Необходимые пояснения 1 страница
TOM CTOППАРД
РОK-H-РОЛЛ
Перевел с английского Борис Тух
Посвящается Вацлаву Гавелу
Необходимые пояснения
Этой пьесой я обязан в первую очередь Вацлаву Гавелу, чьи эссе, комментарии и письма 1965-1990 годов и более позднего времени не использованы в пьесе, однако постоянно вдохновляли меня на работу над ней. Полу Уилсону и Ярославу Риделю я обязан очень полезными сведениями о «Пластмассовых людях Вселенной» и другой помощью в написании сцен, действие которых происходит в Чехословакии.Я благодарен также Дэвиду Гилмору, Тиму Уиллису, Мартину Дисону, Тревору Гриффиту, Эрику Холсбоуну, Дэвиду Уэсту, Питеру Джонсу и многим другим, давшим полезные ответы на мои вопросы.
Действующие лица
(в порядке появления на сцене)
Флейтист
Эсме (в юности)
Ян
Макс
Элинор
Джиллиан
Дознаватель
Фердинанд
Милан
Магда
1-й полицейский
2-й полицейский
Ленка
Найджел
Эсме (в зрелом возрасте)
Элис
Стивен
Кэндида
Дейрдре
Ярослав
ПРИМЕЧАНИЕ: в театре «Ройял Корт», где состоялась мировая премьера, некоторые актеры играли по две-три роли: Флейтист/1-й полицейский/Стивен;
Юная Эсме/Элис; Элинор/Эсме в зрелом возрасте; Джиллиан/Магда/Дейрдре; Дознаватель/Найджел; Милан/2-й полицейский/Ярослав. Таким образом, в спектакле, поставленном Тревором Нанном, было занято всего 11 актеров.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена погружена в темноту, слышен только голос Флейтиста. Затем мы оказываемся в ночном саду. Флейтист сидит на ограде, свесив ноги. Его буйная темная шевелюра освещена контражуром. В руках у него тонкая флейта, напоминающая свирель. Он играет для Эсме, 16-летней девушки из поколения «детей-цветов» 1968 года.
|
|
|
Свет, падающий из комнаты, выхватывает из темноты Эсме, ее румяное лицо, ее длинные золотистые волосы.
Интерьер представляет собою часть гостиной, слабо освещенную лампой. Между комнатой и садом существует размытая граница, на которой находятся садовый стол и два-три кресла.
ФЛЕЙТИСТ поет «Златовласку» (музыка Сида Баррета на стихи Джеймса Джойса).
ФЛЕЙТИСТ: О, Затовласка, выгляни в окно,
Я слышу голос твой,
Но как в ночи темно...
ЯН появляется в световом круге, проходит через сад. Ему 29 лет. По-английски он говорит с не слишком заметным чешским акцентом.
ФЛЕЙТИСТ, улыбнувшись чему-то своему, исчезает, растворившись в темноте.
ЭСМЕ: Кто там? Ты, Ян?
ЯН: Привет! Чем занята?
ЭСМЕ: Ты видел его?
ЯН: Кого?
ЭСМЕ: Пана.
ЯН: Пана? Где?
ЭСМЕ: Там.
ЯН: Нет. У него козлиные ноги?
ЭСМЕ: Не заметила. Он играл на свирели и пел для меня.
ЯН: Очень мило с его стороны. Что ты еще скажешь мне?
|
|
|
ЭСМЕ: Отцепись!
ЯН: С чего ты взяла, будто я прицепился к тебе? Я пришел проститься с Максом.
ЭСМЕ: Ты уезжаешь? Куда?
ЯН: В Прагу.
ЭСМЕ: Что? Ах, да. А как же твои занятия? Ты еще вернешься в Кембридж?
ЯН: (пожав плечами – ему непонятен ее вопрос) Я оставляю здесь все.
ЭСМЕ: Твои пластинки?
ЯН: Нет. Кое-что поважнее. Но я обязан вернуться.
ЭСМЕ: Чтобы помочь русским?
ЯН: Нет.
ЭСМЕ: Макс считает, что русские круто вас сделали.
ЯН: Ничего у них не получится. Мы не допустим.
ЭСМЕ: Ха! Все вы – коммунисты.
Слышатся шаги Макса. Затем появляется и он сам. Ему чуть за 50, лицо выглядит обрюзгшим.
МАКС: Отправляйся спать, ты... дитя-цветок.
ЭСМЕ: Я хочу в Прагу... совать цветы в дула их автоматов.
ЯН: Рад был повидать тебя, Эсме.
ЭСМЕ: Мир и любовь, Ян. Я хочу кое-что передать с тобой.
ЯН: Что именно?
ЭСМЕ: Не знаю. Загляни к нам до отъезда. Придешь?
ЯН: Да.
ЭСМЕ: В случае твоей смерти... Мир и любовь, па.
МАКС: Ну разве не прелестно? Прибери свои поп-группы, мама грозится выкинуть их.
ЭСМЕ (насмешливо) «Поп-группы»...
ЭСМЕ уходит в дом.
МАКС (безо всякого восторга): Очаровательные шестнадцать.
|
|
|
ЯН: Да. Самый лучший возраст. Спасибо тебе за все.
ЯН топчется на месте, собираясь уйти. МАКС опасливо смотрит на него.
МАКС: Ваша независимость – фикция. И ты это знаешь.
ЯН (холодно): Пусть так.
МАКС: Можно быть чехом, можно быть русским, немцем, поляком... Прекрасно. Vive la difference, но выбирать свой путь в одиночку – это значит пойти против всего содружества. И ты это знаешь.
ЯН: Пусть так.
МАКС: В капитализме есть комфорт и радость, комфорт и радость, и ваш гребаный Дубчек повелся на это, в отличие от Советов. Я говорю тебе как человек, готовый выпустить кишки любому, кто скажет мне о советской России то, что ты сказал.
ЯН: Почему ты вступил в партию?
МАКС: Потому что они сделали революцию – и только потому!
ЯН: Пусть так.
МАКС: А эта ваша гребаная Пражская весна? Что она дала рабочим?
ЯН молча кивает. Мол, пусть так.
МАКС: Нет, не так, ты, сопляк. Я тебе докажу. Я вобью истину в твои мозги! Я уважал вас, пока вы были серьезными и чтили своего Маркса, но едва чешский флаг развернулся на ветру, вы бросились за ним, как старухи, влюбленные в Масарика.
ЯН: Дубчек – коммунист.
МАКС (выпрямляясь во весь рост): Нет. Это я – коммунист! И останусь им, даже если русские танки будут стоять возле колледжа Тринити, ты, маменькин сынок!
|
|
|
ЯН: Он коммунист-реформатор.
МАКС: Монахиня, которая пошла на панель, тоже называет себя монахиней-реформаторшей. Я слишком дорожу своим временем, чтобы препираться с тобой. Скажи Эсме, чтобы поднялась ко мне, когда Элинор проснется. И скатертью дорога в твою гребаную Прагу. Извини за танки.
Затемнение. Слышится «Я буду твоим бэби этой ночью» Боба Дилана.
Та же декорация. Ясный день. На сцене МАКС и ЭЛИНОР. Ей сильно за сорок. Она сидит за садовым столом и работает.
ЭЛИНОР: Он сказал – ты его знаешь; он друг Яна.
МАКС (свирепо): Он – чех!
ЭЛИНОР: Он просил передать тебе, что Ян не вернулся. Спрашивал насчет его вещей.
МАКС: Кто спрашивал?
ЭЛИНОР: Милош. Милан. Я ужасно смутилась, это было так неожиданно, я отворила ему дверь, неприбранная, по-домашнему, не успела надеть фальшивый бюст а он так пристально оглядел меня – у него взгляд странный, не моргающий, и в глазах – панический ужас. А знает ли она, мол, что у нее только одна титька? Я буду носить с собой лук и стрелы, чтобы люди не психовали при виде меня... да, это токсофилия, начинается на «т», любовь к стрельбе из лука, у амазонок была только одна грудь, благодарю вас, жертва была не слишком велика.
МАКС молчит, потом окликает ее.
МАКС: Элинор!
ЭЛИНОР: Он сосал леденцы, предложил мне один, глянул в глаза и протянул мне эвкалиптовую пастилку, и взгляд у него был, как у коалы, мечущегося в свете фар.
МАКС осторожно касается ее лица.
МАКС: Наверно он точно так же вылупил глаза, как я, когда впервые увидел тебя.... И вовсе не твоя грудь поразила меня тогда, а твое лицо. Я люблю твое лицо.
ЭЛИНОР: Ты любил мои сиськи, когда они были в полном комплекте.
МАКС: Для меня без разницы, ты же знаешь.
ЭЛИНОР: Но для меня-то не без разницы.
МАКС: Да, да, конечно... я только хотел сказать, что я все равно...
Пытается обнять ее. ЭЛИНОР отпихивает его, в театральном гневе.
ЭЛИНОР: Будь тебе без разницы, Макс, ты бы не прекратил заниматься со мной любовью с тех пор... с тех пор... все в порядке, говоришь? В порядке?
Внезапно они кидаются друг к другу, сплетаются в объятии. Утешают друг друга.
МАКС: Моя амазонка. Все будет хорошо, слышишь?
Она вытирает слезы, шмыгает носом и вдруг разражается смехом.
ЭЛИНОР: Я писала об амазонках в своей докторской... о ложных этимологиях. Mazos – грудь; amazos – безгрудая. Ты это поймешь именно так, если ты грек, но об отсутствии титек нет ни слова ни у Гомера, ни у Эсхила, ни у Геродота. Повсюду сказано только о киллершах-феминистках. А на вазах изображены амазонки с двумя грудями. Так что я доказала, что «грудь» возникла в результате заимствования похожего слова из чужого языка. И смысл этот появился гораздо позже. Такие дела. А сейчас я тебя удивлю. Держись крепче. Сегодня я повидаюсь со своей сапфисткой.
МАКС (протестуя): Ты же болеешь.
ЭЛИНОР: Именно поэтому она хочет навестить меня. (Бегло целует его.) Успокойся, я в полном порядке.
МАКС: Уфф...Элинор, а почему он спросил тебя, этот человек с эвкалиптовыми пастилками?
ЭЛИНОР: Тебя же не было.
МАКС: Где же я был?
ЭЛИНОР: Да, и еще кто-то звонил с радио Би-Би-Си...
МАКС: Я был в колледже.
ЭЛИНОР: Он сказал, чехи объявили себя временно оккупированными, мол, что ты на этот счет...
МАКС (усмехнувшись): Держу пари, так оно и есть.
ЭЛИНОР: Во всяком случае, я сказала, что тебя нет.
МАКС: Я бы не стал выступать.
ЭЛИНОР: Стал бы. «Макс Морроу, представляющий другую сторону, сказал, что Рождество наступило слишком рано для всех экс-коммунистов, которые
мечтают о вашем образе жизни»
Звонок в дверь.
ЭЛИНОР: Это она.
МАКС: Это Эсме.
Слышится музыка из альбома «Роллинг Стоунз» «Высокий прилив и зеленая трава».
«Другая сторона» нуждается в такой пропаганде. Нашей стороне ты ничего не сумеешь вдолбить про оккупацию.
ЭЛИНОР: Это удар для всех нас – в конце концов танки есть танки, их каждый видит в телевизоре. Так что поступай так, как поступил в прошлый раз, когда они оккупировали Венгрию.
МАКС: А как я поступил?
ЭЛИНОР: Раз уж нажрался говна – молчи в тряпочку!
ЭСМЕ (издали): Мамуля!
ЭЛИНОР (во весь голос): Знаю! Я всего лишь пугливая женщина. Вот и все. Извини.
ЭСМЕ (тише): Мамуля!
ЭЛИНОР:Сейчас! Это моя аспирантка пришла на консультацию по Сапфо. А на дворе чудесно, ты не находишь?
Врывается ЭСМЕ в красной кожаной куртке-бомбере.
ЭСМЕ (понизив голос): Девочка как девочка...
ЭЛИНОР (зовет ее): В сад! Напомни мне, чтобы я ошарашила ее своей ученостью. Как я выгляжу?
МАКС (оглядывает ее): Вполне солидно и корректно.
ЭЛИНОР: Я про мое лицо...
МАКС: Ааа...
ЭЛИНОР: Не слишком ли кричаще я намазалась?
МАКС: Нет. Извини. Я... извини... (повышая голос, в раздражении) Я все еще убежден, что между теорией и практикой есть приличный зазор, не то чтобы совершенный, но вполне приличный: тут тебе идеология, а тут щепетильно честное общество. Оттого я разрываюсь надвое, я не могу высказаться из-за того, что это не принято или постыдно... И все из лучших побуждений!
Неожиданно в сад входит студентка ДЖИЛЛИАН. Она одета, что называется, пристойно, несет с собой книжки. МАКС, не обращая на нее внимания, проходит в дом.ЭЛИНОР приветствует ДЖИЛЛИАН и усаживает ее во второе кресло.
Дверь хлопает – МАКС вышел из дома.
Музыка ЭСМЕ становится громче. ЭЛИНОР извиняется и входит в дом. ДЖИЛЛИАН надевает очки и вынимает свою работу. Музыка умолкает. Возвращaется ЭЛИНОР.
ЭЛИНОР: Ну что ж, валяйте!
ДЖИЛЛИАН: Фрагмент 130-й.
ЭЛИНОР: Эрос, дрожь в коленях вызывающий.
ДЖИЛЛИАН (читает): Eros deute m’ho lusimeles donei glukuprikon amachanon orpeton… Эрос, легким дыханьем своим еще раз овей мои губы, возбуди меня, горько-сладкий шаловливый мальчик.
ЭЛИНОР: Шаловливый?
ДЖИЛЛИАН: - украдкой проникший...
ЭЛИНОР: Но почему не «сладко-горький»?
ДЖИЛЛИАН (настойчиво) Интересующее нас слово у Сапфо звучит glukuprikon, горько-сладкий.
ЭЛИНОР: В самом деле, Джиллиан? Красиво сказано, но интересующим нас, ключевым словом является amachanon. Шаловливый здесь и близко не лежало. Где здесь корень?
ДЖИЛЛИАН: Я не... machan?
ЭЛИНОР: Совершенно верно. Мachan. В смысле: машина.
ДЖИЛЛИАН (конфузясь): В смысле: машина?
ЭЛИНОР:... механизм, инструмент, если угодно, технология. Следовательно, a-machanon – не-машина. Эрос лишен машинности, его дух противопоставлен машинерии, Сапфо здесь настаивает на отличии. Он не шаловливый. Он – какой? Неконтролируемый, неуправляемый. Необузданный.
ДЖИЛЛИАН (вспыхнув): Но зато, как мне кажется, я нашла прецедент к glukuprikoп.
ЭЛИНОР (после паузы): В самом деле? Докажите.
ДЖИЛЛИАН (собираясь с духом): Выражение Сапфо glukuprikon не имеет известных нам прецедентов. Так ли это? Лакуна в начале pikros, фрагмент 88а, строчка 19, заставляет задуматься...
ЭЛИНОР: Вы потрудились лично взглянуть?
ДЖИЛЛИАН: Взглянуть?
ЭЛИНОР: На папирус. Он хранится в Оксфорде, в Эшмолианской коллекции.
ДЖИЛЛИАН: Нет.
ЭЛИНОР: А я не поленилась. И если это лакуна, то я – тетушка орангутанга.
Джиллиан сломлена. Она поднимается, забирает свои книжки и покидает сад тем же путем, каким пришла... Появляется ЭСМЕ.
ЭСМЕ: (приближаясь к ЭЛИНОР): Мамсик!
ЭЛИНОР (отстраняя ее): Оставь, не время!...
Затемнение. Звучит “I’s All Over Now” в исполнении «Роллинг Стоунз» - которая вскоре сменяется сегментом этой же песни, записанной на английском «Пластмассовыми Людьми Вселенной» из альбома «Muz bez usi» - «Мужчина без усов».
Высвечивается новое место действия.
ПРАГА. Интерьер офиса. Стол, два стула, кофейные чашки, тарелка с печеньем. Лицом к лицу сидят ЯН и ДОЗНАВАТЕЛЬ, моложавая конторская крыса. Перед ДОЗНАВАТЕЛЕМ лежат бумаги, в которые тот время от времени заглядывает.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Итак, доктор... Да вы кушайте печенье, не стесняйтесь. Так вот, поступил сигнал, что ваш багаж состоял исключительно – подчеркиваю, исключительно – из социально негативной музыки.
ЯН: Совершенно верно. Я собираюсь писать статью о социально негативной музыке.
ДОЗНАВАТЕЛЬ (невозмутимо): Вот как? Когда наши союзники по Варшавскому договору откликнулись на наш призыв о братской помощи спасти социализм в нашей стране, тысячи чехов и словаков, которым случилось оказаться на Западе в эти дни, стали невозвращенцами. Вы же, напротив, собирались еще долго находиться в Кембридже у профессора Морроу в летней... что летней?
ЯН: Летней школе по знаковым системам.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Вот именно, системам. Вы же поспешили вернуться в Прагу. С какой целью вы вернулись?
ЯН: Спасать социализм.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Боюсь, вы слишком несерьезны. Вы закончили одну докторантуру в Карловом университете и только что – другую докторантуру в Кембридже – так что, вы думаете, что два доктора должны быть умнее одного офицера Министерства общественной безопасности? Полагаю, вы еврей.
ЯН: Нет, с чего вы взяли?
ДОЗНАВАТЕЛЬ (заглянув в бумаги): Вы покинули Чехословакию как раз накануне оккупации.
ЯН: Нет, в апреле, еще до летней жары.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Я сказал: оккупация. Нацистская. Гитлеровская.
ЯН: Ах, да, конечно. Оккупация. Извините.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Потому что вы были евреем.
ЯН: Получается, что так.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Так вы покинули страну или нет?
ЯН: Да.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Хорошо. Я не спрашиваю вас, почему вы это сделали. Вы были младенцем, вы бежали вместе с родителями и войну провели в Англии.
ЯН: Да.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: И вы вернулись... вместе с матерью в январе 1948-го.
ЯН: Да. Мой отец погиб на войне. Моя мать жива, она проживает в Готтвальдове.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Странно, что вы вернулись. Маленький английский школьник.
ЯН: Живя в Англии, дома мы всегда говорили по-чешски. И ели шпанельские птачки, кнедлики, бухты...
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Но вы не взяли печенье! Берите, не стесняйтесь.
ЯН: Благодарю вас. Откровенно говоря, мне не хочется.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Не хотите печенья?
ЯН: В самом деле не хочу, спасибо.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Да вы берите, не смущайтесь, у нас его хватает.
ЯН: Ну если вы настаиваете...
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Берите, берите...
ЯН берет печенье.
Дознаватель следит за тем, как Ян ест печенье, поощрительно улыбаясь.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Вкусно?
ЯН: Восхитительно.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Восхитительно? А ведь это всего лишь печенье. Оно слегка зачерствело, вы не находите?
ЯН: И в самом деле, черствое.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Восхитительное и черствое, говорите вы?
ЯН: Если угодно.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Так вот вы какой! Удивляюсь вам. Я мог бы вас заставить говорить и делать все, что захочу, но это слишком примитивно, для меня это стало бы полным провалом. (Берет со стола и держит на весу тоненькую папку.) Достаточно. Ваша откровенность будет достаточной платой за те привилегии, которые мы предоставили вам.
ЯН: Я понимаю, вы будете разочарованы, но, знаете ли, Кембридж... Кембридж есть Кембридж, ничего там не происходит.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Как вы можете говорить это?
Помахивает тоненькой папкой.
Посмотрите-ка сюда.
ЯН: Вижу. Что это?
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Досье о вашем пребывании в Кембридже.
ЯН: Досье на меня?
ДОЗНАВАТЕЛЬ (открывает папку): Ну вот, к примеру, там был приглашенный лектор, профессор Витак из Братиславы. После лекции небольшая группа проследовала в дом профессора Морроу продолжить дискуссию.
ЯН: Я там был.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Ну вот. А молчите.
ЯН: Это было неинтересно.
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Не вам решать, что для нас интересно. А вот еще один сигнал – на приеме в Кембридском лейбористском клубе чешская студентка филологии допустила негативные высказывания в адрес нашей полиции… (Открывает тоненькую папку.) А что я вижу здесь? «Вечеринка студентов-социалистов в лейбористском клубе. Много тостов за братскую солидарность».
ЯН: Хорошо... пусть так... но там была у меня одна проблема нравственного порядка. Ну да, я спал с ней... не устоял... она зазвала меня к себе накануне финала...
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Увы, она следовала нашим инструкциям.
ЯН: Ленка? Вы лжете!
ДОЗНАВАТЕЛЬ: Кто знает... А вот вы думаете, что два или даже полтора доктора философии способны перебрать все варианты... (Закрывает папку.) Вы не умны, вы простодушны. А если не простодушны, значит все усложняете. Мы обязаны знать, что делают наши люди. Для того и существует министерство общественной безопасности. Так вы простак или усложняете? Берите еще печенье.
ЯН: Извините меня, но...
Он замолкает, берет печенье, вертит его в руке.
Благодарю вас. Извините, но когда мне вернут мои записи?
ДОЗНАВАТЕЛЬ: А вот об этом мы поговорим отдельно.
Затемнение. Слышится “I’m Waiting for the Man”в исполнении Velvet Underground.
Смена места действия.
Апрель 1969. Кабинет Яна. Ян занимается. На столе у него пиво, он просмаривает пластинки. Проигрыватель играет“I’m Waiting for the Man”. Из туалета доносится шум спускаемой воды. Входит Ферндинанд, ровесник Яна.
ЯН: Ну как концерт? Они слабали «Знает только Бог»?
ФЕРДИНАНД: Они лабали все, что только могли. Что тут у тебя?
ЯН: „Velvet Underground“. Я это получил в прошлом году в Кембридже, от одной девушки. Как тебе их музыка?
ФЕРДИНАНД: Да я их пластинок в руках не держал.
ЯН: Теперь услышишь... Минутку...
ЯН снимает с проигрывателя пластинку и осторожно кладет в конверт, на котором нарисован банан. ФЕРДИНАНД рассматривает другой конверт.
Этот банан намалевал Энди Уорхол.
ФЕРДИНАНД (восхищенно): Сукин ты сын! Тут ведь и «Сержант Пеппер», и «Крем», и «Приколы».
ЯН: Можешь как-нибудь прийти и переписать.
ФЕРДИНАНД (откупоривая пиво): Спасибо.
ЯН: Ну как тебе «Веасh Boys”?
ФЕРДИНАНД: Я бы сказал – потрясно! Прикинуты как сынки аппаратчиков, но играют так, что не придерешься. А свой хит “Вreak Away” они посвятили Дубчеку. Он был среди публики.
ЯН: Дубчек был среди публики?
ФЕРДИНАНД: Так ведь с тех пор, как Гусак вытащил из-под него кресло, Дубчеку нечем заняться. “Веасh Boys” живьем в «Люцерне»! Это исторический момент.
ЯН: Это точно. (Поднимает кружку с пивом) Будем!
ФЕРДИНАНД: Будем. «Веасh Boys»!
ЯН: “The Mothers of Invention”. Будем!
ФЕРДИНАНД: “Stones”.
ЯН: За то, чтобы “The Rolling Stones” живьем выступили в «Люцерне».
ФЕРДИНАНД: На Страговском стадионе!
ЯН (возбужденно): Стоп, стоп. Я поставлю запись?
ФЕРДИНАНД: Почему бы и нет?
ЯН: Так... где же она... что это у тебя, Фердинанд?
ФЕРДИНАНД: Здесь? Знаешь, я собираю автографы.
ФЕРДИНАНД показывает лист. ЯН читает его. Это инструкция.
ЯН: Понятно.
Возвращает листок и начинает выбирать записи.
“Fugs» или “Doors”?
ФЕРДИНАНД: Что?
ЯН: Тебе “Fugs» или “Doors”?
ФЕРДИНАНД: Все равно.
ЯН: Ладно.
ФЕРДИНАНД: Дубчек старался избегать разговоров. Нам он сообщил, что все реформаторы сейчас под колпаком. Ты слышал об этом?
ЯН: Слышал.
ФЕРДИНАНД: А теперь они снова вводят цензуру.
Музыка заставляет Фердинанда вздрогнуть. Он вскакивает и останавливает проигрыватель.
Что ты делаешь?
ЯН: Слушаю “Doors”. А ты что делаешь?
ФЕРДИНАНД: Забудь на минуту про “Doors”. То, что я сказал, касается и тебя. Ты журналист.
ЯН: Я университетский преподаватель. Просто я между делом пишу статьи.
ФЕРДИНАНД: Это значит, что ты журналист.
ЯН: Ладно, я журналист, но меня никто пока что не подвергал цензуре.
ФЕРДИНАНД: Пока что не впрямую. Но дойдет очередь и до тебя.
ЯН: Послушай, да ты пораженец!
ФЕРДИНАНД: Это я – пораженец?
ЯН: Ты не можешь жить, не имея гарантии. Ты сам себя заводишь, нагнетая пессимизм. Посмотри: когда русские вторглись к нам, ты ожидал, что начнутся массовые аресты, правительство бросят за решетку, всё забанят, реформаторов оставят без работы, вышвырнут из университетов, нас заставят петь советские песни, а если уж играть что-то из репертуара «битлов», то исключительно на гармошке. По правде сказать, я думал так же. Я вернулся, чтобы спасти рок-н-ролл, ну и, естественно, мать. Но ничего из этого не произошло. Моя мама в полном порядке, новые рок-группы тащутся от Hendrix и Jethro Tull, Я недавно был в клубе музыкальных фанатов, на встрече любительских рок-групп. «Пластмассовые люди Вселенной» играли «Венеру в мехах» из репертуара «Velvet Underground»! – и я нахожу, что в целом все идет нормально.
ФЕРДИНАНД: Какого хрена ты гонишь мне эту пургу?
ЯН: Я пытаюсь тебе втолковать, что эта страна нашла в себе, наконец, самое лучшее. Веками мы были под гнетом могучих наций, но на этот раз мы изменили свою судьбу.
ФЕРДИНАНД: Это не судьба, пойми, кретин, это соседская забота о том, чтобы их рабы не ушли от них.
ЯН: Да, мы подбирали за ними их дерьмо – потому что они думали, что начнется третья мировая война. Потому что некоторые сволочи из чехов готовы были повторить Венгрию 56-го года, а кучка сталинистов мечтала повернуть реформы вспять. Но теперь они знают: их время вышло, а мы твердо стоим на пути построения социализма с человеческим лицом.
ФЕРДИНАНД: А что сделали с Дубчеком?
ЯН: Дубчек - хороший парень, но в принципе он этакий Клифф Ричард. Ему тут было не место. Гусак придержит твердолобых на оборотной стороне пластинки.
ФЕРДИНАНД: Нет, я от тебя просто балдею. Позволь мне объяснить тебе, что такое пораженчество. Пораженчество превращает свой разгром в моральную победу.
ЯН (начиная злиться) Ты способен прекратить нытье? Чехословакия теперь указывает путь – к коммунистическому обществу с независимыми и сильными профсоюзами, с легальной системой, без цензуры, с прогрессивным роком...
ФЕРДИНАНД: Они же закрыли твой листок!
ЯН: Но мы протестовали. И вот мы снова выходим.
ФЕРДИНАНД: Они поставили вам условия.
ЯН (примирительно): Только одно – никаких нападок на русских. Гусак реалист, он понимает: нельзя дразнить гусей.
ФЕРДИНАНД: Так ты не видишь, что происходит?
ЯН: Нет.
Ян снова включает музыку, “Break On Thought”группы “Doors”. Фердинанд молча уходит.
ЯН (вслед): Если тебе что-то понадобится, Фердинанд, я всегда к твоим услугам.
Световая вырубка. После паузы продолжается музыка “Break On Thought».
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 15; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!