Биография совершенного Учителя

Стр 1 из 34Следующая ⇒

Владимир Козлов

ПСИХОЛОГИЯ БУДДИЗМА:

ЧЕТВЕРТОЕ КОЛЕСО ДХАРМЫ

Вологда, 2016

ББК 88.4 + 53.57

УДК 159.99

Козлов В.В. Психология буддизма: четвертое колесо дхармы. 2-е изд.,

Вологда: Древности Севера, 2016. – 296 с.

Рецензенты:

Академик МАПН,

Доктор психологических наук, профессор Мазилов В.А.

Член-корреспондент РАН,

Доктор психологических наук, профессор Петренко В.Ф.

Действительный иностранный член МАПН,

Кандидат филологических наук,

Доцент, завдующий кафедрой университета Келани (Коломбо)

Тхеро Мимура Гунананда

Кафедра социальной и политической психологии Ярославского государственного университета им. П.Г. Демидова

Монография профессора Козлова В.В. представляет оригинальное многогранное описание не только биографии Будды из клана шакьев, но и психологическую интерпретацию сознания и человеческого развития в буддизме. Немалый интерес представляют и буддистские практики с точки зрения современной прикладной психологии

Книга адресована психологам, философам, культурологам, буддологам. Книга может быть интересна и полезна не только студентам аспирантам, ученым и преподавателям, изучающим вышеназванные предметы, но и буддистам.

Ó Козлов В.В., 201 6

Оглавление

Введение к первому изданию.. 5

Введение ко второму изданию.. 10

Глава 1 Личность Пробужденного. 21

1.1 История Бога-Будды.. 24

1.2 Биография совершенного Учителя. 38

1.3 Ученый Будда: Человек, ищущий истину. 67

Глава 2 Психологические основы буддизма. 84

2.1 Первоисточники. 84

2.2 Три корзины.. 86

2.2.1 Первая корзина. «Виная-питака». 87

2.2.2 Вторая корзина. «Сутта-питака». 88

2.2.3 Третья корзина. «Абхидхамма-питака». 92

2.3 Предварительные замечания. 92

2.4 Специфичность предмета буддийской психологии. 105

2.5 Некоторые категориальные рассуждения: благородные истины и срединный путь. 112

2.6 Психологическое содержание четырех благородных истин. 116

2.6.1 Первая истина: существует страдание. 117

2.6.2 Вторая истина о причине страдания (дуккха-самудайо арья-саччам): страдание имеет причину. 130

2.6.3 Третья благородная истина: «можно прекратить страдание». 138

2.6.4 Четвертая благородная истина: существует путь к прекращению страдания 141

2.6.5 Благородный Восьмеричный Путь. 144

2.6.6 Триединство Дхармы.. 163

2.6.7 Категории личности и психики в буддизме. 168

2.6.8 Категория сознания в буддизме. 176

2.6.9 Садхана и метафоры личностного роста. 187

Глава 3 Методы самопознания и трансформации. 224

3.1 Проблема индивидуального подхода и плода пути.. 226

3.2 Буддийские практики.. 232

3.2.1 Стадии пробуждения. 234

3.2.2 Классификация буддийских практик. 236

3.2.3 Буддийские практики внимательности. 247

3.2.4 Буддийские практики умирания. 266

3.3 Уроки Будды.. 274

3.3.1 Урок первый. 275

3.3.2 Урок второй. 279

3.3.3 Урок третий. 282

3.3.4 Урок четвертый. 284

3.3.5 Урок пятый. 285

3.3.6 Урок шестой. 286

3.3.7 Урок седьмой. 288

Вместо послесловия. 291

Послесловие от Будды Шакьямуни: 314

Татхагата только указывает путь. 314

Глоссарий. 318

Литература. 338

Светлой памяти Александра Пятигорского

Это та психология (буддистская), которую через 25 лет будут изучать все.

У. Джеймс, 1903г.

Введение к первому изданию

Судя по словам, принадлежащим выдающемуся американскому психологу и одному из отцов-основателей трансперсональной парадигмы, уже 80 лет психология буддизма должна была быть вплетенной в ткань европейской культуры.

Увы, великий и могучий Ульям Джеймс, как и многие ученые в жизни, воспринял свои желания за действительность, хотя он гениально предвосхитил саму тенденцию – интерес к буддийской психологии за последнее столетие заметно вырос.

Буддизм – самая древняя из трех мировых религий и одновременно наиболее сложное теоретическое, философское, психологическое, мифологическое построение. Христианство моложе буддизма на пять, а ислам – на целых двенадцать столетий. Буддизм старше эллинской философии. Когда буддийские архаты решали проблемы онтологии бытия, варварская Европа еще ходила в шкурах…

Большинство последователей буддизма живет в странах Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии: Шри-Ланке, Индии, Непале, Бутане, Китае, Сингапуре, Малайзии, Монголии, Корее, Вьетнаме, Японии, Камбодже, Бирме, Таиланде, Лаосе. В нашей стране буддизм традиционно исповедуют жители Бурятии, Калмыкии, Тувы, а в последние годы буддийские общины возникли также в Москве, Новосибирске, Красноярске, Иркутске, Нижнем Новгороде, Санкт-Петербурге, Ярославле, городах Прибалтики (особенно в Риге и Таллине) и т.д.

С конца XIX – начала XX в. последователи буддизма появились в США, в странах Европы, Австралии и Африки. На сегодняшний день в мире представлены практически все сколько-нибудь значительные направления и школы, существующие на Востоке. По данным Центра буддизма в Лумбини, сегодня в мире насчитывается около 600 млн. мирян, исповедующих буддизм, и около 1,5 млн. монахов и монахинь.

Возникнув более двух с половиной тысяч лет назад в Индии, как экзистенционально-философское учение, буддизм создал уникальную по масштабности и разнообразию каноническую литературу и многочисленные философские, психологические, религиозные институты и школы.

Гибкость и глубина философских положений, тонкость психологических интерпретаций и универсализм этики буддизма содействовали его экспансии и интеграции в различные культуры, религии и идеологии.

Язык и смысловое поле буддизма многомерно. Буддизм можно рассматривать и как философию, и как психологическую систему, и как модель мира, и как нравственное учение, и как культурный комплекс, и как образ жизни и, в конце концов, как религию. Изучение буддизма является краеугольным камнем в адекватном понимании социально-психологических, этических, политических, экономических и культурных систем стран, в которых существовали и имеются в настоящее время буддийские общины.

В конце XIX века стремление понять роль буддизма в мировой истории и культуре привела к созданию буддологии – науки, изучающей буддизм и все проблемы, связанные с ним. В рамках этой науки существует огромное количество литературы, написанной на разных языках в разных странах мира: лишь за последние сто лет буддизму было посвящено свыше 150 тыс. исследований, монографий, статей, учебников и комментариев.

Психология буддизма представляет собой раздел буддологии, изучающий комплекс психологических свойств, механизмов и состояний, которые хотя и раскрывались в буддизме, но не вычленялись в качестве специальной дисциплины.

Автор данной книги увлечен буддизмом последние тридцать лет. Глубокий интерес к проблемным полям этой индийской философско-психологической и религиозной системы начался еще в студенческие времена в 1981 году. Тогда же автором была прочитана первая лекция по буддизму – «Психологические аспекты буддизма». Это случилось на занятии профессора Михаила Семеновича Роговина в ходе его лекционного курса по истории психологии. И профессор подверг ее жесткой и многосторонней критике.

С тех пор прошло около 30 лет и, хотя мы многократно пытались изложить свое понимание буддизма в статьях, различных экскурсах в буддийскую психологию и методологию, включаемых в учебники и монографии, решимость написать книгу созрела только в мае 2009 года.

Решающим фактором стал буддийский ритрит, который автор проводил в Лумбини, на территории Непала, в месте, где 25 столетий назад родился принц Сиддхартха, основатель буддизма. В соответствии с советом Шакьямуни («Дигха-никая» II, 141) мы посетили все четыре места: «Далее Возвышенный сказал досточтимому Ананде: «Есть эти четыре места, Ананда, на которые преданные дхамме члены рода должны взирать с волнением. Что же это за четыре?

Говоря: «Здесь татхагата рожден», – должен преданный дхамме член рода взирать на то место, Ананда, где родился татхагата.

Говоря: «Здесь татхагата достиг наивысшего просветления», – должен преданный дхамме член рода, Ананда, взирать на место (где растет дерево бодхи).

Говоря: «Здесь татхагата привел в действие непревзойденное колесо дхаммы», – должен преданный дхамме член рода, Ананда, взирать на это место.

Говоря: «Здесь татхагата отошел в таком окончательном отходе, который не оставляет никакого остатка для повторного рождения», – должен преданный член рода, Ананда, взирать на это место. Таковы эти Четыре Места.

Придут, Ананда, верующие бхикку и бхиккуни, миряне и мирянки; и так будут они говорить на местах об этих четырех местах.

И всякий человек, Ананда, который найдет свой конец с мирным сердцем и в странствии к (этим) святилищам, после разрушения своего тела будет рожден повторно в блаженном небесном мире…»

Вне сомнения мы не мечтали быть «рожденными повторно в блаженном небесном мире», но сами путешествия дали нам глубокий опыт проникновения в философию и психологию буддизма. И следует признать, что путешествия в эти места были «особыми» – духом, светом, состоянием. Хочется добавить, что жизнь Будды в этих местах и вправду их освятила.

С 1997-го года автор проводил ритриты во многих странах, в которых буддизм значим как религиозная система (Таиланд, Лаос, Бирма, Вьетнам, Малайзия, Монголия, Индонезия, Шри-Ланка, Непал, Бурятия). Но только лекционная работа с группой в Лумбини сподвигнула к тому, чтобы изложить этот материал в форме книги. Особенно хочется поблагодарить доктора психологических наук, профессора Кристину Мартинсоне из Риги, которая посоветовала оформить лекционный курс, прочитанный на семинаре в Лумбини в текст книги, а также Константина Столповских из Новосибирска за дружескую поддержку.

Эта книга была плодом исследований не только теоретического характера, но и достаточно глубокого погружения в випассану, буддийские тантрические практики, включенного исследования психотехник разных школ буддизма, которые автор проводил в разных странах мира. Особенно мощными по интенсивности были практики в местах Силы: на Байкале, Телецком озере (Алтай), в Бурятии, на Южном Урале (Иремель, Зюраткуль, Долгобродское), Тянь-Шани, Кар-Каралинске, расположенном на территории Казахстана, на Иссык-Куле, на Балтийском, Каспийском, Белом, Черном море.

Группы были очень разные и по уровню образования (от студентов до профессоров), и по уровню материального достатка (от нищих бомжей до миллионеров), и по возрасту (от 18 до 75 лет), люди разных рас, национальностей, культурного слоя. Каждая группа требовала особого языка изложения и состояний, из которых содержание материала по буддизму становилось для них доступно.

Нельзя сказать, что в этой книге безупречно воспроизведены все эти тексты, но опредмечивая здесь различные аспекты буддийской психологии, мы чувствуем возможность воспроизвести ткань мышления, поток сознания, который когда-то был рожден во время изложения теоретического материала и объяснения психотехник.

Именно это чувство дает веру в то, что книга состоялась и будет полезна не только тысячам учеников, которые посещали семинары, но и множеству других людей, которые интересуются изысканной культурой философии и психологического мышления буддизма.

Введение ко второму изданию

Книга о психологии буддизма, написанная три года назад, уже разошлась по библиотекам, и даже дацанам и сангхам (санскр. – «общество») разных школ буддизма. Она обсуждалась на конференциях и ритритах, посвященных буддизму.

В процессе трехлетнего обсуждения мы пришли к выводу, что у буддистов нет единого толкования Дхармы, а искренние споры по базовым основам учения Шакьямуни и в самой изысканной среде тхеравады, и среди европейских буддологов позволяют сделать важный вывод о том, что современный буддизм представляет собой более всего попытку толкования основных тем и идей, которые приписываются Шакьямуни.

Конечно, мы должны признать тот факт, что, к сожалению, изучить буддизм невозможно. Не хватит жизни и интеллектуальных усилий даже самых мощных и усердных людей, чтобы целиком освоить хотя бы частную школу буддизма. Несмотря на это, в тексте книги мы будем придерживаться принципа ясности и простоты изложения. Это не означает, что буддизм прост, и тем более не означает, что мы на самом деле сможем в простоте изложить сложные психологические и методологические проблемы.

Нам важно открыть двери.

Это философско-психологическое направление и вправду развивалось в течение двух с половиной тысяч лет, и в самые тяжелые годы его развитие происходило еще сильнее и глубже. И сейчас для нас простота изложения буддизма кажется проблемой неразрешимой. Более того, буддизм – это философия и психология истины бытия, а простой истины не бывает. Она проста для глупца, или для того, кого мы хотим одурачить. Мир сложен, и жизнь в мире сложна, и сложно их понимание и сложна истина.

Одно радует сердце – буддизм всегда был попыткой понять Будду. При этом нужно очень хорошо представлять, что мышление буддиста, воспитанного в традициях тех стран, где буддизм – традиционная религия, устроено совершенно не так, как мое или моих друзей, профессоров, студентов, аспирантов или докторантов. Европейское и исконно буддистское мышление по своей устремленности и содержанию целей и ценностям чрезвычайно разные.

Самая большая ценность мышления это истина.

Что касается буддистской модели мышления – истина уже сказана Буддой во всех подробностях. Она не просто изложена, но также сказано, каким образом ее достигнуть, каков путь к ней. Во временном отношении истина уже была, она реально существует уже много сотен и тысяч лет. Единственное, что может человек, – понять и соприкоснуться с сокровищами, а при большой удаче – овладеть тем сокровищем, которое уже давно обнаружено и показано миру Шакьямуни. Эпистемологическая модель буддизма заключается в систематическом воспроизведении уже понятой и раскрытой Буддой из клана шакьев полноценной, непреклонной, достоверной истины.

Хочешь понять – обращайся к тексту Будды самостоятельно.

Хочешь понять – спроси у учителя, который несет эти тексты.

Хочешь понять – спой этот текст вместе с сангхой на вечерней службе и соприкоснись с энергией группы, которая транслирует текст.

Но всегда – обратись к Будде, ибо он уже обладал и сейчас уже обладает, ибо истина не знает времени и у истины нет истории.

В европейском мышлении все диаметрально противоположно: то, что изложено, не обладает качеством истины – «слово сказанное есть ложь». Европеец захвачен идеей эволюции. Он верит в то, что истина может быть открыта на каком-то чудесном этапе развития человечества. Она еще не открыта. Вот должен кто-то прийти и сделать качественный эпистемологический рывок, раскрыть истину, добыть ее. Мы накапливаем и накапливаем знания, расширяем свои когнитивные ресурсы, но в итоге приходим только к эпистемологическому абсурду: «чем больше я знаю, тем больше я не знаю».

Истина всегда находится впереди и в будущем, но за далью – даль, все время открываются «новые горизонты», новые возможности ее раскрыть. В европейском мышлении пессимизм и скука по отношению к «сегодня» всегда соседствует с оптимистическим «завтра». Для европейца нет авторитетов: отношение к ним критично, а все почитание считается условным и принимается с легкой долей иронии и скепсиса. Любая теория ему кажется недостаточной, недостоверной, незавершенной.

В некотором смысле, у европейского мышления нет интеллектуальной и эмоциональной опоры. Именно по этой причине европейское мышление никому и ничему окончательно не доверяет. Европеец все время обеспокоен надежностью своей жизни и своего понимания; он вечный ребенок, вопрошающий «Почему?» и не находящий окончательного, правильного ответа, так как подозревает, что взрослые лгут. И это, на самом деле, печальный факт, с которым знаком любой «говорящий другому» из точки преподавателя или учителя. А ведь первый акт, который надо сделать для понимания буддизма, – это акт безупречного доверия Будде и знанию, которое он дал. Это акт веры в то, что был человек, который обладал истиной. По большому счету, это акт жертвоприношения своего Эго, которое скептично, которое чрезвычайно настороженного к любой позиции, которое никому не доверяет, которое в тайне считает: «Я обладаю истиной, но другой – нет». Но именно этот шаг позволяет нам ощутить те смыслы, которые содержаться в проповедях Будды Шакьямуни.

Мы излагаем буддизм для европейца, хорошо представляя его отношение к любому тексту и к любому авторитету. Буддист в этих текстах не нуждается: у него уже есть авторитетное изложение буддизма в соответствии с традицией, в которую он вошел, и гуру, которого он почитает. В конце концов, он опирается на триратну – Будду, дхарму и сангху.

С возрастом каждый понимает, что во многом книги читаются не для того, чтобы пережить истину. Радость, печаль, грусть, энтузиазм, восторг, желание сопереживания, возбуждение, сострадание – вот малая толика чувств, которые нам может дать книга. Но если вдруг для кого-то эти тексты будут основой инсайта или помощью в ясности понимания (хоть для одного из сотни или тысячи читателей) – наша удовлетворенность будет предельной.

Самое большее, что дает книга – понимание и ясность осознания важной проблемы жизни, раскрытие простора знания, которое сопровождается прекрасным чувством: «Вот оно как на самом деле!»

Предельная задача любого автора – сделать так, чтобы читатель задумался и начал мыслить проблему самостоятельно. Пробуждение самостийности осмысливания бытия в мире, на наш взгляд, не менее важно, чем духовное просветление. Может быть, даже более важно – ведь только самостоятельность осмысления и понимания реальности делает человека человеком и обеспечивает эволюцию цивилизации.

Эта книга планировалась для тех, кто хочет иметь ясное представление о мифологии, философии и психологии буддизма. Мы постараемся достигнуть этой цели с минимальными потерями смыслов, которые существовали и существуют в буддизме.

Прошло три года с тех пор, когда первое издание книги «Психология буддизма» увидело свет. С тех пор было проведено множество ритритов, посвященных психологии буддизма, в разных странах и с разным контингентом. Общение с людьми, которые читали предыдущее издание книги, дало ясное представление о том, что книга была слишком тяжелой для понимания даже для читателей с высокими способностями.

В этом издании книги мы постараемся не столько упростить текст, сколько приблизить предмет к европейскому способу мышления реальности.

Явно понятно, что изложить буддийскую психологию не возможно. Не столько потому что такого раздела не было в самой философии буддизма, сколько потому что не существуют истинных носителей такого мышления в буддизме среди самих буддистов.

Нам никто не может преподавать психологию буддизма, потому что такого рода предмет является способом интерпретации текстов и идей буддизма, но не буддизмом.

На многих своих лекциях мы излагали тексты относительно «Четвертого колеса Дхармы». Основной смысл этих текстов заключается в том, что в современном мире уже нет «истинного» или «не истинного» буддизма, что не имеет смысла дифференцировать школы по их близости к учению Будды Шакьямуни, и говорить о том, что де школа тхеравады истинно излагает учение, или это делает школа дзог чен, или чань буддизм… Что истинный буддизм и свое искреннее намерение Татхагата изложил в «Абхидхарме», но не «Виная-питаке» и т.д.

На наш взгляд, в последние 2000 лет, несмотря на существование канонического текста буддизма, буддийское сообщество всегда крутилось внутри «Четвертого колеса Дхармы» буддизма – различных интерпретаций и пониманий этих текстов и культурных привнесений в этот текст в соответствии с личностными и социальными, ценностными и идеологическим, моральными и мифологическими смыслами интерпретаторов.

Интеграция канонического буддизма имеет множество проблемных точек, которые необходимо обозначить и разрешить.

Буддизм по своей логике и культуре является восточным учением и его интеграция в европейское мышление трудна в силу того, что восточное и европейское мышления являются наиболее далекими по семантическому содержанию, объяснительным принципам, по способу мышления. Еще более затрудняется эта интеграция в современное европейское мышление временным барьером, так как изначальный буддизм отделяет от нас историческая эпоха длительностью более чем в 2,5 тысячелетия. А это само по себе означает и среду людей с иным способом мышления, иными ценностями, иной мотивацией и не знакомым нам укладом жизни.

Существует множество школ, отличающихся друг от друга пониманием и объяснением предмета, метода и содержания буддизма даже в тримурти дхармы, и все они, как и само буддийское учение, воплощаются и передаются в своем специфическом терминологическом аппарате, всегда требующем дополнительной психологической, научной рефлексии.

Буддизм как теория является внешним проявлением многих аспектов человеческого существования и потенциально может объяснить многие его сокровенные стороны. Он в канонических текстах вербализует картину мира. И в этих текстах человек занимает центральное место, объясняет, кодирует, хранит, распространяет их в социальную среду и передает из поколения в поколение в материальной форме.

При этом следует понимать, что теория буддизма отражает определенный способ восприятия и устройства мира, человека, социальных сообществ. Совокупность представлений и объяснений о психической реальности, заключенных в его терминологическом аппарате, образует некую единую систему взглядов или предписаний и навязывается в качестве обязательной всем носителям данной школы буддизма. В этом заключается его чрезвычайно важная образовательная, социализирующая, нравственная и культурно-воспроизводящая функция для сангхи начиная от упасаки и заканчивая тхэро, от простолюдина до пробужденного.

Одновременно смысловые компоненты, входящие в терминологический аппарат буддистской теории на уровне школы в форме непосредственных утверждений, могут оспариваться разными носителями этой теории (в основном продвинутыми монахами и «апостолами» сангхи). Вне сомнения, это различие в толковании является основой развития буддизма и его формой адаптации к новым условиям культуры и общественного развития. Но эти толкования часто находятся в противоречии с «каноном» теории, с общей системой представлений и объяснений, которая формирует содержание и принципы канонической теории буддизма. Это означает, что даже если и существует два буддиста с идентичной моделью, пониманием и объяснением буддизма (что крайне сомнительно), внутренняя, смысловая, концептуальная сторона этой модели будет различной. А это еще раз показывает, что даже если в концептуальном объяснении дхармы буддизма есть общие точки соприкосновения, они все равно носят индивидуальный, уникальный характер. Владея терминологическим аппаратом, буддист с помощью него концептуализирует, объясняет не только феноменологию психического, но и феномены социального характера, онтологию, само бытие человека и мира во всем многообразии.

Таким образом, во многих смыслах, не только у буддолога, исследователя этой традиции, но и буддиста, представителя сангхи, реально существует не первое, не второе, не третье колесо Знания, а их понимание-представление, которое мы можем обозначить как Четвертое Колесо Знания или Четвертое Колесо Дхармы.

Самое важное в этой ситуации – это не потерять в ходе интерпретации сам предмет рефлексии – буддийскую философию и психологию, даже если их в явном виде нет в каноническом буддизме, но в нем есть тексты, которые мы можем мыслить как философские или психологические по предметной отнесенности и феноменологии.

В буддизме множество школ и категориальных систем, которые в той или иной мере объясняют человека и его место в мире. При этом конфигурации идей, объяснений, заключенных в значении терминологического аппарата парадигмы буддизма, воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. И у всех школ, вне зависимости от того, насколько они приближены к каноническому буддизму (начиная от бурятского ламаизма, монгольской школы бон и заканчивая ланкийской тхеравадой) существует базовая иллюзия, что мир и человек устроены именно так, как его они мыслят.

Когда мы начинаем сопоставлять разные «социальные карты реальности сангхи» (школ и течений буддизма, объединенных общим обозначением – ламаизм, дзогчен и др.) и индивидуальные «карты психической реальности» ведущих гуру и ринпоче буддизма, то видим значительные расхождения между ними.

Это наблюдается как внутри школ буддизма, так и (тем более) в различных «колесах знания» буддизма (хинаяне, махаяне и ваджраяне).

Содержательная сторона понимания буддизма тем или иным образом связана не только с концептуальной системой, моделью объяснения человека, исследующего буддизм, но и множеством других переменных, не учитывать которые мы не имеем права – культура, экономика, дух времени и др. Понимание буддизма бхикку в Магадхе из сангхи Сарипутты и монгольского ламы, едущего в Toyota Land Cruiser к своей общине и по дороге смотрящего CNN это безусловно разные понимания.

В свою очередь, реализуясь в теоретических представлениях, объяснениях, концептуальная картина буддизма, преломляясь через личность исследователя или адепта, буддолога или бхикку, преодолевает в некоторой степени свою абстрактность и становится более понятной для самого человека и для его собеседников и потомков. В этом смысле все развитие буддизма, в том числе возникновение новых школ и направлений, продукт этой «понятности».

Таким образом, канон буддизма дополняется и эволюционирует через новые понимания и объяснительные модели людей и кланов, которые приходят в сангху.

В силу этого, может быть и несколько искаженно, буддизм аккумулирует не только опыт отдельного индивида, но и языковую, этническую, культурную традиции социальных групп, которые инициируются в буддийскую модель мира.

И когда мы осуществляем свое проникновение и понимание буддизма (и при этом не важно, кто мы – то ли это 5-летний мальчик из Непала, то ли это европейский профессор), мы всегда имеем дело с новым пониманием и новым способом рефлексии самого психотехнического и концептуального пространства буддизма.

На уровне современного анализа даже текстов Тхеравады, мы всегда имеем дела с предметом, семантическим пространством, который вмещает в себя пространство буддизм+личность неофита Шакьямуни. И в эту личность (следует обязательно это признать) включена в той или иной полноте вся современная культура XXI века с ее новейшими технологиями, экономикой, интернетом и скоростью жизни, политикой и глобальными кризисами.

Если мы будем опредмечивать Типитаку как канон, включающий все три колеса Знания, то любое понимание и объяснение этого является не зеркальным отражение Дхармы, а некоторой ее интерпретацией, осуществляемой отдельным исследователем и всегда в полном смысле «Четвертым Колесом Знания».

И если мы даже читаем книгу Его Святейшества Далай Ламы XIV «Буддийская практика. Путь к жизни, полной смысла», то мы должны хорошо представлять, что это его интерпретация буддизма, а по признанию некоторых буддологов, не самая удачная, а по признанию других представителей буддизма, не имеет отношения к Дхарме, а по признанию третьих – является селективной профанической интерпретацией некоторых текстов буддизма…

Если бы Александр Пятигорский прочитал некоторые энциклопедии буддизма, которые сейчас почти всегда выпускаются красочными и изобилующими картинками, может быть, у него возникли бы вопросы, почему он так сложно мыслил буддизм, если возможна его демонстрация в такой простоте.

Одновременно следует помнить, что при изучении теории буддизма познать категориальный строй – это не означает познать все компоненты реальности теории. Хотя и познать категориальный строй – задача почти немыслимая, так как он изложен в чрезвычайно сложной и тонкой системе смыслов на пали и санскрите. Также не стоит забывать, что за теорией стоят ощущения, эмоции, образы и символы, культурный и языковой опыт как среда, из которой родилась и формировалась теория – и все это не только проанализировать, но даже иногда представить мы не можем.

Любой буддийский текст включает множество смыслов, которые как бы остаются «за кадром». Но мы можем проследить канву этих смыслов из различных обстоятельств:

· основные мировоззренческие концепты создателя или интерпретатора теории;

· условия, в которых рос создатель (или интерпретатор), учился, жил, работал;

· традиции и обычаи, которые соблюдал;

· стратегии его жизни, идеалы, которым подражал и за которыми тянулся;

· доминирующие влияния референтного окружения;

· базовые мифы, наполняющие и обслуживающие экзистенциальные смыслы бытия в мире;

· архетипические идентификации, избранных для себя протосценариев поведения.

И читая текст Ананды или Сарипутты, Ашвагхоши или Нагарджуны, мы всегда должны представлять многомерность и полисемантичность их содержания.

И каждый раз, когда мы мыслим идеи и ценности, истины и путь буддизма, мы должны хорошо понимать, что мы все время создаем «Четвертое Колесо Знания», которое при всей нашей мотивации предельно четко ретранслировать идеологию и смысловые пространства буддизма, является чем-то иным, чем само понимание и мышление, чувствование и переживание великого Татхагаты или его учеников, которые формировали тексты Типитаки.

Конечно, с точки зрения идеального продвинутого буддиста, наши размышления могут показаться бледной имитацией оригинала. Но текст наш не ориентирован на такого читателя, более того, наша работа никоим образом не может претендовать на точное отражение взглядов Будды Шакьямуни в сокровенной полноте и тем более на то, чтобы совпадать с хоть одной из существующих сегодня традиций буддизма.

Как свидетельствуют исторические источники, первоначальное изложение учения Буддой Шакьямуни давалось на многих уровнях, число которых соответствовало числу слушателей.

В силу того, что мастерством Будды мы вне сомнения не обладаем, то мы ориентированы на людей с европейским мышлением, интересующихся учением буддизма в том разрезе, который мы можем соотнести с современной психологией. И в этом отношении нам хочется сделать текст доступным и понятным.

Для автора этой книги буддизм – это философское и психологическое учение, разработанное с целью освоения скрытых внутренних ресурсов человека и максимального их использования, и он предоставляет нам великолепную возможность преодолеть нашу ограниченность, зависимость от наших страхов, связанных с культурной социальной средой и трансформировать свою жизнь в значимое интегрированное целое. Интегрировать себя во времени, в пространстве, соединить в единое целое волю, чувства, сознание, личность, достигнуть максимальной самореализации, раскрыть свою потенциальность, приняв полную ответственность за мир и действия в самобытии. Целостность и полнота, легкость и красота жизни это то, чего мы все так жаждем.

И буддизм, на наш взгляд, это учение, которое может раскрыть в человеке эту возможность.

Глава 1

Личность Пробужденного

Имени я не имею,

Радости я не желаю,

Голос глаголющий я.

Что возвещаю я, – правду,

Что я ищу – лишь свободы,

Освобожденья от пытки

Всех и всего, что живет.

Ашвагхоша «Жизнь Будды»

Если бы мы смогли написать биографию Будды «как это было» и живо рассказать о личности Шакьямуни, то перед нами раскрылся бы человек, который был для многих образцом самореализации и честности перед своей миссией.

Недостаточно быть буддистом или буддологом, чтобы написать достоверную биографию отца-основателя этого кардинально нового арийского мировоззрения.

Недостаточно быть историком или писателем, даже поэтом или высококлассным психологом, чтобы создать соответствующее правде жизни описание этой масштабной личности.

Я осмеливаюсь браться за описание личности Будды в силу двух простых причин.

Во-первых, ничью биографию я не знаю настолько подробно: ни биографию своего отца, ни биографию своей матери, ни других родственников – братьев и сестер. Ни биографию Владимира Ленина, хотя она была предметом исследования моего пионерского детства, комсомольской юности и коммунистической взрослости. Ни биографию обожаемого с юности Фридриха Ницше. И даже биографию своего научного руководителя, друга и Учителя профессора Новикова Виктора Васильевича я не знаю насколько хорошо, хотя и описал ее достаточно подробно в книге, посвященной его жизни и деятельности.

Во-вторых, личность Будды для меня является идеальной. На мой взгляд, это пример наиболее полной человеческой реализации, пикового проявления человеческих возможностей и способностей. Дело не в моей идеализации или идеализации сотен тысяч людей, которые изучали личность Будды. На мой предвзятый взгляд – личность его действительно была такова.

Исследуя любую историческую личность, мы сталкиваемся с проблемой ее идеализации и идолизации. Все время мы сталкиваемся с тем, что сама личность не «дотягивает» до эталона и приходится «добавлять розовые краски» или, что еще чаще случается, дело заканчивается сокрушением идола. Подробное исследование биографии, и жизни, и страстей человеческих идола приводит к тому, что все сакральные и прекрасные краски на его челе затухают и блекнут. К идолу не надо подходить близко, дабы идеальное не стало чудовищным, а сакральное сделалось не только профаническим, но и омерзительным – такой урок получали многие исследователи великих людей.

С Буддой все по-другому: чем ближе – тем прекраснее, чем подробнее – тем чудеснее, чем глубже исследование – тем больше восторга от красоты человека – не Бога, не героя, не архетипа мудреца, но человека предельной реализации.

Несмотря на свое восхищение, в данной книге мы постараемся описать личность Будды предельно взвешенно и достоверно.

Большинство современных ученых, занимающихся историей буддизма, этой философско-психологической доктрины и религии, основываясь на сохранившихся до наших дней письменных источниках, считают основателя буддизма реальной исторической личностью.

В текстах канонического буддизма, фольклоре (гимнах и преданиях), художественных произведениях и научных исследованиях основателя буддизма называют по-разному. Он по рождению принц, названный Сиддхартхой (Сидартой) из рода Гаутама, клана шакьев (Шакьямуни – «человек из клана шакьев»). Одновременно он Будда, Татхагата, Джина, Бхагаван и др. Все они отражают черты и свойства личности основателя буддизма. Некоторые определяют его как реального, мирского человека с выдающимися личностными качествами и способностями. Другие опираются на привнесенные описания и качества совершенного богоподобного существа в религиозно-мифологических текстах. Они необходимо заменили реальную личность сначала совершенномудрым Гуру и, в конце концов, имеющим только трансцендентное измерение Богом.

В настоящее время, известны пять текстов, описывающих биографию Будды: «Махавасту», написанная во II в. до н.э.; «Лалитавистара», предположительно формировавшаяся во II – III вв. н.э.; «Буддхачарита», изложенная одним из буддийских философов, поэтом Ашвагхошей (I – II вв. н.э.); «Ниданакатха» (примерно I в. н.э.); «Абхинишкраманасутра» под авторством буддийского философа Дхармагупты.

Несмотря на реальность исторической личности, существуют разногласия в определении времени жизни Гаутамы. Даты имеют временной размах почти в 600 лет: от IX до III в. до н. э.

Согласно официальному буддийскому летосчислению, Гаутама родился в 623 г. и умер в 544 г. до н. э.

Большинство исследователей-историков считают датой его рождения 564 г., а смерти – 483 г. до н. э., иногда округляя их до 560 и 480.

Автор недавно был на месте рождения принца Сиддхартхи и в одном из древних храмов в Непале своими глазами видел даты 483 и 564.

Изучая биографию Будды, мы должны представлять, что она (биография) существует на трех языках, организованных в три канонических учения буддизма.

Это, во-первых, язык мифа и сказки, поучительных историй и притч, где Будда выступает в качестве высшей добродетели, проявляет свое божественное происхождение и обладает сверхвозможностями, как Бог на Земле. Это язык образов и символов, которыми насыщены тексты Малой Колесницы – Хинаяны и некоторые сутры Махаяны. Основная масса людей всегда испытывала потребность в этом языке. Сегодня, как и два с половиной тысячелетия назад, огромное количество людей стран Востока и Запада, где популярен буддизм, в большей степени мыслит на языке образов и эмоций; им присущ мифологический способ мышления и выраженная потребность скорее молиться Богам, чем следовать по стопам человека, уже открывшего истину. В сутрах Большой колесницы существует та же тенденция.

Во-вторых, язык историй из жизни Будды и диалогов с учениками, которые проявляют личность Будды как гуру, Учителя и образца для подражания для миллионов монахов. Это предписания и истории, имеющие нравственное содержание, и заповеди для тех, кто встал на путь пробуждения – садхану.

И, в-третьих, существует язык философии и психологии буддизма, где Будда является ученым человеком, ищущим истину. Здесь наиболее полно раскрывается личность Будды, т.к. она состоит из откровений человека своим близким друзьям. Это язык тантраяны, мантраяны, ваджраяны. Это язык алмазной колесницы.

На этих трех языках Будда имеет три персонификации для человека, изучающего буддизм:

– Бог

– Великий Учитель,

– человек, ищущий истину.

Давайте раскроем все эти три биографии, тем более, все они являются живыми и убедительными для разных людей одновременно.

История Бога-Будды

Принц Сиддхартха родился в культурной среде, где доминировали идеи шиваизма, джайнизма и брахманизма. Основным содержанием духовной культуры был брахманизм. Посредником между обычными людьми и Богами в нем выступала привилегированная каста браминов, не только контролировавшая отправление религиозных обрядов, но и владевшая накопленными знаниями во многих направлениях культуры (философии, мифологии, астрологии и др.). Носителями этой традиции, священными текстами которой считались Веды, были в основном арии (арьи, арийцы), светлокожая раса, вторгшаяся в Индию за тысячу лет до нашей эры.

Через несколько столетий после смерти реального Будды его биография превратилась в глобальную мифологему, состоящую из легенд, преданий, сказок, притч, мистических и религиозных мифов, которые всегда из вполне приличного человека делают сначала полубога с присущими ему сверхъестественными способностями, а затем и трансцендентного Бога. Эта трансформация – плод интеграции индусской традиции и жизнеописания Будды. Точнее, плод проекции индусской традиции на личность Будды.

С точки зрения этой интеграции, мифологическая биография Будды выглядит как манифестация сил онтологического и трансцендентного порядка.

В течение многих кальп (1 кальпа – период времени, равный 24 000 «божественных» лет или 8 640 000 000 лет человеческих) Будда перерождался на земле в виде разных живых существ – 83 раза святым, 58 раз царем, 24 раза монахом, 18 раз обезьяной, 13 раз купцом, 12 раз курицей, 8 раз гусем, 6 раз слоном, а также рыбой, крысой, плотником, кузнецом, лягушкой, свиньей, зайцем и т.д. Всего таких перерождений было 550.

Существует текст, приписываемый самому Будде, где этих рождений еще больше («Итивуттака», 22): «Не бойтесь добрых дел!» – так говорил Возвышенный, так говорил арахант, так сам я слышал. «Не бойтесь добрых дел, бхикку! Они суть лишь другое название для счастья, для желаемого, для любимого, для услаждающего», – таково это слово «добрые дела».

Я сам, бхикку, могу засвидетельствовать, что в течение долгих дней пожинал плоды добрых дел, получив желаемое, любимое, дорогое, услаждающее. В течение семи лет я практиковал добрые мысли и (в результате) не возвращался в этот мир в течение семи кальп расширения и свертывания мира, самватта виватта (т.е. инволюции и эволюции); когда кальпа раскрылась, о бхикку, я стал одним из Великолепных Дэвов; когда же она свернулась, о бхикку, я был рожден повторно в Высочайшей обители, брахмавимана. Там я был Брахмой, великим Брахмой, побеждающим, непобедимым, всевидящим повелителем.

Тридцать и шесть раз, о бхикку, я был Саккой, Владыкой Дэвов; бесчисленные сотни раз был я раджой, правителем мира, справедливым монархом, победоносным повелителем четырех сторон света; и управляемая мною область наслаждалась благословенной безопасностью: ибо я обладал семью сокровищами. Таким правителем был я, не говоря уже о всего лишь управлении провинцией.

И когда, бхикку, пришла мне на ум эта мысль: «Хотелось бы знать, каких дел плоды являют собой эти счастливые обстоятельства? Плод какого дела проявляется в том, что ныне я процветаю и обладаю столь могучей магической силой?»

Тогда, бхикку, пришла ко мне такая мысль: «Это – плод трех дел; он созрел и проявился в этом моем нынешнем процветании и обладании столь могучей магической силой; это – следствие дел милосердия, самообуздания и самоконтроля – дана, шила и бхавана».

Такова была суть слов Возвышенного. В них еще сказано:

«Кто так пожелает приобрести заслугу,

Приносящую долговременное блаженство,

Пусть раздает милостыню, будет спокойным

И взращивает благожелательность.

Благодаря практике этих трех качеств,

Приносящих блаженство,

Этот мудрый человек, свободный от печали,

Рождается в мире блаженства».

В соответствии с мифологическими представлениями, Будда Шакьямуни является возрождением многих предыдущих Будд. Эволюционировав в течение миллионов лет борьбы с силами зла, он воплотил в себе черты бесчисленных индивидуальностей.

Согласно этому учению, будды появлялись с незапамятных времен. Одни версии утверждают, что до Будды Шакьямуни на Земле жили шесть Будд. Поэтому в некоторых священных местах буддизма, например в Санчи и Бхархуте (Центральная Индия), были воздвигнуты семь ступ в честь семи Будд и посажены семь «священных» деревьев – баньянов. В других версиях сообщается о существовании 24 поколений Будд. Они гласят, что Будда – один из Будд, являвшихся в разное время на землю. После смерти каждого Будды его религия процветала в продолжение некоторого времени, а затем забывалась до прихода нового Будды, который снова начинал проповедовать ту же истину. Рассказ о двадцати четырех Буддах, предшествовавших Гаутаме, находится в Ятаке. В третьих источниках сообщается о тысяче поколений Будд. Существует мифологическая версия, согласно которой Будда Шакьямуни является земным воплощением Верховного Божества индуистского пантеона – Кришны. По позднейшему учению брахманов, Будда – это одно из воплощений Вишну (девятое).

Таким образом, Будда является не столько человеком во плоти, сколько проявлением внемирового начала.

Его проявление в различных формах (для человека обычного и всех других живых организмов невозможных) опирается на представление об изначальной «буддовости» его сущности.

Его воплощение в формы живого во многих различных сферах и временах возможно потому, что «он» (Оно, То, Тот) имеет в своем распоряжении три чудесных тела:

1) Нирманакая – тело, в котором он появляется в обычном мире (хотя это и не «реальное» тело, а магическое творение для целей сострадания);

2) Самбхогакая – в этом теле он является в небесных мирах, чтобы давать наставления бодхисаттвам и архатам (бодхисаттва – букв. «существо, стремящееся к просветлению»). В буддийской традиции бодхисаттва – человек или какое-либо другое существо, принявшее решение стать Буддой. Побуждением к такому решению считают стремление выйти из бесконечности перерождений и спасти все живые существа от страданий;

3) Дхармакая (санскр. «сущностное тело», «тело дхармы») – высшее из трех тел Будды, является абсолютным проявлением духовной сущности, постижимой только посредством высшего просветления. Дхармакая в буддийской космологии соответствует сфере без форм и непостижима с помощью чувств или ума.

Учение большой колесницы породило пышный пантеон небесных и космических будд и бодхисаттв, таких как Амитабха, Будда безграничного Света, обитающий в своем Западном Раю Сукхавати; Манджушри, Бодхисаттва Мудрости, чей алмазный меч отсекает ложные мнения и заблуждения, и пр.

Поскольку мир погрузился во мрак неведения, то необусловленный кармой Бог решил, что пора ему родиться в облике человека, достичь при жизни просветления, стать Буддой, начать проповедовать свое учение, указать человечеству путь к спасению.

И основным мотивом воплощения было Великое Сострадание (Махакаруна), которым наполнилось это божественное существо, увидев, в каком мраке неведения (авидья) и страдании (дукха) живут люди на земле.

Этот Будда из высших лок сам выбрал, где и от кого ему родиться. Он воплотился в человеческое тело в Северной Индии, в долине удивительной красоты Лумбини, в манговой роще у озера, где пышно цвели лотосы.

Он принял человеческое тело в арийском племени шакьев, от царя Шуддходаны (Судходаны) и царицы Майя (Махамайи, Майядеви). Царице приснился вещий сон, будто белый слон входит в ее лоно. По более одухотворенной версии – белый слон вошел через правое плечо и поместился в середине грудной клетки, в том месте, где расположено духовное сердце человека (анахата-чакра).

В соответствии с одним пророческим мифом, толкователи снов предсказали рождение великого сына с 32 необыкновенными телесными признаками (в их число входят золотистая кожа, ровные зубы, округленные руки и ноги, широкие пятки, длинные пальцы рук, длинные мочки ушей и т. д.),80 малыми отметинами, в том числе родинками, наделенными магическими свойствами.Согласно пророчеству, обладатель этих признаков и отметин мог стать либо Великим Правителем, либо Великим Учителем.

В соответствии с другим мифом, к месту в манговой роще, где родился младенец, подошел святой старец, и, осмотрев его и увидев все телесные признаки Великого Учителя, упал перед ним ниц и предсказал ему, что он сделается Буддой и поведет род человеческий к спасению.

В соответствии с третьим мифом, перед тем, как Майя родила ребенка, с Гималаев к царю клана шакьев Шуддходане спустился святой старец. Он предсказал Шуддходане, что у него родится сын, который станет либо «Императором Веселенной», великим правителем всех времен, либо Буддой, Великим учителем, если увидит болезнь, старость и смерть.

Родившись, он тот час же прошел три шага и громовым голосом подал весть о своем величии. В соответствии с некоторыми мифами, сделав три шага, он прочитал свою первую проповедь.

В знак этого события в Лумбини, в храме Майядеви, мы можем увидеть отпечаток ступни младенца – будущего просветленного. Он хранится как тиснение в камне, похожем на огромную ступню. Охранник храма, увидев мое нескрываемое любопытство, сказал, что это не просто камень. Это отпечаток ноги его шестиметрового энергетического тела, который начал светиться сразу, как только он ступил на землю. Тут я вспомнил, что благодаря непрерывной цепи перерождений тело Будды из клана шакьев приобрело необычные свойства, скрытые под внешней оболочкой человеческого существа.

Согласно поверьям, это «духовное тело» могли видеть только истинно верующие. «Великолепное тело» (тело энергии или пранамайякоша в индуизме веданты) Будды было около шести метров высотой, золотистого цвета, от него исходили лучи, освещая огромные пространства. Такое представление о «духовном теле» Будды является отражением древнеиндийских представлений о том, что тела великих людей излучают свет, а при медитации созерцающих интенсивность свечения увеличивается.

Как бы там ни было, он родился.

Назвали его Сиддхартхой, что в переводе с пали (языка, на котором разговаривал клан шакьев и на котором затем разговаривал Будда), переводится как «достигший цели».

Пятимесячным ребенком, он, лежа под деревом, так глубоко задумался, что впал в забытье. Пять мудрецов, проходивших мимо, были настолько поражены увиденным, что поклонились ему и спели ему гимн, предвещавший, что младенец этот будет проповедником учения, которое, как волна зальет всякое пламя и горе жизни, и как огонь очистит весь мир.

Существует не менее красивый миф о том, как он обучился медитации. Взрослые оставили его под деревом во время Фестиваля Пахоты, который шакья праздновали каждую весну, он прикрыл глаза и совершенно естественно вошел в обращенное вовнутрь состояние медитации.

Есть еще поразительное предание о детстве Сиддхартхи. Будучи пятилетним ребенком, он сидел под деревом и смотрел, как крестьянин пашет землю. На пашню прилетали птицы и склевывали земляных червей. Наблюдая эту обыденную для тех мест картину (он родился и вырос в районе Северной Индии, где жили за счет возделывания риса), Сиддхартха открыл важный закон существования на земле – закон взаимосвязи между действиями (карма) и их результатами (випака). Он пришел к идее детерминированности. Все в мире взаимосвязано. Ни одно действие, как праведное, так и злобное, не проходит бесследно и оплачивается результатом.

Сын Шуддходаны подрастал, и царь все чаще вспоминал о предостережении святого старца. Вне сомнения, ему было важно передать престол принцу: власть в его руках должна была расцвести новыми гранями совершенства и мудрости. Чтобы Сиддхартха не встречался с болезнью, старостью и смертью, Шуддходана построил для него дворец (или несколько дворцов), где он жил и воспитывался в идеальных условиях среди мудрецов, воинов, красоты, учености, музыки и танцев.

Девятнадцатилетним юношей он женился на своей двоюродной сестре Язодгаре и предался всей роскоши и неге восточной жизни. По южно-буддийскому преданию, его родственники открыто обратились с жалобой к его отцу, говоря, что сын его живет только в свое удовольствие, ровно ничему не учится, и они боятся, что он не сумеет управлять государством. Принц Сиддхартха, узнав об этом, просил назначить день для испытания и поразил всех своими познаниями. Это единственное предание об его юности.

В соответствии с мифологией, к 29 годам он был не только совершенным витязем, но и брахманом, знающим Веды, сложные жреческие ритуалы, современную философию и астрологию.

Язодгара была беременна, и Шуддходана уже подумывал о том, чтобы передать царствование наследному принцу и удалиться на покой воспитывать внука.

Но именно в 29 лет принцу пришлось задуматься о своем предназначении.

Хотя Шуддходана готовил сына к реализации в качестве царя царей, но не в его власти было изменить то, что выбрал Будда из высшей локи. Предначертание должно было быть исполнено.

Согласно мифу, Боги послали к принцу Чанну в качестве возничего. Он был не кем иным, как воплощением Арджуны, мифического героя.

И вот 4 встречи, выступившие как 4 знамения, меняют жизнь принца Сиддхартхи. Встречи с болезнью, старостью и смертью открывают ему неустойчивость мира сансары, т.е. мира, в котором живет человек. Встреча с монахом подсказывает ему путь, каким он должен пойти.

Когда принц решил стать отшельником и вышел из своего дворца, Мара, великий искуситель, появился в небесах и остановил Гаутаму, обещая ему владычество над всеми четырьмя материками через семь дней, если только он не пойдет далее и откажется от своего намерения. Слова эти не подействовали на Гаутаму, но искуситель утешился надеждой, что возьмет верх, когда грешная мысль западет в душу Гаутамы. «И с этой минуты» – говорится в Бирманской летописи, – «он как тень следовал за Гаутамой, стараясь постоянно ставить ему препятствия к осуществлению его мысли о том, чтобы стать Буддой».

Однако открытие истины пришло после долгих поисков. Сиддхартха пробует стать аскетом, но потом отвергает этот путь. Он садится под дерево Бо и погружается в состояние созерцания, решив не вставать с места, пока не постигнет истину, и, несмотря на искушения демона Мары, в первый же день достигает пробуждения – нирваны.

Согласно мифу, пробуждение Гаутамы и становление его Буддой было событием не просто личного или общечеловеческого значения, но и космического масштаба. Некоторые из более мифически обогащенных свидетельств описывают, как обитатели всех шести лок – Боги, Асуры и Апсары, Демоны, бодхисатвы, животные, преты и нараки – все обитатели небес и адов, наблюдавшие это впечатляющее событие, происходящее в центре мировой сцены, взорвались неистовыми рукоплесканиями. Ибо вновь была открыта Дхарма, путь к освобождению, утраченный целые эпохи тому назад. Гигантская темная эпоха пришла к концу. В мир вновь вошли свет и надежда. Будда из клана шакьев открыл дхарму и принял решение возвестить о ней миру.

После пробуждения Будда 49 дней просидел под деревом Бо и сам Брахма являлся к нему для беседы и наставлений.

В мифологических текстах, повествующих о жизни и деяниях Будды, постоянно упоминаются Боги, божества, демоны и духи, которые приходят к нему, сопровождают его и беседуют с ним.

Сам Будда поднимался в мир небожителей и читал там свои проповеди, а Боги, в свою очередь, неоднократно посещали его во время его медитаций на земле.

В ваджраяне существует представление о пяти Буддах (панча-татхагата (санскр.), в число которых входит белый Вайрочана, красный Амитабха, желтый Ратнасамбхава, синий Акшобхья и зеленый Амогхасиддхи. Эти пять будд, зачастую именовавшиеся в буддийской алмазной колеснице термином «дхьяни-будды», являются верховными в иерархии пантеона.

Каждый из них является владыкой одного из кланов будд и несет определенную важную функцию: Вайрочана – семьи татхагаты, трансформирующей неведение; Амитабха – семьи лотоса, трансформирующей сладострастие; Ратнасамбхава – семьи драгоценности, трансформирующей ревность; Акшобхья – семьи ваджры, трансформирующей гнев; Амогхасиддхи – семьи кармы, трансформирующей зависть.

Тысячи божественных будд ваджраяны могут рассматриваться как эманации «пяти татхагат». Располагаясь в соответствии со сторонами света (Вайрочана – центр, Амитабха – запад, Ратнасамбхава – юг, Акшобхья – восток, Амогхасиддхи – север), пять татхагат составляют центральный символ всех мандал ваджраяны.

На земле всегда жили и живут люди, которые могли и могут молиться только Богам со сверхвозможностями, сверхспособностями и сверхсилой. Они и сделали Будду Богом.

Мы можем обнаружить множество философских, культурологических, социальных, гносеологических и психологических моделей этого феномена, но Будда как Божество создан людьми, которые сами ощущали настоятельную потребность в нем как Боге. И были во все времена пастыри буддизма, которые понимали и понимают религиозные потребности сангхи и все еще строят храмы и возводят огромные статуи Будды.

Конечно, мы можем в соответствии с психологической и культурологической традицией создание Бога-Будды отнести к одной из форм мифологического сознания, которое обладает интенцией к формированию элементарных абстракций, превращению в самостоятельные фантастические представления, не только полностью оторванные от своей объективной основы, но и обладающие способностью влиять на человеческую деятельность. В этом смысле мы можем предположить, что представление о божественном происхождении и трансцендентной сущности принца Сиддхартхи возникло в среде, где господствовала шаманоязыческая, ведическая или тенгрианская система верований, и что вне мифологического контекста эти люди и не могли просто ни понять Будду, ни использовать в своей обыденной жизни его учение. Образ Будды как Бога является не столько оторванным от своей материальной основы представлением об идеальном человеке, а сколько проекцией на эту идеальную матрицу человека всех возможных (невозможных) чудесных качеств, способностей и возможностей.

Вне сомнения, буддизм является философией и психологией, умозрением о предельной индивидуальности, автономности, самостоятельности, независимости и свободе человека. Но люди в течение уже более чем 2,5 тысячелетий создают из Будды Шакьямуни Бога Богов.

Человеческое Эго, ограниченное во времени, в пространстве и осознании все время взаимодействует с бесконечным, вечным и бессознательным как с бездонной пропастью, которая притягивает и пугает одновременно, и которой человек приписывает качество и смысл божественного и трансцендентного. При этом человеку не хватает понимания того, что эта пропасть является его творением и пугающее бесконечное и вечное является его собственной бессознательной сущностью.

У человека во все времена неизбежно возникала неосознанная потребность в том, чтобы вытеснить эту бессознательную сущность, эту пугающую пустотность, опредметить ее, отделить от себя и часто не просто противопоставить себе, но поставить неизмеримо выше себя. Вне сомнения, приписывая Дао и Дхармакайи качество шуньяты, пустотности, Ничто, древние философы и духовные лидеры были правы. И в силу того что пустотность не понять, ни осознать, и даже внятно мыслить невозможно, то обозначение является спасительным ходом, в процессе которого Великое Ничто становится тем, что человек каким то образом представляет. Ибо обозначение чего-то является изысканным интеллектуальным ходом овладения феноменом, включая его «как бы» в событийный горизонт существования и осознания. В человеческом сознании множество таких ходов, которые создают иллюзию понимания и понятности. Что объясняют словосочетания типа «Она же женщина» или «Он же еврей» (русский, чукча, татарин… или питерский)? Так-то ровным счетом ничего не объясняют, но это определение дает нам иллюзию того, что мы каким-то образом объясняем явление.

Это опасная иллюзия, потому как слово не означает, что ты овладеваешь сущностью понятия, энергией явления. Истинное переживание находится за пределами обозначения и в этом глубокая эпистемологическая трудность. К сожалению, от заучивания сочетаний слов не приходит понимание. Истины буддизма, как и личность самого Будды, надо распаковывать очень долго и укореняться в них очень глубоко. За, казалось бы, простыми понятиями стоит огромное количество текстов, и для понимания их смыслов нужны дополнительные «костыли» рефлексии. Чтобы распаковать эти чрезвычайно емкие смыслы, надо иметь мощное, глубокое понимание и необычайно сильное сознание.

Именно само обозначение и тем более концептуализации типа «Бог это…», «Шуньята это…», «Дхармакайя это…» является способом рационализации своего страха перед «Великим и Ужасным (Прекрасным, Совершенным…)», ибо еще древнеримский поэт Публий Стаций сказал: «Страх создал богов». А страх, как известно любому философу и психологу и даже обывателю, носит достаточно универсальный характер и всегда современен.

Идея высшего, трансцендентного создается человеком как способ превозмочь себя, свою слабость, смертность, тварность, временность, пространственную и интеллектуальную ограниченность. Именно поэтому мифология наделяет Будду множеством паранормальных свойств и способностей.

Помимо обычного зрения Будда обладал глазом мудрости, расположенном во лбу, и способностью всевидения. Согласно традиции, всевидение Будды обеспечивалось глазом, видящим прошлое, настоящее и будущее; глазом, видящим восьмеричный (или срединный) путь; глазом, видящим намерения и поступки всех существ Вселенной; глазом, видящим все, что совершается в бесчисленных вселенных.

Как явствует из мифологических текстов, которые делают Будду Богом, он ощущал, чувствовал, видел, слышал все, что делается на земле и в других мирах. Будда обладал другими волшебными качествами: мог спускаться под землю, подниматься на небо, летать по воздуху, вызывать огненные мистерии, принимать любой облик…

И вне сомнения, те же люди проецировали на него (Будду) качества, которыми хотели обладать на пределе своих человеческих возможностей.

В мифологических текстах Будда награждается множеством эпитетов: повелитель Вселенной, Бог Богов, царь царей, вседержитель, исцелитель и т.д. Его называют татхагата (тот, кто так приходит и уходит), архат (уничтоживший привязанность к сансарическому бытию), сугата (добро созидающий), будда (пробужденное существо), джина (победитель), бхагават (торжествующий), маха шраман (великий отшельник), синханадин (львиноголосый), всего более 30 эпитетов, превозносящих величие Будды.

И, конечно, важными являются и социально-психологические корни возникновения буддизма в некотором смысле как боготворчества, то есть религии. Чувство «мы» как «другие, отличные от остальных», и «они» как «иные и враждебные, не понимающие», лежит в основе любого группового чувства и тем более нового духовного движения, каковым был буддизм в течение первых столетий своего развития. В этом аспекте буддизм был кардинально чужим и чуждым доминирующей религии (брахманизму, вишнуизму, шиваизму, многим другим ветвям индуизма веданты) и тем более кастовому социальному строю древней Индии.

«Они» реально были более сильными, более могущественными, чем буддисты, чем их маленькая сангха во главе Шакьямуни.

«Они» всегда вызывают тревогу и страх и, в конце концов, Будда должен был стать Богом Богов за пределами самого закона Кармы, чтобы интегрировать чувство опасности. С этой позиции для буддиста «они» – это наиболее простое объяснение всех непонятных неприятностей, которые возникали в их сангхе и с ними. Из понятия «они» с его характерной эмоциональной окраской легко возникает и Мара, и его манифестация в лице Дэвадатты и, как противоположность им, Великий Спаситель Татхагата.

Сангха, пока был жив Шакьямуни, наверное, не очень сильно нуждалась в интеграции на основе веры в Будду как в Бога. Достаточно было красоты, силы и убеждающей энергии Шакьямуни. Но чем дальше во времени и пространстве отдалялась личность Пробужденного, тем более настоятельно необходимой была для сангхи в социально-психологическом контексте интегрирующая функция веры в Будду как в Бога Богов, того, который за пределами и выше Шивы, Брахмы, Кали и Индры.

Мы думаем, что Тхеро (первые апостолы буддизма Ананда, Сарипутта, Махакашьяпа, Упали, Маудгальяяна и др.) не нуждались в самой категории Божества в буддизме. Для них был важен Гуру Будда. Но что касается множества буддистов второго и третьего поколения, которые вышли из недр веры Богов индуистического пантеона – вероятно, они и создали Бога Богов Будду как если не более мощную замену своим Богам, то уж, в крайнем случае, эквивалентную.

Психологической основой сплочения сангхи является «мы-сознание», стимулирующее ощущение единства, взаимосвязи людей, принадлежащих к буддистской вере. На всех этапах развития буддизма «мы-сознание» сангхи являлось мощной интегрирующей энергией людей, происходивших из разных каст, этнических и культурных общностей древней Индии, а во времена царя Ашоки – единства в рамках государственного объединения.

Можно еще долго обсуждать проблему того, как же родился в массовом сознании Будда Бог Богов. Но для нас более важно, что человек во плоти и в сомнениях, измученный поиском истины, сел под дерево бодхи и стал Буддой. Затем он открыл «путь будды» для других, создал монашескую общину, проповедовал свое учение и в возрасте 80 лет умер и погрузился в паринирвану.

Биография совершенного Учителя

Биография Будды Шакьямуни как учителя была важна для веры и почитания особого слоя людей, которые являлись представителями сангхи. Они были преданными учениками Будды. Бхигшу (так называли буддийских монахов) были сосредоточены главным образом в монастырях и озабочены героической борьбой за нирвану одними только личными усилиями. Им нужен был путь и эталон.

Центром тримурти веры (Будда, дхарма, сангха) была личность Гаутамы, монаха и проповедника, Будды, обладающего дхармой, учением, законом и путем просветления.

Вне сомнения, происхождение Будды имело большое значение в развитии его учения. Он был царских кровей и представлял касту жрецов и правителей. Не менее важно было то, что он был арийцем, представителем племени, которое завоевало Индию, и которому принадлежала военная, социальная и духовная власть. Арии из клана шакьев по духу были воинами, по образованию брахманами, по статусу королями.

В те времена, в Капилавасту, в нескольких днях пути к северу от Бенареса (Варанаси), над племенем сакиев (шакьев) царствовал Шуддходана (Судгодана), будущий отец принца Сиддхартхи. Надо отметить, что относительная близость многонаселенного города Бенареса, который тогда был центром благочестия и учености и имел для Индии такое же значение, как Рим для Европы или Назарет для Иудеи, оказала также немаловажное значение в духовном пути Сиддхартхи Гаутамы.

Шакьи, жившие на рисовых полях, рядом с величественными Гималаями, брали воду из реки Рохини, нынешней Коханы. И сегодня этот мирный народ продолжает возделывать там рис, во многих местах остались дома, в которых поколения тружеников живут вот уже 2,5 тысячи лет. Это маленькие деревянные хибары, защищающие от дождя и солнца. Возделывание риса создавало возможности правителям шакьев жить во дворцах, посвящая жизнь прекрасному (музыке, танцам, живописи), духовности и истине.

Водой из реки Кохана пользовалось и соседнее племя колианов.

Соседи жили в мире и согласии, и две дочери правителя колианов вышли замуж за Шуддходану. Обе эти жены были бездетны, и велика была радость всего народа, когда старшая жена, Махамайя, в возрасте 45 лет, объявила мужу, что готовится сделаться матерью.

В соответствии с традицией тех времен, она отправилась к своим родителям. По дороге, в манговой роще, она родила сына, будущего Будду. То, что он обладал всеми телесными и энергетическими признаками Пробужденного, является значимым фактом для монахов сангхи.

Его женитьба в девятнадцатилетнем возрасте на своей двоюродной сестре принцессе Язодгаре (Яшодгаре) прибавляет вес его социальной реализации.

Язодгара была дочерью царя Суппабудды и Памиты, сестры отца Сиддхартхи, царя Шуддходаны. Её отец был из рода Колия (колианов), её мать происходила из семьи Шакья. Шакья и Колия происходили из клана солнечной династии. Отсутствие подобной и равной с ними другой семьи в регионе говорит о том, что члены этих двух царственных семей женились и выходили замуж только между собой.

Роскошь, богатство, безоблачность и беззаботность его жизни до 29 лет обостряли значимость его выбора аскетической жизни в глазах бхигшу.

Три великих его видения в двадцать девять лет, когда он встретился с болезнью, старостью и смертью, являются возможностью для буддиста увидеть самые важные моменты сансары, иллюзорности и зыбкости обыденного мира с его заботами.

Как известно, однажды принц Сиддхартха выехал за пределы дворца и дорогою он был поражен видом человека, страдавшего отвратительной болезнью. У него была лихорадка, тело его дрожало, и покрыт он был гноящимися язвами.

– Кто это, что это? – спросил он своего возничего Чанну.

– Это больной человек.

– Это что, бывает со всеми людьми?

– Да. Все люди живущие могут заболеть и стать именно такими.

Сиддхартха был разочарован этим ошеломляющим известием.

Возвратившись во дворец, он начал видеть всех, мужчин и женщин, детей и взрослых, оком болезни. Он видел, как их лихорадит, как они покрыты язвами, из которых льется кровь и гной.

Здоровье потеряло для него смысл: оно оказалось непостоянным и в любой момент могло быть сокрушено болезнью.

В другой раз, когда они вместе с Чанной выехали за пределы дворца, ему встретился старый человек. Это было худое беззубое существо, кожа его висела на костях, обезображенных старостью и болезнями, он был покрыт пятнами, а глаза его были безумны и бессмысленно бродили, шаря по той реальности, которая для него была миром жизни. Походка его на торчащих из чресл худых дрожащих от немощи палках-ногах была не уверенна, и казалось, что он тотчас рухнет и развалится. Бессилие, безумие и страх веяли от этого существа.

– Кто это, что это? - спросил он своего возничего Чанну.

– Это старый человек.

– Это что, бывает со всеми людьми?

– Да. Все люди, живущие на земле, со временем стареют, и затем превращаются вот в такое существо.

Сиддхартха был чрезвычайно разочарован этим открытием.

И возвратившись во дворец, он начал видеть всех оком старости: мужчин и женщин, детей и взрослых, кшатриев, безупречных воинов в безмерной воле и силе, танцовщиц, гибких, как змеи, грациозных, как лани, с кожей упругой и гладкой, мягкой и нежной, как шелк, мудрецов с их ясностью осознания и предельностью в знании, брызжущих весельем и жизнеутверждающей энергией радостности бытия детей, ремесленников, полных энтузиазмом работы и воодушевленности смыслом труда… Он видел их согбенными и старыми, с висящей кожей, в немощи и старческом безумии… И велика была его грусть, когда смысл жизненности сил человека был для него потерян. Молодость и взрослость энергии, разума и красоты казались ему временными и уже разрушенными старостью.

В третий раз они вместе с Чанной выехали за пределы дворца, и, по более простой версии, наткнулись на разлагавшийся труп.

– Кто это, что это? – спросил он своего возничего Чанну.

– Это мертвый человек.

– Это что, бывает со всеми людьми?

– Да. Все люди, живущие на земле, однажды заболевают и превращаются в смердящий труп, или со временем стареют и превращаются вот в такое бездыханное тело, разлагающееся и притягивающее мух.

Сиддхартха был особенно разочарован этим открытием.

Возвратившись во дворец, он начал видеть всех оком смерти. Везде, куда бы он ни посмотрел, он видел разлагающиеся трупы: родственников, танцовщиц, воинов. Смерть сравняла их. Все они были просто трупами, которых съедали черви. Все они стали просто пищей для других живых существ.

Болезнь, старость и смерть открылись для Сиддхартхи. Он понял, что такова судьба всех людей.

Четвертая встреча, которая состоялась при выезде за пределы дворца, была со странным человеком. Он сидел в позе лотоса на поляне рядом с лесом. На лице его была великая тишина, а в теле – спокойствие. Казалось, что он достиг предела невозмутимости в чувствах и теперь существует за пределами болезни, старости и смерти.

Возница Чанна объяснил ему характер и стремления аскетов.

Эти четыре великие встречи полностью перевернули личность, сознание и оценки принца. Совершенный мир принца Шакьямуни был сокрушен тремя феноменами, привычными в нашей жизни, – болезнью, старостью и смертью. Именно они смогли обнажить его смысл жизни и его предназначение. Он стал смотреть на все земные радости и надежды, как на суетные вещи. Здоровье, сила, власть, деньги и роскошь полностью обесценились, и перед ним во всей своей мощи предстал коан болезни, старости и смерти. Предельность коана Будды обеспечивалась масштабом его кризиса. Мир потерял смысл. То к чему стремятся люди: здоровье, богатство, удовольствия жизни – все это было у него до двадцати девяти лет, и все это для него потеряло смысл.

Не под деревом Бо, а именно тогда случилось пробуждение Будды. Он пробудился от сна обыденной человеческой жизни и сансары человеческих стремлений.

С этим коаном встречается и смиряется каждый человек на земле. Но принц не мог смириться, ибо не мог он жить в мире сансары, где уже ничто не имеет смысла, даже один вдох. Приобретя око болезни, старости и смерти, он уже не видел ничего, кроме этих феноменов проявленной жизни.

В этом переходе скрывается важный разворот буддийского мышления: чтобы проявилось нечто чрезвычайно ясно и прозрачно, какие-то очень важные жизненные аспекты должны умереть. В этом смысле смерть расчищает дорогу жизни. Для того чтобы родилось новое смысловое пространство, чтобы стала понятно в чем суть мира и истина, для этого что-то, а, может быть, все должно умереть. И когда все умирает, становится возможным новое рождение.

Мы не думаем, что Сиддхартха мечтал о тихой монастырской жизни и искал случая всецело отдаться воздержанию и размышлению. Скорее он надеялся на то, что кто-то сможет рассказать ему, как спастись от болезни, старости и смерти.

После встречи с аскетом к нему явился гонец с известием о рождении сына.

– Это новые крепкие оковы, – спокойно сказал Гаутама, – которые мне придется разбивать.

Население Капилавасту было в большой радости от рождения наследника, единственного внука царя. Вернувшись, Гаутама был встречен музыкантами, окружившими его колесницу, и народом, кричавшим от восторга.

Среди всеобщих криков его внимание было привлечено голосом его двоюродной сестры, воспевавшей его таким образом: «Спасен отец, спасена мать, спасена жена такого сына и мужа». Услышав слово «спасен», он понял, что может спастись от цепей жизни.

В благодарность за то, что в такую минуту торжества ему напомнили о цели его жизни, Гаутама снял с себя драгоценное жемчужное ожерелье и послал его девушке.

Согласно мифу, в тот вечер он не обращал никакого внимания на танцовщиц и во время танцев даже заснул.

Проснувшись, он вскочил, «готовый к работе», по словам сингалезской хроники – «как человек, узнавший, что дом его горит».

Он не стал прощаться со своей женой и новорожденным сыном.

Спросив, кто стоит на страже, и, узнав, что это его возница, он велел ему оседлать себе лошадь.

Чанна исполнил его приказание, и вместе они выехали за пределы дворца в ночь полнолуния в июле месяце.

В мифологической биографии есть две истории, описывающие его прощание с мирской жизнью.

Когда они с Чанной выехали за пределы дворца и достигли опушки леса, принц решился распрощаться со своим возничим, который раскрыл ему глаза на реальность. Он подарил ему своего любимого белого коня с королевской сбруей.

Затем он пошел по тропинке в лес, где встретился с нищим бродягой.

Он поменялся с ним одеждой. Отдав ему свои царские одеяния и накинув на себя нищие лохмотья, Сиддхартха углубился в лес. Он стал саманой Гаутамой, лесным аскетом, но, в отличие от всех других своих братьев по образу жизни, он решил перебороть болезнь, старость и смерть. С этого момента он в течение 6 лет, до самого пробуждения, не покидал аскетического братства.

По другой версии, после встречи с искусителем Марой, который предложил ему в течение недели стать императором Вселенной, если тот не продолжит путь, Гаутама ехал в продолжение целого дня, пока не добрался до берегов реки Анома, где остановился, мечом срезал себе длинные кудри, снял богатые одежды и послал их обратно в Капилавасту. Этот миф выглядит более достойным здравомыслящего человека, но проигрывает в тотальности перехода.

Следующие семь дней Гаутама провел в одиночестве, в роще из манговых деревьев, и затем пошел в город Магадху, место пребывания Бимбизары, одного из могущественных государей того времени в долине Ганга.

Он был милостиво принят государем, другом его отца; но, несмотря на просьбы сделаться жрецом-брахманом при дворце, он не решился взяться за дело проповедника и вероучителя.

Он хотел сначала стать учеником известного брамина, которого звали Алора, знатока вед и ритуальной культуры брахманизма и йоги. В «Cутте благородных исканий» («Арьяпарьесанасутта» – «Мадджхимая» I, 163)этот выбор описывается следующим образом: «И вот, бхикку, я до своего просветления, когда еще не был совершенным буддой, а был бодхисаттвой, все еще по природе подверженным повторному рождению, я стремился к вещам, природа которых вызывает повторное рождение. Обладая природой, подлежащей разрушению, подверженный болезни и смерти, будучи подвержен печали и нечистоте, я стремился к вещам подобной же природы. Затем у меня появилась мысль: почему же я, по природе подверженный повторному рождению, подверженный смерти, печали, нечистоте... стремлюсь к вещам подобной же природы? И что, если я, сам, будучи... подобной природы и видя вред того, что подвержено повторному рождению, устремлюсь к непревзойденному, совершенному убежищу, которое есть ниббана? Будучи сам подвержен разрушению, болезни, смерти, печали и нечистоте, видя недостатки такого состояния, ущербность того, что им подвержено, что если я устремлюсь к незапятнанному, непревзойденному, превосходнейшему убежищу, которое есть ниббана. Тогда, спустя некоторое время, о бхикку, я, будучи еще молодым черноволосым юнцом, одаренным счастливой молодостью, в первом расцвете мужественности, пошел против желания опечаленных матери и отца, чьи глаза были полны слез; я обрил волосы на голове и на лице, надел оранжевое одеяние и ушел из дома для бездомной жизни. Так, сделавшись странником, искателем того, что есть благо, стремящимся к непревзойденному и наилучшему состоянию мира, я приблизился к Алора Каламе и, подойдя к нему, сказал: «Друг Алора, я желаю жить святой жизнью согласно правилам твоей дхаммы...»

Не найдя ответа на свой коан болезни старости и смерти у Алоры, затем он примкнул к мудрецу и философу по имени Уддака Рамапутта, у которого научился всему, чему учила в то время индийская философия.

Ни Алора, ни Уддака не удовлетворили его своими знаниями. Он не смог разрешить свой коан болезни, старости и смерти.

Затем он удалился в дремучие леса Урувелы, и, по одной версии, прожил там шесть лет с пятью верными учениками, в суровом посте и самоистязаниях.

По другой версии он беспредельно углублялся в крайние аскетические практики в одиночестве. Это описывается Буддой следующим текстом («Мадджхиманикая» I, 77–79) в диалоге с Сарипуттой: «О Сарипутта, я могу вспомнить, как я был занят всеобъемлющей практикой святой жизни. Так, я, совершая покаяния, превзошел в покаяниях других; я вел суровую жизнь, превосходя других в суровости; я был осмотрительным, строго придерживаясь правил и превосходя других в осмотрительности; я вел уединенную жизнь, превосходя других в уединенности. Вот как далеко, о Сарипутта, доходил я в своем покаянии. Я ходил без одежды; я слизывал пищу с рук языком; я не принимал приглашений: «Войдите, досточтимый! Отдохните, досточтимый!» Я не принимал пищи, специально принесенной или предназначенной для меня. Я не принимал приглашений к еде. Я не принимал милостыню с блюда или из горшка. Я не принимал пищи, поданной через порог или в окно; я не принимал пищи, поданной на деревенской площади; не принимал пищи, поданной двумя людьми, которые ели вместе; не принимал ее от беременной женщины; от женщины, кормящей ребенка; от живущих половой жизнью; не принимал пищи, собранной здесь и там; не принимал пищи, поданной там, где рядом находилась собака; из тех мест, где роились мухи; я не ел ни рыбы, ни мяса, не пил перебродивших жидкостей, не пил прокипяченных жидкостей, не пил также кислого молока.

Я ел пищу только из одного дома и только один кусок оттуда. Или я ел пищу только из двух домов – и только два куска из них; или же я ел из семи домов, и из каждого дома только по одному куску. Я питался из одной лишь чашки, или только из двух чашек, или только из семи чашек одновременно. Я принимал пищу только раз в день, или раз в два дня, или раз в семь дней. Так жил я, предавшись практике упорядоченного питания с установленными перерывами – даже до полумесяца. Я питался только овощами, только просом, диким рисом, даддулой, водяным крессом, шелухой риса, рисовой накипью, корнями кунжута, травой, коровьим навозом. Я питался лесными корнями и плодами; я поддерживал свое существование падающими плодами.

Я носил грубую одежду; я носил одежду из конопли с другими вещами; я одевался в саван; я одевался в тряпье; я носил одежду из коры; я одевался в шкуры антилопы, в одежду, сшитую из обрывков шкуры антилопы; я носил одежду из волокон травы куша, из луба, из остриженных волос, власяницу из человеческих волос, власяницу из конского волоса или из перьев филина.

Я выдергивал волосы на голове и на лице и продолжал практику. Я все время стоял, отказываясь садиться. Я оставался в положении на корточках и так продолжал борьбу. Я лежал на ложе из колючек; я жил, следуя привычке омываться три раза в день, входя в воду.

Вот так я жил, предаваясь разнообразным способам вновь и вновь терзать свое тело. До такой степени, о Сарипутта, был я предан покаянию.И вот до чего доходил я в строгости своей жизни, о Сарипутта. Грязь многих времен года собиралась на моем теле, совершенно так же, как наружный слой коры на дереве. Я был похож на пень дерева тиндука, о Сарипутта, покрытый наружными слоями коры в течение бесчисленных периодов времени. Но ни разу не подумал я в глубине души: «О, хоть бы стереть эту пыль и грязь своими руками!» или: «О, хоть бы кто-то сделал это для меня!» Я никогда не думал о таких вещах. Вот до чего доходил я, о Сарипутта, в суровости своей жизни.

И вот как далеко заходил я, о Сарипутта, в своей осмотрительности. Я был внимателен, когда уходил и приходил. Я проявлял милосердие даже к капелькам воды, думая так: «Да не буду я виновен в насилии, в причинении вреда крошечным живым существам, которые обитают (в этой капле)». Вот до чего доходил я, о Сарипутта, в своей осмотрительности.

И вот до чего доходил я в соблюдении уединенности. Я удалялся в лесную чащу, я скрывался в ней и жил там. Когда я видел пастуха, или стадо, или людей, косивших траву, или того, кто собирает хворост, или обитателя леса, тогда я бежал от них, переходил из леса в лес, из джунглей в джунгли, из болота в болото, с холма на холм. И почему это? Чтобы они, Сарипутта, не увидели меня, или я не увидел их. Как дикий лесной зверь, о Сарипутта, увидев человека, бежит прочь из леса, скрывается из леса в лес, из джунглей в джунгли, из болота в болото, с холма на холм, – точно так же убегал и убегал я прочь, чтобы они не увидели меня, чтобы я не увидел их. Вот до чего доходил я в практике уединенности. Далее, о Сарипутта, там, где оказывались коровники, в которых находились коровы, когда пастухи уходили, я подбирался туда со своим горшком для воды и подбирал испражнения телят – молодых и сосунков. Пока у меня продолжали появляться испражнения, я питался даже собственными испражнениями, о Сарипутта. До таких крайностей доходил я, о Сарипутта, что питался нечистотами. Затем, о Сарипутта, я скрылся в ужасной лесной чаще и жил в этой чаще. Настолько были велики ужас и отвращение перед этим проклятым лесом у людей, что каждый человек, страсти которого не были успокоены, входя в него, испытывал такую боязнь, что даже волосы на его теле поднимались дыбом.

Затем во время холодных, морозных ночей между восьмыми числами (лунного месяца), ночей, когда падал снег, во время этих ночей я оставался на открытом воздухе, а дни проводил в лесном укрытии. И в последний месяц жары я оставался днем на открытом воздухе, а ночью в лесном укрытии. И вот, о Сарипутта, мне пришли в голову эти странные стихи, которых я никогда не слышал:

Опаленный, закоченевший и одинокий,

Обитающий в наводящем страх лесу,

Обнаженный, не имеющий огня, чтобы согреться,

Мудрец предан своим исканиям.

И затем снова, о Сарипутта, на поле, куда бросают мертвые тела, я ложился для отдыха на костях трупов. Пастухи подходили ко мне, даже плевали на меня, даже мочились, забрасывали меня грязью и даже совали мне в уши соломинки. Все же, о Сарипутта, я не могу припомнить, чтобы у меня появилась против них хоть одна злая мысль. Вот как далеко доходил я, о Сарипутта, в своем прощении».

По другой версии, он учился в разных школах аскетов и у различных гуру. Он был великолепным учеником и быстро достигал тех базовых психических состояний, которые были приоритетны в общине лесных братьев-отшельников, предельного понимания содержания знаний, которые давали Учителя. Он так же быстро покидал своих учителей, несмотря на их предложения стать преемником. Ни одно монашеское братство и ни один Учитель не помогли ему разрешить его коан.

Он был настолько одухотворен и ревностен в учениях, что слава о нем, как об аскете, шрамане Гаутаме, разнеслась по всему свету, «как звон колокола, повешенного на своде небесном», как гласит Бирманская летопись.

Мы должны понимать, что неистовство и честность практик Гаутамы Шакьямуни – это неистовый поиск смысла жизни. Он использовал любой ресурс и любые возможности, чтобы обнаружить хоть каплю смысла. Но капли не выдавливались. Пять лет он провел в мощных, иррациональных, самоистязательных, героических практиках. Что заставляло его отдаваться практикам предельно? Мощно организованное сознание, хорошо образованное сознание Гаутамы жило вне смысла. Внутренняя жажда смысла была настолько велика, что он был готов закласть все для того, чтобы обнаружить смысл.

Не сумев разрешить свою основную задачу, он решился на последний и крайний шаг. Он решился на крайнюю аскезу. Голоданием он довел себя до такого истощения, что впал в обморочное состояние и потерял сознание.

По одной версии, окружавшие его саманы думали, что он умер, но он оправился и с тех пор прекратил свои истязания и начал вести правильную жизнь.

По другой версии, на голодание он решился, уйдя от своих друзей по практикам. Его полумертвым нашла пастушка и «отпоила молоком от сорока коров». Когда тело Гаутамы пришло в силу, он принял чрезвычайно важное решение. Он пришел к выводу, что самоистязание голодом и постом является такой же крайностью, как и излишество в еде. Правильный образ жизни имеет срединный характер: не должно быть аскезы с голоданием, когда сознание становится сумеречным и тело беспомощным, и не должно быть отупляющего обилия в питании.

Более того – тело заслуживает внимания и ухода.

Именно поэтому Гаутама не только начал прилежно принимать пищу и окреп телом, но и пошел на реку, вымылся, постриг свои отросшие за шесть лет ногти, умастил тело маслами и уложил свои длинные волосы.

И когда он это сделал, он оказался за пределами всех миров.

Когда-то, разочарованный и недовольный принц Сиддхартха отказался от всего, что дорого людям, стал монахом и искал успокоения сперва в науке, а затем в аскетическом самоотречении. Он понял, что усвоением чужой мудрости брахманизма и философии, аскетической жизнью он не достигнет истины и разрешения своего коана. Вне сомнения, он достиг известности как монах-аскет, его размышления и покаяние принесли ему лавры человека богатой духовности, его стали считать святым.

Но путь аскезы оказался тупиковым и довел его до утраты силы и, самое главное, веры.

В таком положении привязанность и расположение мужской общности саман могли бы поддержать его, но когда он принял срединный образ жизни, друзья и ученики изменили ему и перешли к другим учителям.

Он стал чужим для своего клана и не мог возвратиться домой, к жене и ребенку, к отцу и родственникам, друзьям и танцовщицам, праздности и развлечениям, богатству и власти, силе и славе короля.

И он отказался от аскезы и духовных единомышленников.

И он достиг предельного чувства отверженности и одиночества. Самые близкие друзья и ученики в духовном мире покинули его.

Он остался один на один со своей судьбой, Богом и космосом.

Он направился к берегам Наиранджара и сел под тенью громадного дерева, известного с того времени под названием дерева Бодхи или священного дерева (Ficus religiosa) с предельной решимостью или разрешить свой коан болезни, старости и смерти, или умереть.

К этому моменту он перечеркнул все, что было в его опыте, и разотождествился со всем, что с ним происходило, как с незначимым, как с сансарой, потому что оно не разрешало его коан болезни, старости и смерти. Не осталось ни одной когнитивной ценности, ни одного значимого знания. В этой обнаженной пустоте он сел под дерево Бо. Будда пережил нирвану из предельного дна человеческого кризиса.

И когда ничего не осталось, ему открылось сразу все.

Никто не смог повторить подвиг Будды, подвиг нирваны, потому что никто кроме него не смог предельно заложить все ради истины. Это был акт глобального жертвоприношения материального, социального и духовного Эго. Именно это привело к тому, что зеркало его сознания было совершенно чистым, ничем не затуманенным, ни одним смыслом, ни одной ценностью, ни одним переживанием, ни одним побуждением.

Из традиционных текстов буддизма нам известно, что он просидел в тени дерева Бодхи весь день.

Мара посылал ему все новые и новые искушения в виде сладости домашнего очага и любви, прелести богатства и власти. Мара боролся с Гаутамой, проявляя его страхи и сомнения, тоску и отчаяние, испытывая его веру, осознанность и безупречность воли.

Может быть, Гаутама сам сомневался и терзался своими сомнениями, но к закату солнца вера, воля и осознание одержали верх.

Пережив вершину знания и понимания, он погрузился в нирвану. Внутренне его миссия была выполнена. Он разрешил свой коан, поняв страдание, его причину и путь освобождения.

В текстах («Мадджхиманикая», I, 166) достижение нирваны описывается менее трагично: «И вот, бхикку, я, будучи невысокого мнения об этом учении (Алоры и др.), испытывая к нему отвращение, ушел от них. Тогда, бхикку, в своем искании того, что есть благо, в поисках непревзойденного и превосходнейшего состояния умиротворенности, я бродил среди народа Магадхи и пришел в Урувелу, в предместье предводителя войска. Там я увидел красивое место, приятную лесную рощу, мимо которой текла река с чистой водой, рощу, легко доступную и прекрасную; а вблизи находилась деревня, где я мог просить для себя пищу. Тогда, бхикку, я подумал: «Поистине, восхитительно это место, приятны эта лесная роща и эта река с чистой водой, легко доступные и прекрасные, и эта деревня невдалеке, где я смогу просить пищу. Поистине, подходящее место для высокородного человека, упорствующего ради своего благополучия, подходящее место для его стараний». Так, о бхикку, сел я там тогда, сказав самому себе: «Подходящее это место для старания». И затем я, будучи по природе подвержен повторному рождению, постиг вред вещей этой природы... (как и выше)... и стремясь к непревзойденному состоянию невозмутимости, которое есть ниббана, свободному от нечистоты, я действительно достиг наивысшего, умиротворенности ниббаны, свободного от нечистоты, так что во мне возникло знание, возникло следующее прозрение: поистине, это мое освобождение, это мое последнее рождение; нет для меня более рождений!»

И в соответствии с нашим пониманием у него был выбор. Или сразу пережить паринирвану и возвратиться в Дхармакаю, за пределы всех высших лок и Богов, или возвратиться к людям.

И посмотрел он на мир живой и неживой милосердным взглядом. И решил он, что передаст людям знание, запустит колесо Дхармы.

Так родился Будда, тот, который пробудился. Всю ночь провел он в размышлении под деревом. В каноническом тексте («Виная» I, 4; «Мадджхиманикая» I, 168) эти размышления и сомнения описываются следующим образом: «Тогда, о бхикку, пришла мне в голову такая мысль: «Эта постигнутая мною дхамма глубока; трудно ее увидеть, трудно ее понять; она превосходна, великолепна, превыше сферы мышления, тонка и доступна постижению только мудрых». Но этот мир людей привязан к тому, за что он держится, получает наслаждение от того, за что держится, радуется тому, за что держится. И поскольку этот мир таким образом привязан (к вещам)... трудной задачей будет для этих людей (постижение)... а именно: понимание, паттичасамуппада, возникновения вещей в зависимости от причин. Трудной задачей будет для них увидеть смысл того факта, что можно утвердиться в умиротворенности, освободиться от всей деятельности, что можно отбросить все основы существования, можно достичь разрушения вожделений, достичь бесстрастия, прекращения, которое есть ниббана. Поистине, если бы мне пришлось учить их этой истине, этой реальности, другие не поняли бы ее, и это было бы для меня напрасным трудом. Это было бы для меня горестью». (Тогда появился Брахма Сахампати, великий дэва, и упросил Будду проповедать истину ради немногих.)

Тогда сказал Брахма Сахампати: «Пусть же мой господин, Возвышенный, учит истине; пусть учит истине Счастливый! Ибо есть некоторые существа, чей взор лишь немного затемнен пылью. Они погибают, ибо не слышат истины. Они станут познавшими истину». Так говорил Брахма Сахампати; и, сделав это, он прибавил следующее:

«Доселе в Магадхе существует дхамма,

Нечистая дхамма, придуманная нечистыми умами.

Открой же дверь тому, что именуется бессмертием;

Да услышат люди эту дхамму, открытую чистым!

Как стоящий на скалистой горной вершине

Может взглянуть вниз на людей,

Так и мудрец, взошедший по построенным дхаммой ступеням,

Так и ты, взором, который видит все вокруг,

Взгляни вниз, на погруженных в печаль людей

Ты, освобожденный от страдания,

О, взгляни вниз

На людей, подавленных рождением, старостью, разрушением!

Восстань же, храброе сердце, победитель в битве,

Свободный от долга, предводитель воинов, пройди по всему миру!

Да покажет нам Возвышенный дхамму

Услышав ее, люди должны будут понять».

Согласно мифу, он постился под деревом Бодхи семь раз по семи суток, чтобы проверить свое знание и понимание.

Всей своей последующей жизнью Гаутама доказал, что, проповедуя миру свое учение, он руководился чувством любви и сострадания к ближним – Махакаруной.

В каноническом тексте Тхеравады это звучит следующим образом: «Так, о бхикку, я, видя желание Брахмы Сахампати, из сострадания ко всем существам, взглянул на мир оком Будды. И когда я взглянул на мир оком Будды, я увидел существа, чьи глаза лишь слегка затуманены пылью, а также существа, чьи глаза больше затуманены пылью; существа острого ума и существа тусклого ума, существа по природе добрые и существа по природе злые; существа по природе восприимчивые и существа по природе упрямые; и вот некоторые из них обладали пониманием опасности будущих жизней и боязнью дурных поступков. И как в пруду растут лотосы голубые, красные и белые, и некоторые растения пускают ростки и растут, не выходя на поверхность, а расцветают и под нею; и некоторые пускают побеги и растут в воде и выходят на поверхность; а еще другие точно так же пробиваются вверх и не смачиваются водой, – точно так же и я, бхикку, глядя на мир оком Будды, узрел существа, чьи глаза лишь слегка затуманены пылью».

Вначале Будда Шакьямуни хотел рассказать о своем открытии своим старшим учителям Алоре и Уддаке, но не застал их в живых. Думаем, что именно они и были более всего близки к пониманию Дхармы «чьи глаза лишь слегка затуманены пылью».

Тогда он решил отправиться к своим прежним пяти ученикам и соратникам по аскетическому братству, жившим в то время в Оленьем парке близ города Сарнатха.

Увидав его, они обратились к нему со словами: «почтенный Гаутама».

Он сказал им, что он не Гаутама, он Будда. Он тот, кто пробудился и нашел путь к бессмертию и может указать им его.

Затем он прочитал им проповедь о четырех благородных драгоценных истинах и восьмеричном благородном пути. И, таким образом, запустил колесо Дхармы и проявил учение, которое после обозначилось как буддизм.

В текстах («Самъюттаникая» V, 421–423)изначальная Дхармаизложена следующим образом: «Так я слышал. Однажды Возвышенный пребывал около Варанаси, в Исипатане, в Оленьем парке. Тогда Возвышенный так говорил собранию пяти бхикку: «Вот каким двум крайностям, о бхикку, нельзя следовать тому, кто ушел из дома и сделался странником: мирской образ действий, с одной стороны, приверженность к чувственным наслаждениям – это низменное и дикарское поведение, недостойное, бесполезное, вредоносное; с другой стороны, приверженность к самоумерщвлению болезненна, недостойна, бесцельна.

Избегая этих двух крайностей, Он, достигший истины (Будда), обрел знание Срединного Пути, который способствует видению, который вызывает покой, прозрение, просветление, ниббану. И что же такое, бхикку, этот Срединный Путь, который дает видение, который дает знание, который приносит покой, прозрение, просветление, ниббану?

Поистине, это благородный Восьмеричный Путь, а именно:правильное мировоззрение, правильная цель, правильная речь, правильное действие, правильный образ жизни, правильное усилие, правильная внимательность, правильная сосредоточенность.Таков, о бхикку, этот Срединный Путь, который дает видение, дает знание, приносит покой, прозрение, просветление и ниббану.

И вот, бхикку, благородная истина о страдании:

Рождение есть страдание; разрушение есть страдание; болезнь есть страдание; смерть есть страдание, – а также печаль, забота, горе, сожаление и отчаяние. Соединение с нелюбимым, разрушение любимого – это также страдание. Неполучение желаемого – тоже страдание. Одним словом, это тело, эта масса, состоящая из пяти частей, которая основана на вожделении, есть страдание.

А вот, бхикку, благородная истина о происхождении страдания:

Это вожделение, которое низводит к рождению, вместе с заблуждением и наслаждением, которые направляют желание то туда, то сюда, а именно: страстное желание, жажда ощущений, страстное желание повторного рождения, страстное желание покончить с рождением. Такова, бхикку, благородная истина о возникновении страдания.

И вот, бхикку, благородная истина о прекращении страдания:

Поистине, это полное бесстрастие и прекращение этого вожделения, отказ от него, отречение, освобождение от него, отсутствие стремления к этому вожделению.

И вот, о бхикку, благородная истина о пути, ведущем к прекращению страдания.

Поистине, это Благородный Восьмеричный Путь, а именно:

Правильное мировоззрение, правильная цель, правильная речь, правильное действие, правильный образ жизни, правильное усилие, правильная внимательность, правильная сосредоточенность.

1) При мысли об этой благородной истине о страдании, по отношению к тому, что раньше не было известно, о бхикку, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; во мне пробудилась Мудрость, воссиял во мне Свет.

2) При мысли, о бхикку: «Надо понять эту благородную истину о происхождении страдания» и по отношению к тому, что раньше не было известно, пробудилось во мне Видение, Прозрение, Понимание, пробудилась во мне Мудрость, воссиял во мне Свет.

3) При мысли, о бхикку: «Эта благородная истина о страдании понята» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание, пробудилась во мне Мудрость, воссиял во мне Свет.

4) И снова, бхикку, при мысли об этой благородной истине о происхождении страданий по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

5) При мысли, о бхикку: «Необходимо устранить происхождение страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

6) Так же и при мысли: «Устранено происхождение страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

7) Опять же, о бхикку, при мысли об этой благородной истине о прекращении страдания, по отношению к тому, что раньше не было известно, у меняпробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

8) При мысли, о бхикку: «Должно быть осуществлено прекращение страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

9) При мысли, о бхикку: «Осуществлено прекращение страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

10) Наконец, бхикку, при мысли об этом благородном пути, ведущем к прекращению страдания, по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

11) При мысли, о бхикку: «Нужно осуществить Путь, ведущий к прекращению страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

12) При мысли, о бхикку: «Осуществлен Путь, ведущий к прекращению страдания» по отношению к тому, что раньше не было известно, у меня пробудилось Видение, Прозрение, Понимание; пробудилась во мне Мудрость; воссиял во мне Свет.

И вот, бхикку, пока мое знание и мое прозрение в эти трижды исследованные двенадцатеричные благородные истины, в природу их сущности, не были вполне очищенными, – до тех пор, о бхикку, я не был уверен в том, что в этом мире вместе с дэвами, марами и брахмами, среди сонмов отшельников и брахманов, среди дэвов и людей был хоть один просветленный, достигший высочайшего просветления.

Но когда, о бхикку, мое знание и мое прозрение в эти трижды исследованные двенадцатеричные благородные истины, в природу их сущности, стали вполне очищенными, – тогда, о бхикку, убедился я в том, что значит быть просветленным, достигшим высочайшего просветления по отношению к миру и его дэвам, марам и брахмам, по отношению к его сонмам отшельников и брахманов, дэвам и людям.

Но теперь пробудились во мне знание и прозрение, так что знаю я: «Несомненно освобождение моего сердца; это мое последнее рождение; нет более для меня становления».

Все пятеро сразу примкнули к новому учению Будды. Гаутама пробыл в Оленьем парке до тех пор, пока число его последователей не достигло шестидесяти человек. Главным его учеником был очень богатый молодой человек Яза, который пришел к нему в первый раз ночью, из страха перед своими родными, а потом обрил себе голову, надел желтую одежду и привлек к учению Будды многих своих родных. Его мать и жена были первыми женщинами, последовавшими за Буддой. Отшельническая жизнь, говорит Будда, способствует достижению высшего блаженства, но и светская, семейная жизнь не лишает человека возможности достигнуть той же цели.

Когда миновал сезон осенних дождей, Будда собрал тех из своих учеников, которые посвятили себя высшей жизни, и обратился к ним с такой речью: «Я освободился от пяти смертных грехов, опутывающих людей и ангелов гигантскими сетями, и вы тоже, благодаря моему ученью, достигли этого. Перед нами стоит теперь великая задача: помочь людям и ангелам добиться спасения. Разделитесь, и пойдите в разные стороны поодиночке. Идите и проповедуйте... Я, со своей стороны, пойду в деревню Сена, около пустыни Урувелы».

В последующие годы своей деятельности Будда ежегодно рассылал, таким образом, своих учеников, оставляя при себе только некоторых из наиболее близких. В пустынях Урувелы в это время жили три брата философа – отшельники и огнепоклонники, собравшие около себя довольно много учеников. Будда остановился у них, и вскоре все они сделались его последователями. Здесь же Гаутама прочел свою первую проповедь, предметом для которой послужил лесной пожар, вспыхнувший на склоне соседней горы. В этой проповеди он предостерегал своих слушателей от пожара дурных страстей и сравнивал последние с огнем, который в одно и то же время причиняет и боль, и удовольствие, и быстро ведет к разрушению.

В сопровождении своих учеников, Будда отправился в Раджагриху, где обратился с речью к царю, говоря ему, что все земные несчастия происходят от страстей. Царь пригласил его с учениками отобедать у него и потом подарил ему бамбуковую рощу, известную впоследствии тем, что Будда провел там несколько дождливых времен года и произнес там большую часть своих лучших проповедей.

Там он приобрел много последователей.

Между тем старый царь Шуддходана, тревожно следивший за жизнью своего сына, узнал, что он перестал быть аскетом и сделался простым странствующим проповедником и учителем. Тогда он послал просить сына вернуться домой, чтобы перед смертью повидаться с ним.

Будда тот час же отправился в Капилавасту, и, по своему обыкновению, остановился в загородной роще. Отец, дядя и другие родственники пришли к нему, но Будда встретил их холодно и не выказал им должного почтения.

Обыкновенно таких учителей приглашали на следующий день к обеду, но Гаутаму никто не пригласил, поэтому на следующий день он пошел в город с чашкой собирать подаяние.

Услыхав, что сын его ходит по улицам и просит милостыню, отец пришел в ужас и, выйдя к нему, вскричал:

– Знаменитый Будда! Зачем ты подвергаешь нас всех такому позору? К чему ты просишь милостыню? Неужели ты думаешь, что я не в состоянии накормить всю твою нищенствующую братию!

– Благородный отец мой, – отвечал Будда, – таков уж обычай нашего рода.

– Как так? – вскричал отец, – разве ты не потомок царского рода? Никто из нашего рода не унижал себя таким образом.

– Благородный отец мой, – сказал Гаутама, – и ты, и семья твоя можете требовать себе царских прав, но я происхожу от древних пророков, которые всегда поступали так, и обычаи их хороши, как для этого мира, так и для того, что ждет нас. Когда кто-нибудь находит клад, он обязан, прежде всего, поделиться им со своим отцом, отдав ему лучшую часть. Позволь мне поделиться с тобой найденным мною сокровищем.

Смущенный царь, приняв от сына чашу, повез его к себе в дом. Дворцовые женщины вышли приветствовать его; но между ними не было Язодгары, которую он не видел с тех пор, как оставил спящей с младенцем семь лет тому назад.

– Я подожду и посмотрю, – говорила она, – если я еще что-нибудь значу для него, он сам придет ко мне или спросит обо мне.

Гаутама заметил ее отсутствие и, вероятно, помня, что отшельник не может прикасаться к женщине, сказал:

– Царевна еще не освободилась от желаний, как освободился я, и, не видев меня столько времени, она, может быть, все еще сердится на меня? Если гнев ее не успокоится, то сердце ее может разбиться. Она может поздороваться со мной.

Он пошел к ней, и она, увидев не мужа, которого ждала, а монаха, в желтой рясе, с бритой головой и бритым лицом, упала на пол, и, обняв его ноги, заплакала.

Затем Язодгара успокоилась, и вскоре сделалась ревностною последовательницею учения своего мужа. И, в соответствии с мифом, она была внутренне готова к этому. Ведь после того, как Язодгара узнала, что ее муж начал святую жизнь, она избавилась от всех драгоценностей, носила простой желтый халат и ела только один раз в день. В итоге она стала вести отшельнический образ жизни. Несколько князей просили её руки, но она никого не принимала. На протяжении всего шестилетнего отшельничества, принцесса следила за всеми событиями, касающимися действиях принца.

Будда, увидев, что женщины тоже хотят понять его учение и пережить самадхи, решил устроить сангху монахинь, в которую вступила Язодгара. Она получила рукоположение в бхикшуни, и была включена в число пяти сотен женщин, следующих за Буддой, и стала архати. Она была объявлена обладающей сверхъестественной силой среди монахинь. Среди женщин учеников она была главной из тех, кто достиг больших сверхъестественных способностей. Она умерла в 78 лет, за два года до паринирваны Будды.

На следующий день после прибытия Будды во дворец была назначена свадьба сводного брата Будды Нанды, но вместо свадьбы Нанда последовал за Буддой в манговую рощу, которая была рядом с дворцом.

Через несколько дней Язодгара одела своего сына Рахулу и приказала ему пойти и просить отца передать ему наследство.

– Я не знаю своего отца, – сказал мальчик, – кто он такой?

Мать взяла его на руки и показала ему на отца, обедавшего в это время во дворце.

– Вот этот монах, с таким светлым лицом, – сказала мать, – и есть твой отец. У него четыре источника богатств, пойди к нему и попроси ввести тебя во владение твоим наследством.

Рахула пошел к отцу и без страха, почтительно сказал:

– Отец мой! Как я рад, что я с тобой.

Гаутама молча благословил его и встал, чтобы уйти. Тогда Рахула пошел за ним, прося его оставить ему наследство.

Никто из окружающих не остановил его, и они ушли в рощу, где ребенок был принят в число учеников.

Рахула достиг очень многого на садхане буддизма. Он стал одним из 12 апостолов, которым Будда вверил свое учение после смерти. Все «старейшины» буддизма были не только ближайшими учениками и сподвижниками, но достигли состояния архата. «Тхерагатха» свидетельствует о том, что Рахула тоже достиг архатства.

Узнав о судьбе своего внука, царь рассердился, и, чтобы спасти других родителей от риска потерять своих детей, он просил Будду не брать к себе детей без разрешения родителей.

Будда исполнил просьбу, вернулся в манговую рощу и через некоторое время двинулся дальше по северной Индии. Существует поверье, что с ним ушел цвет клана шакьев, самые молодые и сильные брамины и кшатрии. Клан был обескровлен, а затем варвары из соседнего племени захватили и разорили дворцы шакьев, убивая мужчин и захватывая в плен женщин и детей.

Описания дальнейшей биографии Будды Шакьямуни достаточно фрагментарны, и потому мы приводим только некоторые из них, раскрывающие его как великого Учителя и монаха.

Однажды Будда подошел к богатому земледельцу брамину, пахавшему свое поле, и просил подаяния.

Земледелец сказал Будде:

– Если бы ты пахал и сеял как я, то тебе не пришлось бы просить милостыни.

– Я тоже, брамин, – отвечал Будда, – сею, пашу и пожинаю.

– Только никто не видит, как ты пашешь, – заметил брамин.

– Вера есть мое семя, – ответил Будда, – борьба с самим собой есть благодатный дождь, мудрость есть мой плуг, которым управляет скромность. Настойчивость везет мой плуг, и я направляю его своею мыслью. Закон есть то поле, которое я обрабатываю, а жатва, собираемая мною, есть бессмертный нектар Нирваны. Кто собирает эту жатву, тот уничтожает все плевелы печали.

Один купец из Сунапаранты примкнул к учению Будды, хотел проповедовать его своим родственникам, и спросил на это разрешение у Будды.

Народ в Сунапаранте, – говорил ему Учитель, – очень дерзок. Если люди обругают тебя, что ты будешь делать?

– Я не стану отвечать им, – сказал купец.

– А если они ударят тебя, что ты будешь делать?

– Я не стану бить их – отвечал он.

– А если они захотят убить тебя?

– Смерть сама по себе не есть зло. Многие из нас желают смерти, чтобы избавиться от мирской суеты, но я шагу не сделаю, чтобы отдалить или приблизить ее.

Эти ответы показались Будде удовлетворительными и он отпустил купца проповедовать.

В другой раз Будда Шакьямуни исцелил молодую женщину по имени Казаготами, лишившуюся от горя рассудка.

Казаготами рано вышла замуж и родила ребенка, будучи еще девочкой. Ребенок вскоре умер. Несчастная мать, прижимая мертвого ребенка к груди, бегала из дома в дом и просила дать ей для него какого-нибудь лекарства. Один из приверженцев Будды сказал ей, что сам лекарства дать ей не может, но знает человека, который может ей помочь. Ее привели к Будде.

– Учитель, – сказала она, кланяясь, – не знаешь ли ты такого средства, которое помогло бы моему ребенку?

– Знаю, – отвечал он, – Достань мне горсть горчичного семени из дома, в котором никогда не умирал бы ни сын, ни родитель, никто из родных или рабов.

Женщина ушла на поиски, и везде, куда она ни входила, на свой вопрос: «Не умирал ли кто-нибудь в вашей семье?», она получала один и тот же ответ, что живых мало, а умерших много.

Наконец, она стала успокаиваться и пошла обратно к Будде, оставив ребенка своего в лесу.

– Принесла ли ты горчичного семени? – спросил ее учитель.

– Не принесла, – отвечала она, – потому что живых мало, а мертвых много.

Он стал излагать ей свое учение о непрочности всего земного. Сомнения ее разъяснились, и, помирившись со своим несчастьем, она стала его ученицей.

Будда проповедовал в продолжение сорока пяти лет, не отходя далеко от Бенареса и проводя дождливое время года в домах, принадлежавших обществу буддистов.

Будду сопровождали его родственники. Один из его двоюродных братьев стал завидовать его успехам и побуждал царя Аджатасатру начать преследование Будды и его приверженцев. Рассказы о том, как Будда избавлялся от грозивших ему опасностей, носят легендарный характер. Достоверно только одно: новое вероучение должно было выдержать сильные преследования со стороны озлобленных браминов.

Последние дни Будды из клана шакьев описаны довольно подробно.

Восьмидесятилетний учитель остановился отдохнуть в роще Пава. Некий Чунда, подаривший эту рощу сангхе, приготовил им обед. После обеда старец отправился в Кузи-Нагару. Пройдя немного, он вынужден был остановиться и сказал: – «Меня томит жажда».

Его напоили, и он пошел дальше, но около реки Кукушта он снова остановился.

Будда и его ученики продолжали понемногу подвигаться вперед, и, наконец, добрались до реки Хиранаваты. Там Будда в последний раз отдохнул и долго говорил с Анандой о своем погребении и о тех правилах, которые его последователи не должны забывать после его смерти.

Слушая его, Ананда не смог сдержаться, и, отойдя в сторону, заплакал, но Гаутама тотчас же послал за ним и стал утешать его, говоря, что он пойдет в Нирвану, и повторял:

– Полно, Ананда! Не плачь, не тревожься. Ведь рано или поздно мы должны расстаться со всем, что нам дорого. Разве на этом свете есть что-нибудь вечное? Дорогие мои, – прибавил он, обращаясь к другим ученикам, – Ананда знает обо всем, что следует сделать после моей смерти. Слушайтесь его.

После полуночи Субгадра, философ-брамин, пришел спросить о чем-то Будду, но Ананда, боясь, что разговор может взволновать больного учителя, не допустил его.

Будда, услыхав голоса, приказал пустить к себе Субгадру.

Отвечая на его вопросы, Будда высказал, между прочим, следующее:

– Мое учение знают только мои двенадцать учеников, они пробудят мир от равнодушия. С двадцатидевятилетнего возраста до сегодняшнего дня я стремился к чистой и совершенной мудрости и, идя верной стезей, я дошел теперь до Нирваны.

Будда постановил за правило, чтобы его последователи не принимали в свое общество людей других верований, не подвергнув их предварительно четырехмесячному искусу.

Последними словами его была просьба любить друг друга. К утру он скончался.

Рассказы о погребении Будды из клана шакьев и о раздаче его мощей полны самых легендарных подробностей.

Как утверждает традиция, Будда умер в возрасте 80 лет в местечке Кушинагара (Кушинагар), недалеко от места, где он родился и вырос – Лумбини. Тело его было сожжено с большими церемониями, в соответствии с обычаями населения Индии.

Есть легенда, что погребальный костер не могли разжечь до тех пор, пока не появился Махакашьяпа, ближайший друг и ученик Будды. Прах Учителя был поделен между восемью его последователями, шесть из которых были посланы монашескими общинами. Все получившие прах захоронили его и воздвигли каждый над своей частью надгробную пирамиду (ступу). Культ ступ в разных архитектурных вариантах и поныне распространен во всех странах буддийского мира.

Кроме того, как гласит легенда, один из учеников Будды сумел выхватить из огня погребального костра один из его зубов. Со временем зуб также стал объектом культа: им очень дорожили, во время войн перевозили в целях безопасности из страны в страну. В конце концов, он обрел постоянное место пребывания на Шри-Ланке в городе Канди, в его честь построен специальный храм Зуба Будды и ежегодно проводятся храмовые торжества.

Это все, что осталось от тела великого Учителя.

Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 222; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!