Неустранимое противоречие между монархическим началом и началом народного суверенитета
Как известно, конституции революционного периода - за исключением Норвежской - оказались эфемерными. Компромисс между монархическим началом и началом народного суверенитета не мог быть устойчивым, потому что противоречие между этими началами имеет неустранимый характер.
В самом деле, воззрение на короля как на представителя - мандатария - народа стоит в непримиримом противоречии с наследственным характером королевской власти. Если даже признать, что первый избираемый народом монарх является представителем народа, то во всяком случае того же нельзя сказать о его наследнике, вступающем на трон без какого бы то ни было участия народа. Поручение, возлагаемое народом на неопределенное число еще не существующих, неизвестных ему индивидов, не может быть рассматриваемо как поручение, в юридическом и логическом смысле этого слова. Во всяком случае, если и считать монарха представителем народа, то необходимо признать, что представительство это является естественным или законным, а не добровольным, договорным представительством: монарх - опекун недееспособного, а не поверенный дееспособного народа. А если народ недееспособен, о его суверенитете не может быть речи.*(337).
И кроме того, под народным суверенитетом нельзя понимать одного лишь идеального обладания властью. Тот, кому осуществление власти поручается народом, необходимо ответствен перед ним. Безответственная власть не может быть препорученной властью. А между тем не является ли contradictio in adjecto ответственность безответственного монарха? И совместима ли ответственность с пожизненным и наследственным характером его власти?
|
|
|
До настоящего времени учение о королевской власти, как о власти исключительно исполнительной, является безусловно господствующим во французской литературе. По мнению Батби, конституционный король - не что иное, как наследственный президент; президент республики - не что иное, как временный конституционный король*(338). На той же точке зрения стоят С. Жирон*(339), Эсмен*(340), и др*(341). Между тем основные институты монархии - наследственный характер монархической власти, неприкосновенность и святость его особы, права и прерогативы, принадлежащие ему,- имеют значение и смысл лишь постольку, поскольку монарх является органом не только исполнительной, но и законодательной, т.е. верховной в государстве власти. Над ним нет высшей власти,- и потому он безответствен: summa sedes a nemine judicatur. Он воплощает в своем лице величество и силу государства,- и потому его трон обставлен великолепием и блеском. Наоборот, если монарх только орган подчиненной исполнительной власти, если он - рука, покорно исполняющая волю головы - т.е. суверена-народа,- атрибуты монархической власти теряют свой смысл. Эти атрибуты, выкованные для короля-суверена, не по плечу королю-слуге, как тяжелые доспехи рыцаря не по плечу его оруженосцу. Пожизненный, наследственный и безответственный характер подчиненной исполнительной власти является в одинаковой мере бессмысленным в теории и невозможным на практике. Радикальная политическая мысль революционной эпохи не замедлила эту истину понять: республиканская конституция 1793 г.- логический вывод из начал, заложенных в монархическую конституцию 1791 г.
|
|
|
II. Монархический принцип
Теория монархического принципа
Французская революция хоронит монархию, как отжившую архаическую форму государственного устройства, как феодальный пережиток, как суеверие, побежденное разумом человека. Но с крушением эфемерных конституций, созданных революционной эпохой, наступает эпоха реакции: мертвые воскресают.
Монархическая форма правления оказывается институтом живым и жизнеспособным; в защиту монархического принципа выдвигаются аргументы, казалось бы, навсегда и бесповоротно осужденные рационалистической философией XVIII века.
|
|
|
Де-Местр, Бональд и Балланш во Франции, Адам Мюллер в Германии раставрируют теократическую, Галлер - патримониальную концепцию монархической власти. По мнению одних, монархическая форма правления декретируется волей Верховного Существа. Право на наследование в порядке первородства - божественное установление. Никакая человеческая власть, никакая продолжительность узурпации не могут лишить легитимного государя принадлежащей ему от рождения неограниченной власти. По мнению других, суверенитет - это собственность, принадлежащая на неограниченном праве монарху.
Теории эти, конечно, имеют в виду реставрацию абсолютизма. Но "духа времени" они победить не могут; необходим компромисс с конституционной идеей революционной эпохи. Таким компромиссом является конституционная монархия на основе так называемого "монархического принципа".
До настоящего времени многими германскими публицистами "монархический принцип" признается самобытным национальным институтом германского государственного права*(342). Тем не менее исторически принцип этот французского происхождения: впервые он находит себе категорическое выражение в хартии 1814 г. Согласно хартии, вся полнота власти сосредоточивается в особе монарха,- и только ее осуществление определяется конституцией сообразно потребностям времен*(343).
|
|
|
Таким образом, хартия различает обладание суверенитетом от осуществления его. И в конституционной монархии, как в абсолютной, вся полнота власти принадлежит монарху; но в осуществлении некоторых ее функций конституционный монарх, в отличие от абсолютного, связан необходимым соучастием народного представительства. "Монархический принцип", одно из звеньев той "цепи времен", которою реставрация тщетно пытается связать прошлое Франции с ее настоящим. По существу он является отрицанием, категорическим и безусловным, начала народного суверенитета. Согласно проекту конституции, предложенному сенатом (6 апр. 1814 г.), "Людовик Станислав Ксавье французский, брат последнего короля, свободно призывается на трон Франции французским народом" (ст. 2). Людовик XVIII отвергает сенатский проект. Добровольно, свободным осуществлением королевской власти, за себя и своих преемников, он октроирует навсегда конституционную хартию своим подданным*(344). Таким образом, не в конституционной хартии источник королевской власти, а наоборот, в королевской власти - источник конституционной хартии.
Историческая власть французских королей предшествует конституции; она возвышается над ней. Людовик XVIII не вступает на трон; он "возвращается во Францию после долгого отсутствия"*(345). Источник его власти - не в воле народа, а в законе о престолонаследии. Он наследует не Людовику ХV?-му, а его "августейшему и несчастному сыну"*(346); он - не семнадцатый, а восемнадцатый Людовик. С момента смерти своего предшественника, никогда не царствовавшего Людовика ХV??, он "находится в полном обладании своих наследственных прав"*(347) с этого момента он ведет летосчисление своего царствования.
Вся полнота власти принадлежит монарху; поэтому Конституция 14-го года не дает исчерпывающего перечня его полномочий. Только некоторые из этих полномочий осуществляются монархом при содействии законодательных палат: законодательная власть осуществляется королем в единении с палатой пэров и палатой департаментских депутатов (ст. 15). Законодательные полномочия палат весьма ограничены. Право законодательной инициативы принадлежит королю (ст. 16); палаты имеют право просить (supplier) короля о внесении угодного им законопроекта (ст. 19); без согласия короля никакое дополнение не может быть палатами внесено в законопроект (ст. 46). С законодательной властью палат конкурирует указная власть монарха: король имеет право издавать регламенты и ордонансы, необходимые не только для исполнения законов, но и для безопасности государства (ст. 14).
Не подлежит сомнению, что постановления хартии, ограничивающие законодательную власть палат, отнюдь не являются логически необходимым выводом из монархического принципа. Они диктуются политическими условиями момента: Конституция 14-го года - полярно противоположна революционным конституциям предшествующей эпохи.
С течением времени Конституция 14 года приобретает, однако, характер политического канона; ее содержание становится типическим для конституций, построенных на монархическом принципе,- разумеется прежде всего для германских конституций.
Уже в наполеоновскую эпоху политические учреждения Франции оказывают, огромное влияние на законодательство южногерманских государств. Со времени реставрации влияние это становится еще более интенсивным. Впервые монархический принцип французской хартии формулируется в Германии Вильгельмом I Вюртембергским в проекте Конституции 1817 г.*(348); затем в течение ближайших лет его заимствуют из Франции Баварская Конституция 1818 г. (tit. II § 1), Баденская 1818 г. (§ 5), Вюртембергская 1819 г. (§ 4), Гессенская 1820 г. (§ 4) и др.*(349).
На Венском конгрессе вопрос о конструкции власти германских суверенов не подвергается обсуждению. Германский союзный акт 1815 г. (§13) ограничивается обещанием в самой общей форме: во всех союзных государствах будет введена представительная конституция (eine landstandische Verfassung)*(350). И только впоследствии на Венской конференции 1820 г. монархический принцип объявляется основным принципом германского публичного права. Знаменитый § 57 Заключительных Актов Венского конгресса (1820 г.) гласит: "Так как германский союз состоит из суверенных князей, то сообразно установленному этим фактом началу совокупная государственная власть соединяется в лице главы государства, и суверен может быть связан, по конституции, содействием чинов лишь в осуществлении некоторых определенных прав*(351).
Принцип, установленный Венской конференцией, получает дальнейшее развитие в многочисленных постановлениях (Bundesbeschluss'ax) германского союза; так, постановление союзного собрания 16 августа 1824 г. вменяет союзным государствам в обязанность строго следить за тем, чтобы осуществление чинами предоставленных им конституцией прав ни в чем не нарушало монархического принципа*(352). Постановление 28 июня 1832 г. признает германских суверенов, как членов союза, не только управомоченными, но и обязанными отклонять всякие петиции чинов, идущие вразрез с монархическим принципом*(353).
Под влиянием союзного законодательства, французская формулировка монархического принципа приобретает в Германии характер стереотипа: она повторяется почти всеми германскими конституциями 30-40 гг.*(354).
Во всех этих конституциях, как и в конституциях предшествующей эпохи (Баварской, Вюртембергской, Баденской и др.), монархический принцип формулируется приблизительно одинаковым образом: монарх является суверенным главой государства, соединяет в своей особе все права государственной власти и осуществляет их в установленном конституцией порядке. Некоторые конституции к этому прибавляют: "Государственные чины пользуются теми лишь полномочиями, которые категорически предоставляются им конституцией"*(355).
Из более значительных германских конституций одна только Прусская (1850) вовсе не упоминает о монархическом принципе*(356). Современная германская публицистика восполняет этот пробел ссылкой на известное постановление (§ 1, II, 13) общеземского положения (Allgemeines Landrecht), согласно которому "все права и обязанности государства соединяются в его главе"*(357).
Провозглашение монархического принципа в § 57 Закл. Акт. встречается германской публицистикой с необыкновенным ликованием. По словам Гентца, значение этого параграфа выше значения Лейпцигской битвы. Адам Мюллер желал бы, чтобы "в кодексе всеобщего европейского государственного права" ему было уготовано почетное место*(358).
Объясняется это тем, что в течение первой половины XIX века германская доктрина рассматривает монархический принцип не как догматическое положение, а как политический постулат, определяющий существо монархической власти,- власти, какой она должна быть в "истинно-немецкой" конституционной монархии. Монархический принцип - антитеза французскому революционному конституционализму; он является отрицанием не только начала народного суверенитета, но и начала обособления властей*(359). Из монархического принципа германская публицистика делает ряд более или менее существенных выводов,- и каждый из этих выводов является требованием, предъявляемым к законодателю, ставшему на путь конституционной реформы. Так, Мауренбрехер выводит из монархического принципа исключительность права королевской инициативы, неответственность министров перед собранием чинов за неисполнение законов, влияние представительных собраний на характер и способы, но не на свободу осуществления монархом суверенитета и т.д.*(360).
По мнению Фридриха Юлиуса Шталя, существо монархического принципа заключается в том, что монарх является фактически центром конституции, правообразующим фактором государства, вождем его политического развития. Отсюда Шталь выводит право монарха на издание обязательных постановлений и распоряжений без согласия чинов, исключительность права королевской инициативы, отсутствие у представительных собраний права изменения предложенного короной бюджета, ограничение ответственности министров случаями нарушения конституционных законов и т.д.*(361) Даже Гербер, родоначальник догматического направления в германской науке государственного права, и тот полагает, что парламентское право законодательной инициативы несовместимо с монархическим принципом*(362).
Полагая в основу государственного устройства монархический принцип, многочисленные, упомянутые выше конституции рассматриваемой эпохи делают из этого принципа соответственные выводы, подсказываемые современной им политической мыслью.
Так, например, большинство конституций ограничивает определенными предметами законодательную деятельность палат: их согласие требуется для издания не всех вообще законов, а лишь законов, устанавливающих новые налоги, изменяющих конституцию, касающихся свободы и собственности граждан*(363). Палаты созываются редко - один раз в два*(364), в три*(365), в четыре*(366) или даже в шесть лет*(367); они могут быть распускаемы монархом по свободному усмотрению*(368). Право законодательной инициативы является исключительной прерогативой монарха; у палат, вместо инициативы, имеется право петиций и предложений по предметам, касающимся круга их ведомства*(369). В частности, по вопросу о ревизии конституции право инициативы принадлежит исключительно монарху*(370). Весьма широко указное право монарха; ему принадлежит право диспенсации в полном объеме*(371). Весьма ограничены бюджетные полномочия палат*(372). Привлечение к ответственности министров и других должностных лиц по представлениям палат зависит от монарха*(373).
Таковы отличительные черты германских конституций 20-30 гг., построенных на монархическом принципе: они, действительно, toto coelo отличны от революционных конституций предшествующей эпохи. В современной действительности ни те, ни другие конституции не находят себе места.
Критика этой теории
Вряд ли необходимо останавливаться подробно в настоящее время на критике политической теории монархического принципа. По существу, она имеет характер неустойчивого и временного компромисса между старым и новым порядком. Ее цель - умалить значение представительных собраний для того, чтобы возвысить значение монархического начала. Эта цель диктуется политическими тенденциями доктрины, а не догматическим ее существом. Догматическое значение монархического принципа ничтожно: противопоставление "принадлежности" суверенитета его "осуществлению" имеет в такой мере неопределенный и общий характер, что существа монархической власти оно вообще не определяет*(374).
С другой стороны, противополагая "обладание" властью "осуществлению" ее, теория монархического принципа рассматривает монарха как "обладателя", или собственника, суверенитета. Отсюда - ее патримониальный характер, несовместимый с природой современного государства*(375).
И тем не менее, теория монархического принципа - конечно, в модернизированной форме - является до сих пор господствующей в германской литературе публичного права. Правда, из политического постулата прежней доктрины монархический принцип превращается в современной доктрине в догматическое положение; это положение определяет существо монархической власти, как она есть, а не как должна быть. Никаких политических требований современная доктрина, по-видимому, из монархического принципа не выводит.
Сущность монархического принципа, как он понимается в настоящее время, заключается в том, что конституционный монарх является "единственным носителем всех трех властей, законодательной, исполнительной и судебной; народное представительство оказывает монарху частичное содействие,- и только"*(376). Монархический принцип, в силу которого верховный орган является носителем единой и нераздельной власти, стоит в безусловном противоречии с принципом обособления властей; в конституционной монархии - истинной (или германской) монархии - началу обособления властей нет и не может быть места.
В новейшей литературе наиболее выдающимся теоретиком "монархического" принципа является известный германский государствовед Лабанд. Для того чтобы доказать, что в конституционной монархии король, а не "король в парламенте", является органом законодательной власти, Лабанд различает установление содержания закона от законодательной санкции. Содержание закона устанавливается парламентом совместно с правительством; но установление содержания закона отнюдь не является специфическим действием государственной власти. Содержание закона может быть выработано комиссией, заимствовано у другого государства, предложено ученым и т.д. Наоборот, именно актом государственной власти является санкция, законодательный приказ. Одна только санкция может быть признана осуществлением законодательной власти, в государственно-правовом смысле этого слова. А так как право санкции принадлежит монарху, то, очевидно, монарх - и только монарх - независимо от парламента, является органом законодательной власти. По словам Лабанда, монарх, как единственный носитель неделимой и нераздельной государственной власти, один только в состоянии издать закон, т.е. обратиться к подданным с государственно-правовым приказом об исполнении закона*(377).
Несостоятельность теории Лабанда очевидна. Если, с одной стороны, нельзя считать монарха органом одной только исполнительной власти, то, с другой, точно так же нельзя считать его органом единой и нераздельной государственной власти,- и в частности, самостоятельным органом законодательной власти*(378).
Для того чтобы доказать, что монарх, а не "король в парламенте", является законодателем, Лабанд не останавливается перед совершенно недопустимым сближением функции законодательного собрания, парламента, с функцией законодательной комиссии или даже с функцией ученого, предлагающего законопроект. С его точки зрения нет существенной разницы между парламентом в конституционной монархии и государственным советом в монархии абсолютной. И то, и другое учреждение устанавливает только текст закона; и в конституционной, и в абсолютной монархии его санкция является актом свободного волеизъявления монарха.
А между тем вряд ли необходимо доказывать, что между парламентом, как учреждением законодательным, и всякого рода законосовещательными учреждениями - непроходимая пропасть. Почему, в самом деле, монарх категорически и безусловно связан текстом закона, установленным законодательным собранием? Почему, санкционируя закон, он не вправе изменить в этом тексте ни единой буквы? Потому, что парламент не только формулирует юридическое правило, но вместе с тем выражает свае согласие на санкционирование этого правила - именно в том виде, в каком оно им установлено. И без такого согласия парламента санкция закона монархом не имеет и не может иметь места*(379). Парламент так же независим от короля, как и король от парламента, и акт законодательной воли государства образуется только путем соглашения воли парламента с волей монарха.
С точки зрения рассматриваемой теории в конституционной монархии самостоятельным органом, т.е. органом, обладающим публично-правной властью (imperium), является только монарх. Наоборот, парламент является несамостоятельным органом; решающей власти он не имеет. Законопроект, принятый парламентом, является только предположением, не имеющим без санкции монарха силы закона; законодательное веление, как акт власти, исходит от монарха,- и только от него*(380).
Не подлежит сомнению, что такое противоположение монарха, как самостоятельного органа, парламенту, как органу несамостоятельному, стоит в безусловном противоречии с природой конституционной монархии. Следует признать, что, действительно, в конституционных монархиях парламент, без короля, самостоятельной власти не имеет; но равным образом, в области законодательства, такой самостоятельной власти не имеет король, без парламента. Законопроект, предложенный королем (т.е. от имени короля правительством), но не принятый парламентом, является таким же предположением, не имеющим значения и силы закона, как и законопроект, принятый парламентом, но не получивший санкции короля. В области законодательства парламент без монарха и монарх без парламента являются, в одинаковой мере, несамостоятельными органами власти. Самостоятельным органом является только "король в парламенте", ибо только этот юридически единый, хотя и сложный, орган обладает законодательной властью.
Несмотря на свой quasi-юридический характер, теория Лабанда, по существу, является ни чем иным, как политической теорией "монархического принципа", провозглашенной еще на Венской конференции. Ее реакционный характер до наглядности очевиден; ее цель - сближение конституционной монархии с абсолютной. Признавая монарха органом единой и нераздельной государственной власти, мы тем самым извращаем, в угоду политической доктрине, юридическую природу конституционной монархии*(381). Насколько начало народного суверенитета стоит в противоречии с монархической формой правления, настолько с конституционным строем безусловно несовместим так называемый монархический принцип.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 328; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!