Сон в красном тереме. Т. 2. Гл. XLI – LXXX. 117 страница
Рассужденья такие вселяют надежду, что нетленную душу твою
Я смогу угадать пред собою – вот здесь!
Это значит, что не было помысла грубость сказать, обращаясь к тебе!
А теперь – слушай песнь «Призыванье души»,
Этой песни слова пусть дойдут до тебя:
О, великое Небо! В нем и синь,
В нем и свежесть!
Не тебе ли подняться под купол небесный
Дракон из нефрита помог?
О, большая Земля —
Бесконечность, безбрежность!
На тележке из кости слоновой и яшмы
Не ты ли проникла туда, где подземный поток?
Сколь наряден и пестр
Этот зонт драгоценный!
Не сияньем ли светлых созвездий Стрельца и Хвоста
Озаряется тьма?
Разукрашенный перьями, ярким ковром
Устлан путь пред тобой во вселенной,
По бокам охраняют дорогу
Не созвездья ль Стропил и Холма?
Пусть в пути сам Фэн Лун
[237]
Полетит провожатым с тобою.
Разве ты не мечтала, чтоб правил Ван Шу,
Что привык управлять колесницей луны?
И колеса – «и-и» и «я-я…» —
Огласили весь мир над землею,
За луанем и фениксом
То ль не ты мчишься вдаль, где дороги длинны?
С дуновением ветра
Заструился поток ароматов.
Не тобой ли духэна
Ветка к поясу прикреплена?
Все наряды и юбка
Разноцветным сияньем объяты,
А в трепещущих серьгах
Не нашла ли свой отблеск луна?
…Поросль трав и цветов —
Вот алтарь поклоненья Земле, Небесам и Богам!
Уж не ты ль благовонное масло
В лампадах зажгла?
Столь причудлив на тыквах узор!
|
|
|
Сколько тонкой посуды и утвари в храм принесли!
[238]
Уж не ты ли из этих сосудов
Зеленые вина, коричную влагу пила?
Ты в неведомых далях
Не сулила ль Лу Ао свиданье?
[239]
Почему же меня
Ты забросила в мире сует?
О, когда бы Фэн Лянь
[240]
Колесницу мне дал в знак вниманья, —
Мы с тобою вдвоем
В земной возвратились бы свет?
В сердце горечь, печаль.
Мне сейчас, одинокому, трудно.
Но, увы, не напрасны ль
Страданья мои и мольбы?
Ты в безмолвии спишь,
Сны твои в небесах беспробудны,
Уж не в этом ли должно узреть
Начертанья небесной судьбы?
Ты безмолвна в могиле, —
Никто не нарушит покоя!
Может быть, это так! Но, вернувшись к началу,
Святых о возврате толку нет умолять!
Я же скован цепями
И должен терпеть неизбежное бремя мирское,
Но вернешься ль назад,
Если эти мольбы сможет с неба душа услыхать?
О, вернись! О, приди!
Возвратись, чтоб остаться со мною,
Чтобы вновь от меня
Не пришлось в небытье улетать!
Там, где хаос царит первозданный, ты живешь, —
В тишь, безмолвие погружена…
Но ведь если бы даже спустилась с высот, надо мною застыв,
Все равно даже тени твоей я б увидеть не смог.
Я от мира, как шторой и ширмой, отгорожен девичьей мечтой,
Стражей роль пусть аира ряды исполняют сейчас.
|
|
|
Я хотел бы еще пожелать, чтобы тонкие, словно рачки, листья ивы пока не стремились ко сну,
Пусть пока не терзает тебя и меня обоюдная наша тоска,
Быть средь гор, позаросших корицей, тебя пригласила Сунюй
[241]
,
Там, на острове, где орхидеи в цвету, ты была так приветливо встречена юной Фуфэй
[242]
,
Пела флейта Лунъюй для тебя!
[243]
Ударяла по звучному юю, что формой как тигр, Хань Хуан
[244]
,
Призывая Лин-фэй
[245]
, ты встревожила даже Лишань!
[246]
…Когда Хуан-ди совершал свой инспекторский смотр, реку Хуанхэ перейдя, а затем и Лошуй,
Как ныне, в то время из водной стихии Лошуй черепаха явилась, на панцире книгу неся…
И твари, тот мир населявшие, ныне пред нею, услышав мелодию Яо и Шуня «Сяньчи»
[247]
,
Запели, и, прежде скрывавшийся в водах Чишуя, дракон выплыл вдруг и ударился в пляс
[248]
.
А фениксы, мирно дремавшие в роще жемчужной на ветвях, взлетели и ввысь устремились!
Когда призывают от сердца, – и душу святую возможно растрогать,
И вовсе не нужно для этого утварью жертвенной дверь украшать…
Сейчас из Сячэна небесного ты колесницу направила вдаль
[249]
И хочешь назад, в Сюаньпу, возвратиться
[250]
,
К священной земле, где находятся горы Куньлунь.
|
|
|
Мы, кажется, видим друг друга отчетливо, ясно,
Но черное облако вдруг наползает, – приблизиться трудно к тебе…
Разлуки и встречи – как тучи на небе:
Плывут, чередуясь, и места себе не найдут,
Святую же душу никак не рассмотришь в дождях и туманах…
…Рассеялась пыль, расступились тяжелые тучи,
Высокие звезды на небе опять засверкали,
И ожили реки, и горы прекрасными стали,
И в небе, на самой его середине, сияет луна!
Увы! Почему от печалей-тревог успокоиться сердце не может?
Причина, наверное, в том, что мечты проплывают, как явь.
И я беспокойно вздыхаю, с надеждой взираю на все, что меня окружает,
А слезы все льются и льются,
И сил не найду, чтоб смятенье свое побороть!
О люди! Давно уже вы в царство грез погрузились,
Один я. И лишь из бамбуковой рощи доносится музыка чистой, невинной природы.
Я вижу: повсюду взлетают испуганно птицы,
Я слышу, как плещутся рыбы на гладкой поверхности вод.
…И вот изливаю всю грусть, что на сердце моем накопилась,
В своей откровенной молитве…
И тихо обряд совершаю священный с надеждой, что буду удачлив…
О, скорбь! О, печаль!
Я покорно прошу эту чашу принять благовонного чая!
Окончив читать, Баоюй сжег платок, совершил обряд чаепития, но не уходил, пока служанка его несколько раз не окликнула. Вдруг из-за горки послышался голос:
|
|
|
– Постойте!
Баоюй и служанка затрепетали от страха. Девочка обернулась и, заметив между лотосами мелькнувшую тень, закричала:
– Дух Цинвэнь явился!..
Баоюй обернулся, но…
Если хотите узнать, кого увидел Баоюй, прочтите следующую главу.
Глава семьдесят девятая
Сюэ Пань берет в жены сварливую девицу;
Инчунь выдают замуж за жестокого юношу
Итак, едва Баоюй окончил церемонию жертвоприношения, как из зарослей лотосов послышался голос. Баоюй испуганно обернулся и, к своему удивлению, увидел Дайюй.
– Поистине необычно и своеобразно твое жертвенное поминание. Оно не хуже «Памятной плиты Цао Э».
Баоюй смутился.
– Мне кажется, жертвенные поминания нынче все на один манер, и я решил сочинить что-нибудь новое. Сделал это забавы ради, никак не ожидал, что ты подслушаешь. Впрочем, почему бы тебе не подправить неудачные места?
– Где черновик? – спросила Дайюй. – Надо прочесть его повнимательней. Ведь поминание длинное, и я не все запомнила. В памяти остались две параллельные фразы: «…сколь глубокие чувства юного отрока сердце волнуют за плотно задернутой шторой» и «сколь непомерно прискорбна судьба юной девы, засыпанной желтой землей». Эти фразы полны глубокого смысла, хотя «за плотно задернутой шторой» – выражение, в общем, избитое. Почему бы не написать о том, что ты видишь в данный момент?
– А что я вижу, по-твоему? – спросил Баоюй.
– Хотя бы наши окна, затянутые цветным флером, – ответила Дайюй. – Почему бы, например, не сказать: «…сколь глубокие чувства юного отрока сердце волнуют за окном, что затянуто розовым флером»?
– Замечательно! – вскричал Баоюй. – Только ты могла так хорошо придумать. В Поднебесной столько замечательного, оно у нас перед глазами, но мы, глупцы, не замечаем. И все же я хочу тебе возразить: в твоей комнате окна затянуты флером, в моей – нет. Поэтому предложенную тобой фразу я не могу принять.
– А что здесь особенного? – улыбнулась Дайюй. – Зачем так резко проводить грань? Мое окно можно считать и твоим, стоит ли друг от друга отдаляться? В древности даже чужие «дарили друг другу упитанных коней и теплые шубы» – что же говорить о нас с тобой? Мы ведь не чужие!
– Не только «упитанных коней и теплые шубы», но и «желтое золото и белую яшму», и при этом не скупились, – возразил Баоюй. – Но в данном случае речь идет о женских покоях, поэтому для меня подобное выражение неприемлемо. Пожалуй, в исправленных тобой фразах я заменю «отрока» на «барышню», и будем считать, что поминание написала ты. Ты всегда была так добра к Цинвэнь, и твоя фраза о «розовом флере» стоит всего, что я написал. Давай переделаем так: «…сколь глубокие чувства юной барышни сердце волнуют за окном, что затянуто розовым флером, сколь непомерно прискорбна служанки судьба, засыпанной желтой землей». Пусть эти фразы не имеют ко мне никакого отношения, я все равно останусь доволен.
– Цинвэнь ведь не была моей служанкой, – с улыбкой возразила Дайюй, – зачем же все исправлять? Да и слова «барышня» и «служанка» не очень к месту. Вот если бы речь шла о Цзыцзюань, тогда другое дело.
– Ты хочешь накликать на нее смерть? – засмеялся Баоюй.
– Это ты накликаешь, я сама ничего подобного не сказала бы, – заметила Дайюй.
– Я знаю, как надо переделать, – вдруг радостно воскликнул Баоюй. – И все будет в порядке! Лучше всего так сказать: «За окном, что затянуто розовым флером, я – утративший счастье; под желтой могильной землей ты – гонимая злою судьбой!»
Дайюй изменилась в лице. В словах Баоюя ей почудился намек на ее собственную судьбу, но, поборов волнение, она улыбнулась и промолвила:
– Неплохо! Впрочем, не стоит тратить время на исправления. Займись лучше делами поважнее! Только что матушка присылала за тобой служанку, и та сказала, что завтра утром вас всех приглашают к твоему дяде Цзя Шэ по случаю помолвки Инчунь.
– Зачем такая спешка? – воскликнул Баоюй. – Мне нездоровится, и я не знаю, смогу ли пойти!
– Опять капризничаешь, – упрекнула его Дайюй. – Постыдился бы, ведь уже не маленький…
Дайюй закашлялась.
– Ветер холодный, а мы стоим как ни в чем не бывало! – заволновался Баоюй. – Так и простудиться недолго! Пойдем отсюда!
– Мне пора домой, – проговорила Дайюй. – До завтра!
И она свернула на дорожку. Баоюй, опечаленный, зашагал было в противоположную сторону, но тотчас же спохватился и приказал девочке-служанке проводить Дайюй до дому.
Во дворе Наслаждения пурпуром Баоюй застал нескольких старых мамок. Мамки сказали, что госпожа Ван велела ему с утра прийти к Цзя Шэ.
Инчунь просватали в семью Сунь, которая была родом из области Датун. Предки Суней, крупные военачальники, некогда были ярыми приверженцами гунов Нинго и Жунго и могли считаться близкими друзьями рода Цзя. Нынче только один из членов семьи Сунь жил в столице и занимал высокую должность, доставшуюся ему по наследству. Звали его Сунь Шаоцзу. Рослый и сильный, он прекрасно владел искусством верховой езды и стрельбы из лука, слыл гостеприимным, ловким и хитрым. Богатый и знатный, в расцвете лет – ему было около тридцати, он в недалеком будущем ждал повышения в должности.
Вот за этого Сунь Шаоцзу, племянника старых друзей рода Цзя, равного по положению с Цзя Шэ, последний и решил выдать дочь замуж, о чем уже доложил матушке Цзя. Та осталась не очень довольна выбором, но, рассудив, что браки совершаются на небесах, не стала препятствовать, тем более что Цзя Шэ уже принял решение.
– Пусть будет по-твоему, – промолвила она.
Цзя Чжэн недолюбливал Суня, хотя Суни считались давнишними друзьями рода Цзя. Дед их, попав однажды в затруднительное положение, вынужден был просить покровительства у могущественных и влиятельных гунов Нинго и Жунго, после чего объявил себя их приверженцем.
Цзя Чжэн уговаривал Цзя Шэ отказаться от своего намерения, но тот и слышать об этом не хотел, и Цзя Чжэну пришлось смириться.
Баоюй никогда прежде не встречался с Сунь Шаоцзу и не имел ни малейшего желания с ним знакомиться. Однако не пойти к Цзя Шэ значило нарушить приличия.
Близился день свадьбы, и уже в этом году Инчунь предстояло уехать в дом мужа. Когда госпожа Син попросила матушку Цзя отпустить Инчунь из сада Роскошных зрелищ, Баоюй впал в уныние, стал рассеянным и задумчивым, а когда узнал, что вместе с Инчунь дом покинут четыре служанки, пришел в отчаяние.
– Сразу на пять непорочных дев у нас станет меньше!..
Баоюй теперь каждый день ходил на остров Водяных каштанов, смотрел на дом, где жила Инчунь. Там было пусто, никто не мелькал за окнами, выходящими на террасу. Камыш и осока на противоположном берегу пруда, казалось, потеряли прежнюю красоту и печально поникли, словно грустили о той, что еще недавно жила здесь. Однажды, под наплывом нахлынувших чувств, Баоюй сочинил песню:
Бесчинство возле водоема
Осенний ветер учинил:
Он лотос разбросал небрежно,
Нефрит каштана омрачил…
Как не взгрустнуть листве ореха
Или осоке водяной?
Роса на листьях затвердела,
А инея все толще слой…
…О, не забыть дневные бденья,
Движенья шахматных фигур!
А ныне? Пыль на крышке шахмат,
Жилище пусто. Сам я хмур.
И в древности страдали люди,
Расставшись с другом давних лет, —
Вот и теперь один печалюсь,
Все потому, что друга нет!
Он прочел стихотворение вслух, как вдруг услышал за спиной чей-то смех:
– Опять сочиняете всякие глупости?
Баоюй быстро обернулся и увидел Сянлин.
– Как ты здесь очутилась, сестра? – с улыбкой спросил он. – Давно я не видел, чтобы ты гуляла.
Сянлин всплеснула руками и захихикала:
– Не моя в том вина. Недавно вернулся ваш брат Сюэ Пань, и я уже не так свободна, как прежде! Наша госпожа только что посылала служанок за второй госпожой Фэнцзе, но сказали, что вторая госпожа в саду. Я попросила разрешения ее поискать, а девочка-служанка, повстречавшаяся мне дорогой, сказала, что Фэнцзе в деревушке Благоухающего риса. Я как раз шла туда, когда вдруг увидела вас. Я вот о чем хочу вас спросить: как чувствует себя сестра Сижэнь? И почему так неожиданно умерла сестра Цинвэнь? Чем она болела? А теперь вторая барышня Инчунь уезжает! Как опустел сад!
Баоюй молча слушал девушку, лишь кивал головой, а потом пригласил ее во двор Наслаждения пурпуром выпить чаю.
– Я должна найти вторую госпожу, – ответила Сянлин, – и передать ей то, что мне велено, а потом непременно приду.
– Неужели у тебя такое срочное поручение? – удивился Баоюй.
– Очень срочное! Речь идет о женитьбе Сюэ Паня.
– Да, это важно, – согласился Баоюй. – На ком же он женится? Уже целых полгода идут разговоры об этом. То хвалят девушку из семьи Чжан, то из семьи Ли, то доказывают, что девушки в семье Ван еще лучше. В чем провинились эти бедняжки, что все, кому не лень, перемывают им косточки!
– Сейчас уже все решено, и девушек наконец оставят в покое, – заметила Сянлин.
– Кто же избранница? – поинтересовался Баоюй.
– Недавно ваш брат отправился в поездку и по пути навестил родственников, – начала рассказывать Сянлин. – Эти родственники числятся по ведомству финансов в ряду крупнейших торговых домов. Известны они и в наших дворцах, а в столице все, от ванов до простых торговцев, называют их Ся – коричные цветы.
– Почему же их так называют? – удивился Баоюй.
– Род Ся чрезвычайно богат, – продолжала Сянлин. – Одних только коричных рощ у них несколько десятков цинов. Им принадлежат все торгующие корицей лавки в столице и за ее пределами. Даже вазы с коричными деревцами, украшающие императорский дворец, присланы в дар государю этой семьей. Отсюда и прозвище. Глава семьи умер, вдова его живет с единственной дочерью, сыновей нет. Увы, в такой почтенной семье нет потомков по мужской линии!
– Нет, и ладно, – прервал девушку Баоюй. – Ты лучше скажи, хороша ли собою барышня? Чем она так прельстила твоего господина?
– Судьба их свела, – ответила Сянлин, – это главное. Ну и, конечно же, каждому влюбленному его избранница кажется такой же красавицей, как Си Ши. Ведь связи между обеими семьями установились давно, наш господин Сюэ Пань еще в детстве играл с барышней Ся. Кроме того, он ей доводится двоюродным братом, поэтому нет никаких препятствий для брака. В последние годы они не встречались, и когда господин Сюэ Пань приехал, тетка, увидев возмужавшего юношу, обрадовалась ему как родному сыну. От счастья она и плакала, и смеялась, затем велела дочери выйти приветствовать гостя. За время разлуки девушка стала прекрасной, словно цветок. К тому же она была образованна и сразу приглянулась господину Сюэ Паню. Он даже остался погостить, и хозяева его долго не отпускали. А как только господин Сюэ Пань вернулся домой, – стал просить матушку сосватать ему барышню Ся. Госпожа, прежде видевшая барышню Ся и считавшая ее достойной парой для сына, охотно согласилась. Она переговорила со второй госпожой Фэнцзе, та послала в семью Ся сваху, дело сладилось. Господин Сюэ Пань торопит со свадьбой, поэтому у нас много хлопот. Я тоже хочу, чтобы господин Сюэ Пань поскорее женился, тогда в нашей семье прибавится человек, умеющий сочинять стихи.
– Хорошо, если все будет так, как ты говоришь, – усмехнулся Баоюй, – но меня беспокоит твоя дальнейшая судьба!
– Моя? – удивилась Сянлин. – Не понимаю!
– Что тут непонятного? Ведь после женитьбы Сюэ Пань охладеет к тебе.
Сянлин покраснела.
– Я с уважением к вам отношусь, а вы заводите какие-то странные разговоры! Недаром все в один голос твердят, что с вами нельзя дружить!
Она повернулась и пошла прочь.
Баоюй огорчился, долго стоял в растерянности, а затем, грустный, медленно побрел в направлении двора Наслаждения пурпуром.
Всю ночь он не спал, метался в постели, а на следующий день лишился аппетита, и у него появился жар.
К истории с обысками в саду Роскошных зрелищ, изгнанию Сыци, уходу Инчунь и воспоминаниям о Цинвэнь прибавилась простуда, схваченная Баоюем в саду, и он слег.
Матушка Цзя очень беспокоилась и каждый день навещала внука. Госпожа Ван места себе не находила от волнения, полагая, что сын заболел из-за Цинвэнь, и уже раскаивалась, что слишком круто обошлась с девушкой. Однако чувств своих не выказывала, лишь велела служанкам хорошенько заботиться о Баоюе и дважды в день присылала врачей. Только через месяц дело пошло на поправку, целых сто дней предстояло лечиться, правда, ему разрешили есть мясное и мучное и ненадолго выходить на прогулки.
Он мог развлекаться только у себя в комнатах, подходить к воротам сада ему было запрещено. Но прошло дней пятьдесят, а может быть, даже меньше, и к Баоюю вернулась прежняя живость – казалось, никто не может его удержать на месте. К каким только уловкам Баоюй ни прибегал, чтобы вырваться на волю, но матушка Цзя и госпожа Ван слышать ни о чем не хотели, и Баоюй в конце концов смирился.
Вскоре Баоюй узнал, что Сюэ Пань уже ввел к себе в дом жену, что на свадьбе у него было очень весело, что девушка из семьи Ся хороша собой и образованна, и очень досадовал, что не может увидеть ее.
А еще через некоторое время Баоюю сказали, что Инчунь переехала в дом мужа. Невольно вспоминалось то время, когда они жили рядом друг с другом. «Если даже нам доведется встретиться, – думал Баоюй, – не будет в наших отношениях прежней искренности». Мысль о том, что теперь он не сможет увидеть сестру когда пожелает, привела Баоюя в уныние. Но что поделаешь? И он старался забыться в играх со служанками. Узнай об этом Цзя Чжэн, он непременно заставил бы сына усиленно заниматься.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 203; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!