Астрономия обитателей Венеры. 12 страница
В Галлии, в Халдее, да и везде впрочем, астрономия и религия находились м столь тесной взаимной связи, что отделить первую от второй, или указать относительно первой такия черты, которыя не были-бы свойственны и последней, довольно трудно. Цезарь говорит, что наблюдение неба составляло оффициальную обязанность касты друидов. Следующия слова Тальезена (Taliesen) доказывают, что Галлам была известна истинная система вселенной: „Я спрошу у бардов — говорит он — чтó поддерживает мир и почему, лишенный подпор, он не падает. Но что могло-бы служить подпорою? Мир — это великий странствователь! Он безпрерывно движется, а между тем спокойно несется по пути своем и как дивна форма пути этого, если мир не уклоняется от него ни в одну сторону!" Некоторые из кельтических памятников свидетельствуют об успехах астрономии у Галлов.
Мы не решаемся высказать здесь мнение вышеприведеннаго автора, будто Пифагор заимствовал у бардов сведения относительно той системы мира, которой он учил посвященных в его эзотерическую доктрину. Однакож между доктриною друидов и пифагорейцев существует такая аналогия, что мы считаем Пифагора скорее учеником друидов, чем египетских жрецов. Действительно, пифагорейская школа во главе догматов своих ставила догмат метампсихоза.
Орфей первый из Греков проповедывал учение наше. Прокл, (Proclus) in Timoeum, lib. IV, передает нам стихи, в которых говорится, что Луна есть мир, на котором существуют горы, люди и города.
|
|
|
| Altera terra vega est quam struxit, quamque Selenem Dii vocitant, nobis nota est sub nomine Lunae: Haec moutes habet, ac urbes, aedesque superbas. *) |
*) Если эти стихи не принадлежать ни Орфею, котораго существование очень сомнительно, ни Пифагору, то их можно приписать пифагорейцу Кекропсу. Orphиcum carmen, говорить Цицерон (D nat. deor L. I) Pythagoric ferunt cujusdam fuisse Cecropis .
Некоторыя из греческих, а также и римских школ проповедывали, с различных однакож точек зрения, доктрину множественности миров, и только здесь анализ открывает те из побуждений, которыми мотивировались подобныя воззрения на вселенную, или которыя гармонично сливались с последними. Заканчивая изложение предмета нашего в древния времена, мы опять вынуждены ограничиться общими соображениями, так как к нам не дошло ни одной книги, специально написанной по этому предмету. Генеалогическая картина, которую мы намерены представить, может быть применена ко всем временам: если условия и самые мотивы человеческаго самолюбия изменяются согласно с веками и народами, то нельзя сказать этого о духе человеческом, повсюду подобном самому себе.
На первых порах, число философских систем представляется столь громадным, что трудно обознаться среди их и дать им ясную квалификацию. Но при более внимательном наблюдении мы замечаем, что прежде всего оне могут быть сведены к двум главным системам и затем еще к двум другим системам, исторически следующим за первыми. По первой системе, системе материалистов, существует только чувственный мир; наша душа есть ни-что иное, как совокупность впечатлений, воспринимаемых нами от предметов внешняго мира и возбуждаемых ими представлений, подобно тому, как Бог есть несознательная единица всех явлений природы. Но так как столь исключительная система не объясняла всех явлений природы, то наблюдение незримых феноменов, совершающихся в нашем сознании и никоим образом невыясняемых системою материалистов, создало новую и противоположную ей систему спиритуалистов или идеалистов. Последняя система столь-же полна, как и первая, но подобно первой, не может быть допущена от всего прочаго. Предаваясь поочередно исключительному изучению то первой, то второй из систем, человек не замедлил усмотреть, насколько оне противоположны одна другой, насколько оне несостоятельны и насколько, несмотря на их антагонизм, оне не удовлетворяют нашей великой потребности знания. Здравый смысл вскоре покончил с этими человеческими измышлениями: сомневаясь как в первой, так и во второй системах, он впадает в скептецизм — систему новую, представляющую меньше трудностей, но непоследовательную. Но в силу той-же непоследовательности скептицизма, душа приходит к потребности верования; переходя от одной системы к другой и не находя удовлетворительною ни одну из них, она предается наконец мистицизму, пылкому и свободному отречению от действительности и погружается в лоно великой причины, столь жадно отыскиваемой, но вечно неизвестной.
|
|
|
|
|
|
Собственным опытом убедившись в филиации главнейших философских систем, к которым могут быть сведены все их варианты полагаем, что нет на свете ни одного пытливаго ума, который не старался-бы изучить каждую из систем этих, не убедившись в конце концов, что ни одна из них не может быть допущена исключительно, что каждая из них заключает в себе известную долю истину и что благоразумие требует, чтобы в духе нашем существовало равновесие, хоть-бы и неустойчивое: другого, впрочем, и нет в природе.
И так, в каком неизменном виде вопрос о множественности миров является пред судом каждой из указанных философских систем?
Материалисты, смотрящие на вселенную, как на несознательное и вечное произведение слепых сил, не признающие первичной и конечной причины и усматривающие поочередно причину в предшествовавшем действии, а действие в причине, допускают, что вследствие свободнаго действия стихий, в безпредельных пространствах могли возникнуть один или многие миры, даже безконечное множество миров, подобных обитаемому нами. Для них идея безконечнаго множества миров заключается в пределах возможнаго, а идея их множественности — в пределах вероятнаго; для некоторых-же последняя представляется необходимою.
|
|
|
Идеалисты полагают, что разумное начало управляло творением и распорядком всего сущаго и что природа необходимо должна иметь известную цель. К предъидущим предположениям относительно того, что все сущее произведено свободным действием мировых начал, идеалисты присоединяют еще гипотезы, вытекающия из идеи разумнаго управления вселенною. Им отрадно думать, что красота и гармония, усматриваемыя на Земле, проявляются, быть может, в более совершенном виде в небесных пространствах и что бесконечное богатство явлений, которое мы, так сказать, только предвкушаем здесь, свободно развивается в пределах эфира. Кроме того, они верят в существование и в безсмертие души и требуют для будущей жизни своей места в горних обителях. Скептики... Они не были-бы скептиками, если-бы, подобно идеалистам, легко допускали что-либо. Поэтому мы видим, что они всевозможными мерами стараются возражать против допущения какого-бы то ни было положения, не опасаясь даже отрицать то или другое, из одного удовольствия отрицать, тем более, что возражать им очень не легко. Меж нами будь сказано, люди эти очень полезны: без них материалисты и идеалисты не редко доходили-бы до крайних пределов абсурда. Скептики — это противовес добросовестным мыслителям. Что касается идеи множественности миров, то они сильно поддержили-бы ее, если-бы вообще она отвергалась; но как в сущности эта идея не задевает ни одной из теорий, то скептики не прочь даже и подтрунить над ея защитниками.
Наконец, вот мистики. Для них не существуешь ни малейшаго повода отвергать идею множественности миров; напротив, у них есть многие поводы для ея допущения. Поэтому, они нисколько не затрудняются создавать воображаемыя существа, которыми можно-бы населить безконечное число миров. Но с ними надо соблюдать осторожность и не заходить в их владения, так как известно, что по принципу скептики стоят вне всякаго научнаго наблюдения, а это именно наблюдение и составляет нашу опору.
История в двух словах объяснить такую классификацию философских идей и степень их расположения в пользу нашего учения. Ионийская школа, основанная Фалесом, отчасти школа Элея (Elée) и эпикурейцев принадлежат к первой группе. У Римлян, корифеем школы этой является Лукреций. Школы Пифагора, Сократа и Платона относятся ко второй группе; Аристотель принадлежит к двум группам разом и в этом отношении он велик, как философ, не смотря даже на его заблуждения по части астрономии. Софисты, циники, ново-академики принадлежат к третьей группе и, наконец, Александрийская школа и неоплатонизм — к четвертой.
В числе Греков и Римлян, подобно тому как и между сынами нашего вика, были люди, не имевшие никакого мнения, не развивавшие свой ум изучением природы, очень мало размышлявшие о том, чему следует и чему не следует верить и не заботившиеся о вопросах отвлеченных. Мы и не упоминали-бы об этих людях, если-бы между ними не встречались порою творцы систем, интересных для изучения. К числу последних относятся системы, основанныя на антагонизме Сухаго и Влажнаго начал, Света и Мрака, Геометрическия формы, Стремления естественныя — системы, из которых возникали различные миры, устроенные согласно с фантазиею их творцов. Таковы были еще космогоническия теории по началу происхождения чисел, по которым вселенная начинается точкою и продолжается линиею — первичными движениями, из которых рождаются время и пространство.
Древность западная. — Продолжение истории первобытных воззрений на вселенную. — Множественность миров вне мира. — Лукреций. — Мысли древних о вселенной. — Космографическия фикции Греков и Римлян. — Первыя странствования по Луне. — Лукиан. — Плутарх. — О видимом на Луне облике.
Идея множественности миров настолько естественна, что была она присуща духу человеческому прежде чем стали известны первыя основы наук физических; ее проповедывали с убеждением и энтузиазмом в те времена, когда нельзя было, да и не заявлялось еще притязаний поддерживать ее при помощи каких-бы то ни было научных доводов. Логика и разум достаточны были для установления ея начал и не выходя из пределов логических соображений, идею множественности миров поддерживали и защищали успешно.
Странно и удивительно, что такия понятия могли установиться помимо всякаго физическаго наблюдения, в силу только соображений, не имевших никакого отношения к космографии. В наше время одним из главнейших аргументов в пользу нашего учения является сходство других миров с нашим и аналогия последняго с другими небесными телами, среди которых Земля помещена безразлично. Но древние последователи нашего учения не только не опирались на сходство светил с Землею, но даже устраняли и отвергали его, на основании убеждения, что звезды — светила временныя, питающияся испарениями Земли.
Таким образом, для древних, о которых мы говорим, мир слагался не только из одной Земли, но из всего ее окружающаго: воздуха, небес и звезд. Утверждать, что существуют многие миры, это было-бы равносильно утверждению, что за пределами неподвижных звезд могут находиться Земли, подобныя нашей и окруженныя другими небесами. Для нас важно знать подобнаго рода мысли. Лукреций, как певец природы и Плутарх, как историк, — это совершеннейшие образцы, представляемые нам в этом отношении древностью.
Для знаменитого автора поэмы De natura rerum, для всей школы Эпикура и для бóльшей части сенсуалистов, Солнце, Луна и звезды представляются „в том виде, в каком усматриваются они нами на небе. Диск дневнаго светила не больше и не лучезарнее, чем является оне нашим чувствам, ибо доколе светлое тело, каково-бы ни было его удаление, посылает нам свой свет и свою теплоту, до тех пор видимая форма предмета не изменяется в наших глазах вследствие его удаленности“. „Блестит-ли Луна собственным или заимственным светом, но она проходит по небу не в бóльшем виде чем тот, под которым она поражает взоры наши; сквозь покровы атмосферы, предметы далекие представляются в неясном виде, но как светило ночей показывает нам свои ясно обозначенные очертания, то, без сомнения, оно таково-же на небе, каким кажется нам на Земле“... „Неудивительно, если так бывает в отношении огней эфирных, потому что все светила, находящияся на нашей Земле, каково-бы ни было их удаление, очень мало изменяются в своем действительном виде, доколе их слабый свет достигает до нас. Этим доказывается, что небесныя светила не больше и не меньше того, чем они представляются нашим взорам*).
*) De natura rerum, lib V.
Не приступая к дальнейшему развитию подобных воззрений, мы несомненно узнаем здесь великую, усвоенную Лукрецием теорию, по которой Земля занимает подобающее ей место в средоточии вселенной, а все светила небесныя составляют ея достояние и служат ей. Однакож поэт воспевает идею множественности миров в смысле, указанном нами выше: „Великое Все безконечно; здесь, там, под нашими ногами, над головами нашими — безпредельное пространство. Я говорил тебе это, но то-же самое возвещается голосом природы. Итак, если в безпредельном пространстве, безконечно простирающемся по всем направлениям, безчисленное множество творческих волн материи от веков носится и вращается среди Океана и безконечнаго пространства (spatium infinitum), то почему в плодотворной борьбе своей оно не создало-бы ничего, кроме Земнаго шара и небеснаго свода? Можно-ли допустить, чтобы за пределами нашего мира это необъятное количество стихий было обречено на бездеятельный покой? Нет, нет! Если наша Земля есть дело природы, если жизненныя начала, в силу их сущности и управляемыя законам необходимости, после тысячи тщетных попыток сплотились наконец, видоизменились и произвели массы, из которых возникли уже небо, Земля и ея обитатели, — то согласись, что в других пределах пустоты, материя должна была произвести безчисленное множество живых тварей, морей, небес, земель и усеять пространство мирами, подобными тому, который колеблется под нашими стопами на волнах воздуха.
„Впрочем, ни один предмет не рождается отдельно, единственным в своем роде каждый имеет свою семью и составляет одно звено в цепи существ. Таково предназначение живых тварей. И так, все доказывает, что небо, океан, звезды, солнце и все великия тела природы, далеко не будучи подобны только самим себе, разсеяны в безконечном числе в пределах необъятнаго пространства; время их существовования определено и подобно другим существам, они родились и умрут... В то время, когда зарождался наш мир, когда Земля, воды и Солнце возникали из хаоса, излишними волнами материи, лившейся со всех сторон пространства, были отложены, вне и вокруг нашего, недавно родившагося, мира, бесчисленное множество начал и зародышей“ *).
*) De natura rerum, lib II.
Итак, вот несомненный и авторитетный представитель полнейшаго материализма, проповедующий мысль о множественности миров во имя разума. Ни астрономии, ни физики, ни закона причинности. Земля и небо — это мир. Вне его могут существовать другая Земля и другое небо, другия Земли и другия небеса. Впоследствии, когда христианизм сообщит небу и Земле другой вид, мы увидим, что иные из богословов высказывают, очень осторожно впрочем, такия-же мысли.
Век спустя, Плутарх, по поводу „Прекращения прорицалищ“ (Cessation des Oracles), впадает в большия уклонения от своего предмета (уклонения эти часто встречаются в его сочинениях) и выражает относительно идеи множественности миров подобныя-же предъидущим мысли, но различие в аргументации, равно как и наивность приводимых им доводов, представляют не безполезный интерес любителям такого рода старинных и благодушных бесед.
Ламприй (Lamprias), брат Плутарха, приводящий разговор, который происходил в Дельфах относительно прорицалищ, начиная беседу свою о мирах, повидимому находился под живым впечатлением мыслей Лукреция. „Неправдоподобно, говорит он, чтобы существовал один только мир, носящийся уединенно в безконечном пространстве, без всякаго общения и отношения с чем-бы то ни было. Если в природе ничего нет единичнаго — ни человека, ни лошади, ни звезды, ни бога, ни гения, то почему-бы существовал один только мир? Люди, утверждающие, что существует только одна Земля и один океан, не замечают очевиднаго сходства между частями этих предметов. Напрасно смущаются те, по мнению которых вся материя пошла на образование мира; напрасно опасаются они, что остатки вещества, своим противодействием хаосу или столкновениями своими нарушат гармонию вселенной. При допущении существования многих миров, каждый из них будет обладать определенным количеством материи и вещества: ничего не будет излишняго, находящегося в безпорядке и выходящаго из своей сферы. Самая форма, свойственная каждому миру и содержащая в себе весь объем определенной ему материи, не дозволяет, чтобы какая-либо из частей его, блуждая безцельно, отторглась от него и упала в другой мир“.
Затем разскащик опровергает мнения Аристотеля. Так как каждое тело, говоритъ последний, имеет свойственное ему и естественное место, то необходимо, чтобы Земля повсюду стремилась к центру и чтобы находящаяся над нею вода поддерживала более легкия тела. Но при существовании многих миров, Земля во многих местах будет превышать огонь и воздух, а в иных будет уступать им. То-же самое должно сказать о воздухе и огне, которые займут определенное им природою место или переместятся. Но как, по мнению Аристотеля, подобныя гипотезы невозможны, то существует не два мира и не множество миров, но один, заключающий в себе всю созданную материю и устроенный по законам природы, сообразно с различием вещества. Эти произвольныя предположения легко опровергаются Ламприем, доказывающим, что все в природе относительно. Затем, он поддерживает свои тезисы следующими замечательными соображениями:
...Какова-бы ни была причина подобных стремлений и изменений тел, но она содержит каждый из миров в соответствующем ему положении. Каждый мир обладает своею Землею и своими морями, каждый имеет свойственныя ему: средоточие, стремления, изменения тел, сохраняющия и содержащия его в определенном ему месте. Находящееся вне мира, будь это ничтожество или безконечная пустота, не имеет центра. Но как существуют многие миры, то каждый из них имеет свое средоточие, следовательно и собственное свое движение, которое влечет одни тела к центру, другия удаляет от последняго, а третьи заставляет вращатъся вокруг него. Но предполагать многия средоточия и утверждать, будто все тяжелыя тела стремятся к одному центру, это было-бы почти равносильно мнению, что кровь всех людей течет в одной жиле, или что все мозги заключены в одной оболочке. Столь-же безразсудно было-бы желание, чтобы существовал один только мир и чтобы Луна находилась внизу, точно у людей мозг в пятках, а сердце в голове“.
„Но не безрассудна гипотеза о существовании многих, отдельных один от другаго миров, столь-же различных между собою, насколько различны их составныя части.
„В каждом мире, Земля, моря и небо займут наиболее приличное их природе место. Каждый из них будет иметь верхния и нижния части свои, свою окружность и средоточие, в самом себе и относительно самаго себя, а не вне себя и не по отношению к другому миру. Камень, который иные предполагают помещенным вне мира, с трудом может быть мыслим как в состоянии покоя, так и движения. Может-ли он находиться в покое, обладая тяжестью? Может-ли он упасть на Землю, не составляя ея части? Что касается тел, заключающихся в другом мире и принадлежащих последнему, то нечего опасаться, чтобы сила тяжести отторгла их от целаго, в состав котораго они входят, как часть, и увлекла их в наш мир, ибо мы видим, как незыблемо каждая часть содержится в ея естественном положении. Если мы предположим низ и верх вне мира и не по отношению к последнему, то впадем в те-же несообразности, как и Эпикур, который заставляет стремиться все атомы к точкам, находящимся под нашими ногами, как будто пустота обладает ногами и точно в безконечном есть низ и верх.“
„Поэтому, не могу я понять, чтó полагает Хризипп, утверждая, будто мир находится в средоточии, что искони веков материя занимает это место и что таким ея положением обезпечивается существование мира и, так сказать, его несокрушимость и вековечность. Это находится в его четвертой книге о „Возможном“ приводя столь нелепую мечту о средоточии в пустом пространстве, Хризипп еще более нелепым образом полагает, что воображаемое средоточие это составляет причину существования мира.“
Дата добавления: 2022-01-22; просмотров: 207; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!