Теория личности К. Левина 3 страница

 

 

Были проведены и другие опыты для до­казательства наличия валентности вещей. Заключались они в следующем: испытуе­мый приглашался в комнату, в которой на столе были разложены различные предметы: колокольчик, книга, карандаш, шкаф­чик, закрытый занавеской из свисающих гирлянд бисера, распечатанное письмо и другие объекты.

Испытуемого, которого пригласили яко­бы с целью исследования его «интеллекта» или «памяти», просили минуточку подо­ждать. «Я забыл, что мне необходимо по­звонить», — говорил экспериментатор, выхо­дил из комнаты, а сам наблюдал (через стекло Гизела) за тем, что будет делать ис­пытуемый, оставшись наедине. Все без ис­ключения испытуемые (а это были не толь­ко студенты, но и сотрудники берлинского института психологии — профессора, доцен­ты) производили какие-то манипуляции с предметами: некоторые перелистывали книгу, трогали «шкафчик», проводя пальцем по бисерной занавеске; все без исключения по­званивали колокольчиком (автор данной книги тоже не составил исключения). К. Ле­вин задался вопросом, почему же взрослые, серьезные люди совершали подобные мани­пуляции: и отвечал, что в ситуации, в кото­рой субъект не занят осмысленным дейст­вием (а для К. Левина это означало, что в данной ситуации у людей не формировалось дифференцированного намерения), поведе­ние становилось «ситуативно обусловлен­ным», «полевым». Это ситуативное, в тер­минологии Левина, «полевое» поведение носило в данном случае мимолетный ха­рактер: позвонив в колокольчик, человек занимался своим делом; некоторые выни­мали газету и читали, другие просматри­вали лежащую книгу, третьи предавались ожиданию. Но для К. Левина было важ­но установить, что окружающее психологи­ческое «поле», окружающая ситуация таят в себе возможность вызвать действие в на­правлении предмета с положительной ва­лентностью или уйти от предмета с отри­цательной валентностью. Это означает, что субъект с его внутренними заряженными системами и окружающая ситуация («пси­хологическое окружение») составляют еди­ный континуум.

Вводя понятия «субъект» и «окруже­ние», К. Левин подчеркивал, что здесь нет двух аспектов для рассмотрения: один — внутренняя субъективная система намере­ний, потребностей и другая — внешняя. Хотя К. Левин писал о двух существующих уни­версумах — «психологическом» и «физикальном» — он предлагал их рассматривать не изолированно, а как единое целое. Конечно, не раскрывая социально-общественного ха­рактера «окружения», К. Левин оставался неминуемо на позиции взаимодействия и гомеостаза. Но он хотел показать, что вся­кая потребность (квазипотребность) связа­на с окружающим миром. В своих лекциях он часто говорил о том, что нет потребнос­ти без предмета, способного ее удовлетво­рить (в его терминологии, физикальные предметы приобретают валентность благо­даря существованию или возможности су­ществования потребности). Поэтому он и предложил говорить не отдельно о дейст­вующем субъекте и о психологическом ок­ружении, а о включающем и то, и другое «жизненном пространстве» индивида.

Конкретное поведение человека является реализацией его возможностей в данном жизненном пространстве. Механизм реали­зации этих возможностей понимается как психологическая причинность. Именно пото­му, что поведение человека вытекает из жизненного пространства, в котором чело­век находится, возможна предсказуемость его поведения.

Разработка понятия «психологического поля» шла в разных руслах. Прежде всего, следовало определить, какова роль полево­го момента в функционировании потребнос­ти, в разворачивании действия. Ведь если механизмом намерения, деятельности объяв­ляется потребность, а, с другой стороны, эта же потребность может функционировать только в связи с особенностями валентнос­ти предмета в «поле», то следует опреде­лить роль и значение этой валентности. К. Левин считал, что взаимодействие ва­лентных объектов и потребностей должно быть таково, что валентность вещи должна соответствовать смыслу потребности. Если человек подчиняется в основном смыслу потребности — это действие намеренное. Если же человек подчиняется валентности вещей, за которой не стоит потребность, т. е. если происходит как бы «отщепление» ва­лентности вещи от потребности, то такое поведение не намеренное, не волевое, оно «полевое». К. Левин продемонстрировал это на анализе двух экспериментально соз­данных ситуаций. Первая из них состояла в следующем. Испытуемый приглашался для «исследования» памяти. Он входил в комнату, в которой помещался стол, накры­тый для еды (при этом пища была обильная и изысканная. Сервировка стола была тоже хорошей). Экспериментатор обращался к испытуемому со словами: «Нам придется несколько подождать, а пока я вас попрошу сесть за стол и покушать, а я буду наблю­дать за вами и записывать». Как правило, реакция испытуемых была отрицательной: люди стеснялись, отказывались, некоторые возмущенно уходили; лишь некоторые из них садились и ели. Одни после заявляли: «Мне никогда не приходилось так вкусно питаться. Раз уж представилась возмож­ность — воспользуюсь и наемся вдоволь вкусных вещей». Другие говорили: «Я по­нял, что это какая-то ловушка, ведь, конеч­но, никого не интересует, как я ем — ну, что же, воспользуюсь и вдоволь поем того, что я в своем студенческом рационе никог­да не вижу».

В другом эксперименте участвовали де­вушки-студентки, играл патефон. Инструк­ция гласила: «Пожалуйста, пригласите да­му и потанцуйте — а я буду записывать». Реакция испытуемых была различной: большинство из них смущались, отказыва­лись, некоторые выполняли инструкцию, но танцевали неуклюже, наступали на ноги девушкам. Однако были и такие испытуе­мые, которые всматривались в «дам», выби­рали хорошенькую девушку и с удовольст­вием пускались в пляс.

Выводы, к которым пришел К. Левин при анализе экспериментов: часть испытуе­мых могли стать «над полем» и выполняли действие, намеренное, опосредованное. Те же испытуемые, которые испытывали на се­бе власть «поля», подчинялись ему, были не в состоянии «стать над ним» — не могли совершить намеренного, волевого действия. Признаки «полевого поведения» часто выступают и в обыденной жизни: например, если вы заметите у стоящего перед вами человека в троллейбусе белую нитку на тем­ном костюме, вы захотите ее снять, хотя, как правило, вы не выполните этого жела­ния. Чаще всего подобные явления выступа­ют в аффективно окрашенных состояниях, когда случайные вещи «лезут в глаза». По­добные факты описаны и в художественной литературе. Вспоминается рассказ Леонида Андреева «Рассказ о -семи повешенных». Народовольцев ведут на казнь, на висели­цу, а их руководителя — Сашу страшно бес­покоит, раздражает закопченный фонарь. Еще один пример из романа Л. Н. Толсто­го — Анну Каренину стали раздражать уши Каренина. Следовательно, у взрослых лю­дей может наступить ситуация, когда воз­никает «полевое поведение», когда предме­ты незначимые, не играющие никакой роли, приобретают побудительный характер. Но для этого должна быть ситуация аффектив­ного напряжения. Анну Каренину стали раздражать уши мужа в ситуации отчаяния. До ее драмы с Вронским эти уши ее не раз­дражали. Вещи начинают «лезть в глаза», привлекать к себе внимание и в иных сос­тояниях, например, при большой усталости. К. Левин говорит, что окружающий мирили «поле», в котором существуют предметы с положительной или отрицательной ва­лентностью, тесно связан с квазипотребнос­тями, с их формированием. Это чрезвычай­но важное положение, о котором Левин много говорил и писал и которому он поз­же, в американский период, придавал ог­ромное значение. Валентность предметов, взаимодействуя с квазипотребностями, фор­мирует человеческое поведение. Проблема воли, намеренного, волевого действия (для Левина не было понятия осознанного дей­ствия) сводится для Левина к проблеме преодоления сил, существующих в поле. Та­ким образом, волевое действие, по мнению Левина, это такое, которое совершается не под влиянием «поля». В возможности «стать.над силами поля» К. Левин усматривал во­левое поведение. В своем докладе «Разви­тие экспериментальной психологии вол«и психотерапия», сделанном на Конгрессе психотерапевтов в Лейпциге в 1929 г., К. Левин подчеркивал, что ни ассоциативная теория, ни Вюрцбургская школа не смогли разрешить теории воли, что эта проблема может быть разрешена только в категориях динамической теории. Курт Левин выска­зывает мнение, что надо отказываться от противопоставления воли «разуму», «по­буждению» и от них ее отграничивать, что термином «воля» реально обознача­ются весьма различные, накопленные в пси­хологии факты и проблемы, например: ре­шение, намерение, самообладание, отграни­чение от окружающего мира, собранность, выдержка, сложное или дифференцирован­ное строение целей, целостность структуры действий и многое другое. К. Левин считал, что развитие динамической теории приводит к совершенно другой группировке отнесе­ния тех или иных явлений в единый класс «процессов воли». Для этого необходимо прежде всего экспериментальное исследова­ние волевых процессов как моментов обще­го вопроса о «душевных» силах и их зако­нах. Для волевого, намеренного действия важно возникновение «душевных сил нап­ряжения», которое в силу их динамического родства с настоящими потребностями К. Ле­вин обозначил как квазипотребности. К. Ле­вин подчеркивает, что намерение может вы­звать в известных обстоятельствах соответ­ствующее действительное перераспределе­ние душевных динамических отношений. Но как раз самые важные реальные пере-структуирования душевных систем проис­ходят в основном непосредственно под влиянием внешней и внутренней динамиче­ской ситуации. «Внезапно приняв реше­ние», человек часто только по совершении действия понимает, что эти внутренние пе­рераспределения (о которых до того он ни­чего не знал) действительно имели место.

Роль «психологического поля» может быть рассмотрена на разных уровнях: на одном уровне валентность вещи, предмета выступает не сама по себе, а в связи с квазипотребностью; на другом уровне валент­ность вещи проявляется как бы вне этой связи.

Можно говорить о двух типах «полево­го» поведения.

Первый тип. В его основе лежит потребность: например, хлеб приобретает для нас «побудительный» характер, если мы голод­ны. Эта корреляция между потребностью и«волевым» действием не всегда так очевид­на; она часто выступает в завуалирован­ной, скрытой форме.

Второй тип. Сюда относятся случаи, ког­да нельзя установить корреляцию между ситуационным поведением субъекта и нали­чием потребности; в этих случаях случай­ные моменты становятся источником дейст­вия, например, вид колокольчика побуждает желание позвонить, прыгающий мячик — желание поймать его.

В норме мы имеем дело обычно с ситу­ационным поведением первого типа; в слу­чаях патологии мы встречаемся со вторым типом. Однако решающим является не само наличие того или иного вида «ситуационно­го» поведения. Последнее следует тракто­вать как патологическое, если оно становит­ся доминирующим, определяющим источни­ком поведения субъекта.

Например, в случаях тяжелого пораже­ния лобных долей мозга ситуационный мо­мент является именно решающим, а иногда и единственно определяющим поведение больного. Конкретные, живые отношения отсутствуют, и поведение больного дикту­ется не структурой человеческих отношений; сам предмет становится источником дея­тельности; нередки случаи, когда больной, который сидит без всякого дела, не выпол­няет просьбы экспериментатора почитать; но, проходя мимо книжной полки, извлекает оттуда книгу и начинает читать. Или больной, которого нельзя было убедить написать несколько слов, при просьбе передать дру­гому врачу карандаш не выполняет этой инструкции, а задерживает карандаш в своей руке и начинает писать.

В основе всех этих проявлений «полево­го» поведения нельзя усмотреть направленности на цель. Определяющим, конституи­рующим моментом этого поведения являет­ся откликаемость на внешний раздражи­тель. Эта откликаемость на внешний разд­ражитель принимает часто форму расторможенности, когда больные вмешиваются в разговоры других, становятся бестактны­ми, многоречивыми.

Как было сказано выше, в повседневной жизни с нами тоже случается нечто подоб­ное. Мы входим в магазин и покупаем сов­сем не нужную вещь, которая привлекла наше внимание. Но потом мы обычно огор­чаемся или во всяком случае обнаружива­ем какое-то отношение к своему поступку. Короче говоря, мы осознаем «полевое» дей­ствие и стараемся его преодолеть. В этом проявляется опосредованность нашего по­ведения. В терминах Левина это означает, что мы можем встать над ситуацией.

В дальнейшем К. Левин предпочитал говорить не о психологическом «поле», а о жизненном пространстве. «Жизненное про­странство» более ёмкое понятие, оно вклю­чает в себя психологическое поле, т. е. цело­стность существующих, зависящих друг от друга психологических фактов и личность в ее динамической структуре (квазипотреб­ность, намерение). Жизненное пространство — это личность и среда в их взаимоот­ношениях. При этом он подчеркивает, что нельзя говорить о волевом действии, наме­рении как о «событии», выводимом из «по­левых сил», но их нельзя также рассматри­вать только как системы напряжения. Левин провозгласил тезис, что всякое психическое явление (событие), в том числе и намерен­ное волевое, должно рассматриваться как единство конкретного субъекта и конкретно­го окружения. К. Левин вступает в спор как с субъективистскими, так и бихевиористическими доктринами, в которых всег­да выступает антитеза: субъект — окруже­ние. Поведение человека, — говорит К. Ле­вин, — определяется не особенностями сре­ды, которые влияют на личность; оно детер­минируется той конкретной целостностью, в состав которой входят личность, и ее пси­хологическое окружение. Левин выразил это отношение в виде формулы B=f(P;E) (B — Behavior, Р — Personality, Е — Еnvironment).

Это означает, что поведение (В) есть функция личности (Р) и окружения (Е); при этом К. Левин подчеркивает, что «сре­да» в его теории — это «внешнее поле кон­кретных сил и воздействий», а личность — это «внутреннее поле» систем напряжений. Человек и среда — это два полюса (момен­та) одной и той же поведенческой целост­ности («жизненного пространства»).

Надо себе, конечно, отдать отчет в том, что это единство («поле», «ситуация») выс­тупает для Левина в феноменологическом аспекте, и в этом проявляется антиисторический и идеалистический характер его кон­цепции.

Какие же факторы включает Левин в жизненное пространство? Левин не исполь­зует сознание как критерий, чтобы опреде­лить принадлежность чего-то к жизненно­му пространству. Он предпочитает вклю­чить все реальные факты. «Реальное» озна­чает для Левина то, что имеет последствия, независимо от того, осознанно ли это или нет.

Все физические или социальные факты могут включаться в «жизненное простран­ство», по мере того как они воздействуют на человека и его состояние в данный мо­мент. Физический материал, не воспринима­емый человеком, не включается в жизнен­ное пространство.

Для лучшего понимания понятия жиз­ненного пространства К. Левин считал нуж­ным обратиться к топологии, т. е. той части геометрии, которая исследует свойства форм и взаимное расположение фигур вне зависимости от их размеров.

Топологический подход позволяет, по его мнению, применить новое средство изобра­жения взаимодействия: индивид — окруже­ние, а именно метод графического нагляд­но-пространственного изображения личнос­ти и ее окружения. «Жизненное пространст­во», в котором совершается движение Жизнедеятельности, делится им на зоны («районы»), соответствующие возникающим полям, пути к ним изображаются в виде векторов.

Построение модели поведения на основе принципа «поля» нашло свое четкое отражение в книге К. Левина «О поощрении и наказании (1931)». Книга эта мало извест­на нашему читателю, поэтому остановимся на ней несколько подробнее. По своему со­держанию она посвящена проблеме воспи­тания, однако в действительности — это на­чальная фаза топологической теории К. Ле­вина. В книге описываются ситуации, при которых ребенок должен выполнять неже­лаемое задание. Например, ребенку надо решать задачи, а ему хочется вместо этого пойти поиграть в футбол. В тех случаях, когда ребенок не выполняет задания (нап­ример, учебного), взрослые (педагоги, роди­тели) прибегают к поощрению, наказанию⁶. Как же выглядит психологическая ситу­ация? Нежелаемое задание обладает отри­цательной валентностью. Она изображается в виде отрицательного знака, т. е. задача «отталкивает» ребенка от себя.

 

 

Если прибегнуть к такому изображе­нию, то видно, что ребенок может уйти из поля. Для того чтобы помешать этому ухо­ду, взрослые должны окружить «психологическое поле» барьером. Схематически это выглядит так:

 

 

⁶ К. Левин не случайно выбрал эту проблему. В 20-е годы в Германии дебатировался вопрос о том, должна ли быть педагогика построена на си­стеме поощрения и наказания (отметки, награды), или на интересе. Сам К. Левин считал, что сам ин­терес является опосредованным следствием потреб­ности.

 

Самое примитивное наказание — это физический барьер (закрыть комнату), но барьер может быть (и чаще всего так быва­ет) и психологическим (властные слова, вы­говор, упрек: «ты же не девчонка!»). К.Ле­вин задает вопрос: Что означает этот барь­ер? Ограничение движений ребенка. Это означает не только, что ребенок вынужден выполнить данное задание, но означает и общее ограничение его возможностей.

Ребенок стремиться «пробить» барьер. К. Левин изображает это в виде «разбуха­ния поля».

 

 

Если барьер достаточно ощутим для ребенка, то создавшаяся ситуация стано­вится напряженной, дискомфортной. Ребе­нок может разными путями выйти из по­ля. Он может «сдаться» и выполнить за­дание, это будет проще всего. Он может не выполнить задание и получить наказание. Но может быть и третий путь — ребенок как бы покидает реальный план ситуации и уходит в «нереальный» план.

В качестве примера такого ухода Левин использует отрывок из произведения Л. Н. Толстого «Детство, отрочество и юность». Речь идет об описании «несчастного дня» Николеньки, когда он получил двойку и сло­мал ключ от портфеля отца. Узнав это, гу­вернер его наказывает: он его ругает и закрывает в комнате. Тогда Николенька на­чинает мечтать о том, что будет, когда он станет взрослым: он поступает на службу, ему присваивают высокий чин, царь его хвалит, а гувернер приходит и просит про­щения. Таким образом, все неприятные пе­реживания разрешаются у Николеньки в его фантазии, ребенок переносится в ситуа­цию мечты. Левин правильно подмечает, что такой уход свойствен ребенку, у кото­рого границы реальности и фантазии не жестко уточнены. В клинике мы сталки­ваемся «ередко с таким уходом в фанта­зию у психопатов, у больных в реактивном состоянии.

К. Левин показывает, что и ситуация по­ощрения не лишена барьера. Вот пример то­го, как изображена у Левина ситуация поощ­рения, когда ребенок должен выполнить не­приятное задание, которое его отталкивает. Для то,го, чтобы ребенок выполнил его, взрослый ставит позади неприятности нечто приятное, которое притягивает ребенка (знак + поощрение) («если будет выполнена задача, сможешь пойти играть в футбол»).

Иначе говоря, для того чтобы войти в зо­ну приятной ситуации, необходимо войти в неприятную. Но тогда ребенок может пойти прямо к приятному заданию, минуя непри­ятное:

Р

+ Поощрение

— Неприятная задача

Для того чтобы этого не случилось, взрослый объединяет барьером приятную я неприятную ситуации. И тогда ситуация выглядит следующим образом:

 

 

Ребенок опять стоит перед барьером, но подобная ситуация более приемлема, так как ребенок вне барьера.

В книге К. Левина «О поощрении и наказании» уже намечено расширение его категориального аппарата: «психологи­ческое поле» уже заменено здесь поняти­ем «жизненного пространства», более ем­ким, включающим выделение динамическо­го аспекта событий, анализ собственно пси­хологической, а не физикалистской реаль­ности.

Здесь также введены: 1) выделение «воображаемого» (в терминологии К. Ле­вина «ирреального») плана действий и 2) способы математического изображения «жизненного пространства», вернее, пред­ставлены способы отображения психиче­ского.

 

 

ПОНЯТИЕ ВРЕМЕННОЙ ПЕРСПЕКТИВЫ

 

Понятие «жизненного пространства», которое представляет собой единицу, «кле­точку» человеческой личности, структурно объединяющее как внутреннее напряже­ние системы, так и «психологическое по­ле», дополнено категорией временной пер­спективы. Введением этого понятия К. Ле­вин всячески подчеркивал тот факт, что «психологическое поле», существующее в данный момент, включает в себя представ­ление о своем будущем и прошлом. Когда человек воспринимает, переживает свое те­перешнее положение, то оно (пережива­ние, восприятие) неминуемо связано с его ожиданиями, желаниями, представлениями о будущем и прошлом.

В своем докладе на VI Международном конгрессе в Чикаго в 1941 г. К. Левин под­черкивал, что «психологическое прошлое, настоящее и будущее» являются частями психологического поля в настоящем. В лек­циях по психологии воли, читаемых им на протяжении 1925 — 1930 гг. в Берлинском университете, К. Левин подчеркивал, что «временная перспектива» — это и есть включение будущего и прошлого, реально­го и идеального плана жизни в план дан­ного момента, В качестве примера он при­водил случаи с молодыми заключенными, которых должны были досрочно освободить из лагеря за хорошее поведение и которые буквально за несколько дней до освобождения совершали попытку к побегу. К. Левин задавался вопросом, почему молодые люди, которых досрочно освобождали за хорошее поведение, совершали такой не­адекватный, наносивший им вред посту­пок? К. Левин считал, что маячившая сво­бода динамически была уже в их «настоя­щем» жизненном пространстве, «будущее» было динамически представлено в виде си­лового вектора «поля в данный момент». «События» будущего действовали в «поле настоящего момента», стиралась разница между тем, к чему человек стремится, и тем, что реально существует. К. Левин ут­верждал в своих лекциях, что «ситуация данного момента» на самом деле является не ситуацией вне протяжения времени, она включает прошлое и будущее.

Впоследствии, в 1941 г. в своем споре с Эгоном Брунсиком, который упрекал Ле­вина за то, что последний не рассматрива­ет те моменты, которые непосредственно не влияют на поведение человека, К. Левин утверждал, что необходимо учитывать субъективный момент восприятия настоя­щей и будущей ситуации, что ожидание влияет на поведение⁷.

К. Левин заостряет этот вопрос: он го­ворит о том, что основной принцип теории поля, гласящий, что поведение или другие изменения в психологическом поле зависят только от структуры поля, «в данный мо­мент времени», часто интерпретировался как отрицание влияния прошлого опыта, исторической обусловленности. К. Левин подчеркивает, что такое понимание оши­бочно, что сторонники теории поля учиты­вают прошлый опыт (исторические проб­лемы) и будущие события, но именно так, как они представлены в настоящем, и что это положение находит свое отражение в категории «временной перспективы». По мнению К. Левина, именно категория «вре­менной перспективы» включает в себя рас­смотрение личности во временном контек­сте. Иными словами, в срез действия и по­ведения личности включается характерис­тика ее будущего, «идеального» плана. Это является одной из важных проблем, на которую в свое время указывал еще Л, С. Выготский, который говорил о том, что анализ действия личности и самой лич­ности должен происходить не только в свя­зи с прошлым, но и будущим. Критикуя теорию 3. Фрейда за то, что для послед­него — человек, как каторжник к тачке, прикован к своему прошлому, — он указы­вал на то, что «учение о «перспективе бу­дущего» является чрезвычайно важным». Л. С. Выготский настаивал на том, что нельзя до конца понять человеческую лич­ность, если рассматривать ее вне жизнен­ного плана, превращающего «историю жиз­ни человека из ряда бессвязных и разроз­ненных эпизодов в связный, единый био­графический процесс».

⁷ L e w i n К. Defining the Field at a given ti­me. — «Psvchol. Rev», 1943, v. 50.

 

На значение временного плана в стро­ении личности указывал и С. Л. Рубин­штейн, который отмечал, что каждый чело­век имеет как бы историю своего «жизнен­ного пути».

О значении фактора времени в жизни человека говорил и Л. Сэв. Правда, он го­ворит об этом в другом контексте, а имен­но в контексте того, как человек использу­ет свое время и как он хотел бы использо­вать его. Сэв подчеркивает, что анализ про­тиворечий между желательным и реаль­ным использованием времени является важнейшим фактором для выявления сущ­ности отдельной личности, так как человек стремится использовать свое время в зави­симости от своих потребностей, интересов, идеалов. Сэв настаивал на положении, что подход к использованию времени является критерием широты или узости духовной жизни человека. Таким образом, хотя Сэв говорит о времени в аспекте его использо­вания, он тоже отмечает, что фактор вре­мени должен быть учтен при анализе лич­ности человека.

Понятие «временной перспективы» оз­начает по существу признание значения и влияния более отдаленных потребностей для строения деятельности. В известном смысле проблема «временной перспективы» перекликается с проблемой о соотношении дальних и близких целей, о которой пи­сал А. С. Макаренко. Однако это сопо­ставление можно делать лишь с большой оговоркой. Вопрос о соотношении близких и дальних целей решался в системе А. С. Макаренко прежде всего с учетом их содержания — содержания, построенного на принципах социалистических нравствен­ных норм, в то время как понятие «вре­менной перспективы» не включает, так же как и вся концепция К. Левина, проблемы содержания. И здесь в качестве объясне­ния выступает только модель энергетиче­ская. Вводя понятие «временной перспек­тивы», К. Левин не раскрывает его обще­ственно-социального характера. Анализ по­ведения как особого отношения между ин­дивидом и окружением основывается у не­го на принципе взаимодействия гомеоста-зиса. К. Левин не смог выявить объектив­ной природы психического. Психическое остается для него в плане субъективном, феноменальном. Не различая субъектив­ного и объективного, К. Левин приходит к субъективизму, этим самым закрыв себе путь для выявления объективных причин деятельности человека как продукта соци­ально-общественного развития.

 

 

ПОНЯТИЕ ЦЕЛИ В ТЕОРИИ К. ЛЕВИНА

 

Несмотря на то что понятие «временная перспектива» не включает в себя содержа­тельного компонента, само рассмотрение человеческого поведения во временном кон­тексте эвристично, так как неминуемо ста­вит проблему цели. Если в большинстве работ, начиная с классических исследова­ний Зельца, проблема цели ставится в кон­тексте исследования мышления, то в шко­ле К. Левина эта проблема связывается с мотивами, квазипотребностями.

В качестве конкретных исследований выступили исследования ученика К. Левина Фердинанда Хоппе, которые вошли в фонд психологической науки под названи­ем «Исследование уровня притязаний».

Методика состояла в следующем: испы­туемым предлагается ряд заданий (от 14 до 18), отличающихся по степени трудно­сти. Все задания нанесены на карточки, которые расположены перед испытуемыми в порядке возрастания их номеров. Степень трудности задания соответствует величине порядкового номера карточки.

Задания, которые предлагаются испытуемому, могут быть по своему содержа­нию весьма различны в зависимости от образовательного уровня и профессии ис­пытуемых. Например, испытуемым школьникам или студентам технических вузов можно предлагать математические задачи, студентам гуманитарных факультетов — задания, требующие знаний в области ли­тературы, искусства, задания типа голо­воломок.

Дается следующая инструкция: «Перед вами лежат карточки, на обороте которых написаны задания. Номера на карточках означают степень сложности задания. За­дания располагаются по возрастающей сложности. На решение каждой задачи отведено определенное время, которое вам неизвестно. Я слежу за ним с помощью секундомера. Если вы не уложитесь в определенное время, я буду считать, что за­дание вами не выполнено, и ставлю минус. Если уложитесь в отведенное вам время — ставлю вам плюс. Задания вы должны выбирать сами». Таким образом, испытуемый был поставлен в ситуацию выбора цели.

Экспериментатор может по своему ус­мотрению увеличивать или уменьшать вре­мя, отведенное на выполнение задания, тем самым произвольно вызывать у испытуе­мого переживание неудачи или удачи, по­казать, что задание выполнено правильно, либо, ограничивая время, сознательно ис­казить результаты. Только после оценки экспериментатора испытуемый должен вы­брать другое задание. Анализ эксперимен­тальных данных показал, что выбор зада­ния (по степени трудности) зависит от ус­пешного или неуспешного выполнения пре­дыдущего. Однако само переживание ус­пеха и неуспеха зависит от отношения ис­пытуемого к цели. Испытуемые всегда на­чинают работать с определенными притя­заниями и ожиданиями, которые изменя­ются в ходе эксперимента. Совокупность этих притязаний, которые перемещаются с каждым достижением, Хоппе называл «уровнем притязаний человека». Пережи­вание успеха или неуспеха зависит, таким образом, не только от объективного дости­жения, но и от уровня притязания, который связан с теми целями, которые ставит че­ловек. У каждого человека существует «идеальная» цель, к которой он стремится, и конкретная цель, которой соответствует данное действие, переживание. Была вы­явлена определенная динамика в поведе­нии испытуемого:

---

Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 48; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!