Потенциальные плюсы раскрытия 8 страница



       Медленно, со скоростью улитки, я учусь оценивать свои действия прежде чем совершить их. Это не значит, что я уже не допускаю ошибок в суждениях, в том числе, ошибок, которые могут угрожать моей безопасности. Это значит, что я начинаю понимать, что должна использовать свое доверие к Тому как страховку. Иначе говоря, я учусь спрашивать его, будет ли разумно пойти на пробежку в незнакомом парке, или прокатиться где-то на велосипеде, или совершить поездку по городу, который я не очень хорошо знаю. Я знаю, что должна уточнять у него любое действие, которое выходит за рамки моего привычного распорядка. Как собака-поводырь ведет слепого, он всегда направляет меня, когда я этому не противлюсь.

       После того, как родители сделали все, что могли, чтобы подготовить меня к взрослой жизни, Том появился как раз вовремя, чтобы взять меня за руку и отвести (как бы я порой ни упиралась) туда, где я найду настоящий покой. С помощью Тома я продвинулась по аутистическому спектру от детства, которое теперь кажется каким-то чужим, к относительной нормальности сегодняшних дней. Он чрезвычайно добр ко мне, он всегда готов поддержать меня кивком или улыбкой. Он оберегает меня и помогает держаться в рамках. Он дает мне знать, когда я слишком ухожу в свои мысли или пускаюсь в слишком долгие рассуждения. Мне достаточно взглянуть на него, чтобы понять, правильно ли я веду разговор и хорошо ли меня воспринимают собеседники. При этом он никогда не проявляет эгоизма или собственничества, он никогда не злится и не раздражается на меня. Даже когда я лишь смутно осознаю его влияние, я вижу, что он пытается обучить и направить меня, а не спасти меня или себя от неловкой ситуации. И поскольку я знаю, что он очень уверенный в себе человек, который не поддается чужому влиянию, я так же знаю, что он никогда не позволит чьему-то мнению обо мне влиять на наши отношения.

       Он сразу принял то, что я другая. Он никогда не обсуждает эту тему, если я не заговорю об этом первой. Он никогда не намекает на это во время моих длинных монологов. Он никогда не использует это как оружие в наших отношениях. И именно потому, что он никогда не использует то, кто я есть, против меня, я стала доверять ему.

       Доверие. Это очень трудноуловимое понятие, которое сильно зависит от умения обобщать, от способности понимать нюансы человеческих мотивов – неудивительно, что оно часто остается чем-то неведомым для человека с СА. Но если доверие удается обрести, оно становится настоящим спасением. Когда со мной рядом тот, кому я верю безоговорочно, я знаю, что буду расти и развиваться, искать и находить.

       Иногда все, что мне нужно, чтобы удержаться на краю, это взглянуть Тому в лицо. Меня восхищает его лицо, не столько потому что он привлекательный человек, сколько потому что в строении его лица так много радующих глаз элементов – четкие линии, симметрия, идеальные пропорции. Его лицо очень конкретное, оно словно высечено из камня или отлито в металле. На нем мой взгляд отдыхает. Я странным образом успокаиваюсь, когда смотрю на его черты – стоит мне только увидеть его, как я ощущаю себя увереннее; так других успокаивает мерное течение воды или колыбельная успокаивает ребенка.

       Я часто думаю, как повернулась бы моя жизнь, если бы я встретила Тома еще в школе, когда сражалась с проблемами юности. Хочется думать, что он спас бы меня от тех мучений, но я не уверена. Думаю, к лучшему, что мы встретились позже, потому что мне нужны были эти годы самоанализа, чтобы понять, кто я есть, как я устроена, и как можно решить мои проблемы. Если бы Том или кто-то еще ловил меня при каждом падении, боюсь, я никогда бы не смогла разобраться в себе. Мне необходимо было падать, обдирать колени, ранить свое сердце, бросать все силы на преодоление трудностей, чтобы я поняла, что не просто чуть-чуть отличаюсь от других. Мне нужно было встретиться лицом к лицу со всеми своими проблемами, чтобы осознать, что мне действительно нужна та поддержка, которую сейчас дает мне Том. И по мере того как я продолжаю терять свои аутичные черты, я стараюсь не перегружать его своими потребностями, не наваливаться на него всем весом, а лишь опираться в тех ситуациях, когда не могу разобраться сама. И продолжая узнавать все новые стороны его поддержки, я изо всех сил стараюсь дать ему то, что могу: верность, честность, надежность и общие интересы. Как две обложки книги, мы научились поддерживать друг друга, даже когда что-то между пытается нас разлучить.


 

6

Баюкая своих детей

 

О, Боже!

Одноактная пьеса, основанная на реальных событиях.

Декорации: больничный кабинет ультразвукового исследования.

Действующие лица: специалист УЗИ, медсестра, будущая мама-аспи и встревоженный будущий отец.

Завязка: В беременности, которая поначалу протекала нормально, возникли осложнения, наблюдающий врач обеспокоен здоровьем ребенка. Назначено УЗИ, которое вот-вот начнется.

Специалист: Ложитесь. Будет немного холодно. (смазывает гелем живот будущей мамы и начинает водить инструментом) Ага, теперь все видно. Вот головка… (умолкает и делает глубокий вдох) а вот вторая головка.

Будущая мама: Вторая? Как вторая? У ребенка две головы? (в ужасе оглядывается на мужа, который начинает сползать на пол)

Специалист: Папа, с вами все в порядке? Ну вот, еще один. (кричит в дверь) Сестра, нужна помощь, у нас опять отец в обмороке.

Входит медсестра, приводит мужа в чувство и помогает ему сесть.

Будущая мама: Две головы, как же так, не может быть... (ее начинает бить дрожь)

Специалист: Две головы? Ну, что вы, нет, конечно. Вы разве не знали, что у вас двойня?

Будущая мама: Двойня? О, Боже!

 

Конец

 

       Говорят, что правда невероятнее вымысла, и, опираясь на собственный опыт, я склонна с этим согласиться. Когда эта короткая сценка разыгралась в реальности, я действительно подумала, что у моего ребенка две головы. Не знаю, насколько это иллюстрирует буквальность моего мышления, но это прекрасно отражает мою жизнь как родителя с синдромом Аспергера. Все эти двенадцать лет я словно живу в перевернутом мире, в некой головоломке между тем, что должно быть, и тем, что есть на самом деле. В нашей семье не только я подаю пример детям, но и они подают пример мне. В то время как я выстраиваю иерархию моральных и этических стандартов, дети показывают мне, как вести себя на публике. Часто они, буквально и фигурально, ведут меня за руку в общественных местах, зная, что без их помощи я, скорее всего, потеряюсь. Самим своим существованием дети заставляют меня оставаться в реальности, которая до их появления едва ли что-то значила для меня. Поскольку меня искренне заботит их благополучие – чтобы они хорошо учились, могли заниматься тем, что им нравится, и были во всех смыслах довольны жизнью – я изо всех сил стараюсь следить за своим поведением и своими мыслями. Я стараюсь быть Обычной Мамой.

       Хотя родительские обязанности пробуждают во мне «нормальные» качества, они также выявляют те мои грани, которые совершенно нетипичны и с которыми порой очень сложно иметь дело. Как и в большинстве других случаев, я не могу назвать одну или две проблемы, из-за которых мне хотелось бы кричать: «А-а, какая же я неудачница!» Меня не так просто выбить из седла. Скорее, это совокупность всех тех мелочей, что вызывают у меня растерянность и заставляют тихо шептать: «Ох, кажется, я опять натворила дел».

       Каждый этап жизни моих дочерей не только нов, но и чужд для меня. Стоит мне подумать, что я начала справляться с одним набором ожиданий и требований, как появляется что-то еще и переворачивает все с ног на голову. Я понимаю, что в этом не одинока. У всех родителей, с кем мне доводилось общаться, были свои жалобы, сомнения и ошибки. Меня озадачивает то, какие именно ситуации и трудности их беспокоят. Такое ощущение, что другие родители имеют между собой схожий опыт и схожие проблемы. Мои же тревоги и ошибки как будто связаны с совершенно другими вещами. Мои проблемы так же чужды им, как их проблемы чужды мне. Раньше меня это чрезвычайно тревожило. Мне казалось, я не способна быть хорошей матерью. Теперь, когда я больше знаю о СА, я не так сурова к себе и не так самокритична. Теперь, разговаривая с другими родителями, я вижу не только различия, но как минимум одно сходство: все мы понимаем, что вполне можно любить своих детей, но не любить связанные с детством проблемы.

       Я была рада услышать от других родителей, что их тоже донимают запахи и звуки, которые производит маленький ребенок. Мои проблемы с сенсорной перегрузкой из-за детей стали казаться чуть более нормальными. Чуть более, но не совсем. Когда я разговаривала с молодыми родителями, выяснялось, что подобные вещи их беспокоят, но только непосредственно в тот момент, когда это происходит. Они рассказывали о бессонных ночах или о проблемах с детскими животами, но у них не было настолько сильных эмоциональных реакций, как у меня. Они говорили что-нибудь вроде: «Нет ничего противнее грязного подгузника» или «Когда мой ребенок плакал всю ночь, я чуть не свихнулась». И все. Когда я просила рассказать подробнее, как это на них действовало, они говорили: «Ну, меня это сильно беспокоило. Я была вся на нервах». Я ожидала чего-то более похожего на мои собственные ощущения, более серьезного, чем беспокойство и нервозность. Но ничего подобного не слышала. Похоже, по меркам нейротипичного родителя, мои ощущения были чересчур сильны.

       Буквально все, что касалось родительских обязанностей, грозило вывести мою сенсорику из-под контроля. Самые простые вещи лишали меня спокойствия. Когда родилась моя первая дочь, мне захотелось создать для нее идеальную детскую. Проблема в том, что детские принадлежности в магазинах никак не соответствовали моим представлениям о том, как должна выглядеть комната ребенка. Например, откуда берется такое пристрастие к пастельным тонам? Почему столько детских вещей окрашены в цвета как будто присыпанные пудрой? Мне сложно смотреть на пастельные тона. Когда-то я пыталась их использовать. Я покрасила весь свой дом в светлой гамме. Через две недели я все перекрасила в глубокие насыщенные цвета. Всякий раз, как я захожу в комнату, оформленную в приглушенных красках, рот наполняется слюной и начинает болеть голова. Возникает ощущение чего-то противного, неприятного. Я могу воспринимать их в малых дозах, если это, например, коробка с мелками или рисунок на более темной ткани, но мне не нравится быть окруженной ими. Они меня душат.

       Когда мне наконец удалось разыскать в магазине отдел с яркой мебелью и детскими принадлежностями, проблемы на этом не закончились. Возникли другие, не менее досадные. Для меня крайне важна четкость и симметрия линий. Однако, детские вещи обычно имеют сглаженную округлую форму – несомненно, чтобы острые углы не повредили ребенку. С точки зрения логики, мне был понятен такой дизайн, но мои органы чувств отказывались его принимать. Мои глаза желали видеть предметы с четкими линиями, состоящие из квадратов и треугольников. Мне не хотелось смотреть на череду абстрактных черно-белых узоров, или животных, которые выглядели так, словно их переехал трактор, или клоунов в пастельных костюмчиках. Я не могла представить, чтобы моему ребенку понравилось лежать под таким одеялом. Эти вещи пугали, а не успокаивали; они были бесформенными, а не милыми.

       Ничуть не проще оказалось подобрать постельное белье, занавески и настенные украшения. Меня опять ждали бледные краски и бесформенные узоры, но теперь пришлось иметь дело еще и с текстурами. Разные поверхности вызывают у меня совершенно разные ощущения. Я не люблю прикасаться к необработанному дереву, хотя люблю его запах. При этом дерево с блестящей полировкой я тоже не люблю. Мне нравится, когда деревянная мебель или пол сохраняют небольшую шершавость. Мне нравится мебель, которая способна выдержать порыв сильного ветра, а не та, что выглядит так, будто сломается под моим весом. Мне нравится тонкий хлопок, бугристая шениль и грубый бархат. Мои пальцы отдергиваются сами собой, когда я прикасаюсь к атласу, полиэстеру, нейлону, небеленому льну или ворсистой пряже. Я не укрываюсь одеялами, которые рекламируются как «невесомые», но и не пользуюсь слишком тяжелыми, которые нельзя сбросить ногой. Меня успокаивают слегка комковатые одеяла среднего веса. От всех прочих у меня возникают мурашки. Я не была уверена, что дети будут разделять мои вкусы, но знала, что если мне придется обращаться с их вещами, эти вещи должны быть для меня приемлемы. В итоге, я все-таки обставила комнаты своих дочерей так, чтобы в них было хорошо и уютно. Правда, некоторые ткани мне так и не удалось найти, и я попросила маму, чтобы она сшила занавески и постельные покрывала из белого хлопка. Меня радовало, что я могу войти в детскую, где меня ничто не будет отвлекать и раздражать. Совсем не радовало то, что остальные мои органы чувств было не так легко усмирить.

       Я плохо воспринимаю движение. Мой желудок переворачивается, когда я смотрю на карусель, преодолеваю крутой холм на автомобиле или слишком быстро поворачиваю за угол. Когда родился первый ребенок, быстро выяснилось, что мои вестибулярные проблемы касаются не только аттракционов и поездок. Я не могла укачивать своих детей. У меня получалось лишь покачиваться из стороны в сторону, что я и делала, даже сидя в кресле-качалке. Наклонившись вперед к краю сиденья или, наоборот, откинувшись далеко назад, я раскачивалась корпусом влево и вправо, поглаживая ребенка, чтобы унять его слезы. Когда от этого меня начинало мутить, я вставала и начинала чуть-чуть покачиваться стоя, буквально на пару дюймов в каждую сторону. Когда и это становилось чересчур, я ходила из комнаты в комнату, слегка потряхивая ребенка вверх-вниз. Детей мои старания обычно не устраивали, и успокаивались они только на руках у отца. Жаль, что даже это не могло его заставить взять на себя все ночные подъемы.

       Каждый раз, когда я решалась поухаживать за детьми, мне грозила сенсорная перегрузка, особенно, если дело касалось запахов. Ни плач, от которого просыпались даже соседи, ни полуночные походы в магазин за подгузниками, ни ночные кормления – ничто не могло сравниться с детскими слюнями, срыгиванием, дерматитными корочками и грязными подгузниками. Должно быть, даже самый лучший родитель ненавидит все это, но, подозреваю, я была чувствительнее многих. В случае особенно неприятных запахов я бледнела, меня тошнило, и мне требовалось прилечь.

       Как ни удивительно, я довольно легко переносила шум. Мне не нравился плач и шум от игрушек, но я была способна их терпеть. Может быть, дело в том, что меня больше волновали причины плача, чем сам звук. Мой отец всегда советует мне найти что-то, что поможет мне переключиться. Он хорошо меня знает. Мысль о том, что дети плачут от того, что им очень плохо, творила чудеса и быстро прогоняла из головы все прочие проблемы и раздражители.

       Бывало, что я ложилась спать с ощущением, что подвела своих детей – потому что выбежала из комнаты из-за запахов или поручила мужу укачивать их вместо меня. Но не было ни одного утра, когда бы я не говорила себе, что отдам детям все лучшее, что во мне есть. Я знала, что воспринимаю мир необычным образом, задолго до того, как услышала слова «синдром Аспергера». Но я никогда не считала, что это помешает мне стать хорошей и любящей матерью. Я была устроена иначе, чем другие родители, но я была матерью своих дочерей и готова была приложить все силы, чтобы они получали необходимую им заботу. Я очень быстро научилась откладывать в сторону книги о воспитании детей, говорившие, что есть только одна мать и только один способ любить своего ребенка.

       По мере того, как девочки росли, их взросление проливало яркий свет буквально на каждую из моих особенностей. И если сенсорные проблемы я могла как-то преодолеть или хотя бы скрыть, я не могла отделаться от черт, которые преследовали меня в любой ситуации. Дома у меня было много возможностей, чтобы держать в узде свои самые очевидные особенности. Я могла контролировать обстановку, устраняя то, что меня раздражало, или игнорируя те проблемы, которыми не научилась управлять. Как минимум, если что-то нельзя было проигнорировать или устранить, меня мог выручить муж. Но он не всегда был рядом. Если я оказывалась одна в обстановке, где меня дезориентировал избыток информации, я рисковала потерять контроль над СА. Моя речь становилась слишком педантичной, мимика – утрированной, мышление – зацикленным, а поведение – грубым.

       Ситуации, связанные с наибольшим стрессом и, следовательно, наибольшим риском, напрямую касались моих детей. Я воспринимаю свою семью как замкнутый круг, куда мы приглашаем людей только на своих условиях, когда и если мы этого хотим. Я быстро выхожу из себя, когда люди пытаются вторгнуться в защитный купол, который я держу над своими детьми и мужем. Я никогда не вмешиваюсь в чужие семейные дела (по крайней мере, осознанно) и, думаю, вправе ожидать, что другие будут уважать наши границы. Однако, мои ожидания редко оправдываются, и это мне очень не нравится. До того, как у нас появились дети, мы с мужем полностью контролировали свое окружение. Если в дверь звонили незваные гости, когда у нас не было желания их развлекать, мы делали вид, что нас нет дома. Если мы приходили в ресторан, и там было слишком много людей, мы шли в другое место. Если люди отнимали слишком много нашего времени, мы не отвечали на звонки. Если внешний мир становился слишком назойлив, мы закрывались от него. Мы никогда не старались быть грубыми. Мы старались быть честными.

       Когда появились дети, наше личное пространство исчезло. Наши закрытые двери превратились в распахнутые окна. Тихие прогулки по улице превратились в парад, к которому присоединялись все соседские дети. Телефон трезвонил до тех пор, пока мы не снимем трубку. Люди стучали в дверь и заглядывали в окна, приглашая на улицу. В то время я много улыбалась. Я не знала, что еще делать. Я смеялась, наливала лимонад, пекла печенье и придумывала затейливые праздники для своих детей и их приятелей. Я осваивала навыки, читая наш район, как справочную книгу. Единственная проблема была в том, что книга была не полной. Она много говорила о том, как что-то делать, но мало о том, как чего-то не делать. Я не знала, как сделать так, чтобы чужие дети не приходили, когда мне не хочется лишнего шума; как избежать разговоров с соседями, когда нечего сказать; как не натягивать на лицо улыбку, когда я чувствую себя загнанной в угол. В моих эмоциях и ощущениях творился полный хаос. Я знала, что мне необходимо для собственного покоя, но не знала, как этого добиться, не переступив через нужды своей семьи. Я могла бы снова запереть двери, но мои дети хотели, чтобы друзья приходили к ним играть. Я могла бы игнорировать людей, но это поставило бы в неловкое положение моих родных. Я не умела вежливо уклоняться от беседы или делать тонкие намеки. Я не умела переключаться с одного на другое. Я не знала, как отделить потребности дочерей от своих собственных, не разлучая нас самих.

       Чтобы дети были здоровы, образованы, счастливы и социально адаптированы, нужны не только родители, нужна целая команда людей. Этот факт меня не радовал, но был совершенно ясен, и я сказала себе, что мне нужно научиться с этим жить. С некоторыми членами этой команды было легче иметь дело, чем с другими. Например, визиты к врачу не представляли больших проблем. Физические параметры детей измерялись и оценивались, проблемы выявлялись и решались. Доктора не занимались пустой болтовней, они делали свою работу, а затем переходили к следующему пациенту. В других ситуациях было сложнее. Особенно если дело касалось школы. Самые простые вещи сбивали меня с толку. К примеру, что значит организовать вечеринку для всего класса? Я не знала правил, не имела инструкций – у меня была куча вопросов и ни единого ответа. Подойдут ли любые развлечения, или нужно нанять профессионалов? Готовить ли легкую еду или полноценный обед? Нужно ли опросить других родителей и узнать их мнение? Должна ли я сама их приглашать? Если я планирую занятия поделками, нужно ли как-то ограничивать материалы, которыми могут пользоваться дети? Я не представляла, с чего начать, или, что еще хуже, чем закончить. Все это было для меня кромешным ужасом. Меня переполнял страх, что люди узнают о моих странностях, поэтому мне было очень и очень трудно спрашивать у других, как они готовили детские праздники. Казалось, все, даже молодые мамы, откуда-то сами знают, что делать. Я не сомневалась, что если сознаюсь в своем невежестве или озвучу свои мысли, детям будет за меня стыдно. В конце концов, кому охота быть дочерью ничего не смыслящей матери?


Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 356; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!