Беспомощный перед лицом твоей красоты 35 страница
– Ты можешь не слушать.
– Да?… Ну ладно, давай. Хоть время убьем.
– А история такая. Она, кстати, не выдуманная, хотя это и не важно. Есть место, где существование или несуществование души – очень серьезный вопрос. Многие люди, целые семинарии, колледжи, университеты, города и даже государства посвящают почти все время рассмотрению и обсуждению этой проблемы, а также близких к ней тем.
Около тысячи лет назад один мудрый король-философ, который считался мудрейшим из людей, заявил, что люди слишком много времени уделяют обсуждению этих вещей. Если решить этот вопрос раз и навсегда, можно будет направить их энергию на практические дела, что пойдет на пользу всем. Вот он и возжелал положить конец спорам, собрав мудрейших людей всевозможных убеждений из разных частей света.
Много лет ушло на то, чтобы созвать всех, кто согласился участвовать в диспуте, но еще больше времени было потрачено на сами дебаты, подготовку статей, трактатов и книг, плетение интриг, даже на драки и убийства.
Король-философ удалился в горы, намереваясь провести эти годы в одиночестве, и освободил свои мысли от всего прочего: он надеялся вернуться, когда споры закончатся, и произнести окончательный вердикт.
По прошествии многих лет за королем послали. Когда он почувствовал, что готов вынести заключение, то выслушал всех, кто считал необходимым высказаться насчет существования души. Все произнесли свои речи, и король удалился поразмыслить.
|
|
|
Год спустя король объявил, что принял решение, сказав, что ответ не так прост, как все полагают, и что он будет помещен в книге, содержащей несколько томов. Король учредил два издательства, и каждое опубликовало по огромному, толстому фолианту. В первом были два предложения: «Душа существует. Души не существует». И так раз за разом, фраза за фразой, страница за страницей, абзац за абзацем, глава за главой, раздел за разделом. Во втором томе точно так же повторялись предложения «Души не существует. Душа существует». Стоит добавить, что на языке того королевства каждое предложение содержало одинаковое количество слов и даже букв. Других слов, не считая двух титульных листов, на всех этих тысячах страниц не было. Книги начали и закончили печататься в одно и то же время, тираж их был одинаковым. Оба издательства находились в абсолютно равном положении.
Люди искали в книгах подсказки, пытались найти хотя бы единственный повтор, скрытый в глубинах двух томов, найти хотя бы малейшую разницу – лишнюю или недостающую букву, – но безуспешно. Они обратились к самому королю, но тот принял обет молчания и крепко привязал к телу руку, служившую ему для письма. Он кивал или качал головой, отвечая на вопросы, которые касались управления королевством, но не подавал никаких знаков относительно обоих томов и существования или несуществования души.
|
|
|
Начались яростные споры, вышло множество книг, возникли новые культы.
Полгода спустя после выхода в свет названных томов появились два новых, но на сей раз издательство, опубликовавшее том, который начинался со слов «Души не существует», выпустило новый, и начинался он с фразы «Душа существует». Второе издательство пошло тем же путем – изданная им книга открывалась словами «Души не существует». Это стало традицией.
Король дожил до глубокой старости, при его жизни вышло в свет несколько десятков томов. Когда он лежал на смертном одре, то придворный философ положил по экземпляру каждой книги с обеих сторон подушки, надеясь, что перед смертью король повернет голову направо или налево, – и по первому предложению внутри соответствующей книги можно будет понять, к какому выводу пришел монарх… Но тот умер, так и не повернув головы и смотря прямо перед собой.
Это произошло тысячу лет назад. Книги до сих пор издаются. Они стали частью нашего образа жизни и нашего мировоззрения, источником бесконечных споров и…
|
|
|
– У этой истории есть конец? – спросил он, подняв руку.
– Нет. – Кай самодовольно улыбнулся. – Конца нет. Но в этом-то и заключается смысл.
Он покачал головой, поднялся и вышел из кают-компании.
– Но если у чего-то нет конца, – прокричал ему вслед Кай, – это вовсе не означает, что оно не может иметь…
Он прошел по коридору, закрыл за собой дверь лифта. Кай заерзал в своем кресле, глядя на показания лифтового табло: кабина остановилась в центре корабля.
– …разрешения, – тихим голосом договорил Кай.
Спустя примерно полгода после пробуждения он чуть не убил себя.
Он находился в кабине лифта и смотрел на фонарик, который медленно вращался в центре кабины. Фонарик он оставил включенным, а все остальное освещение выключил, наблюдая, как крохотная светящаяся точка медленно движется вдоль округлой стены кабины – медленно, как стрелка часов.
Он вспомнил прожектора «Стаберинде». Как же далеко он теперь от тех мест… Так далеко, что сияние солнца отсюда, наверное, кажется слабее света прожектора, если смотреть из космоса.
Он не знал, почему эта мысль так на него подействовала, но поймал себя на том, что начинает снимать шлем.
И остановился. Открыть скафандр, находясь в вакууме, было делом не простым. Он знал, что делать на каждом этапе, но на это требовалось время. Он смотрел на белую точку света от луча фонарика – на стене, неподалеку от его головы. Точка постепенно приближалась по мере вращения фонарика. Надо готовить скафандр к снятию шлема; если луч фонарика попадет ему в глаза (нет, на лицо, на любую часть головы) до этого, он остановится и вернется назад, будто ничего не случилось. Если же луч фонарика не успеет коснуться его лица, он снимет шлем и умрет.
|
|
|
Он позволил себе роскошь потонуть в воспоминаниях, а руки тем временем продолжали медленно двигаться, и если не вмешиваться в эти действия, давление воздуха в конце концов сорвало бы шлем с его головы.
«Стаберинде», громадный металлический корабль, застрявший в камне (а также каменный корабль, сооружение, застрявшее в воде), и две сестры. Даркенс, Ливуета (и конечно, в тот момент он понимал, что берет их имена или нечто похожее для изобретения того имени, под которым скрылся теперь). И Закалве. И Элетиомель. Элетиомель ужасный, Элетиомель Стульщик…
Скафандр начал подавать сигналы тревоги, предупреждая, что его действия очень опасны. Световое пятно было в нескольких сантиметрах от его головы.
Закалве. Он попытался спросить себя, что значит для него это имя. Что оно значит для кого бы то ни было? Спросить всех там, дома: с чем связано для них это имя? С войной, вспомнили бы они, наверное, тут же; с великим родом, ответили бы те, чья память простиралась достаточно далеко; с трагедией, сказали бы те, кто знал эту историю.
Он снова увидел стул, маленький и белый, – и закрыл глаза, ощущая горький вкус в горле.
Он открыл глаза. Оставалось еще три клапана, потом один быстрый поворот… он посмотрел на кружочек света и не увидел его – настолько тот был близок к шлему, к его голове. Фонарик в центре кабины был направлен почти прямо на него, линза посверкивала. Он расстегнул один из трех оставшихся клапанов. Раздалось едва слышное шипение.
Мертвец, подумал он, видя перед собой бледное лицо девушки, и расстегнул следующий клапан. Шипение не стало громче.
В уголке шлема – там, куда должен был прийти луч фонарика, – сделалось ярче.
Металлический корабль, каменный корабль, необычный стул. Он почувствовал, как слезы подкатываются к глазам, и одна его рука – та, что не была занята расстегиванием клапанов, – дотронулась до груди, где под множеством слоев синтетической ткани скафандра, под нательной одеждой, была маленькая складка кожи, прямо над сердцем, шрам двадцатилетней давности или даже семидесятилетней – смотря как считать.
Фонарик качнулся; в тот миг, когда он отстегнул последний клапан и пятнышко света переместилось на его лицо, лампочка мигнула и погасла.
Он смотрел перед собой. В кабине царила почти полная темнота. Крохотная толика света поступала из коридора: слабое красное сияние от почти-мертвецов и тихо следящего за ними оборудования.
Погас. Фонарик погас. Села батарейка или просто сломался – не важно. Фонарик погас. Не осветил его лица. Скафандр снова издал предупреждающее «бииип», сообщая об утечке воздуха, который уходил с тихим шипением.
Он посмотрел вниз – на руку, лежавшую у него на груди.
Он посмотрел назад – туда, где должен был находиться фонарик, невидимый в центре кабины в центре корабля, преодолевшего половину пути.
«Как же мне теперь умереть?» – подумал он.
Он все же вернулся в ледяной сон год спустя. Эренс и Кай, чья сексуальная ориентация воздвигла между ними непреодолимую стену, в остальном казались идеальной парой и, когда он покинул их, все еще продолжали свой спор.
Наконец он оказался на еще одной примитивной войне, научился водить самолет (зная теперь, что летающая машина всегда одолеет корабль) и летал в ледяных вихрях над громадными белыми островами – плитчатыми айсбергами, которые сталкивались между собой.
Глава тринадцатая
Брошенный балахон напоминал только что скинутую кожу некоего экзотического ящера. Он собирался надеть его, но потом передумал, решив остаться в том, в чем прилетел сюда.
Он стоял в ванной, среди ее испарений и запахов, то замирая с бритвой в руке, то проводя ею по голове, медленно и осторожно, словно неторопливо причесывался. Бритва продиралась сквозь пену, сбривая оставшиеся щетинки. Он провел бритвой по мочкам ушей, потом взял полотенце и отер сверкающую кожу на черепе и обследовал гладкий, как попка новорожденного, ландшафт, только что созданный им. На полу валялись длинные темные волосы, словно перья плюмажа, упавшие во время схватки.
Он посмотрел на плац, где горело несколько костров. Над горами только-только загоралась заря.
Из окна ему были видны часть неровной стены цитадели и несколько башен. Теперь, когда он знал, что цитадель обречена, она казалась ему в первых утренних лучах (хотя он изо всех сил гнал от себя сентиментальные мысли) трогательной, даже величественной.
Он отвернулся и пошел надевать башмаки. Странно было чувствовать, как воздух обдувает голый череп: не хватало привычной тяжести волос на затылке. Он сел на кровать, натянул башмаки, застегнул их, потом повернул голову к телефону на прикроватной тумбочке и снял трубку.
Он вспомнил (да, кажется, так), что звонил в космопорт прошлым вечером, когда Сма и Скаффен-Амтискав оставили его. Состояние у него было отвратительное, он чувствовал себя отрезанным от событий и сейчас вовсе не был уверен, что и в самом деле звонил техническим специалистам космопорта, но все же, вероятно, звонил. Он велел приготовить древний космический корабль для нанесения обезглавливающего удара – к утру. Или же он им все-таки не звонил. Одно из двух. Может, ему это приснилось.
Раздался голос оператора, сидевшего в цитадели: тот спрашивал, с кем нужно соединить. Он попросил космопорт.
Голос главного бортинженера звучал напряженно и возбужденно. Аппарат был готов и заправлен, все координаты введены. Запуск мог состояться через несколько минут после отдачи приказа.
Слушая инженера, он кивал про себя, пока тот не замолчал. Вопрос не был задан, однако висел в воздухе.
Он посмотрел на небо за окном. Изнутри казалось, что рассвет еще не наступил.
– Господин Закалве? – раздался голос главного инженера. – Господин Закалве? Каковы приказы?
Он видел маленький голубой кубик, кнопку. Он слышал шипение воздуха, выходящего из скафандра. И в этот миг он почувствовал сотрясение. Он подумал, что это была непроизвольная реакция его тела, но ошибся. Сотрясался фундамент цитадели, а вслед за фундаментом – стены комнаты и кровать, на которой он сидел. Задребезжали стекла. Снаружи, за двойными рамами, прогремел взрыв – звук его был низким и тревожным.
– Господин Закалве? – снова прозвучал голос в трубке. – Вы еще здесь?
Они, скорее всего, перехватили бы корабль, сама Культура – может быть, «Ксенофоб» – направила бы на него эффектор… Обезглавливающий удар был обречен на неудачу…
– Так что нам делать, господин Закалве?
Но вероятность всегда оставалась…
– Алло? Алло?
Еще один взрыв сотряс цитадель. Он посмотрел на трубку телефона в своей руке.
– Господин Закалве, нам продолжать? – услышал он голос человека или вспомнил чей-то голос из далекого прошлого, из другого мира… Тогда он ответил «да» – и взвалил на себя груз страшных воспоминаний и всех имен, которые могут похоронить его…
– Отбой, – тихо произнес он. – Нам этот удар больше не нужен.
Он повесил трубку и быстро вышел из комнаты по задней лестнице, а не по парадной, на которой можно было слышать, как нарастает шум схватки.
Новые взрывы сотрясали цитадель, в крепостных стенах появлялись все новые и новые пробоины. Вокруг него поднимались клубы пыли. Как будут захвачены региональные штабы? Окажется ли рейд по пленению великих жрецов бескровным, как обещала Сма? Он думал об этом, но понимал, что все это уже не имеет значения.
Он вышел из цитадели через потерну на большую площадь – плац. Перед палатками беженцев по-прежнему горели костры. Вдалеке огромные тучи пыли и дыма медленно поднимались в серое рассветное небо над крепостными стенами. Отсюда ему были видны две пробоины в стене цитадели. Люди в палатках начинали просыпаться и выползать наружу. Со стен цитадели – у него за спиной и над его головой – раздавался треск ружей.
В одну из пробоин попал снаряд большого калибра. Сильнейший взрыв сотряс землю, проделав громадную брешь в утесе цитадели. На плац посыпался град камней, хороня под собой десятки палаток. Танк стрелял какими-то новыми снарядами – еще вчера у них не было таких боеприпасов, отметил он.
Он пошел по палаточному городку мимо сонных, едва успевших продрать глаза людей. Из цитадели продолжали вести нестройный огонь, а по плацу катилась черная туча пыли из огромной пробоины. Еще один выстрел из пушки, стоящей неподалеку от городской стены, еще одна детонация – и обрушился огромный кусок цитадели. Казалось, камни чуть ли не с облегчением крутятся и падают в облаке пыли, возвращаясь в землю.
Огонь из укреплений цитадели сделался более редким, пыль рассеялась, небеса понемногу светлели. Испуганные люди жались друг к другу перед своими палатками. С пробитой крепостной стены и с плаца – прямо из палаточного городка – послышались новые залпы.
Он шел все дальше и дальше. Никто его не останавливал, да, пожалуй, почти никто и не замечал. Он видел, как справа от него с крепостной стены упал солдат, распростершись в пыли. Он видел людей, бегущих в разные стороны. Он видел, как вдали едет танк, облепленный солдатами Империи.
Он прошел через скопление тесно стоявших палаток, уворачиваясь от бегущих людей, перешагнул через несколько тлеющих костров. Дым шел из громадных пробоин в стенах крепости и цитадели; светало, и, по мере того как небо становилось розовым и голубым, все вокруг переставало быть серым и приобретало окраску.
Иногда, попав в толпу бегущих мимо людей, которые прижимали к груди младенцев, тащили за руки детей, он воображал, что видит знакомые лица. Несколько раз он готов был остановиться и заговорить с ними, выставить руку, чтобы остановить этот поток мертвенно-бледных лиц, закричать им вслед…
Внезапно сверху донесся вой пикирующего самолета, который пронесся над крепостной стеной и сбросил на палатки длинные емкости: те взорвались огнем и черным-черным дымом. Он качал головой, видя объятых пламенем людей, слыша крики, вдыхая запах горящего мяса.
Охваченные ужасом, люди бежали, натыкались на него, толкали, а один раз сбили с ног, так что ему пришлось подняться и отряхнуть с себя пыль; на него сыпались удары, он слышал крики, вопли, проклятия. Самолет вернулся и снова стал обстреливать все вокруг. Только он один и остался на ногах, продолжая идти, – остальные попадали на землю. Он видел ряды облачков и фонтанчиков пыли на земле вокруг себя, видел, как одежда на лежащих людях вдруг начинала подергиваться и биться, когда пули попадали в цель.
Когда он встретил первых солдат, уже начало светлеть. Один из военных выстрелил в него. Он бросился за палатку и сделал кувырок, затем вскочил на ноги, обогнул заднюю часть другой палатки и чуть не врезался в еще одного солдата, который слишком долго возился со своим карабином. Он выбил карабин из его рук ногой. Солдат выхватил нож. Он позволил ему сделать выпад, завладел ножом, сбил солдата с ног, посмотрел на клинок в своей руке, покачал головой, потом зашвырнул нож подальше, посмотрел на солдата – тот лежал на земле, испуганно глядя на него, – пожал плечами и пошел прочь.
Люди продолжали бежать мимо него, слышались крики солдат. Он увидел, как один из них целится в него, оглянулся – укрыться было негде. Он поднял руку, чтобы объяснить, сказать, что в этом нет необходимости, но солдат все равно выстрелил.
«Плоховато, расстояние-то всего ничего», – подумал он.
Выстрел развернул его и отбросил назад. Пуля попала в верхнюю часть груди, возле плеча. Легкие не тронуты, и даже ребра, похоже, целы, отметил он про себя, падая и чувствуя, как боль пронзает тело. Он неподвижно лежал в пыли рядом с убитым городским стражником, который уставился в небо остекленевшим взглядом. Разворачиваясь от попадания пули, он увидел вверху четкие очертания модуля Культуры, бесполезно повисшего над тем, что осталось от его апартаментов в разрушенной цитадели.
Кто-то перевернул его пинком, одновременно сломав ребро. Он сделал над собой усилие, чтобы не шевельнуться, но посмотрел сквозь полуопущенные веки. Он ждал, что его наконец добьют, но этого не случилось.
Человек, нависший над ним, – темный силуэт на фоне неба – удалился.
Он полежал еще немного, потом поднялся. Поначалу идти было не очень трудно, но потом снова вернулись самолеты. Обстрел с воздуха не причинил ему вреда, но что-то раскололось поблизости, когда он проходил мимо палаток, сотрясавшихся и трепыхавшихся от попадания пуль; он не знал, что ударило его по ноге и отозвалось болью во всем теле – кусок дерева или камня, а может, даже обломок кости обитателя одной из палаток.
«Нет, – бормотал он себе под нос, ковыляя к самому большому пролому в стене. – Это совсем не забавно. Никаких костей. Совсем не забавно».
Взрыв сбил его с ног и перекинул через палатку. Он встал на ноги. В голове гудело. Он оглянулся и поднял взгляд на цитадель, верхняя часть которой мерцала под первыми прямыми солнечными лучами. Модуля больше не было видно. Он взял сломанный шест палатки, чтобы опираться на него. Нога болела.
Он был окутан пылью, оглушен ревом машин, воем самолетов и человеческими криками, задыхался от запаха гари, каменной пыли и выхлопных газов. Раны говорили с ним на языке боли и увечий, и он поневоле прислушивался к ним, но не считал их первостепенной заботой. Оглушенный, контуженный, ошарашенный, обессиленный, он едва держался на ногах. Наконец он опустился на колени; вероятно, в него попали еще пули, но полной уверенности не было.
Он упал у пролома и решил, что может немного полежать здесь. Стало светлее. Его одолевала усталость. В воздухе колыхалась бледная пелена пыли. Он посмотрел на небо – голубое небо: как же оно было прекрасно, пусть и увиденное сквозь пыль. Прислушиваясь к лязгу танков, которые поднимались по усеянному камнями склону, он сказал себе, что, как всегда у танков, этот лязг заглушает рев моторов.
– Господа, – пробормотал он неистово-голубому небу, – я вспомнил слова о героизме, сказанные мне когда-то обожаемой Сма. Звучало это приблизительно так: «Закалве, во всех человеческих обществах, с которыми нам приходилось сталкиваться, независимо от эпохи и стадии развития, хватало энергичных молодых людей, готовых убивать и умирать ради безопасности, удобств и предрассудков своих стариков. То, что ты называешь героизмом, есть всего лишь отражение простого факта: идиотов всегда и везде хватает». – Он вздохнул. – Конечно, она сказала «почти во всех», ведь Культура любит, чтобы везде были исключения, но… суть такова… я думаю…
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 142; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!