Феноменология смысла 2 страница
Подчеркнем, что, реализуя феноменологическую рефлексию, человек не просто описывает нечто в себе как само по себе происходящее, оставаясь для самого себя как бы сторонним наблюдателем, но участвует в его происхождении, активно его для себя воспроизводит, но не в смысле повторяет, но в смысле реконструирует и в этой реконструкции впервые для себя устанавливает или, если сказать коротко, конституирует. В этом контексте вслед за Э. Гуссерлем, стоит различить иненциональные и неинтенциональные переживания. Первые связаны собственно со смысловой динамикой, а вторые с ощущением или эмоцией. Интенциональность означает с одной стороны обнаружение смысла, а с другой, так как «… смысл не существует вне его схватывания или понимания» [79, с. 92], интенциональность предполагает рефлексию, в которой (или за счет которой) этот смысл схватывается, понимается и в этом плане конституируется. Поэтому Э. Гуссерль отмечает, что «… феноменологическая рефлексия не есть простое схватывание впечатлений или интроспекция. В рефлексии схватывается в единстве поток сознания, следовательно, рефлексия конституирует сознание как поток» [79, с. 92]. Важно то, что в нашем случае этот поток-переживание (ноэзис) рассматривается как направленное самодвижение личности (субъективная смысловая динамика), открывающееся, конституирующееся как пишет Э. Гуссерль в «интерпретирующем ноэматически-ноэтическом истолковании» (феноменологической рефлексии), которое осуществляется на основе воображения (собственно практика этого конституирования и будет рассмотрена нами в третьей части работы). Если задаться вопросом о том, куда направлена эта динамика и что в ее процессе происходит с человеком, то мы придем к тому, что она обращена к некоему Другому в человеке, в качестве которого он призван воплотить себя и в этом смысле трансформировать существующую форму самосознания (Э. Левинас, Ж. Лакан, М.К. Мамардашвили, А.М. Пятигорский, К.Г. Юнг).
|
|
|
Последнее предполагает (хотя этот момент у Э. Гуссерля может быть не столь очевиден, так как он уже связан с психотерапевтической ситуацией и концепцией К.Г. Юнга, и в целом экзистенциальной феноменологией (Э. Левинас, М.К. Мамардашвили, К.Г. Юнг)), что это «истолкование» - это не простая манипуляция предметными представлениями и даже не познавательная экспликация смысловых единиц опыта, несводимых к предметным формам, но некая работа, производящая изменения в самом человеке и, в этом плане, не оставляющая его равным самому себе. В этой связи А.А. Осанов, осмысляя работы Э. Левинаса отмечает: «В отличие от Гуссерля и Хайдеггера, для Левинаса самотождественность носит не положительный характер, а является несчастьем, приговоренностью Я к чему-то неизменно-неподвижному, прикованность к самому себе, а тем самым лишение свободы, возможности изменяться, а значит - отсутствие личности» [84]. То есть в феноменологической рефлексии и воображение, ухватывающее сознание как интенциональное переживание, и истолкование, извлекающее из последнего его смысловую форму, предполагают изменение субъекта их реализующего. Возможно поэтому, Э. Гуссерль все же отмечает: «Мы можем в фантазии как угодно варьировать наш действительный мир. Мы можем превращать его в любой другой мир, который мы в состоянии себе представить, но при этом мы также будем вынуждены видоизменять и самих себя, а самих себя мы можем видоизменять в границах, предписанных нам природой субъективности. Какой бы мир не создала наша фантазия, он неизбежно становится тем миром, который мы можем иметь в опыте, подтверждать на основе очевидности наших теорий и обитать в нем, действуя практически» [41]. Обратим внимание, что с одной стороны фантазия создает мир (как ребенок в игре), который мы имеем в своем опыте, а с другой человек должен изменять себя, чтобы этот опыт был действительным. То есть человек не отражает, не приспосабливается и даже не просто придумывает объективный мир, но полагает его в воображении и, чтобы иметь его в опыте, изменяет себя. Другими словами здесь важен не предметный мир, но человек, который, полагая в фантазии мир, испытывает в нем себя, делая воображение действительным, то есть действующим, производящим опыт сознания, в котором человек оказывается не равным самому себе (К.Г. Юнг). Как отмечает вслед за Гете и Пастернаком, О. Седакова, «действительность открыта нам, поскольку она действенна, она в своем существе - действующая сила, Macht, Kraft, энергия, а не собрание предметов» [100, с. 27]. И эта сила направлена на трансформацию самосознания человека, в результате которой он сможет осмыслить себя на более высоком уровне сознания в новом качестве и таким образом выразит интенцию.
|
|
|
|
|
|
Таким образом, рассмотрение рефлексии деятельности сознания, конституирующей эту деятельность как смысловую динамику, обращает нас не просто к этой динамике, хотя именно она становится предметом осмысления у Э. Гуссерля, но субъекту, который ее осуществляет, изменяя при этом самого себя. В этом плане мы имеем дело не просто со смысловой динамикой сознания, но с неким Себя (или Другим), который этой динамикой устанавливается и в ней осуществляется, трансформируя при этом самосознание человека. В конечном счете, феноменологическая рефлексия обращает человека к себе и конституирует его для себя самого как живое «существо», Самость, которое при этом конституировании происходит (К.Г. Юнг). Собственно личность как феномен сознания и выражает идею того, что человек посредством определенного понимания себя производит в себе некоего Себя или «образ Человека в себе» (О. Седакова [100]), таким образом, конституируя смысловые основания своей жизни, и одновременно ее субъективирует, рассматривая не как жизнь вообще, но как жизнь Себя (или сознания), который в этой динамике осуществляется. Отметим, что этот «образ Человека в себе» не существует в качестве объективной данности, которую можно было бы наивно наблюдать, но конституируется в процессе феноменологической рефлексии в форме текста и испытывает, переживает ее на себе. В этом смысле, если касаться конкретного самосознания, то пока человек не произвел на себе феноменологическую рефлексию, что как раз и предполагает превращение формы самосознания, он не может испытывать свою смысловую реальность. Она остается для него недоступной и сокрытой за эмпирической картиной предметных содержаний самосознания. Собственно, что не сделали интроспекционисты и не учли представители отечественной психологии – это то, что для того, чтобы иметь дело со смысловой реальностью сознания и с личностью, необходима феноменологическая редукция, очищающая его от объективированных содержаний эмпирической или наивной рефлексии и обращающая его к переживанию, выражение которого трансформирует самосознание. А также, что само сознание раскрывается как всегда интерпретированное и производящее в этом интерпретировании себя феноменологическое, текстовое, но не объектное, натуральное бытие. Если сказать проще, то в отечественной психологии не учли тот факт, что сознание, как живое сознание, как смыслообразование, не дано в качестве натуральной объективной данности, но лишь как конституируемое и испытываемое в определенной рефлексивной практике переживание, производящее трансформацию самосознания человека.
|
|
|
Далее возникает вопрос о том, что является условием разворачивания феноменологической рефлексии? В качестве такового мы видим символ, рассматривая, таким образом, смысловую реальность как символическую. В этом ключе отметим различие между Э. Гуссерлем, Ж.П. Сартром с одной стороны и с другой М.К. Мамардашвили, А.М. Пятигорским, К.Г. Юнгом, точку зрения которых мы разделяем, в подходе к возможности такой рефлексии. Если Э. Гуссерль считал, что феноменологическую рефлексию возможно развернуть в любом месте и времени, то есть как бы с пустого места, редуцируя любую объективную данность, то М.К. Мамардашвили подчеркивает, что она возможна лишь тогда, когда человек впечатлен символом, через который «проглядывает» некая внутренняя интенциональная сторона души или, говоря словами Л.С. Выготского, несознаваемые аффективные тенденции, а языком психоанализа либидо, требующее новую форму для своего воплощения. Другими словами, чтобы начать понимать себя в своей внутренней интенциональности (жизнь себя), необходим символ (но не любая произвольная фантазия или предметный образ, как выходит у Э. Гуссерля), который и проявит в впечатлении для нас скрытое и потаенное, то есть внутреннюю смысловую динамику жизни сознания (или бессознательного), очищенную от объективированных содержаний ситуации (или предметности самосознания). Для К.Г. Юнга символы и выступают средством отделения либидо, как жизненной энергии (или, говоря философским языком, интенции, а религиозным духа), от объекта (объективированных содержаний сознания), что позволяет человеку быть свободным, от объективной ситуации: «Очевидно, что образование символов является функцией весьма важной и в биологическом отношении. Так как символ может жить лишь благодаря относительному обесцениванию объекта, то, очевидно, он служит и самой цели такого обесценивания. Если бы объект имел безусловную ценность, то он и был бы безусловно определяющим для субъекта, вследствие чего для субъекта была бы безусловно упразднена свобода действования, ибо наряду с бессознательной определенностью через объект, была бы невозможна даже относительная свобода» [145, с. 293]. Таким образом, свобода, как отделение интенций (как динамических аффективных тенденций) от ситуации и придание им новой субъективной формы выражения, возможна лишь в случае замещения объекта символом или рассмотрение его как символа.
В качестве символов могут выступить как собственно психические феномены (фантазии, видения, сновидения, невротические симптомы), как в психоанализе, так и конкретные вещи (М.К. Мамардашвили [75], А.М. Пятигорский [75]), предметы жизненного мира (в значении Ф.Е. Василюка [25] и Д.А. Леонтьева [67]), взывающие человека к пониманию, индуцирующие определенные состояния сознания, феноменологически редуцируя объективную данность которых, человек и может развернуть понимание себя в опыте самопереживания. Принципиальная особенность символов состоит в том, что мы не можем в них разделить потаенное, интенциональное содержание, вскрываемое в процессе интерпретации (и вне и до нее не существующее), и саму внешнюю форму, которой он обращен к эмпирическому сознанию – предметный образ. Символ уже выступает для человека как интенциональный объект, выражающий невыразимое, по ту стороннее (скрытое от самосознания) содержание и приглашающие к пониманию. Как отмечает Ю.М. Лотман, специфика символа такова, что в плане выражения он принадлежит к «… профанической, открытой и демонстрируемой сфере культуры», а в плане содержания «… к сакральной, эзотерической, тайной или романтической потребности выразить невыразимое» [71, с. 194]. И мы не можем в них разделить скрытое и форму, в которой оно выразилось, они выступают в неразрывном единстве. В этой связи М.К. Мамардашвили, А.М. Пятигорский отмечают, «…что когда мы знаем, что какая-то вещь есть символ, то это значит: что-то есть в сознании, что индуцирует наше знание о символе как об этой вещи» [74]. Поэтому, говоря о символе, мы изначально вводим исходную точку отсчета, в которой некий предмет как символ для человека оказывается выразителем чего-то иного, чем его предметное содержание, причем это иное переживается как нечто ненаблюдаемое и лишь предчувствующееся или впечатляющая своей сакральностью, тайной (М.К. Мамардашвили).
Отсюда, узнаем мы символ по впечатлениям, которые нас захватывают. М.К. Мамардашвили [74], вслед за Прустом, понимает впечатления буквально как «удары по чувствительности», приводящие человека в неустойчивое состояние, которое он должен разрешить «ценой собственной жизни», то есть собственным пере-живанием и пониманием. «Удар» обнажает недостаточность, неполноценность наличной формы самосознавания, сознательной установки (К.Г. Юнг) и необходимость работы с ней, достраивания ее, возможность трансформации, которая позволит выразить всю полноту жизни. Но для этого нужно пойти на риск самопознания, раскрывающего несовершенство человека и налагающего ответственность за его преодоление (И.В. Бондаренко, Т.М. Буякас, М.К. Мамардашвили, А.А. Пузырей, К.Г. Юнг). Риск в данном случае связан с тем, что человек идет на разрушение наличных форм сознавания себя (ведь именно они оказываются недостаточными для выражения жизни сознания) при отсутствии иных. Последние он должен еще для себя создать. У человека всегда есть необходимость быть представленным себе. Эта представленность является его «потребностью», так как в случае разрушения этих форм, человек теряет себя (это означает смерть, но не в физическом смысле, а именно в психологическом, сознательном как смерть сознания, то есть себя). Именно с этим связаны все экзистенциальные страхи! И риск, о котором мы говорим – это риск потери себя. За впечатлениями от вещей проглядывает та самая внутренняя жизнь сознания или душа, которая по каким-то неведомым человеку причинам вдруг осела, опредметилась на данной конкретной вещи (в данном случае психоаналитики говорят о проекции) или фантазии, не находя еще понимания со стороны человека, то есть не имея места в самосознании и зачастую даже им отвергаемая. В этом плане, как отмечает М.К. Мамардашвили [74], символ выступает вещью, в которой упаковалась некая сторона души, ожидающая (и призывающая) своего понимающего выражения и этим впечатляющая. Символ – есть форма я-отнесенности сознания или форма существования жизни сознания, «ожидающей» или призывающей к своему выражению. То есть постольку, поскольку некая вещь впечатлила своей потаенностью, чувством сокрытого смыслового горизонта, постольку она выступила в качестве символа, отсылающего к интенции, внутреннему измерению сознания, которое и обнаруживает себя в качестве таковой в конкретной вещи или образе фантазии, призывающих человека к пониманию и переживанию себя.
Если касаться непосредственно фантазии, излюбленному символическому содержанию психоаналитиков, то отметим, что не любая фантазия является символичной. Например, К.Г. Юнг [148], различал просто фантазирование, имеющее произвольный характер, и активное воображение порождающее, или открывающее для человека символическую сторону его сознания (бессознательное) и, в конечном счете, самого себя. Активное воображение предполагает, разворачивание фантазий в соответствие с их внутренним законом, раскрытие образов из самих образов, воображение, позволяющее им «заговорить» и в этом плане выразить себя самим, не приписывая им извне тех или иных содержаний, не идя впереди них (детально суть метода мы осмыслим в третьей части работы). С этим психотерапевтическим методом связаны техники свободного или ведомого рисования и лепки, разрабатываемые в экзистенциальной психотерапии Дюркхайма [21], которую в полной мере можно назвать психотерапией творчеством. То же самое можно сказать и про аналитическую практику К.Г. Юнга и его метод активного воображения, исходной точкой которого и является символ. Как отмечает К.Г Юнг «символы всегда апеллируют к фантазии, а потому в какой мере и будет ли вообще что-либо рассматриваться символически, зависит только от творческой способности фантазии» [149, с. 251]. И как любое творчество, активное воображение предполагает момент случайности или случаемости, экстатичности и ненамеренности, игры, в которой вдруг какие-то предметы или образы фантазии впечатляют своей еще не раскрытой смысловой глубиной. Как отмечает О. Седакова «символичным может стать все, что угодно, «нечаянно и наугад», как комнатная свеча в сюжете романа; символическая ценность посещает и покидает вещи» [100, с. 33].
Таким образом, человек не сначала выделяет некое скрытое содержание, чтобы потом его выразить, но обнаруживает его уже потенциально выраженным в воображенной определенным образом фантазии или проецированным на предмет. Собственно сама идея проекции выступает интерпретационной формой, указывающей на то, что некий предмет жизненного мира человека и отношение к нему, содержит и реализует нечто иное, чем видится самому человеку, нечто невидимое для него самого (то есть бессознательное), но реализуемое через этот предмет. В таком случае обнаружение проекции также требует символического отношения к предмету и в этом смысле переживания, но не просто знаковой фиксации и интеллектуального осмысления. К.Г. Юнг отмечает, что способ существования бессознательного, которое для нас и есть суть внутреннее феноменальное измерение сознания – проекция, выражающая и обнаруживающая себя (для человека) в символе, как продукте бессознательного или, другими словами, как первичной форме переживания, выражения интенции, обнаружившей свое нетождество с объектом. Эта идея нашла свое воплощение в следующих положениях.
1. Человек погружен в мир и связан с ним ансамблем жизненных отношений, которые оседают на предметах (Ф.Е. Василюк [25]) жизненного мира. Первично эти отношения не сознаются человеком, он их реализует, как говорится, бессознательно. Не происходит так, что мы сначала определяем жизненное отношение, а потом находим форму для его реализации. Мы, опосредованно символом, обнаруживаем себя как уже реализующего эти отношения за счет тех или иных предметов и форм. Здесь содержится важный принцип: субъективность существует только через объективное и первично обнаруживается как опредмеченная субъективность. Как отмечает К.Г. Юнг «проекция никогда не создается; она случается» [134, с. 480]. Лишь вторично мы через процедуру феноменологической редукции вычленяем в чистом виде спроецированную субъективность, придавая интенции или бессознательной динамике новую субъективную форму выражения: «Либидо непостижимо никак иначе, кроме как в определенной форме, то есть оно идентично образам фантазий. И мы можем вновь освободить его из бессознательного, лишь поднимая наверх соответствующие ему образы фантазий» [144, с. 216]. Перефразируя К.Г. Юнга словами М.К. Мамардашвили [74], можно сказать, что мы не можем любить «ради того», без «что». Это «ради того», то есть смысл, мы можем понять только через форму и никак по-другому. Поэтому при разбирательстве с бессознательным важно вызывать фантазии, которые суть формы, воплощающие смыслы и отделяющие их от объектов, которые нам и необходимо извлечь в процедурах интерпретации. Здесь собственно и выступает необходимость символов как форм для опыта понимания.
2. Феномен проекции заключается в том, что человек не отделяет смыслы и воплощающие их формы. То есть проекция означает форму самосознания, при которой человек, реализуя жизненные отношения за счет тех или иных предметов, не отличает их от самих предметов, рассматривая не себя, а их в качестве источника и носителя смысла: «Состояние абсолютной отнесенности к объекту равносильно полнейшему овнешнению сознательного процесса, то есть отождествление субъекта и объекта, что уничтожает всякую возможность познания… Так называемые проекции… суть тоже ни что иное, как остатки первоначального тождества субъекта с объектом» [145, с. 293]. Другими словами проекция предполагает определенную форму самосознания, которую выше мы обозначили как объективно ситуативную и возможность ее превращения в другую, более совершенную форму, которая выше получила название субъективно феноменальной. В негативном определении этот феномен указывает на то, что человек видит в других свой недостаток, рассматривая их, а не себя как его носителей. Сама недостаточность, в данном случае, указывает на то, что существующая форма самосознавания не реализует в полной мере жизненные интенции человека и даже отрицает их, вынося само отрицание во вне, то есть, проецируя на объект.
Таким образом, принцип проекции в психоанализе выражает идею символичности, позволяющей отделить некие бессознательные стремления человека от объективной ситуации и придать им новую форму существования, то есть позволяющие произвести феноменологическую рефлексию. И в случае, если это удается, то личностная проблема считается решенной: «Если же происходит перенесение на врача и если оно принимается, то тем самым найдена некоторая естественная форма, которая не только заменяет прежнюю форму, но и делает возможным относительно бесконфликтное протекание энергетического процесса. Поэтому если предоставить либидо естественную свободу движения, то оно самостоятельно находит путь к предназначенному ему объекту» [144, с. 67]. Собственно основная идея проецируемости бессознательных содержаний и состоит в том, что некая жизненная интенция не может быть выражена в существующей форме самосознания, что и порождает внутреннее напряжение и застой. Если же ей будет найдена (для чего требуется определенная практика рефлексии, опосредованной символом) новая форма воплощения, то напряжение не будет накапливаться и проблема исчезнет. Отсюда исходит и суть практики К.Г. Юнга: «Освобождение либидо совершается посредством ритуальной работы. Освобождение доводит либидо до сознательной применимости. Оно подвергается укрощению. Оно переводится из инстинктивного состояния в состояние управляемое» [145, с. 262]. То есть суть практики в том, чтобы, отталкиваясь от символа произвести феноменологическую редукцию и конституировать новую, более развитую, форму воплощения жизненной интенции, то есть себя.
Выше мы уже отмечали, что человек свободен тогда, когда ставит требования ситуации под вопрос, но изначально, как говорит Ж.П. Сартр, он погружен в мир требований, которые конституируют его в качестве того или иного субъекта или проекта себя, и обнаруживает себя в процессе его реализации. И свобода человека определяется возможностью встать над этими требованиями, рассмотрев их в качестве своего выбора, отделив проект себя от объективной данности ситуации. Здесь как раз и возникает место символу, который и обнаруживает возможность отделения, превращения объектно-ситуативной формы самосознания в субъективно-феноменальную. Но еще раз подчеркнем, что субъективно-феноменальная форма, как реальность самосознания, не существует сама по себе, но лишь относительно более примитивной объектной формы самосознания, которую она замещает. Она выступает формой для превращения, отделения от ситуации и выражения интенции на более высоком уровне сознания, но не натуральным объектом, который мог бы идеально существовать в своей содержательности до того, как был выражен в субъективной форме. Эта субъективная форма не отражает объективное положение вещей, а выражает скрытые, неосознанные жизненные интенции, придавая им новую форму существования и отделяя их от объективной ситуации. Причем само выражение этих интенций не оставляет человека неизменным, но осуществляясь в форме переживания, трансформирует его самосознание. Таким образом, символ относится к превращениям самосознания, а не фиксации объективированных содержаний мира; к переживаниям (С.С. Аверинцев, М.К. Мамардашвили, А.М. Пятигорский, К.Г. Юнг), а не отражениям; к действительности, а не объективности.
Собственно здесь необходимо отметить, что сознание человека может существовать в двух формах (М.К. Мамардашвили [75], А.М. Пятигорский [75]): в знаковой, полагающий мир и субъекта в качестве объекта и символической, полагающей их в качестве возможности (Ж.П. Сартр [99]). У С.Л. Рубинштейна [97] эта двойственность сознания выразилась в положении, что оно может существовать и в качестве отражения, и в качестве отношения, а у А.Н. Леонтьева [62] как значение и как личностный смысл. Содержанием знака является значение, которое и выступает субъективным коррелятом объективной связанности мира, а содержанием символа является смысл, выступающий коррелятом внутренней связанности и возможной целостности самого субъекта. Как говорил М.К. Мамардашвили «формой целого является смысл». Символ и смысл – это две стороны одной субъективной формы, которая представлена и в качестве квазиобъекта (психического образа) и в качестве его скрытой от эмпирического сознания интенциональной, внутренней стороны субъекта. Можно сказать, что смысл всегда символичен, а символ всегда взывает к смыслу. Символичность смысла и смысловую глубину символа подчеркивал С.С. Аверинцев: «Предметный образ и глубинный смысл выступают в структуре символа как два полюса, немыслимые один без другого (ибо смысл теряет вне образа свою явленность, а образ вне смысла рассыпается на свои компоненты), но и разведенные между собой и порождающие между собой напряжение, в котором и состоит сущность символа. Переходя в символ, образ становится «прозрачным»; смысл «просвечивает» сквозь него, будучи дан именно как смысловая глубина, смысловая перспектива, требующая нелегкого «вхождения» в себя» [2, 155]. Таким образом, символ несет в себе некую смысловую глубину (которая суть смысловая реальность субъекта или внутренняя интеннциональная сторона сознания или бессознательное), в которую нужно еще попасть, войти, осуществив процедуру феноменологической редукции. Как отмечает С.С. Аверинцев «смысл символа нельзя дешифровать простым усилием рассудка, в него надо «вжиться»». Символ и позволяет развернуть динамику переживания, опосредованного самоосмыслением и извлечь смысл, который есть ни что иное, как извлеченная и осознанная форма переживания. В этом плане символ в отличие от знака или просто предметного образа относится не к объекту, но к еще не состоявшемуся переживанию, к интенции, которой еще нужно найти соответствующую субъективную форму, трансформировав этим самосознание (как игра для аффективных тенденций ребенка). Эта субъективная форма предполагает процедуры интерпретации и идентификации (понимания), в которых человек конституирует текст, осмысляя себя в качестве замысла или интенции к целостности, которая не-есть (Ж.П. Сартр).
Символ не дешифруется определенной формулой, которая бы определяла его содержание (ведь он относится к интенции, которая не существует в качестве объекта), как это происходит со знаком, но интерпретируется и в этой интерпретации наделяется смыслом, который таким образом выступает как конституируемый смысл себя. Последнее приводит к тому, что символ всегда предполагает множественность интерпретаций ввиду того, что он относится не к объекту, а возможности и в этом смысле, как подчеркивают М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорский символы относятся к незавершенному бытию: «Когда мы говорим, что множественность интерпретаций есть способ существования символов, то этим мы фактически утверждаем, что нечто бытийствующее, в той мере, в какой оно символизировано, не завершено» [75]. Это же отмечает С.С. Аверинцев: «Если для чисто утилитарной знаковой системы полисемия есть лишь бессодержательная помеха, вредящая рациональному функционированию знака, то символ тем содержательнее, чем более он многозначен: в конечном же счете содержание подлинного символа через опосредующие смысловые сцепления всякий раз соотнесено с «самым главным» – с идеей мировой целокупности, с полнотой космического и человеческого «универсума»» [2]. Последнее, еще раз указывает на внутреннюю связь символа и смысла – обе эти реальности (в данном случае разделяемые нами условно) относятся к незавершенному бытию в контексте возможности его завершения, то есть являются осуществляющими, а не отражающими формами. Завершение же, как раз и происходит в интерпретационных процедурах понимания себя (форме феноменологической рефлексии), в которых бесконечность смыслового горизонта интенции, полагаемой символом, обретает определенную форму выражения, и человек для себя выступает в качестве текста, раскрывающего, извлекающего определенный замысел и реализует себя в качестве этого замысла.
Интересно то, что множественность интерпретаций (что не исключает закономерности!) опять же выступает не препятствием для опыта понимания, но его основой, так как заставляет обращаться не к внешним объективированным подпоркам, носящим чисто логическую природу, но смыслу, в котором выражаются внутренние интенции сознания. Как отмечает Х.-Г. Гадамер «Развертывание смыслового целого, на которое направлено понимание, необходимо заставляет нас истолковывать и вновь отказываться от толкования. Лишь снятие толкованием себя самого создает окончательную возможность того, что само дело – смысл текста – добивается нашего признания» [36, с. 537]. В этой связи отметим, что если значение, как знаковая сторона сознания предполагает содержательную однозначность своего знакового выражения, то смысл, как символическая сторона, в интерпретации, всегда несет момент условности, через которую и проглядывает внутреннее смысловое измерение сознания, как всегда по ту стороннее, феноменальное пространство. Собственно опытная реальность сознания и доступна психологическому исследованию в процедурах или практике понимания себя, в которой происходит отделение внутренней смысловой динамики сознания от объективной ситуации и через определенные формы интерпретации конституирование новых форм для ее осуществления на более высоком уровне развития сознания. То есть внутренняя реальность сознания доступна исследованию в опыте превращения форм самосознания, производимого опосредованно символом, но не в качестве непосредственно наблюдаемой натуральной объективности. В этом плане первичным носителем смысла для нас является не предметный образ, и не эмоция, о чем мы отдельно скажем во второй части, но символ.
Важно еще раз подчеркнуть, что человек не может непосредственно осуществлять над собой те или иные преобразования (превращения), но только опосредованно через предмет. Причем этот предмет должен отсылать не к своим предметным характеристикам, то есть быть не знаком, но к переживаниям человека, в которых он перерождается в Другого себя, быть я-отнесенным предметом, то есть символом. Поэтому понимание себя, которое обеспечит инициальное переживание (превращение формы самосознания) можно осуществить только через понимание символа (в нашем случае сновидения; а вообще в качестве таковых могут выступать и невротические симптомы, и оговорки, и действия), причем и сам символ выступает только как понимаемый феномен, но не как натуральный объект (М. К. Мамардашвили, А.М. Пятигорский). Сновидения в качестве средства амплификации самосознания, использовали, как отмечает М. Фуко [122], еще древние греки. Понимая сновидение, человек и обнаруживает реализуемые им жизненные отношения, отделяя их от конкретной жизненной ситуации, становясь свободным от нее. Похожее делает ребенок в примерах Л.С. Выготского, когда в игре, обращаясь с палочкой как с лошадкой, он отрывает значение вещи от самой вещи, смысл действия от самого действия. Причем вторая вещь (палочка) рассматривается как первая (лошадка). В нашем случае человек взаимодействует с символом как замещающей его самого вещью, которая и позволяет осознать свои жизненные интенции, придав им новую форму существования.
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 14; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!