Чувственное и рациональное в познании

 

Могут ли чувства быть источником достоверного знания? Этот вопрос тесно связан с предыдущей темой и имеет такую же длительную историю. Уже в античности по этому вопросу высказывались весьма разные точки зрения. Так, например, Платон полагал, что чувственное познание не дает человеку правильного представления о действительности. Вспомним его символическую картину соотношения подлинного и неподлинного миров. Пленники, сидящие в пещере спиной к выходу из нее, видят ненастоящий мир. Его образ нам дают органы чувств. Настоящий же мир (у Платона — это «мир идей») может увидеть человек, душа которого разумна и обладает способностью к интуитивному усмотрению, дающему ей возможность вспомнить о своем знании, полученном тогда, когда она жила в мире идей.

Платон не был одинок в пренебрежении к чувственному познанию, он продолжал в этом вопросе точку зрения элеатов и их предшественника Ксенофана (570—478 до н.э.), считавшего, что умственное зрение затмевается чувствами. А вот Гераклит был уверен, что чувства обманывают лишь в том случае, если принадлежат грубой душе, а Протагор (480—410 до н. э.) вообще утверждал, что мысль и есть ощущение. Лишь Анаксагор (500—428 до н. э.) был одним из немногих, кто пытался диалектически соединить чувство и разум, признавая источниками знания как то, так и другое.

Особенно ярко различие философских позиций о роли чувств и разума в познании было выражено в знаменитом споре сенсуалистов (от лат. sensus — «восприятие, чувство, ощущение») с рационалистами (от лат. rationalis — «разумный», ratio — «разум»). Первые (их еще именуют эмпириками) стремились все содержание познания вывести из деятельности органов чувств, а вторые основой познания и поведения людей признавали только разум.

Суть спора между сенсуализмом и рационализмом можно было бы в сжатой форме передать кратким изложением знаменитого возражения рационалиста Лейбница сенсуалисту Локку. {конец стр. 142} К высказыванию Джона Локка: «Нет ничего в интеллекте, чего бы не было в чувстве» Лейбниц сделал маленькое, но принципиальное добавление: «Кроме самого разума», то есть способности постигать не только частное и случайное, но и всеобщее, необходимое. Поскольку, рассуждал Лейбниц, возможно предвидение до всякого опыта, постольку ясно, что мы при этом привносим в знание нечто от самих себя. Чувства и опыт дают лишь побудительные мотивы разуму. Всеобщую необходимость знанию, по Лейбницу, дает разум. В нем, считает он, много врожденного, — таких, например, понятий, как бытие, субстанция, единство, тождество, причина и т. д. Именно благодаря этим понятиям, в разуме пробуждается всеобщая необходимость.

Опять-таки и в данном случае мы видим две противоположные модели, которые берут процесс познания таким, каким он дан непосредственно, хотя эта непосредственность и проявляется в данном случае полярно, противоречиво. Позже, когда мы будем вести речь об эксперименте как методе, мы увидим, что полярность эмпирических позиций это не исключение, а правило. Именно противоречивость признаков, положенных в основу противоположными способами описания, и приводит, в конечном счете, науку и философию к стремлению синтезировать эти предварительные, эмпирические точки зрения в единую теоретическую концепцию.

Спор между сенсуалистами и рационалистами затянулся потому, что как те, так и другие, взятые в отдельности, неплохо объясняли определенный круг явлений, которыми занята теория познания. Так, эмпирики-сенсуалисты, исходя из опытного, чувственного происхождения всех форм знания, в том числе и логических категорий, легко объясняли творческий, синтетический характер наших знаний. Однако они не могли обосновать всеобщий и необходимый характер логических категорий: ведь, получается, каждый индивид должен выступать логической мерой всех вещей и должен самостоятельно изобретать все эти категории.

Рационалисты же, исходя из наличия врожденных знаний, снимали тем самым с обсуждения проблему генезиса логических категорий, однако вставали в тупик перед эмпирическим фактом постоянного расширения человеческого знания: ведь, если строго {конец стр. 143} следовать их принципу, то система наличного знания не должна и не может выходить за пределы, поставленные исходными знаниями.

Фактически в данном случае мы снова (но только в конкретном аспекте соотношения важнейших форм познания) возвращаемся к рассмотренному выше исходному принципу теории познания, разрешающему проблему соотношения субъективного и объективного в познании. Сенсуализм и рационализм — это две абстрактные стороны медали целостного подхода к проблеме процесса познания. Сенсуализм абсолютизирует объективное, рационализм — субъективное в познании. Оба направления трактуют соотношение между чувственным и рациональным искаженно, односторонне, так как метод их философствования эмпиричен, описателен.

Теоретический синтез того и другого направления стал возможен только в результате развития реальной практики человечества. Здесь мы имеем дело как раз с тем классическим случаем, когда только достижения практики и соответственно — науки, смогли положить предел затянувшейся философской дискуссии. В наше время, благодаря успеху экспериментальной психологии и педагогики, мы точно знаем, что мышление человека развивается не из его чувственности, а из его материально-преобразующей деятельности. Именно последняя лежит в основе развития как мышления, так и чувствующей способности человека. Сенсуалисты правы — чувственность дана человеку при рождении, от природы, но она сама качественно преобразуется и определяется культурно-исторической общественной деятельностью. Да, чувственное предшествует возникновению рационального, но лишь в том смысле, что оно есть единственная естественно-природная связь индивида с окружающим миром, предпосылка и необходимое условие существования всех форм сознания человека. Однако форма чувственности и сама чувствующая способность развиваются вместе с развитием мышления — именно потому, что в основе того и другого лежит единая субстанция.

И все же, каким образом, откуда ребенок или становящийся первобытный человек получают первое рациональное содержание? Ведь кроме ощущений у них нет для этого иного канала. {конец стр. 144}

Адекватное восприятие предмета, следовательно, и инициируется и подтверждается, то есть опосредствуется, материально-практической деятельностью с ним. В самом начале становления ребенка и дикаря их восприятие и знание тесно переплетены между собою, но проходит время, и это первоначальное тождество чувственного и рационального распадается: помимо своего непосредственного продукта, предметно-практическая деятельность производит как свои собственные моменты: а) чувственную форму восприятия и б) идеальную форму мышления. Распадаясь, они, однако, продолжают плодотворно взаимодействовать, постоянно создавая, с одной стороны, художника, выражающего в чувственных образах волнующие людей идеи, а с другой стороны, — мыслителя, в котором искусство формирует способность творческого воображения.

Все сказанное об общем генезисе и взаимодействии этих двух форм познания следует помнить и тогда, когда мы знакомимся с их внутренними элементарными формами. По отношению к чувственной форме познания — это ощущение, восприятие и представление, по отношению к рациональной — суждение, умозаключение и понятие.

Ощущения являются образами, отражением отдельных свойств предметов или явлений объективного мира.

Восприятие — это целостное чувственное отражение предмета. Представление — высшая форма чувственного познания, отражающая в целостном виде отсутствующий в данном случае предмет.

Следует подчеркнуть главную особенность этих форм: все они носят ярко выраженный активный характер. Даже самые, казалось бы, простые из них, например, зрительное ощущение, не есть подобие пассивного фотографического отпечатка. Экспериментальные исследования процесса зрения доказали, что глаз, зрачок как бы «ощупывает» наблюдаемый объект. Неподвижный глаз не способен что-либо увидеть. Тем в большей степени сказанное относится к восприятию и представлению, что лишний раз свидетельствует о деятельностном происхождении любой формы человеческого познания.

Суждение, Умозаключение. Понятие. О важности понятия, как формы познавательного процесса, уже было сказано выше. {конец стр. 145} Однако понятие не является единственной формой знания и познания и, прежде всего, тесно связано с такими формами, как суждение и умозаключение. В философской литературе высказываются различные точки зрения на последовательность рассмотрения этих форм рационального познания: одни считают, что исходным пунктом является понятие, другие — суждение.

Поскольку, в отличие от формальной логики, где главное при рассмотрении этих форм — их специфика, особенности, для диалектической логики главное — их связь, общность, тождество, постольку доказательство субординации этих форм обосновывается возможностью объяснения этой генетической связи.

Представляется, что более убедительна точка зрения, согласно которой исторически первичной формой выступает именно суждение. Известный логик С.Б. Церетели обосновывает эту точку зрения следующим образом: «Поскольку понятие имеет признаки (содержание), приписание же признака к чему-либо есть суждение, постольку на основе суждения создается понятие, то есть суждение первично по отношению к понятию и, конечно, умозаключению. Простейшая форма мысли есть суждение, которое и представляет собой начало системы логики»¹⁰.

Можно сказать об этом и иначе. Дело в том, что рассуждать о первичности и вторичности в данном случае приходится опять-таки не в формальном, а в диалектическом смысле. Можно признать, что понятие в процессе познания является и истинным началом, и закономерным результатом. Однако в исходном пункте развития познания понятие выступает в неадекватной его природе форме — в форме суждения¹¹.

Переход от чувственного созерцания к рациональному мышлению начинается именно с субъектно-предикатной формы суждения. «Результаты первичной обработки, анализа и синтеза материала чувственного созерцания (восприятий и представлений), мыслительного разложения образа, выделение признаков и закрепление их за некоторым субъектом, — словом, вся начальная стадия духовной деятельности человека протекает в форме акта суждения и закрепляется в нем»¹².

И далее: «Несоответствие этой формы логического выражения своему предметному содержанию образует его внутреннее противоречие, {конец стр. 146} которое «выталкивает» его из себя, не давая ему застыть и окостенеть, заставляет вечно двигаться, стремиться дорасти до собственного содержания и выразить его соответственно его сущности и всеобщности»¹³.

Таким образом, мы видим не равнодушные по отношению друг к другу формы рационального познания, а живую цепочку развития форм: от суждения к умозаключению и от них к понятию. И это все есть противоречивый процесс формирования понятия, как адекватной логической формы отражения действительности.

По выражению К. Маркса, чувства человека непосредственно в своей практике становятся теоретиками. Некоторая загадочность этой фразы исчезает, если ее использовать для анализа столь же загадочной, для многих исследователей, формы постижения действительности, которая называется интеллектуальной интуицией.

Интуиция — это, по своей яркости и неожиданности подобная молнии, способность увидеть и осознать нечто, ранее еще никем невидимое и неосознаваемое. И эта удивительная способность рождается именно из прочного сплава высокоразвитых чувственной и рациональной форм познания.

Слово «интуиция» происходит от латинского intuitio — «пристальное всматривание». Интуицией можно назвать способность непосредственного, без рационального обоснования, усмотрения истины. В истории философии интуиции уделено очень большое значение. Как факт ее признают все, но объяснение дают различное. Платон, Аристотель, Фома Аквинский, Николай Кузанский принимают интуицию за внечувственное восприятие особой мистической действительности. Декарт, Спиноза, Лейбниц указывают на интуицию как на высший вид интеллектуального познания, дающий человеку возможность достижения нового знания непосредственным, не опирающимся на какое-либо доказательство, усмотрением ума. Фихте, Шеллинг, Бергсон, Гуссерль, Лосский видят в интуиции некую мистическую способность проникать в глубины индивидуального сознания, постигая тем самым сущность «Я», воли, жизни, экзистенции и т. д.

Все эти, столь разные точки зрения объединяет, во-первых, то, что интуиция их авторами понимается как метод постижения {конец стр. 147} истины, не связанный с дискурсивным, логическим мышлением, а во-вторых, то, что чувственное познание здесь как бы не причем.

У Канта позиция явно иная: во-первых, он признает интуицию как непосредственное чувственное восприятие мира, во-вторых, он любой, даже самый элементарный, вид познания понимает как синтез данных опыта с априорными логическими формами.

Л. Фейербах также не соглашается с мистическим и внечувственным толкованием интуиции, считая, напротив, что тайна интуитивного познания сосредоточена именно в чувственности.

Зададимся вопросом: может быть, и в понимании интуиции возможно диалектическое объединение обозначенных выше двух позиций? Наверно, и Фейербах и Кант правы относительно того, что чувства каким-то образом задействованы в процессе интуиции. Но в чем-то правы и те, кто говорит о том, что феномен интуиции сверхчувствен, что она принципиально отлична от обычного чувственного познания и есть «усмотрение ума». С одной стороны, переходя от непосредственного чувственного познания к познанию опосредствованному, полностью от чувственного познания человек не освобождается. С другой стороны, это уже не чувственное познание в привычном смысле этого слова. Чувственное познание как бы «снимается», преобразуется, переводится во внутренний план мыслительной деятельности. На предмет исследования человек взирает не с помощью глаз, в прямом смысле этого слова, а как бы с помощью некоего «внутреннего ока», способного к творческому воображению. Ну, а в отношении музыкального творчества позволительно было бы, наверное, говорить о «внутреннем ухе». Если способность к творческому воображению у человека не развита — а развивается она с помощью искусства — он не способен к теоретическому мышлению.

В наше время доказано, что чувственные образы продуцируются у большинства людей корой правого полушария мозга. Причем речь в данном случае идет не только об образах чувственно-конкретных предметов, а о человеческой способности «видеть» так называемые «эйдосы» этих предметов, то есть всеобщие, сущностные образы последних. Когда Диоген упрекнул Платона в том, что тот, якобы, доказывает, что кроме вот этой {конец стр. 148} конкретной чашки где-то еще существует как нечто самостоятельное еще и образ этой чашки, тот возразил в том смысле, что речь идет не о какой-то данной чашке, а о «чашности» вообще.

Таким образом, назовем ли мы интуитивные образы чувственными, надчувственными или сверхчувственными, мы все равно должны признать, что интуиция выражается не иначе, как в форме образов, «видимых», «разглядываемых» мыслителем с помощью хорошо развитого им в себе творческого воображения. Принципиальное отличие интуитивного образа от обычного представления состоит в том, что первый возникает не тогда, когда человек желает этого, а внезапно, и в том, что этот образ содержит в себе не что-то всем известное, а как раз нечто ранее никем не виданное.

Что происходит в процессе интуиции?

Запутавшись в противоречиях, разуверившись в возможности логически решить поставленную перед собой задачу, мыслящая личность все свои упования устремляет на возможность внезапного озарения. И, о чудо! — Озарение приходит. Подсказкой верного, ясно «увиденного» решения чаще всего бывает ассоциация, вызванная отдаленным, иногда даже забавным сходством. В сцепившихся между собой конечностями и хвостами обезьянах на решетке зоопарка известный химик-органик Ф.А. Кекуле «увидел» циклическую формулу бензола; в мутной дождевой воде, огибающей и сдвигающей с места положенный в поток кирпич, основоположник аэродинамики Н.Е. Жуковский «увидел» струи воздуха, поднимающие ввысь крыло еще не созданного самолета; в случайно возникшей на обеденном столе конфигурации ножа и вилок известный электротехник П.Н. Яблочков «увидел» способ расположения электродов в первой в мире «электрической свече», получившей впоследствии его имя.

Приведенные здесь примеры имеют одну существенную особенность: это примеры интуитивных озарений «победителей». А сколько интуитивно найденных идей кануло в лету! Их гораздо больше, чем удачных находок. К.А. Тимирязев утверждал, что закон отбора действует и в мышлении ученого или изобретателя. Наиболее плодотворным, в научном отношении, оказывается тот мыслитель, который в муках рождает множество новых идей, а затем испытывает их на истинность и безжалостно уничтожает, {конец стр. 149} оставляя лишь одну, самую жизнеспособную.

Это, так сказать, конкуренция внутренняя, вызванная самокритичностью ученого. Ее дополняет конкуренция внешняя — конкуренция между идеями разных ученых. Сколько было выдвинуто вариантов периодической системы химических элементов, а осталось жить и здравствовать только одна таблица Д.И. Менделеева! И во многом потому, что подтвердила свою истинность на практике: с ее помощью были предсказаны свойства еще не открытых к тому времени химических элементов.

Таким образом, яркость и отчетливость интуиции вовсе не есть абсолютное доказательство однозначной ее правильности, истинности.

Яркость и отчетливость пойманного интуицией чувственного образа вызывает еще одну гносеологическую иллюзию — иллюзию его спонтанности, самопроизвольности. Этот яркий чувственный образ как бы затмевает собою очень важную подготовительную, сугубо рациональную работу, состоящую в постановке задачи, в формулировании выявленных противоречий. Без этой работы не было бы и самого «озарения» и ее еще вновь и вновь предстоит совершать уже после «озарения», поскольку суть и истинность последнего без выражения в логике понятий нельзя ни проверить самому, ни доказать другим.

Сущность и возможность интуиции еще до конца не раскрыта. Существуют различные понимания ее природы и ее типологии. Однако большинство современных исследователей этой важнейшей формы постижения действительности полностью или частично согласны с тем, что она имеет характер яркого, непосредственного образа и связана со взаимоотношением чувственного и рационального способов познания. В частности, это взаимоотношение заключается в том, что мыслитель через интуицию — сознательно или неосознанно — стремится уйти от некоей уже использованной им логической модели, оказавшейся беспомощной в решении поставленной им задачи. Он ищет нового принципа, нового «угла зрения» и находит его в порождающем сравнение опыте. Этот опыт может быть непосредственным, сиюминутным наблюдением или же — прошлым опытом, зафиксированным в памяти и зачастую даже как бы забытым, погруженным в подсознание. {конец стр. 150}

Итак, сначала исследователь создает различные логические модели, выясняет их неспособность решить поставленную задачу, а потом, после появления интуитивного образа, снова облекает его в логические одежды с целью восприятия этого образа другими людьми. Однако вопрос о соотношении интуитивного образа и логики гораздо сложнее. Главное здесь совсем не в исторической последовательности «работы» в человеческом мышлении логики и интуиции, а в их тесной причинно-следственной связи. Способна ли логика продуцировать интуитивное открытие, появление принципиально новой идеи? — Вот вопрос!

Однако ответа на этот вопрос в данном разделе мы дать не сможем, так как разговор о феномене интуиции должен быть еще продолжен в контексте темы соотношения содержательного и формального в процессе познания.

 

Содержательное и формальное

 

Начнем разговор на обозначенную тему несколько издалека. Современный историк и философ науки Томас Кун подметил очень интересную и важную особенность истории науки: он изобразил ее как постоянную смену двух, качественно различных периодов — периода «нормальной науки» и «революционного» периода. Период «нормальной науки» есть период безраздельного господства той или иной так называемой «парадигмы» — определенной модели научной деятельности, состоящей из совокупности теоретических принципов, методологических норм, мировоззренческих установок, ценностных критериев. Данный период характеризуется экстенсивным накоплением, расширением научных решений, вытекающих из общепринятой в научном сообществе логической и методологической модели. Происходит своеобразная экспансия господствующей парадигмы. Но такое «мирное» завоевание «пространства» изучаемых наукой проблем не бесконечно. Победное шествие разъясняющих, комментирующих парадигму решений, в конце концов, сталкивается с серьезным препятствием: в рамках исходной совокупности идей постепенно накапливается все больше и больше исключений из принятых {конец стр. 151} правил, то есть проблем, принципиально неразрешимых в рамках старой парадигмы.

Возникает кризис, или «революционный» период. Начинаются поиски альтернативных идей и основанных на них парадигм. Между предлагаемыми концепциями возникает борьба, конкуренция, в результате которой победу одерживает одна из новых парадигм, что означает начало нового периода «нормальной» науки. Затем весь этот цикл повторяется.

Если внимательно присмотреться к модели развития науки, предложенной Т. Куном, можно увидеть явное сходство с рассмотренной нами выше чувственно-рациональной структурой интуиции. Впрочем, ничего удивительного здесь и нет, если вспомнить о том, что субъект познания двойствен: он есть диалектическое единство отдельного человека и человечества.

Куновская модель развития науки дает нам возможность приступить к анализу диалектики содержательного и формального в процессе постижения истины и тем самым заодно углубить понимание интуиции как метода познания.

Дело в том, что Томас Кун считает, что «взрывной» переход от одной парадигмы к другой невозможно понять и выразить с помощью логики. И это действительно так, но только если принимать во внимание лишь одну-единственную логику (а именно она-то больше всего и бросается в глаза) — логику формальную. Однако кроме нее есть и другая — содержательная логика. Мы имеем эти две логики потому, что в знании человека действуют и взаимодействуют между собой две формы¹⁴.

Одна из них — содержательная форма — это отражение внутренней формы самого изучаемого объекта. Эта внутренняя форма есть специфический способ организации какого-либо определенного материала, то есть эта форма равняется объективной универсальной форме бытия, взаимодействия и развития содержания любого изучаемого объекта. Без знания этой формы, выражающейся в категориях и законах диалектики, никакой ученый не способен вообще увидеть и понять свой конкретный, специфический объект. Однако нельзя представлять себе дело так, будто бы философ сам, без помощи ученого, «изобретает» такие содержательные формы, как, например, причинность, необходимость и т. д. {конец стр. 152} Определение и развитие таких форм осуществляется совместными усилиями науки (понятие) и философии (категория). «Мыслить и означает, собственно, устанавливать между понятиями категориальную связь, раскрывать их категориальное значение. Причем связь и значение понятий — отнюдь не различные вещи. Определить данное явление как случайность уже означает раскрыть и его содержание, и тип его связей с другими явлениями»¹⁵.

Кроме содержательной формы, в составе нашего мышления функционирует форма формальная. По выражению С.Н. Мареева, «...это форма, безразлично, формально относящаяся к своему содержанию»¹⁶. Задача логики, основанной на формальной форме, — овеществить, опредметить любое знание в языке, превращая его тем самым в информацию с тем, чтобы знание можно было хранить, передавать и использовать. Такую логику мы называем формальной, или традиционной. Если нарушать законы формальной логики, то исчезает возможность понимания и значит, — общения. Формальная логика в силу того, что она хранит и передает информацию, имеет коммуникативную функцию¹⁷.

Однако функция формальной логики связана не только с производством, но и с использованием информации. Не ставя перед собой задачу разбираться с содержанием и содержательной формой объекта, формальная логика берет их как данность и начинает эту данность «препарировать» в соответствии со своими правилами, стараясь вывести следствия, умозаключения из найденного в экспериментах и теоретических обобщениях исходного принципа, ухватывающего суть содержания объекта. Она действует по принципу условного высказывания: «если..., то...». «...В форме условного высказывания чисто формальный момент отделяется и обособляется, начинает играть самостоятельную роль...»¹⁸. Это позволяет применять в познании так называемый метод формализации, в состав которого, в частности, входит и метод математизации. Мышление здесь выступает «...как формальное преобразование исходных формул по известным правилам, которые аналогичны правилам счета в алгебре; логическое мышление отображается в логическом исчислении»¹⁹. Вся совре

менная компьютерная техника способна работать только на основе такого «логического исчисления». {конец стр. 153}

Поскольку главный период действия формальной логики падает на длительный «нормальный» период развития науки, постольку он всем виден отчетливо (очевиден), в результате чего возникает иллюзия, что это и есть вся логика.

Т. Кун прав в том отношении, что эта логика вращается в кругу общепринятой ранее парадигмы и принципиально не способна выйти из этого круга. Ее задача — оформлять знание существующей парадигмы и делать из него выводы. Мыслитель же, как мы видели, от этих устоявшихся моделей как раз старается всячески избавиться, «забыть» их, посмотреть на изучаемую вещь совершенно новым, отстраненным от выработанных стереотипов, взглядом. Т. Кун, видя все это, фактически солидаризуется с выдающимся представителем немецкой классической философии Ф. Шеллингом (1775—1854), который, в конечном итоге, пришел к отказу от всякой логики в постижении определенного содержания, выдвинув концепцию так называемого «непосредственного познания», «интеллектуального созерцания».

Ни Кун, ни Шеллинг, ни ряд других философов не могли, к сожалению, понять, что непосредственное интеллектуальное созерцание, интуиция — это не что-то противостоящее логике, а ее внутренний, важнейший, необходимый момент. Правда, это уже совсем другая логика, она не сводится к одним лишь умственным операциям, а включает в себя практику как постоянную форму контакта субъективного с объективным, мышления с бытием.

Мы уже имели возможность убедиться в том, что интуиция только кажется изолированной от реального опыта. На самом же деле она постоянно обращена к нему — сиюминутному опыту или же опыту, зафиксированному, накопленному в памяти, зачастую как бы забытому, погруженному в подсознание. Она вся базируется на аналогиях, на ассоциациях, которые может представить только многообразный мир, данный нам в ощущениях и практической деятельности.

Подлинный интуитивизм — это выдвижение на передний план так называемого спекулятивного, то есть диалектического, способа отражения действительности. Платон и в этом вопросе оказался гениален: интуиция и диалектика для него одно и то же. {конец стр. 154}

И.А. Ильин (1882—1954) так писал о Гегеле: «Один из величайших интуитивистов в философии, он настаивал на необходимости созерцательного погружения в предмет, доведенного не только до полного самозабвения, но до забвения о том, что это самозабвение вообще состоялось: рассказ о том, что было узрено в этом погружении, будет уже не внешним описательным сообщением, но как бы речью самого предмета о себе, за себя и от себя»²⁰.

Именно в этом контексте становится глубоко понятной мысль Гегеля, которую тот высказал, правда, вслед за И. Гердером (1744—1803): «Красота — это чувственная форма истины». Недаром Шеллинг в вопросе познания истины традиционную логику пытался сначала заменить искусством, а затем — мифом. Он чувствовал, что содержательное мышление должно быть образным мышлением. Только вот искать метод такого образного содержательного мышления ему, конечно, следовало бы не во внешних по отношению к логике (искусство) и не в архаических по отношению к ней (мифология) формах, а в той логике, которая была названа Кантом трансцендентальной и противопоставлена им традиционной, формальной логике.

Образность содержательного мышления основана на особой форме чувственности, вырабатываемой в человеке всей его культурно-исторической деятельностью, процессом его образования и воспитания. Это как раз тот случай, когда мы можем сказать, что наши чувства становятся и выступают теоретиками. При этом важнейшим моментом познания оказывается вера. Вера не является чем-то противоположным эмпирически обоснованному знанию, как, например, думал Б. Рассел. Нельзя также противопоставлять веру рациональному познанию, как это делает Н. Бердяев. Откровение, о котором так много пишет этот философ и есть не что иное, как одна из форм интуиции. У культурно, диалектически мыслящей личности чувство, знание и вера сливаются в единый, целостный процесс. Я знаю потому, что я чувствую, я чувствую потому, что я знаю. И я безусловно верю в то, что я чувствую и знаю. Именно так следует понимать постоянно повторяемый П. Тейяром де Шарденом призыв «видеть»: видеть единство материального и идеального, видеть восхождение идеального до своего идеала «точки омега» и т.д. {конец стр. 155}

Содержательный и формальный компоненты мышления также не следует альтернативно противопоставлять друг другу. Просто у них разные, хотя и взаимосвязанные, функции в познании. Если формальный компонент мышления основан на принципе самотождественности, устойчивости и является воплощением рассудка, то содержательный компонент мышления органически соединяет устойчивость с изменчивостью, рассматривая их в противоречивом единстве и являясь выражением диалектики. Поскольку же диалектика не может функционировать без применения рассудка, постольку и формальный момент познания является совершенно необходимым моментом развития содержательного познания действительности. Система формальных определений мышления является совершенно необходимой «подсистемой» логики содержательной как системы теоретических определений мышления, главным принципом и целью которой является постижение объективной логики (логоса) предмета исследования. А значит, содержательная логика — это логика диалектическая.

Диалектическая логика есть логика саморазвития. Свобода и творческий характер человека проявляются прежде всего в той его способности, наличием которой он резко отличается от животных, а именно — в его способности изобретать способы действовать по логике объекта.

И все же, в заключение данного раздела, зададим себе вопрос: действительно ли формальная логика не имеет никакого онтологического статуса, как думал Кант, или же она все же определенным образом отражает действительность? Так, например,

Ф. Энгельс считал, что формальная логика отражает действительность, но грубо, приблизительно — как действительность, лишенную развития. Думается, что, в самом деле, совершенно лишать формальную логику статуса отражения неправильно. Она отражает реальность через призму словесного выражения знания. Человеческое знание, превращенное в информацию и хранящееся, передаваемое и используемое на основе соблюдения правил и законов формальной логики, отражает видение мира с позиций определенной установившейся парадигмы. Поэтому с помощью формальной логики мы видим мир, но это видение не гераклитовского, а парменидовского мира — мира как устойчивой структуры, {конец стр. 156} мира как системы определенных форм. Так что «отражательная» функция формальной логики несомненна и достаточно важна.

Не будем абсолютизировать и тот тезис, что формальная логика не способна помочь исследователю совершить открытие нового принципа, который лег бы в основу новой парадигмы. На самом деле, в опосредствованной форме и формальная логика принимает участие в поисках нового решения научной проблемы. Во-первых, именно с ее помощью в любом знании накапливается так называемый неформализуемый (с позиции старой парадигмы) остаток, что, в конечном итоге, стимулирует потребность в пересмотре исходных оснований этого знания. А во-вторых, не следует забывать, что «...познание не может ни исторически, ни логически миновать формы абстрактно-всеобщего с ее безразличием к особенному»²¹. Ведь аналогии и сравнения, которые вызывают, «включают» процесс интуитивного озарения, первоначально основаны на формальном, абстрактно-общем тождестве содержательно различных явлений.

И все же, в первую очередь, формальная логика — это логика общения субъекта с субъектом, а содержательная логика — это логика общения («разговора») субъекта с объектом. При этом содержательная логика, с ее категориями, законами, принципами, формами и методами — это тоже система знания, которая не будет такой системой, если ее не оформить по законам формальной логики.

Но главное, на чем держится все содержание логики человеческого мышления — это мировоззренческое признание реальности логики мироустройства. В противном случае невозможными становятся ни объективная истина, ни интуиция.

 

Эмпирическое и теоретическое

 

Эмпирическое познание — это выявляющее и описывающее факты познание, отвечающее на вопрос «как?». Теоретическое же познание — сущностное познание, отвечающее на вопрос «почему?», на вопрос о внутренних причинах явлений, что, в конечном счете, дает возможность творчески преобразовывать {конец стр. 157} мир, управлять изучаемыми явлениями и событиями, ускорять их приход или, наоборот, отдалять и предотвращать их, а также предсказывать принципиально новые факты.

Как можно видеть, как эмпирическая, так и теоретическая формы познания тесно связаны с таким гносеологическим явлением, как факт. В методологии науки факт понимается как особого рода предложение, фиксирующее эмпирическое знание. А в разговорной речи факт — это синоним события, результата и истины. И, как мы уже имели возможность в этом убедиться, наша разговорная речь часто очень неплохо фиксирует диалектичность бытия и его познания. В самом деле, быть просто событием далеко не то же самое, что быть истиной. И, тем не менее, факт — и то и другое. Тысячи лет человек знал, что сухое дерево способно гореть. Но факт горения оставался всего лишь непонятным событием и непонятным результатом загорания до тех пор, пока люди не открыли кислород и не поняли, что горение есть процесс окисления, сопровождающийся выделением тепла.

Поэтому правы и те, кто утверждает, что факт — основа теории, и тот, кто полагает, что по настоящему факт можно увидеть только через призму, через «очки» определенной теории.

Нельзя отрицать и того, что эмпирические исследования в принципе могут навести — методом проб и ошибок — на выявление в предмете того или иного его сущностного признака. Говоря об интуиции, мы в качестве одного из ее примеров приводили научное открытие Д.И. Менделеева, но ведь при этом надо помнить, что вовсе не атомный вес химического элемента сам по себе и, соответственно, не его порядковый номер в таблице Менделеева определяют физические и химические свойства атомов и их периодичность. В основании всех этих свойств как способ их формирования (как сущность) лежит строение ядра и, соответственно, — электронных оболочек атома. Поэтому выходит, что ученому просто повезло и он, после долгого перебора разных вариантов, основанных на разных признаках, нашел, наконец-то, среди них единственно правильный, истинный, действительно позволяющий и классифицировать химические элементы и даже предсказывать свойства еще не открытых атомов. Но почему {конец стр. 158} именно атомный вес играет столь решающую роль в химизме атомов, это Менделееву было неизвестно. Более того, он был убежденным сторонником идеи неделимости атома. А ведь, как выяснится позднее, именно в недрах сложно устроенного химического элемента и содержится ответ на вопрос «почему», то есть — путь к теоретической химии. В.И. Вернадский вспоминает, как его университетские учителя Д.И. Менделеев и А.М. Бутлеров яростно спорили друг с другом на эту тему.

Обобщая сказанное, подчеркнем, что соотношение эмпирического и теоретического так же, как и соотношение содержательного и формального — это соотношение диалектически взаимосвязанных составляющих одной и той же системы, и нельзя их резко, антиномично противопоставлять друг другу. Каждая из этих сторон одной и той же системы может осуществлять не только свою собственную, главную функцию, но и функцию «своего другого», то есть противоположной стороны.

Вспомним о соотношении суждения и понятия. С суждения начинается формирование понятия. Суждение есть приписание признака своему субъекту. Отсюда и вытекает возможность случайно, интуитивно «наткнуться» на существенный признак исследуемого объекта еще до создания теории этого объекта, и в этом состоит важная «разведывательная», эвристическая роль эмпирического в познании.

Эмпирическое познание в большей мере нуждается в формальной логике, теоретическое же знание, кроме того, и в первую очередь, — в содержательной. Эмпирическое знание принципиально необходимо, так как теоретический, категориальный анализ должен обязательно основываться на эмпирическом знании. Однако нельзя представлять себе, что переход от эмпирических знаний к теоретическим прост и формален: достаточно, де, накопить нужное количество эмпирических фактов и одно это обеспечит новое качество знания. Дело в том, что теоретическое знание не выводится из эмпирического знания формально-логическим путем, оно выводится диалектическим мышлением, перерабатывающим эмпирическое знание в теоретическое. И переработка эта связана, прежде всего, с нахождением сущности, с возникновением по этому поводу идеи. {конец стр. 159}

Идея как форма познания, прежде всего, есть единство объективного и субъективного. Объективная реальность не просто отражается в идее, но и как бы мысленно достраивается в ней, а именно: сущее достраивается до должного. «Идея — это есть «придуманный», «увиденный» (т. е. найденный пока лишь в сознании), возможный выход за пределы сложившейся противоречивой ситуации — за рамки существующего положения вещей и выражающих его понятий»²².

Ярко «увиденный» с помощью интуиции выход, как мы уже говорили, это до поры до времени — только «возможный выход». Поэтому идеи бывают разные: абстрактные, конкретные, истинные, ложные. Возможный выход из противоречивой ситуации становится действительным только после проверки на практике. Так что и в исходном пункте, и в конце своего формирования идея действительно есть единство субъективного и объективного. А по отношению к теории, она ее зародыш и своеобразный мостик между эмпирическим и теоретическим. Идея выражает творческий, преобразующий характер человеческого мышления. Выражая потребности и интересы людей, она выступает программой и методом их теоретической и практической деятельности.

Гипотеза. Развитие идеи вначале с необходимостью принимает форму гипотезы. Человек движется от одного уровня освоения действительности к другому, и противоречие между этими уровнями заставляет искать все новые и новые идеи, пытаться их обосновать, систематизировать. И именно это противоречие и придает гипотезе объективный и совершенно необходимый характер. Иными словами, гипотеза принципиально неустранима из процесса развития познания. Так, физика Эйнштейна пришла на смену физике Ньютона как теоретическое обобщение взаимодействия человека с такой принципиально новой предметностью, как микромир и системы космических тел, их пространство и время.

Гипотеза содержит в себе и достоверные и недостоверные, доказанные и недоказанные моменты. Этим она отличается от теории, которая носит достоверный, научно доказанный характер.

Теория. Следует отметить такие важные признаки теории, как системность, полнота, достоверность, формальная непротиворечивость, наличие исходных понятий, на которых базируется все {конец стр. 160} ее развитие, а также — совокупности выводов из этих исходных понятий, развертывание их в единство многообразного, выявление всеобщих условий конкретной целостности. Все эти признаки очень важны, но их наличие или отсутствие зависит не от них самих, а от глубинного отличия теории от гипотезы и эмпирического обобщения. Это отличие состоит в особенности практики, лежащей в основе теории и задающей ей направленность развития и проверяющей ее выводы. Сущностная характеристика теории состоит в том, что она являет собой такую форму мышления, в которой регистрируется всеобщее условие формирования и функционирования исследуемого предмета. Конечно, практика и теория в своем развитии всегда обусловливают и поддерживают друг друга, взаимодействуют друг с другом, однако не всякая практика порождает потребность в теории, а только практика, достигшая состояния целостной предметной деятельности, ориентированной не просто на преобразование вещей, естественных форм предметов, а на преобразование процессов, внутренних взаимосвязей систем этих предметов.

Итак, возможность теоретического знания базируется на практике, достигшей такой степени зрелости, что ее можно характеризовать как целостную предметную деятельность. Такая практика исторически формируется со времени возникновения капиталистического производства, а с ней возникает и наука как особая форма общественного сознания²³.

 

Историческое и логическое

 

Практически любой объект, по мере знакомства с ним субъекта, проявляет свою внутреннюю сложность, усугубляемую тем обстоятельством, что его собственные многочисленные характеристики оказываются перепутанными, перемешанными с характеристиками других, взаимодействующих с ним объектов. Возникает сложная теоретико-познавательная проблема: как распутать клубок связей объекта — его собственных и внешних, ему не присущих? Эта сложность то и дело вызывает искушение отказаться от терпеливого распутывания этого клубка, а взять и волюнтаристски {конец стр. 161} разрубить его «мечом» произвола, да еще при этом провозгласить такой метод единственно возможным: дескать, способ и характер вычленения системы признаков из бесконечной совокупности свойств и отношений, в которые включен изучаемый объект, полностью зависит лишь от интереса субъекта.

Единственно верной альтернативой такому субъективистскому подходу является подход исторический, согласно которому сложность объекта есть исторически возникшая сложность. Поэтому отношение субъективного к объективному принимает характер отношения логического к историческому. Это означает, прежде всего, то, что в нашей логике, в теории мы должны отразить не просто объект, но исторически развивающийся объект. Иными словами, отношение логического к историческому — это то же самое отношение субъекта к объекту, но принявшее уже более сложную форму отношения научного развития к действительному развитию. С одной стороны этого отношения оказывается наша теория, а с другой стороны, — действительная история объекта, и наша задача состоит в том, чтобы изобразить эту историю в форме теории (историческое — в логическом) по возможности наиболее адекватно.

В истории философии высказывались разнообразные точки зрения по поводу соотношения исторического и логического. Полярные крайности, догматически противопоставляющие эмпирически трактуемые «срезы» этой проблемы, суть следующие: с одной стороны, это: а) исторический эмпиризм, ратующий за отказ от всякой логики в описании якобы абсолютно уникальных, неповторимых исторических событий, и б) абстрактный историзм, конструирующий действительную историю из некоей «идеи» при помощи только абстрактной и формальной логики. Первая форма абстрактно понимаемого соотношения исторического и логического есть не что иное, как голый хронологизм, фактоописание, с необходимостью перемешанные с выдумками и слухами, поскольку здесь, естественно, отсутствуют какие-нибудь логические критерии различения факта от псевдофакта. Вторая форма — это псевдотеоретическая умозрительная подгонка фактов под субъективное, абсолютизированное основание. Например, различные варианты рассмотрения истории в виде {конец стр. 162} последовательной смены золотого, серебряного, бронзового и железного веков, смены, основанной на идее поступательной деградации и порчи созданного Творцом человека. Сюда же можно отнести «истории», подогнанные под патриотические, расовые или же конфессиональные предпочтения. Думается, что, критику Карлом Поппером, так называемого, историцизма за то, что история понимается им как реализация таинственным образом пред-заложенного в начале этой истории ее фатально неизбежного финала, следует относить не к любому историческому методу, а именно к только что рассмотренной нами второй форме абстрактного понимания соотношения исторического и логического.

Точно так же, как это уже было продемонстрировано выше с полярными эмпирическими моделями соотношения субъективного и объективного, чувственного и рационального, эмпирического и теоретического, нам предстоит теперь показать историческое и логическое в их диалектическом единстве.

Итак, исходное понимание соотношения исторического и логического — это единство реального исторического процесса и логики его отражения в познающем мышлении. Но если бы история была хаотична и не содержала в себе устойчивости и закономерности, то выразить ее логически не было бы никакой возможности. Поэтому, в конечном счете, единство исторического и логического своим глубинным основанием имеет наличие в любой истории того, что мы именуем законами и закономерностями, сущностью развивающегося предмета. Иными словами, речь идет о наличии объективной логики самого исторического процесса. Правильность этого основания постоянно находит подтверждение в человеческой практике. Итак, историческое в данном аспекте предстает как объективный процесс, а логическое — как сущность этого процесса.

Между обозначенными выше двумя аспектами соотношения исторического и логического находится еще один, третий, аспект, согласно которому историческое выступает в форме истории познания, а логическое — в форме логики этого познания. Речь здесь фактически идет о процессе движения от незнания к знанию, то есть это собственно гносеологический аспект соотношения исторического и логического. {конец стр. 163}

Если рассмотреть под углом зрения указанного аспекта единства исторического и логического историю философской мысли, то выясняется, что «…в отношении исторической преемственности оказываются не только, так сказать, родственные системы, но и противоположные, по внешней форме несовместимые, — идеалистические и материалистические, метафизические и диалектические и т. д. Они не совместимы именно для феноменологического сознания, не идущего дальше явления, внешней формы»²⁴.

Эмпирически несомненным фактом является то, что философские системы и учения отрицают друг друга. Однако все дело в том, как и с помощью какого именно метода этот факт интерпретировать. Можно в качестве метода интерпретации избрать формальную логику, а можно — диалектическую. Воспользуемся основными моментами проделанного С.Н. Мареевым анализа первого пути, который демонстрирует В. Дильтей (1833—1911): «Задача определения сущности философии, которое сделало бы ясным ее название и понятия, существующие о ней у различных философов, необходимо ведет от систематической точки зрения к исторической. Необходимо определить не то, что здесь или теперь считается философией, а то, что постоянно и всегда составляет ее содержание»²⁵.

Но что же, спрашивается, можно отыскать одинакового в различных, даже полярных, философских учениях, если абстрагироваться от их особенностей? Дильтей усматривает эту общность в исторической относительности всех философских понятий и представлений и отмечает, что эта общая черта любой философии явно приходит в противоречие со стремлением любого философского творчества к абсолютному и вечному. «Это противоречие составляет интимнейшее, молчаливо переносимое страдание современной философии»²⁶.

Вроде бы в данном случае, размышляя о сущности философии, Дильтей говорит о противоречии, а, следовательно, — о диалектике, но диалектика, к сожалению, понимается им только как внутреннее страдание, переживание противоречия между относительностью всех понятий и стремлением к вечному. Такое абстрактное, поверхностное понимание диалектики приводит Дильтея {конец стр. 164} к отрицанию объективного характера философии: «она не выносит никаких строгих ограничений определенным предметом и определенным методом»²⁷.

Принципиально иной подход к анализируемому вопросу продемонстрировал в свое время Гегель: «Есть лишь один разум, поэтому и философия только одна и лишь одной быть может»²⁸.

Гегель хочет сказать, что, несмотря на бросающееся в глаза различие философских учений, сущность философии была и остается одной и той же.

В чем же сущность философии? Вспомним наши размышления об исходном пункте возникновения философии. Философское сознание, как было показано выше, берет свое начало из так называемого мифологического сознания, которое очень длительное время было господствующей формой ориентации человека в мире. Разделение труда на умственный и физический потребовало принципиально иного способа мышления.

В условиях разделенного труда вещи начинают браться в их собственном значении, в их определенности. Философия появляется на свет как умение различать истинное отражение действительности от неистинного. В центре внимания зарождающейся философии оказывается проблема соотношения, взаимозависимости сознания и реальной действительности. Отношение между бытием и мышлением и оказывается подлинно всеобщим отношением философии. Причем, это не только исходное, но и непреходящее, то есть существенное, отношение философии.

Результат, подчеркивал Гегель, тождествен началу, ибо начало есть цель. Уже в начале истории философии заложена главная, существенная цель философии — стать и быть логикой. Однако любая сущность раскрывает, реализует себя не сразу, а через сложный и трудный многовековой исторический путь. Совпадение исторического и логического в начале пути выступает лишь как возможность и как общая тенденция. «Точка зрения единства логического и исторического неразрывно связана с объективным подходом к философии, к определению ее предмета, характера и задач: история философии и есть объективно представшая Философия, всеобщая Логика, которая, хотя и осуществлялась отдельными философствующими субъектами, в целом {конец стр. 165} представляет собой нечто большее, чем простая сумма субъективных мнений отдельных философов»²⁹.

Итак, историческое развитие философии порождает из себя логику. И речь здесь, конечно, идет не о формальной, а о содержательной логике. Это с одной стороны. А с другой стороны, содержательная, диалектическая логика есть не что иное, как теоретическое изображение этой истории³⁰. «…Логическое, логика есть обобщенная, схематизированная история познания, а история познания в свою очередь есть тоже поступательно развертывающаяся и развивающаяся система логических категорий»³¹.

Рассмотренная на примере историко-философской модели, диалектика исторического и логического, выступает также универсальным законом и любого другого реального процесса развития, и любого конкретного процесса познания. Не зря премудрый Козьма Прутков заявлял: «Отыщи всему начало, и ты многое поймешь», а также — «Зри в корень!» Исходный пункт любой развивающейся системы, рассмотренный правильно, диалектически, обязательно оказывается и господствующим моментом, сущностью всего процесса развития этой системы. Логическое, в сути своей, есть историческое внутри себя. Историческое же, взятое с онтологической стороны, есть формирование действительности из ее возможности, есть разрешение исходного внутреннего противоречия возникшей и становящейся системы. Историческое, взятое с гносеологической стороны, есть мысленное отражение исторического процесса в теоретически выраженной, последовательной форме.

Таким образом, применение к познанию принципа единства исторического и логического в обобщенной и сжатой форме сводится к требованию рассмотрения предмета в единстве с его историей и историей его познания.

 

---

Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 387; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!