Я Вробик Сеннкил, гражданин Врексиса, регистрационный номер… (всегда его забываю – он где-то в моих бумагах), род мужской, доминирующая раса, тридцать лет; журналист на вольных хлебах (прямо сейчас – без работы), а постоянное занятие – азартные игры (по большей части я проигрываю, но мне нравится играть; вчерашний день закончился проигрышем). Но еще я и Балн-Евкерса Вробик Вресс Шеннил дам Флейссе, гражданка Культуры, рожденная женщиной смешанного рода (название слишком длинное, чтобы запомнить), шестьдесят восемь стандартных лет, бывший сотрудник Контакта.
И предатель. Мой выбор – свобода, которой так гордится Культура, даровавшая ее своим обитателям. Культура не удерживала меня, даже помогла мне улететь, чуть ли не против моей воли (но разве смог бы я подделать собственные документы? Нет, но, по крайней мере, после изучения Врексисского экономического сообщества и после того, как модуль, черный и безмолвный, поднялся в ночное небо назад к кораблю, оставив меня внизу, нужда лишь дважды вынудила меня прибегнуть к помощи благ Культуры – использовать мои геномодифицированные железы; но ни разу в моих руках не было какого-либо изделия Культуры. До этого дня. Пистолет бормочет на столе). Вместо рая, который казался мне скучным, я теперь обитаю в жестоком и алчном мире, где кипит жизнь и происходят всякие несчастья. Я думал, что в этом месте найду… Что? Не знаю. Мне это было неизвестно восемь лет назад, неизвестно и теперь, хотя здесь у меня, по крайней мере, есть Мауст, и, когда я с ним, мои поиски больше не кажутся такими одинокими.
До прошлого вечера мои поиски все еще, казалось, имели смысл. Но вот теперь утопия присылает мне крохотную разрушительную посылочку, небрежное, случайное послание.
Где Каддус и Круйзел взяли эту штуковину? Культура ревниво хранит свое оружие, даже невыносимо ревниво. Купить оружие Культуры невозможно, во всяком случае – у самой Культуры. Но думаю, кое-что все равно пропадает; в Культуре столько всякой всячины, что время от времени какие-то вещи наверняка теряются. Я отпиваю еще джаля, слушая бормотание пистолета, глядя на бледное, затянутое тучами небо над крышами, башнями, антеннами, блюдцами и куполами Большого Города. Может быть, оружие выпадает из наманикюренных пальчиков Культуры чаще, чем другие вещи. Оно – символ опасности и знак угрозы, и нужда в нем возникает только там, где его легко потерять. Наверняка оно порой исчезает, становится трофеем.
Вот поэтому-то пушки снабжают всякими предохранительными устройствами, позволяющими применять оружие только культурианцам (благоразумным, не склонным к насилию и стяжательству культурианцам, которые, конечно же, пользуются оружием исключительно для самозащиты, например, если им угрожает представитель более-менее варварского народа… ох уж эта самодовольная Культура с ее империалистическим мышлением). К тому же этот пистолет старый, но не устаревший (Культура против устаревания вещей: если делать, то на века), он просто вышел из моды, он немногим умнее домашнего зверька, тогда как современное оружие Культуры наделено разумом.
Может, Культура больше вообще не делает ручного оружия. Я видел эти новые штуки – Персональные вооруженные автономники сопровождения, и вот если такая вещица случайно попадет в руки людей вроде Каддуса или Круйзела, то немедленно запросит о помощи, воспользуется своим тяговым устройством, чтобы попытаться убежать, будет стрелять с расчетом ранить или даже убить, если кто-то попробует воспользоваться ею или поймать ее, попытается выторговать себе свободу или самоуничтожится, если решит, что ей грозит разборка или вмешательство в ее системы.
Выпиваю еще джаля, смотрю на часы. Мауст опаздывает. Клуб всегда закрывается точно по часам – из-за полиции. Им даже не позволяется беседовать с клиентами после работы, и Мауст всегда возвращается сразу… Я чувствую, как страх подкрадывается ко мне, но прогоняю его прочь. Да нет, ничего с ним не случится. Нужно обдумать все снова. Я делаю еще глоток.
Нет, я не смогу. Я живу здесь, потому что Культура нагоняла на меня скуку, но не только поэтому. Я не приемлю эту лицемерную, интервенционистскую мораль Контакта, которая подчас обязывала нас делать то, чего мы не позволяли другим, – провоцировать войны, убивать… много чего, выходящего за рамки добра и зла… У меня никогда не было прямых дел с Особыми Обстоятельствами, но я прекрасно знала, что происходит (Особые Обстоятельства, иначе говоря, Грязные Трюки. Самый красноречивый эвфемизм Культуры). Нет, жизнь с такими фарисеями была не для меня; мой выбор – откровенно эгоистичное и алчное общество, которое не прикидывается добродетельным, где люди не прячут своих амбиций.
Моя жизнь здесь похожа на жизнь там: я стараюсь не причинять вреда другим, быть тем, что я есть. Но я не смогу быть тем, что я есть, если уничтожу корабль с людьми, пусть эти люди и принадлежат к правящему классу здешнего жестокого, бездушного общества. Я не могу воспользоваться этим пистолетом. Я не могу позволить Каддусу и Круйзелу найти меня. И в Культуру я не вернусь, прося прощения.
Еще глоток – и стакан с джалем пуст.
Нужно уносить отсюда ноги. Есть ведь и другие города, другие планеты, кроме Врексиса. Мне просто нужно убежать. Убежать и спрятаться. Захочет ли Мауст бежать со мной? Сколько времени? Он опаздывает уже на полтора часа. Это не похоже на него. Почему он опаздывает? Я подхожу к окну, выглядываю на улицу, ищу его взглядом.
Сквозь поток машин прорывается полицейский патруль. Обычный объезд – сирена выключена, оружие убрано. Направляется к Кварталу инопланетников, где полиция в последнее время демонстрирует силу. Стройная фигура Мауста не мелькает в толпе.
Постоянная тревога – как бы его не сбила машина, не арестовала полиция в клубе (непристойное поведение, оскорбление общественной нравственности и гомосексуализм; страшное преступление, даже хуже, чем неуплата долгов!). И конечно, тревога – как бы он не встретил кого-нибудь другого.
Мауст. Возвращайся живым и здоровым. Возвращайся домой ко мне.
Я помню, что, когда почти завершилась смена пола, мне стало казаться, раз меня обманули, что меня по-прежнему привлекали мужчины. Это было давно, еще в моей культурианской жизни, и как многих других, меня одолевало беспокойство – каково это будет, любить представителей того пола, к которому ты сам когда-то принадлежал; то, что мои желания не изменились вместе с физиологией, казалось мне ужасно несправедливым. Только после встречи с Маустом это ощущение попранной справедливости прошло. Мауст все изменил в лучшую сторону. Мауст стал моим дыханием, моей жизнью.
К тому же быть женщиной в этом обществе – увольте, это не для меня.
«…не повлияет на траекторию стрельбы, хотя отдача возрастет с увеличением мощности, при снижении же мощности…»
– Заткнись! – кричу я пистолету и делаю неловкую попытку нажать на кнопку «Выкл.».
Моя рука ударяет по короткому стволу. Пистолет скользит по столешнице и падает на пол.
«Внимание! – Пистолет повышает голос. – Пользователю запрещается вскрывать аппарат. При малейшей попытке произойдет необратимая дезактивация…»
– Замолчи ты, дурацкий ублюдок, – говорю я (и он таки успокаивается).
Я беру его и кладу в карман пиджака, накинутого на спинку стула. Черт бы подрал эту Культуру. Черт бы подрал все их пистолеты. Я наливаю еще джаля; пустота в желудке дает знать о себе еще сильнее, когда я смотрю на часы. Вернись, пожалуйста, вернись… а потом не оставляй меня – убежим вместе…
Я засыпаю перед экраном. От тупой паники в животе завязывается узел, голова кружится, когда я смотрю новости и тревожусь за Мауста, стараясь не думать обо всем сразу. Новости полны сообщений о казненных террористах и великих победах в маленьких далеких войнах против инопланетян, обитателей внешних миров, субгуманоидов. Последний сюжет, застрявший в памяти, касался бунта в каком-то инопланетном городе; о жертвах среди населения не сообщалось, но я помню кадры – улица, заваленная покореженной обувью. Сюжет кончался сообщением о раненом полицейском, доставленном в госпиталь.
Меня преследует один и тот же ночной кошмар, связанный с демонстрацией трехлетней давности, в которую волею судеб занесло и меня. Я смотрю в ужасе, как надвигается стена переливающегося на солнце нервнопаралитического газа, а потом вижу строй верховых полицейских, вылетающих на меня из этой стены. Это пострашнее, чем бронеавтомобили или даже танки, не потому, что всадники в шлемах с опущенными забралами, с электродубинками в руках, а потому, что на животных тоже доспехи, на мордах противогазы; чудовища стандартного, растиражированного сна, они наводят ужас.
Там меня и нашел Мауст три часа спустя. В клубе шла проверка, и ему не позволяли связаться со мной. Он обнимал меня, видя потоки моих слез, убаюкивал, успокаивал.
– Вробик, я не могу. Ризарет на следующий сезон готовит новое шоу и ищет новые лица – это будет высокий класс, откровенная вещица. Такое и в Верхнем Городе пройдет. Я сейчас не могу уехать. Только мне что-то засветило. Да пойми же ты меня.
Он тянется через стол и берет меня за руку, но я отдергиваю ее.
– Я не могу сделать то, что они требуют. Я не могу остаться. У меня нет иного выхода – только уехать. – Голос мой звучит глухо.
Мауст начинает убирать тарелки и контейнеры, покачивая своей удлиненной красивой головой. У меня аппетита совсем нет – отчасти с похмелья, отчасти из-за нервов. Утро стоит душное; кондиционер в нашей квартире опять сломался.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 118; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!