Ученый Будда: Человек, ищущий истину
Начинать этот параграф непросто, поскольку основная масса людей смотрит на Будду как на Бога на земле или Великого Учителя.
Без сомнения, он был Великим Учителем. Но мы уверены, что в этой роли он реализовался только потому, что был предельно честным, мудрым и гуманистичным человеком.
Бесспорно, он был ученым. Не только потому, что создал свое учение о жизни. Он вычленил предмет своего исследования и добился глобального успеха в его раскрытии.
У него, как у всякого ученого, была своя эврика, своя депрессия, свои мучения над проблемой, свой экстаз понимания и грусть от того, что не все способны его понять и принять.
Мы считаем важным раскрыть именно человеческую природу Будды, его сущность как неистового искателя истины, предельно честного перед миром и перед собой, выполнившего миссию ученого, главная функция которого – открывать новые просторы понимания и знания.
До самого последнего своего выдоха он сопровождал людей на садхане, на их духовном пути. Он был тем, кто будил людей от сна невежества. Однако надо понимать, что архатство многих учеников Будды было не окончательным. Тексты «Праджняпарамиты» передают нам проповедь прочтенную на горе Коршун около города Раджагриха. Во время этой проповеди множество архатов рухнуло замертво от того, что они потеряли ценности, которыми жили. В этой проповеди были девальвированы все базовые ценности, существовавшие в Тхераваде, все ценности людей, идущих по восьмеричному благородному пути и срывающих плоды благородного пути. Этот текст нам показывает, что и в окружении пробуждающего Будды, многие жили спросонок.
|
|
|
На наш взгляд, самое важное в этой выдающееся личности – способность к тотальной трансформации, к смерти и возрождению. И одновременно с этим, он был готов понять и исследовать мир в его полноте и целостности. Об этом можно судить по притче о слепых и слоне, которую любил рассказывать своим ученикам Будда («Удана» IV , 14): «Так я слышал. Однажды Возвышенный остановился вблизи Саваттхи, в роще Джета, в парке Анатхапиндики. И вот в тот раз в Саваттхи пришли во множестве странствующие шраманы просить милостыню; это были разные люди: разных взглядов, разных верований, преследовавшие разные цели, переходящие от одних взглядов к другим.
И вот некоторые из этих брахманов и шраманов придерживались таких взглядов: «Вечен этот мир, это истина, все остальное – заблуждение»; другие утверждали: «Мир этот не вечен – это истина, все остальное – заблуждение». Еще другие говорили: «Мир конечен, мир бесконечен»; или еще: «Тело и душа суть одно»; другие заявляли: «Тело и душа различны»; тогда как некоторые придерживались мнений: «Татхагата существует после смерти»; или: «Татхагата после смерти не существует»; или: «Татхагата после смерти и существует, и не существует»; или: «После смерти татхагата не существует и не не существует». И каждый утверждал, что именно его взгляд является истинным, а все остальные являют собой заблуждения.
|
|
|
И так они жили в ссорах, шумные, вечно спорящие, понося друг друга, швыряясь словами, острыми как копья, повторяя: «Это истина, это не истина, это истина, это не истина».
И вот многие бхикку, рано облачившись, взяв чаши и верхние одежды, вошли в Саваттхи, чтобы просить милостыню; перед возвращением они съели полученную пищу и пришли к Возвышенному, приветствовали его и сели на одной стороне. Сидя так, эти бхикку описали Возвышенному все, что они видели и что слышали об этих отшельниках и брахманах, составляющих целые секты. Тогда сказал Возвышенный:
«Эти члены сект, о бхикку, слепые, лишены зрения. Они не знают действительности, не знают недействительности, не знают ни истины, ни не истины; и вот в таком состоянии неведения они спорят и ссорятся, как вы это описывали. Как-то в прошлое время, бхикку, в этом самом Саваттхи жил некий раджа. И вот тогда, бхикку, этот раджа позвал к себе некоторого человека и сказал ему: «Подойди, добрый человек! Подойди и собери вместе всех слепых, проживающих в Саваттхи!»
|
|
|
«Слушаю, ваше величество!» – отвечал этот человек; повинуясь радже, он собрал всех слепых, привел их к радже и сказал: «Ваше величество, все слепые, живущие в Саваттхи, ныне собраны».
– Теперь, мой добрый человек, покажи этим слепым слона!
– Будет сделано, ваше величество! – ответил тот и сделал то, что было приказано, сказав при этом: «Смотрите, слепые, вот каков слон!»
И одному человеку он дал ощупать голову слона, другому – ухо, третьему – клык, еще другим – хобот, ноги, спину, хвост и кисть хвоста, сказав при этом каждому, что перед ним находится слон.
И вот, бхикку, тот человек, представив слепцам слона, явился к радже и сказал: «Ваше величество, слон представлен слепым. Какова будет ваша воля?»
После этого, бхикку, раджа вышел к слепым и спросил каждого из них: «Изучил ли ты слона?»
– Да, ваше величество.
– Тогда скажи мне, каким ты его представляешь?
На такой вопрос те, кому была представлена голова, отвечали:
– Ваше величество, слон в точности похож на котел.
|
|
|
А те, кому было дано ощупать только ухо, отвечали:
– Ваше величество, слон в точности похож на сито.
Те, кому был представлен клык, сказали, что слон похож на лемех плуга; те, кто ощупал только хобот, сказали, что слон похож на плуг. Другие приняли тело за амбар, ногу – за столб, спину – за ступу, хвост – за пестик, а кисточку хвоста – всего лишь за метлу. Затем они начали ссориться и кричать: «Да, да! Нет, нет!»... «Слон не такой!», «Нет, он похож на это!» – и продолжали так кричать, пока спор не кончился дракой.
А тот раджа, бхикку, получил полное удовольствие от сцены.
Таковы же и эти странствующие члены сект – это слепые, лишенные зрения, не знающие истины; но каждый из них уверен, что вот это происходит так то и так то.
И далее Возвышенный по этому случаю, увидев суть дела, произнес такое торжественное изречение:
О как они сцепились, как спорят,
Присвоившие себе почетное имя брахмана и шрамана!
Ибо, споря, каждый привязан к своему мнению.
Такие люди видят только одну сторону вещи.»
Рассматривая широкий контекст жизни Будды Шакьямуни, мы можем вычленить четыре узловых момента, в которых происходило полное его возрождение: четыре луны его возрождения.
Во время первого полнолуния, в мае месяце, умер Бог из высших лок и родился смертный человек в теле принца Сиддхартхи.
Во время второго полнолуния, в июле месяце, умер принц Сиддхартха, будущий император, и родился нищий аскет, монах Гаутама.
Во время третьего полнолуния, под деревом Бодхи, умер монах Гаутама и родился пробужденный Будда.
Во время четвертого полнолуния, умер Будда, который ушел в паринирвану.
Мы не будем затрагивать первую луну. Можно предположить, что и Будда не стал бы это обсуждать, как тайну, недоступную для понимания человеческим сознанием.
Вторая, третья и четвертая луна являются предметом нашего исследования, как чрезвычайно значимые для характеристики личности пробужденного.
Любую великую традицию (духовную, философскую, религиозную) основывает тот, кого можно назвать Творцом духа.
Будда из клана шакьев является одним из таких чрезвычайно редких и уникальных людей, которые странным, невиданным образом наделены благородной отвагой и чистым видением, иррациональным безумием и бесконечной рациональностью. Он способен прыгнуть в глубину своей психической реальности и, не заблудившись в лабиринтах своего собственного существа, проникнуть в великую тайну своей глубинной самости.
Но для того, чтобы прыгнуть в глубину, нужны особенные жизненные ситуации, некоторое предельное сжатие обстоятельств, когда сияющая бездна раскрывается перед человеком не столько как выбор, сколько как перст судьбы и зов Духа.
Принцу Сиддхартхе повезло не только с происхождением. Он не только получил универсальное образование, как брахман, знаток ведической литературы и ритуалистики, но также был обучен искусству управления, как будущий царь, что оказалось немаловажным для социальной организации учения буддизма. Он был воином по происхождению, в него был заложен дух борьбы и преодоления, дух безупречного воина.
Шакьи были кшатриями, арийскими воинами, которые завоевали Индию и затем стали управлять ее культурой, экономикой и политикой.
В те времена, овладение воинским искусствам было необходимым элементом становления мужчины.
Таким образом, личность принца вбирала не только духовную культуру, но и силу воина.
То, что случилось с Сиддхартхой в 29 лет при встрече с болезнью, старостью и смертью, на современном языке можно обозначить как психодуховный кризис. Он пережил мощное и жестокое уничтожение всех возможных ценностей привычной жизни.
Мы все переживаем инициацию и в болезнь, и в старость, и в смерть постепенно, в течение всей жизни, начиная с детства. В конце концов, не смотря на весь их ужас, они становятся привычными спутниками нашего бытия в мире.
Все базовые смыслы, составляющие сущность личности Сиддхартхи и мотивационное ядро его активности, были уничтожены вроде бы простыми бытийными феноменами.
Это произошло по простой причине: то, что было привычным для обыденных людей, оказалось чрезвычайно необычным и сокрушительным для принца.
Может быть, Шуддходане не стоило оберегать своего сына от привычных феноменов простой жизни. Если бы Сиддхартха с малолетства привыкал к присутствию в жизни болезни, старости и смерти, то, вероятно, и не было бы этого удара и потери смысла обыденного существования.
Очи болезни, старости и смерти, которые приобрел принц, были очами смерти ценностей привычной для людей жизни.
Была, конечно, и другая причина: принц не был озабочен привычными тяготами земного существования. Ему не нужно было думать о пропитании, одежде, наслаждениях жизни, безопасности, конкуренции за власть, признании. Он пребывал в безоблачном счастье жизни в каменных дворцах с их прекрасными парками и прудами, в окружении танцовщиц и музыкантов, в любой момент готовых его развлечь. Он одевался в дорогие одежды, кушал изысканные яства и общался с мудрыми браминами.
Жизнь давала ему все. Если бы в привычной жизни Сиддхартхи были заботы, неудовлетворенность, неполноценность, то знакомство с болезнью, старостью и смертью не оказалось бы для него так всеобъемлюще ужасно, не так безусловно проглотило бы его осознание и личность.
Встреча с шраманой (монахом-аскетом) в состоянии медитации стала вектором возможного разрешения психодуховного кризиса. Это была надежда. Призрачная, невероятная, бледная, но одновременно последняя, похожая на рассвет в кошмарную ночь, надежда.
Переживая самую темную ночь своей жизни, он не мог пойти никуда, кроме как в сторону рассвета – в жизнь монаха-отшельника.
Но как показывает его биография, монах не был его единственной надеждой. Как человек образованный, он верил в знание. Его духовный поиск (годы 536 – 532) начался с изучения философско-йогистических традиций. В Магадхе, после встречи с Бимбизарой, могущественным государем долины Ганга, он решился пойти на обучение к Алоре Каламе. Обучившись у него методам глубокой медитации, приводившей к очень высокой и тонкой дхьяне пустотности (Ничто), он понял, что учение и метод Алоры не приводят к полному избавлению от страданий.
Как мы уже рассказывали, затем он перешел к Уддаке Рамапутте, у которого он научился пребывать на уровне Ни Восприятия, ни Не-восприятия.
Восприняв учения и практики двух великих мудрецов и Учителей своего времени, Гаутама осознал, что просветление во время практик медитации (самадхи) не ведет к полному освобождению и не разрешает его коан болезни, старости и смерти.
Еще с большей грустью он понял, что, несмотря на величие Учителя, неизбежно наступает момент, когда ему больше нечего сказать. Он не сможет указать тебе путь, который разрешит твою проблему.
Как честный человек и исследователь, как бы больно это ни было для него и учителя, Сиддхартха был вынужден расстаться с Уддакой, с его учением и практиками, возможности которых он исчерпал.
Хуже всего было то, что он потерял веру во внешние источники мудрости. Ему было предопределено искать путь к источнику внутренней мудрости, таящейся в глубине его души.
Он мог стать великим учителем, Алорой и Уддакой одновременно, но не более того.
Но Гаутама покинул своих учителей и экспериментировал с крайностями аскетической практики: жил в полной изоляции, занимался практикой самоистязания (например, спал на ложе из колючек), глубоко исследовал возможности огненной медитации (медитация на яркое дневное солнце открытыми глазами, иногда в середине четырех костров), медитировал на луну, постился и голодал. Он перепробовал все практики древней йогической традиции, стремясь успокоить все страсти, проникнуть в предельные таинства жизни и раскрыть свой коан.
Он был неистов в практиках и, в конце концов, решился на крайность – он решил голодать, чтобы понять запредельное знание.
Этим последним аскетическим экспериментом он довел себя до порога физической смерти. Блуждание на краю жизни и смерти в полуобморочном состоянии, в предельной слабости и изнеможении, заставило его полностью изменить свою точку зрения на аскетический образ жизни. Он понял, что попросту умрет, не поняв главного. Описание этого эксперимента существует в диалоге с Аггивессаной(«Мадджхиманикая» I, 247–248):
«После этого, Аггивессана, я подумал про себя: «А что, если я буду практиковать строгое воздержание от пищи?»
Тогда некоторые дэвы приблизились ко мне и сказали: «Не практикуй строгого воздержания от пищи, о благородный человек! Если ты все же будешь практиковать его, мы прольем на тебя сквозь поры тела небесную амриту, чтобы она поддержала тебя!»
Тогда подумал я: «Если я буду продолжать строгое воздержание от пищи и эти дэвы прольют на меня через поры тела небесную амриту, и я буду напитан этим, во мне будет обман». Поэтому я отверг предложение дэвов, сказав: «Да будет!»
Тогда, о Аггивессана, подумал я: «Что, если я буду питаться лишь малым количеством пищи, изредка какой-нибудь горстью ее, скажем, соком (разжеванных) бобов, или чечевицы, или вики, или гороха?»
Так я и сделал. Мое тело дошло до состояния крайнего истощения. Каждый сустав его вследствие истощения стал подобен спорышу или камышу. По той же причине ягодицы стали похожи на копыта буйвола; позвоночник вырисовывался подобно ряду узлов на камыше. Подобно тому как на разрушающемся доме то здесь, то там выступали балки, так вследствие истощения то здесь, то там выступали у меня ребра. Подобно тому как в очень глубоком колодце можно внизу, на большой глубине, увидеть мерцание воды, так и блеск моих глаз в глубине орбит казался потухшим из-за того же истощения. Подобно тому как горькая тыква, срезанная до созревания со стебля, сморщивается и высыхает от ветра и солнца, точно так же сама кожа у меня на голове сморщилась и усохла из-за недостатка пищи.
Тогда я сам говорил себе, о Аггивессана, следующие слова: «Коснусь кожи на животе», – а вместо того брался за позвоночник; говорил: «Коснусь позвоночника», – а вместо того касался кожи на животе; ибо так получилось, о Аггивессана, что они как бы прилипли друг к другу из за того же истощения.
Тогда я сам, о Аггивессана, говоря себе: «Пойду отдохнуть», – спотыкался на ровном месте и падал из за того же недостатка пищи. И когда я же говорил себе: «Успокою тело руками», – ударял руками свои члены, высохшие до самых корней волосы на теле сыпались с него вследствие истощения.
И видевшие меня говорили: «Отшельник Готама – чернокожий»; а некоторые говорили: «Нет, его кожа смугла»; а еще другие утверждали: «Нет, нет, не так: отшельник Готама не черен и не смугл; кожа отшельника Готамы желтоватого цвета». Так чрезвычайная чистота и ясность моего телосложения были разрушены тем же самым недостатком питания.
Тогда подумал я: «Поистине, все чувства, острые, болезненные, печальные и горькие, которые испытывали отшельники и брахманы, жившие в прошлые времена, – поистине, эти мои страдания далеко превосходят их все. И страдания, порожденные таким же образом в будущем, – поистине, эти мои страдания далеко превосходят их все. Те страдания, которые таким образом порождены ныне, – поистине, мои страдания превосходят их все. И все же на этом горестном и печальном пути я не достиг подлинного благородного превосходного знания и прозрения, которые превысили бы смертные возможности. Может быть, существует какой-то другой путь к мудрости?»
И он отвернулся от традиции, основав принцип срединности. Чтобы начать нормально питаться, будучи шраманой, нужен был предельный героизм, так как он сразу обрекал себя на одиночество в духовной среде аскетов.
Так и случилось – его друзья и ученики немедленно отвернулись от него и покинули его, решив, что Гаутама возжелал легкой жизни.Втексте(«Мадджхиманикая» I, 247–248)это описывается следующими словами: «И вот тогда были около меня пятеро нищенствующих, сопровождавших меня, которые подумали: «К какой бы истине ни пришел отшельник Готама, он передаст ее нам!» Но как только я стал принимать питательную пищу, эти пятеро нищенствующих почувствовали отвращение ко мне и ушли, говоря: «Обратился к роскоши отшельник Готама! Он отклоняется от цели, он возвращается к роскошной жизни!»
Необходимо понимать, он сделал все, чтобы обречь себя на космическое одиночество, отвернувшись сперва от мирского, а затем и от священного (или того, что в традиции считалось священным).
Сначала Гаутама принес в жертву свое материальное и социальное Эго, заклав и королевство, и клан, и родственников, и семью, и богатство, и власть, и человеческое признание.
Затем он заклал и свое духовное Эго и все представления, ассоциированные с духовным путем, а с ними и всех людей, имевших сопричастность к шраманской и ведической традициям.
Он обессмыслил и обесценил все, принес в жертву весь человеческий космос, и на этом невозможном для человека пределе направился под огромное дерево Бодхи.
Был ли он человеком, когда сидел под этим деревом?
Не был.
Ничего человеческого.
Только сверхчеловеческая воля, чистое, не замутненное ни одним человеческим переживанием сознание и космическое одиночество.
Именно в танце этих трех сил и была возможна нирвана.
И она открылась.
Не принцу Сиддхартхе.
Не отшельнику Гаутаме.
Но Будде, который пробудился от сна человеческих желаний.
Светила полная луна мая месяца 532 года до рождества Христова.
Она символизировала полноту бытия и знания Будды.
Вероятно, апогей его духовного развития был достигнут не сразу, не в тот момент, когда он сел в позу лотоса, положил руки на свои бедра в махамудре под деревом бодхи и закрыл глаза.
Как и всякого человека, его начали терзать сомнения, спонтанно всплывали разные смутные и явные страхи, яркие воспоминания прошлого, возможно, эротические фантазии, мечтания, желания потакать своим слабостям, возникающим даже у великого медитатора (полежать, поспать, покушать, походить…), но он не вовлекался в них и не отвлекался на них.
В тексте («Мадджхиманикая» I, 248) так описывается Пробуждение: «Тогда я, о Аггивессана, приняв питательную пищу, восстановил свою силу; и вот, далекий от чувственных желаний, далекий от вредных условий, я вступил в первую джхану и пребывал в ней... во вторую джхану... в третью джхану... в четвертую джхану; но в каждом случае возникавшие ощущения блаженства не могли овладеть моим умом и подчинить его. Тогда с укрепленной мыслью, полностью очищенной, ставшей полностью просветленной, свободной от скверны, очищенной от какой-либо окраски, ставшей гибкой и подвижной, готовой к действию, установившейся и неподвижной, я принудил свой ум вспомнить мои прошлые существования. Я вспомнил различные рождения... эволюцию и инволюцию кальп... условия рождения... опыт таких рождений... возникновение и гибель существ и их особенности в разных мирах – это увидел я божественным взором. Затем постиг я четыре благородные истины... разрушение асав... и познал я: разрушены для меня повторные рождения; прожита святая жизнь; выполнена задача; нет причин для следующих жизней в этих условиях. Так, этой ночью, в последнюю ее стражу, было достигнуто мною тройное знание: возникло познание, побеждена тьма, воссиял свет, – как он сияет для того, кто пребывает серьезным, усердным, с поставленной целью. Однако и возникшее при этом чувство блаженства не овладело моим умом и не подчинило его».
Все приходило и уходило, не задевая. Он созерцал поток своего сознания с предельной бдительностью, из чистого света сознания. В этот момент в нем умерли Сиддхартха и Гаутама. Его сознание приобрело надчеловеческую тишину и ясность.
Из этой трансперсональной чистоты его невовлеченное осознание стало настолько спокойным, мощным и сосредоточенным, что оно было способно проникнуть в суть основополагающих механизмов, создающих и поддерживающих круговерть обыденной жизни – сансару.
Его пробужденное сознание заново переживало свои бесчисленные прошлые жизни в различные периоды существования мира в эпохи расширения и сжатия.
Оно увидело, как миллиарды и миллиарды живых существ проходят через циклы рождений и смертей, в соответствии с законом кармы, возмездия и воздаяния.
Он видел, как действия связываются с последствиями, моральное качество деяния (карма) с плодом (випакой), и как эти связи создают стремление к возрождению, вновь и вновь.
И, рассмотрев затем, как можно вырвать с корнем причины страдания, искоренить «загрязнения» (бессамостность, чувственное влечение, неудовлетворенность, неведение и пр.). Он увидел путь к освобождению, и сам освободился.
Он остановил Колесо Кармы, увидев все звенья цепи зависимого происхождения.
Он осознал, что он уже не Гаутама и не Сиддхартха, обусловленный человек в обусловленной социальной реальности обыденного или духовного характера с ролями, статусами, позициями, важными играми, ритуалами и связями, воспоминаниями и мечтами, фантазиями и планами, эмоциями и отношениями.
Он вдруг открыл, что принц Сиддхартха и шраман Гаутама в действительности являются выдуманными построениями, социальными проектами.
И когда пелена спала, он узрел свою подлинную сущность. Она была безбрежна, бесконечна, бессмертна, открыта и необусловлена.
Он открыл врата нирваны за пределами вращения Колеса Жизни, за пределами двойственности боли и удовольствия, страдания и наслаждения, добра и зла, пространства и времени, света и тьмы, жизни и смерти.
Он увидел свое подлинное существо за пределами рождений.
И затем, посмотрев на мир живой и неживой милосердным взглядом, он решил передать эту совершенную чашу мудрости не только людям, но и Богам, и всему сущему.
И в этом проявилась не только его сущность великого и благородного человека, но и ученого – добывать и передавать знание людям.
Таким образом, разрешение коана болезни, старости и смерти стало итогом семилетнего непрестанного духовного поиска. Сами условия и обстоятельства, которые предшествовали нирване, явились базовыми конструктами той концепции реальности и этического учения, которое было названо именем отца-основателя Будды из клана шакьев.
Вне сомнения, чрезвычайно важен тот факт, что после переживания нирваны Будда не отправился сразу же распространять «доброе, вечное…». В течение 7 недель он сидел под деревом Бодхи и осмысливал, постигнутое им. Думаем, что именно во время этих медитаций сформировалось учение о четырех благородных истинах и благородном восьмеричном пути.
Дальнейший путь Будды – это распространение учения и его углубление.
Открыв причину страдания и путь к освобождению, он, будучи благородным учеником, решил поделиться своим открытием с учителями, Алорой Каламой и Уддакой Рамапуттой. Но оказалось, что они уже ушли из жизни.
Он отправился затем в Олений парк близ города Сарнатха, где остановились пять его сподвижников-аскетов.
Думаем, что его желание прочитать им свою первую проповедь было обусловлено не только тем, что они были вместе с ним в течение шести лет лесной аскезы. Ему было важно объяснить самым близким по духовным подвигам людям, что он открыл новый путь бессмертия, позволяющий человеку быть выше Богов.
Может быть, он направил свои стопы в Сарнатх еще и потому, что однажды, в самый важный момент, когда ему больше всего, по-человечески, нужна была поддержка, его друзья отвернулись от него.
Когда он сказал им, что он не Гаутама, он Будда, он сделал первый шаг на пути возвращения в мир шраманской духовности. Прочитав им проповедь о четырех благородных драгоценных истинах и восьмеричном благородном пути, он не только запустил колесо Дхармы буддизма, но и начал возвращаться в мир людей из нирваны, из своего космического одиночества, возвращаться пусть в очень специфический, но социальный мир людей. То, что все пятеро сразу примкнули к новому учению Будды, означает, что этот шаг был сделан безупречно.
Он нашел людей, которые были готовы понять и принять его истины и путь.
Будда уделял огромное внимание тому, чтобы сангха расширялась. Как любой великий человек, он был идеалистом, в его глазах сукхавати для всех была реальностью, реальностью был рай на земле, в котором каждый человек мог быть носителем драгоценных состояний сознания, каждый человек мог стать архатом.
Стратегию экспансии своего учения Будда выстроил гениально.
Во-первых, прием в ряды его последователей был универсален и демократичен: мужчины и женщины из всех слоев населения, отшельники и представители светской жизни. Буддизм – учение для всех живущих, поскольку Будда не признавал кастовых религий и преимуществ. Он считал, что привилегия каждого человека заключается в его личных достоинствах и добродетелях.
Во-вторых, в течение года он готовил до шестидесяти человек последователей и рассылал их поодиночке в разные части Индии, оставляя при себе только некоторых из наиболее близких.
В-третьих, при всей своей демократичности, в объяснении своего учения Будда был ориентирован на философов и отшельников, джайнистов, брахманистов и огнепоклонников, то есть на хорошо сформированные духовные сообщества, а также людей власти и богатства.
Он останавливался у различных гуру, в духовных братствах с многочисленными учениками, во дворцах, беседовал с королями, с брахманами и кшатриями, которые становились его последователями.
В сезон осенних дождей он проводил собрания монахов, которые на современном языке можно было бы обозначить как научно-методические конференции или курсы повышения квалификации. Это были настоящие симпозиумы по обмену опытом, обучению новым психотехнологиям и обсуждению животрепещущих проблем философии, нравственности, психологии и онтологии буддизма.
В конце концов, когда через 7 лет после пробуждения на его ритрит собрались тысячи монахов, он сделал самый гениальный ход. Осознав, что он уже не может следовать традиции Гуру передавать учение «из рук в руки», он делегировал свои функции на сангху, аргументируя, что в каждом монахе есть Будда, и дал випассану как практику самостоятельного и быстрого продвижения к самадхи и архатству.
В некотором смысле, он освободил буддизм от Будды, но при этом он оставил себя непререкаемым авторитетом в сложных теоретических и практических вопросах дхармы.
Таким образом, Будда не только последовательно и безупречно добыл новое знание, как ученый, но и сумел выстроить максимально эффективные стратегии социального продвижения буддизма, как духовно-нравственного учения и новой философии жизни, которая способна спасти людей от страдания.
Он проповедовал свое учение в течение 45 лет, до самой смерти.
Мой научный руководитель, профессор Новиков Виктор Васильевич, всегда говорил мне, что для получения признания ученый должен долго жить.
Будда прожил по тем временам чрезвычайно долгую жизнь и получил не только признание и славу, но и преследования, которые он преодолевал (как и признание) с мастерством и легкостью пробужденного.
И даже смерть он принял достойно, как полностью реализованная личность, достигшая чистой и совершенной мудрости и готовая раствориться в паринирване.
Так принц Сиддхартха из клана шакьев стал пробужденным Буддой, проявив неистовство и готовность пожертвовать всем ради истины.
Так смертный стал выше Богов, пережив нирвану.
Так человек стал Богом Богов.
Существует красивый мифологический сюжет о смерти Будды. Когда основателю буддизма пришло время погрузиться в нирвану, он отправился в местечко Кушинара (Кушинагара), встал на камень и обратился лицом к югу. И остался на этом камне отпечаток его стопы, как память потомкам и свидетельство его пребывания на земле. Вырезанные на камне изображения стопы Будды, иногда довольно внушительных размеров, известны во многих странах, где распространен буддизм. По традиции, в контур отпечатка стопы Будды обычно вписаны священные знаки буддизма.
Этот человек, неистово искавший истину и готовый закласть Вселенную ради нее, и вправду оставил на Земле след, который не способны стереть ни люди, ни Боги…
Ибо был и есть он за их пределами.
Глава 2
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 211; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!