Тема в когнитивной психологии 51 страница

“Я не знаю".

“Подумай об этом”.

“Я был только в Кашгаре. Ничего боль­ше я не знаю".

“Но на основании того, что я сказал, может ли хлопок там расти?”

“Если земля хорошая, хлопок будет там расти, но если там сыро и земля плохая, он расти не будет. Если там похоже на Каш­гар, он там тоже будет расти. Конечно, если почва там рыхлая, он тоже будет там ра­сти”.

Затем силлогизм был повторен.

“Что ты можешь заключить из моих слов?”

“Если там холодно, он не будет расти. Если почва хорошая и рыхлая — будет”.

“Но на какую мысль наводят мои сло­ва?”

"Знаешь, мы — мусульмане, мы — каш-гарцы. Мы никогда нигде не бывали и не знаем, жарко там или холодно".

Был предъявлен другой силлогизм.

“На Дальнем Севере, где снег, все мед­веди белые. Новая Земля — на Дальнем севере. Какого цвета там медведи?”

“Медведи бывают разные".

Силлогизм повторяется.

“Я не знаю. Я видел черного медведя. Других я никогда не видел. В каждой ме­стности свои животные — если она белая, они будут белые, если желтая — они будут желтые”.

“Но какие медведи водятся на Новой Земле?” “Мы всегда говорим только о том, что мы видим. Мы не говорим о том, чего мы не видели”.

“Но на какую мысль наводят мои сло­ва?”

Силлогизм снова повторяется.

“Ну, это вот на что похоже: наш царь не похож на вашего, а ваш не похож на нашего. На твои слова может ответить

только кто-то, кто там был, а если человек там не был, он ничего не может сказать на твои слова".

“Но на основе моих слов: “На севере, где всегда снег, медведи — белые", — мо­жешь ты догадаться, какие медведи водят­ся на Новой Земле?”

“Если человеку шестьдесят или восемь­десят лет и он видел белого медведя и рас­сказал об этом — ему можно верить, но я никогда его не видел, и потому не могу сказать. Это мое последнее слово. Те, кто видел, могут сказать, а те, кто не видел, ничего сказать не могут”.

В этот момент в разговор вступил мо­лодой узбек: “Из ваших слов понятно, что медведи там белые”.

“Ну, кто же из вас прав?”

Первый испытуемый отвечал; “Что петух умеет делать, он и делает. Что я знаю, я говорю, и ничего кроме этого"

Результаты этой и многих других бе­сед показывают, что в решении логичес­ких задач у испытуемых преобладают про­цессы аргументации и дедукции, связанные с непосредственным практическим опы­том. Эти люди высказывали совершенно верные суждения о фактах, о которых они знали из своего непосредственного опыта; в этих случаях они могли делать выводы согласно законам логики и облекать свои мысли в слова. Однако при отсутствии опоры на свой опыт и обращении к систе­ме теоретического мышления три факто­ра резко ограничивали их возможности. Первый — это недоверие к первоначаль­ным посылкам, которые не основывались на их личном опыте, что делало для них невозможным использование этих посы­лок. Второй — это то, что такие посылки не были для них универсальными; они вос­принимались испытуемыми как частное утверждение, отражающее лишь единич­ный частный случай. Третий фактор — это то, что в итоге силлогизмы распада­лись у испытуемых на три изолированных высказывания, не объединенных единой ло­гикой. В результате испытуемые решали задачу путем догадки или обращаясь к личному опыту. Неграмотные крестьяне могли объективно использовать логичес­кие связи, лишь опираясь на личный опыт, однако они не воспринимали силлогизм как прием, помогающий сделать логичес­кий вывод.

263

Как и в других наших исследованиях, у образованных испытуемых картина рез­ко менялась. Они решали силлогизмы так, как это делает любой образованный чело­век. Из каждого силлогизма они выводи­ли правильное заключение независимо от того, были посылки правильны фактичес­ки и близки ли они к непосредственному опыту испытуемого.

Я кратко описал только три вида эк­спериментов из числа тех, которые мы провели в течение двух наших экспеди­ций в Среднюю Азию. Помимо этих опы­тов проводились также тщательные ис­следования процесса решения задач, характера аргументации, используемой испытуемыми, воображения и оценки собеседниками собственной личности. Мы назвали эти последние наблюдения “ан­тидекартовскими экспериментами”, так как мы установили, что критическое от-

ношение к себе является конечным про­дуктом социально детерминированного психологического развития, а не его от­правной точкой, как это следует из идей Декарта. Я не буду приводить здесь все детали этих экспериментов, потому что их схема оставалась постоянной. Во всех случаях мы обнаруживали, что изменения практических форм деятельности, в осо­бенности перестройка деятельности, осно­ванная на формальном образовании и социальном опыте, вызывали качествен­ные изменения в процессах мышления испытуемых. Более того, мы смогли уста­новить, что перестройка организации мышления может произойти за относи­тельно короткое время при наличии дос­таточно резких изменений социально-ис­торических условий, подобных тем, которые последовали за Октябрьской ре­волюцией 1917 г.

264

А.Н.Леонтьев

[КАТЕГОРИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В ПСИХОЛОГИИ]¹

Два подхода в психологии — две схемы анализа

Последние годы в советской психоло-гии происходило ускоренное развитие от­дельных ее ветвей и прикладных исследо-ваний. В то же время теоретическим проблемам общей психологии уделялось гораздо меньше внимания. Вместе с тем советская психология, формируясь на мар­ксистско-ленинской философской основе, выдвинула принципиально новый подход к психике и впервые внесла в психологию ряд важнейших категорий, которые нуж-даются в дальнейшей разработке.

Среди этих категорий важнейшее зна-чение имеет категория деятельности. Вспомним знаменитые тезисы К. Маркса о Фейербахе, в которых говорится, что глав-ный недостаток прежнего метафизическо-го материализма состоял в том, что он рас­сматривал чувственность только в форме созерцания, а не как человеческую деятель-ность, практику; что деятельная сторона, в противоположность материализму, разви­валась идеализмом, который, однако, пони­мал ее абстрактно, а не как действитель-ную чувственную деятельность человека².

Именно так обстояло дело и во всей домарксистской психологии. Впрочем, и в современной психологии, которая разви-

вается вне марксизма, ситуация остается прежней. Деятельность и в ней интерпре-тируется либо в рамках идеалистических концепций, либо в естественнонаучных, материалистических по своей общей тен-денции направлениях — как ответ на вне-шние воздействия пассивного субъекта, обусловленный его врожденной организа-цией и научением. Но именно это и раска-лывает психологию на естественнонаучную и психологию как науку о духе, на психо-логию бихевиористскую и “менталистс-кую”. Возникающие в связи с этим в пси­хологии кризисные явления сохраняются и сейчас; они только “ушли в глубину”, стали выражаться в менее явных формах. Характерное для наших дней интен­сивное развитие междисциплинарных ис­следований, связывающих психологию с нейрофизиологией, с кибернетикой и ло-гико-математическими дисциплинами, с социологией и историей культуры, само по себе еще не может привести к реше-нию фундаментальных методологических проблем психологической науки. Остав­ляя их нерешенными, оно лишь усилива-ет тенденцию к опасному физиологичес­кому, кибернетическому, логическому или социологическому редукционизму, угро-жающему психологии утратой своего предмета, своей специфики. Не является свидетельством теоретического прогрес­са и то обстоятельство, что столкновение различных психологических направлений потеряло сейчас свою прежнюю остроту: воинствующий бихевиоризм уступил место компромиссному необихевиоризму (или, как говорят некоторые авторы, “субъективному бихевиоризму”), гешталь-тизм — неогештальтизму, фрейдизм — неофрейдизму и культурной антрополо­гии. Хотя термин “эклектический” при­обрел у американских авторов значение чуть ли не высшей похвалы, эклектичес­кие позиции никогда еще не приводили к успеху. Научный синтез разнородных комплексов, добытых психологических фактов и обобщений, разумеется, не мо-жет быть достигнут путем их простого соединения с помощью общего переплета. Он требует дальнейшей разработки кон-

¹ Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность // Избранные психологические произведе­
ния: В 2 т. М.: Педагогика, 1983. Т. 2. С. 136—159.

² См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 1.

265

цептуального строя психологии, поиска новых научных теорий, способных стянуть разошедшиеся швы здания психологичес­кой науки.

При всем многообразии направлений, о которых идет речь, общее между ними, с методологической точки зрения, состо­ит в том, что они исходят из двучленной схемы анализа: воздействие на реципи­рующие системы субъекта -> возникаю­щие ответные — объективные и субъек­тивные — явления, вызываемые данным воздействием.

Схема эта с классической ясностью выступила уже в психофизике и физиоло­гической психологии прошлого столетия. Главная задача, которая ставилась в то время, заключалась в том, чтобы изучить зависимость элементов сознания от пара­метров вызывающих их раздражителей. Позже, в бихевиоризме, т. е. применитель­но к изучению поведения, эта двучленная схема нашла свое прямое выражение в зна­менитой формуле S -> R.

Неудовлетворительность этой схемы заключается в том, что она исключает из поля зрения исследования тот содержа­тельный процесс, в котором осуществля­ются реальные связи субъекта с предмет­ным миром, его предметную деятельность (нем. Tätigkeit — в отличие от Aktivität). Такая абстракция от деятельности субъ­екта оправдана лишь в узких границах лабораторного эксперимента, имеющего своей целью выявить элементарные пси­хофизиологические механизмы. Достаточ­но, однако, выйти за эти узкие границы, как тотчас обнаруживается ее несостоя­тельность. Это и вынуждало прежних ис­следователей допускать при объяснении психологических фактов вмешательство особых сил, таких, как активная апперцеп­ция, внутренняя интенция и т. п., т. е. все же апеллировать к деятельности субъекта, но только в ее мистифицированной идеа­лизмом форме.

Принципиальные трудности, создавае­мые в психологии двучленной схемой ана­лиза и тем “постулатом непосредственно­сти”¹, который скрывается за ней, породили настойчивые попытки преодо­леть ее. Одна из линий, по которой шли

эти попытки, нашла свое выражение в под­черкивании того факта, что эффекты вне­шних воздействий зависят от их прелом­ления субъектом, от тех психологических “промежуточных переменных” (Э.Толмен и другие), которые характеризуют его внутреннее состояние. В свое время С. Л. Рубинштейн выразил это в формуле, гла­сящей, что “внешние причины действуют через внутренние условия”². Конечно, фор­мула эта является бесспорной. Если, од­нако, под внутренними условиями подра­зумеваются текущие состояния субъекта, подвергающегося воздействию, то она не вносит в схему S -> R ничего принципи­ально нового. Ведь даже неживые объек­ты при изменении своих состояний по-раз­ному обнаруживают себя во взаимодействии с другими объектами. На влажном, размягченном грунте следы бу­дут отчетливо отпечатываться, а на сухой, слежавшейся почве — нет. Тем яснее про­является это у животных и человека: го­лодное животное будет реагировать на пи­щевой раздражитель иначе, чем сытое, а у человека, интересующегося футболом, сообщение о результатах матча вызовет совсем другую реакцию, чем у человека, к футболу вполне равнодушного.

Введение понятия промежуточных пе­ременных, несомненно, обогащает анализ поведения, но оно вовсе не снимает упомя­нутого постулата непосредственности. Дело в том, что хотя переменные, о которых идет речь, и являются промежуточными, но толь­ко в смысле внутренних состояний самого субъекта. Сказанное относится и к “моти­вирующим факторам” — потребностям и влечениям. Разработка роли этих факто­ров шла, как известно, в очень разных на­правлениях — и в бихевиоризме, и в шко­ле К. Левина, и особенно в глубинной психологии. При всех, однако, различиях между собой этих направлений и разли­чиях в понимании самой мотивации и ее роли неизменным оставалось главное: про­тивопоставленность мотивации объектив­ным условиям деятельности, внешнему миру.

Особо следует выделить попытки ре­шить проблему, идущие со стороны так называемой культурологии. Признанный

266

основоположник этого направления Л. Уайт¹ развивал идею “культурной де­терминации” явлений в обществе и в пове­дении индивидов. Возникновение челове­ка и человеческого общества приводит к тому, что прежде прямые, натуральные свя­зи организма со средой становятся опос­редствованными культурой, развивающей­ся на базе материального производства². При этом культура выступает для инди­видов в форме значений, передаваемых ре­чевыми знаками-символами. Исходя из этого, Л. Уайт предлагает трехчленную формулу поведения человека: организм человека х культурные стимулы —> пове­дение.

Формула эта создает иллюзию преодо­ления постулата непосредственности и вы­текающей из него схемы S -> R. Однако введение в эту схему в качестве посред­ствующего звена культуры, коммуни-цируемой знаковыми системами, неизбеж­но замыкает психологическое исследование в круг явлений сознания — общественного и индивидуального. Происходит простая подстановка: место мира предметов теперь занимает мир выработанных обществом знаков, значений. Таким образом, мы сно­ва стоим перед двучленной схемой S -> R, но только стимул интерпретируется в ней как “культурный стимул”. Это и выража­ет дальнейшая формула Л.Уайта, пос­редством которой он поясняет различие в детерминации психических реакций (minding) животных и человека. Он запи­сывает эту формулу так:

Vm = f(Vb) — у животных,

Vm = f(Vc) — у человека,

где V— переменные, т — психика, Ъ — телесное состояние (body), с — культура.

В отличие от идущих от Дюркгейма социологических концепций в психологии, которые так или иначе сохраняют идею первичности взаимодействия человека с

предметным миром, современная амери­канская культурология знает лишь воз­действие на человека “экстрасоматических объектов”, которые образуют континуум, развивающийся по своим собственным “супрапсихологическим” и “супрасоциоло-гическим” законам (что и делает необхо­димой особую науку — культурологию). С этой, культурологической, точки зрения человеческие индивиды являются лишь “каталитическими агентами” и “средой выражения” культурного процесса³ . Не более того.

Совсем другая линия, по которой шло усложнение анализа, вытекающего из по­стулата непосредственности, была порож­дена открытием регулирования поведения посредством обратных связей, отчетливо сформулированным еще Н. Н. Ланге⁴.

Уже первые исследования построения сложно-двигательных процессов у челове­ка, среди которых нужно особенно назвать работы Н. А. Бернштейна⁵, показавшие роль рефлекторного кольца с обратными связями, дали возможность по-новому по­нять механизм широкого круга явлений.

За время, которое отделяет нас от пер­вых работ, выполненных еще в 30-е гг., те­ория управления и информации приобре­ла общенаучное значение, охватывая процессы как в живых, так и неживых системах.

Любопытно, что разработанные за эти годы понятия кибернетики позже были восприняты большинством психологов как совершенно новые. Произошло как бы их второе рождение в психологии — обстоя­тельство, создавшее у некоторых энтузиас­тов кибернетического подхода впечатление, что найдены наконец новые методологи­ческие основы всеобъемлющей психологи­ческой теории. Очень скоро, однако, обна­ружилось, что кибернетический подход в психологии также имеет свои границы,

¹ См. White L. The Science of Culture. N. Y., 1949.

² Упоминание им о том, что общество организовано на основе отношений собственности, служи­
ло иногда поводом относить Л. Уайта якобы к сторонникам исторического материализма; правда,
один из его апологетов оговаривается при этом, что исторический материализм идет у него не от
Маркса, а от “здравого смысла", от идеи выживания (business of living) (Barnes H. Outstanding
Contributions to Anthropology, Culture, Culturologie and Cultural Evolution. N. Y., 1960).

³ White L. The Science of Culture. P. 181.

⁴ См. Ланге H. Н. Психологические исследования. Одесса, 1893.

⁵ См.: Бернштейн НА. Физиология движения // Конради ГЛ., Слетим АД., Фарфель B.C. Физио­
логия труда. М., 1934; Бернштейн НА. О построении движений. М., 1947.

267

перейти которые можно только ценой под­мены научной кибернетики некоей “ки­бернетической мифологией”; подлинно же психологические реальности, такие, как психический образ, сознание, мотивация и целеобразование, фактически оказались ут­раченными. В этом смысле произошло даже известное отступление от ранних работ, в которых развивался принцип ак­тивности и представление об уровнях ре­гулирования, среди которых особо выде­лялся уровень предметных действий и высшие познавательные уровни.

Понятия современной теоретической кибернетики образуют очень важную плос­кость абстракции, позволяющую описывать особенности структуры и движения ши­рочайшего класса процессов, которые с помощью прежнего понятийного аппарата не могли быть описаны. Вместе с тем ис­следования, идущие в этой новой плоско­сти абстракции, несмотря на их бесспор­ную продуктивность, сами по себе не способны дать решение фундаментальных методологических проблем той или иной специальной области знаний. Поэтому нет ничего парадоксального в том, что и в пси­хологии введение понятий об управлении, информационных процессах и о саморегу-лирующихся системах еще не отменяет упо-мянутого постулата непосредственности.

Вывод состоит в том, что, по-видимому, никакое усложнение исходной схемы, вы-текающей из этого постулата, так сказать, “изнутри” не в состоянии устранить те методологические трудности, которые она создает в психологии. Чтобы снять их, нуж-но заменить двучленную схему анализа принципиально другой схемой, а этого нельзя сделать, не отказавшись от посту-лата непосредственности.

Главный тезис, обоснованию которого посвящается дальнейшее изложение, зак­лючается в том, что реальный путь преодо­ления этого, по выражению Д. К. Узнадзе, “рокового” для психологии постулата от­крывается введением в психологию кате­гории предметной деятельности.

Выдвигая это положение, нужно сразу же уточнить его: речь идет именно о дея­тельности, а не о поведении и не о тех нервных физиологических процессах, ко-

¹ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 5.

² Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. С. 25.

торые реализуют деятельность. Дело в том, что вычленяемые анализом “единицы” и язык, с помощью которых описываются поведенческие, церебральные или логичес­кие процессы, с одной стороны, и предмет­ная деятельность, — с другой, не совпадают между собой.

Итак, в психологии сложилась следую-щая альтернатива: либо сохранить в ка-честве основной двучленную схему — воз­действие объекта -> изменение текущих состояний субъекта (или, что принципи­ально то же самое, схему S —> R), либо ис­ходить из трехчленной схемы, включаю­щей среднее звено (“средний термин”) — деятельность субъекта и соответственно ее условия, цели и средства, звено, которое опосредствует связи между ними.

С точки зрения проблемы детермина-ции психики эта альтернатива может быть сформулирована так: мы встаем либо на позицию, что сознание определяется окру-жающими вещами, явлениями, либо на позицию, утверждающую, что сознание оп-ределяется общественным бытием людей, которое, по определению Маркса и Энгель-са, есть не что иное, как реальный процесс их жизни¹.

---

Дата добавления: 2018-04-04; просмотров: 194; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!