Потенциальные плюсы раскрытия 3 страница




 

2

Пропасть становится шире. Почему?

 

Мое отражение. Оно ясное в центре,

подернуто рябью ближе к краям,

а границы его размыты.

Я могу заставить себя смотреть только в ясную середину,

сфокусировать взгляд в центре,

в самой сути,

в точке, из которой исходит ясность.

Я могу соединить воспоминания с дуновением моего шепота

и разгладить края,

если мне будет нужно,

если я захочу,

если границы меня станут слишком размыты.

 

Не думаю, что подростковый период для кого-то бывает простым, но для меня это было увлекательное время. Время открытий, пусть не всегда легкое и беззаботное. Время простых и ярких впечатлений. Жизнь представлялась большой коробкой загадок в обертке невинности. Я сознавала, что чем-то отличаюсь от других, но по какой-то причине меня это никогда не задевало и не тревожило. Меня не заботило, что я живу с иным восприятием мира, и это не заботило моих друзей. Мы принимали друг друга и вместе исследовали мир.

Помню, что мои одноклассники, в целом, делились на три группы. Наверное, были и другие. Сейчас я понимаю, что каждая из этих групп строилась вокруг общих интересов –мечта для человека с СА. Хорошо помню компанию, к которой относилась я. В наш круг входили спортсмены, чирлидеры и члены школьного совета. Я примкнула к ним еще в младших классах, задолго до того, как мы стали задумываться, кем нам быть и чем заниматься. В школе мы славились своей дружбой. Это был сплоченный и надежный круг – редкость среди подростков. Мы были компанией, которая всегда заявляла о себе и высказывалась по любому вопросу. Ни одно событие не оставалось незамеченным – у нас обо всем имелось собственное мнение.

Мне легко было высказываться о чем бы то ни было. В нашей компании я была самой прямолинейной и открытой – порой чересчур, как считали даже друзья. Сама я никогда не ощущала, что «чересчур», а что нет. Мне и сейчас сложно найти вескую причину держать мысли при себе. Слишком много неопределенности. Иногда люди хотят услышать мнение, иногда нет. Иногда они произносят что-то настолько невероятное, что просто невозможно промолчать. Иногда они сидят и как будто не замечают, что происходит вокруг. Вся эта двойственность сбивает с толку. Я не представляю, как можно понять, когда стоит озвучивать свои мысли, а когда нет. На самом деле, я часто задумываюсь, не сказала ли я лишнего, или не поймут ли меня неправильно. Иногда я жалею о сказанном. Но я давно убедилась, что проще остановить собаку, бегущую к любимой кости, чем удержать слова, слетающие с моего языка.

Если бы в школьные годы мне было достаточно лишь выражать свое мнение обо всем, наверное, я бы каждую ночь засыпала счастливой. Но мне хотелось большего – не потому, что я хотела кому-то что-то доказать, и не потому, что ставила перед собой какие-то цели. Мне просто нравились некоторые занятия, и я хотела подробнее их изучить. В частности, было три вида деятельности, которые привлекали мое внимание в старших классах. Первое – соревнования по плаванию. Вода меня по-прежнему очаровывала и успокаивала. К сожалению, это не делало меня хорошим пловцом. Я наивно решила, что, раз я люблю плавать, я смогу хорошо плавать в команде. Но я ошибалась. В чем-то у меня действительно был прирожденный талант. Я умела надолго задерживать дыхание, у меня были сильные ноги, чтобы отталкиваться, и хорошее телосложение. Но мне не давалось то, что действительно было важным для спорта. Я могла плавать часами, но только если двигала одновременно обеими руками или ногами. Двусторонняя координация и баланс были для меня чистым мучением. Совместить замах левой рукой и толчок правой ногой казалось невыполнимой задачей. Тренер списала меня со счетов, как только увидела мои попытки плавать. Однако, она оставила меня в команде и даже давала те же упражнения, что и другим. Она никогда не была со мной жестока или груба. Да и с чего бы? Она просто меня не замечала.

Я изо всех сил старалась не отставать от других пловцов. Я приходила на тренировки раньше всех и уходила последней, но не могла научиться тому, что требовалось. Я ходила на командные собрания, но никогда не понимала принципов взаимодействия в группе. На этих встречах я сидела одна, поглядывая на часы и ожидая, когда все закончится. Не думаю, что кто-то огорчился, когда я ушла из команды. Не могу сказать, что и сама огорчилась. Жаль только было расставаться с водой.

Иногда я жалею, что со мной не занимался кто-то более внимательный к индивидуальным особенностям, кто-то, кто понял бы, что мои проблемы с координацией – не просто признак того, что я не гожусь для спорта. Я жалею, что не получила хоть какой-то поддержки. Но средняя школа, в каком-то смысле, была местом, где выживает сильнейший. Только ученики, имевшие очевидные проблемы, могли рассчитывать на помощь. Все остальные были предоставлены сами себе. Смирившись с фактом, что карьера пловца мне не светит, я записалась в ансамбль спортивного марша – но не как музыкант. Я стала танцевать с помпонами. Нелепый выбор, правда? Неужели я думала, что те проблемы с координацией, что мешали мне стать хорошим пловцом, позволят мне стать хорошим чирлидером?

На репетициях капитан команды становилась перед нами лицом и показывала движения. Похоже, все кроме меня понимали, что наши действия должны быть противоположными, а не зеркальными. Если капитан поднимала левую руку, все тоже поднимали левую. Но не я. Она поднимала левую руку, я поднимала правую; она поднимала правую, я – левую, и так далее. Я прекрасно понимала, что это неправильно, но что бы я ни делала и сколько бы ни говорила себе, что ее право – это мое лево, я не могла преобразовать это знание в движение. Через пару недель таких мучений я поняла, что мне лучше встать в заднем ряду; так я смогу копировать тех, кто смотрит в том же направлении, что и я. Со временем, ценой многочасовых тренировок я заставила себя выполнять танцевальные па достаточно точно, ориентируясь на того, кто стоял впереди. Конечно, это был не единственный талант, необходимый танцору. Важно было не только запомнить движения, но и синхронизировать их с музыкой. И первое оказалось пустяком по сравнению со вторым. Я сбивалась с ритма, спотыкалась и каждый раз умоляла, чтобы меня ставили в последний ряд, хоть и не была самой высокой.

Тогда я так и не освоила мастерство танца – и по тем же причинам не освоила аэробику, ставшую популярной, когда я уже закончила школу. Разница была в том, что к тому времени я уже знала, что вряд ли смогу заниматься чем-то, где требуется координация. Будучи подростком, я не понимала, насколько глубоки корни моей, казалось бы, простой неуклюжести. Возможно, это и к лучшему. Я бы не испробовала и половины всего, если бы кто-то сказал мне, что я обречена на неудачу. Наверное, хорошо, что я была слишком зациклена на себе, чтобы думать об этом. Так или иначе, со временем я нашла занятие, которое меня привлекало, очаровывало и вдохновляло – и при этом хорошо удавалось. Я нашла клуб сценической речи и театрального искусства.

Мне кажется, артисты и другие творческие люди просто обязаны быть аспи. Если и нет, они очень похожи на аспи и могут стать для них прекрасными друзьями. Я всегда легко находила общий язык со своими товарищами по драмкружку, и большинство из них были чрезвычайно терпимы и открыты к разнообразию личных взглядов. Эта благодатная среда, где царила атмосфера тепла и поддержки, стала местом, где я смогла превратить многие свои аутичные черты в реальные и ценные преимущества. Меня вдохновляли другие нестандартно мыслящие люди, они научили меня видеть в языке нечто больше, чем инструмент для выражения простых нужд. Наконец-то я нашла для себя естественное место обитания.

Язык и сам процесс речи всегда вызывали у меня огромный интерес, но в полной мере я приобщилась к этой сокровищнице только в школьные годы. Слова и все, что с ними связано, завораживают меня бесконечно. Мои полки ломятся от книг, среди которых несколько тезаурусов, полдюжины словарей, сборники знаменитых цитат и стопка личных дневников с размышлениями. Язык привлекает меня, потому что подчиняется правилам: на самом деле, точности в нем больше, чем субъективности. Складывая слова в нужной последовательности, принимая в расчет интонацию, контекст и другие нюансы, писатель может оттачивать формулировку до тех пор, пока она не будет выражать то, что ему нужно. Я восхищаюсь возможностями, которые дают слова. Мне нравится в них все – но особенно сила, заложенная в них. Есть слова, которые приятны взгляду, которые обладают симметрией линий и эстетичной формой. Есть те, что завораживают своей мелодией, стоит их произнести. Если я обращаюсь с ними должным образом – внимательно и аккуратно – слова творят чудеса с моими ощущениями, с моим пониманием мира, потому что каждое из них обладает своим характером, своими чертами, своим уроком, который оно может преподать.

Иногда тщательность, с которой я выбираю слова, доходит до навязчивого ритуала. Часто я трачу слишком много времени на то, что подбираю каждое слово и переписываю предложение раз за разом, чтобы оно выглядело, звучало и ощущалось правильно. Я зацикливаюсь, и это может полностью застопорить мой мыслительный процесс. В таком состоянии я не могу думать ни о чем другом, пока не найду идеальное слово или фразу. По этой причине процесс письма иногда затягивается – так, что я забываю о времени и других делах – но никогда не бывает бессмысленным или бесплодным.

Когда же к собственноручно написанным монологам и выступлениям я добавляла голос, происходило нечто прекрасное. Я играла с голосом, работала с ним, заставляя достигать новых интонаций и высот, меняя его громкость и ритм. Я наслаждалась ощущениями, которые оставлял голос: как он звучал в ушах, как резонировал в горле, как соскальзывал с губ. Когда я говорила, голос проделывал столь же напряженную работу, как и мой ум, когда я подбирала слова. Одни слова щекотали горло; другие легко скользили; третьи согревали изнутри. Когда мне удавалось подобрать их так, чтобы они выглядели, звучали и ощущались как надо, я понимала, что написала что-то прекрасное. А когда у меня было что-то прекрасное, я всегда выступала достаточно хорошо, чтобы оказаться в числе призеров.

Хотя мои выступления на конкурсах сценической речи остались в прошлом, я до сих пор работаю голосом, хоть и иначе. Я взяла в привычку копировать речь других людей, особенно если они обладают гнусавым или визгливым голосом, или говорят с сильным восточным или южным акцентом. Мне просто необходимо имитировать эти голоса, иначе они бьют по ушам, как если бы меня огрели мокрым полотенцем. Играя с неприятными голосами, я постепенно превращаю их в нечто приемлемое и интересное.

На конкурсах я чаще всего изображала работу на радио и телевидение. К примеру, я сидела перед микрофоном и зачитывала для жюри сводку новостей, которую сама и написала. В таких соревнованиях я обычно выигрывала или занимала второе место. Их я любила больше всего, но кроме того мне нравились выступления, где требовалось использовать жесты, позы и другие невербальные средства. Я любила представлять себя куклой, которую можно оживить. Мне нравилось методично планировать – придумывать, как придать монологу или стихотворению больше смысла с помощью мимики, взгляда, жеста или перемены позы. Это была словно головоломка, которую я собирала по частям. Я даже не догадывалась, что это был замечательный способ научиться использовать невербальные средства не только на сцене. Я начинала понимать, что слова, написанные на бумаге, порой вынуждены кричать, чтобы быть услышанными, но для слов, произнесенных вслух и с нужным выражением, достаточно шепота – настолько сильна была эта комбинация.

Я никогда не испытывала волнения или страха, выступая на публике. Не знаю, почему так многие люди боятся сцены. Возможно, я что-то упускаю и не вижу в публичных выступлениях какой-то очевидной проблемы, недоступной моему пониманию. Может быть, я люблю говорить перед группой, потому что это одностороннее общение, не осложненное языком тела других людей и их невербальными сигналами. Если выбирать, то мне легче выступить перед большой группой, чем поговорить с одним-двумя людьми. Разговоры в маленькой компании заставляют мои нервы напрягаться, будто я иду на шпильках по обледенелому тротуару. Когда я говорю с другими, мне трудно следить за ходом разговора. Почти всегда я перебиваю людей, сумбурно высказываю собственные мысли. Когда я выступала со сценическими монологами, все было иначе. Было проще. Я никогда не запиналась. Стоя на сцене, я чувствовала себя легко и свободно – притом что выступала всегда одна, без всякой поддержки. Все мысли, которые я держала взаперти целый день, все мои наблюдения за жизнью и странные навязчивые размышления могли покинуть мое сознание и переселиться в чью-то другую голову. Высказав их вслух, я наконец-то могла заняться другими делами и идеями.

Театральные конкурсы позволили мне многое понять о самой себе, в том числе, и за пределами сцены. На сцене я могла примерить на себя полный набор человеческих эмоций, даже тех, что мне обычно не свойственны. И так же легко я могла сбросить их и убрать на полку до следующего раза. Но вне сцены у меня не было такой роскоши как притворство. Я помню, как впервые поняла, что есть огромная разница между тем, кем я могла вообразить себя на сцене, и тем, что я могла из себя выдавить, оказавшись среди людей. Когда мне приходилось быть самой собой перед теми, кого я мало знаю или вовсе вижу в первый раз, я буквально застывала на месте.

Сейчас я понимаю, что синдром Аспергера настойчиво вмешивался в мою реальность. Он бурлил и выплескивался через край. Он сжимал мои нервы холодной мокрой рукой, заставляя их леденеть. Как я ни пыталась, я не могла свободно перемещаться между миром нормальности и ненормальности. Переходя из одного в другой, я каждый раз громогласно заявляла о своем присутствии. В мире нормальности я была более-менее уверена в себе и в целом могла сохранять присутствие духа, хотя все время волновалась, что рано или поздно кто-то заметит во мне чужака. Но стоило шагнуть в мир странного – и клей, скреплявший меня изнутри, размягчался и таял. Внезапно, без всякого предупреждения, мои нервы выскакивали на первый план и требовали моего внимания, лишая возможности вспомнить хоть какие-то приемы общения с людьми или невербальные знаки, которыми я пользовалась на сцене. Со мной творилось что-то непонятное – и я, как в детстве, уходила в себя. Я закрывала разум от всего, что происходило вокруг, даже от смеха и шуток, дружеской беседы или добрых пожеланий в мой адрес. Я сосредотачивалась на том, чтобы ни о чем не думать, мысленно считая до бесконечности и желая оказаться в тишине, подальше от шума. Может быть, это была сенсорная перегрузка. Может быть, я терялась, потому что не могла предсказать, что будет дальше. Может быть, мне просто было неуютно в замкнутом пространстве с посторонними людьми. Точно знаю одно – эти моменты были ужасны. Лица начинали сливаться между собой, голоса превращались в какофонию, восприятие играло со мной странные шутки. Все происходило словно в замедленном темпе, и проходила вечность, прежде чем я находила тихий угол или пустую комнату, чтобы придти в себя. Это было непросто, но мне всегда удавалось успокоиться – нужно было только время.

Я часто возвращаюсь мыслями к тому периоду, и, зная то, что знаю сейчас, всякий раз задаю себе вопрос – вдруг я смогла бы научиться большему, если бы не отгораживала себя от сверстников? Вдруг я узнала бы больше о том, как общаться с людьми, если бы выступала в труппе, а не сольно? Вдруг я поняла бы, что эмоции и слова пусты, если их не с кем разделить? Вдруг я осознала бы не сейчас, а намного раньше, что общение происходит не в плоскости, оно динамично и объемно? Остается только гадать…

Изучение всего, что касается языка, несомненно, было одним из моих любимых занятий, но даже оно не могло сравниться с моей страстью к вестернам и романтическим комедиям Голливуда. Когда я не смотрела кино по телевизору и не перечитывала свою обширную коллекцию журналов и книг на тему кинематографа, я листала страницы любой книги, художественной или нет, где рассказывалось о ковбоях, ограблениях поездов, индейцах, первопроходцах и поселенцах Дикого Запада. Я обожала все, что касалось жизни Америки начала 19 века. Я ездила на лошади без седла, потому что так ездили индейцы. На первые деньги, заработанные мною в качестве няни, я купила ковбойскую шляпу. Я даже начала изучать свою родословную, чтобы узнать, нет ли у меня родственных связей со знаменитым стрелком и любителем азартных игр Доком Холлидеем. Другие девочки, по-видимому, не разделяли моего интереса к старому западу; впрочем, не разделяли и парни. Никто из них особенно не возражал, когда я без умолку рассуждала о том, какие это были замечательные времена. Они вежливо меня терпели, но не могли ничего добавить к беседе. Со временем я перестала обсуждать с друзьями свои любимые темы, но не перестала думать о них и наслаждаться ими в одиночку. Я одна ходила в кино на вестерны и старые фильмы, ни секунды не думая о том, что это «не круто». Я записывала вестерн-сериалы на аудиокассеты и слушала их по кругу вместо радио. Я в одиночку блуждала по архивам библиотеки – мне даже в голову не приходило позвать кого-то поискать вместе со мной книги об Энни Оукли, Диком Билле Хикоке или Сидящем Быке. Я спорила с учителями, когда они убеждали меня почитать что-то кроме книг о вестернах, и отвечала, что моя цель – прочесть все книги обо всех героях Дикого Запада, которые только есть в библиотеке. И, кажется, я этой цели достигла.

Думаю, момент, когда я стала все больше погружаться в свои интересы, и стал той точкой, когда я начала терять контакт с кругом друзей. Удивительно, что сверстники терпели меня и мои странности. По правде говоря, могло бы быть и иначе, если бы не мой хороший друг по имени Крейг. Он был умным, веселым, и все его обожали. Когда он был рядом, мой статус в любой компании вырастал моментально. Он был моим другом целую вечность, и за все те годы стал чуть ли не моим опекуном. Я не знаю, видел ли он, как сложно мне общаться с людьми без чьей-то поддержки, и догадывался ли, как мое нутро скручивалось узлом в любой новой компании или новой ситуации, но каким-то образом он всегда оказывался рядом, когда я чувствовала, будто зажата в угол или плыву против течения. Деликатно и незаметно он поддерживал меня, занимая мне место в столовой, провожая в класс или отвозя на вечеринку. Он устраивал мне свидания с парнями, смешил, когда мои нервы начинали дергаться, и составлял мне компанию, когда я оказывалась одна среди толпы людей. Однажды он даже поехал с нами в семейное путешествие, когда человек, которого я пригласила сначала, вынужден был отказаться. Крейг приходил на выручку еще до того, как я понимала, что мне нужна помощь.

Моя дружба с Крейгом была идеальна, она полностью меня устраивала. У меня хорошо получается дружить, когда я могу свободно проявлять свои отличия. Я чувствую себя спокойно и уверенно с теми немногими друзьями, которые хорошо меня знают и понимают мои особенности. Но c друзьями или без, я едва ли могу вспомнить время, когда бы не предпочитала быть одна. В отличие от большинства окружающих, взрослея, я не ощущала потребности создавать глубокие и прочные связи с другими людьми. Не думаю, что я когда-либо сознательно искала друзей или игнорировала их. Я была приветлива с теми, кого знала, и вежлива с теми, кого изредка встречала в коридорах. Мне хорошо удавался обмен остротами и короткими фразами, которые больше походили на реплики из моих театральных монологов, чем на двусторонний разговор.

Полагаю, в целом, я была довольно поверхностна в своих отношениях со сверстниками. По сути, они не имели для меня большого значения. Не то чтобы мне не нравились люди, с которыми я общалась, вовсе нет. Просто я не сильно бы огорчилась, окажись я одна без всякой компании. Мои собственные монологи и мысли всегда были моими лучшими друзьями. Я с радостью проводила время одна, разговаривала сама с собой и сама себя развлекала. Думаю, я и в гости приглашала друзей лишь потому, что это предлагали родители, и потому что так было положено. Я умела следовать правилам подростковых джунглей ровно так же, как умела следовать правилам бейсбола.


Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 348; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!