Необходимые пояснения 2 страница

ЯН: А все-таки почему ты не сделал этого?

МАКС: Не береди душу. Причина – государство трудящихся. Что как не труд подняло нас из дерьма? Труд – он и есть труд. Какого дьявола тебе еще надо?

ЯН: А как насчет… балета?

Макс буквально позеленел и теперь отвечает ему с холодной уверенностью в своей правоте.

МАКС: От каждого по способностям – каждому по потребностям. Что может быть проще, рациональнее, прекраснее? Идея была правильная, но пятьдесят лет она существовала в неподходящих условиях. Заметь, Христу дольше приходилось ждать, прежде чем его идеи стали понятны людям.

ЯН: Заметь. Сталин убил больше русских, чем Гитлер. Может быть мы недостаточно хороши для этой прекрасной идеи? Лучше всего обращаться с ней крайне осторожно. Маркс знал, что нам нельзя доверять. Для начала – диктатура, пока мы не научимся быть хорошими. Потом утопия, при которой ты можешь утром быть пекарем, днем – юристом, а вечерами - поэтом. Но мы никогда не научимся быть хорошими, такими уж мы созданы. Послушай, однажды в нашу школу пришел одноногий мужчина. Пока шел урок, он ожидал за дверями классной комнаты. Потом оказалось, что он пришел попрощаться с нашим учителем. Когда он ушел, учитель объяснил нам, что его друг потерял ногу на войне, и теперь, в знак особой благодарности, власти дали ему разрешение поселиться там, где жила его сестра, где-то в северной Богемии. «Вот видите, - сказал учитель, - как коммунистический строй заботится о героях войны». И тут я поднял руку. Господи, я был таким глупым, но я в самом деле думал, что им это будет интересно. И я сказал, что в Англии каждый может жить, где ему хочется, даже если у него две ноги. После этого мою мать таскали на допросы и в конце концов уволили с обувной фабрики, но дело даже не в этом. Дело в моих одноклассниках. Они думали, что я им сказки про тридевятое царство рассказываю. Им и в голову не могло прийти, что в какой-то стране человек волен переселиться в другой город – и никто ему не запретит. Ведь тогда любой захочет жить в Богемии, в то время когда он должен работать в Моравии. Как такое общество сможет функционировать?

МАКС: А ты не догадался?

ЯН: Догадался – о чем?

МАКС: Как оно функционирует?

Ян смеется.

ЯН: О, гораздо лучше нашего. Каждый вправе пообедать в «Ритце» - и каждый на вполне законных основаниях может быть безработным. Ваши проблемы – это ваши проблемы, вам их и решать, так? Я люблю Англию. Мне бы всегда хотелось жить так, как в мое последнее школьное лето в Англии. Это было классно, знаешь ли... 1947 год, нескончаемый летний день... Я лазал по птичьим гнездам, я тогда коллекционировал яйца... а вечером при свете долго не засыпал, слушая, как фермерский парнишка загоняет в хлев стадо. А зима в тот год выдалась поразительная – словно с Рождественской открытки. Моя мать знала все песни. Она пекла швестковы бухты для моих друзей и пела «Мы снова встретились» с чудовищным акцентом, и отбивала мелодию, колотя в медный таз. Я был счастлив.

МАКС: Да ты у нас Христосик!

ЯН: Будь я англичанином, потуги чехословаков реформировать коммунизм заботили бы меня не больше, чем куча поросячьего дерьма. Для меня быть англичанином – счастье. Я был бы слегка энтузиастом и слегка обывателем и заядлым спортсменом. К иностранцам относился бы доброжелательно и чуточку свысока, точно так же, как к животным... не считая тех, на кого охотился бы... Я вел бы достойную жизнь, как большинство англичан, и достойно следовал бы милым и чудаковатым английским обычаям...

МАКС: Ты думаешь: Кембридж и твои детские воспоминания – это вся Англия?

ЯН: А ты думаешь – нет? Ну-ка, напомни, сколько голосов получила твоя партия на последних выборах?

МАКС: Примерно один и две десятых процента. Это называется – парламентский путь к власти.

ЯН: Вам кажется странным выбор между этими понятиями: марксизм, фашизм, анархизм. Эксцессы иностранного происхождения остаются у вас на краю тарелки, как крупицы соли, они только оттеняют вкус британской умеренности. Тысячелетнее знание того, кем вы являетесь, придает народу уверенность в его здравомыслии. Ваше правосудие выглядит именно как правосудие, а не как что-то иное. Слова обозначают то, что им положено обозначать. Общественное мнение не похоже на массовое умопомешательство, оно остается нормальным общественным мнением. Зачем вам усваивать то, чего не переваривают ваши британские желудки? В своей счастливой невинности вы никогда не станете внедрять в практику заморские теории. А мы... мы вот уже тысячу лет мы не знаем, чья очередь наступит. Эксцессы захватывают самую сердцевину, мы едим соль пригоршнями. Правосудие наше выглядит произволом. Слова меняют свое значение, и теория становится практикой. Давай махнем не глядя, Макс! Уступи мне свое место. Потому что я мечтаю о том, что ты отвергаешь – о суде присяжных, независимых судьях – ты можешь называть своих министров кретинами и преступниками, но закон гарантирует свободу слова одинаково для высших и низших слоев общества, закон превращает свободу в норму, ты можешь протестовать, это твое право, и даже если правительству это не по нраву, ни хрена оно тебе не сделает. И наконец, Макс, признайся чистосердечно, единственное, что может осчастливить тебя, это принадлежность рабочему классу средств производства. Так я тебе радостно уступлю это, в обмен на все остальное.

Макс угрюмо уставился на него.

МАКС: Чего же ты хочешь?

ЯН: Жить на свободе.

МАКС: Несмышленыш, ты все еще сосешь титьку философии. Для тебя свобода означает: «Оставьте меня в покое». А для масс она значит: «Дайте нам шанс!»

Макс надевает пальто.

Социальные отношения имеют в основе своей экономику, мы, если помнишь, проходили это в Кембридже. Ты, мы и Маркс...

ЯН: Помню. Денек был солнечный...

МАКС: Если тебе так уж хочется в Кембридж, отчего ты не там?

Макс уходит.

Ян внимательно читает письмо Эсме. Затем изучает конверт альбома. Вынимает пластинку, переворачивает ее и ставит на проигрыватель. Снова слышится «Златовласка» в исполнении Сида Баррета.

Звук пропадает. Ян продолжает чтение.

Снова мы находимся на улице. На скамейке сидит Милан. (Он может находиться здесь в течение предыдущей сцены – мы видим его, но он не вмешивается в действие. Теперь он встает, увидев Макса.)

МИЛАН: Макс! Привет! (Приблизившись.) Я оставил тебе записку в отеле.

МАКС: Милан... та история в 68-м, в Кембридже... это было что-то особенное, искушение, наваждение, если хочешь... жест доброй воли. Не более, чем случайность. Я не придал этому значения...

МИЛАН (весело): Ты слишком скромен. Как поживает твой бывший ученик?

Милан достает тонкую пачку пастилок, одну деликатно кладет в рот, предлагает Максву, тот отказывается.

МАКС: Ян? Он ничему не научился.

Макс и Милан уходя. Ян продолжает слушать пластинку. Баррет поет «Златовласку».

Световая вырубка. В течение примерно 30 секунд звучит “Astronomy Domine” в исполении „Pink Floyd“.

Сцена озаряется утренним светом Тишина. Лето 1972 года. Ян разглядывает клочок бумаги. Из туалета через открытую дверь слышится звук спускаемой воды.

ЯН (повысив голос): Я что, должен слушать это?

В его спальню входит молодая женщина, Магда.

Когда Фердинанд появлялся здесь?

МАГДА: Он был в Кламовке. Мы ждали тебя.

Она внимательно следит за Яном, словно сторожевой пес.

Где ты пропадал?

ЯН: В ментовке. Как свидетель. Йироус сцепился с каким-то алкашом, и тут же двое мусоров прыснули ему в глаза газом и схватили. Продержали в холодной до утра.

МАГДА: Великолепно, теперь ты засветился как свидетель по делу диссидента.

ЯН Он не диссидент, он хулиган. А группа у него классная... столько нового материала.

МАГДА: Ты бы навострился лабать кое-как, мы бы с тобой выступали как Линда и Пол.

ЯН: Мне западло быть дилетантом. У тебя сегодня нет лекций?

Ян снова смотрит на листок бумаги.

МАГДА: Ты бы поспал немного, Ян.

ЯН: Они сбили меня с толку. Фердинанд просил тебя подписать письмо?

МАГДА: Разумеется нет. Кое-кому из нас нет смысла рисковать карьерой.

Магда уходит переодеться.

ЯН (снова смотрит на лист): Все так нежно, так сдержанно. «Дорогой многоуважаемый д-р Гусак, просим вас проявить сострадание и включить в список амнистируемых к Рождеству этих троих интеллектуалов; от вашего милосердия зависит, смогут ли они вернуться к своим семьям...»

Магда входит в юбке, застегивая на ходу блузку.

МАГДА: Ты собираешься подписать это?

ЯН: Нет. Я не стану подписывать. Во-первых, потому что это бесполезно. Во-вторых – и это главное – потому что настоящая цель письма заключается отнюдь не в помощи этим несчастным. Настоящая цель письма в том, чтобы Фердинанд и его друзья не утратили окончательно смысл своего существования. Это вроде морального эксгибиционизма. Ребята пользуются страданиями заключенных, чтобы привлечь внимание к себе самим. Если бы они в самом деле сочувствовали семьям арестованных, они бы сделали что-то полезное для этих семей.

МАГДА: Вот так и скажи им.

Она ищет туфли. Ян делает какие-то записи.

ЯН: Эй, Магда, куда делись мои пластинки?

МАГДА: Одну взял Ферда.

ЯН: Когда?

МАГДА: Может, две. Я видела одну, с коровой.

ЯН: «Мать с атомным сердцем»?

МАГДА: Он хотел переписать.

ЯН (смотрит на пластинку): Он унес моего Сида Баррета!

МАГДА: Он обещал вернуть прежде, чем ты заметишь пропажу.

ЯН: Где его черти носят?

Кто-то скребется в дверь. Ян вскакивает и отворяет. Появляется Фердинанд с пластинкой в руке.

Звонок вон тут, ты, ублюдок.

ФЕРДИНАНД: Привет.

МАГДА: Они сбили его с толку.

Она целует Яна и уходит. Ян вынимает пластинку из конверта, осматривает ее, снова кладет в конверт. Слегка успокаивается.

ФЕРДИНАНД (как бы между прочим) Ян, Ян... Послушай, как тебе это нравится: «Пинк Флойд» без Сида Барретта и Сид Барретт без «Пинк Флойд»? Как долго они продержатся, скажи?

ЯН: Понятия не имею.

ФЕРДИНАНД: Что произошло?

ЯН: «Флойд» вышвырнули Барретта.

ФЕРДИНАНД: Вроде бы так.

ЯН: Он подсел на наркотики.

ФЕРДИНАНД: Его музыка рождается из наркотиков. Но я все равно люблю его.

Фердинанд находит свое письмо.

Ян разглядывает конверт..

ЯН: Он вернулся в Кембридж, к своей маме. Он ведь родом из Кембриджа. Однажды я видел его совсем близко. Или не так... Моя знакомая девушка думает, что видела его и что он пел для нее... для нее одной.Тогда она не узнала его... Она приняла его за языческого бога, великого Пана.

Ян ставит пластинку на проигрыватель.

ФЕРДИНАНД: Так ты подпишешь?

ЯН: Нет.

Барретт поет. Затем – световая вырубка и “Jugband Blues” в исполнении «Пинк Флойд».

Вспышка света разрывает мрак и тишину.

Весна 1974. Фердинанд держит в рукае лист бумаги и читает. Ян нервно наблюдает за ним.

ЯН: Подпольные концерты стали совсем редкими. Парни со всей страны сообщают друг другу, как найти путь к засекреченным местам их проведения. Тут же откуда ни возьмись наезжают автобусы, полные полицейских с собаками. Мусора прерывают концерт, гонят публику, как стадо, к вокзалу, через туннель, и каждый в этом туннеле проходит сквозь строй мусоров, которые колотят тебя дубинками по почкам. Такой вот рок-н-ролл!

ФЕРДИНАНД: Ну и что ты от меня хочешь?

ЯН: Скажи своим друзьям, чтобы они как-то отметили это.

ФЕРДИНАНД: Каким друзьям?

ЯН: Сам знаешь – тем самым запрещенным писателям и интеллектуалам, ты же водишься с ними.

ФЕРДИНАНД: А как ты думаешь, это не превратится в очередной моральный эксгибиционизм?

ЯН: Конечно нет! Это будет искренняя моральная акция.

ФЕРДИНАНД: Бог с тобой! Почему ты так считаешь?

ЯН: Хотя бы потому, что до сих пор вы не проявляли никакого интереса к этим парням, а им не было дела до вас.

ФЕРДИНАНД: Так в чем тут различие?

ЯН: Ну да, они стояли вне политики... Если люди хотят бодаться с правительством, это их дело.

ФЕРДИНАНД: За что боролись – на то и напоролись. Если ты не хочешь заниматься политикой, она займется тобой, понимаешь?

ЯН: Ну...ладно... Может быть, вы перемените свое отношение к нам?

ФЕРДИНАНД: Может быть вас в самом деле отхлестали по щекам, но от этого различия между нами не исчезли.

ЯН (вскочив с места): Это молодняк, парнишки, которых выгнали из школ с волчьим билетом. Им приходится пробавляться самой грязной и низкооплачиваемой работой в нашем раю всеобщей занятости, и что бы я ни говорил им, в политику они не кинутся. Они не требуют ничего особенного – только позвольте им дышать. Для них это не музыка. Для них это кислород. Понимаешь?

ФЕРДИНАНД: Почему ты не просишь подписать своего друга Йироуса?

ЯН: Он в тюряге.

ФЕРДИНАНД: За что?

ЯН: За свободу самовыражения. Какой-то тип в пивной обозвал его пидором, а Йироус в ответ назвал его дубинноголовым большевиком. Оказалось, что тот тип был из общественной безопасности.

ФЕРДИНАНД: Ладно, о Йироусе тебе ничего не известно. Надеюсь, посетители пивной прониклись его творческими идеями.

ЯН: Он считает вас кучкой неудачников, которых сбросила лошадь.

ФЕРДИНАНД: В самом деле?

ЯН: «Официальная оппозиция». Фанатики должны тайно обстряпывать свои дела в одиночестве.

ФЕРДИНАНД: Это не о фанатиках, а о бандитах.

ЯН: Какая разница?

ФЕРДИНАНД (понемногу начиная злиться): Ты хочешь, чтобы я подыскал серьезного мужика...

ЯН: Или бабу. Баба тоже сгодится.

ФЕРДИНАНД:...который работал бы истопником или лесником...

ЯН:...или пивоваром. Одним словом, почтенный старый рабочий.

ФЕРДИНАНД:... и чтобы полиция арестовала его...

ЯН: Арестовала? За что?

ФЕРДИНАНД: Для того, чтобы твои обкуренные патлатые дружки могли продолжать дышать своим «кислородом»? Сукин ты сын.

ЯН: Ты меня не так понял. (Забирает петицию.)

ФЕРДИНАНД: Ты – политический имбецил. Никто и пальцем не пошевельнет ради такого дерьма.

ЯН: Расслабься, Фердинанд.

ФЕРДИНАНД: Или я не прав?

ЯН: Забудь. Как поживает Магда?

ФЕРДИНАНД: Что?

ЯН: Я спросил: как...

ФЕРДИНАНД: У нее все в порядке, право слово. Да, совсем забыл. Она шлет тебе свою любовь.

ЯН: Свою любовь?

ФЕРДИНАНД: Позволь, я тебе объясню...

ЯН: Не трудись. Я получил ее любовь – и все.

ФЕРДИНАНД: Нет, не получил...

ЯН: Передай ей в ответ мою.

ФЕРДИНАНД: Что?

ЯН: Я поставлю пластинку?

ФЕРДИНАНД: Нет, давай выясним отношения. Я не принадлежу к культурной иерархии. Дворжак делал свое дело, твои «Пластмассовые люди» делают свое. Я делаю свое дело – прекрасно, многим от этого веселее жить, и каждый приветствует такое положение дел. За исключением тех, кого нынешнее положение дел не устраивает. За исключением Дворжака. Но... я полагаю...

ЯН: Поверь, мне вовсе не хочется...

ФЕРДИНАНД: Кто, в конце концов, хочет изменить положение? Не те, которым хочется тосковать в одиночестве. Твои «Пластмассовые» не хотят повернуть ситуацию так, чтобы Вацулик и Груша могли публиковать свои книги. Но мы должны бросаться на амбразуры ради того, чтобы «Пластмассовые люди» могли лабать свой рок.

ЯН: Да ты у нас демагог.

ФЕРДИНАНД: Ты, раздолбай, ответь-ка на один вопрос. Ты читал письмо Вацлава Гавела к Гусаку?

ЯН: Нет.

ФЕРДИНАНД: Вопрос снимается. Но Гавел написал открытое письмо о том, что дела у нас в Чехословакии идут хреново, общество погружено в апатию, налицо паралич духа и тенденция к самоуничтожению, то есть то, что мы зовем посттоталитаризмом.

ЯН: Бог с тобой, Фердинанд! В чем вопрос?

ФЕРДИНАНД: У кого больше шансов привлечь внимание Гусака – у Гавела или у «Пластмассовых людей Вселенной»?

ЯН: У «Пластмассовых».

ФЕРДИНАНД: Ладно, ставлю вопрос иначе. Кто ведет идеологическую битву с бюрократической диктатурой? Мы, интеллектуалы, или...?

ЯН: Или! Иначе почему ты разгуливаешь на свободе, а Йироус сидит в тюряге?

ФЕРДИНАНД: Потому что он привязался к шпику из тайной полиции.

ЯН: Нет, потому что шпик привязался к нему. К его длинным волосам. Йироус не состриг свои волосы. Шпика это взбесило, он приебался к парню и в конце концов отправил того в каталажку. Но что так разозлило шпика? Кому какое дело до чужой шевелюры? Полицейского взбесило то, что он почувствовал страх перед этим длинноволосым. Страх – вот что придало шпику злобу. Его напугало равнодушие. Йироусу все до лампочки. Его даже собственные волосы не интересуют. Диссидента шпик не испугался бы. Гэбуха любит диссидентов так же, как инкивизиция любила еретиков. Еретики только и думают о том, как бы почувствительнее достать защитников веры. Никто так не озабочен собственной репутацией, как еретики. Твой друг Гавел настолько озабочен, что пишет длинное письмо Гусаку. И ему в принципе неважно что писать: любовное послание или протест. Получаются, что оба они играют на одной половине поля. И Гусак может расслабиться: он диктует правила, это его игра. Население играет иначе, оно соглашается давать взятки за поступление в университет или за хорошую работу, оно достаточно заботится о себе, любимом, его шевелюры ничего не означают. А «Пластмассовые» на все кладут с прибором. Они неподкупны. Они приходят откуда-то со стороны, оттуда, откуда пришли музы. Они не еретики. Они язычники.

Затемнение. Слышится «Это только рок-н-ролл» в исполнении «Роллинг Стоунз».

Дневной свет. Тишина.

Август 1975-го.

Ян и Фердинанд сидят, глядя перед собой, в оцепенении. Фердинанд коротко острижен. Слышен шум спускаемой воды в унитазе. Из ванной, вытирая руки, выходит мужчина. На нем кожаная куртка, какие обычно носили сотрудники тайной полиции.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ (ухмыляясь): Я отстрелялся. Прошу прощения.

2-й полицейский выходит из спальни.

Порядок!

Оба полицейских уходят. Фердинанд сохраняет невозмутимость. Ян нервничает.

ЯН: Господи Боже, спаси и помилуй, за что?

Ян идет посмотреть, в каком состоянии санузел, и возвращается с гримасой отвращения.

Что они хотели?

ФЕРДИНАНД: Ничего они не хотели.

ЯН: Тогда зачем они приходили?

ФЕРДИНАНД: Не знаю. Может быть, от скуки. Обычно они держатся снаружи.

ЯН: Снаружи моего дома?

ФЕРДИНАНД: Снаружи – всюду, где бы я ни был. (Пауза.) Если хочешь, я здесь больше не появлюсь.

ЯН: Дело в том, что я не чувствую себя достаточно созревшим для тюрьмы. Это во-первых. Во-вторых, я всерьез боюсь тюрьмы.

ФЕРДИНАНД: Этого не надо стыдиться.

ЯН: Я и не стыжусь.

Он начинает возбуждаться.

Мы поможем в написании ваших работ!