ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЦЕПКАЯ СМЕРТЬ

Красавчик Смит снял с него цепь и отступил назад. И впервые Белый Клык кинулся в бой не сразу. Он стоял как вкопанный,навострив уши, и с любопытством всматривался в странное существо,представшее перед ним. Он никогда не видел такой собаки. Тим Киненподтолкнул бульдога вперед и сказал: -- Взять его! Приземистый, неуклюжий пес проковылял на середину кругаи, моргая глазами, остановился против Белого Клыка. Из толпы закричали: -- Взять его, Чероки! Всыпь ему как следует! Взять, взять его!     Но Чероки, видимо, не имел ни малейшей охоты драться. Он повернулголову, посмотрел на кричавших людей и добродушно завилял обрубком хвоста.Чероки не боялся Белого Клыка, просто ему было лень начинать драку. Крометого, он не был уверен, что с собакой, стоявшей перед ним, надо вступать вбой. Чероки не привык встречать таких противников и ждал, когда к немуприведут настоящего бойца. Тим Кинен вошел в круг и, нагнувшись над бульдогом, стал поглаживатьего против шерсти и легонько подталкивать вперед. Эти движения должны былиподзадорить Чероки. И они не только подзадорили, но и разозлили его.Послышалось низкое, приглушенное рычание. Движения рук человека точносовпадали с рычанием собаки. Когда руки подталкивали Чероки вперед, онначинал рычать, потом умолкал, но на следующее прикосновение отвечал тем же.Каждое движение рук, поглаживавших Чероки против шерсти, заканчивалосьлегким толчком, и так же, словно толчком, из горла у него вырывалосьрычание. Белый Клык не мог оставаться равнодушным ко всему этому. Шерсть назагривке и на спине поднялась у него дыбом. Тим Кинен подтолкнул Чероки впоследний раз и отступил назад. Пробежав по инерции несколько шагов вперед,бульдог не остановился и, быстро перебирая своими кривыми лапами, выскочилна середину круга. В эту минуту Белый Клык кинулся на него. Зрителивосхищенно вскрикнули. Белый Клык с легкостью кошки в один прыжок покрыл всерасстояние между собой и противником, с тем же кошачьим проворством рванулего зубами и отскочил в сторону. На толстой шее бульдога, около самого уха, показалась кровь. Словно незаметив этого, даже не зарычав, Чероки повернулся и побежал за Белым Клыком.Подвижность Белого Клыка и упорство Чероки разожгли страсти толпы. Зрителизаключали новые пари, увеличивали ставки. Белый Клык прыгнул на бульдога ещеи еще раз, рванул его зубами и отскочил в сторону невредимым, а этотнеобычный противник продолжал спокойно и как бы деловито бегать за ним, неторопясь, но и не замедляя хода. В поведении Чероки чувствовалась какая-тоопределенная цель, от которой его ничто не могло отвлечь. Все его движения, все повадки были проникнуты этой целью. Он сбивалБелого Клыка с толку. Никогда в жизни не встречалась ему такая собака.Шерсть у нее была совсем короткая, кровь показывалась на ее мягком теле отмалейшей царапины. И где пушистый мех, который так мешает в драках? ЗубыБелого Клыка без всякого труда впивались в податливое тело бульдога,который, судя по всему, совсем не умел защищаться. И почему он не визжит, нелает, как делают все собаки в таких случаях? Если не считать глухогорычания, бульдог терпел укусы молча и ни на минуту не прекращал погони запротивником. Чероки нельзя было упрекнуть в неповоротливости. Он вертелся и сновализ стороны в сторону, но Белый Клык все-таки ускользал от него. Чероки тожебыл сбит с толку. Ему еще ни разу не приходилось драться с собакой, котораяне подпускала бы его к себе. Желание сцепиться друг с другом до сих порвсегда было обоюдным. Но эта собака все время держалась на расстоянии,прыгала взад и вперед и увертывалась от него. И, даже рванув Чероки зубами,она сейчас же разжимала челюсти и отскакивала прочь. А Белый Клык никак не мог добраться до горла своего противника. Бульдогбыл слишком мал ростом; кроме того, выдающаяся вперед челюсть служила емухорошей защитой. Белый Клык бросался на него и отскакивал в сторону,ухитряясь не получить ни одной царапины, а количество ран на теле Чероки всеросло и росло. Голова и шея у него были располосованы с обеих сторон, из ранхлестала кровь, но Чероки не проявлял ни малейших признаков беспокойства. Онвсе так же упорно, так же добросовестно гонялся за Белым Клыком и за все этовремя остановился всего лишь раз, чтобы недоуменно посмотреть на людей ипомахать обрубком хвоста в знак своей готовности продолжать драку. В эту минуту Белый Клык налетел на Чероки и, рванув его за ухо, и безтого изодранное в клочья, отскочил в сторону. Начиная сердиться, Черокиснова пустился в погоню, бегая внутри круга, который описывал Белый Клык, истараясь вцепиться мертвой хваткой ему в горло. Бульдог промахнулся на самуюмалость, и Белый Клык, вызвав громкое одобрение толпы, спас себя только тем,что сделал неожиданный прыжок в противоположную сторону. Время шло. Белый Клык плясал и вертелся около Чероки, то и дело кусаяего и сейчас же отскакивая прочь. А бульдог с мрачной настойчивостьюпродолжал бегать за ним. Рано или поздно, а он добьется своего и, схвативБелого Клыка за горло, решит исход боя. Пока же ему не оставалось ничегодругого, как терпеливо переносить все нападения противника. Его короткие ушиповисли бахромой, шея и плечи покрылись множеством ран, и даже губы у негобыли разодраны и залиты кровью, -- и все это наделали молниеносные укусыБелого Клыка, которых нельзя было ни предвидеть, ни избежать. Много раз Белый Клык пытался сбить Чероки с ног, но разница в ростебыла слишком велика между ними. Чероки был коренастый, приземистый. И наэтот раз счастье изменило Белому Клыку. Прыгая и вертясь юлой около Чероки,он улучил минуту, когда противник, не успев сделать крутой поворот, отвелголову в сторону и оставил плечо незащищенным. Белый Клык кинулся вперед, ноего собственное плечо пришлось гораздо выше плеча противника, он не смогудержаться и со всего размаху перелетел через его спину. И впервые за всюбоевую карьеру Белого Клыка люди стали свидетелями того, как "бойцовый волк"не сумел устоять на ногах -- Он извернулся в воздухе, как кошка, и толькоэто помешало ему упасть навзничь. Он грохнулся на бок и в следующее жемгновение опять стоял на ногах, но зубы Чероки уже впились ему в горло. Хватка была не совсем удачная, она пришлась слишком низко, ближе кгруди, но Чероки не разжимал челюстей. Белый Клык заметался из стороны всторону, пытаясь стряхнуть с себя бульдога. Эта волочащаяся за ним тяжестьдоводила его до бешенства. Она связывала его движения, лишала его свободы,как будто он попал в капкан. Его инстинкт восставал против этого. Он непомнил себя. Жажда жизни овладела им. Его тело властно требовало свободы.Мозг, разум не участвовали в этой борьбе, отступив перед слепой тягой кжизни, к движению -- прежде всего к движению, ибо в нем и проявляется жизнь. Не останавливаясь ни на секунду. Белый Клык кружился, прыгал вперед,назад, силясь стряхнуть пятидесятифунтовый груз, повисший у него на шее. Абульдогу было важно только одно: не разжимать челюстей. Изредка, когда емуудавалось на одно мгновение коснуться лапами земли, он пыталсясопротивляться Белому Клыку и тут же описывал круг в воздухе, повинуяськаждому движению обезумевшего противника. Чероки поступал так, как велел емуинстинкт. Он знал, что поступает правильно, что разжимать челюсти нельзя, ипо временам вздрагивал от удовольствия. В такие минуты он даже закрывалглаза и, не считаясь с болью, позволял Белому Клыку крутить себя то вправо,то влево. Все это не имело значения. Сейчас Чероки важно было одно: неразжимать зубов, и он не разжимал их. Белый Клык перестал метаться, только окончательно выбившись из сил. Онуже ничего не мог сделать, ничего не мог понять. Ни разу за всю его жизньему не приходилось испытывать ничего подобного. Собаки, с которыми он дралсяраньше, вели себя совершенно по-другому. С ними надо было действовать так:вцепился, рванул зубами, отскочил, вцепился, рванул зубами, отскочил. Тяжелодыша. Белый Клык полулежал на земле. Не разжимая зубов, Чероки налегал нанего всем телом, пытаясь повалить навзничь. Белый Клык сопротивлялся ичувствовал, как челюсти бульдога, словно жуя его шкуру, передвигаются всевыше и выше. С каждой минутой они приближались к горлу. Бульдог действовалрасчетливо: стараясь не упустить захваченного, он пользовался малейшейвозможностью захватить больше. Такая возможность предоставлялась ему, когдаБелый Клык лежал спокойно, но лишь только тот начинал рваться, бульдог сразусжимал челюсти. Белый Клык мог дотянуться только до загривка Чероки. Он запустил емузубы повыше плеча, но перебирать ими, как бы жуя шкуру, не смог -- этотспособ был не знаком ему, да и челюсти его не были приспособлены для такойхватки. Он судорожно рвал Чероки зубами и вдруг почувствовал, что положениеих изменилось. Чероки опрокинул его на спину и, все еще не разжимаячелюстей, ухитрился встать над ним. Белый Клык согнул задние ноги и, каккошка, начал рвать когтями своего врага. Чероки рисковал остаться сраспоротым брюхом и спасся только тем, что прыгнул в сторону, под прямымуглом к Белому Клыку. Высвободиться из его хватки было немыслимо. Она сковывала снеумолимостью судьбы. Зубы Чероки медленно передвигались вверх, вдоль вены.Белого Клыка оберегали от смерти только широкие складки кожи и густой мех нашее. Чероки забил себе всю пасть его шкурой, но это не мешало емупользоваться малейшей возможностью, чтобы захватить ее еще больше. Он душилБелого Клыка, и дышать тому с каждой минутой становилось все труднее итруднее. Борьба, по-видимому, приближалась к концу. Те, кто ставил на Чероки,были вне себя от восторга и предлагали чудовищные пари. Сторонники БелогоКлыка приуныли и отказывались поставить десять против одного и двадцатьпротив одного. Но нашелся один человек, который рискнул принять пари впятьдесят против одного. Это был Красавчик Смит. Он вошел в круг и, показавна Белого Клыка пальцем, стал презрительно смеяться над ним. Это возымелосвое действие. Белый Клык обезумел от ярости. Он собрал последние силы иподнялся на ноги. Но стоило ему заметаться по кругу с пятидесятифунтовымгрузом, повисшим у него на шее, как эта ярость уступила место ужасу. Жаждажизни снова овладела им, и разум в нем погас, подчиняясь велениям тела. Онбегал по кругу, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, взвивался на дыбы,вскидывал своего врага вверх, и все-таки все его попытки стряхнуть с себяцепкую смерть были тщетны. Наконец Белый Клык опрокинулся навзничь, и бульдог сразу же перехватилзубами еще выше и, забирая его шкуру пастью, почти не давал ему перевестидух. Гром аплодисментов приветствовал победителя, из толпы кричали: "Чероки!Чероки!" Бульдог рьяно завилял обрубком хвоста. Но аплодисменты не помешалиему. Хвост и массивные челюсти действовали совершенно независимо друг отдруга. Хвост ходил из стороны в сторону, а челюсти все сильнее и сильнеесдавливали Белому Клыку горло. И тут зрители отвлеклись от этой забавы. Вдали послышались крикипогонщиков собак, звон колокольчиков. Все, кроме Красавчика Смита,насторожились, решив, что нагрянула полиция. Но на дороге вскоре показалисьдвое мужчин, бежавших рядом с нартами. Они направлялись не из города, а вгород, возвращаясь, по всей вероятности, из какой-нибудь разведочнойэкспедиции. Увидев собравшуюся толпу, незнакомцы остановили собак и подошлиузнать, что тут происходит. Один из них был высокий молодой человек; его гладко выбритое лицораскраснелось от быстрого движения на морозе. Другой, погонщик, был нижеростом и с усами. Белый Клык прекратил борьбу. Время от времени он начинал судорожнобиться, но теперь всякое сопротивление было бесцельно. Безжалостные челюстибульдога все сильнее сдавливали ему горло, воздуху не хватало, дыхание егостановилось все прерывистое. Чероки давно прокусил бы ему вену, если бы егозубы с самого начала не пришлись так близко к груди. Он перехватывал ими всевыше, подбираясь к горлу, но на это уходило много времени, к тому же пастьего была вся забита толстыми складками шкуры Белого Клыка. Тем временем зверская жестокость Красавчика Смита вытеснила в немпоследние остатки разума. Увидев, что глаза Белого Клыка уже заволакиваетпеленой, он понял, что бой проигран. Словно сорвавшись с цепи, он бросился кБелому Клыку и начал яростно бить его ногами. Зрители закричали, послышалсясвист, но тем дело и ограничилось. Не обращая внимания на эти протесты.Красавчик Смит продолжал бить Белого Клыка. Но вдруг в толпе произошлокакое-то движение: высокий молодой человек пробирался вперед, бесцеремоннорасталкивая всех направо и налево. Он вошел в круг как раз в ту минуту,когда Красавчик Смит заносил правую ногу для очередного удара; перенеся всютяжесть на левую, он находился в состоянии неустойчивого равновесия. В этомгновение молодой человек с сокрушительной силой ударил его кулаком по лицу.Красавчик Смит не удержался и, подскочив в воздухе, рухнул на снег. Молодой человек повернулся к толпе. -- Трусы! -- закричал он. -- Мерзавцы! Он не помнил себя от гнева, того гнева, которым загорается толькоздравомыслящий человек. Его серые глаза сверкали стальным блеском. КрасавчикСмит встал и боязливо двинулся к нему. Незнакомец не понял его намерения. Неподозревая, что перед ним отчаянный трус, он решил, что Красавчик Смит хочетдраться, и, крикнув: "Мерзавец!" вторично опрокинул его навзничь. КрасавчикСмит сообразил, что лежать на снегу безопаснее, и уже не делал большепопыток подняться на ноги. -- Мэтт, помогите-ка мне! -- сказал незнакомец погонщику, которыйвместе с ним вошел в круг. Оба они нагнулись над собаками. Мэтт приготовился оттащить Белого Клыкав сторону, как только Чероки ослабит свою мертвую хватку. Молодой человекстал разжимать зубы бульдогу. Но все его усилия были напрасны. Стараясьразомкнуть ему челюсти, он не переставал повторять вполголоса: "Мерзавцы!" Зрители заволновались, и кое-кто уже начинал протестовать против такогонепрошеного вмешательства. Но стоило незнакомцу поднять голову и посмотретьна толпу, как протестующие голоса смолкли. -- Мерзавцы вы этакие! -- крикнул он снова и принялся за дело. -- Нечего и стараться, мистер Скотт. Так мы их никогда не растащим, --сказал наконец Мэтт. Они выпрямились и осмотрели сцепившихся собак. -- Крови вышло немного, -- сказал Мэтт, -- до горла еще не успелдобраться. -- Того и гляди доберется, -- ответил Скотт. -- Видали? Еще вышеперехватил. Волнение молодого человека и его страх за участь Белого Клыка росли скаждой  минутой. Он ударил Чероки по голове -- раз, другой. Но это непомогло. Чероки завилял обрубком хвоста в знак того, что, прекрасно понимаясмысл этих ударов, он все же исполнит свой долг до конца и не разожметчелюстей. -- Помогите кто-нибудь! -- крикнул Скотт, в отчаянии обращаясь к толпе. Но ни один человек не двинулся с места. Зрители начинали подтруниватьнад ним и засыпали его целым градом язвительных советов. -- Всуньте ему что-нибудь в пасть, -- посоветовал Мэтт. Скотт схватился за кобуру, висевшую у него на поясе, вынул револьвер ипопробовал просунуть дуло между сжатыми челюстями бульдога. Он старался изовсех сил, слышно было, как сталь скрипит о стиснутые зубы Чероки. Они спогонщиком стояли на коленях, нагнувшись над собаками. Тим Кинен шагнул в круг. Подойдя к Скотту, он тронул его за плечо ипроговорил угрожающим тоном: -- Не сломайте ему зубов, незнакомец. -- Не зубы, так шею сломаю, -- ответил Скотт, продолжая всовыватьревольверное дуло в пасть Чероки. -- Говорю вам, не сломайте зубов! -- еще настойчивее повторил ТимКинен. Но если он рассчитывал запугать Скотта, это ему не удалось. Продолжая орудовать револьвером. Скотт поднял голову и хладнокровноспросил: -- Ваша собака? Тим Кинен буркнул что-то себе под нос. -- Тогда разожмите ей зубы. -- Вот что, друг любезный, -- со злобой заговорил Тим, -- это не такпросто, как вам кажется. Я не знаю, что тут делать. -- Тогда убирайтесь, -- последовал ответ, -- и не мешайте мне. Видите,я занят. Тим Кинен не уходил, но Скотт уже не обращал на него никакого внимания.Он кое-как втиснул бульдогу дуло между зубами и теперь старался просунутьего дальше, чтобы оно вышло с другой стороны. Добившись этого. Скотт начал осторожно, потихоньку разжимать бульдогучелюсти, а Мэтт тем временем освобождал из его пасти складки шкуры БелогоКлыка. -- Держите свою собаку! -- скомандовал Скотт Тиму. Хозяин Чероки послушно нагнулся и обеими руками схватил бульдога. -- Ну! -- крикнул Скотт, сделав последнее усилие. Собак растащили в разные стороны. Бульдог отчаянно сопротивлялся. -- Уведите его, -- приказал Скотт, и Тим Кинен увел Чероки в толпу. Белый Клык попытался встать -- раз, другой. Но ослабевшие ногиподогнулись под ним, и он медленно повалился на снег. Его полузакрытые глазапотускнели, нижняя челюсть отвисла, язык вывалился наружу... Задушеннаясобака. Мэтт осмотрел его. -- Чуть жив, -- сказал он, -- но дышит все-таки. Красавчик Смит встал и подошел взглянуть на Белого Клыка. -- Мэтт, сколько стоит хорошая ездовая собака? -- спросил Скотт. Погонщик подумал с минуту и ответил, не поднимаясь с колен: -- Триста долларов. -- Ну, а такая, на которой живого места не осталось? -- И Скотт ткнулБелого Клыка ногой. -- Половину, -- решил погонщик. Скотт повернулся к Красавчику Смиту. -- Слышали вы, зверь? Я беру у вас собаку и плачу за нее полторастадолларов. Он открыл бумажник и отсчитал эту сумму. Красавчик Смит заложил руки заспину, отказываясь взять протянутые ему деньги. -- Не продаю, -- сказал он. -- Нет, продаете, -- заявил Скотт, -- потому что я покупаю. Получитеденьги. Собака моя. Все еще держа руки за спиной, Красавчик Смит попятился назад. Скоттшагнул к нему и замахнулся кулаком. Красавчик Смит втянул голову в плечи. -- Собака моя... -- начал было он. -- Вы потеряли все права на эту собаку, -- перебил его Скотт. --Возьмете деньги или мне ударить вас еще раз? -- Хорошо, хорошо, -- испуганно забормотал Красавчик Смит. -- Но выменя принуждаете. Этой собаке цены нет. Я не позволю себя грабить. У каждогочеловека есть свои права. -- Верно, -- ответил Скотт, передавая ему деньги. -- У всякого человекаесть свои права. Но вы не человек, а зверь. -- Дайте мне только вернуться в Доусон, -- пригрозил ему КрасавчикСмит, -- там я найду на вас управу. -- Посмейте только рот  открыть, я вас живо из Доусона выпровожу!Поняли? Красавчик Смит пробормотал что-то невнятное. -- Поняли? -- крикнул Скотт, рассвирепев. -- Да, -- буркнул Красавчик Смит, попятившись от него. -- Как? -- Да, сэр, -- рявкнул Красавчик Смит. -- Осторожнее! Он кусается! -- крикнул кто-то, и в толпе захохотали. Скотт повернулся к Красавчику Смиту спиной и подошел к погонщику,который все еще возился с Белым Клыком. Кое-кто из зрителей уже уходил, другие собирались кучками, поглядываяна Скотта и переговариваясь между собой. К одной из этих групп подошел Тим Кинен. -- Что это за птица? -- спросил он. -- Уидон Скотт, -- ответил кто-то. -- Какой такой Уидон Скотт? -- Да инженер с приисков. Он среди здешних заправил свой человек. Еслине хочешь нажить неприятностей, держись от него подальше. Ему сам начальникприисков друг-приятель. -- Я сразу понял, что это важная персона, -- сказал Тим Кинен. -- Нет,думаю, с таким лучше не связываться.

ГЛАВА ПЯТАЯ. НЕУКРОТИМЫЙ

-- Ничего тут не поделаешь! -- безнадежным тоном сказал Уидон Скотт. Он опустился на ступеньку и посмотрел на погонщика, который так жебезнадежно пожал плечами. Оба перевели взгляд на Белого Клыка.  Весь ощетинившись и злобно рыча,он рвался с цепи, стараясь добраться до собак, выпряженных из нарт. Собакиже, получив изрядное количество наставлений от Мэтта -- наставлений,подкрепленных палкой, понимали, что с Белым Клыком лучше не связываться. Сейчас они лежали в сторонке и, казалось, совершенно забыли о егосуществовании. -- Да-а, он волк, а волка не приручишь, -- сказал Уидон Скотт. -- Кто его знает? -- возразил Мэтт. -- Может, в нем от собаки больше,чем от волка. Но в чем я уверен, с того меня уж не собьешь. Погонщик замолчал и с таинственным видом кивнул в сторону Лосиной горы. -- Ну, не заставляйте себя просить, -- резко проговорил Скотт, так и недождавшись продолжения, -- выкладывайте, в чем дело.    Погонщик ткнул большим пальцем через плечо, показывая на Белого Клыка. -- Волк он или собака -- это не важно, а только его пробовалиприручить. -- Быть того не может! -- Я вам говорю -- пробовали. Он и в упряжке ходил. Вы посмотритепоближе. У него стертые места на груди. -- Правильно, Мэтт! До того как попасть к Красавчику Смиту, он ходил вупряжке. -- А почему бы ему не походить в упряжке и у нас? -- А в самом деле! -- воскликнул Скотт. Но появившаяся было надежда сейчас же угасла, и он сказал, покачиваяголовой: -- Мы его держим уже две недели, а он, кажется, еще злее стал. -- Давайте спустим его с цепи -- посмотрим, что получится, -- предложилМэтт. Скотт недоверчиво взглянул на него. -- Да, да! -- продолжал Мэтт. -- Я знаю, что вы это уже пробовали, такпопробуйте еще раз, только не забудьте взять палку. -- Хорошо, но теперь я поручу это вам. Погонщик вооружился палкой и подошел к сидевшему на привязи БеломуКлыку. Тот следил за палкой, как лев следит за бичом укротителя. -- Смотрите, как на палку уставился, -- сказал Мэтт. -- Это хорошийпризнак. Значит, пес не так уж глуп. Не посмеет броситься на меня, пока я спалкой. Не бешеный же он в конце концов. Как только рука человека приблизилась к шее Белого Клыка, он ощетинилсяи с рычанием припал к земле. Не спуская глаз с руки Мэтта, он в то же времяследил за палкой, занесенной над его головой. Мэтт быстро отстегнул цепь сошейника и шагнул назад. Белому Клыку не верилось, что он очутился на свободе. Многие месяцыпрошли с тех пор, как им завладел Красавчик Смит, и за все это время егоспускали с цепи только для драк с собаками, а потом опять сажали на привязь. Что ему было делать со своей свободой? А вдруг боги снова замыслиликакую-нибудь дьявольскую штуку? Белый Клык сделал несколько медленных, осторожных шагов, каждую минутуожидая нападения. Он не знал, как вести себя, настолько непривычна была этасвобода. На всякий случай лучше держаться подальше от наблюдающих за нимбогов и отойти за угол хижины. Так он и сделал, и все обошлось благополучно. Озадаченный этим. Белый Клык вернулся обратно и, остановившись футах вдесяти от людей, настороженно уставился на них. -- А не убежит? -- спросил новый хозяин. Мэтт пожал плечами. -- Рискнем! Риск -- благородное дело. -- Бедняга! Больше всего он нуждается в человеческой ласке, -- сжалостью пробормотал Скотт и вошел в хижину. Он вынес оттуда кусок мяса ишвырнул его Белому Клыку. Тот отскочил в сторону и стал недоверчиворазглядывать кусок издали. -- Назад, Майор! -- крикнул Мэтт, но было уже поздно. Майор кинулся к мясу, и в ту минуту, когда кусок уже был у него взубах. Белый Клык налетел и сбил его с ног. Мэтт бросился к ним, но БелыйКлык сделал свое дело быстро. Майор с трудом привстал, и кровь, хлынувшая унего из горла, красной лужей расползлась по снегу. -- Жалко Майора, но поделом ему, -- поспешно сказал Скотт. Но Мэтт уже занес ногу, чтобы ударить Белого Клыка. Быстро один задругим последовали прыжок, лязг зубов и громкий крик боли. Свирепо рыча. Белый Клык отполз назад, а Мэтг нагнулся и сталосматривать свою прокушенную ногу. -- Цапнул все-таки, -- сказал он, показывая на разорванную штанину инижнее белье, на котором расплывался кровавый круг. -- Я же говорил вам, что это безнадежно, -- упавшим голосом проговорилСкотт. -- Я об этой собаке много думал, не выходит она у меня из головы. Нучто ж, ничего другого не остается. С этими словами он нехотя вынул из кармана револьвер и, осмотревбарабан, убедился, что пули в нем есть. -- Послушайте, мистер Скотт, -- взмолился Мэтт, -- чего только этойсобаке не пришлось испытать! Нельзя же требовать, чтобы она сразупревратилась в ангелочка. Дайте ей срок. -- Полюбуйтесь на Майора, -- ответил Скотт. Погонщик взглянул на искалеченную собаку. Она валялась на снегу в лужекрови и была, по-видимому, при последнем издыхании. -- Поделом ему. Вы же сами гак сказали, мистер Скотт. Позарился начужой кусок -- значит, спета его песенка. Этого следовало ожидать. Я и грошаломаного не дам за собаку, которая отдаст свой корм без боя. -- Ну, а вы сами, Мэтт? Собаки собаками, но всему должна быть мера. -- И мне поделом, -- не сдавался Мэтт. -- За что, спрашивается, я егоударил? Вы же сами сказали, что он прав. Значит, не за что было его бить. -- Мы сделаем доброе дело, застрелив эту собаку, -- настаивал Скотт. --Нам ее не приручить! -- Послушайте, мистер Скотт. Дадим ему, бедняге, показать себя. Ведь ончерт знает что вытерпел, прежде чем попасть к нам. Давайте попробуем. А еслион не оправдает нашего доверия, я его сам застрелю. -- Да мне вовсе не хочется его убивать, -- ответил Скотт, прячаревольвер. -- Пусть побегает на свободе, и посмотрим, чего от него можнодобиться добром. Вот я сейчас попробую. Он подошел к Белому Клыку и заговорил с ним мягким, успокаивающимголосом. -- Возьмите палку на всякий случай! -- предостерег его Мэтт. Скотт отрицательно покачал головой и продолжал говорить, стараясьзавоевать доверие Белого Клыка. Белый Клык насторожился. Ему грозила опасность. Он загрыз собаку этогобога, укусил его товарища. Чего же теперь ждать, кроме сурового наказания? Ивсе-таки он не смирился. Шерсть на нем встала дыбом, все тело напряглось, оноскалил зубы и зорко следил за человеком, приготовившись ко всякойнеожиданности. В руках у Скотта не было палки, и Белый Клык подпустил его ксебе совсем близко. Рука бога стала опускаться над его головой. Белый Клыксъежился и припал к земле. Вот где таится опасность и предательство! Рукибогов с их непререкаемой властью и коварством были ему хорошо известны.Кроме того, он по-прежнему не выносил прикосновения к своему телу. Онзарычал еще злее и пригнулся к земле еще ниже, а рука все продолжалаопускаться. Он не хотел кусать эту руку и терпеливо переносил опасность,которой она грозила, до тех пор, пока мог бороться с инстинктом -- сненасытной жаждой жизни. Уидон Скотт был уверен, что всегда успеет вовремя отдернуть руку. Нотут ему довелось испытать на себе, как Белый Клык умеет разить с меткостью истремительностью змеи, развернувшей свои кольца. Скотт вскрикнул от неожиданности и схватил прокушенную правую рукулевой рукой. Мэтт громко выругался и подскочил к нему. Белый Клык отползназад, весь ощетинившись, скаля зубы и угрожающе поглядывая на людей. Теперьуж, наверное, его ждут побои, не менее страшные, чем те, которые приходилосьвыносить от Красавчика Смита. -- Что вы делаете? -- вдруг крикнул Скотт. А Мэтт уже успел сбегать вхижину и появился на пороге с ружьем в руках. -- Ничего особенного, -- медленно, с напускным спокойствием проговорилон. -- Хочу сдержать свое обещание. Сказал, что застрелю собаку, значит,застрелю. -- Нет, не застрелите. -- Нет, застрелю! Вот смотрите. Теперь настала очередь Уидона Скотта вступиться за Белою Клыка, каквступился за него несколько минут назад укушенный Мэтт. -- Вы сами предлагали испытать его, так испытайте! Мы же только начали,нельзя сразу бросать дело. Я сам виноват. И... посмотрите-ка на него! Глядя на них из-за угла хижины. Белый Клык рычал с такой яростью, чтокровь стыла в жилах, но ярость его вызывал не Скотт, а погонщик. -- Ну что ты скажешь! -- воскликнул Мэтт. -- Видите, какой он понятливый! -- торопливо продолжал Скотт. -- Он нехуже нас с вами знает, что такое огнестрельное оружие. С такой умной собакойстоит повозиться. Оставьте ружье. -- Ладно. Давайте попробуем. -- И Мэтт прислонил ружье к штабелю дров.-- Да нет! Вы только полюбуйтесь на него! -- воскликнул он в ту же минуту. Белый Клык успокоился и перестал ворчать. -- Попробуйте еще раз. Следите за ним. Мэтт взял ружье -- и Белый Клык снова зарычал. Мэтт отошел от ружья --Белый Клык спрятал зубы. -- Ну, еще раз. Это просто интересно! Мэтт взял ружье и стал медленно поднимать его к плечу. Белый Клык сразуже зарычал, и рычание его становилось все громче и громче по мере того, какружье поднималось кверху. Но не успел Мэтт навести на него дуло, как онотпрыгнул в сторону и скрылся за углом хижины. На прицеле у Мэтта был белыйснег, а место, где только что стояла собака, опустело. Погонщик медленно отставил ружье, повернулся и посмотрел на своегохозяина. -- Правильно, мистер Скотт. Пес слишком умен. Жалко его убивать.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. НОВАЯ НАУКА

Увидев приближающегося Уидона Скотта, Белый Клык ощетинился и зарычал,давая этим понять, что не потерпит расправы над собой. С тех пор как онпрокусил Скотту руку, которая была теперь забинтована и висела на перевязи,прошли сутки. Белый Клык помнил, что боги иногда откладывают наказание, исейчас ждал расплаты за свой проступок. Иначе не могло и быть. Он совершилсвятотатство: впился зубами в священное тело бога, притом белокожего бога.По опыту, который остался у него от общения с богами, Белый Клык знал, какоесуровое наказание грозит ему. Бог сел в нескольких шагах от него. В этом еще не было ничего страшного-- обычно они наказывают стоя. Кроме того, у этого бога не было ни палки, нихлыста, ни ружья, да и сам Белый Клык находился на свободе. Ничто его неудерживало -- ни цепь, ни ремень с палкой, и он мог спастись бегствомпрежде, чем бог успеет встать на ноги. А пока что надо подождать ипосмотреть, что будет дальше. Бог сидел совершенно спокойно, не делая попыток встать с места, излобный рев Белого Клыка постепенно перешел в глухое ворчание, а потом иворчание смолкло. Тогда бог заговорил, и при первых же звуках его голосашерсть на загривке у Белого Клыка поднялась дыбом, в горле сновазаклокотало. Но бог продолжал говорить все так же спокойно, не делая никакихрезких движений. Белый Клык рычал в унисон с его голосом, и между словами ирычанием установился согласный ритм. Но речь человека лилась без конца. Онговорил так, как еще никто никогда не говорил с Белым Клыком. В мягких,успокаивающих словах слышалась нежность, и эта нежность находила какой-тоотклик в Белом Клыке. Невольно, вопреки всем предостережениям инстинкта, онпочувствовал доверие к своему новому богу. В нем родилась уверенность всобственной безопасности -- в том, в чем ему столько раз приходилосьразубеждаться при общении с людьми. Бог говорил долго, а потом встал и ушел. Когда же он снова появился напороге хижины, Белый Клык подозрительно осмотрел его. В руках у него не былони хлыста, ни палки, ни оружия. И здоровая рука его не пряталась за спину.Он сел на то же самое место в нескольких шагах от Белого Клыка и протянулему мясо. Навострив уши. Белый Клык недоверчиво оглядел кусок, ухитряясьсмотреть одновременно и на него и на бога, и приготовился отскочить всторону при первом же намеке на опасность. Но наказание все еще откладывалось. Бог протягивал ему еду -- только ивсего. Мясо как мясо, ничего страшного в нем не было. Но Белый Клык все ещесомневался и не взял протянутого куска, хотя рука Скотта подвигалась всеближе и ближе к его носу. Боги мудры -- кто знает, какое коварство таится вэтой безобидной с виду подачке? По своему прошлому опыту, особенно когдаприходилось иметь дело с женщинами. Белый Клык знал, что мясо и наказаниесплошь и рядом имели между собой тесную и неприятную связь. В конце концов бог бросил мясо на снег, к ногам Белого Клыка. Тоттщательно обнюхал подачку, не глядя на нее, -- глаза его были устремлены набога. Ничего плохого не произошло. Тогда он взял кусок в зубы и проглотилего. Но и тут все обошлось благополучно. Бог предлагал ему другой кусок. Иво второй раз Белый Клык отказался принять его из рук, и бог снова бросилмясо на снег. Так повторилось несколько раз. Но наступило время, когда боготказался бросить мясо. Он держал кусок и настойчиво предлагал Белому Клыкувзять подачку у него из рук. Мясо было вкусное, а Белый Клык проголодался. Мало-помалу, сбесконечной осторожностью, он подошел ближе и наконец решился взять кусок изчеловеческих рук. Не спуская глаз с бога. Белый Клык вытянул шею и прижалуши, шерсть у него на загривке встала дыбом, в горле клокотало глухоерычание, как бы предостерегающее человека, что шутки сейчас неуместны. БелыйКлык съел кусок, и ничего с ним не случилось. И так мало-помалу он съел всемясо, и все-таки с ним ничего не случилось. Значит, наказание откладывалось. Белый Клык облизнулся и стал ждать, что будет дальше. Бог продолжалговорить. В голосе его слышалась ласка -- то, о чем Белый Клык не имел досих пор никакого понятия. И ласка эта будила в нем неведомые до сих порощущения. Он почувствовал странное спокойствие, словно удовлетворяласькакая-то его потребность, заполнялась какая-то пустота в его существе. Потомв нем снова проснулся инстинкт, и прошлый опыт снова послал емупредостережение. Боги хитры: трудно угадать, какой путь они выберут, чтобыдобиться своих целей. Так и есть! Коварная рука тянется все дальше и дальше и опускается надего головой. Но бог продолжает говорить. Голос его звучит мягко  иуспокаивающе. Несмотря на угрозу, которую таит в себе рука, голос внушаетдоверие. И, несмотря на всю мягкость голоса, рука внушает страх.Противоположные чувства и ощущения боролись в Белом Клыке. Казалось, онупадет замертво, раздираемый на части враждебными силами, ни одна из которыхне получала перевеса в этой борьбе только потому, что он прилагалнеимоверные усилия, чтобы обуздать их. И Белый Клык пошел на сделку с самим собой: он рычал, прижимал уши, ноне делал попыток ни укусить Скотта, ни убежать от него. Рука опускалась.Расстояние между ней и головой Белого Клыка становилось все меньше и меньше.Вот она коснулась вставшей дыбом шерсти. Белый Клык припал к земле. Рукапоследовала за ним, прижимаясь плотнее и плотнее. Съежившись, чуть ли недрожа, он все еще сдерживал себя. Он испытывал муку от прикосновения этойруки, насиловавшей его инстинкты. Он не мог забыть в один день все то зло,которое причинили ему человеческие руки. Но такова была воля бога, и онделал все возможное, чтобы заставить себя подчиниться ей. Рука поднялась и снова опустилась, лаская и гладя его. Так повторилосьнесколько раз, но стоило только руке подняться, как поднималась и шерсть наспине у Белого Клыка. И каждый раз, как рука опускалась, уши его прижималиськ голове и в горле начинало клокотать рычание. Белый Клык рычал,предупреждая бога, что готов отомстить за боль, которую ему причинят. Ктознает, когда наконец обнаружатся истинные намерения бога! В любую минуту егомягкий, внушающий такое доверие голос может перейти в гневный крик, а этинежные, ласкающие пальцы сожмутся, как тиски, и лишат Белого Клыка всякойвозможности сопротивляться наказанию. Но слова бога были по-прежнему ласковы, а рука его все так жеподнималась и снова касалась Белого Клыка, и в этих прикосновениях не былоничего враждебного. Белый Клык испытывал двойственное чувство. Инстинктвосставал против такого обращения, оно стесняло его, шло наперекор егостремлению к свободе. И все-таки физической боли он не испытывал. Наоборот,эти прикосновения были даже приятны. Малопомалу рука бога передвинулась кего ушам и стал осторожно почесывать их; приятное ощущение как будто дажеусилилось. Но страх не оставлял Белого Клыка; он все так же настораживался,ожидая чего-то недоброго и испытывая попеременно то страдание, тоудовольствие, в зависимости от того, какое из этих чувств одерживало в немверх. -- Ах, черт возьми! Эти слова вырвались у Мэтта. Он вышел из хижины сзасученными рукавами, неся в руках таз с грязной водой, и только хотелвыплеснуть ее на снег, как вдруг увидел, что Уидон Скотт ласкает БелогоКлыка. При первых же звуках его голоса Белый Клык отскочил назад и свирепозарычал. Мэтт посмотрел на своего хозяина, неодобрительно и сокрушенно покачавголовой. -- Вы меня извините, мистер Скотт, но, ей-богу, в вас сидят по крайнеймере семнадцать дураков, и каждый орудует на свой лад. Уидон Скотт улыбнулся с видом превосходства, встал и нагнулся над БелымКлыком. Он ласково заговорил с ним, потом медленно протянул руку и снованачал гладить его по голове. Белый Клык терпеливо сносил это поглаживание,но смотрел он -- смотрел во все глаза -- не на того, кто его ласкал, а наМэтта, стоявшего в дверях хижины. -- Может быть, из вас и получился первоклассный инженер, мистер Скотт,-- разглагольствовал погонщик, -- но, я считаю, вы многое утратили в жизни:вам бы следовало в детстве удрать из дому и поступить в цирк. Белый Клык зарычал, услышав голос Мэтта, но на этот раз уже не отскочилот руки, ласково гладившей его по голове и по шее. И это было началом конца прежней жизни, конца прежнего царстваненависти. Для Белого Клыка началась новая, непостижимо прекрасная жизнь. Вэтом деле от Уидона Скотта требовалось много терпения и ума. А Белый Клыкдолжен был преодолеть веления инстинкта, пойти наперекор собственному опыту,отказаться от всего, чему научила его жизнь. Прошлое не только не вмещало всего нового, что ему пришлось узнатьтеперь, но опровергало это новое. Короче говоря, от Белого Клыка требовалосьнеизмеримо большее умение разбираться в окружающей обстановке, чем то, скоторым он пришел из Северной глуши и добровольно подчинился власти СерогоБобра. В то время он был всего-навсего щенком, еще не сложившимся, готовымпринять любую форму под руками жизни. Но теперь все шло по-иному. Прошлаяжизнь обработала Белого Клыка   слишком усердно; она ожесточила его,превратила в свирепого, неукротимого бойцового волка, который никого нелюбил и не пользовался ничьей любовью. Переродиться -- значило для негопройти через полный внутренний переворот, отбросить все прежние навыки, -- иэто требовалось от него теперь, когда молодость была позади, когда гибкостьбыла утрачена и мягкая ткань приобрела несокрушимую твердость, сталаузловатой, неподатливой, как железо, а инстинкты раз и навсегда установилипотребности и законы поведения. И все-таки новая обстановка, в которой очутился Белый Клык, опять взялаего в обработку. Она смягчала в нем ожесточенность, лепила из него иную,более совершенную форму. В сущности говоря, все зависело от Уидона Скотта.Он добрался до самых глубин натуры Белого Клыка и лаской вызвал к жизни всете чувства, которые дремали и уже наполовину заглохли в нем. Так Белый Клыкузнал, что такое любовь. Она заступила место склонности -- самого теплогочувства, доступного ему в общении с богами. Но любовь не может прийти в один день. Возникнув из склонности, онаразвивалась очень медленно. Белому Клыку нравился его вновь обретенный бог,и он не убегал от него, хотя все время оставался на свободе. Жить у новогобога было несравненно лучше, чем в клетке у Красавчика Смита; кроме того,Белый Клык не мог обойтись без божества. Чувствовать над собой человеческуювласть стало для него необходимостью. Печать зависимости от человекаосталась на Белом Клыке с тех далеких дней, когда он покинул Северную глушьи подполз к ногам Серого Бобра, покорно ожидая побоев. Эта неизгладимаяпечать снова была наложена на него, когда он во второй раз вернулся изСеверной глуши после голодовки и почувствовал запах рыбы в поселке СерогоБобра. И Белый Клык остался у своего нового хозяина, потому что он не могобходиться без божества и потому что Уидон Скотт был лучше Красавчика Смита.В знак преданности он взял на себя обязанности сторожа при хозяйском добре.Он бродил вокруг хижины, когда ездовые собаки уже спали, и первому жезапоздалому гостю Скотта пришлось отбиваться от него палкой до тех пор, покана выручку не прибежал сам хозяин. Но Белый Клык вскоре научился отличатьворов от честных людей, понял, как много значат походка и поведение. Человека, который твердой поступью шел прямо к дверям, он не трогал,хотя и не переставал зорко следить за ним, пока дверь не открывалась иблагонадежность посетителя не получала подтверждения со стороны хозяина. Нотот, кто пробирался крадучись, окольными путями, стараясь не попасться наглаза, -- тот не знал пощады от Белого Клыка и пускался в поспешное ипозорное бегство. Уидон Скотт задался целью вознаградить Белого Клыка за все то, что емупришлось вынести, вернее -- искупить грех, в котором человек был повиненперед ним. Это стало для Скотта делом принципа, делом совести. Ончувствовал, что люди остались в долгу перед Белым Клыком и долг этот надовыплатить, -- и поэтому он старался проявлять к Белому Клыку как можнобольше нежности. Он взял себе за правило ежедневно и подолгу ласкать игладить его. На первых порах эта ласка вызывала у Белого Клыка одни лишь подозренияи враждебность, но мало-помалу он начал находить в ней удовольствие. Ивсе-таки от одной своей привычки Белый Клык никак не мог отучиться: кактолько рука человека касалась его, он начинал рычать и не умолкал до техпор, пока Скотт не отходил. Но в этом рычании появились новые нотки.Посторонний не расслышал бы их, для него рычание Белого Клыка оставалосьпо-прежнему выражением первобытной дикости, от которой у человека кровьстынет в жилах. С той дальней поры, когда Белый Клык жил с матерью в пещереи первые приступы ярости овладевали им, его горло огрубело от рычания, и онуже не мог выразить свои чувства по-иному. Тем не менее чуткое ухо Скоттаразличало в этом свирепом реве новые нотки, которые только одному ему чутьслышно говорили о том, что собака испытывает удовольствие. Время шло, и любовь, возникшая из склонности, все крепла и крепла.Белый Клык сам начал чувствовать это, хотя и бессознательно. Любовь давалазнать о себе ощущением пустоты, которая настойчиво, жадно требовалазаполнения. Любовь принесла с собой боль и тревогу, которые утихали толькоот прикосновения руки нового бога. В эти минуты любовь становилась радостью-- необузданной радостью, пронизывающей все существо Белого Клыка. Но стоилобогу уйти,  как боль и тревога возвращались и Белого Клыка снова охватывалоощущение пустоты, ощущение голода, властно требующего утоления. Белый Клык понемногу находил самого себя. Несмотря на свои зрелые годы,несмотря на жесткость формы, в которую он был отлит жизнью, в характере еговозникали все новые и новые черты. В нем зарождались непривычные чувства ипобуждения. Теперь Белый Клык вел себя совершенно по-другому. Прежде онненавидел неудобства и боль и всячески старался избегать их. Теперь всестало иначе: ради нового бога Белый Клык часто терпел неудобства и боль.Так, например, по утрам, вместо того чтобы бродить в поисках пищи или лежатьгде-нибудь в укромном уголке, он проводил целые часы на холодном крыльце,ожидая появления Скотта. Поздно вечером, когда тот возвращался домой, БелыйКлык оставлял теплую нору, вырытую в сугробе, ради того, чтобы почувствоватьприкосновение дружеской руки, услышать приветливые слова. Он забывал о еде-- даже о еде, -- лишь бы побыть около бога, получить от него ласку илиотправиться вместе с ним в город. И вот склонность уступила место любви. Любовь затронула в нем такиеглубины, куда никогда не проникала склонность. За любовь Белый Клык платиллюбовью. Он обрел божество, лучезарное божество, в присутствии которого онрасцветал, как растение под лучами солнца. Белый Клык не умел проявлять своичувства. Он был уже немолод и слишком суров для этого. Постоянноеодиночество выработало в нем сдержанность. Его угрюмый нрав был результатомдолголетнего опыта. Он не умел лаять и уже не мог научиться приветствоватьсвоего бога лаем. Он никогда не лез ему на глаза, не суетился и не прыгал,чтоб доказать свою любовь, никогда не кидался навстречу, а ждал в сторонке,-- но ждал всегда. Любовь эта граничила с немым, молчаливым обожанием.Только глаза, следившие за каждым движением хозяина, выдавали чувства БелогоКлыка. Когда же хозяин смотрел на него и заговаривал с ним, он смущался, незная, как выразить любовь, завладевшую всем его существом. Белый Клык начинал приспосабливаться к новой жизни. Так он понял, чтособак хозяина трогать нельзя. Но его властный характер заявлял о себе; исобакам пришлось убедиться на деле в превосходстве своего нового вожака.Признав его власть над собой, они уже не доставляли ему хлопот. СтоилоБелому Клыку появиться среди стаи, как собаки уступали ему дорогу ипокорялись его воле. Точно так же он привык и к Мэтту, как к собственности хозяина. УидонСкотт сам очень редко кормил Белого Клыка, эта обязанность возлагалась наМэтта, -- и Белый Клык понял, что пища, которую он ест, принадлежит хозяину,поручившему Мэтту заботиться о нем. Тот же самый Мэтт попробовал как-тозапрячь его в нарты вместе с другими собаками. Но эта попытка потерпеланеудачу, и Белый Клык покорился только тогда, когда Уидон Скотт сам надел нанего упряжь и сам сел в нарты. Он понял: хозяин хочет, чтобы Мэтт правил имтак же, как и другими собаками. У клондайкских нарт, в отличие от саней, на которых ездят на Маккензи,есть полозья. Способ запряжки здесь тоже совсем другой. Собаки бегут гуськомв двойных постромках, а не расходятся веером. И здесь, на Клондайке, вожакдействительно вожак. На первое место ставят самую понятливую и самую сильнуюсобаку, которой боится и слушается вся упряжка. Как и следовало ожидать.Белый Клык вскоре занял это место. После многих хлопот Мэтт понял, что наменьшее тот не согласится. Белый Клык сам выбрал себе это место, и Мэтт, нестесняясь в выражениях, подтвердил правильность его выбора после первой жепробы. Бегая целый день в упряжке, Белый Клык не забывал и о том, что ночьюнадо сторожить хозяйское добро. Таким образом, он верой и правдой служилСкотту, и у того во всей упряжке не было более ценной собаки, чем БелыйКлык. -- Если уж вы разрешите мне высказать свое мнение, -- заговорил как-тоМэтт, -- то доложу вам, что с вашей стороны было очень умно дать за этусобаку полтораста долларов. Ловко вы провели Красавчика Смита, уж не говоряо том, что и по физиономии ему съездили. Серые глаза Уидона Скотта снова загорелись гневом, и он сердитопробормотал: "Мерзавец!" Поздней весной Белого Клыка постигло большое горе: внезапно, безвсякого предупреждения, хозяин исчез. Собственно говоря, предупреждениебыло, но Белый Клык не имел опыта в таких делах и не знал, чего надо ждатьот человека, который укладывает свои вещи в чемоданы. Впоследствии онвспомнил, что укладывание вещей предшествовало отъезду хозяина, но тогда унего не зародилось ни малейшего подозрения. Вечером Белый Клык, как всегда,ждал его прихода. В полночь поднялся ветер; он укрылся от холода за хижинойи лежал там, прислушиваясь сквозь дремоту, не раздадутся ли знакомые шаги.Но в два часа ночи беспокойство выгнало его из-за хижины, он свернулсяклубком на холодном крыльце и стал ждать дальше. Хозяин не приходил. Утром дверь отворилась, и на крыльцо вышел Мэтт.Белый Клык тоскливо посмотрел на погонщика: у него не было другого способаспросить о том, что ему так хотелось знать. Дни шли за днями, а хозяин непоявлялся. Белый Клык, не знавший до сих пор, что такое болезнь, заболел. Онбыл плох, настолько плох, что Мэтту пришлось в конце концов взять его вхижину. Кроме того, в своем письме к хозяину Мэтт приписал несколько строк оБелом Клыке. Получив письмо в Серкле, Уидон Скотт прочел следующее: "Проклятый волк отказывается работать. Ничего не ест. Совсем приуныл.Собаки не дают ему проходу. Хочет знать, куда вы девались, а я не умеюрастолковать ему. Боюсь, как бы не сдох". Мэтт писал правду. Белый Клык затосковал, перестал есть, не отбивалсяот налетавших на него собак. Он лежал в комнате на полу около печки, потеряввсякий интерес к еде, к Мэтту, ко всему на свете. Мэтт пробовал говорить сним ласково, пробовал кричать -- ничего не действовало: Белый Клык поднимална него потускневшие глаза, а потом снова ронял голову на передние лапы. Но однажды вечером, когда Мэтт сидел за столом и читал, шепотом бормочаслова и шевеля губами, внимание его привлекло тихое повизгивание БелогоКлыка. Белый Клык встал с места, навострил уши, глядя на дверь, ивнимательно прислушивался. Минутой позже Мэтт услышал шаги. Дверьотворилась, и вошел Уидон Скотт. Они поздоровались. Потом Скотт огляделся посторонам. -- А где волк? -- спросил он и увидел его. Белый Клык стоял около печки. Он не бросился вперед, как это сделала бывсякая другая собака, а стоял и смотрел на своего хозяина. -- Черт возьми! -- воскликнул Мэтт. -- Да он хвостом виляет! Уидон Скотт вышел на середину комнаты и подозвал Белого Клыка к себе.Белый Клык не прыгнул к нему навстречу, но сейчас же подошел на зов.Движения его сковывала застенчивость, но в глазах появилось какое-то новое,необычное выражение: чувство глубокой любви засветилось в них. -- На меня, небось, ни разу так не взглянул, пока вас не было, --сказал Мэтт. Но Уидон Скотт ничего не слышал. Присев на корточки перед Белым Клыком,он ласкал его -- почесывал ему за ушами, гладил шею и плечи, нежнопохлопывал по спине. А Белый Клык тихо рычал в ответ, и мягкие ноткислышались в его рычании яснее, чем прежде. Но это было не все. Каким образом радость помогла найти выход глубокомучувству, рвавшемуся наружу? Белый Клык вдруг вытянул шею и сунул головухозяину под мышку; и, спрятавшись так, что на виду оставались одни толькоуши, он уже не рычал больше и прижимался к хозяину все теснее и теснее. Мужчины переглянулись. У Скотта блестели глаза. -- Вот поди ж ты! -- воскликнул пораженный Мэтт Потом добавил: -- Явсегда говорил, что это не волк, а собака. Полюбуйтесь на него! С возвращением хозяина, научившего его любви, Белый Клык быстро пришелв себя. В хижине он провел еще две ночи и день, а потом вышел на крыльцо.Собаки уже успели забыть его доблести, у них осталось в памяти, что запоследнее время Белый Клык был слаб и болен, -- и как только он появился накрыльце, они кинулись на него со всех сторон. -- Ну и свалка! -- с довольным видом пробормотал Мэтт, наблюдавший этусцену с порога хижины. -- Нечего с ними церемониться, волк! Задай им какследует. Ну, еще, еще! Белый Клык не нуждался в поощрении. Приезда любимого хозяина быловполне достаточно -- чудесная буйная жизнь снова забилась в его жилах. Ондрался, находя в драке единственный выход для своей радости. Конец мог бытьтолько один -- собаки разбежались, потерпев поражение, и вернулись обратнолишь с наступлением темноты, униженно и кротко заявляя Белому Клыку о своейпокорности. Научившись прижиматься к хозяину головой. Белый Клык частенькопользовался этим новым способом выражения своих чувств. Это был предел,дальше которого он не мог идти. Голову свою он оберегал больше всего и невыносил, когда до нее дотрагивались. Так велела ему Северная глушь: бойсякапкана, бойся всего, что может причинить боль. Инстинкт требовал, чтобыголова оставалась свободной. А теперь, прижимаясь к хозяину. Белый Клык пособственной воле ставил себя в совершенно беспомощное положение. Он выражалэтим беспредельную веру, беззаветную покорность хозяину и как бы говорилему: "Отдаю себя в твои руки. Поступай со мной, как знаешь". Однажды вечером, вскоре после своего возвращения, Скотт играл с Мэттомв криббедж на сон грядущий. -- Пятнадцать и два, пятнадцать и четыре, и еще двойка... --подсчитывал Мэтт, как вдруг снаружи послышались чьи-то крики и рычание. Переглянувшись, они вскочили из-за стола. -- Волк дерет кого-то! -- сказал Мэтт. Отчаянный вопль заставил их броситься к двери. -- Посветите мне! -- крикнул Скотт, выбегая на крыльцо. Мэтт последовал за ним с лампой, и при свете ее они увидели человека,навзничь лежавшего на снегу. Он закрывал лицо и шею руками, пытаясьзащититься от зубов Белого Клыка. И это была не лишняя предосторожность: непомня себя от ярости. Белый Клык старался во что бы то ни стало добратьсязубами до горла незнакомца; от рукавов куртки, синей фланелевой блузы инижней рубашки у того остались одни клочья, а искусанные руки были залитыкровью. Скотт и погонщик разглядели все это в одну секунду. Скотт схватилБелого Клыка за шею и оттащил назад. Белый Клык рвался с рычанием, но некусал хозяина и после его резкого окрика быстро успокоился. Мэтт помог человеку встать на ноги. Поднимаясь, тот отнял руки от лица,и, увидев зверскую физиономию Красавчика Смита, погонщик отскочил назад какошпаренный. Щурясь на свету. Красавчик Смит огляделся по сторонам. Лицо унего перекосило от ужаса, как только он взглянул на Белого Клыка. В ту же минуту погонщик увидел, что на снегу что-то лежит. Он поднеслампу поближе и подтолкнул носком сапога стальную цепь и толстую палку. Уидон Скотт понимающе кивнул головой. Они не произнесли ни слова.Погонщик взял Красавчика Смита за плечо и повернул к себе спиной. Все былопонятно. Красавчик Смит припустил во весь дух. А хозяин гладил Белого Клыка и говорил: -- Хотел увести тебя, да? А ты не позволил? Так, так, значит,просчитался этот молодчик! -- Он, небось, подумал, что на него вся преисподняя кинулась, --ухмыльнулся Мэтт. А Белый Клык продолжал рычать; но мало-помалу шерсть у него на спинеулеглась, и мягкая нотка, совсем было потонувшая в этом злобном рычании,становилась все слышнее и слышнее.

 * ЧАСТЬ ПЯТАЯ *

ГЛАВА ПЕРВАЯ. В ДАЛЬНИЙ ПУТЬ

Лето носилось в воздухе. Белый Клык почувствовал беду еще задолго дотого, как она дала знать о своем приближении. Весть о грядущей переменекакими-то неведомыми путями дошла до него. Предчувствие зародилось в нем повине богов, хотя он и не отдавал себе отчета в том, как и почему этослучилось. Сами того не подозревая, боги выдали свои намерения собаке, и онауже не покидала крыльца хижины и, не входя в комнату, знала, что люди что-тозатевают. -- Послушайте-ка! -- сказал как-то за ужином погонщик. Уидон Скотт прислушался. Из-за двери доносилось тихое тревожноепоскуливание, похожее скорее на сдерживаемый плач. Потом стало слышно, какБелый Клык обнюхивает дверь, желая убедиться в том, что бог его все еще тут,а не исчез таинственным образом, как в прошлый раз. -- Чует, в чем дело, -- сказал погонщик. Уидон Скотт почти умоляюще взглянул на Мэтта, но слова его несоответствовали выражению глаз. -- На кой черт мне волк в Калифорнии? -- спросил он. -- Вот и я то же самое говорю, -- ответил Мэтт. -- На кой черт вам волкв Калифорнии? Но эти слова не удовлетворили Уидона Скотта; ему показалось, что Мэттосуждает его. -- Наши собаки с ним не справятся, -- продолжал Скотт. -- Он их всехперегрызет. И если даже я не разорюсь окончательно на одни штрафы, полициявсе равно отберет его у меня и разделается с ним по-своему. -- Настоящий бандит, что и говорить! -- подтвердил погонщик. Уидон Скотт недоверчиво взглянул на него. -- Нет, это невозможно, -- сказал он решительно. -- Конечно, невозможно, -- согласился Мэтт. -- Да вам придетсяспециального человека к нему приставить. Все колебания Скотта исчезли. Он радостно кивнул. В наступившей тишинестало слышно, как Белый Клык тихо поскуливает, словно сдерживая плач, иобнюхивает дверь. -- А все-таки здорово он к вам привязался, -- сказал Мэтт. Хозяин вдруг вскипел: -- Да ну вас к черту, Мэтт! Я сам знаю, что делать. -- Я не спорю, только... -- Что "только"? -- оборвал его Скотт. -- Только... -- тихо начал погонщик, но вдруг осмелел и не сталскрывать, что сердится: -- Чего вы так взъерошились? Глядя на вас, можноподумать, что вы так-таки и не знаете, что делать. Минуту Уидон Скотт боролся с самим собой, а потом сказал уже гораздоболее мягким тоном: -- Вы правы, Мэтт. Я сам не знаю, что делать. В том-то вся и беда... --И, помолчав, добавил: -- Да нет, было бы чистейшим безумием взять собаку ссобой. -- Я с вами совершенно согласен, -- ответил Мэтт, но его слова и наэтот раз не удовлетворили хозяина. -- Каким образом он догадывается, что вы уезжаете, вот чего я не могупонять! -- как ни в чем не бывало продолжал Мэтт. -- Я и сам этого не понимаю, -- ответил Скотт, грустно покачав головой. А потом наступил день, когда в открытую дверь хижины Белый Клык увидел,как хозяин укладывает вещи в тот самый проклятый чемодан. Хозяин и Мэтт то идело уходили и приходили, и мирная жизнь хижины была нарушена. У БелогоКлыка не осталось никаких сомнений. Он уже давно чуял беду, а теперь понял,что ему грозит: бог снова готовится к бегству. Уж если он не взял его ссобой в первый раз, то, очевидно, не возьмет и теперь. Этой ночью Белый Клык поднял вой -- протяжный волчий вой. Белый Клыквыл, подняв морду к безучастным звездам, и изливал им свое горе так же, какв детстве, когда, прибежав из Северной глуши, он не нашел поселка и увиделтолько кучку мусора на том месте, где стоял прежде вигвам Серого Бобра. В хижине только что легли спать. -- Он опять перестал есть, -- сказал со своей койки Мэтт. Уидон Скотт пробормотал что-то и заворочался под одеялом. -- В тот раз тосковал, а уж теперь, наверное, сдохнет. Одеяло на другой койке опять пришло в движение. -- Да замолчите вы! -- крикнул в темноте Скотт. -- Заладили одно, какстарая баба! -- Совершенно справедливо, -- ответил погонщик, и у Скотта не былотвердой уверенности, что тот не подсмеивается над ним втихомолку. На следующий день беспокойство и страх Белого Клыка только усилились.Он следовал за хозяином по пятам, а когда Скотт заходил в хижину, торчал накрыльце. В открытую дверь ему были видны вещи, разложенные на полу. Кчемодану прибавились два больших саквояжа и ящик. Мэтт складывал одеяла имеховую одежду хозяина в брезентовый мешок. Белый Клык заскулил, глядя наэти приготовления. Вскоре у хижины появились два индейца. Белый Клык внимательно следил,как они взвалили вещи на плечи и спустились с холма вслед за Мэттом, которыйнес чемодан и брезентовый мешок. Вскоре Мэтт вернулся. Хозяин вышел накрыльцо и позвал Белого Клыка в хижину. -- Эх ты, бедняга! -- ласково сказал он, почесывая ему за ухом и гладяпо спине. -- Уезжаю, старина. Тебя в такую даль с собой не возьмешь. Ну,порычи на прощанье, порычи, порычи как следует. Но Белый Клык отказывался рычать. Вместо этого он бросил на хозяинагрустный, пытливый взгляд и спрятал голову у него под мышкой. -- Гудок! -- крикнул Мэтт. С Юкона донесся резкий вой пароходной сирены. -- Кончайте прощаться! Да не забудьте захлопнуть переднюю дверь! Явыйду через заднюю. Поторапливайтесь! Обе двери захлопнулись одновременно, и Скотт подождал на крыльце, покаМэтт выйдет из-за угла хижины. За дверью слышалось тихое повизгиванье,похожее на плач. Потом Белый Клык стал глубоко, всей грудью втягиватьвоздух, уткнувшись носом в порог. -- Берегите его, Мэтт, -- говорил Скотт, когда они спускались с холма.-- Напишите мне, как ему тут живется. -- Обязательно, -- ответил погонщик. -- Стойте!.. Слышите? Он остановился. Белый Клык выл, как воют собаки над трупом хозяина.Глубокое горе звучало в этом вое, переходившем то в душераздирающий плач, тов жалобные стоны, то опять взлетавшем вверх в новом порыве отчаяния. Пароход "Аврора" первый в этом году отправлялся из Клондайка, и палубыего были забиты пассажирами. Тут толпились люди, которым повезло в погоне зазолотом, люди, которых золотая лихорадка разорила, -- и все они стремилисьуехать из этой страны, так же как в свое время стремились попасть сюда. Стоя около сходней. Скотт прощался с Мэттом. Погонщик уже хотел сойтина берег, как вдруг глаза его уставились на что-то в глубине палубы, и он неответил на рукопожатие Скотта. Тот обернулся: Белый Клык сидел в несколькихшагах от них и тоскливо смотрел на своего хозяина. Мэтт чертыхнулся вполголоса. Скотт смотрел на собаку в полномнедоумении. -- Вы заперли переднюю дверь? Скотт кивнул головой и спросил: -- А вы заднюю? -- Конечно, запер! -- горячо ответил Мэтт. Белый Клык с заискивающим видом прижал уши, но продолжал сидеть всторонке, не пытаясь подойти к ним. -- Придется увести его с собой. Мэтт сделал два шага по направлению к Белому Клыку; тот метнулся всторону. Погонщик бросился за ним, но Белый Клык проскользнул между ногамипассажиров. Увертываясь, шныряя из стороны в сторону, он бегал по палубе ине давался Мэтту. Но стоило хозяину заговорить, как Белый Клык покорно подошел к нему. -- Сколько времени кормил его, а он меня теперь и близко не подпускает!-- обиженно  пробормотал погонщик. -- А вы хоть бы раз покормили с тогопервого дня! Убейте меня -- не знаю, как он догадался, что хозяин -- вы. Скотт, гладивший Белого Клыка, вдруг нагнулся и показал на свежиепорезы на его морде и глубокую рану между глазами. Мэтт провел рукой ему по брюху. -- А про окно-то мы с вами забыли! Глядите, все брюхо изрезано. Должнобыть, разбил стекло и выскочил. Но Уидон Скотт не слушал, он быстро обдумывал что-то. "Аврора" далапоследний гудок. Провожающие торопливо сходили на берег. Мэтт снял платок сшеи и хотел взять Белого Клыка на привязь. Скотт схватил его за руку. -- Прощайте, Мэтт! Прощайте, дружище! Вам, пожалуй, не придется писатьмне про волка... Я... я... -- Что? -- вскрикнул погонщик. -- Неужели вы... -- Вот именно. Спрячьте свой платок. Я вам сам про него напишу. Мэтт задержался на сходнях. -- Он не перенесет климата! Вам придется стричь его в жару! Сходни втащили на палубу, и "Аврора" отвалила от берега. Уидон Скоттпомахал Мэтту на прощанье и повернулся к Белому Клыку, стоявшему рядом сним. -- Ну, теперь рычи, негодяй, рычи, -- сказал он, глядя "на доверчивоприльнувшего к его ногам Белого Клыка и почесывая ему за ушами.

ГЛАВА ВТОРАЯ. НА ЮГЕ

Белый Клык сошел с парохода в Сан-Франциско. Он был потрясен.Представление о могуществе всегда соединялось у него с представлением обожестве. И никогда еще белые люди не казались ему такими чудодеями, каксейчас, когда он шел по скользким тротуарам Сан-Франциско. Вместо знакомыхбревенчатых хижин по сторонам высились громадные здания. Улицы были полнывсякого рода опасностей -- колясок, карет, автомобилей, рослых лошадей,впряженных в огромные фургоны, -- а среди них двигались страшные трамваи,непрестанно грозя Белому Клыку пронзительным звоном и дребезгом,напоминавшим визг рыси, с которой ему приходилось встречаться в северныхлесах. Все вокруг говорило о могуществе. За всем этим чувствовалосьприсутствие властного человека, утвердившего свое господство над миромвещей. Белый Клык был ошеломлен и подавлен этим зрелищем. Ему стало страшно.Сознание собственного ничтожества охватило гордую, полную сил собаку, какбудто она  снова превратилась в щенка, прибежавшего из Северной глуши кпоселку Серого Бобра. А сколько богов здесь было! От них у Белого Клыкарябило в глазах. Уличный грохот оглушал его, он терялся от непрерывногопотока и мелькания вещей. Он чувствовал, как никогда, свою зависимость отхозяина и шел за ним по пятам, стараясь не упускать его из виду. Город пронесся кошмаром, но воспоминание о нем долгое времяпреследовало Белого Клыка во сне. В тот же день хозяин посадил его на цепь вугол багажного вагона, среди груды чемоданов и сундуков. Здесь всемраспоряжался коренастый, очень сильный бог, который с грохотом двигалсундуки и чемоданы, втаскивал их в вагон, громоздил один на другой или жешвырял за дверь, где их подхватывали другие боги. И здесь, в этом кромешном аду, хозяин покинул Белого Клыка, -- покрайней мере Белый Клык считал себя покинутым до тех пор, пока не учуялрядом с собой хозяйских вещей и, учуяв, стал на стражу около них. -- Вовремя пожаловали, -- проворчал коренастый бог, когда часом позже вдверях появился Уидон Скотт. -- Эта собака дотронуться мне не дала до вашихчемоданов. Белый Клык вышел из вагона. Опять неожиданность! Кошмар кончился. Онпринимал вагон за комнату в доме, который со всех сторон был окруженгородом. Но за этот час город исчез. Грохот его уже не лез в уши. ПередБелым Клыком расстилалась веселая, залитая солнцем, спокойная страна. Ноудивляться этой перемене было некогда. Белый Клык смирился с ней, каксмирялся со всеми чудесами, сопутствовавшими каждому шагу богов. Их ожидала коляска. К хозяину подошли мужчина и женщина. Женщинапротянула руки и обняла хозяина за шею... Это враг! В следующую же минутуУидон Скотт вырвался из ее объятий и схватил Белого Клыка, который рычал ибесновался вне себя от ярости. -- Ничего, мама! -- говорил Скотт, не отпуская Белого Клыка и стараясьусмирить его. -- Он думал, что вы хотите меня обидеть, а этого делать неразрешается. Ничего, ничего. Он скоро все поймет. -- А до тех пор я смогу выражать свою любовь к сыну только тогда, когдаего собаки не будет поблизости, -- засмеялась миссис Скотт, хотя лицо еепобелело от страха. Она смотрела на Белого  Клыка, который все еще рычал и, весьощетинившись, не сводил с нее глаз. -- Он скоро все поймет, вот увидите, -- должен понять! -- сказал Скотт. Он начал ласково говорить с Белым Клыком и, окончательно успокоив его,крикнул строгим голосом: -- Лежать! Тебе говорят! Белому Клыку уже были знакомы эти слова, и онповиновался приказанию, хоть и неохотно. -- Ну, мама! Скотт протянул руки, не сводя глаз с Белого Клыка. -- Лежать! -- крикнул он еще раз. Белый Клык ощетинился, привстал, но сейчас же опустился на место, непереставая наблюдать за враждебными действиями незнакомых богов. Однако ниженщина, ни мужчина, обнявший вслед за ней хозяина, не сделали ему ничегоплохого. Незнакомцы и хозяин уложили вещи в коляску, сели в нее сами, иБелый Клык побежал следом за ней, время от времени подскакивая вплотную клошадям и словно предупреждая их, что он не позволит причинить никакоговреда богу, которого они так быстро везут по дороге. Через четверть часа коляска въехала в каменные ворота и покатила поаллее, обсаженной густым, переплетающимся наверху орешником. За аллеей пообе стороны расстилался большой луг с видневшимися на нем кое-где могучимидубами. Подстриженную зелень луга оттеняли золотисто-коричневые, выжженныесолнцем поля; еще дальше были холмы с пастбищами на склонах. В конце аллеи,на невысоком пригорке, стоял дом с длинной верандой и множеством окон. Но Белый Клык не успел как следует рассмотреть все это. Едва толькоколяска въехала в аллею, как на него с разгоревшимися от негодования и злобыглазами налетела овчарка. Белый Клык оказался отрезанным от хозяина. Весьощетинившись и, как всегда, молча, он приготовился нанести ей сокрушительныйудар, но удара этого так  и не последовало. Белый Клык остановился наполдороге как вкопанный и осел на задние лапы, стараясь во что бы то нистало избежать соприкосновения с собакой, которую минуту тому назад он хотелсбить с ног. Это была самка, а закон его породы охранял ее от такихнападений. Напасть на самку -- значило бы для Белого Клыка не больше неменьше, как пойти против велений инстинкта. Но самке инстинкт говорил совсем другое. Будучи овчаркой, она питалабессознательный страх перед Северной глушью, и особенно перед таким ееобитателем, как волк. Белый Клык был для овчарки волком, исконным врагом,грабившим стада еще в те далекие времена, когда первая овца была порученазаботам ее отдаленных предков. И поэтому, как только Белый Клык остановился,отказавшись от драки, овчарка сама бросилась на него. Он невольно зарычал,почувствовав, как острые зубы впиваются ему в плечо, но все-таки не укусиловчарку, а только смущенно попятился назад, стараясь обежать ее сбоку.Однако все его старания были напрасны -- овчарка не давала ему проходу. -- Назад, Колли! -- крикнул незнакомец, сидевший в коляске. Уидон Скотт засмеялся. -- Ничего, отец. Это хороший урок Белому Клыку. Ему ко многому придетсяпривыкать. Пусть начинает сразу. Ничего, обойдется как-нибудь. Коляска удалялась, а Колли все еще преграждала Белому Клыку путь. Онпопробовал обогнать ее и, свернув с дороги, кинулся через лужайку, ноовчарка бежала по внутреннему кругу, и Белый Клык всюду  натыкался на ееоскаленную пасть. Он повернул назад, к другой лужайке, но она и здесьобогнала его. А коляска увозила хозяина. Белый Клык видел, как она мало-помалуисчезает за деревьями. Положение было безвыходное. Он попробовал описать ещеодин круг. Овчарка не отставала. Тогда Белый Клык на всем ходу повернулся кней. Он решился на свой испытанный боевой прием -- ударил ее в плечо и сшибс ног. Овчарка бежала так быстро, что удар этот не только свалил ее наземлю, но заставил по инерции перевернуться несколько раз подряд. Пытаясьостановиться, она загребала когтями землю и громко выла от негодования иоскорбленной гордости. Белый Клык не стал ждать. Путь был свободен, а ему только это итребовалось. Не переставая тявкать, овчарка бросилась за ним вдогонку. Онвзял напрямик, а уж что касается умения бегать, так тут овчарка могламногому поучиться у него. Она мчалась с истерическим лаем, собирая все своисилы для каждого прыжка, а Белый Клык несся вперед молча, без малейшегонапряжения и, словно призрак, скользил по траве. Обогнув дом. Белый Клык увидел, как хозяин выходит из коляски,остановившейся у подъезда. В ту же минуту он понял, что на него готовитсяновое нападение. К нему неслась шотландская борзая. Белый Клык хотел оказатьей достойный прием, но не смог остановиться сразу, и борзая уже была почтирядом. Она налетела на него сбоку. От такого неожиданного удара Белый Клыксо всего размаху кубарем покатился по земле. А когда он вскочил на ноги, видего был страшен: уши, прижатые вплотную к голове, судорожно подергивающиесягубы и нос, клыки, лязгнувшие в каком-нибудь дюйме от горла борзой. Хозяин бросился на выручку, но он был слишком далеко от них, испасителем борзой оказалась овчарка Колли. Подбежав как раз в ту минуту,когда Белый Клык готовился к прыжку, она не позволила ему нанестисмертельный удар противнику. Колли налетела, как шквал. Чувствооскорбленного достоинства и справедливый гнев только разожгли в овчаркененависть к этому выходцу из Северной глуши, который ухитрился ловкимманевром провести и обогнать ее и вдобавок вывалял в песке. Она кинулась наБелого Клыка под прямым углом в тот миг, когда он метнулся к борзой, ивторично сшибла его с ног. Подоспевший к этому времени хозяин схватил Белого Клыка, а отец хозяинаотозвал собак. -- Нечего сказать, хороший прием здесь оказывают несчастному волку,приехавшему из Арктики, -- говорил Скотт, успокаивая Белого Клыка. -- За всюсвою жизнь он только раз был сбит с ног, а здесь его опрокинули дважды закакие-нибудь полминуты. Коляска отъехала, а из дому вышли новые незнакомые боги. Некоторые изних остановились на почтительном расстоянии от хозяина, но две женщиныподошли и обняли его за шею. Белый Клык начинал понемногу привыкать к этомувраждебному жесту. Он не причинял никакого вреда хозяину, а в словах,которые боги произносили при этом, не чувствовалось ни малейшей угрозы.Незнакомцы попытались было подойти к Белому Клыку, но он предостерегающезарычал, а хозяин подтвердил его предостережение словами. Белый Клык жался кногам хозяина, и тот успокаивал его, ласково поглаживая по голове. По команде: "Дик! На место!" -- борзая взбежала по ступенькам и леглана веранде, все еще рыча и не спуская глаз с пришельца. Одна из женщинобняла Колли за шею и принялась ласкать и гладить ее. Но Колли никак немогла успокоиться и, возмущенная присутствием волка, скулила, в полнойуверенности, что боги совершают ошибку, допуская его в свое общество. Боги поднялись на веранду. Белый Клык шел за хозяином по пятам. Дикзарычал на него. Белый Клык ощетинился и ответил ему тем же. -- Уведите Колли в дом, а эти двое пусть подерутся, -- сказал отецСкотта. -- После драки они станут друзьями. -- Тогда, чтобы доказать свою дружбу Дику, Белому Клыку придетсявыступить в роли главного плакальщика на ею похоронах, -- засмеялся хозяин. Отец недоверчиво посмотрел сначала на Белого Клыка, потом на Дика и вконце концов на сына. -- Ты думаешь, что?.. Уидон кивнул головой. -- Вы угадали. Ваш Дик отправится на тот свет через минуту, самоебольшее -- через две.    Он повернулся к Белому Клыку. -- Пойдем, волк. Видно, в дом придется увести не Колли, а тебя. Белый Клык осторожно поднялся по ступенькам и прошел всю веранду,подняв хвост, не сводя глаз с Дика и в то же время готовясь к любойнеожиданности, которая могла встретить его в доме. Но ничего страшного тамне было. Войдя в комнаты, он тщательно обследовал все углы, по-прежнемуожидая, что ему грозит опасность. Потом с довольным ворчанием улегся у ногхозяина, не переставая следить за всем, что происходило вокруг, и готовяськаждую минуту вскочить с места и вступить в бой с теми ужасами, которые, какему казалось, таились в этой западне.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВЛАДЕНИЯ БОГА

Переезды с места на место заметно развили в Белом Клыке умениеприспосабливаться к окружающей среде, дарованное ему от природы, и укрепилив нем сознание необходимости такого приспособления. Он быстро свыкся сжизнью в СиерраВисте -- так называлось поместье судьи Скотта. Никакихсерьезных недоразумений с собаками больше не было. Здесь, на Юге, собакизнали обычаи богов лучше, чем он, и в их глазах существование Белого Клыкауже оправдывалось тем фактом, что боги разрешили ему войти в свое жилище. Досих пор Колли и Дику никогда не приходилось сталкиваться с волком, но разбоги допустили его к себе, им обоим не оставалось ничего другого, какподчиниться. На первых порах отношение Дика к Белому Клыку не могло не бытьнесколько настороженным, но вскоре он примирился с ним, как с неотъемлемойпринадлежностью Сиерра-Висты. Если бы все зависело от одною Дика, они сталибы друзьями, но Белый Клык не чувствовал необходимости в дружбе. Онтребовал, чтобы собаки оставили ею в покое. Всю жизнь он держался особнякомот своих собратьев и не имел ни малейшего желания нарушать теперь этотпорядок вещей. Дик надоедал ему своими приставаниями, и он, рыча, прогонялего прочь. Еще на Севере Белый Клык понял, что хозяйских собак трогатьнельзя, и не забывал этого урока и здесь. Но он продолжал настаивать насвоей обособленности и замкнутости и до такой степени игнорировал Дика, чтоэтот добродушный пес оставил все попытки завязать дружбу с волком и в концеконцов уделял ему внимания не больше, чем коновязи около конюшни. Но с Колли дело обстояло несколько иначе. Смирившись с тем, что богиразрешили волку жить в доме, она все же не видела в этом достаточныхоснований для того, чтобы совсем оставить его в покое. В памяти у Коллистояли бесчисленные преступления, совершенные волком и его родичами противее предков. Набеги на овчарни нельзя забыть ни за один день, ни за целоепоколение, они взывали к мести. Колли не смела нарушить волю богов,подпустивших к себе Белого Клыка, но это не мешало ей отравлять ему жизнь.Между ними была вековая вражда, и Колли взялась непрестанно напоминать обэтом Белому Клыку. Воспользовавшись преимуществами, которые давал ей пол, она всяческиизводила и преследовала его.  Инстинкт не позволял ему нападать на Колли, нооставаться равнодушным к ее настойчивым приставаниям было просто невозможно.Когда овчарка кидалась на него, он подставлял под ее острые зубы свое плечо,покрытое густой шерстью, и величественно отходил в сторону; если это непомогало, с терпеливым и скучающим видом начинал ходить кругами, пряча отнее голову. Впрочем, когда она все же ухитрялась вцепиться ему в заднююногу, отступать приходилось гораздо поспешнее, уже не думая овеличественности. Но в большинстве случаев Белый Клык сохранял достойный ипочти торжественный вид. Он не замечал Колли, если только это было возможно,и старался не попадаться ей на глаза, а увидев или заслышав ее поблизости,вставал с места и уходил.     Белый Клык много чему должен был научиться в Сиерра-Висте. Жизнь наСевере была проста по сравнению со здешними сложными делами. Прежде всегоему пришлось познакомиться с семьей хозяина, но это было для него не вновинку. Мит-Са и Клу-Куч принадлежали Серому Бобру, ели добытое им мясо,грелись около его костра и спали под его одеялами; точно так же и всеобитатели Сиерра-Висты принадлежали хозяину Белого Клыка. Но и тут чувствовалась разница, и разница довольно значительная.Сиерра-Виста была куда больше вигвама Серого Бобра. Белому Клыку приходилосьсталкиваться здесь с очень многими людьми. В Сиерра-Висте был судья Скотт сосвоей женой. Потом там были две сестры хозяина -- Бэт и Мэри. Была женахозяина -- Элис и наконец его дети -- Уидон и Мод, двое малышей четырех ишести лет. Никто не мог рассказать Белому Клыку о всех этих людях, а об узахродства и человеческих взаимоотношениях он ничего не знал, да и никогда несмог бы узнать. И все-таки он быстро понял, что все эти люди принадлежат егохозяину. Потом, наблюдая за их поведением, вслушиваясь в их речь и интонациюголосов, он мало-помалу разобрался в степени близости каждою из обитателейСиерра-Висты к хозяину, почувствовал меру расположения, которым он дарил их.И соответственно всему этому Белый Клык и сам стал относиться к новым богам:то, что ценил хозяин, ценил и он; то, что было дорого хозяину, надлежаловсячески охранять и ему самому. Так обстояло дело с хозяйскими детьми. Всю свою жизнь  Белый Клык нетерпел детей, боялся и не переносил прикосновения их рук: он не забылдетской жестокости и тирании, с которыми ему приходилось сталкиваться виндейских поселках. И когда Уидон и Мод в первый раз подошли к нему, онпредостерегающе зарычал и злобно сверкнул глазами. Удар кулаком и резкийокрик хозяина заставили Белого Клыка подчиниться их ласкам, хотя он непереставал рычать, пока крошечные руки гладили его, и в этом рычании неслышалось ласковой нотки. Позднее, заметив, что мальчик и девочка дорогихозяину, он позволял им гладить себя, уже не дожидаясь удара и резкогоокрика. Все же проявлять свои чувства Белый Клык не умел. Он покорялся детям хозяина с откровенной неохотой и переносил  ихприставания, как переносят мучительную операцию. Если они уж очень надоедалиему, он вставал и с решительным видом уходил прочь. Но вскоре Уидон и Модрасположили к себе Белого Клыка, хотя он все еще никак не выказывал своегоотношения к ним. Он никогда не подходил к детям сам, но уже не убегал от нихи ждал, когда они подойдут. А потом взрослые стали замечать, что при видедетей в глазах Белого Клыка появляется довольное выражение, которое уступаломесто чему-то вроде легкой досады, как только они оставляли его для другихигр. Много нового пришлось постичь Белому Клыку, но на все это потребовалосьвремя. Следующее место после детей Белый Клык отводил судье Скотту.Объяснялось это двумя причинами: во-первых, хозяин, очевидно, очень ценилего, во-вторых, судья Скотт был человек сдержанный. Белый Клык любил лежатьу его ног, когда судья читал газету на просторной веранде. Взгляд или слово,изредка брошенные в сторону Белого Клыка, говорили ему, что судья Скоттзамечает его  присутствие и умеет дать почувствовать это без всякойнавязчивости. Но так бывало, когда хозяин куда-нибудь уходил. Стоило толькоему показаться, и весь остальной мир переставал существовать для БелогоКлыка. Белый Клык позволял всем членам семьи Скотта гладить и ласкать себя, нони к кому из них он не относился так, как к хозяину. Никакие ласки не могливызвать любовных ноток в его рычании. Как ни старались родные Скотта, никомуиз них не удалось заставить Белого Клыка прижаться к себе головой. Этимвыражением безграничного доверия, подчинения и преданности Белый Клыкудостаивал одного Уидона Скотта. В сущности говоря, остальные члены семьибыли для него не чем иным, как хозяйской собственностью. Точно так же Белый Клык очень рано почувствовал разницу между членамисемьи хозяина и слугами. Слуги боялись его, а он, со своей стороны,воздерживался от нападений на этих людей только потому, что считал их тожехозяйской собственностью. Между ними и Белым Клыком поддерживалсянейтралитет, и только. Они варили обед для хозяина, мыли посуду и исполняливсякую другую работу, точно так же как на Клондайке все это делал Мэтт.Короче говоря, слуги входили необходимой составной частью в жизненный укладСиерра-Висты. Много нового пришлось узнать Белому Клыку и за пределами поместья.Владения хозяина были широки и обширны, но и они имели свои границы. ОколоСиерраВисты проходило шоссе. За ним начинались общие владения всех богов --дороги и улицы. Личные же их владения стояли за изгородями. Все этоуправлялось бесчисленным множеством законов, которые диктовали Белому Клыкуего поведение, хотя он и не понимал языка богов и мог знакомиться с ихзаконами только на основании собственного опыта. Он действовал сообразносвоим инстинктам до тех пор, пока не сталкивался с одним из людских законов.После нескольких таких столкновений Белый Клык постигал закон и большеникогда не нарушал его. Но сильнее всего действовали на Белого Клыка строгие нотки в голосехозяина и наказующая рука хозяина. Белый Клык любил своего бога беззаветнойлюбовью, и его строгость причиняла ему такую боль, какой не могли причинитьни Серый Бобр, ни Красавчик Смит. Их побои были ощутимы только для тела, адух, гордый, неукротимый дух Белого Клыка продолжал бушевать. Удары новогохозяина были чересчур слабы, чтобы причинить боль, и все-таки они проникалиглубже. Хозяин выражал свое неодобрение Белому Клыку и этим уязвлял его всамое сердце. В сущности говоря, Белому Клыку не так уж часто попадало от хозяина.Хозяйского голоса было вполне достаточно; по этому голосу Белый Клык судил,правильно он поступает или нет, к нему приноравливал свое поведение,поступки. Этот голос был для него компасом, по которому он направлял свойпуть, компасом, который помогал ему знакомиться с новой страной и новойжизнью. На Севере единственным прирученным животным была собака. Все остальныежили на воле и являлись законной добычей каждой собаки, если только онамогла с ней справиться. Раньше Белому Клыку часто приходилось промышлятьохотой, и ему было невдомек, что на Юге дело обстоит по-иному. Убедился он вэтом в самом начале своего пребывания в долине Санта-Клара. Гуляя как-торано утром около дома, он вышел из-за угла и наткнулся на курицу, убежавшуюс птичьего двора. Вполне понятно, что ему захотелось съесть ее. Прыжок,сверкнувшие зубы, испуганное кудахтанье -- и отважная путешественницавстретила свой конец. Курица была хорошо откормленная, жирная и нежная навкус; Белый Клык облизнулся и решил, что еда попалась неплохая. В тот жедень он набрел около конюшни еще на одну заблудшую курицу. На выручку ейприбежал конюх. Не зная нрава Белого Клыка, он захватил с собой дляустрашения тонкий хлыстик. После первого же удара Белый Клык оставил курицуи бросился на человека. Его можно было бы остановить палкой, но не хлыстом.Второй удар, встретивший его на середине прыжка, он принял молча, не дрогнувот боли. Конюх вскрикнул, шарахнулся назад от прыгнувшей ему на грудьсобаки, уронил хлыст, схватился за шею руками. В результате рука его быларасполосована от локтя вниз до самой кости. Конюх страшно перепугался. Его ошеломила не столько злоба Белого Клыка,сколько то, что он бросился молча, не залаяв, не зарычав. Все еще не отнимаяискусанной и залитой кровью руки от лица и горла, конюх начал отступать ксараю. Не появись на сцене Колли, ему бы несдобровать. Колли спасла конюхужизнь, так же как в свое время она спасла жизнь Дику. Не помня себя отярости, овчарка кинулась на Белого Клыка. Она оказалась умнее слишкомдоверчивых богов. Все ее подозрения оправдались: это грабитель! Он сновапринялся за свои старые проделки! Он неисправим! Конюх убежал на конюшню, а Белый Клык начал отступать перед свирепымизубами Колли, кружась и подставляя под ее укусы то одно, то другое плечо. НоКолли продолжала донимать его, не ограничиваясь на этот раз обычнымнаказанием. Ее волнение и злоба разгорались с каждой минутой, и в концеконцов Белый Клык забыл все свое достоинство и удрал в поле. -- Он не будет охотиться на кур, -- сказал хозяин, -- но сначала мненужно застать его на месте преступления. Случай представился два дня спустя, но хозяин даже не предполагал,каких размеров достигнет это преступление. Белый Клык внимательно следил заптичьим двором и его обитателями. Вечером, когда куры уселись на насест, онвзобрался на груду недавно привезенного теса, перепрыгнул оттуда на крышукурятника, перелез через ее гребень и соскочил на землю. Секундой позже вкурятнике началось смертоубийство. Утром, когда хозяин вышел на веранду, глазам его предстало любопытноезрелище: конюх выложил на траве в один ряд пятьдесят зарезанных белыхлеггорнов. Скотт тихо засвистал, сначала от удивления, потом от восторга.Глазам его предстал также и Белый Клык, который не выказывал ни малейшихпризнаков смущения или сознания собственной вины. Он держался оченьгорделиво, как будто и в самом деле совершил поступок, достойный всяческихпохвал. При мысли о предстоящей ему неприятной задаче хозяин сжал губы;затем он резко заговорил с безмятежно настроенным преступником, и в голосеего -- голосе бога -- слышался гнев. Больше того: хозяин ткнул Белого Клыканосом в зарезанных кур и ударил его кулаком. С тех пор Белый Клык уже не совершал налетов на курятник. Курыохранялись законом, и Белый Клык понял это. Вскоре хозяин взял его с собойна птичий двор. Как только живая птица засновала чуть ли не под самым носому Белого Клыка, он сейчас же приготовился к прыжку. Это было вполнеестественное движение, но голос хозяина заставил его остановиться. Онипробыли на птичьем дворе с полчаса. И каждый раз, когда Белый Клык,поддаваясь инстинкту, бросался за птицей, голос хозяина останавливал его.Таким образом он усвоил еще один закон и тут же, не выходя из этого птичьегоцарства, научился не замечать его обитателей. -- Такие охотники на кур неисправимы, -- грустно покачивая головой,проговорил за завтраком судья Скотт, когда сын рассказал ему об уроке,преподанном Белому Клыку. -- Стоит им только повадиться на птичий двор ипопробовать вкус крови... -- И он снова с грустью покачал головой. Но Уидон Скотт не соглашался с отцом. -- Знаете, что я сделаю? -- сказал он наконец. -- Я запру Белого Клыкав курятнике на целый день. -- Что же будет с курами! -- запротестовал отец. -- Больше того, -- продолжал сын, -- за каждую задушенную курицу яплачу золотой доллар. -- На папу тоже надо наложить какой-нибудь штраф, -- вмешалась Бэт. Сестра поддержала ее, и все сидевшие за столом хором одобрили этопредложение. Судья не стал возражать. -- Хорошо! -- Уидон Скотт на минуту задумался. -- Если к концу дняБелый Клык не тронет ни одного куренка, за каждые десять минут, проведенныеим на птичьем дворе, вы скажете ему совершенно серьезным и торжественнымголосом, как в суде во время оглашения приговора: "Белый Клык, ты умнее, чемя думал". Выбрав такие места, где их не было видно, все члены семьи приготовилисьнаблюдать за событиями. Но им пришлось потерпеть сильное разочарование. Кактолько хозяин ушел со двора. Белый Клык лег и заснул. Потом проснулся иподошел к корыту напиться. На кур он не обращал ни малейшего внимания -- онидля него не существовали. В четыре часа он прыгнул с разбега на крышукурятника, соскочил на землю по другую сторону и степенной рысцой побежал кдому. Он усвоил новый закон. И судья Скотт, к великому удовольствию всейсемьи, собравшейся на веранде, торжественным голосом сказал шестнадцать разподряд: "Белый Клык, ты умнее, чем я думал". Но многообразие законов очень часто сбивало Белого Клыка с толку иповергало его в немилость. В конце концов он твердо уяснил себе, что нельзятрогать и кур, принадлежащих другим богам. То же самое относилось к кошкам,кроликам и индюшкам. Откровенно говоря, после первого ознакомления с этимзаконом у него создалось впечатление, что все живые существанеприкосновенны. Перепелки вспархивали на лугу из-под самого его носа иулетали невредимыми. Белый Клык дрожал всем телом, но все же смирял в себеинстинктивное желание схватить птицу. Он повиновался воле богов. Но вот однажды ему пришлось увидеть, как Дик спугнул на лугу зайца.Хозяин тоже видел это и не только не вмешивался, но даже подстрекал БелогоКлыка присоединиться к погоне. Таким образом. Белый Клык узнал, что новыйзакон не распространяется на зайцев, и в конце концов усвоил его целиком. Сдомашними животными надо жить в мире. Если дружба с ними не ладится, тонейтралитет следует поддерживать во всяком случае. Но другие животные --белки, перепела и зайцы, не порвавшие связи с лесной глушью и непокорившиеся человеку, -- законная добыча каждой собаки. Боги защищалитолько ручных животных и не позволяли им враждовать между собой. Боги быливластны в жизни и смерти своих подданных и ревниво оберегали эту власть. Жизнь в Сиерра-Висте была далеко не так проста, как на Севере.Цивилизация требовала от Белого Клыка прежде всего власти над самим собой ивыдержки -- той уравновешенности, которая неосязаема, словно паутинка, и вто же время тверже стали. Жизнь здесь была тысячелика, и Белый Клыксоприкасался с ней во всем ее многообразии. Так, когда ему приходилосьбежать вслед за хозяйской коляской по городу Сан-Хосе или ждать хозяина наулице, жизнь текла мимо него глубоким, необъятным потоком, непрестаннотребуя мгновенного приспособления к своим законам и почти всегда заставляяего заглушать в себе все естественные порывы.  В городе он видел мясные лавки, в которых прямо перед носом виселомясо. Но трогать его не разрешалось. В домах, куда заходил хозяин, быликошки, которых тоже следовало оставлять в покое. А собаки встречалисьповсюду, и драться с ними было нельзя, хоть они рычали на него. Кроме того,по тротуарам сновало бесчисленное множество людей, чье внимание он привлекалк себе. Люди останавливались, показывали на него Друг другу, разглядывалиего со всех сторон, заговаривали с ним и, что было хуже всего, трогали егоруками. Приходилось терпеливо выносить прикосновение чужих рук, но терпениемБелый Клык уже успел запастись. Он сумел даже преодолеть свою неуклюжуюзастенчивость и с высокомерным видом принимал все знаки внимания, которыминаделяли его незнакомые боги. Они снисходили до него, и он отвечал им темже. И все же в Белом Клыке было что-то такое, что препятствовало слишкомфамильярному обращению с ним. Прохожие гладили его по голове и отправлялисьдальше, довольные собственной смелостью. Но Белому Клыку не всегда удавалось отделаться так легко. Когдахозяйская коляска проезжала предместьями Сан-Хосе, мальчишки, попадавшиесяна пути, встречали его камнями. Белый Клык знал, что догнать их иразделаться с ними как следует нельзя. Приходилось поступать вопрекиинстинкту самосохранения, и он, заглушая в себе голос инстинкта, становилсямалопомалу совсем ручной, цивилизованной собакой. И все же такое положение дел не совсем удовлетворяло Белого Клыка, хотьон и не знал, что такое беспристрастие и честность. Но каждое живое существодо известной степени обладает чувством справедливости, и Белому Клыку труднобыло примириться с тем, что ему не позволяют защищаться от этих мальчишек.Он забыл, что договор, заключенный между ним и богами, обязывал последнихзаботиться о нем и охранять его. И вот однажды хозяин выскочил из коляски схлыстом в руках и как следует проучил сорванцов. После этого они пересталибросаться камнями, и Белый Клык все понял и почувствовал полноеудовлетворение. Вскоре Белому Клыку пришлось испытать другой подобный же случай. Околосалуна, мимо которого он пробегал по дороге в город, всегда слонялись трипса, взявшие себе за правило бросаться на него. Зная, чем кончаются всесхватки Белого Клыка с собаками, хозяин неустанно втолковывал ему закон,запрещающий драки. Белый Клык хорошо усвоил этот закон и, пробегая мимосалуна на перекрестке, всегда попадал в очень неприятное положение. Егозлобное рычание сейчас же отгоняло всех трех собак на приличную дистанцию,но они продолжали свою погоню издали, лаяли, оскорбляли его. Такпродолжалось довольно долгое время. Посетители салуна даже поощряли собак икак-то раз совершенно открыто натравили их на Белого Клыка. Тогда хозяиностановил коляску. -- Взять их! -- сказал он Белому Клыку. Белый Клык не поверил собственным ушам. Он посмотрел на хозяина,посмотрел на собак. Потом еще раз бросил на хозяина вопросительный итревожный взгляд. Тот кивнул головой. -- Возьми их, старик! Задай им как следует! Белый Клык отбросил всеколебания. Он повернулся и молча кинулся на врагов. Те не отступили.Началась свалка. Собаки лаяли, рычали, лязгали зубами. Вставшая столбом пыльзаслонила поле битвы. Но через несколько минут две собаки уже бились надороге в предсмертных судорогах, а третья бросилась наутек. Она перепрыгнулаканаву, проскочила сквозь изгородь и убежала в поле. Белый Клык мчался заней совершенно бесшумно, как настоящий волк, не уступая волку и в быстроте,и на середине поля настиг и прикончил ее. Это тройное убийство положило конец его неладам с чужими собаками. Слухо происшествии разнесся по всей долине, и люди стали следить за тем, чтобыих собаки не приставали к бойцовому волку.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ГОЛОС КРОВИ

Месяцы шли один за другим. Еды на Юге было вдоволь, работы от БелогоКлыка не требовали, и он вошел в тело, благоденствовал и был счастлив. Югстал для Белого Клыка не только географической точкой -- он жил на Югежизни. Человеческая ласка согревала его, как солнце, и он расцветал, словнорастение, посаженное в добрую почву. И все-таки между Белым Клыком и собаками чувствовалась какая-торазница. Он знал все законы даже лучше своих собратьев, которым неприходилось жить в других условиях, и соблюдал их с большей точностью, -- итем не менее свирепость не изменяла ему, как будто Северная глушь все ещедержала его в своей власти, как будто волк, живший в нем, только задремал навремя. Белый Клык не дружил с собаками. Он всегда был одиночкой и намеревалсядержаться в стороне от своих собратьев и впредь. С первых лет своей жизни,омраченных враждой с Лип-Липом и со всей сворой щенков, и за те месяцы,которые ему пришлось провести у Красавчика Смита, Белый Клык возненавиделсобак. Жизнь его уклонилась от нормального течения, и он сблизился счеловеком, отдалившись от своих сородичей. Кроме того, на Юге собаки относились к Белому Клыку с большойподозрительностью: он будил в них инстинктивный страх перед Северной глушью,и они встречали его лаем и рычанием, в котором слышалась ненависть. Он же,со своей стороны, понял, что кусать их совсем необязательно. Оскаленныеклыки и злобно вздрагивающие губы действовали безошибочно и останавливалипочти любую разъяренную собаку. Но жизнь послала Белому Клыку испытание, и этим испытанием была Колли.Она не давала ему ни минуты покоя. Закон не обладал для нее такой женепреложной силой, как для Белого Клыка, и Колли противилась всем попыткамхозяина заставить их подружиться. Ее злобное, истеричное рычание неотвязнопреследовало Белого Клыка: Колли не могла простить ему историю с курами ибыла твердо уверена в преступности всех его намерений. Она находила винутам, где ее еще и не было. Она отравляла Белому Клыку существование, следуяза ним по пятам, как полисмен, и стоило ему только бросить любопытный взглядна голубя или курицу, как овчарка поднимала яростный, негодующий лай.Излюбленный способ Белого Клыка отделаться от нее заключался в том, что онложился на землю, опускал голову на передние лапы и притворялся спящим. Втаких случаях она всегда терялась и сразу умолкала. За исключением неприятностей с Колли, все остальное шло гладко. БелыйКлык научился сдерживать себя, твердо усвоил законы. В характере егопоявились положительность, спокойствие, философское терпение. Средаперестала быть враждебной ему. Предчувствия опасности, угрозы боли и смертикак не бывало. Малопомалу исчез и ужас перед неизвестным, подстерегавшим егораньше на каждом шагу. Жизнь стала спокойной и легкой. Она текла ровно, неомрачаемая ни страхами, ни враждой. Ему не хватало снега, но сам он не понимал этого. "Как затянулосьлето!" -- подумал бы, вероятно. Белый Клык, если бы мог так подумать.Потребность в снеге была смутная, бессознательная. Точно так же в летниедни, когда солнце жгло безжалостно, он испытывал легкие приступы тоски поСеверу. Но тоска эта проявлялась только в беспокойстве, причины которогооставались неясными ему самому. Белый Клык никогда не отличался экспансивностью. Он прижимался головойк хозяину, ласково ворчал и только такими способами выражал свою любовь. Новскоре ему пришлось узнать и третий способ. Он не мог оставатьсяравнодушным, когда боги смеялись. Смех приводил его в бешенство, заставлялтерять рассудок от ярости. Но на хозяина Белый Клык не мог сердиться, и,когда тот начал однажды добродушно подшучивать и смеяться над ним, онрастерялся. Прежняя злоба поднималась в нем, но на этот раз ей приходилосьбороться с любовью. Сердиться он не мог, -- что же ему было делать? Онстарался сохранить величественный вид, но хозяин захохотал громче. Оннабрался еще больше величия, а хозяин все хохотал и хохотал. В конце концовБелый Клык сдался. Верхняя губа у него дрогнула, обнажив зубы, и глазазагорелись не то лукавым, не то любовным огоньком. Белый Клык научилсясмеяться. Научился он и играть с хозяином: позволял валить себя с ног,опрокидывать на спину, проделывать над собой всякие шутки, а сам притворялсяразъяренным, весь ощетинивался, рычал и лязгал зубами, делая вид, что хочетукусить хозяина. Но до этого никогда не доходило: его зубы щелкали ввоздухе, не задевая Скотта. И в конце такой возни, когда удары, толчки,лязганье зубами и рычание становились все сильнее и сильнее, человек исобака вдруг отскакивали в разные стороны, останавливались и смотрели Другна друга. А потом так же внезапно -- будто солнце вдруг проглянуло надразбушевавшимся морем -- они начинали смеяться. Игра обычно заканчиваласьтем, что хозяин обнимал Белого Клыка за шею, а тот заводил своюворчливо-нежную любовную песенку. Но, кроме хозяина, никто не осмеливался поднимать такую возню с БелымКлыком. Он не допускал этого. Стоило кому-нибудь другому покуситься на егочувство собственного достоинства, как угрожающее рычание и вставшая дыбомшерсть убивали у этого смельчака всякую охоту поиграть с ним. Если БелыйКлык разрешал хозяину такие вольности, это вовсе не значило, что онрасточает свою любовь направо и налево, как обыкновенная собака, готоваявозиться и играть с кем угодно. Он любил только одного человека иотказывался разменивать свою любовь. Хозяин много ездил верхом, и Белый Клык считал своей первейшейобязанностью сопровождать его в такие прогулки. На Севере он доказывал своюверность людям тем, что ходил в упряжи, но на Юге никто не ездил на нартах,и здешних собак не нагружали тяжестями. Поэтому Белый Клык всегда был прихозяине во время его поездок, найдя в этом новый способ для выражения своейпреданности. Ему ничего не стоило бежать так хоть целый день. Он бежал безмалейшего напряжения, не чувствуя усталости, ровной волчьей рысью и,проделав миль пятьдесят, все так же резво несся впереди лошади. Эти поездки хозяина дали Белому Клыку возможность научиться еще одномуспособу выражения своих чувств, и замечательно то, что он воспользовался имтолько два раза за всю свою жизнь. Впервые это случилось, когда Уидон Скоттдобивался от горячей чистокровной лошади, чтобы она позволяла ему открыватьи закрывать калитку, не сходя с седла. Раз за разом он подъезжал к калитке,пытаясь закрыть ее за собой, но лошадь испуганно пятилась назад, шарахаласьв сторону. Она горячилась все больше и больше, взвивалась на дыбы, а когдахозяин давал ей шпоры и заставлял опустить передние ноги, начинала битьзадом. Белый Клык следил за ними с возрастающим беспокойством и под конец,не имея больше сил сдерживать себя, подскочил к лошади и злобно и угрожающезалаял на нее. После случая с лошадью он часто пытался лаять, и хозяин поощрял егопопытки, но сделать это ему удалось еще только один раз, причем хозяина в товремя не было поблизости. Поводом к этому послужили следующие события:хозяин скакал верхом по полю, как вдруг лошадь метнулась в сторону,испугавшись выскочившего из-под самых ее копыт зайца, споткнулась, хозяинвылетел из седла, упал и сломал ногу. Белый Клык рассвирепел и хотел быловцепиться провинившейся лошади в горло, но хозяин остановил его. -- Домой! Ступай домой! -- крикнул он, удостоверившись, что ногасломана. Белый Клык не желал оставлять его одного. Хозяин хотел написатьзаписку, но не нашел в карманах ни карандаша, ни бумаги. Тогда он сноваприказал Белому Клыку бежать домой. Белый Клык тоскливо посмотрел на него, сделал несколько шагов, вернулсяи тихо заскулил. Хозяин заговорил с ним ласковым, но серьезным тоном; БелыйКлык насторожил уши, с мучительным напряжением вслушиваясь в слова. -- Не смущайся, старик, ступай домой, -- говорил Уидон Скотт. -- Ступайдомой и расскажи там, что случилось. Домой, волк, домой! Белый Клык знал слово "домой" и, не понимая остального, все жедогадался, о чем говорит хозяин. Он повернулся и нехотя побежал по полю.Потом остановился в нерешительности и посмотрел назад. -- Домой! -- раздалось строгое приказание, и на этот раз Белый Клыкповиновался. Когда он подбежал к дому, все сидели на веранде, наслаждаясь вечернейпрохладой. Белый Клык был весь в пыли и тяжело дышал. -- Уидон вернулся, -- сказала мать Скотта. Дети встретили Белого Клыка радостными криками и кинулись емунавстречу. Он ускользнул от них в дальний конец веранды, но маленький Уидони Мод загнали его в угол между качалкой и перилами. Он зарычал, пытаясьвырваться на свободу. Жена Скотта испуганно посмотрела в ту сторону. -- Все-таки я в постоянной тревоге за детей, когда они вертятся околоБелого Клыка, -- сказала она. -- Только и ждешь, что в один прекрасный деньон бросится на них. Белый Клык с яростным рычанием выскочил из ловушки, свалив мальчика идевочку с ног. Мать подозвала их к себе и стала утешать и уговариватьоставить Белого Клыка в покое. -- Волк всегда останется волком, -- заметил судья Скотт. -- На негонельзя полагаться. -- Но он не настоящий волк, -- вмешалась Бэт, вставая на сторонуотсутствующего брата. -- Ты полагаешься на слова Уидона, -- возразил судья. -- Он думает, чтов Белом Клыке есть собачья кровь, но ведь это только его предположение. А повиду... Судья не закончил фразы. Белый Клык остановился перед ним и яростнозарычал. -- Пошел на место! На место! -- строго проговорил судья Скотт. Белый Клык повернулся к жене хозяина. Она испуганно вскрикнула, когдаон схватил ее зубами за платье и, потянув к себе, разорвал легкую материю. Тут уж Белый Клык стал центром всеобщего внимания. Он стоял, высокоподняв голову, и вглядывался в лица людей. Горло его подергивалосьсудорогой, но не издавало ни звука. Он силился как-то выразить то, чторвалось в нем наружу и не находило себе выхода. -- Уж не взбесился ли он? -- сказала мать Уидона. -- Я говорила Уидону,что северная собака не перенесет теплого климата. -- Он того и гляди заговорит! -- воскликнула Бэт. В эту минуту Белый Клык обрел дар речи и разразился оглушительным лаем. -- Что-то случилось с Уидоном, -- с уверенностью сказала жена Скотта. Все вскочили с места, а Белый Клык бросился вниз по ступенькам,оглядываясь назад и словно приглашая людей следовать за собой. Он лаялвторой и последний раз в жизни и добился, что его поняли. После этого случая обитатели Сиерра-Висты стали лучше относиться кБелому Клыку, и даже конюх с искусанной рукой признал, что Белый Клык умныйпес, хоть он и волк. Судья Скотт тоже придерживался этой точки зрения и, квсеобщему неудовольствию, приводил в доказательство своей правоты описания итаблицы, взятые из энциклопедии и различных книг по зоологии. Дни шли один за другим, щедро заливая долину Санта-Клара солнечнымилучами. Но с приближением зимы, второй его зимы на Юге, Белый Клык сделалстранное открытие, -- зубы Колли перестали быть такими острыми: ее игривые,легкие укусы уже не причиняли боли. Белый Клык забыл, что когда-то овчаркаотравляла ему жизнь, и, стараясь отвечать ей такой же игривостью, проделывалэто до сметного неуклюже. Однажды Колли долго носилась по лугу, а потом увлекла Белого Клыка засобой в лес. Хозяин собирался покататься до обеда верхом, и Белый Клык зналоб этом: оседланная лошадь стояла у подъезда. Белый Клык колебался. Ончувствовал в себе нечто такое, что было сильнее всех познанных им законов,сильнее всех привычек, сильнее любви к хозяину, сильнее воли к жизни. Икогда овчарка куснула его и побежала прочь, он оставил свою нерешительность,повернулся и последовал за ней. В тот день хозяин ездил один, а Белый Клыкбегал по лесу бок о бок с Колли, -- так же, как много лет назад в безмолвнойсеверной чаще его мать Кичи бегала с Одноглазым.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ДРЕМЛЮЩИЙ ВОЛК

Приблизительно в это же время в газетах появились сообщения о смеломпобеге из сан-квентинской тюрьмы одного заключенного, славившегося своейсвирепостью. Это была натура, исковерканная с самого рождения и неполучившая ни малейшей помощи от окружающей среды, натура, являвшая собойпоразительный пример того, во что может обратиться человеческий материал,когда он попадает в безжалостные руки общества. Это было животное, --правда, животное в образе человека, но тем не менее иначе как хищником егонельзя было назвать. В сан-квентинской тюрьме он считался неисправимым. Никакое наказание немогло сломить его упорство. Он был способен бунтовать до последнегоиздыхания, не помня себя от ярости, но не мог жить побитым, покоренным. Чемяростнее бунтовал он, тем суровее общество обходилось с ним, и эта суровостьтолько разжигала его злобу. Смирительная рубашка, голод, побои не достигалисвоей цели, а ничего другого Джим Холл не получал от жизни. Так обращались сДжимом Холлом с самого раннего детства, проведенного им в трущобахСан-Франциско, когда он был мягкой глиной, готовой принять любую форму вруках общества. В третий раз отбывая срок заключения в тюрьме, Джим Холл встретил тамсторожа, который был почти таким же зверем, как и он сам. Сторож всяческипреследовал его, оклеветал перед смотрителем, и Джима лишили последнихтюремных поблажек. Вся разница между Джимом и сторожем заключалась лишь втом, что сторож носил при себе связку ключей и револьвер, а у Джима Холлабыли только голые руки да зубы. Но однажды он бросился на сторожа и вцепилсязубами ему в горло, как дикий зверь в джунглях. После этого Джима Холла перевели в одиночную камеру. Он прожил в нейтри года. Пол, стены и потолок камеры были обиты железом. За все это времяон ни разу не вышел из нее, ни разу не увидел неба и солнца. Вместо дня вкамере стояли сумерки, вместо ночи -- черное безмолвие. Джим Холл был заживопогребен в железной могиле. Он не видел человеческого лица, не обменялся нис кем ни словом. Когда ему просовывали пищу, он рычал, как дикий зверь. Онненавидел весь мир. Он мог выть от ярости день за днем, ночь за ночью, потомзамолкал на недели и месяцы, не издавая ни звука в этом черном безмолвии,проникавшем ему в самую душу. А потом как-то ночью он убежал. Смотритель уверял, что это немыслимо,но тем не менее камера была пуста, а на пороге ее лежал убитый сторож. Ещедва трупа отмечали путь преступника через тюрьму к наружной стене, -- всехтроих Джим Холл убил голыми руками, чтобы ничего не было слышно. Сняв с убитых сторожей оружие, Джим Холл скрылся в горы. Голову егооценили в крупную сумму золотом. Алчные фермеры гонялись за ним с ружьями.Ценой его крови можно было выкупить закладную или послать сына в колледж.Граждане, воодушевившиеся чувством долга, вышли на Холла с ружьями в руках.Свора ищеек мчалась по его кровавым следам. А ищейки закона, состоявшие нажалованье у общества, звонили по телефону, слали телеграммы, заказывалиспециальные поезда, ни днем, ни ночью не прекращая своих розысков. Время от времени Джим Холл попадался на глаза своим преследователям, итогда люди геройски шли ему навстречу или кидались от него врассыпную, квеликому удовольствию всей страны, читавшей об этом в газетах за завтраком.После таких стычек убитых и раненых развозили по больницам, а их местазанимали другие любители охоты на человека. А затем Джим Холл исчез. Ищейки тщетно рыскали по его следам.Вооруженные люди задерживали ни в чем не повинных фермеров и требовали,чтобы те удостоверили свою личность. А жаждавшие получить выкуп за головуХолла десятки раз находили в горах его труп. Все это время газеты читались и в Сиерра-Висте, но не столько синтересом, сколько с беспокойством.  Женщины были перепуганы. Судья Скоттхорохорился и подшучивал над ними, -- впрочем, без всяких оснований, так какнезадолго до того, как он вышел в отставку, Джим Холл предстал перед ним всуде и выслушал от него свой приговор. И там же, в зале суда, перед всейпубликой Джим Холл заявил, что настанет день, когда он отомстит судье,вынесшему этот приговор. На этот раз Джим Холл был невиновен. Его осудили неправильно. Вворовском мире и среди полицейских это называлось "закатать в тюрьму". Джима Холла "закатали" за преступление, которого он не совершал. Принявво внимание две прежние судимости Джима Холла, судья Скотт дал ему пятьдесятлет тюрьмы. Судья Скотт не знал многих обстоятельств дела, не подозревал он и того,что стал невольным соучастником сговора полицейских, что показания былиподстроены и извращены, что Джим Холл не был причастен к преступлению. АДжим Холл со своей стороны не знал, что судья Скотт действовал по неведению.Джим Холл был уверен, что судья Скотт прекрасно обо всем осведомлен и,вынося этот чудовищный по своей несправедливости приговор, действует рука обруку с полицией. И поэтому, когда судья Скотт огласил приговор, осуждающийДжима Холла на пятьдесят лет жизни, мало чем отличающейся от смерти, ДжимХолл, ненавидевший мир, который так круто обошелся с ним, вскочил со своегоместа и бесновался от ярости до тех пор, пока его враги, одетые в синиемундиры, не повалили его на пол. Он считал судью Скотта краеугольным камнемобрушившейся на него твердыни несправедливости и грозил ему местью. А потомДжима Холла заживо погребли в тюремной камере... и он убежал оттуда. Обо всем этом Белый Клык ничего не знал. Но между ним и женой хозяина,Элис, существовала тайна. Каждую ночь, после того как вся Сиерра-Вистаотходила ко сну, Элис вставала с постели и впускала Белого Клыка на всю ночьв холл. А так как Белый Клык не был комнатной собакой и ему не полагалосьспать в доме, то рано утром, до того как все встанут, Элис тихонько сходилавниз и выпускала его во двор. В одну такую ночь, когда весь дом покоился во сне, Белый Клыкпроснулся, но продолжал лежать тихо. И так же тихо он повел носом и сразупоймал несшуюся к нему по воздуху весть о присутствии в доме незнакомогобога. До его слуха доносились звуки шагов. Белый Клык не залаял. Это было нев его обычае. Незнакомый бог ступал очень тихо, но еще тише ступал БелыйКлык, потому что на нем не было одежды, которая шуршит, прикасаясь к телу.Он двигался бесшумно. В Северной глуши ему приходилось охотиться за пугливойдичью, и он знал, как важно застать ее врасплох. Незнакомый бог остановился у лестницы и стал прислушиваться. Белый Клыкзамер. Он стоял, не шевелясь, и ждал, что будет дальше. Лестница вела вкоридор, где были комнаты хозяина и самых дорогих для него существ. БелыйКлык ощетинился, но продолжал ждать молча. Незнакомый бог поставил ногу нанижнюю ступеньку; он стал подниматься вверх по лестнице... И в эту минуту Белый Клык кинулся. Он сделал это без всякогопредупреждения, даже не зарычал. Тело его взвилось в воздух и опустилосьпрямо на спину незнакомому богу. Белый Клык повис у него на плечах и впилсязубами ему в шею. Он повис на незнакомом боге всей своей тяжестью и в одномгновение опрокинул его навзничь. Оба рухнули на пол. Белый Клык отскочил всторону, но как только человек попытался встать на ноги, он снова кинулся нанего и снова запустил зубы ему в шею. Обитатели Сиерра-Висты в страхе проснулись. По шуму, доносившемуся слестницы, можно было подумать, что там сражаются полчища дьяволов. Раздалсяревольверный выстрел, за ним второй, третий. Кто-то пронзительно вскрикнулот ужаса и боли. Потом послышалось громкое рычание. И все эти звукисопровождал звон стекла и грохот опрокидываемой мебели. Но шум замер так же внезапно, как и возник. Все это длилось не большетрех минут. Перепуганные обитатели дома столпились на верхней площадкелестницы. Снизу, из темноты, доносились булькающие звуки, будто воздухвыходил пузырьками на поверхность воды. По временам бульканье переходило вшипение, чуть ли не в свист. Но и эти звуки быстро замерли, и во мракеслышалось только тяжелое дыхание, словно кто-то мучительно ловил ртомвоздух. Уидон Скотт повернул выключатель, и потоки света залили лестницу ихолл. Потом он и судья Скотт осторожно спустились вниз, держа наготоверевольверы. Впрочем, осторожность их оказалась излишней: Белый Клык ужесделал свое дело. Посреди опрокинутой и переломанной мебели лежал на бокучеловек, лицо его было прикрыто рукой. Уидон Скотт нагнулся, убрал руку иповернул человека лицом вверх. Зияющая на горле рана не оставляла никакихсомнений относительно причины его смерти. -- Джим Холл! -- сказал судья Скотт. Отец и сын многозначительно переглянулись, затем перевели взгляд наБелого Клыка. Он тоже лежал на боку. Глаза у него были закрыты, но, когдалюди наклонились над ним, он приподнял веки, силясь взглянуть вверх, и чутьшевельнул хвостом. Уидон Скотт погладил его, и в ответ на эту ласку онтихонько зарычал. Но рычание прозвучало чуть слышно и сейчас же оборвалось.Веки у Белого Клыка дрогнули и закрылись, все тело как-то сразу обмякло, ион вытянулся на полу. -- Кончено твое дело, бедняга, -- пробормотал хозяин. -- Ну, это мы еще посмотрим, -- заявил судья и пошел к телефону. -- Откровенно говоря, у него один шанс на тысячу, -- сказал хирург,полтора часа провозившись около Белого Клыка. Первые солнечные лучи, глянувшие в окна, побороли электрический свет.Вся семья, кроме детей, собралась около хирурга, чтобы послушать, что онскажет о Белом Клыке. -- Перелом задней ноги, -- продолжал тот. -- Три сломанных ребра и покрайней мере одно из них прошло в легкое. Большая потеря крови. Возможно,что имеются и другие внутренние повреждения, так как, повидимому, еготоптали ногами. Я уже не говорю о том, что все три пули прошли навылет. Данет, один шанс на тысячу -- это, пожалуй, слишком оптимистично. У него нет иодного на десять тысяч. -- Но нельзя терять и этого шанса! -- воскликнул судья Скотт. -- Язаплачу любые деньги! Надо сделать просвечивание -- все, что понадобится...Уидон, телеграфируй сейчас же в Сан-Франциско доктору Никольсу. Вы необижайтесь, доктор, мы вам верим, но для этой собаки надо сделать все, чтоможно. -- Ну, разумеется, разумеется! Я понимаю, собака этого заслуживает. Заней надо ухаживать, как за человеком, как за больным ребенком, И следите затемпературой. Я загляну в десять часов. И за Белым Клыком ухаживали действительно как за человеком. Дочерисудьи с негодованием отвергли предложение вызвать сиделку и взялись за этодело сами. И Белый Клык вырвал у жизни тот единственный шанс, в котором емуотказал хирург. Но не следует осуждать хирурга за его ошибку. До сих пор емуприходилось лечить и оперировать изнеженных цивилизацией людей, потомковмногих  изнеженных поколений. По сравнению с Белым Клыком все они казалисьхрупкими и слабыми и не умели цепляться за жизнь. Белый Клык был выходцем изСеверной глуши, которая никому не позволяет изнежиться и быстро уничтожаетслабых. Ни у его матери, ни у его отца, ни у многих поколений их предков небыло и признаков изнеженности. Северная глушь наградила Белого Клыкажелезным организмом и живучестью, и он цеплялся за жизнь и духом и телом стем упорством, которое в былые времена было свойственно каждому живомусуществу. Прикованный к месту, лишенный возможности даже шевельнуться из-за тугихповязок и гипса. Белый Клык долгие недели боролся со смертью. Он подолгуспал, видел множество снов, и в мозгу его нескончаемой вереницей проносилисьвидения Севера. Прошлое ожило и обступило Белого Клыка со всех сторон. Онснова жил в логовище с Кичи; дрожа всем телом, подползал к ногам СерогоБобра, выражая ему свою покорность; спасался бегством от Лип-Липа изавывающей своры щенков. Белый Клык снова бегал по безмолвному лесу, охотясь за дичью в дниголода; снова видел себя во главе упряжки; слышал, как Мит-Са и Серый Бобрщелкают бичами и кричат: "Раа! Раа! ", когда сани въезжают в ущелье иупряжка сжимается, как веер, на узкой дороге. День за днем прошла перед нимжизнь у Красавчика Смита и бои, в которых он участвовал. В эти минуты онскулил и рычал, и люди, сидевшие около него, говорили, что Белому Клыкуснится дурной сон. Но мучительнее всего был один повторяющийся кошмар: Белому Клыкуснились трамваи, которые с грохотом и дребезгом мчались на него, точногромадные, пронзительно воющие рыси. Вот Белый Клык, притаившись, лежит вкустах, поджидая той минуты, когда белка решится наконец спуститься с деревана землю. Вот он прыгает на свою добычу... Но белка мгновенно превращается встрашный трамвай, который громоздится над ним, как гора, угрожающе визжит,грохочет и плюет на него огнем. Так же было и с ястребом. Ястреб камнемпадал на него с неба и превращался на лету все в тот же трамвай. Белый Клыквидел себя в загородке у Красавчика Смита. Кругом собирается толпа, и онзнает, что скоро начнется бой. Он смотрит на дверь, поджидая своегопротивника. Дверь распахивается, и страшный трамвай летит на него. Такойкошмар повторялся день за днем, ночь за ночью, и каждый раз Белый Клыкиспытывал ужас во сне. Наконец в одно прекрасное утро с него сняли последнюю гипсовую повязку,последний бинт. Какое это было торжество! Вся Сиерра-Виста собралась околоБелого Клыка. Хозяин почесывал ему за ухом, а он пел свою ворчливо-ласковуюпесенку. "Бесценный Волк" -- назвала его жена хозяина. Это новое прозвищебыло встречено восторженными криками, и все женщины стали повторять:"Бесценный Волк! Бесценный Волк!" Он попробовал было подняться на ноги, сделал несколько безуспешныхпопыток и упал. Выздоровление так затянулось, что мускулы его потерялиупругость и силу. Ему было стыдно своей слабости, как будто он провинился вчем-то перед богами. И, сделав героическое усилие, он встал на все четырелапы, пошатываясь из стороны в сторону. -- Бесценный Волк! -- хором воскликнули женщины. Судья Скотт бросил на них торжествующий взгляд. -- Вашими устами глаголет истина! -- сказал он. -- Я твердил об этомвсе время. Ни одна собака не могла бы сделать того, что сделал Белый Клык.Он -- волк. -- Бесценный Волк, -- поправила его миссис Скотт. -- Да, Бесценный Волк, -- согласился судья. -- И отныне я только так ибуду называть его. -- Ему придется сызнова учиться ходить, -- сказал врач. -- Пусть сейчаси начинает. Теперь уже можно. Выведите его во двор. И Белый Клык вышел во двор, а за ним, словно за августейшей особой,почтительно шли все обитатели Сиерра-Висты. Он был очень слаб и, дойдя долужайки, лег на траву и несколько минут отдыхал. Затем процессия двинулась дальше, и мало-помалу с каждым шагом мускулыБелого Клыка наливались силой, кровь быстрее и быстрее бежала по жилам.Дошли до конюшни, и там около ворот лежала Колли, а вокруг нее резвились насолнце шестеро упитанных щенков. Белый Клык посмотрел на них с недоумением. Колли угрожающе зарычала, ион предпочел держаться от нее подальше. Хозяин подтолкнул к нему ногойползавшего по траве щенка. Белый Клык ощетинился, но хозяин успокоил его.Колли, которую сдерживала Бэт, не спускала с Белого Клыка настороженных глази рычанием предупреждала, что успокаиваться еще рано.    Щенок подполз к Белому Клыку. Тот навострил уши и с любопытствомоглядел его. Потом они коснулись друг друга носами, и Белый Клыкпочувствовал, как теплый язычок щенка лизнул его в щеку. Сам не зная, почемутак получилось, он тоже высунул язык и облизал щенку мордочку. Боги встретили это рукоплесканиями и криками восторга. Белый Клыкудивился и недоуменно посмотрел на них. Потом его снова охватила слабость;он опустился на землю и, поглядывая на щенка, нагнул голову набок. Остальныещенки тоже подползли к нему, к великому неудовольствию Колли, и Белый Клык сважным видом позволял им карабкаться себе на спину и скатываться на траву. Рукоплескания смутили его и заставили почувствовать былую неловкость.Но вскоре это прошло. Щенки продолжали свою возню, а Белый Клык лежал насолнышке и, полузакрыв глаза, медленно погружался в дремоту.

 

---

Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 587; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!