Советская власть и искусство. 14 страница
Вдруг из всех дверей зрительного зала выходят жандармы. У нас семь дверей. Значит, не один жандарм, а семь жандармов[ccliv]. Вот оно «шасть»! Публика смотрит на жандармов, а там {117} все это закружилось. Потом один из них идет на сцену, с высокой лесенки, которую мы сделаем, войдет на площадку Хлестакова, потом оттуда в дом городничего — и скажет. Все со сцены стремглав убегают за двери, <захлопывают их>. Секунда паузы, двери открываются — и во всех дверях стоят фигуры по точному описанию Гоголя: один шею вывернул, другой руки поднял. Всюду темно. Там фигуры эти поставлены, за ними виднеются канделябры со свечами. Что хотите, можно бенгальский огонь подпустить или еще что-нибудь придумать. В дверях эти фигуры стоят на маленьких площадочках, а затем эти площадочки везем к центру на канатах, и они там образуют общую композицию последней сцены. Значит, первый момент — все в дверях, пантомима, потом все они образуют компактную массу. Что это — живые люди? К дверям поставлены манекены из папье-маше с набитыми туловищами. Потом их привозят <к центру; свет>. Тогда публике можно сидеть сколько угодно. Это подлинная немая сцена[cclv]. Можно даже сказать публике: «Угодно посмотреть, как это сделано?» Можно пускать на сцену. А можно с помощью ликоподия такую штуку сделать: на каждую из этих фигур насыпать ликоподия, и все это запалить и сделать иллюминацию. Фигура не сгорит, а только воспламенится. Можно тут лозунги выдумать, что в огне революции сгорели эти молодчики. Тут что хотите делайте, — всё к вашим услугам.
|
|
|
* * *
При чтении мы усвоим гоголевский текст. Надо усвоить темп, чтобы это лилось легко, без напряжения. Я чрезвычайно уважаю Москвина — Загорецкий он великолепный, но городничего он играет плохо, он в какую-то другую крайность ударился, он трагедию играет. Я понимаю такую легкую трагичность, какую дает Гарин в «Мандате», когда говорит монолог. Но эта серьезность подается легко, без напряжения. То обстоятельство, что я намечаю на роль городничего Старковского, облегчает нашу задачу, потому что он обладает очень подвижной реакцией, быстрыми изменениями, тем, что требуется для Гоголя. Ему нужно обратить внимание на вторую половину замечания Гоголя, что у городничего быстрые переходы от страха к жульничеству[cclvi]. Нужно, чтобы все это было легко и быстро.
Остальные фигуры не так трудны. Хлестаков труден, конечно, но нельзя сказать, что уж так особенно. Трудно вот почему, — потому что Чехов — интересный Хлестаков, очень интересный[cclvii]. Трудно постольку, поскольку актеру придется конкурировать. Но это даст возможность дать другой образ. Мне кажется, Хлестаков — не фат. Это мешает, что его играют фатом. Я думаю, что этого не нужно, потому что если человек с детства привык носить хороший костюм, то незаметно, что он в хорошем костюме, когда он его надевает. Фатами бывают горбатые, потому что горбатые, чтобы скрыть свою горбатость, очень хорошо наряжаются. Но это {118} самообман. Ему кажется, что благодаря тому, что портной подложил здесь и там вату, он стал хорошо одет и перестал быть горбатым. Он не замечает, что он ростом главным образом не подходит. В таких случаях получается какая-то напыщенность. Видно, что по природе он не может быть фатом, только благодаря костюму. А тут, — что же особенного, — он хороший носит костюм, но наружность его не фатоватая. Он быстро вынимает предметы из кармана, он немного жуликоват, может легко в карты передернуть, опять-таки — больше игра рук. Надо обратить внимание, как он держит трубку. Судя по тому, что он много заботится о табаке, он, видимо, любит курить, и он очень здорово владеет трубкой. Глаза очень быстрые, остальное — все мизансцена: как сидит, как ногу на ногу положит, как лежит, как прискочит, когда идет. В общем, я не вижу трудностей.
|
|
|
Опыт показал, что такие пьесы, когда их восстанавливают, делают очень хорошие сборы. Например, «Маскарад» — он все время делает сборы. Я думаю, что если поставить «Ревизора», а в будущем году — «Горе от ума», то у нас будет такой фонд, что можно будет потом позволить себе роскошь провалиться. Мы должны делать опыты. Мы ведь изобретатели. Я стал банален — «Лес», «Мандат», «Ревизор» — все в одном плане, но нам нужно академическую линию держать, пока мы еще не перешли на рельсы нового репертуара.
|
|
|
II. Беседа с актерами
(17 ноября 1925 г.)[cclviii]
Внутреннее и внешнее в человеке всегда связано. Характеристика определяется на сцене внешним выражением. При такой установке на внешнее надо принять во внимание, что действие происходит в глухой провинции, люди ходят в «сюртуках, фраках и бог знает в чем»[cclix]. Самое трудное — не впасть в обычную ошибку, в какую впадали до сих пор все театры. В отношении костюмов уже установился известный штамп. Берут фрачные пары и дамские моды сороковых годов, преобладают столичные фигуры, подпущены «цветочки» — всякие там голубенькие, светленькие, манерные галстучки; вообще в костюмах обычно звучит диалог двух дам из «Мертвых душ». С моей точки зрения, это неверно. Надо придать вид замусоленности, провинциальной пыли, мути, сероватости — как в мутном аквариуме плавают вылинявшие рыбы. Бывают золотые, нарядные, радостные, а бывают такие иногда, что плюнуть хочется, — какие-то маленькие сомы, тритоны, — муть, никто никогда не чистит. Я просил Дмитриева[cclx] в однотонной гамме зеленовато-коричневой найти всякие комбинации тонов, может быть, кто-то из вас сам найдет подходящее. Анна Андреевна и Марья Антоновна у нас все время переряживаются, {119} и, конечно, дамы выпадут из общего фона, но это не будут столичные фасоны и ткани. Таких материй, какие тогда были в моде, теперь и не подберешь — всякие персидские, восточные и т. д.
|
|
|
Это основное относится и к прическам. Правда, мы знаем, что были всякие коки, проборы, зачесы на височках и т. п. Это было типично, и мы видим их, когда смотрим на картины Венецианова, Федотова, Кипренского, например, прическа à la russe[17]. Я попросил товарища Цетнеровича[cclxi] сделать зарисовки отмеченных мною причесок из известного вам альбома[cclxii], или, может быть, лучше попросить Темерина[cclxiii] заснять их и увеличить. Чем проще, тем больше нам поверят. Рабинович показывал свои эскизы, правда, к другой комедии Гоголя. Нам это совсем не нужно. Все эти гротесковые носы, стилизованные коки, все это — элементы своеобразной commedia dell’arte, своеобразная экзотичность. В каждой эпохе была своя экзотика, но мы ее выискивать не будем. Нам важны натурщики, как таковые. Постарайтесь в пределах своей натуры найти некоторую чудаковатость — в ракурсах, в походке, как чубук держит, как играет руками. Я вчера экзаменовал сам себя, планируя в Третьей студии «Сцену в корчме»[cclxiv]. Помня о «Ревизоре», я постарался в пределах полутора аршин сгруппировать сцену 8 – 9 человек и, можно сказать, достиг блестящих результатов, причем появились такие ракурсы, о которых и мечтать трудно на большой сценической площадке.
Характеристику можно дать так, как мы это делали в «Мандате», можно со всех сторон подходить к роли.
Вот ваш Почтмейстер, Мухин. Грязноватое белье, в баню не ходит, простой сюртук, пожалуй, он вообще не раздевается. Нос можно наклеить, но надо тут быть очень осторожным. На днях Райх для Варьки [в «Мандате». — Ред.] сделала нос острее, чем всегда; зрителя он не беспокоит, но сразу появилась какая-то хитрость, чего в Варьке нет. Заостренный нос — это для Улиты. А вот чуть-чуть, на один сантиметр… (Смех.) — Ну, я не знаю там точно на сколько, — на полсантиметра изменили, и получился другой характер. Надо договориться, кто же он. Меланхолик, флегма, волочит ноги, перебирает ногами. Костюмы можно брать — конец двадцатых годов, можно поновее, тона одежды — зеленые, темно-зеленые, коричневые, светло-коричневые или междулежащие.
Он хитрый? Пьет или не пьет? (После реплики М. Г. Мухина.) Конечно, пьяница. Ошибку делали, что этого не замечали. Я думаю, что почтмейстер всегда немножко пьян и немножко потрепан. Закладывает брюки, продает татарам шурум-бурум. Его почему-то делают фатом. Это не характерно для провинции. Это скучно.
{120} Он пьяный и эротический, он знает тайны эротики, а может быть, у него в кармане есть карточки. Может быть, он носит картинки, а не то, что он в красивом галстуке. Может быть, он будет эти картинки при себе иметь и время от времени показывать. Циник он, и поэтому он очень обаятелен с точки зрения Марьи Антоновны. Навеселе, полупьяный.
Одет небрежно. Я бы ему очки дал, темные очки, тогда он будет немножко загадочный.
«Судья говорит басом-шипом, как старинные часы»[cclxv] — интересная краска в спектакле. У него скопляется мокрота (может быть, потому что трубку постоянно курит), которая ему не дает говорить. Он должен постоянно отплевывать. Можно плевательницу дать или в платок, в банку — баночки такие бывают. Он здоровый внешне, крепкий, а внутри гниет. Это просто. Только поупражняться.
Осип молодой или старый? Он просто молодой. Играть его стариком скучно. (Н. И. Боголюбову[cclxvi].) Это ваши возможности. Надо дать подходящего к вам [Гарину. — Ред.] человека по возрасту. Опытность большая. Он мудро рассуждает, по-стариковски рассуждает, а молодой. Я ведь не ожидал, что Гарину 23 года, по психике — я думал — ему лет 45, он министр такой[cclxvii]. И Осип такой, он мудрый. Прическа à la russe, чтобы на нем были отпечатки крестьянской среды.
Он опустился. Он нечистоплотен в силу необходимости — всем задолжали, все заложено. Все время с Хлестаковым путается. Я думаю, что он все-таки вор. Он вечно голоден, а когда не кормят, остается воровать. Если не кормить кошку, непременно начнет красть и до всего доберется. До прихода Хлестакова он ест и потом все следы заметает. У него узелочек, мешочек, он туда хлеб и всё припрятывает от Хлестакова. Когда он говорит, он жует. «Есть хочется» — не противоречит. Он барана бы съел, кусок мяса бы ему, а он кость гложет. Он мечтает о баране, он не может жить на этой сухомятке. Когда он ест, он скорее может произнести монолог. А то всегда резонер, экспозицию рассказывает, — тоска. Он то присядет, то съежится, иногда затягивается, курит табак, у Хлестакова украл, — чтобы это видно было.
(С. А. Мартинсон. Очень тяжело говорить о Хлестакове. Как он одет? Какова его профессия, психика, характер, воспитание? Воспитанный он человек или нет?)
Профессия — чиновник. С точки зрения деловой — дрянь страшная. Плохой фрак петербургский. На их фоне выделиться — мало нужно. Очень плохой. Лучше — сюртук, талию подтянуть.
(С. А. Мартинсон. Вы сказали раньше: «фатовская манера говорить».)
Это не вам, а Гарину. Для него, чтобы легче отойти от Гулячкина. Ведь в Павлуше [Гулячкине. — Ред.] все черты Хлестакова.
(С. А. Мартинсон. Знает ли он по-французски и как произносит французские слова? Правильно или коверкая?)
{121} Он знает из французского языка несколько слов, которые только и умеет произносить. Выгоднее споткнуться. Он говорит по-французски в третьем акте и здесь ему лучше споткнуться.
(С. А. Мартинсон. Как он — быстро говорит или нет?)
Вам нельзя предложить быстрее произносить. — Как вы мыслите голову?
(С. А. Мартинсон. Это самое трудное. Видимо, он помадится.)
Да нет… он лысый[cclxviii]. Как биллиардный шар. Он с детства облысел. Надо убить его, подчеркнуть ничтожество. А то всегда Хлестакова делают амурчиком. Между прочим, все женщины любят лысых. Лысые пользуются колоссальным успехом у женщин. Например, Габриеле Д’Аннунцио. Я мечтаю, что Хлестаков — Габриеле Д’Аннунцио тридцатых годов. Молодой человек, но лысый. Бебутов — лысый. Я сколько лет его помню, и все лысым. Потом выяснилось, что таким родился. Хлестаков лысый, но лысина corame il faut[18]. Таким был Боборыкин. Красивая, хорошо полированная поверхность — люстры отражаются. Можно так хорошо сделать парик, что будет блестеть. Я помню где-то у Андрея Павловича Петровского… (Голос: Всеволод Эмильевич, у него своя!) Все равно, хорошая, блестящая лысина. Могут остаться клочки волос на височках, и все остаточки — вьющиеся. Может быть, он даже их завивает щипцами.
Я ввожу сцену, когда вы лежите на двуспальной кровати, на перинах, под стеганым одеялом, так что одна головка торчит на груде подушек. Рядом с вами на какой-нибудь кушетке под пледом спит офицер; вы просыпаетесь, зовете его, он сквозь сон мычит: «Ммда». Даже, может быть, мы введем в сцену взяток пьяного офицера. Одному скучно, а вдвоем весело. Пойдет.
(С. А. Мартинсон. Насколько Хлестаков развязен?)
Насколько он может. У него никакого воспитания. Он непристоен. Я ввожу офицера, потому что один вы с этим не справитесь. В этой сцене «эротической», когда они оба пьют и он уговаривает Хлестакова, тут понаделаем черт знает чего. Это непристойная картинка XVIII века, какую нельзя обычно показывать. Тут мы будем дискредитировать среду. Надо всю пакость показать в сцене объяснения. Он только проспался — опять пьют.
(С. А. Мартинсон. Вы говорили, что Хлестаков развязен со всеми.)
У него одна линия. Остальное — разные положения. Когда приходит к нему городничий, он в дезабилье. Положение вас будет спасать, а в сущности одна линия. Ходит и больше ничего. Легкая роль.
(М. И. Бабанова. Нужно ли отнять у Марьи Антоновны ту наивную сентиментальность, с какой обычно рисуются барышни тридцатых годов, или сохранить ее, чем-то дополнив?)
{122} По-моему, она страшно развратна. Не знаю только, позволит ли текст. Это одного поля ягода с матерью. Мать? Я думаю, что и Осип, и Хлестаков, и офицер — все тут попользуются. В этих делах они не ошибутся. Мать страшно развращенная и рога наставляет городничему за милую душу. Дочка это воспринимает. В этом узел. В таком захолустье чем и живут? Едят, пьют, любят, кто-то кому-то рога наставляет, спят. Гоголь отвел дамам маленькие роли. Основное — они переодеваются, прельщают. Они конкурентки одна с другой. Это надо показать.
(М. И. Бабанова. Я очень хотела этого, но боялась.)
В костюме, в переодевании, во всем надо быть очень непристойными, беспредельно непристойными. Это такое общество. Все перепутались. Когда Добчинский подсматривает, дамы ставят его спиной. Он не отвечает их вкусам, а то они ничего бы не имели против.
Относительно «скороговорки» <Бобчинского и Добчинского>. Мы темп передаем городничему. В смысле жеста? Жесты мы строим по системе Эстрюго[cclxix]. Прежде чем сказать, жестикулируют усиленно, хоть отрубай им руки, а текст — вкусненько подают. Быстрый темп — не обязательно скороговорка. Можно так построить текст, так разбить его паузами, жестами, что при плавном и даже медленном произношении будет напряженность внимания у зрителя, не будет скуки, и текст покажется быстро льющимся. Это общий сценический закон.
(П. И. Старковский. У меня раздвоенность. Городничий — такой грязный внешне человек. Неопределенный возраст. Очень большая энергия. Раз какая-то энергия — темные волосы. Большая небрежность в костюме, а может быть, и нет. Может быть, он лучше одет, чем все другие, слишком много набирает взяток.)
Он оттого такой подерганый, что все деньги тратит на жену. Так я думаю. Насчет черного парика по опыту знаю, что это парик невыгодный для большой роли. Не будет доходить. Надоедает что ли он, не знаю. Клоуны правильно делают. Они всегда с голой головой. Это правильно. Почему-то лысые у женщин пользуются необычайным успехом. И на сцене лысых очень любят — это выгоднее. Встреча двух лысых — Хлестакова и городничего — усугубляет положение[cclxx]. Это интересно. Обилие волос скучно. Мимика гораздо лучше, когда лысый. Все проваливались на толковании городничего. Москвин тоже провалился в городничем. Ужасен. Проседь тоже не доходит. Особенно на расстоянии. У нас у чиновников будут прически à la russe, лохматые, это их сделает похожими друг на друга, они в одну кучу свалятся, а те [городничий и Хлестаков. — Ред.] выпадут.
(П. И. Старковский. Дома он может ходить в халате.)
Опять-таки по опыту говорю. Халат — ужасно антисценичная вещь. Халат угробил Чехова в Аблеухове[cclxxi]. Без халата он играл бы лучше. Халат его обязывает играть Плюшкина. В МХТ при первой постановке <«Ревизора»> Уралов был в рубахе и штанах {123} на помочах. Правильно. Это очень угадано. Пьет квас. Потом надевает форменный мундир. Лучше бы, если бы сюртук.
Лука Лукич в очках. Чище, чем другие? Вряд ли, мало жалованья получает, не хватает.
Пошлепкина, Унтер-офицерша. Что о них говорить? Одна — деревня, другая городская, из мещанок, кокетливая, жеманная.
Авдотья — круглая вся, а характер, поступки ее я еще не продумал. Для меня это еще затемнено, я этой сцены не вижу. Во всяком случае, не Улитой ее делать. Веселая. Эротический план до нее доходит.
Растаковский. Тон бодрый. Не надо екатерининского времени. Скучно, не люблю. Он должен быть немножко бутафорский, чтобы производить впечатление чудовища. Может быть, пустить его в шинели, в каске, чтобы был более бутафорским. Мундир, увешанный бутафорскими орденами, лентами. Отсюда возможность быть ближе к Гоголю. У Гоголя постоянное влечение дать кунсткамеру. Может быть, гусар. Подумаю, не знаю еще.
Жена Луки Лукича, по-моему, восторженная дура. Льстить очень скучно. В восторженной дуре больше динамики.
Вообще, когда они приходят все, они любят жрать. Они на свиней больше похожи.
Христиан Иванович. Темерину очень легко. Тон прекрасный. Очки нужно. Дадим разных цветов очки, чтобы было разнообразие.
Насчет полицейских. Их обычно делают городовыми. У нас, по Гоголю, офицеры. Они ухаживают, любят и пьют. Бравые, красивые, усатые, они исполняют функции отсутствующих в городе офицеров. Часто ходят по биллиардным. Частный пристав пьян. Он икает все время.
Держиморда. В сценах с просителями драться по-настоящему, чтобы мордобитие было.
Купцы ни разу на сцену не выходят. Они стоят в партере, затылками к публике[cclxxii].
Никаких возрастов нет в этой пьесе. Никак не поймешь, кому сколько.
III. Замечания
на репетициях первого действия
(13 февраля и 4 марта 1926 г.)[cclxxiii]
Февраля
(Исполнителю роли городничего — П. И. Старковскому.) Весь выход разыграть до текста. Раз мы сговорились вести роль на темпе, мне, как технику, надо сделать так, чтобы облегчить работу актера, подумать, как создать такую обстановку, чтобы {124} актеру было легко. Актера надо освободить от всех вещей, которые создают тяжесть.
Старческую дикцию вам надо убрать. Пусть по гриму городничему будет пятьдесят лет, а по дикции он молодой. Мне кажется, что в таком окружении, среди кунсткамеры идиотов — ведь и попечитель — идиот, и Лука Лукич, и судья — идиот, и почтмейстер — идиот (и Мухин дает такого идиота) — вот среди таких совершенно погрязших, «черт те что» людей городничий все же выделяется. Он похитрее и поумнее, и человек, имеющий какой-то лоск. Возможно, что городничий вчера служил где-то в другом городе. Не в столице, конечно, но если это — уезд, то в губернском. Он вылез в люди, где-то побывавши. Все директивы его показывают, что он на много голов выше остальных. В городничем есть следы внешнего лоска, трудно сказать — образования. В том, что он говорит об учителях, что он что-то знает по истории, в его распоряжениях — памятник какой-то затеял, — в этом есть квазикультура! Ну, конечно, какая там культура! Когда он говорит, он владеет языком, он строить фразы умеет, гораздо, например, лучше, чем Бобчинский и Добчинский. У тех мозги туго работают, а у него какая-то распорядительность, он ориентируется, раз он может ладно сказать. Он оратор sui generis[19], он может монолог произнести. Омолодить городничего необходимо. Характерную дикцию иметь невыгодно: трудно. Выгоднее ее забыть. Надо иметь подвижную дикцию.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 214; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!