Regii Emeseni Iudaei, папирус из Панополиса (Дублинская коллекция) и Notitia Dignitatum: проблемы интерпретации. 3 страница
Черные крысы – популяции, типичные для Дальнего Востока. Они могли оказаться в Северном Причерноморье с восточными караванами, прибывавшими из Китая по Великому шелковому пути, конечными пунктами которого в северных широтах были Тана и Кафа. Из этих портовых городов крысы могли мигрировать дальше в трюмах итальянских судов, разнося смертельную инфекцию дальше на Запад.
В 1347 г. чумой были охвачены государства Апеннинского полуострова, в 1348 г. эпидемия поразила Францию, королевства Пиренейского полуострова, германские земли, в 1349 г. она прошла Англию, балтийские страны, русские княжества, а в 1350 г. достигла Скандинавии и островов Северного моря.
Эта демографическая катастрофа долгое время не замечалась в российской медиевистике. Хотя на Западе первые монографические исследования, посвященные «Черной смерти», стали появляться еще в начале ХХ в. [11] Наиболее значительные работы стали выходить в 1970–1980-е гг., достаточно вспомнить имена Ф. Циглера [12], У. Бовски [13], Ф. Картрайта [14], М. Постана [15] и некоторых др. Были проанализированы разнообразные источники, задействованы специалисты различного профиля, включая антропологов, биологов, историков медицины. В то же время, эпидемия рассматривалась как одно из последствий начавшегося с рубежа XIII – XIV вв. интенсивного обмена между Западом и Востоком, возобновления «Великого шелкового пути». В соприкосновение пришли два мира, отличавшиеся не только политически, социально или мировоззренчески, но и биологически, обладавшие различной иммунной системой, адаптацией к своей собственной специфической микросреде; потребовалось более столетия для формирования нового уровня иммунной защиты.
|
|
|
Были выявлены масштабы демографической катастрофы середины XIV в. Погибло почти две трети населения Европы, причем в странах, непосредственно выходящих к Средиземному морю и связанных торговлей с Востоком, смертность была еще выше; отдельные поселения вымерли полностью. Вспышка эпидемии приходилась на летние месяцы, достигая абсолютного максимума в сентябре. Спад наблюдался в зимний сезон. В качестве ближайшей контрмеры стали вводиться карантины, устанавливаться кордоны, запрещавшие проход в европейские порты судов, прибывавших с Востока; были разработаны жесткие правила санитарии. Одним из средств борьбы с чумой было окуривание ладаном. Медиевисты обратили внимание на то, что чума была более губительной в урбанизированных областях Европы, слабее затронув сельские районы; отдельные аграрные местности Центральной Европы, изолированные от внешнего мира горным рельефом, остались нетронутыми оазисами посреди опустошительной стихии «Черной смерти».
|
|
|
“Black Death” середины XIV в., по убеждению многих специалистов, в особенности столь авторитетных, как Дэвид Херлихи [16], Ларс Бёрнер и Баттиста Северньини [17], поставила Западную Европу перед сложнейшими проблемами социального, экономического и, очевидно, политического порядка, решение которых привело к радикальной трансформации феодального общества в новоевропейское. Один из новейших исследователей этой проблемы, немецкий ученый, счастливо соединяющий степени доктора истории и медицины, Клаус Бергдольт, считает несомненным, что “Schwarzer Tod” середины XIV в. знаменует конец средневековья и начало нового времени [5].
Приводимые аргументы кажутся весьма основательными. Действительно, сокращение численности населения Западной Европы на 75% привело не только к резкому дефициту рабочей силы, не только к беспрецедентной переоценке ее стоимости, многократному ее увеличению, но и усилению личностного, индивидуального начала, установлению юридических взаимоотношений между участниками социально-экономического процесса, проявлению рационального, творческого потенциала человека. Как раз тогда возникает заинтересованность в компенсации недостающей рабочей силы механизмами, техническими усовершенствованиями, прогрессивными технологиями. Не случайно на ближайшие вслед за чумой годы приходятся крупнейшие открытия и изобретения в технике, тогда же возникают новые формы организации хозяйства на свободной, контрактной основе.
|
|
|
И все же, есть некоторое сомнение в глубине и всеохватности подобной трансформации. Тенденции секуляризации сознания, апологии практической деятельности человека имели место и раньше. Однако внезапно вспыхнувшая эпидемия воспринималась в тогдашнем сознании не как импульс к созидательной деятельности, но как божья кара за чрезмерный прагматизм, за губительное служение деньгам. Кажется, необъяснимая рассудочно «Черная смерть» усилила не рационализм, а глубинные религиозно-мистические чувства, свойственные средневековой ментальности. Стоит лишь вспомнить пример Джованни Боккаччо, невольного свидетеля трагедии тех лет, сочинившего знаменитый «Декамерон» в первый год чумы, но вскоре отрекшегося от своего творения и вставшего на путь покаяния. В этом же ряду стоят массовые движения флагеллантов, распространение милленаристских учений, эсхатологических настроений, массовых страхов и т.п.
|
|
|
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. The Black Death / translat. and ed. by R. Horrox. Manchester: UP, 1994.
2. Albert, J. The Black Death. The great mortality of 1348–1350. A brief history with documents. London : Palgrave Macmillan, 2005.
3. Audouin-Rouzeau, F. Le chemins de la peste. Le rat, la puce et l’homme. Paris : Éd. Tallandier, 2007.
4. Hatcher, J. La morte nera. Storia dell’epidemia che devastò l’Europa nel Trecento. Bologna : B. Mondadori, 2010.
5. Bergdolt, K. Der Schwarze Tod: die Große Pest und das Ende des Mittelalters. München: C.H. Beck, 2000.
6. The Black Death / translat. and ed. by R. Horrox. Manchester: UP, 1994.
7. Henschel, A.W. Document zur Geschichte des Schwarzen Todes // Archiv für die gesamte Medizin. Jena, 1841. S. 45-57.
8. Tononi, A.G. La peste dell’ anno 1348 // Giornale ligustico di archeologia, storia e letteratura. Genova, 1884. Ann. XI. N III–IV. P. 139-151.
9. Wheelis, M. Biological warfare at the 1346 siege of Caffa // Historical review. 2002. Vol. 8. N 9. P. 4-7.
10. Kirsten, B. A draft genome of Yersinia pestis from victims of Black Death // Nature. 2011. N 478. P. 506-510.
11. Levett, A.E. The Black Death. Oxford, 1916.
12. Ziegler, Ph. The Black Death. L.: Collins, 1969.
13. The Black Death – A turning point in history / Ed. by W. Bowsky. N.Y.: Holt, Rinehart and Winston, 1971.
14. Cartwright F. Disease and history. L.: H.D. Ruppert, 1972.
15. Postan, M. Essays on medieval agriculture and generals problems of the medieval economy. L.: UP, 1973.
16. Herlihy D. The Black Death and the transformation of the West. Cambridge Mass.: Harvard college, 1997.
17. Boerner, L., Severgnini B. Epidemic trade. Berlin: Freie Universität ; Copenhagen: Business school, 2012.
References
1. The Black Death / translat. and ed. by R. Horrox. Manchester: UP, 1994.
2. Albert, J. The Black Death. The great mortality of 1348–1350. A brief history with documents. London : Palgrave Macmillan, 2005.
3. Audouin-Rouzeau, F. Le chemins de la peste. Le rat, la puce et l’homme. Paris : Éd. Tallandier, 2007.
4. Hatcher, J. La morte nera. Storia dell’epidemia che devastò l’Europa nel Trecento. Bologna : B. Mondadori, 2010.
5. Bergdolt, K. Der Schwarze Tod: die Große Pest und das Ende des Mittelalters. München: C.H. Beck, 2000.
6. The Black Death / translat. and ed. by R. Horrox. Manchester: UP, 1994.
7. Henschel, A.W. Document zur Geschichte des Schwarzen Todes // Archiv für die gesamte Medizin. Jena, 1841. S. 45-57.
8. Tononi, A.G. La peste dell’ anno 1348 // Giornale ligustico di archeologia, storia e letteratura. Genova, 1884. Ann. XI. N III–IV. P. 139-151.
9. Wheelis, M. Biological warfare at the 1346 siege of Caffa // Historical review. 2002. Vol. 8. N 9. P. 4-7.
10. Kirsten, B. A draft genome of Yersinia pestis from victims of Black Death // Nature. 2011. N 478. P. 506-510.
11. Levett, A.E. The Black Death. Oxford, 1916.
12. Ziegler, Ph. The Black Death. L.: Collins, 1969.
13. The Black Death – A turning point in history / Ed. by W. Bowsky. N.Y.: Holt, Rinehart and Winston, 1971.
14. Cartwright F. Disease and history. L.: H.D. Ruppert, 1972.
15. Postan, M. Essays on medieval agriculture and generals problems of the medieval economy. L.: UP, 1973.
16. Herlihy D. The Black Death and the transformation of the West. Cambridge Mass.: Harvard college, 1997.
17. Boerner, L., Severgnini B. Epidemic trade. Berlin: Freie Universität ; Copenhagen: Business school, 2012.
Ю.А. Бортникова, А.П. Ярков
Soroka-jul@rambler.ru, аyarkov@rambler.ru
УДК 72.033: 28 (571.12)
Генезис пространственных форм и образов исламской архитектуры западной сибири в период средневековья
АННОТАЦИЯ. Эта статья посвящена зарождению и развитию исламской архитектуры Западной Сибири в период Средневековья. Авторы анализируют архитектурные и пространственные формы и образы, источники по их истории, а также процесс трансформации в условиях православного характера Российского государства. В статье рассматриваются данные археологических раскопок на месте Сибирского ханства, описания мечетей и минаретов, данные путешественниками XVIII в. В тексте анализируются рисунки из «Ремезовской летописи», виды таких сооружений, как юрта, возможность строительства мечетей в китайском стиле. В начале статьи авторы рассматривают такие архитектурные сооружения, как дворцы, мавзолеи, мечети и минареты, медресе и мектебе, затем характеризуют архитектуру Сибирского ханства второй половины XVI в., а также изменения, произошедшие в XVII в. Особое внимание уделено государственной политике в области мусульманской архитектуры. Авторы делают вывод о том, что мусульманская архитектура Сибири отличалась от классических форм и в то время обладала специфическими чертами.
SUMMARY. This article focuses on the creation and development of Islamic architecture in Western Siberia during the Middle Ages. The authors analyze the architectural and spatial forms and images, the sources of their stories, as well as the process of transformation in the nature of the Orthodox Russian state. In the article the data of archaeological excavations on the site of the Siberian Khanate, description of mosques and minarets, these travelers in the XVIII century. The text analyzes the patterns of "Remezovskoy Chronicle", the types of facilities such as a yurt, the possibility of building mosques in the Chinese style. At the beginning of this article the authors examine such monuments as the palaces, mausoleums, mosques and minarets, madrassahs and mektebe then describe the architecture of the Siberian Khanate in the second half of the XVI century., As well as changes in the XVII century. Particular attention is paid to the state policy in the field of Muslim arhitektury.Avtory concluded that Muslim architecture Siberia differs from classical forms and then have specific traits.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА. Архитектура, мечеть, мавзолей, Западная Сибирь, Средневековье.
KEY WORDS. Аrchitecture, mosque, mausoleum, Western Siberia, the Middle Ages.
Вмировой исламской культуре существует несколько архитектурно-пространственныхформ: рибаты, форта, дворцы, мавзолеи, мечети и минареты, медресе и мектебе. Расположение по определенным частям света, смысловая направленность, монументальность в сочетании с лепными орнаментами, росписями, оригинальными архитектурными деталями создавали облик местности, сразу узнаваемой как «мусульманский мир».
Учитывая, что очередная волна исламизации региона, начатая в XVI в. ханом Кучумом, должна была привести к укреплению мусульманского образа жизни, то усложнение архитектурных форм логично вписывалось в новую идеологию. В Западной Сибири в условиях укрепления и господства среди коренного, тюркского населения ислама, внешний облик подобных сооружений демонстрировал упрочение и доминирование этого типа мировоззрения, тем более что другая часть населения – аборигены (угры и самодийцы) вообще постоянных сооружений не имели. Для них исламские сооружения оставались «чужими», и до тех пор не могли иметь сакрального смысла, пока не совпадали с их представлениями о священном месте. Примером компромиссного варианта является самая северная в исламском мире культовая постройка – Цингалинская астана (на юге современного Ханты-Мансийского автономного округа - Югры), одновременно являвшаяся почитаемым уграми священным местом, около которого (не одновременно и не пересекаясь) проводили ритуалы мусульмане и шаманисты. Облик сработанной из дерева постройки оказался близким жителям подтаежной области, несмотря на различие мировоззрений.
Не было компромиссного варианта «срединности» после присоединения территорий Сибирского ханства к России. Более того, существование исламской архитектуры стало проблематичным. Как отмечал М.П. Дульский, «…монументального татарского искусства (в частности, зодчества) мы не имеем, и история не сохранила его прежних форм. Имеются только некоторые данные о наличии крупных фрагментов, которые можно было определенно отнести к татарской архитектуре XVI–XVIII вв.» [1; 123]. Эта же тенденция наблюдается и в отношении исламского зодчества в пределах региона в XVI–XVIII вв., и анализ архитектурных объектов данного периода поводится, за редким исключением, лишь на основе косвенных источников. На территории Западной Сибири информации о рибатах (пограничных крепостях для «воинов Аллаха», распространявших ислам), пока нет, а дворцы и фортификационные сооружения, символизировавшие государственную независимость, объективно не могли строиться на российском этапе мусульманской истории Сибири. Кроме того, созданные ранее были разрушены и не поддаются реконструкции и детальному изучению.
Напротив, мавзолеи в виде астана существуют до сих пор (их архаичная форма поддерживалась новыми поколениями посетителей и охранителей - астана карауцы, исходя из архитектурно-строительной традиции), хотя так и не приобрели классических исламских форм, оставаясь «плодом» лишь сибирских традиций деревянного зодчества.
Мечети и минареты прошли в XVII–XIХ вв. значительную эволюцию, хотя и к настоящему времени часть из них соответствует «классическим» (имея в виду сложившимся в ближайшем географическом окружении) мусульманским образцам. Малоизвестны по источникам их описания, но допускаем, что медресе и мектебе строились лишь при мечетях и, возможно, сохранили свой традиционный облик – в виде простых, без орнаментики, прямоугольных сооружений из дерева, типологически схожих с жилищами сибирских тюрок.
Стоит подробно остановиться на оценке «чужого» архитектурного облика в интерпретации людей иной конфессиональной принадлежности. Так, например, сохранились изображения зданий восточного типа, отраженные С.У. Ремезовым на картах конца ХVII–начала ХVIII вв.: первое – рисунок Кызыл-Туры (столицы Ишимского ханства) из Ремезовской летописи; второе – восточное здание на первом чертеже Тобольского кремля.
Поневоле возникает вопрос об объективности изображений. Здесь необходимо признать, что другой очевидец, уроженец немецких земель Г.Миллер отозвался о работах Ремезова как о «летописце с очень плохими картинками» [2; 341]. Однако, учитывая точность архитектурных деталей на иных изображениях, характерную для С.У. Ремезова и замеченную учеными [3; 141], эти рисунки можно исследовать на предмет поиска ответа на вопросы: могли на территории Западной Сибири существовать строения такого типа; отражал ли объективно взгляд Ремезова суть и характер построек, для «иноверцев» из числа его земляков бывших сакральными?
Рисунок Кызыл-Туры отобразил юрту, окруженную крепостной стеной. Юрта напоминает строение полусферической формы (купол), что характерно для Средней Азии и вообще для классической исламской архитектуры. Возможно, что ранее стоявший там «дворец» хана мог быть в виде юрты, но по общим архитектурным формам она вписывалась в мусульманскую архитектурно-строительную культуру.
Второе восточное здание на рисунках С. Ремезова – «тюрьмя» [4; 12] с первого чертежа Тобольского кремля – может быть типологически связано с архитектурой Востока. Это строение изображено в виде китайской пагоды: нижняя часть крыши загибается и находится параллельно земле. Однако истоки этого архитектурного решения (если все-таки оно было реальным, а не гипотетическим) нужно искать не столько в традиционных связях с Китаем, сколько в особенностях хозяйственно-бытовой жизни большой части населения Сибирского ханства.
Допускаем, что данное строение вполне могло появиться на основе юрты, поскольку тюркское население в тот период лишь переходило к оседлости и постепенно осваивало земледелие. Немалая часть вела кочевой или полукочевой образ жизни, соответственно, предпочитая передвижной тип жилища. Поэтому для них облик юрты оставался еще на долгое время «своим», хотя во второй половине XVI–XVII вв. местные юрты приобрели различные формы. В частности, С.У. Ремезов в приложении к карте Кучумова городища («Знамения, почем познавать в чертеже какия места») из «Хорографической книги Сибири» определяет три вида юрты: просто «юрта» (такие обозначены на карте буквой «ю»), «зимняя юрта» и «летняя юрта» (обозначены буквами «з» и «л» соответственно). Одна из разновидностей юрты изображена на карте Московии А. Дженкинсона XVI в. на месте Тюмени [5], – в виде «шляпы с полями», и «поля» лежат на земле.
С одной стороны, такое строение отличалось от традиционных; с другой стороны, при его сооружении могли использоваться как местный материал, так и привычные технологии. В частности, делать загиб крыши позволяла технология изготовления лыж и саней, а также традиционных юрт. Более того, данная форма крыши была более практичней, чем полусферическая: она изготавливалась легче и лучше сохраняла тепло: при полусферической крыше объем помещения увеличивался, что поднимало энергетические затраты на обогрев.
Таким образом, в условиях Сибири крыша в виде китайской пагоды могла стать распространенным архитектурным решением с точки зрения практичности и рациональности. В связи с этим возникает два вопроса. 1) Было ли совпадение с китайской пагодой случайным? 2) Насколько такая крыша соответствовала представлениям сибирских татар об исламской архитектуре?
Связи средневековых сибирских государств со странами Востока, в том числе Китаем, были традиционными. Через Сибирское ханство проходили «Великий шелковый путь» и «Большой чайный путь». Даже после похода Ермака именно через Тобольск осуществлялась вся российская торговля с Китаем. Законодательное регулирование этой сферы неоднократно отражено в архивах. В частности, к 1879 г. относится «дело о правах китайских подданных производить торговлю в пределах России», в том числе в Сибири. Эти связи не могли не отразиться на материальной культуре региона, так как купцы везли из Китая множество предметов быта и искусства, а также рассказывали об облике Поднебесной. Китайская культура не была в Сибири «своей», но не могла быть и «совсем чуждой».
Аналоги есть. Подтверждением этого служит казахская мечеть в виде пагоды в г. Джаркент 1895 г. выстроенная по проекту китайского архитектора Хон Пика, по инициативе и на средства семиреченского купца первой гильдии Вали Ахуна Юлдашева [6; 205]. Мечеть легко вписалась в религиозную картину Семиречья, причем не было никаких административных или религиозных преград при ее проектировании и возведении [7; 3.].
В целом мусульманская архитектура Тюменского региона прошла эволюционное развитие. Будучи синкретичной на протяжении всего рассматриваемого периода, отражая как исламские, так и традиционные верования, она постепенно приобретала содержание нормативного ислама. Это явление наиболее ярко проявилось в эволюции мечетей – от мечетей-юрт до современных классических образцов.
Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 464; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!