Ким просит, Сталин отказывает. Март—сентябрь 1949 г. 3 страница

Середина 1950-х годов была отмечена и другими явлениями, раз­мывавшими жесткую биполярную модель конфронтации. К ним от­носится начало процесса дестабилизации советского блока. Этот вопрос достаточно подробно освещается в статье А. С. Стыкалина, который, опираясь на большой массив документов, не ограничился ярким описанием эскалации и подавления польского и венгерского кризисов 1956 г., а предпринял попытку комплексного анализа внеш­него фактора (воздействия на события в Восточной Европе внутри-блоковой политики СССР, западных планов дестабилизации восточ­ноевропейских государств) и внутреннего (нарастания протеста на­селения Восточной Европы против социально-экономической политики коммунистических властей). Этот подход позволил авто­ру на примере событий в Венгрии выявить причины отката Н. С. Хру­щева и других советских лидеров от провозглашенной на XX съезде КПСС формулы о многовариантности путей перехода к социализму и в конечном итоге принять решение о военной интервенции. В за­ключительной части статьи рассматривается влияние кризисов в Польше и Венгрии, а также специфической югославской модели, тенденций к независимости в Румынии и китайско-советских раз­ногласий на усиление центробежных тенденций в советском блоке в 1960-е и последующие годы.

Еще одна принципиально новая характеристика холодной войны, возникшая в 1950-е годы и оказавшая существенное влияние на процесс конфронтации, получает рассмотрение в статье М. Я. Пели-пася. В рамках конкретно-исторического исследования Суэцкого кризиса 1956 г., с акцентом на анализе формирования и отстаива­ния США своих национальных интересов в Ближневосточном реги­оне, автор поднимает проблему распространения холодной войны на страны «третьего мира». Особенностью авторской трактовки Суэц­кого кризиса являются сомнения в обоснованности традиционной оценки его начала с объявления Г. А. Насером 26 июля 1956 г. реше­ния о национализации Суэцкого канала. По мнению Пелипася, кор­ни конфликта лежали в несовершенстве ялтинско-потсдамской меж­дународной системы и стремлении развивающихся стран выйти из навязанной им роли объектов, а не субъектов международных отно­шений. Однако в условиях биполярности законная и справедливая с точки зрения международного права акция Каира рассматривалась даже государственными деятелями развивающихся стран как поку­шение на стабильность существующего мирового порядка и необос­нованное осложнение международной обстановки. Как подчеркива­ет автор, данная реакция со стороны руководителей формировавше­гося Движения неприсоединения, прежде всего Дж. Неру, заставила Насера в его борьбе за лидерство в арабском мире и отстаивание су­веренитета Египта сделать ставку на американо-советские противоре­чия в регионе. В числе глобальных последствий трехсторонней анг­ло-франко-израильской агрессии в ноябре 1956 ,г. и ее провала в ста­тье выделен и такой факт, как проявление кризисных тенденций в блоке НАТО. Таким образом, Суэцкий кризис, находившийся на пе­риферии основного фронта холодной войны, оказал на западный блок то же дестабилизирующее влияние, которое имели последствия раз­вивавшегося параллельно Венгерского кризиса для восточного блока.

Наиболее опасным кризисом холодной войны, который поставил мир на грань ядерной катастрофы, явился Кубинский кризис. В ста­тье А. А. Фурсенко, продолжающего более детальное исследование советско-американского противостояния в Западном полушарии в тревожные октябрьские дни 1962 г., преимущественное внимание уделено таким конкретным и все еще далеким от окончательных оценок вопросам, как роль разведки в развитии событий, а также принятие Н. С. Хрущевым решения о размещении советского стра­тегического и тактического ядерного оружия на Кубе. С этой целью автором привлечены новые документы из Архива Президента РФ и Службы внешней разведки, позволяющие внести коррективы в су­ществующие интерпретации. Вместе с тем Фурсенко подчеркивает, что перспективным направлением дальнейшего изучения Кубинского кризиса является его рассмотрение во взаимосвязи с Берлинским кризисом и возведением Берлинской стены, с ситуацией на Дальнем Востоке и другими аспектами международных отношений начала 1960-х годов.

Обзор тематики, концептуальных подходов и оценок в представ­ленном на суд читателей сборнике статей позволяет судить о при­оритетных на сегодняшний день направлениях изучения холодной войны в российской историографии и о большом, еще далеко не освоенном историками комплексе проблем, требующих своего иссле­дования.

Авторский коллектив сборника и редколлегия книги выражают надежду, что результаты их труда стимулируют научную мысль в об­ласти анализа международных отношений второй половины XX в., а также будут способствовать складыванию более объективного пред­ставления о недавнем прошлом у молодого поколения, имея в виду и тот факт, что спецкурсы по истории холодной войны включены в программы ряда российских вузов.

 

 

¹ Холодная война: Новые подходы, новые документы / Отв. ред. М. М. На-ринский. М., 1995; Советская внешняя политика в годы холодной войны (1945— 1985). Новое прочтение / Отв. ред. Л. Н. Нежинский. М., 1995.

²Чуев Ф.И. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991; Он же. Молотов: По­лудержавный властелин. М., 1999; Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Запис­ки нежелательного свидетеля. М., 1996; Корниенко Г. М. «Холодная война». Свидетельство ее участника. М., 1995; 2-е изд. 2001; Громыко А. А. Памятное: В 2 т. М., 1988; Добрынин А. Ф. Сугубо доверительно. М., 1997; Трояновский О. А. Через годы и расстояния. М., 1997; Фалин В. М. Без скидок на обстоя­тельства. Политические воспоминания. М., 1999 и др.

³ Gaddis J. L. We Now Know: Rethinking Cold War History. Oxford, 1997.

⁴ См.: Системная история международных отношений. События и докумен­ты 1918—2000: В 4 т. / Отв. ред. А. Д. Богатуров. Т. 1. М., 2000; Современные международные отношения: Учебник / Под ред. А. В. Торкунова. М., 1999.

⁵ Wohlforth William С. A Certain Idea of Science: How International Relations Theory Avoids the New Cold War History // Journal of Cold War Studies. Vol. 1, № 2 (Spring 1999). P. 39—60; Lebow Richard N. Social Science, History, and the Cold War: Pushing the Conceptual Envelope // Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by Odd Arne Westad. London, 2000. P. 103-125.

⁶ Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by Odd Arne Westad. London. 2000.

⁷ Cold War History. Vol. 1, № 1 (August, 2000).

⁸ Journal of Cold War Studies.

⁹ Совещания Коминформа, 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. М., 1998.

¹⁰ Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. Политические преследо­вания евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М., 1994; Он же. Тайная политика Иосифа Сталина: Власть и антисемитизм. М., 2001; Зима В. Ф.

Голод в СССР 1946—1947 гг.: Происхождение и последствия. М., 1996; Ивано­ва Г. М. Гулаг в системе тоталитарного государства. М., 1997; Пихоя Р. Г. Совет­ский Союз: История власти. 1945—1991. Новосибирск, 1998; 2-е изд. М., 2000.

¹¹ Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество. Политика и повседнев­ность. 1945-1953. М., 2000.

¹² Данилов А. А., Пыжиков А. В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы. М., 2001; Они же. Рождение сверхдержавы. 1945—1953 годы. М., 2002.

¹³ Сталин и холодная война / Отв. ред А. О. Чубарьян. М., 1998; Сталин­ское десятилетие холодной войны / Отв. ред А. О. Чубарьян. М., 1999.

¹⁴ Фурсенко А. А., Нафтали Т. Адская игра. Секретная история Карибского кризиса, 1958—1964. М., 1999; Торкунов А. В. Загадочная война. Корейский конфликт 1950—1953 годов. М., 2000; Орлов А. С. Холодная война. М., 2000; Улунян Ар. А. Балканы: Горячий мир холодной войны. Греция и Турция между Западом и Востоком. 1945—1960 гг. М., 2001; Новик Ф. И. «Оттепель» и инер­ция холодной войны. (Германская политика СССР в 1953—1955 гг.). М., 2001.

¹⁵  Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Моск­ва и Восточная Европа. Становление режимов советского типа (1949—1953): Очерки истории. М., 2002.

¹⁶ Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1953 гг.: В 2 т. / Отв. ред. Г. П. Мурашко. Т. I: 1944—1948. Новосибирск, 1997; Т. 2: 1949—1953. Новосибирск, 1998; Советский фактор в Восточной Европе. 1944—1953: Доку­менты: В 2 т. / Отв. ред. Т. В. Волокитина. Т. 1: 1944-1948. М., 1999; Т. 2: 1949— 1953. М., 2002; СССР и германский вопрос, 1941—1949: Документы из Архива внешней политики Российской Федерации. Т. 1: 22 июня 1941г.— 8 мая 1945 г. М., 1996; Т. 2: 9 мая 1945 г. — 3 октября 1946 г. М., 2000; Советский Союз и венгерский кризис 1956 г.: Документы. М., 1998; Лаврентий Берия. 1953 г.: Стеног­рамма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яков­лева. М., 1999; Молотов, Маленков, Каганович, 1957 г.: Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 1998; Ге­оргий Жуков: Стенограмма октябрьского (1957 г.) пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 2001.

¹⁷ СССР и холодная война / Под ред. В. С. Лельчука и Е. И. Пивовара. М., 1995; Советское общество: Будни холодной войны. М.; Арзамас, 2000.

¹⁸ Мальков В. Л. «Манхэттенский проект». Разведка и дипломатия. М., 1995.

¹⁹ Симонов С. Н. Военно-промышленный комплекс в СССР в 1920—1950-е годы. М., 1996; Быстрова И. В. Военно-промышленный комплекс в СССР в годы холодной войны. (Вторая половина 40-х—начало 60-х годов). М., 2000.

²⁰ История советского атомного проекта: Документы, воспоминания иссле­дования. Вып. 1. М., 1998; Атомный проект в СССР. Документы и материалы: В 3 т. / Под ред. Л. Д. Рябева. Т.1: 1938-1945: В 2 ч. М., 1998; Т. 2: Атомная бомба, 1945-1954. Кн.1. М.; Саров, 1999.

²¹ Fleming D. The Cold War and Its Origins, 1917—1960: In 2 vols. London, 1961. См. также: Дэвис Д., Трани Ю. Первая холодная война. Наследие Вудро Виль­сона в советско-американских отношениях. М., 2002.

²² Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А.Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление режимов советского типа (1949—1953): Очер­ки истории. М., 2002. С. 4-5, 16, 29—56.

 

 

РАСКОЛ ПОСЛЕВОЕННОГО МИРА:

ФОРМИРОВАНИЕ БИПОЛЯРНОСТИ

 

В. О. ПЕЧАТНОB

ОТ СОЮЗА - К ВРАЖДЕ

(советско-американские отношения в 1945—1946 гг.)

 

 

В распаде союза трех великих держав-победительниц, ставшем прологом холодной войны, при всей объективности этого процесса не было автоматизма, как, впрочем, и в его создании. И то и дру­гое потребовало многих целенаправленных усилий и действий (а иногда даже и бездействия) всех участников; обе эти фазы — со­зидательная и разрушительная — были частью единого двустороннего процесса, имевшего внутреннюю динамику и закономерности, свои симметрии и асимметрии. Хотя формированию и в меньшей степе­ни распаду антигитлеровской коалиции посвящена огромная и фундаментальная литература, эти две фазы исследуются, как прави­ло, порознь, а также вне сравнительной перспективы. Цель данной статьи, во-первых, рассмотреть взлет и падение союза как единый процесс двойной качественной перестройки советско-американских отношений — от «холодного мира» к боевому союзу, а затем к хо­лодной войне. Во-вторых, выявить общие закономерности и специ­фику протекания данного процесса на примере СССР и США как главных его участников.

 

Наследие союза

В контексте предыдущей истории отношений между СССР и ве­дущими западными державами антигитлеровский союз «большой тройки», в сущности, явился аномалией, потребовавшей от обеих сто­рон коренных изменений в восприятии друг друга, привычных уста­новках и методах работы госаппарата, пропаганде и, конечно, в со­держании самой политики и дипломатии. «Перепрограммирование» на сотрудничество со вчерашним противником стало непростым и весь­ма болезненным процессом, прежде всего для США с их громоздкой системой «сдержек и противовесов», повышенной ролью обществен­ного мнения, независимой прессой и огромной инерционностью ве­домственных интересов. Тем не менее и там за какие-нибудь полтора года произошла удивительная метаморфоза в восприятии СССР. Ми­ровая пария, убогая диктатура — колосс на глиняных ногах («вся сила которого состоит в его массе», как презрительно резюмировала воен­ная разведка США в конце мая 1941 г.)¹ превратилась в великую дер­жаву — «высокоэффективное и крайне организованное современное государство», по словам популярного еженедельника, выражавшего широко распространившееся к разгару войны мнение².

Главной причиной этой метаморфозы, разумеется, были неопро­вержимые свидетельства поразительной стойкости СССР в отраже­нии фашистской агрессии. Ослепительные победы Красной Армии со всем тем, что стояло за ними (развитие промышленности и орга­низация военного производства, прочность тыла и морального духа народа), приводили американцев к переосмыслению сложившихся представлений о достижениях и даже самом генезисе советского строя³.

Наряду с этим главным фактором действовал и психологический механизм союзной солидарности, по которому соратник американ­ской демократии в столь великом и правом деле по определению не мог не быть «достойным, смелым и благородным» (самые распро­страненные эпитеты в отношении СССР в годы войны). Эта почти инстинктивная потребность в «облагораживании» союзника подкреп­лялась вполне осознанной, продиктованной нуждами коалиционной войны необходимостью щадить самолюбие и считаться с интереса­ми партнера. Соответствующий дружелюбно-уважительный тон за­давался самим Белым домом и директивами правительственной про­паганды, ставившими задачу «укреплять отношения между Россией и другими Объединенными нациями»⁴. Но не менее показательны­ми были другие, менее известные примеры подобной предупреди­тельности. Так, в марте 1944 г. руководство госдепартамента замяло планы комитета палаты представителей по расследованию антиаме­риканской деятельности предать огласке рукопись книги Л. Троцкого о Сталине, поскольку Сталин, по словам госсекретаря Э. Стетиниу-са на совещании в госдепе, «наверняка счел бы наше правительство ответственным за это, что могло бы крайне вредно отразиться на наших отношениях». В июне того же года по аналогичным причи­нам решением госдепа была отложена публикация очередного тома «Документов внешней политики США», посвященного Парижской мирной конференции 1919 г. и содержавшего обсуждение планов антисоветской интервенции со стороны Антанты. «Мы не должны, — пояснил один из руководителей европейского отдела госдепа Дж. Данн — вредить нашим отношениям с Советским Союзом, по­куда продолжается война с Германией»⁵. «Покуда продолжается вой­на...» — запомним эту важную оговорку.

Наконец, большой резонанс в США получили известные шаги советского руководства по «национализации» сталинской модели в годы войны — примирение государства с церковью, роспуск Комин­терна, перестройка вселенско-большевистской идеологии и симво­лики в более традиционном национально-патриотическом ключе.

Все это, вместе взятое, приводило к новому взгляду на природу и перспективы советской системы, которая все чаще рассматрива­лась как «переросшая» свою революционную стадию и постепенно превращающаяся в подобие нормальной великой державы с легитим­ными национальными интересами и рациональными мотивами по­ведения⁶. Даже скептики — аналитики Управления стратегических служб — в своих оценках 1943—1944 гг. отмечали «растущую в СССР тенденцию к развитию более нормальных и менее «чрезвычайных» типов институтов по мере усиления и стабилизации режима», под­черкивая «тенденцию к кристаллизации советской нации, для кото­рой социализм будет лишь одной из сторон национальной жизни»⁷.

Сам Ф. Рузвельт как в частном, так и публичном порядке не раз заявлял, что СССР движется от «советского коммунизма... к государ­ственному социализму» по пути «конституционной эволюции»⁸. Для многих в США, особенно людей либеральных взглядов, это движе­ние было встречным: демократизация советского строя и «социали­зация» капитализма в направлении дальнейшего расширения соци­альной ответственности и экономической роли государства, начато­го реформами «нового курса». Отсюда —- первый всплеск концепции конвергенции в 1943—1944 гг., проникшей в американскую научную литературу, публицистику и даже кулуарные разговоры в Белом доме⁹. Подразумеваемое ею ощущение «общности судьбы» было чрезвычайно важным для преодоления системной пропасти между капитализмом и социализмом, способным подвести идеологическую базу.под их мирное сосуществование и сотрудничество.

 Несомненный отпечаток подобных настроений лежал и на совет­ской политике Рузвельта и его ближайшего окружения (Г. Гопкинс, Г. Уоллес, Дж. Дэвис и др.). Ее отправной точкой служило представ­ление об СССР как проблемной, но отнюдь не имманентно-враждеб­ной США стране, антизападные комплексы которой коренятся в тя­желой истории (а отчасти и в поведении самого Запада) и могут быть постепенно изжиты при условии правильного обращения с ней. Клю­чевая презумпция эластичности советских мотивов и поведения под­креплялась отмеченным образом СССР как «нормализующейся сис­темы», позитивным опытом военного сотрудничества и оптимизмом самого Рузвельта в отношении своих способностей к «приручению» Сталина, а через него и всей советской системы. Рузвельтовская стра­тегия «перевоспитания» СССР через его постепенную интеграцию в мировое сообщество («семью народов», по словам президента) пред­полагала признание законных интересов безопасности Советского Союза и его самого в качестве «полностью признанного и равноправ­ного члена сообщества великих держав» (как писал Рузвельт Черчил­лю осенью 1944 г.)¹⁰. При соблюдении этих условий, надеялся Рузвельт и его единомышленники, новообретенные навыки сотрудничества с Западом превратятся в устойчивую привычку и «дитя научится хо­дить», т. е. жить по правилам западного сообщества ¹¹.

При том, что рузвельтовская политика в отношении СССР вклю­чала в себя серьезные элементы своекорыстия и подстраховки (от­тяжка со вторым фронтом, сохранение в секрете от союзника «Ман-хэттенского проекта» и др.), главным ее вектором все же была по­мощь Советскому Союзу в годы войны и надежда на сотрудничество с ним в послевоенном мире.

Эта политика шла вразрез с укоренившимися антикоммунисти­ческими и антисоветскими настроениями в конгрессе, общественном мнении, военном и дипломатическом ведомстве. Для ее проведения президенту потребовалось сконцентрировать принятие основных ре­шений в руках узкого круга своих ближайших помощников (прежде всего Г. Гопкинса и верных ему людей), часто действуя в обход гос­департамента, Пентагона и других государственных ведомств. Мно­гочисленные донесения советских дипломатов и разведчиков из США, неизменно рисовавшие картину борьбы «дружественного нам» меньшинства против большей части госаппарата (в особенности во-енных и госдепартамента), имели под собой вполне реальную почву.  Дело доходило, как показывают архивные документы, до планов скрытой «чистки» госаппарата от антисоветских элементов, предла­гавшихся сторонниками Рузвельта'².

Меры по укреплению межсоюзного доверия коснулись и такой деликатной сферы, как разведка и контрразведка: президент весьма решительно сдерживал рвение военной («Джи-2») и военно-полити­ческой (УСС) разведки в работе на советской территории, а также не давал хода неоднократным сигналам спецслужб об активизации в США шпионажа (в том числе «атомного») в пользу СССР и при­зывам «принять меры» к пресечению этой деятельности как «несов­местимой с союзническими отношениями»¹³.

---

Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 276; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!