Что такое философия и зачем она нужна

 

Слово «философия», впервые введенное в культурный обиход в VI веке до н.э. знаменитым мыслителем древности Пифагором, с греческого языка переводится как любовь к мудрости.

Стать и быть мудрым мечтает каждый человек. Но сама собою мудрость к человеку не приходит, и чем раньше и чем серьезнее он ее полюбит, тем больших успехов добьется на своем жизненном пути, тем эффективнее и радостнее проживет свою жизнь, а значит, будет счастливым человеком.

Но что такое мудрость? Не может ли человек, желающий стать мудрым, ошибиться и принять за мудрость что-то другое, например, — хитрость?¹

Размышляя об этом, великий французский философ и ученый Рене Декарт (1596—1650) подчеркивал, что «…под мудростью понимается не только благоразумие в делах, но также и совершенное знание всего того, что может познать человек; это же знание, которое направляет самую жизнь, служит сохранению здоровья, а также открытиям во всех науках. А чтобы философия стала такой, она необходимо должна быть выведена из первых причин так, чтобы тот, кто старается овладеть ею (что и значит, собственно, философствовать), начинал с исследования этих первых причин, именуемых началами»².

Итак, очень важно понять, любовь к какой именно мудрости провозглашает философия своим делом.

Известный немецкий философ Мартин Хайдеггер (1889—1976), анализируя высказывания Гераклита (544—483 до н.э.), показывает, что, с точки зрения последнего, философская мудрость означает умение говорить так, как говорит логос, умение соответствовать логосу³.

Итак, чтобы понять, что такое мудрость, придется разобраться в том, что такое логос. В дословном переводе с греческого {конец стр. 10} «логос» значит «слово». Однако, дословный перевод не учитывает истории развития человеческой речи, приводящей к появлению разнообразных оттенков в значении того или иного слова. Так уже для древнегреческого ума «логос» представал весьма многообразными определениями. Это и слово, и разум, и судебная речь, и предложение в грамматическом смысле, и прозаическая литература и т. д.⁴ И нам не остается ничего другого, как попробовать это многообразие понять конкретно, то есть обнаружить в нем внутренне присущее ему единство.

У великого поэта и мыслителя Гёте в его знаменитом произведении «Фауст» есть такой эпизод. Фауст пытается выразить на родном ему языке смысл самых первых фраз греческого текста Евангелия от Иоанна. Обычно они переводятся так: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Однако Фауста такой перевод не устраивает:

 

«Написано: «В начале было Слово», —

И вот уже одно препятствие готово:

Я слово не могу так высоко ценить.

Да, в переводе текст я должен изменить,

Когда мне верно чувство подсказало,

Я напишу, что Мысль — всему начало.

Стой, не спеши, чтоб первая строка

От истины было недалека!

Ведь Мысль творить и действовать не может!

Не Сила ли — начало всех начал?

Пишу, — и вновь я колебаться стал,

И вновь сомненье душу мне тревожит.

Но свет блеснул, — и выход вижу я:

В Деянии начало бытия!»⁵

 

Посмотрим, прав ли Фауст, а точнее — Гёте, мысленно перебравший разные значения слова «логос» (слово, мысль, сила) и остановившийся на варианте понимания его как «деяния» (дела, деятельности).

Сократ (469—399 до н.э.) и Платон (427—347 до н.э.) понимали мысль как рассуждение, речь (логос), которую душа ведет {конец стр. 11} сама с собой о том, что она наблюдает⁶. Речь для них, таким образом, равнозначна мысли, а мысль равнозначна беззвучной речи. И то и другое есть логос. Однако живший намного раньше их Гераклит провозгласил, что логос включает в себя не только единство мысли и речи человека, направленных к себе самому и к другим людям. Логос — это еще и обращенная к человеческому слуху и разумению «речь» самого мироздания. «Мудрость состоит в том, чтобы говорить истину и, прислушиваясь к (голосу) природы, поступать согласно с ней»⁷. Логос — это голос Бытия. Правда, Гераклит считал, что большинство людей не разумеют этого голоса, этого Слова, даже если и слышат его. Вот если бы они умели слушать Логос, то тогда они согласились бы со словом мудрости⁸.

Итак, поток мудрости идет к человеку не только от другого человека, но и от самого мироздания. В связи с этим Логосом-Мудростью, по Гераклиту, следует называть также и само основание, смысл Бытия. Когда Г.С. Батищев говорит о необходимости следовать и служить беспредельной, неисчерпаемой объективной диалектике, он продолжает и развивает именно данную, идущую от Гераклита, классическую традицию⁹.

Можно заметить, что многообразие значений слова «логос» сводимо к двум большим группам. С одной стороны, «логос» означает все то, что относится к понятиям «мысль» и «слово» человека, а с другой стороны, — все то, что относится к понятию «смысл» вещи, события, жизни и — мира в целом и означает не что иное, как их объективное основание, принцип и причину их строения и функционирования. В этом втором своем значении логос совпадает с тем, что Аристотель (384—322 до н.э.) именовал первыми началами и причинами, к способности, «состоятельности» исследовать которые и относится имя мудрости¹⁰. М. Хайдеггер доказывает, что слово «эпистемэ» в данном случае следует переводить не как «наука», а именно как «состоятельность»¹¹.

Итак, обозначая собою и то другое, — и мысль человека, и смысл бытия, слово «логос» тем самым отражает их реальное единство, которое, в свою очередь, обусловливается живой чувственно-предметной деятельностью человека. В этом Гёте абсолютно прав: именно деяние служит своеобразным мостиком, {конец стр. 12} соединяющим мысль с вещью в одну систему. Деяние, действие человека служит источником, наполняющим его мысль объективным смыслом.

Именно с помощью деятельности человек, с одной стороны, выявляет и осваивает природный «смысл» вещи, а с другой стороны, придает ей новый, социальный, смысл. Так, например, с одной стороны, человек в результате своего действия с самым обыкновенным камнем выясняет то, что камень этот по своей природе, по своему природному «смыслу» отличается от глины или песка. Для человека, например, очень важно, что, помимо многих других свойств, камень отличается объективно присущими ему твердостью и тяжестью. С другой стороны, данный камень — опять-таки посредством чувственно-предметной деятельности — наделяется человеком новым, уже социальным, смыслом. Предположим, — тогда, когда, используя выявленные им естественные свойства камня, человек заставляет его выполнять функцию молотка для раздробления орехов или крупных костей животных.

Постоянно находясь «внутри» данной системы непрекращающегося взаимопревращения природного и социального смыслов, человек уже издавна интуитивно ощущал единство таких, казалось бы, противоположных вещей, как мысль (слово) и вещь, и именно поэтому даже и обозначал их одним и тем же термином.

Кстати говоря, такую двузначность можно обнаружить не только в греческом, но и в других языках. Так, по-древнерусски, слово «вещь» означает не только какой-либо предмет, но и «мудрость». Отсюда, «вещий» — тот, кто знает мудрость вещей, тот, кто знает мудрость устройства и поведения живых и неживых предметов, природных тел и человека. Вспомним имя князя Киевской Руси — Вещий Олег.

Такое же исконное единство мы найдем, если сравним русское слово «речь», означающее языковое выражение мысли, со словом «річ» (мн. «речі») в украинском языке, где оно обозначает — «вещь». Когда-то в языке, который был общим корнем и для русского и для украинского языков, одно и то же слово применялось как для обозначения разговора, словесного общения, так и для обозначения того, о чем этот разговор идет. И это не случайно: {конец стр. 13} ведь смысл речей и должен, в идеале, совпадать со смыслом вещей. Кстати, в украинском языке до сих пор слово «річ» одновременно обозначает и речь, разговор.

Следовательно, мудрый — тот, кто в мыслях и речах выражает суть вещей и поступает сообразно с их «логосом», то есть согласно законам природы и общества. Логос — это голос, который слышит и понимает только мудрый человек. Понятия «вещь», «речь», «мудрость» и «деяние» (и, разумеется, не только понятия, но и стоящие за этими понятиями реальные свойства и отношения людей и вещей) оказываются органически связанными друг с другом.

Таким образом, размышления над многозначностью слов «логос», «вещь» и «речь» приводят нас к пониманию того факта, что именно реальное действие выступает своеобразным «мостиком» между знанием и тем, что это знание в себе отображает и несет.

В процессе самой простой, элементарной трудовой деятельности, например при изготовлении орудия труда из кремня, при простейшей обработке дерева и т. д., человек постепенно овладевает знанием ряда частных закономерностей: камень может быть хрупким, а может быть твердым, дерево обрабатывать удобнее, если учитывать характер и направление его волокнистости; огонь — жжется, металл — ковок и т. д. Человек постепенно осваивает все подобные закономерности природы и превращает их в способы, в методы своей практической деятельности и соответственно — мышления.

Однако кроме более или менее частных законов, человек постоянно сталкивается и со всеобщими законами. Например, выясняется, что желаемый результат (качество действия) достигается тогда, когда для передвижения тяжелого камня, успешного проведения охоты, военных операций и т. д. собирается достаточно большое количество работников, охотников или воинов. Или же, например, выявляется такая важная закономерность: круглое и только достаточно круглое колесо катится и может способствовать передвижению груза, а наконечник стрелы должен быть вполне определенной формы, и только тогда он выполняет свое предназначение.

Выражаясь современным нам языком, мы можем сказать, что в данном случае первобытный человек взял на вооружение закон {конец стр. 14} перехода количественных изменений в качественные и принцип единства формы и содержания. Понятно, что сам первобытный человек еще очень долгое время не мог выразить найденные закономерности с помощью именно таких вот слов, однако практически пользоваться этими важными закономерностями он уже умел. Наверное, уже тогда, в седой древности, самых умелых людей называли вещими, мудрыми.

Итак, подобно тому, как существуют определенные правила, приемы и законы труда кузнеца, скотовода и землепашца, точно так же существуют, а точнее — формируются и развиваются, всеобщие законы, принципы человеческой деятельности как таковой, принципы функционирования природы, общества и мышления как целостной системы взаимодействия. Придет время, появятся профессионалы-философы и обобщат и изучат все подобные всеобщие принципы бытия и трудовой деятельности, превращаемые посредством последней во всеобщие принципы мышления.

Практическая деятельность человека является тем особым звеном, в котором совпадают объективная реальность и сознание. Поэтому, повторим это еще раз, совсем не случайно возникает многозначность слов типа «логос», «вещь» и т. д.: они впитывают в себя все главные стороны этого совпадения.

Какой же мудрости учит философия? Она учит умению мыслить и поступать сообразно всеобщей природе вещей, то есть умению знать всеобщую природу вещей и применять этот запас своих знаний к решению постоянно возникающих перед любым человеком жизненных вопросов. Умение и ум — слова одного корня. Заниматься философией — значит заботиться о развитии своего ума¹².

Из сказанного ясно и то, что обычная смекалка и «благоразумие в делах», о которых шла речь в определении философии у Декарта, то есть те или иные частные знания, тоже не могут возникнуть сами по себе, как бы «на ровном месте», они тоже основаны на умении мыслить. Родоначальник европейской философии Фалес Милетский (624—547 до н.э.) убедительно доказал это своим согражданам. Как-то однажды ему надоели их шутки и издевки над тем, что он, занимаясь получением каких-то знаний, якобы отвлеченных от практической жизни, оказывается в ней {конец стр. 15} совершенно беспомощным. Фалес задумал доказать согражданам, что знания не отвлекают человека от жизни, а наоборот, служат ему в практической жизни главным помощником. Применив свои астрономические знания, он спрогнозировал время чрезвычайно большого урожая оливковых деревьев и, наняв за бесценок все существовавшие в Милете и его окрестностях маслодавильни, в результате этого быстро разбогател, поскольку оказался монополистом, назначавшим свою цену за пользование этими маслодавильнями. Нет, видимо, нужды доказывать, что овладение астрономическими и другими теоретическими знаниями невозможно без умения мыслить, то есть без философии. Фалес в данном эпизоде демонстрирует нам то, что позже приобрело универсальный характер. Вернадский, Эйнштейн, Бор, Гейзенберг и многие другие выдающиеся ученые всегда обращались и обращаются за помощью к философии при решении своих конкретных научных проблем.

Итак, философия — это любовь к Мудрости-Логосу, к тому, что в Бытии содержится как Всеобщее, Универсальное, Единое (в аристотелевской терминологии — первые начала и причины). Этот самый Логос, как мы видели, пронизывает и природу, и общество, и мышление. Логос и логика — слова одного корня. Поэтому можно сказать, что Логос — это универсальная логика и бытия, и мышления.

Распространенное в учебниках определение философии имеет в виду примерно то же самое: философия есть учение о всеобщих (иногда пишут — «наиболее общих») законах природы, общества и мышления. Правда, выражение «наиболее общие» требует разъяснений, поскольку его можно понимать по-разному. Если общее понимать как одинаковость, сходство трех названных сфер бытия, то сразу же возникает серьезное противоречие. С одной стороны, общие законы выявляют и изучают и такие, например, науки, как математика, физика, кибернетика. Спрашивается, в чем же тогда специфика философского знания? А с другой стороны, неясно, как быть с такими понятиями, как истина, свобода, красота: они же не присущи в равной мере природе, обществу и мышлению? Но означает ли это, что они не имеют всеобщего, то есть философского, характера? {конец стр. 16}

Разгадка данной проблемы состоит в том, что философия изучает не только и не столько такое общее, синонимом которого выступает схожесть, одинаковость, то есть так называемое формальное тождество. Она прежде всего изучает общее, понимаемое как закон существования и развития любой системы вещей, свойств и отношений, закон, благодаря которому не формально, а содержательно тождественными оказываются различные и даже противоположные тела, вещи, предметы этой системы. А это, опять-таки, и есть те самые всеобщие основания и причины, о которых говорит Аристотель.

Поясним сказанное на примере. Зададим себе вопрос: что общего между листом бумаги, авторучкой, рукой и головой пишущего человека? Бессмысленно было бы искать их общность в цвете, форме или химическом составе, то есть искать в них что-то одинаковое. Главное здесь в другом, а именно в том, что все перечисленные нами предметы — это элементы, входящие в состав одной и той же системы — системы писательского труда. Именно он, причем вполне реально, независимо от нашего мышления, придает общность этим столь разным предметам. Писательский труд все эти предметы реально обобщает.

Если в вышеприведенном примере объединяющим началом выступает писательский труд, то в отношении природы, общества и мышления такую функцию выполняет труд как таковой, труд вообще. Главное в труде то, что он есть целесообразная, предметно-преобразующая деятельность человека, которая и объединяет, обобщает природу, общество и мышление в одну целостную систему¹³.

Мы только что выяснили, что всеобщие формы бытия и сознания, составляющие содержание философских категорий, довольно широко использовались уже в первобытном человеческом обществе (будучи, правда, обильно перемешанными там с предрассудками и суевериями), хотя самой философии в это время еще не существовало. В лице этих, употребляемых как бы «вручную», категорий в обществе на ранней стадии его развития существовали лишь определенные предпосылки философии. Зададимся вопросом: когда же и почему возникает такая форма сознания, как философия? В чем главная причина и сущность ее возникновения? {конец стр. 17}

Как предпосылки философии способствуют рождению самой философии? Для того, чтобы ответить на эти важные вопросы, прибегнем к помощи исторического метода.

Известно, что философскому способу мышления предшествовал так называемый мифологический способ мышления. Нам иногда трудно даже представить себе, что когда-то люди мыслили принципиально иначе, чем это делаем мы. Но так было и было очень и очень долго.

В чем же суть мифологического, или мифологизированного, способа мышления? Главная его особенность — синкретичность (от греч. synkretismos — соединение), то есть нерасчлененность на те элементы, которые теперь нам кажутся неоспоримо разнящимися друг от друга: субъект и объект, сон и явь, жизнь и смерть, реальность и видимость, действие и ритуал. Вождь перед началом военного похода принародно и торжественно разбивал оземь чашу, на которой были написаны имена его врагов, и все были уверены, что врагам это действие уже причинило серьезный ущерб.

В древнем Вавилоне смена засухи ливневыми дождями самым серьезным образом воспринималась людьми как результат появления гигантской птицы Имдугуд, прогоняющей своими черными крыльями-тучами злого небесного быка, чье горячее дыхание сжигало посевы пшеницы. Можно сказать, отношение человека с окружающей действительностью воспринималось древним человеком не как отношение «Я» и «Оно», а как отношение «Я» и «Ты». Все вокруг представлялось живым и одушевленным, а каждое событие — вполне уникальным, поскольку всякий раз зависело от нрава и настроения этого самого «Ты»¹⁴. Сегодня я спокойно прохожу по тропе мимо какого-то дерева, а завтра оно мне «подставит подножку» своими корнями и я упаду, и поврежу себе ногу или руку. Так что на всякий случай следует это дерево задабривать, и вообще показывать всему окружающему свою миролюбивость и безвредность.

Весь мир первобытного человека — это не столько мир определенных вещей, фиксируемых в слове, в логосе, сколько мир абстрактных сил, главная из которых — сила человеческого рода, племени. А раз это главная сила из всех других сил, то и весь мир, {конец стр. 18} взятый в целом, всю природу мифологическое сознание понимает в виде своеобразной семьи, в виде универсальной родовой общины. Человек, образно говоря, смотрит в лицо природы как в зеркало, и видит только отражение своего собственного лица, а точнее — лица своей большой семьи: рода, племени. Все явления и вещи понимаются первобытным человеком антропоморфически — как условие и результат действия существ, подобных человеку¹⁵.

В мифологическом сознании какая-либо конечная вещь не имеет самостоятельной цены. Один из самых выдающихся исследователей мифологического сознания — А.Ф. Лосев (1893—1988) писал об этом так: «Каждая вещь для такого сознания может превращаться в любую другую вещь, и каждая вещь может иметь свойства и особенности любой другой вещи. Другими словами, всеобщее универсальное оборотничество есть логический метод такого мышления… Зевс оказывается и небом, и землей, и воздухом, и морем, и подземным миром, и быком, и волком, и бараном, и орлом, и человеком, а иной раз просто жуком или каким-нибудь геометрическим телом. Аполлон тоже и свет, и тьма, и жизнь, и смерть, и небо, и земля, и баран, и волк, и мышь и еще сотни всяких предметов и явлений. Здесь господствует принцип «все есть все» или «все во всем»¹⁶.

Означает ли это, однако, что мифологическое сознание не признавало ничего устойчивого? Конечно, нет. В мире абсолютной текучести, в мире, в котором не на что опереться, жить нельзя. Выше было сказано о том, что в мифологизированном сознании уже содержались определенные предпосылки философских идей. И главная основа этих предпосылок — в универсальных, устойчивых, повторяющихся принципах человеческой деятельности и социального быта человека. В этих универсальных принципах человеческого действия находили и находят свое отражение Универсальные закономерности Бытия, то, что выше было обозначено как Логос. Отражаясь в человеческой деятельности, Логос вырабатывает логику человеческого мышления и человеческих поступков, а успешность этой логики заставляла древних людей запоминать ее и как бы консервировать, превращая в приемы трудовой деятельности, в ритуалы, запреты (табу) и предписания. {конец стр. 19}

Поэтому вовсе не следует думать, что мифологическое сознание — это какое-то исключительно примитивное и неправильное сознание. Поскольку оно могло в течение долгих тысячелетий осуществлять связь человека с природным и социальным миром, постольку оно было успешным и достаточно верно отражающим те реалии, которые окружали первобытного человека. Иными словами, первобытная практика вполне была способна функционировать с помощью первобытного, мифологического сознания. Принципиальное отличие этого сознания состояло в том, что мифологически мыслящий человек не столько понимал окружающий его мир, сколько, если можно так выразиться, вчувствовывался в него. У него в его мировоззрении преобладало не миропонимание, как у нас, а мироощущение.

Мифологический способ мышления это — самый первый, исходный способ человеческого мышления, без которого невозможной была бы и вся последующая история последнего. Мифологические образы, их сложная система — это первые реальные результаты того исходного свойства, которое лежит в основе человеческого бытия: способности человека к продуктивному, творческому воображению. Животное от человека отличается тем, считает известный испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет, что оно находится в вечной тревоге, в вечном отчуждении от себя, у него нет своего внутреннего мира, потому что ему не дано воображение¹⁷.

Известный философ Ф.Т. Михайлов полагает, что воображение на основе «душевной, глубоко личностной, интимнейшей ориентации на других людей» является главным и конституирующим свойством человеческой души¹⁸.

Не следует также думать, что мифологическое сознание бесследно исчезло или же сохранилось для нас только в виде мифических рассказов, ставших для нас интересными сказками. На самом деле это не так: сам стиль мифологического мышления незримо присутствует в нашем мироощущении, хотя, конечно, и в «снятом», преобразованном виде. А.Ф. Лосев пишет: «По-моему, даже всякая неодушевленная вещь или явление, если их брать как предметы не абстрактно-изолированные, но как предметы живого человеческого опыта, обязательно суть мифы. Все {конец стр. 20} вещи нашего обыденного опыта — мифичны; и от того, что обычно называют мифом, они отличаются, может быть, только несколько меньшей яркостью и меньшим интересом»¹⁹. И дальше

философ приводит примеры, разъясняющие сказанное им, в частности он говорит о том, что человеку его собственная комната кажется то милой, веселой и радушной, то, напротив, — мрачной, скучной и покинутой. Понятно, что сама по себе комната всегда остается одной и той же, но человек наделяет ее, да и не только ее, а все окружающие его вещи и явления, своим мироощущением и настроением. Кстати, такое сравнение помогает лучше понять, почувствовать, что это такое — мифологическое сознание. Надо только не забывать, что когда-то у человека было только вот такое, не разделяющее субъекта от объекта, мышление, а другого никакого не было.

Мифологическое сознание оставалось господствующей формой ориентации человека в мире до тех пор, пока главной производительной силой в истории становления человека являлась сила рода-племени. Вообще-то говоря, общество всегда является для человека определяющей силой. Здесь речь идет о том времени, когда эта исторически исходная и основная для человека производительная сила еще не породила из себя то множество своих собственных форм, какими являются современные орудия труда, машины, научные знания и т.д.

Только переход от первобытнообщинного строя к рабовладельческому радикально меняет главные ценности: основной производительной силой становится уже не «сила рода», который в новых условиях стал как раз разлагаться и исчезать, а естественная вещественно-телесная сила человека²⁰.

Указанный революционный переворот в человеческой истории произошел как результат серьезного усовершенствования орудий труда и освоения людьми принципиально новых видов труда. Сначала произошла так называемая неолитическая революция. Для этого, по-видимому, были серьезные причины. В частности — всепланетное похолодание, а затем и исчезновение большинства таких крупных животных, как мамонты. Человека от гибели тогда спасло серьезное усовершенствование им старых и открытие новых орудий труда и видов трудовой деятельности, что, в {конец стр. 21} конечном счете, привело к появлению стабильного избытка пищи и свободного времени. Прежде всего, речь идет о «приручении» растений и животных, то есть изобретение таких видов труда, как земледелие и скотоводство. Более того, избыток пищи позволил «приручать» и людей, превращая их в рабов, а избыток времени позволил человеку развивать способность рефлексии, то есть развивать свое самосознание. Несомненно, что все эти достижения были очень тесно связаны с развитием у людей членораздельной речи.

Главным конечным результатом такого революционного переустройства человеческого бытия стало разделение труда на умственный и физический, и это разделение потребовало принципиально иного способа мышления, который своим предметом сделал бы именно вот это самое, сформировавшееся в обществе отношение «ум — вещь» (в том числе здесь имеется в виду и раб как говорящее орудие труда).

Важно то, что в условиях разделенного труда вещи начинают браться в их собственном значении, в их определенности. Каковы вещи сами по себе? — вот главный вопрос, ставший перед руководящим ими умственным трудом: ведь не зная собственных, действительных свойств вещей, невозможно ими эффективно управлять.

Однако по поводу одной и той же вещи или одного и того же явления могут быть совершенно разные мнения. Как же отличить истинное суждение от ложного, глубокомысленное отражение действительности от предрассудка, от пустого и необоснованного мнения толпы?

Жизненная важность знаний о вещах и о мире в целом как о таких, каковы они есть на самом деле, вызывает повышенный интерес к самому процессу получения таких истинных знаний. Поэтому мышление становится не только мышлением о мире, но и мышлением о мышлении. «В форме философии сознание впервые начинает наблюдать — как бы со стороны — само себя в своем отношении к действительности, свои собственные действия по построению образа внешнего мира»²¹. При этом основанием познания отдельных вещей для философов стал и оказался непреходящим фундаментальный вопрос «Что есть сущее»? И этот {конец стр. 22} исходный для философии вопрос порождает исходный философский ответ: все существующие предметы можно помыслить только через их бытие, которое существует всегда в неизменных формах, всегда одно, всегда завершено. Именно так: «Мышление через бытие о существующем»²², а не наоборот — не получение «тощей абстракции» бытия из наблюдения за множеством существующих вещей²³.

Миф сменяется Логосом — мыслью и словом, формами успешного функционирования которых выступают логические категории, то есть те самые — универсальные, неизменные формы, в которых существует бытие. И эта смена и знаменует собой процесс рождения философии.

Итак, и анализ содержания таких понятий, как «логос», «вещь», «речь», и рассмотрение необходимой предпосылки философии — генезиса логических категорий в процессе любой, даже самой примитивной человеческой деятельности, и анализ возникновения философии из недр мифологического сознания, — все это приводит нас к выводу: коренная функция философии — быть логикой. Логикой мудрого мышления, способного следовать логосу любых вещей, и логикой мудрого поведения, дающего человеку возможность прожить благую, подлинно счастливую жизнь.

Достаточно убедительно такой же вывод позволяет сделать и исследование истории философии под углом зрения диалектического единства исторического и логического²⁴. Так, С.Н. Мареев убедительно показывает, что история философии при всей ее видимой пестроте и противоречивости — это не «война всех против всех», а единство многообразного. «Исторически философия определила себя к тому, чтобы быть Логикой, диалектикой, всеобщим методом теоретического и практического освоения человеком окружающей действительности, как природной, так и своей собственной, социальной и духовной»²⁵.

Все сказанное нами выше раскрывает, делает выпуклой и яркой центральную и непреходящую проблему философии — проблему соотношения, взаимозависимости сознания и реальной действительности. А еще точнее — проблему соотношения логики бытия и логики сознания. {конец стр. 23}

Правда, следует заметить, что содержание и формулировка обозначенной нами проблемы органически вытекает из классической традиции Гераклита и Гегеля, но оказываются совершенно неприемлемыми для субъективистски ориентированных философских течений, например, — неопозитивизма. «Философу-неопозитивисту само выражение «логика предмета», «логика содержания» представляется совершенно лишенным смысла. Для него существует лишь логика восприятия вещи и ее «словесного бытия», но никак не ее собственная логика. Вещь для него лишь поле чистых возможностей для конструирующей деятельности рассудка и наделяется «логосом» лишь в меру того, как рассудок выражает свое отношение к ней»²⁶.

Однако позиция неопозитивизма — это всего лишь один из характерных продуктов современного, так называемого, отчужденного сознания. «История философии со всей очевидностью показывает, что проблема логики — это прежде всего не вопрос о построении какого-либо рода логического синтаксиса, логического исчисления, а вопрос о логике самой вещи, о ее содержательном определении, об ее отношении к самой себе и к другим вещам, о ее «логосе». Эта проблема родилась вместе с философией, с теоретическим познанием вообще»²⁷.

Мы убеждены, что вокруг проблемы соотношения логики бытия (и логики любой принадлежащей бытию вещи) с логикой сознания вращается вся остальная философская проблематика. Поэтому, если именно эту проблему принять в качестве системообразующего начала, а затем — проследить различные этапы и формы ее постановки и решения, то можно выразить философию в виде некоей целостной системы, в виде своеобразного «созвездия» философских концепций и дисциплин.

Проблему эту можно назвать центральной, главной, коренной, основной (как угодно) проблемой философии.

Неизбежно возникает вопрос о том, как соотносится содержание этой основной философской проблемы, определяющей предмет философии, с содержанием так называемого основного вопроса философии. Иными словами, как нам следует относиться к тому пониманию «основного вопроса философии», который обычно связывают с именем Ф. Энгельса, сформулировавшего {конец стр. 24} этот вопрос как «отношение мышления к бытию, духа к природе»?²⁸

В советской философии понимание «основного вопроса» чаще всего сводилось к выяснению двух подчиненных ему вопросов.

Во-первых, — к выяснению того, что первично, а что вторично — материя или сознание. Тот, кто признавал первичным материю, обозначался как «хороший», «наш» философ-материалист, а тот, который признавал первичным сознание, — как «нехороший», «не наш» философ-идеалист.

Во-вторых, — к выяснению того, правильно ли, истинно ли отражает мышление бытие или нет. Тот, кто признавал первую точку зрения, обозначался опять-таки как «хороший» и «наш», а тот, кто не признавал за сознанием возможности отражать истинное положение дел, — как «нехороший», «не наш», как агностик.

Все только что перечисленные вопросы, действительно, входят в состав основной, коренной проблемы философии. Однако, вопервых, в содержании последней, как мы покажем дальше, есть немало иных аспектов, а во-вторых, не следует антагонистически противопоставлять различные учения друг другу, особенно, если это делается из идеологических соображений. Наоборот, нужно извлекать рациональные зерна из каждого философского направления и стараться их сблизить, в идеале — интегрировать в единую логическую систему.

Таким образом, «основной вопрос философии» следует понимать как частный, подчиненный момент основной проблемы философии. В отличие от него, в основной проблеме философии главное внимание концентрируется не на идеологической, а на мировоззренческой и методологической стороне дела, в связи с чем трактовать заключенное в ней содержание необходимо гораздо более широко и конкретно, чем это было сделано в свое время Ф. Энгельсом.

Что означает это — «гораздо более широко и конкретно», — мы поясним позже, в разделе «Онтология». Сейчас же вернемся к мысли, состоящей в том, что философию, в отличие от науки, бытие интересует только в связи с причастностью его к сознанию. Эта причастность проявляется двояко. Во-первых, философию интересует, как должен быть устроен мир (каковой должна быть {конец стр. 25} логика устройства и развития мира), чтобы такое явление, как сознание было вообще возможно. Это — онтологическая сторона основной проблемы философии. Во-вторых, философию интересует, как должно быть устроено сознание, чтобы оно могло отображать этот мир, то есть — реальную действительность. Это — гносеологическая сторона основной проблемы философии.

Онтология — это учение о бытии, гносеология — это учение о знании и познании.

Когда соотношение сознания и бытия рассматривают онтологически, то их берут как первоосновные, взаимодействующие моменты, начала бытия. Акцент здесь делается на бытии, а не на сознании, которое при этом тоже рассматривается как нечто, что есть, что «бытийствует». При этом философы стараются выяснить генезис (происхождение) того и другого, то есть бытия и сознания, различные формы их взаимодействия, соподчинения, взаимопроникновения.

По способу решения этого вопроса все философы, прежде всего, делятся на монистов и дуалистов. Монисты исходят из признания в качестве первоосновного только одного из этих начал — либо материального, либо идеального. При этом они пытаются логически вывести происхождение одного из другого. Дуалисты же исходят из признания равноправности материального и идеального начал, их несводимости друг к другу и невыводимости друг из друга.

Монистов принято делить на материалистов и идеалистов. Материалисты считают первичной материю, а все формы идеального — сознание, волю, мышление — производными от материи, продуктом ее развития. Идеалисты, напротив, полагают идеальное первичным, а материальный мир, природу — продуктом «абсолютной идеи», «сверхразума», бессознательной космической воли и прочих видов идеального.

Правда, великий философ Бенедикт Спиноза (1632—1677) доказал, что можно быть монистом, не выводя материю из сознания или — наоборот. И это обстоятельство потребует от нас — в разделе «Онтология» — более пристального рассмотрения содержания самих понятий «монизм», «дуализм», а также — «плюрализм». {конец стр. 26}

Когда соотношение сознания и бытия рассматривается не онтологически, а гносеологически, тогда речь идет о познавательном отношении между ними, о внутреннем содержании сознания, о соответствии или несоответствии знания реальности. В одних философских концепциях преобладает оптимистическое отношение к возможностям познания, в других — пессимистическое. Иными словами, одни философы считают, что истина достижима, адекватное познание действительности возможно, другие же такую возможность отрицают. Последних называют агностиками и скептиками (слово «агностос» означает «недоступный познанию», слово «скептикос» — «рассматривающий, исследующий»).

Очень важно добавить к данному традиционному членению еще одно очень принципиальное различие в постановке и решении основной философской проблемы. Дело в том, что, онтологический взгляд на соотношение идеального и материального также может быть по своей форме двояким: внутренним и внешним. В одном случае философ смотрит на бытие и сознание как бы изнутри своего субъективного мира, через призму самосознания, а в другом, — как бы извне, со стороны, размышляя о соотношении сознания и бытия несколько отстраненно, объективно — как это обычно делает ученый.

Несомненно, что субъективный онтологический взгляд, то есть взгляд на бытие как бы «изнутри», для каждого отдельного философа, да и для любого человека, — первичен. Многие хорошо помнят, что в детстве наступает такой момент, когда каждый из нас задает себе и окружающим такие или примерно такие философские вопросы: «Что такое Я?», «Откуда я?», «Где я был до моего рождения?», «Неужели я когда-нибудь умру?», «Почему я

— это я, а не кто-нибудь другой?».

Именно субъективный интерес человека становится исходным моментом того занятия, которое называется философствованием. Начало философствования наполнено страстностью, или, как выражались еще Платон, Аристотель и их ученики, — удивлением, изумлением²⁹.

К сожалению не все люди, став взрослыми, способны сохранить в себе детское умение удивляться миру. Философы — не по {конец стр. 27} образованию, а по призванию — и вообще все умеющие и любящие мыслить люди — такое умение сохраняют на всю жизнь. Хосе Ортега-и-Гассет (1883—1955) сказал об этом так: «Удивление — залог понимания. Это сила и богатство мыслящего человека. Поэтому его отличительный, корпоративный знак — глаза, изумленно распахнутые в мир. Все на свете незнакомо и удивительно для широко раскрытых глаз. Изумление — радость, недоступная футболисту, но она-то и пьянит философа на земных дорогах. Его примета — завороженные зрачки. Недаром же древние снабдили Минерву совой, птицей с ослепленным навеки взглядом»³⁰.

Наиболее афористично исходность и непосредственность такого начала — «Я и Мир» — была выражена Р. Декартом в формуле «Cogito ergo sum» (Мыслю, следовательно, существую). Вот он — я! Мыслю, и поэтому сомневаться в моем наличии не приходится. Декарт, с именем которого связан переход в принципиально новое измерение истории, так называемое Новое время, отказывается от старой традиции начинать философствовать, отталкиваясь от неких божественных начал, и переносит акцент на мышление о мышлении, на выявление организации человеческого разума.

Онтология в данном случае предстает размышлением о бытии особого рода — о бытии нашего духа. И только через него — о бытии вообще.

Такую модель соотношения сознания и бытия взяли затем на вооружение многие более поздние философы. Э. Гуссерль (1859—1938), во многом — продолжатель Декарта, постоянно подчеркивал, что мир дан в философии через нашу субъективность. Ему вторит Ж.-П. Сартр (1905—1980): «В исходном пункте не может быть никакой другой истины, кроме: «Я мыслю, следовательно, существую». Это абсолютная истина сознания, которое постигает самое себя».

Можно было бы долго перечислять разновидности подобной модели соотношения сознания и бытия. Мы к ней еще вернемся в разделе «Гносеология» Так, представитель классической немецкой философии И. Фихте всю свою философию построил, исходя из отношения «Я и не-Я». М. Хайдеггер наряду с понятием «Sein» {конец стр. 28} (бытие) выдвинул понятие «Dasein» (буквально — «тут бытие», «присутствие») как наличное сознание, переживание субъектом своего «бытия-в-мире», анализируемое философом в качестве изначального и подлинного бытия. Декарт в рассматриваемом вопросе имеет не только последователей, но и предшественников. Хотя наиболее интенсивно рассматриваемое направление стало развиваться в XVIII—XX веках, начало ему было положено еще в античности, прежде всего — софистами, устами Протагора провозгласившими тезис: «Человек есть мера всех вещей, тех которые существуют, что они существуют, а тех, которые не существуют, что они не существуют». Причем боровшийся с крайним субъективизмом софистов Сократ («не всякое мнение всякого человека истинно»), тем не менее, главным источником познания человека считал познание им самого себя.

Итак, познать окружающий его мир человек может только через призму своих желаний и интересов. К этому исходному моменту философствования то и дело, вновь и вновь, обращаются совершенно разные мыслители. Так, современный швейцарский философ Эвандро Агацци стремится поправить и дополнить Декарта в том смысле, что в начале философского взгляда на мир находится не содержание некоего «чистого мышления», а содержание живого переживания. Человеческие ценности не могут быть объектами научного наблюдения, они могут приниматься как данные личного опыта, но обращение к субъекту, подчеркивает данный философ, не обязательно влечет за собой субъективность и в конечном итоге все современные методы философской рефлексии (трансцендентальный, феноменологический, аналитический) имеют своей конечной целью достижение глубокой и радикальной объективности³¹.

Философов, начинающих изложение философской проблематики с анализа внутреннего мира человеческих ощущений, впечатлений, представлений, понятий, а главное — с утверждения их исходности, первичности в деле построения мировоззрения, принято называть субъективными идеалистами. Зачастую этому названию придавался негативный смысл. Однако надо признать, что эти философы искренне пытались и пытаются решить труднейшую задачу — обосновать возможность (или невозможность) {конец стр. 29} соединения внутреннего мира человека с миром внешним, обосновать саму возможность мировоззрения, то есть возможность (или невозможность) увидеть и понять беспредельный мир, с одной стороны, таким, каков он есть сам по себе, и, с другой стороны, — таким, который каким-то образом включал бы в себя и «зрящее» его сознание.

Субъективные идеалисты интересны еще и тем, что обратили внимание на то, что учение о бытии, если из него исключить субъективные переживания личности: ее надежды и верования, желания, страдания и радости, — для философии неполно и неинтересно.

Особенно глубоко этот аспект бытия разрабатывается в философском направлении, получившем название экзистенциализма (от позднелатинского: ex(s)istentia — «существование»), выделяющем в качестве изначального и подлинного бытия переживание субъектом своего «бытия-в-мире».

Конечно, не одни лишь субъективные идеалисты интересуются данной проблемой. Многим известна мрачная символическая картина философской ситуации соотношения субъективного и объективного миров, нарисованная великим античным философом Платоном, который является классическим объективным идеалистом, то есть философом, признающим духовное первоначало, существующее вне и независимо от нашего сознания.

Платон рисует следующий образ: в некоей пещере, спиной к выходу из нее и свету, проникающему через него, сидят закованные в колодки люди. Все, что они могут видеть — это стена пещеры, на которой движутся блики и тени, вызываемые другими людьми, проходящими мимо входа в пещеру и проносящими над своими головами различные предметы. Совокупность этих искаженных образов — бликов и теней, — это все, что непосредственно дано человеку в его ощущениях. И располагая вот этим, только чувственным, а потому и искаженным, ненастоящим отражением мира, человек должен решать для себя: есть ли кроме этого какой-то другой, «истинный», подлинный мир, а если есть, то каким образом его можно узреть.

По этому поводу в философии имеется целая гамма разнообразных точек зрения. Что же касается Платона, то от него идет {конец стр. 30} традиция признания возможности увидеть и познать объективно существующий подлинный мир (у него — это «мир идей») с помощью особого познавательного способа — интуиции.

Можно ли увидеть и познать окружающий нас мир так, чтобы в этом знании не было никакой «примеси» субъективности? Многие философы выступают с позиции, согласно которой от большей или меньшей доли этой самой субъективности в познании объективного мира избавиться совершенно невозможно.

Очевидной крайностью здесь является направление, которое носит название солипсизма. Солипсизм (от лат. solus — «один, единственный» и ipse — «сам») несомненной реальностью признает только сам мыслящий субъект, все же остальное объявляется существующим лишь в сознании индивида.

Противоположностью солипсизма является так называемый наивный реализм, представляющий собою другую крайность в решении поставленного выше вопроса. Наивные реалисты — это люди, которые принимаются сразу рассуждать о строении «внешнего» мира, полагая, что все его характеристики и особенности даны нам непосредственно в наших ощущениях, в нашем жизненном опыте. Видя зеленую хвою сосны и слыша шум ее ветвей, они уверены в том, что эти цвет и звук реально присущи сосне, в независимости от того, присутствуют ли при этом слушатели и зрители. Или: мы уходим с морского пляжа и там, без нас, остаётся голубая вода и шум прибоя.

Итак, если солипсист полагает, что весь мир есть не что иное, как его собственное представление, то наивный реалист — наоборот, считает, что мир и без человека может существовать, причем, точно таким, каким он ему кажется. Эти две позиции, при всей их кажущейся противоположности, имеют нечто общее. Ведь несомненно, что наивному реалисту только кажется, будто он рассматривает мир таким, какой он есть сам по себе. На самом-то же деле он, как и солипсист, приписывает миру человеческие качества и характеристики. Вот уж действительно крайности смыкаются! И солипсист, и наивный реалист не замечают, что ведут речь не о мире природы и не о каком-то абстрактном мире вообще, а о мире человека. А мир человека гораздо богаче, чем мир природы, ибо не только цвет и шум, но и неповторимая {конец стр. 31} и постоянно меняющаяся красота леса и моря, воспоминания о любви или надежда на то, что впереди еще будут и любовь, и счастье, — всё это, и многое другое, входит в мир человека. Человек включает в свой мир и море, и горы, и леса, и степи и насыщает их своими надеждами и стремлениями.

Поневоле задашься вопросом: а существует ли вообще мир без познающего его человека? Или зададим вопрос в более общей форме: может ли мир существовать только как объект или же он одновременно является и субъектом? Иными словами, может ли окружающий нас мир пониматься как скопление атомов, самостоятельно существующих без живого, чувствующего и мыслящего субъекта? Если из мира изъять субъект, станет ли от этого мир настоящим, истинным миром?

Или вот еще один аспект рассматриваемой проблемы: может ли понимание мира быть и единым и множественным одновременно? Ведь несомненно, что в этом мире, представляющем единую систему, состоящую из объекта и субъекта, существует множество внутренних, уникальных, неповторимых миров каждого из нас. Особенно хорошо это можно почувствовать, благодаря творческим усилиям представителей искусства. Например, любители так называемой авторской песни согласятся с тем, что «входя» в мир Булата Окуджавы, Юрия Визбора, Владимира Высоцкого, отчетливо понимаешь, насколько это разные, хотя в то же время и в чем-то взаимосвязанные, миры.

Мы, конечно, еще вернемся к поставленным здесь вопросам. А сейчас продолжим осмысление того неоспоримого факта, что исходным началом философствования выступает субъективный интерес человека, благодаря которому он стремится стать «мерой всех вещей».

Мы уже имели возможность убедиться в том, что взгляд на бытие «изнутри» (его можно назвать отношением «Сознание Я

— Бытие») характеризуется исключительным плюрализмом мнений. Выдающийся ученый В.И. Вернадский (1863—1945) как-то даже сказал, что философских учений может быть столько, сколько на свете людей. В этом ироническом замечании есть доля истины: ведь разнообразие сочетаний вполне реальных внутренних и внешних миров огромно. Представим себе, например, внутренний {конец стр. 32} и внешний мир Дантеса, убийцы Пушкина, и — внутренний и внешний мир самого Пушкина. Представим, чтобы поразиться их различию.

Воистину есть основание так сказать: «Сколько людей, столько и философских воззрений». Правда, если бы такое утверждение претендовало на роль абсолютной, а не относительной истины, то оно означало бы, что философию одного человека другому человеку и понять-то нельзя, и тогда философию совершенно невозможно преподавать как учебную дисциплину. А главное — тогда философия не могла бы претендовать на то, что с ее помощью люди могут обрести мудрость, ибо от такой плюралистической философии мудрость людей на практике то и дело проявлялась бы в виде «мудрости» лебедя, рака и щуки из известной басни дедушки Крылова.

К счастью, в философии действует и противоположная тенденция — единения, интеграции, так как существует не только различие, но и общность человеческих ценностей. Подобно тому, как бесчисленные ручьи и реки впадают, в конце концов, в одно из морей или озер, так же и многообразные философские идеи и концепции образуют определенное единство.

Вполне понятно, что в центре внимания философов, взирающих на бытие «изнутри», в первую очередь оказываются главные человеческие ценности: счастье, смысл жизни, надежда, вера, любовь, добро (благо), истина, красота, — все то, без чего человеческая жизнь совершенно потеряла бы смысл.

«Ценность» как особую сферу реальности выделил в конце XIX столетия немецкий философ Р. Лотце. Правда, следует заметить, что ценности — это и реальность, и некое долженствование, которое существенно отличается от того, что существует. Часто ценности определяют слишком широко, а точнее — слишком абстрактно: как то, что нужно обществу для удовлетворения его потребностей. Но на самом деле, ценность — это некая сущностная характеристика смысла жизни как отдельной личности, так и любой из человеческих общностей. Ценность определяет собою исходную и главную жизненную позицию человека или человеческого общества³².

Иммануил Кант полагал, что сферу философии во «всемирно-гражданском значении можно подвести под следующие вопросы: {конец стр. 33}

1. Что я могу знать?

2. Что я должен делать?

3. На что я смею надеяться?

4. Что такое человек?»

И далее отмечал, что «три первых вопроса относятся к последнему»³³.

Несомненно, что господствующим вопросом момента пребывания философии на стадии «Сознание Я — Бытие» выступает вопрос: «На что я смею надеяться?» Здесь философия, по Канту, занимается тем же, чем занимается религия, придавая, в то же время, религиозному, так же, как и любому иному знанию, систематическое единство³⁴.

Если же философ не связан религиозными ценностями, то постановка вопроса «На что я смею надеяться?» может приобретать даже и такие резкие формы, как это делается у Альбера Камю (1913—1960): «…Есть одна действительно серьезная философская проблема — проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить — означает ответить на фундаментальный вопрос философии».

В общем, составить представление о бытии как таковом, любой философ, старается и может только, исходя из своей принципиальной жизненной позиции, на основе своего самосознания. А поскольку такое «личное», «яйное» видение присутствует в любой философской системе и на любой стадии развития философии, постольку по форме своей философия обречена быть экзистенциальной и аксиологичной (слово «аксиа» означает «ценность», а слово «аксиология» — учение о ценностях). Этим философия принципиально отличается от науки, которая всегда стремится устранять из предмета своих исследований личностный момент.

Однако начало философствования — это еще далеко не вся философия. Бесконечно долго на позиции «Сознание Я — Бытие» философия оставаться не может. Причин этому две. Первая заключается в том, что содержание «Я-сознания» при более серьезном рассмотрении оказывается отнюдь не автономным и не самодостаточным, а производным от общечеловеческой культуры. Человек становится мыслящим и действующим только через активное освоение доступной ему части культуры. {конец стр. 34}

Вторая причина состоит в том, что любое интуитивное озарение необходимо ведь как-то выразить, оформить, воплотить, с тем чтобы найденная идея, исходная мировоззренческая позиция стали всеобщим достоянием или уж, по крайней мере, были доступны не только их автору. Подобно тому, как живописец ищет и находит некую специфическую форму, которая передала бы зрителям его видение мира, так и философ для выражения «увиденных» им универсальных, в первую очередь, ценностных, принципов бытия должен найти и разработать некие универсальные же формы — понятия, категории.

Интересно то, что даже философы, которые отрицают возможность рационального (то есть разумного) познания бытия (представители так называемого иррационализма), не могут обойтись без определенных общезначимых форм рационального мышления для истолкования и распространения своего учения.

Поскольку любую философскую позицию можно выразить и передать только с помощью системы философских категорий, постольку из области аксиологии мы переходим в область гносеологии и содержательной (гносеологической) логики. Субъективный момент и на этом этапе функционирования философии не исчезает, он просто переводится из внутреннего плана во внешний. «Наука о познании есть поэтому не психология, а логика, исследующая процесс объективации, т.е. логического синтеза»³⁵. Здесь в центре внимания оказывается точка зрения так называемого трансцендентального субъекта, то есть любого индивида, поскольку он принадлежит роду «Человек» и черпает, усваивает универсальные формы бытия из человеческой культуры. Основной вопрос обретает иную, более развитую форму: «Сознание рода «Человек» — Бытие». От психологического субъекта мы переходим к субъекту социальному, трансцендентальному, от чувственно-конкретного взгляда на мир мы переходим к теоретически-абстрактному взгляду: из всех общечеловеческих ценностей на первое место здесь выходит одна ценность — истина.

Главная задача гносеологии и содержательной логики (о них специально и подробно речь будет идти в разделе «Гносеология»)

— создание системы категорий и законов, которые одновременно {конец стр. 35} выступают и как универсальные формы мышления, и как универсальные формы бытия.

Через гносеологию мы затем вновь переходим к онтологии, но это не возвращение назад, к субъективной онтологии, а движение вперед — к онтологии объективной. Носителем сознания на этом, третьем этапе функционирования философии оказывается уже не только индивид и не только человечество, но в целом Универсум, или, по определению Б.Спинозы — единая, вечная и бесконечная Субстанция, неотъемлемым свойством (атрибутом) которой является мышление.

Положение Спинозы о том, что духовное начало имманентно всему сущему, следует соединить с идеей эволюции, ставшей в наше время неопровержимым «эмпирическим обобщением». Широко известным вариантом такого синтеза является философия П. Тейяра де Шардена (1881—1955), рассмотревшего путь развития сознания «от альфы до омеги», выделившего и изучившего три последовательных, качественно различных стадии эволюции целеустремленного сознания («ортогенеза»): «преджизнь» (литосфера), «жизнь» (биосфера) и «феномен человека» (ноосфера). Последнюю стадию Тейяр в своей книге делит на подстадии «Мысль» и «Сверхжизнь».

Мы постараемся доказать, что не только сознание, но и соотношение сознания и бытия, то есть основная проблема философии, тоже носит эволюционный характер. Для наглядности этапы этой эволюции изображены в виде таблицы №1.

Как можно видеть, в таблице использованы и два других знаменитых вопроса И. Канта, правда, не в той последовательности, в какой их называет сам Кант.

Перед нами как бы три основные парадигмы (то есть модели) философствования. Движение от одной из них к другой не есть отбрасывание предыдущей, а — ее диалектическое «снятие» (включение в последующую ступень развития в качестве преобразованного и подчиненного момента). Начиная философствование со своего, казалось бы, единичного, индивидуального взгляда на мир, человек затем обнаруживает сложность своего «Я», его зависимость от общества, а далее — и от универсума вообще. {конец стр. 36}

ТАБЛИЦА №1

 

Формы (и этап) постановки и решения вопроса о соотношении сознания и бытия	Основные вопросы философии по И.Канту	Основные философские дисциплины
1. Сознание индивида (Я) – Бытие (самосознание души)	На что я смею надеяться?	Аксиология
2. Сознание рода «Человек» – Бытие (самосознание культуры)	Что я могу знать?	Гносеология и логика
3. Сознание как таковое – Бытие (самосознание Универсума)	Что я должен делать (чтобы быть человеком)?	Праксеология

 

Философия, в этом смысле, есть самосознание постоянно расширяющегося, конкретизирующегося «Я», движение от индивидуального — ко все более и более коллективному субъекту. В философской литературе эти уровни субъектности носят название психологического, трансцендентального и абсолютного субъектов.

«Результат, — подчеркивал Гегель, — только потому тождествен началу, что начало есть цель...» Начало, то есть соотношение «Сознание индивида (Я) — Бытие» содержит в себе цель, стремление выяснить, на что я могу надеяться, ставя перед собой и пытаясь решить основную проблему философии. Следующий этап постановки и решения вопроса о соотношении сознания и бытия, то есть «Сознание рода «Человек» — Бытие» призван выяснить, каким образом мировой Логос превращается в логику и теорию познания. Третий этап, который можно назвать «Сознание как таковое — Бытие», выводит нас к практическим схемам решения этого взаимодействия.

Философствуя, человек сначала более или менее определенно формулирует основные ценности своего бытия (то есть предварительно определяет для себя смысл жизни), ставит их перед собой в качестве генеральных целей, затем — разрабатывает метод {конец стр. 37} достижения этих ценностей-целей, заодно и проясняя для себя их истинность или ложность, и, наконец, соединяя первое со вторым, то есть ценности — со знанием, стремится к тому, чтобы достичь своих идеалов и воплотить их в практическую жизнь.

Интересно, в связи со сказанным, обратиться к философии Платона, который из всех ценностей на первое место ставил добродетель, полагая, что цель жизни человека — стремление к добродетели. При этом Платон считал, что большинство людей не способно самостоятельно стать добродетельными, то есть вести моральную и счастливую жизнь. Для того, чтобы они все-таки вели такую жизнь, им нужны избранники, своего рода пастыри, ведущие большинство по правильному пути, в силу того, что знают идеи, в том числе идею Добра, Блага. При этом, под достижением Добра, Блага Платоном понималась реализация человеком своего призвания, своей сущности, полное развертывание им своих способностей, то есть нечто большее, чем порой понимается в наше время. При этом Платон гораздо глубже понимал проблему соотношения человека и общества, личных и общественных интересов, эгоизма и альтруизма, чем некоторые из современных нам философов, призывающих решать сформулированную Кантом проблему: «Что я должен делать, чтобы быть человеком?» — на пути откровенного и абсолютного эгоизма. «…По Платону, эгоизм является не просто моральной ошибкой. Эгоизм выражает тот факт, что люди принципиально не понимают, что означает быть человеческим существом»³⁶.

Таким образом, далеко не все, а только мудрые люди могут совершить начатое ими еще в детстве «путешествие» от своего субъективного взгляда на мир ко все более и более объективному. И обозначенные выше три этапа и формы постановки и решения основной философской проблемы принципиально едины как три этапа философского развития человека (достижения им всесторонней мудрости),

Поэтому три знаменитых кантовских вопроса (четвертый, как мы видели, с точки зрения Канта, интегрирует в себе эти первые три) можно объединить в одну всеобщую задачу философии, в ее, можно сказать, кредо: «Дать человеку такое знание, чтобы он своими делами мог осуществить свои надежды!» И в таком {конец стр. 38} случае по отношению к человеку, изучающему философию, это единство проявляется в виде цели и результата любви к мудрости: «Знать, чтобы воплотить в жизнь свои надежды!»

В этих фразах, как можно видеть, присутствуют все вопросы

И.Канта, превращенные здесь, однако, в некую целевую, ценностную установку, в императив. Через практику, через единство субъективного и объективного мы, думающие, философствующие люди, постепенно выходим из «платоновской пещеры», причем выходим не только в воображении, но и реально, практически. При этом здесь имеется в виду практика двоякого рода: и сотворение себя как человека и сотворение соответствующих, то есть человечных, внешних обстоятельств.

Впрочем, дело здесь только в акценте на той или другой стороне практики. Стоит лишь в государственном масштабе осуществить серьезные экономические реформы, вызывающие подъем производства, как многократно возрастает возможность каждому гражданину этой страны развиваться — материально и духовно. С другой стороны, обстоятельства меняются с изменением любого индивида: стоит, предположим, алкоголику вылечиться и включиться в русло нормальной жизни, как всё вокруг него, особенно в его семье, в его трудовом коллективе, удивительным образом меняется к лучшему.

Таким образом, мудрость не сводится к одному лишь знанию. Философия это и знание, и практический образ жизни. В знание и умение управлять вещами (быть «вещим») обязательно входит знание и умение управлять важнейшей для человека «вещью» — самим собой³⁷. «Ибо мудрость — это способ субъектного бытия, т.е. единство и взаимопроникновение образа жизни и образа мысли, притом такой способ бытия субъекта, в котором гармонически сопряжены Истина, Добро и Красота»³⁸.

Сказанное проливает свет на важный вопрос о структуре и функциях философии. Исходная и главная задача философии — создание мировоззрения, то есть, образно говоря, системы, единящей мир и «зрящего» этот мир человека. Мировоззрение — это целостная система ценностей, формирующаяся в каждом индивиде под воздействием его жизни в мире природы и общества. Эта система предполагает единство объективного и субъективного: {конец стр. 39} знание о себе и о мире сочетается с жизненной позицией и волевыми устремлениями индивида на достижение осознаваемых им ценностей.

Таким образом, мировоззрение как целостная система включает в себя ценностную, познавательную (методологическую) и поведенческую (социальную) подсистемы. Эти подсистемы и определяют собою как главные структурные подразделы философии, так и главные ее функции. Главные элементы структуры и функции философии в свою очередь могут быть подразделены на менее масштабные и более специальные подразделы. Так, например, в «праксеологии» (от греч. practikos — деятельный), то есть в практической философии, можно выделить «философскую антропологию», «философию истории», «философию культуры» и т.д., и т.п.

Из составленной нами таблицы становится также ясно, что постоянно возникающий в философской литературе вопрос о том, к чему ближе философия — к науке, религии или искусству, не имеет однозначного ответа.

Приведем и критически проанализируем известную точку зрения на этот вопрос известного философа и ученого Б. Рассела (1872—1970). «Философия, как я буду понимать это слово, — пишет он, — является чем-то промежуточным между теологией и наукой. Подобно теологии, она состоит в спекуляциях по поводу предметов, относительно которых точное знание оказывалось до сих пор недостижимым; но, подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму, чем к авторитету, будь то авторитет традиции или откровения. Все точное знание, по моему мнению, принадлежит к науке; все догмы, поскольку они превышают точное знание, принадлежат к теологии. Но между теологией и наукой имеется Ничья Земля, подвергающаяся атакам с обеих сторон; эта Ничья Земля и есть философия.

Почти все вопросы, которые больше всего интересуют спекулятивные умы, таковы, что наука на них не может ответить, а самоуверенные ответы теологов более не кажутся столь же убедительными, как в предшествующие столетия»³⁹.

Высказав свое мнение о «промежуточном» месте предмета философии, Б. Рассел затем перечисляет основные проблемы, {конец стр. 40} которые она должна решать: «Разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух и что такое материя? Подчинен ли дух материи или он обладает независимыми способностями? Имеет ли вселенная какое-либо единство или цель? Развивается ли вселенная по направлению к некоторой цели? Действительно ли существуют законы природы или мы просто верим в них благодаря лишь присущей нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он кажется астроному, — крошечным комочком смеси углерода и воды, бессильно копошащимся на маленькой и второстепенной планете? Или же человек является тем, чем он представлялся Гамлету? А может быть, он является и тем и другим одновременно? Существуют ли возвышенный и низменный образы жизни или же все образы жизни являются только тщетой? Если же существует образ жизни, который является возвышенным, то в чем он состоит и как мы его можем достичь? Нужно ли добру быть вечным, чтобы заслуживать высокой оценки, или же к добру нужно стремиться, даже если вселенная неотвратимо движется к гибели? Существует ли такая вещь, как мудрость, или же то, что представляется таковой, — просто максимально рафинированная глупость? На такие вопросы нельзя найти ответа в лаборатории. Теологи претендовали на то, чтобы дать на эти вопросы ответы, и притом весьма определенные, но самая определенность их ответов заставляет современные умы относиться к ним с подозрением. Исследовать эти вопросы, если не отвечать на них, — дело философии»⁴⁰.

Рассел здесь очень точно обозначает философские вопросы, к исследованию которых мы обратимся в следующих разделах книги и которые, как мы старались показать выше и будем стараться это делать впредь, все без исключения вытекают из базовой проблемы соотношения логики бытия и логики сознания.

Интересна также и точка зрения Б. Рассела, согласно которой философия занимает «ничейную» область между теологией и наукой. Однако эта точка зрения требует определенного комментария. Ведь дело, конечно же, не в каком-то чисто количественном, «пространственно-геометрическом» соотношении философии с наукой и теологией. Рациональный смысл эта точка зрения приобретает, если на предмет философствования смотреть так, {конец стр. 41} как нами было предложено выше, — в его восхождении от абстрактного к конкретному. Вначале («Сознание индивида (Я) — Бытие») в философии действительно много от религиозной веры: мыслитель интуитивно «видит» некий Абсолют, беспредельный мир, верит (верует) в то самое, что непосредственно интеллектуально созерцает, и часто оказывается непонятым и одиноким, ибо, если его видение несет в себе что-то принципиально новое, то оно приходит в противоречие с господствующей в обществе парадигмой миропонимания.

Философия, пребывающая в таком состоянии, принимает даже форму некоего искусства. Именно так относился к философии

Н. Бердяев (1874—1948), считая, что она скорее есть искусство, но уж никак не наука. А вот Гегель постоянно подчеркивал, что «истинной формой, в какой существует истина, может быть лишь научная система ее», и добавлял при этом: «Моим намерением было способствовать приближению философии до формы науки».

Обсуждая вопрос о «приближении» философии к науке, важно подчеркнуть, что дело здесь не только в приобретении философским знанием системности. «Лишь на основе более глубокого знания других наук логическое возвышается для субъективного духа не только как абстрактно всеобщее, но и как всеобщее, охватывающее собой также богатство особенного... Таким образом, логическое получает свою истинную оценку, когда становится результатом опыта наук».

Приведенные слова Гегеля говорят о том, что, во-первых, перечисленные выше Расселом философские вопросы не могут быть решены философией «в одиночку», без поддержки развивающейся науки, причем, — и это — во-вторых, — опыт наук, проверенный практикой, способен укрощать тот самый «дикий плюрализм» философских концепций, о котором мы говорили в начале темы. Так, современная философия, отвечая на обозначенные Расселом, а также и другие свои вопросы, не может игнорировать таких достижений науки, как теория относительности, открытие и разработка принципов и методов возникновения и становления сознания у слепо-глухих детей, открытие и объяснение факта функциональной асимметрии коры головного мозга, идея цефализации как направленности эволюции жизни, {конец стр. 42} эволюционистские обобщения синергетики, учение о ноосфере и т. д.

Вряд ли прав Гегель и его последователи, однозначно считая философию наукой, но то, что она в лице своих теоретико-познавательных и практических (праксеологических) дисциплин, впитывая в себя данные естественных и общественных наук, «приближается до формы науки», — с этим согласиться необходимо. Приближается, но не совпадает. Как будет показано в разделе «Социальная философия», не только философия, но и любая другая форма общественного сознания (искусство, нравственность, правосознание и др.) содержит в себе научный компонент.

Раз уж мы заговорили о науке как о причине «укрощения» исходного плюрализма философских концепций, то следует назвать и другую причину резкого сокращения «дурной бесконечности» последних. Это — общность интересов людей. В последние десятилетия вообще назрел и приобрел всеобщую очевидность один общий интерес, интерес в правильном и своевременном решении глобальных проблем. Вопрос о соотношении сознания и бытия в данном случае звучит сугубо практично (и трагично): способно ли сознание человечества выработать и провести в жизнь такую политику, например, — экологическую, демографическую и т. д., которая дала бы ему возможность дальнейшего бытия и развития?

Обращаясь «к человеку, способному мыслить философски», В.С. Библер подчеркивал: «Это — способность и насущность стать — в средоточии разума — полностью ответственным за свое бытие, за свою мысль — перед всеми людьми, перед самим собой…»⁴¹

Поскольку у людей возникло судьбоносное Общее Дело, то и философия как форма сознания, вырабатывающая исходную жизненную позицию человека и универсальную методологию достижения стоящих перед ним целей, в конечном итоге будет (обязана) стремиться к интеграции, к единству своих концепций, критически преодолевая при этом те из них, которые забывают о своей ответственности перед лицом Общей Угрозы и Общей Задачи, то есть утрачивают свой мировоззренческий, этический и методологический смысл⁴². Такая философия будущего, пользуясь {конец стр. 43} терминологией самобытного русского философа Н.Ф. Федорова (1828—1903) и его последователей, могла бы быть названа Философией Общего Дела, то есть универсальной и обязательной логикой дела, в исполнении которого заинтересованы все люди. А в связи с этим и сам процесс усвоения такой философии должен стать Общим Делом Человечества.

Подведем итоги наших размышлений о предмете философии. Суть философии вполне понял уже Сократ, являющий собой непререкаемый образец истинного философа: мудрым, а поэтому и счастливым может быть только глубоко познавший, что такое благо, то есть познавший суть объективного бытия человека. Так что вопрос об отношении познания и бытия уже у Сократа находится в центре его внимания.

Иными словами, философствовать начинает тот человек, который хочет быть подлинно счастливым и хочет узнать, что такое счастье и как его достичь. Сначала любой человек задает себе кантовский вопрос: «На что я смею надеяться?». Однако мало этот вопрос задать, на него необходимо правильно ответить. Поэтому подлинно счастливым является тот человек, который сумел найти правильный ответ на этот важнейший вопрос, который смог верно отобразить в своем сознании реальность и практически воплотить свои знания в жизнь. Счастливым может быть только мудрый человек.

Об этом же говорил Гераклит: счастлив только тот, кто слышит логос и слушается логоса, то есть понимает объективные законы бытия и живет согласно с ними. Об этом же позже учил и Спиноза, считавший, что Бог не может пониматься антропоморфически. Бог и природа — это одно и то же (субстанция), и мудрый человек

— тот, кто знает законы субстанции и следует им в своей жизни.

Сразу заметим, что, говоря о счастье (подробно о нем в заключительных разделах книги) и связывая его с мудростью, мы счастье понимаем именно как восприятие мира мудрецом: как радостное переживание им своей причастности к подлинным благам жизни, как чувство удовлетворения от осознания того, что он реализовал и реализует свою человеческую сущность.

Итак, и интуиция создателей философии, и размышления их гениальных продолжателей, и даже просто разговорный язык {конец стр. 44} несут в себе правду о предмете философии. Предмет философии это — вся совокупность ценностных, теоретико-познавательных и практических знаний человека о соотношении сознания и бытия, идеального и материального, о соотношении логики устройства Мира и логики его познания.

Истинно ли мыслит человек и истинно ли он поступает — вот главный вопрос философии, и если его не задает себе философ, то он вовсе и не философ.

Пифагор говорил: «Жизнь подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные — торговать, а самые счастливые — смотреть; так и в жизни иные, подобно рабам, рождаются жадными до славы и наживы, между тем как философы — до единой только истины» (выделено нами — А.И.). Там, где нет разговора об истине (пусть даже в смысле ее отрицания), там нет и философии.

Подтвердить этот вывод о содержании предмета философии помогает, как мы видели, исторический метод познания: философия появляется на свет тогда, когда у человека возникает насущная потребность самым серьезным образом разобраться в соотношении мысли и реальности. Эта духовная потребность возникает и никогда уже более не исчезает из поля зрения человеческих интересов.

Постоянное присутствие этого противоречивого отношения в центре внимания философии с необходимостью придает ей диалектический характер. Можно сказать, что философия — это непрекращающийся диа-лог (диа-лектика) материального и идеального. Причем, указанное противоречие, во-первых, находится в центре внимания философии онтологически (философия хочет знать всё о бытии как о единстве и взаимопревращении материального и идеального) и, во-вторых, вырабатывает в ней адекватный этому реальному процессу метод рассмотрения и изложения этой объективной диалектики — гносеологию и гносеологическую логику (диалектический метод познания и диалектическую логику).

«Философия есть — по своей форме — философская логика. Сие означает: это есть логика, т.е. всеобщее определение схематизмов движения мысли, но развернутое (или замкнутое?) в изначальном {конец стр. 45} средоточии, — в вопросительности всеобщей возможности бытия и мысли, как они представлены феноменологически, и (или) метафизически»⁴³, — так несколько замысловато по форме (размышляющее утверждение), но очень глубоко по содержанию сказано о предмете философии выдающимся философом В.С. Библером.

Обобщенно можно сказать, что философия имеет в качестве своего предмета объективную логику соотношения материального и идеального в мире и субъективную логику постижения этой объективной логики (логоса), помогающую человеку вырабатывать правильный (праведный) образ жизни.

Осваивающему эту содержательную логику не следует бояться внутреннего многообразия, плюрализма философских учений. Поиск истины требует толерантности и открытости. Важно, чтобы этот плюрализм не превращался в эклектику. Ибо плюрализм не цель, а средство, которое в конечном счете приводит мышление к его (плюрализма) противоположности — к монизму принятия решения, нахождения принципа построения теории и т.д.

Как было показано, — начало вхождения любого человека в процесс философствования — это рефлексия (от позднелатинского reflexio — «обращение назад», то есть — отбрасывание, отражение). Это понятие означает критическое осмысление человеком своих мыслей и действий, неутомимую работу самопознания — важнейшую сторону духовной жизни человека. Если верить преданию, требование: «Познай самого себя» — Сократ провозглашал как основную задачу в жизни человека. Некоторые исследователи считают, что эту мысль высказал кто-то из еще более древних мыслителей. Наверное, так оно и есть, и эта мысль появилась вместе с возникновением философии: ведь именно через рефлексию, через соотношение своего внутреннего мира с миром внешним берет свое начало любое философствование.

Рефлексия не может рассматриваться в отрыве от общения с другими рефлексирующими субъектами. «Философия — развитая культура способности мыслить. Но философия есть также жажда этой культуры мыслить, жажда философской речи, голод по общению философствующих умов…»⁴⁴ Причем эти философствующие {конец стр. 46} умы могут быть как нашими современниками, так и общаться с нами из глубины веков.

«Надежда на разрешение всех коллизий человеческого бытия лежит в культуре, механизм преемственности которой представлен для современности не традицией, а рефлексией. Способность же к рефлексивному мышлению воспитывается философией. Вот почему философия представляет собой непременное условие формирования индивида в качестве личности или субъекта культуры»⁴⁵. Когда основателя философского течения, получившего в истории философии название «кинизм», Антисфена (450—360 до н.э.) спросили, чему его научила философия, он ответил: «Беседовать с самим собой», а на вопрос о том, что для него желаннее всего, произнес: «Умереть счастливым».

Итак, именно философия является той формой познания, которая воспитывает в человеке способность «беседовать с самим собой», способность к рефлексивному мышлению. Это очень важно иметь в виду, когда мы говорим о философии как о любви к мудрости. Мудрый человек — это человек, способный задумываться над своими поступками и своими мыслями, то есть пытающийся в поисках подлинного счастья познать и усовершенствовать прежде всего вот эту самую реальную и сложную систему, вот этот самый мир, который всегда с нами и которым каждый из нас в полном праве мудро распоряжаться — мир под названием Я.

В аспекте сказанного хочется еще и еще раз подчеркнуть: мудрость — это не одно только знание. Она есть единство и образа мысли и образа жизни. Мудрый человек — это тот, кто и обладает истинным знанием о жизни, и живет тоже истинно — сообразно природным и человеческим законам, а значит, каждый его поступок является не только эффективным, но и добрым и красивым.

 

---

Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 557; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!