Содержание и форма литературного произведения.
С философского обоснования выделения в художественном целом содержания и формы мы и начнем. Категории содержания и формы, превосходно разработанные еще в системе Гегеля, стали важными категориями диалектики и неоднократно успешно применялись в анализе самых разных сложноорганизованных объектов. Давнюю и плодотворную традицию образует и применение этих категорий в эстетике и литературоведении. Ничто не мешает нам, таким образом, применить столь хорошо зарекомендовавшие себя философские понятия и к анализу литературного произведения, более того, с точки зрения методологии это будет только логично и естественно. Но есть и особые основания начинать расчленение художественного произведения с выделения в нем содержания и формы. Произведение искусства есть явление не природное, а культурное, а это значит, что в основе его лежит духовное начало, которое, чтобы существовать и восприниматься, непременно должно обрести некоторое материальное воплощение, способ существования в системе материальных знаков. Отсюда естественность определения границ формы и содержания в произведении: духовное начало — это содержание, а его материальное воплощение — форма. Содержание литературного произведения мы можем определить как его сущность, духовное существо, а форму — как способ существования этого содержания. Содержание, иными словами, — это «высказывание» писателя о мире, определенная эмоциональная и мыслительная реакция на те или иные явления действительности. Форма — та система средств и приемов, в которой эта реакция находит выражение, воплощение. Несколько упрощая, можно сказать, что содержание — это то, что сказал писатель своим произведением, а форма — как он это сделал. Форма художественного произведения имеет две основные функции. Первая осуществляется внутри художественного целого, поэтому ее можно назвать внутренней: это функция выражения содержания. Вторая функция обнаруживается в воздействии произведения на читателя, поэтому ее можно назвать внешней (по отношению к произведению). Она состоит в том, что форма оказывает на читателя эстетическое воздействие, потому что именно форма выступает носителем эстетических качеств художественного произведения. Содержание само по себе не может быть в строгом, эстетическом смысле прекрасным или безобразным — это свойства, возникающие исключительно на уровне формы.
|
|
|
Из сказанного о функциях формы понятно, что вопрос об условности, столь важный для художественного произведения, по-разному решается применительно к содержанию и форме. Если в первом разделе мы говорили, что художественное произведение вообще есть условность по сравнению с первичной реальностью, то мера этой условности у формы и содержания различна. В пределах художественного произведения содержание обладает безусловностью, в отношении него нельзя поставить вопрос «зачем оно существует?» Как и явления первичной реальности, в художественном мире содержание существует без всяких условий, как непреложная данность. Оно не может быть и условно-фантазийным, произвольным знаком, под которым ничто не подразумевается; в строгом смысле, содержание нельзя выдумать — оно непосредственно приходит в произведение из первичной реальности (из общественного бытия людей или из сознания автора). Напротив, форма может быть сколь угодно фантастична и условно-неправдоподобна, потому что под условностью формы подразумевается нечто; она существует «для чего-то» — для воплощения содержания. Так, щедринский город Глупов — создание чистой фантазии автора, он условен, поскольку никогда не существовал в реальности, но не условность и не вымысел самодержавная Россия, ставшая темой «Истории одного города» и воплощенная в образе города Глупова. Заметим себе, что различие в мере условности между содержанием и формой дает четкие критерии для отнесения того или иного конкретного элемента произведения к форме или содержанию — это замечание еще не раз нам пригодится. Современная наука исходит из первичности содержания по отношению к форме. Применительно к художественному произведению это справедливо как для творческого процесса (писатель подыскивает соответствующую форму пусть еще для смутного, но уже существующего содержания, но ни в коем случае не наоборот — не создает сначала «готовую форму», а потом уже вливает в нее некоторое содержание), так и для произведения как такового (особенности содержания определяют и объясняют нам специфику формы, но не наоборот).Однако в известном смысле, а именно по отношению к воспринимающему сознанию, именно форма выступает первичной, а содержание вторичным. Поскольку чувственное восприятие всегда опережает эмоциональную реакцию и тем более рациональное осмысление предмета, более того — служит для них базой и основой, мы воспринимаем в произведении сначала его форму, а только потом и только через нее — соответствующее художественное содержание. Из этого, между прочим, следует, что движение анализа произведения — от содержания к форме или наоборот — не имеет принципиального значения. Любой подход имеет свои оправдания: первый — в определяющем характере содержания по отношению к форме, второй — в закономерностях читательского восприятия. Хорошо сказал об этом А.С. Бушмин: «Вовсе не обязательно… начинать исследование с содержания, руководствуясь лишь той одной мыслью, что содержание определяет форму, и не имея к тому других, более конкретных оснований. А между тем именно такая последовательность рассмотрения художественного произведения превратилась в принудительную, избитую, всем надоевшую схему, получив широкое распространение и в школьном преподавании, и в учебных пособиях, и в научных литературоведческих работах. Догматическое перенесение правильного общего положения литературной теории на методику конкретного изучения произведений порождает унылый шаблон».Добавим к этому, что, разумеется, ничуть не лучше был бы и противоположный шаблон — всегда в обязательном порядке начинать анализ с формы. Здесь все зависит от конкретной ситуации и конкретных задач. Из всего сказанного напрашивается ясный вывод о том, что в художественном произведении равно важны и форма, и содержание. Опыт развития литературы и литературоведения также доказывает это положение. Умаление значения содержания или вовсе его игнорирование ведет в литературоведении к формализму, к бессодержательным абстрактным построениям, приводит к забвению общественной природы искусства, а в художественной практике, ориентирующейся наподобного рода концепции, оборачивается эстетством и элитарностью. Однако не менее негативные последствия имеет и пренебрежение художественной формой как чем-то второстепенным и, в сущности, необязательным. Такой подход фактически уничтожает произведение как явление искусства, заставляет видеть в нем лишь то или иное идеологическое, а не идейно-эстетическое явление. В творческой практике, не желающей считаться с огромной важностью формы в искусстве, неизбежно появляется плоская иллюстративность, примитивность, создание «правильных», но не пережитых эмоционально деклараций по поводу «актуальной», но художественно не освоенной темы.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Выделяя в произведении форму и содержание, мы тем самым уподобляем его любому другому сложноорганизованному целому. Однако у соотношения формы и содержания в произведении искусства есть и своя специфика. Посмотрим, в чем же она состоит. В первую очередь необходимо твердо уяснить себе, что соотношение содержания и формы — это соотношение не пространственное, а структурное. Форма — не скорлупа, которую можно снять, чтобы открыть ядро ореха — содержание. Если мы возьмем художественное произведение, то мы окажемся бессильны «указать пальцем»: вот форма, а вот содержание. Пространственно они слиты и неразличимы; эту слитность можно ощутить и показать в любой «точке» художественного текста. Возьмем, например, тот эпизод из романа Достоевского «Братья Карамазовы», где Алеша на вопрос Ивана, что делать с помещиком, затравившим ребенка псами, отвечает: «Расстрелять!». Что представляет собой это «расстрелять!» — содержание или форму? Разумеется, и то и другое в единстве, в слитности. С одной стороны, это часть речевой, словесной формы произведения; реплика Алеши занимает определенное место в композиционной форме произведения. Это формальные моменты. С другой стороны, это «расстрелять» есть компонент характера героя, то есть тематической основы произведения; реплика выражает один из поворотов нравственно-философских исканий героев и автора, и конечно же, она есть существенный аспект идейно-эмоционального мира произведения — это моменты содержательные. Так в одном слове, принципиально неделимом на пространственные составляющие, мы увидели содержание и форму в их единстве. Аналогично обстоит дело и с художественным произведением в его целостности. Второе, что следует отметить, это особая связанность формы и содержания в художественном целом. По выражению Ю.Н. Тынянова, между художественной формой и художественным содержанием устанавливаются отношения, непохожие на отношения «вина и стакана» (стакан как форма, вино как содержание), то есть отношения свободной сочетаемости и столь же свободного разъединения. В художественном произведении содержание небезразлично к тому, в какой конкретно форме оно воплощается, и наоборот. Вино останется вином, нальем ли мы его в стакан, чашку, тарелку и т. п.; содержание безразлично по отношению к форме. Равным образом в стакан, где было вино, можно налить молоко, воду, керосин — форма «безучастна» к наполняющему ее содержанию. Не так в художественном произведении. Там связанность формальных и содержательных начал достигает наивысшей степени. Лучше всего это, может быть, проявляется в такой закономерности: любое изменение формы, даже, казалось бы, мелкое и частное, неминуемо и сразу же ведет к изменению содержания. Пытаясь выяснить, например, содержательность такого формального элемента, как стихотворный размер, стиховеды провели эксперимент: «превратили» первые строчки первой главы «Евгения Онегина» из ямбических в хореические. Получилось вот что:
Дядя самых честных правил,
Он не в шутку занемог,
Уважать себя заставил,
Лучше выдумать не мог.
Семантический смысл, как видим, остался практически прежним, изменения касались как будто бы только формы. Но невооруженным глазом видно, что изменился один из важнейших компонентов содержания — эмоциональный тон, настрой отрывка. Из эпически-повествовательного он превратился в игриво-поверхностный. А если представить себе, что весь «Евгений Онегин» написан хореем? Но такого и представить себе невозможно, потому что в этом случае произведение просто уничтожается.
Конечно, подобный эксперимент над формой — случай уникальный. Однако в изучении произведения мы нередко, совершенно не подозревая об этом, проделываем аналогичные «эксперименты» — не изменяя впрямую структуру формы, а лишь не учитывая те или иные ее особенности. Так, изучая в гоголевских «Мертвых душах» преимущественно Чичикова, помещиков, да «отдельных представителей» чиновничества и крестьянства, мы изучаем едва ли десятую часть «народонаселения» поэмы, игнорируя массу тех «второстепенных» героев, которые у Гоголя как раз не являются второстепенными, а интересны ему сами по себе в той же мере, как Чичиков или Манилов. В результате такого «эксперимента над формой» существенно искажается наше понимание произведения, то есть его содержание: Гоголя ведь интересовала не история отдельных людей, а уклад национальной жизни, он создавал не «галерею образов», а образ мира, «образ жизни». Другой пример того же рода. В изучении чеховского рассказа «Невеста» сложилась довольно прочная традиция рассматривать этот рассказ как безоговорочно оптимистический, даже «весенний и бравурный». В.Б. Катаев, анализируя эту интерпретацию, отмечает, что она основывается на «прочтении не до конца» — не учитывается последняя фраза рассказа во всем ее объеме: «Надя… веселая, счастливая, покинула город, как полагала, навсегда». «Толкование этого «как полагала», — пишет В.Б. Катаев, — весьма наглядно обнаруживает различие исследовательских подходов к творчеству Чехова. Одни исследователи предпочитают, интерпретируя смысл «Невесты», считать это вводное предложение как бы несуществующим». Вот это и есть тот «бессознательный эксперимент», о котором речь шла выше. «Чуть-чуть» искажается структура формы — и последствия в области содержания не заставляют себя ждать. Возникает «концепция безоговорочного оптимизма, «бравурности» творчества Чехова последних лет», тогда как на самом деле оно представляет собой «тонкое равновесие между действительно оптимистическими надеждами и сдержанной трезвостью в отношении порывов тех самых людей, о которых Чехов знал и рассказал столько горьких истин». В соотношении содержания и формы, в строении формы и содержания в художественном произведении обнаруживается определенный принцип, закономерность. О конкретном характере этой закономерности мы будем подробно говорить в разделе «Целостное рассмотрение художественного произведения». Пока же отметим лишь одно методическое правило: Для точного и полного уяснения содержания произведения совершенно необходимо как можно более пристальное внимание к его форме, вплоть до мельчайших ее особенностей. В форме художественного произведения нет «мелочей», безразличных к содержанию; по известному выражению, «искусство начинается там, где начинается «чуть-чуть».
http://lib.rus.ec/b/212284/read
12. Сюжет и фабула. Значение этих понятий для практики литературоведческого анализа (подтвердить примерами).
В литературе существует несколько подходов к определению и соотнесению таких понятий (терминов), как "сюжет" и "фабула". Различие между ними определяется очень по-разному, но для многих критиков "фабула" — это последовательность событий, как они происходят, а "сюжет" — это та последовательность, в которой их располагает автор (в которой он повествует о них или изображает их драматически).Первоначально термин "фабула" имел значение - басня, побасенка, сказка, т. е. произведение определенного жанра.В дальнейшем термином "фабула" обозначают то, что сохраняется как "основа", "ядро" повествования, меняясь по изложению. Научному изучению фабулы подверглись, прежде всего в качестве фактов поэтической традиции в мировой литературе (гл. образом древней и средневековой) и особенно - в устной народной словесности. В этой плоскости определенная трактовка традиционных фабул, процесса их развития и распространения составляла основное содержание последовательно сменявшихся фольклористических теорий - мифологической, миграционной, антропологической. При этом в русской научной литературе ктакого рода традиционным образованиям применялся обычно термин "сюжет", а не фабула. Позже вопрос о фабуле и сюжете рассматривался в плане изучения структуры поэтического произведения (преимущественно литературоведами-формалистами). Некоторые исследователи, отождествляя понятия сюжета и фабулы, вовсе упраздняют последний термин. Тесную взаимосвязь с "сюжетом" и "фабулой" имеет конфликт произведения: он является его движущей силой и определяет главные стадии развития сюжета: зарождение конфликта – завязка, наивысшее обострение – кульминация, разрешение конфликта – развязка. Обычно конфликт выступает в виде коллизии (иногда эти термины трактуются как синонимы), то есть прямого столкновения и противоборства между изображенными в произведении действующими силами — характерами и обстоятельствами, несколькими характерами или разными сторонами одного характера. Есть четыре основных вида конфликта:
· природный или физический конфликт, когда герой вступает в борьбу с природой;
· социальный конфликт, когда человеку бросает вызов другой человек или общество;
· внутренний или психологический конфликт, когда желания человека вступают в конфликт с его совестью;
· провиденциальный конфликт, когда человек противостоит законам судьбы или какого-то божества.
Цель данной работы – дать общие определения и характеристику понятий: сюжет, фабула и конфликт, а также показать каким образом они соотносятся между собой.
Осмысление субъективно выявляемых приемов, несомненно, расширяет и изменяет представление читателя о содержании произведения.Первоначально представление о содержании читаемого равно содержанию (пониманию) реконструируемой исходной истории — то есть фабулы. Но реконструирование приводит к обнаружению приемов. Осмысление последних пополняет читательское представление о содержании. Оно уже не совпадает с первоначальной (реконструируемой) версией, так как является представлением “расширенным и дополненным”. Именно к этому периоду (и/или к этой версии) понимания читателем содержания и целесообразно применять термин сюжет. Другими словами: когда представление о содержании читаемого текста изменяется, пополняясь осмыслением увиденных приемов,— фабула становится сюжетом.Если обнаруживаемые приемы сравнить с песчинками, засоряющими читателю фабульную « видимость» , то сюжетом будет сплав этих песчинок и друг с другом и с фабульной версией. Компоненты сплава обретают новое качество. Песок оказывается — оптическим стеклом, а плоская последовательность фабульной « сплетни» — объемным сюжетным символом.Сюжет не стоит сводить к рядовому изложению фабульных событий « во всем своем многообразии» . Многообразие приемов Толстого в романе « Война и мир» Тургенев увидел сразу и увидел профессионально. Но пока он не видел в них иного смыслового содержания, узкопрофессиональная оценка романа не случайно была резко отрицательной.И фабула и сюжет в литературоведческой теории могут рассматриваться как категории содержания. Только если второе — конечный результат, то первое — предварительный, рабочий, черновой прогноз этого результата, необходимость которого объективна. Предполагаемый состав событий — фабула. Она всегда субъективна. Когда же наше мнение о ней уточняется и становится « окончательным» (для данного чтения текста), то мы, независимо от того, отдаем или нет себе отчет, будем речь свою вести о сюжете (который, несмотря на всю свою уточненность и « окончательность» — ультрасубъективен). Переход же от одной субъективной стадии к другой для читателя незаметен.Писатели же, достаточно ясно чувствуя необходимость различения этих взаимосвязанных стадий одного и того же, позволяли себе относиться к терминам « фабула» и « сюжет» как к взаимозаменяемым. Если читатель при знакомстве с произведением двигается от фабулы к сюжету, то путь создателя произведения может начинаться и в обратном направлении (то есть, имея какие-то представления о сюжете, он ищет фабулу, обработка которой, по его представлениям, привела бы читателей к замысленному сюжету). Выдающиеся мастера давно заметили, что эстетический эффект усиливается, если смысловое значение приемов обработки прямо противоположно значению фабульного материала. Выготский гипотетически объяснял это особым взаимосгораниемпротивонаправленных эмоций, вызванных фабулой и сюжетом. Взаимосгорание он предложил обозначать аристотелевским, всеми по-разному понимаемым, термином катарсис. « Проверка емкости найденной нами формулы, — писал Выготский, — как и нахождение всех поправок, которые естественно вытекают из такой проверки, есть тоже дело многочисленных и отдельных исследований». Предложенная им формула в наше время была уточнена информационной теорией эмоций. Возможно, фабула « Анны Карениной» — история падшей женщины, но этого нельзя доказать текстуально; текст строится из такого сцепления слов, которое, не нарушая привычной грамматики, несет нам знаки таких приемов обработки содержащегося в нас внетекстового материала, которые в случае осмысления неизменно трансформируют содержание плоской фабульной сплетни в содержание объемное — и “философское” и “художественное”. Характерно, что последняя версия читателя от самого процесса трансформации становится для него особо близкой, волнующей и часто даже не на шутку возвышающей.Еще раз отметим, что между версиейпрогнозом (фабулой) и последней версией читательской реконструкции (сюжетом) много общего. Обе версии носят явный субъектный и субъективный характер. Обе принципиально открыты для дальнейших (бесконечных) уточнений и изменений. Но подчеркнем, что смена версий первой на вторую происходит, во-первых, незаметно, а во-вторых, с появлением второй версии первая бесследно исчезает из сознания читателя. Оставшуюся версию читающий склонен воспринимать как все ту же — первую. То есть чем внимательнее (пристальнее) следит читатель за тем, что мы предлагаем именовать фабулой, тем скорее он обнаружит то, что мы предлагаем именовать сюжетом.Сюжеты возводятся читателями « на костях» фабул. Но если читатель по ряду причин (иногда вполне уважительных) не смог начать восприятие текста с реконструкции фабулы, то есть с приведения текста к своему жизненному опыту, — содержание текста воспринимается не более, чем какая-то витиеватая бессмысленность. То же происходит и в случае, когда читатель не смог прийти к личностному осмыслению обнаруженных « приемов изложения» или даже вообще не обнаружил их. Тогда он остается « на бобах» со своим субъективным поспешным прогнозом сплетни. И ему можно искренне посочувствовать.
Рассогласованность в понимании сюжета и фабулы (не преодоленная и по сей день) стала даже пищей для пародистов. Но о словах, в конце концов, можно договориться. Важно само разграничение этих взаимосвязанных понятий, ставшее инструментарием таких блестящих разборов, как у Шкловского — «Жизни и мнений ТристрамаШенди» (в его книге «О теории прозы»), у Петровского — новеллы «Возвращение» Мопассана6, у Л. С. Выготского — новеллы «Легкое дыхание» И.А. Бунина7. Графики «диспозиции» (хронологии, прямой линии событий) и «композиции» (кривой линии повествования о событиях) здесь стали формальной базой тонких интерпретаций. Приемы повествования и в особенности сюжетные инверсии, включение свободных эпизодов (например, описаний, наличие или отсутствие которых несущественно для событийной структуры произведения) прочитаны как форма присутствия автора, независимо от тех или иных теоретических направленческих деклараций.
В пародии А. Архангельского «Сентиментальный монтаж», посвященной В. Шкловскому, есть строки:
Вы меня еще спросите, что такое фабула?
Фабула не сюжет, и сюжет не фабула.
Сюжет можно наворачивать, разворачивать и поворачивать.
Кстати, поворачиваю дальше.
(Архангельский А. Избранное. М., 1946. С. 97)
АНАЛИЗ СЮЖЕТА РОМАНА А.С. ПУШКИНА "ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН"
Роман "Евгений Онегин", несмотря на своеобразный, нетрадиционный для эпического произведения конец (конец "без конца"), представляет собой целостный, замкнутый и законченный в себе художественный организм. Художественное своеобразие романа, его новаторский характер определил сам поэт. В посвящении П. А. Плетневу, которым открывается роман, Пушкин назвал его "собраньем пестрых глав". В другом месте читаем:
"И даль свободного романа я сквозь магический кристалл еще не ясно различал". Заканчивая первую главу, поэт признается: "Я думал уж о форме плана И как героя назову; Покамест моего романа Я кончил первую главу; Пересмотрел все это строго: Противоречий очень много, Но их исправить не хочу".
Что значит "свободный роман"? От чего "свободный"? Как надо понимать авторское определение: "собранье пестрых глав"? Какие противоречия имеет в виду поэт, почему не хочет исправить их?
В. Г. Белинский, имея в виду эти особенности романа, писал: "...„Онегин" со стороны формы есть произведение, в высшей степени художественное, а со стороны содержания самые его недостатки составляют его величайшие достоинства". Чтобы разобраться во всех этих особенностях романа, необходимо вчитаться в его текст, сделать некоторые наблюдения над особенностями его структуры.
Роман "Евгений Онегин" "свободен" от тех правил, по которым создавались художественные произведения во времена Пушкина, он "в противоречии" с ними. Сюжет романа включает в себя две фабульные линии: историю отношений Онегина и Татьяны, Ленского и Ольги. В плане композиционном их можно рассматривать как две параллельные событийные линии: романы героев той и другой линии не состоялись.
С точки зрения развития основного конфликта, на котором держится сюжет романа, фабульная линия Ленский - Ольга не образует своей сюжетной линии, хотя бы и побочной, поскольку их отношения не развиваются (где нет развития, движения, там нет и сюжета).
Трагическая развязка, гибель Ленского, обусловлена не их отношениями. Любовь Ленского и Ольги - это эпизод, помогающий Татьяне понять Онегина. Но почему же тогда Ленский воспринимается нами как один из главных героев романа? Потому что он не только романтичный юноша, влюбленный в Ольгу. Образ Ленского - составная часть еще двух параллелей: Ленский - Онегин, Ленский - Повествователь.
Вторая композиционная особенность романа: главным действующим лицом в нем является Повествователь. Он дан, во-первых, как спутник Онегина, то сближающийся с ним, то расходящийся; во-вторых, как антипод Ленского - поэта, т. е. как сам поэт Пушкин, с его взглядами на русскую литературу, на собственное поэтическое творчество.
Композиционно Повествователь представлен как действующее лицо лирических отступлений. Поэтому лирические отступления следует рассматривать как составную часть сюжета, а это уже указывает на энциклопедический характер всего произведения. Лирические отступления выполняют сюжетную функцию еще и потому, что они точно обозначают границы романного времени.
Конфликт, развитие которого составляет сюжет романа, основан на том, что Татьяна, наделенная тонкой интуицией, с первого взгляда узнала в Онегине человека, предназначенного ей судьбой, и полюбила его на всю жизнь. Онегин увидел Татьяну такой, какой она была на самом деле, только в кульминационный момент их отношений. Любовь Онегина и Татьяны развивается напряженно, драматично. В самые критические моменты их отношений Повествователь и выступает как защитник Татьяны.
Но самая главная композиционная, сюжетная особенность романа состоит в том, что образ Повествователя раздвигает границы личного конфликта и в роман входит русская жизнь того времени во всех ее проявлениях. И если фабула романа укладывается в рамки отношений между собою всего лишь четырех лиц, то развитие сюжета выходит за эти рамки, благодаря тому, что в романе действует Повествователь.
Если останавливать свое внимание на предметно-реальном содержании каждой главы, то можно отметить, как тонко, будто в хорошей энциклопедии, взаимодействуют в романе сюжет, композиция, система образов и стилевая манера, как единое целое.
"Евгений Онегин" писался в течение 7 лет и даже более - если учитывать поправки, которые Пушкин вносил в текст после 1830 года. За это время многое менялось и в России, и в самом Пушкине. Все эти перемены не могли не найти отражения в тексте романа. Роман писался как бы "по ходу жизни". С каждой новой главой он все более становился похож на энциклопедическую хронику русской жизни, на ее своеобразную историю. Белинский недаром называл роман "Евгений Онегин" "историческим". Он все более становился похож на поэтическую хронику русской жизни, на ее своеобразную поэтическую историю.
Стиховая речь - форма необычная и в известной мере условная. В обыденной жизни стихами не разговаривают. Но стихи больше, чем проза, позволяют отклоняться от всего привычного, традиционного, потому что сами являются неким отклонением. В мире стихов Пушкин чувствует себя и известном отношении свободнее, чем в прозе. В романе в стихах могут быть опущены некоторые связи и мотивировки, легче осушествляются переходы от одной темы к другой. Для Пушкина это и было самым главным. Роман в стихах был для него, прежде всего свободным романом - свободным по характеру повествования, по композиции.
Но почему Пушкину так понадобился свободный роман? Это связано с характером его энциклопедического замысла. "Евгений Онегин" с самого начала мыслился Пушкиным как широкая историческая картина, как поэтическое воссоздание эпохи.
Для такого романа - современного и исторического - как раз и нужна была свободная композиция. Небольшой по объему (как почти все произведения Пушкина), но широкий по поставленным целям, роман нуждался в свободном ходе рассказа, в не стесняемом никакими обязательными рамками движения сюжета и авторской мысли. Принцип поэтической свободы помогал Пушкину говорить о многом и разном на сравнительно маленьком пространстве текста.
Итак, подведем итог: понятие сюжета тесно связано с понятием фабулы произведения. В современной русской литературной критике (равно как и в практике школьного преподавания литературы) термином "сюжет" обычно называют сам ход событий в произведении, а под фабулой понимают основной художественный конфликт, который по ходу этих событий развивается.
Тесную взаимосвязь с "сюжетом" и "фабулой" имеет конфликт произведения: он является его движущей силой и определяет главные стадии развития сюжета: зарождение конфликта - завязка, наивысшее обострение - кульминация, разрешение конфликта - развязка.
Конфликт - противоречие как принцип взаимоотношений между образами художественного произведения. Конфликт стал отличительной чертой драмы и театра. Драматургический конфликт проистекает из столкновения антагонистических сил драмы. Чаще всего конфликт выступает в виде коллизии (слово синонимичное конфликту), т.е. в виде открытого противостояния между противоборствующими силами.
В качестве источника развертывания сюжета конфликт порождает нарастающую напряженность, изредка прерываемую тормозящими ход действия описаниями или сценами, которая приводит героя к катастрофе и может быть снята лишь развязкой.
Таким образом, фабула и сюжет являются в сущности единым конструктивным элементом произведения. Как фабула этот элемент определяется в направлении к полюсу тематического единства завершаемой действительности, как сюжет, в направлении к полюсу завершающей реальной действительности произведения.
http://biblioteka.teatr-obraz.ru/node/6106
http://www.coolreferat.com/%D0%A1%D1%8E%D0%B6%D0%B5%D1%82_%D1%84%D0%B0%D0%B1%D1%83%D0%BB%D0%B0_%D0%BA%D0%BE%D0%BD%D1%84%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D1%82
http://revolution.allbest.ru/literature/00207608_0.html
Дата добавления: 2018-02-18; просмотров: 1463; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!