ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПОГОНЯ ЗА БОГАМИ 2 страница
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПЕСНЬ ГОЛОДА
Поначалу день сулил удачу. За ночь не пропало ни одной собаки, и Генрис Биллом бодро двинулись в путь среди окружающего их безмолвия, мрака ихолода. Билл как будто не вспоминал о мрачных предчувствиях, тревоживших егопрошлой ночью, и даже изволил подшутить над собаками, когда на одном изповоротов они опрокинули сани. Все смешалось в кучу. Перевернувшись, санизастряли между деревом и громадным валуном, и, чтобы разобраться во всейэтой путанице, пришлось распрягать собак. Путники нагнулись над санями,стараясь поднять их, как вдруг Генри увидел, что Одноухий убегает в сторону. -- Назад, Одноухий! -- крикнул он, вставая с колен и глядя собакевслед. Но Одноухий припустил еще быстрее, волоча по снегу постромки. А там, натолько что пройденном ими пути, его поджидала волчица. Подбегая к ней.Одноухий навострил уши, перешел на легкий мелкий шаг, потом остановился. Онглядел на нее внимательно, недоверчиво, но с жадностью. А она скалила зубы,как будто улыбаясь ему вкрадчивой улыбкой, потом сделала несколько игривыхпрыжков и остановилась. Одноухий пошел к ней все еще с опаской, задравхвост, навострив уши и высоко подняв голову. Он хотел было обнюхать ее, но волчица подалась назад, лукаво заигрываяс ним. Каждый раз, как он делал шаг вперед, она отступала назад. И так, шагза шагом, волчица увлекала Одноухого за собой, все дальше от его надежныхзащитников -- людей. Вдруг как будто неясное опасение остановило Одноухого.Он повернул голову и посмотрел на опрокинутые сани, на своих товарищей поупряжке и на подзывающих его хозяев. Но если что-нибудь подобное и мелькнулов голове у пса, волчица вмиг рассеяла всю его нерешительность: она подошла кнему, на мгновение коснулась его носом, а потом снова начала, играя,отходить все дальше и дальше. Тем временем Билл вспомнил о ружье. Но оно лежало под перевернутымисанями, и, пока Генри помог ему разобрать поклажу. Одноухий и волчица такблизко подошли друг к другу, что стрелять на таком расстоянии былорискованно. Слишком поздно понял Одноухий свою ошибку. Еще не догадываясь, в чемдело, Билл и Генри увидели, как он повернулся и бросился бежать назад, кним. А потом они увидели штук двенадцать тощих серых волков, которые мчалисьпод прямым углом к дороге, наперерез Одноухому. В одно мгновение волчицаоставила всю свою игривость и лукавство -- с рычанием кинулась она наОдноухого. Тот отбросил ее плечом, убедился, что обратный путь отрезан, и,все еще надеясь добежать до саней, бросился к ним по кругу. С каждой минутойволков становилось все больше и больше. Волчица неслась за собакой, держасьна расстоянии одного прыжка от нее. -- Куда ты? -- вдруг крикнул Генри, схватив товарища за плечо. Билл стряхнул его руку. -- Довольно! -- сказал он. -- Больше они ни одной собаки не получат! С ружьем наперевес он бросился в кустарник, окаймлявший речное русло.Его намерения были совершенно ясны: приняв сани за центр круга, по которомубежала собака, Билл рассчитывал перерезать этот круг в той точке, кудапогоня еще не достигла. Среди бела дня, имея в руках ружье, отогнать волкови спасти собаку было вполне возможно. -- Осторожнее, Билл! -- крикнул ему вдогонку Генри. -- Не рискуй зря! Генри сел на сани и стал ждать, что будет дальше. Ничего другого ему неоставалось. Билл уже скрылся из виду, но в кустах и среди растущих кучкамиелей то появлялся, то снова исчезал Одноухий. Генри понял, что положениесобаки безнадежно. Она прекрасно сознавала опасность, но ей приходилосьбежать по внешнему кругу, тогда как стая волков мчалась по внутреннему,более узкому. Нечего было и думать, что Одноухий сможет настолько опередитьсвоих преследователей, чтобы пересечь их путь и добраться до саней. Обелинии каждую минуту могли сомкнуться. Генри знал, что где-то там, в снегах,заслоненные от него деревьями и кустарником, в одной точке должны сойтисьстая волков, Одноухий и Билл. Все произошло быстро, гораздо быстрее, чем он ожидал. Раздался выстрел,потом еще два -- один за другим, и Генри понял, что заряды у Билла вышли.Вслед за тем послышались визги и громкое рычание. Генри различил голосОдноухого, взвывшего от боли и ужаса, и вой раненого, очевидно, волка. И все. Рычание смолкло. Визг прекратился. Над безлюдным краем снованависла тишина. Генри долго сидел на санях. Ему незачем было идти туда: все было ясно,как будто встреча Билла со стаей произошла у него на глазах. Только один разон вскочил с места и быстро вытащил из саней топор, но потом снова опустилсяна сани и хмуро уставился прямо перед собой, а две уцелевшие собаки жались кего ногам и дрожали от страха. Наконец он поднялся -- так устало, как будто мускулы его потеряливсякую упругость, -- и стал запрягать. Одну постромку он надел себе на плечии вместе с собаками потащил сани. Но шел он недолго и, как только сталотемнеть, сделал остановку и заготовил как можно больше хвороста; потомнакормил собак, поужинал и постелил себе около самого костра. Но ему не суждено было насладиться сном. Не успел он закрыть глаза, какволки подошли чуть ли не вплотную к огню. Чтобы разглядеть их, уже не нужнобыло напрягать зрение. Тесным кольцом окружили они костер, и Генрисовершенно ясно видел, как одни из них лежали, другие сидели, третьиподползали на брюхе поближе к огню или бродили вокруг него. Некоторые дажеспали. Они свертывались на снегу клубочком, по-собачьи, и спали крепкимсном, а он сам не мог теперь сомкнуть глаз. Генри развел большой костер, так как он знал, что только огонь служитпреградой между его телом и клыками голодных волков. Обе собаки сидели у ногсвоего хозяина -- одна справа, другая слева -- в надежде, что он защитит их;они выли, взвизгивали и принимались исступленно лаять, если какой-нибудьволк подбирался к костру ближе остальных. Заслышав лай, весь круг приходил вдвижение, волки вскакивали со своих мест и порывались вперед, нетерпеливовоя и рыча, потом снова укладывались на снегу и один за другим погружались всон. Круг сжимался все теснее и теснее. Мало-помалу, дюйм за дюймом, тоодин, то другой волк ползком подвигался вперед, пока все они не оказывалисьна расстоянии почти одного прыжка от Генри. Тогда он выхватывал из костраголовни и швырял ими в стаю. Это вызывало поспешное отступление,сопровождаемое разъяренным воем и испуганным рычанием, если пущенная меткойрукой головня попадала в какого-нибудь слишком смелого волка. К утру Генри осунулся, глаза у него запали от бессонницы. В темноте онсварил себе завтрак, а в девять часов, когда дневной свет разогнал волков,принялся за дело, которое обдумал в долгие ночные часы. Он срубил несколькомолодых елей и, привязав их высоко к деревьям, устроил помост, затем,перекинув через него веревки от саней, с помощью собак поднял гроб иустановил его там, наверху. -- До Билла добрались и до меня, может, доберутся, но вас-то, молодойчеловек, им не достать, -- сказал он, обращаясь к мертвецу, погребенномувысоко на деревьях. Покончив с этим, Генри пустился в путь. Порожние сани легкоподпрыгивали за собаками, которые прибавили ходу, зная, как и человек, чтоопасность минует их только тогда, когда они доберутся до форта Мак-Гэрри. Теперь волки совсем осмелели: спокойной рысцой бежали они позади санейи рядом, высунув языки, поводя тощими боками. Волки были до того худы --кожа да кости, только мускулы проступали, точно веревки, -- что Генриудивлялся, как они держатся на ногах и не валятся в снег. Он боялся, что темнота застанет его в пути. В полдень солнце не только согрело южную часть неба, но даже бледнымзолотистым краешком показалось над горизонтом. Генри увидел в этом доброепредзнаменование. Дни становились длиннее. Солнце возвращалось в эти края.Но как только приветливые лучи его померкли, Генри сделал привал. До полнойтемноты оставалось еще несколько часов серого дневного света и мрачныхсумерек, и он употребил их на то, чтобы запасти как можно больше хвороста. Вместе с темнотой к нему пришел ужас. Волки осмелели, да и проведеннаябез сна ночь давала себя знать. Закутавшись в одеяло, положив топор междуног, он сидел около костра и никак не мог преодолеть дремоту. Обе собакижались вплотную к нему. Среди ночи он проснулся и в каких-нибудь двенадцатифутах от себя увидел большого серого волка, одного из самых крупных во всейстае. Зверь медленно потянулся, точно разленившийся пес, и всей пастьюзевнул Генри прямо в лицо, поглядывая на него, как на свою собственность,как на добычу, которая рано или поздно достанется ему. Такая уверенность чувствовалась в поведении всей стаи. Генри насчиталштук двадцать волков, смотревших на него голодными глазами или спокойноспавших на снегу. Они напоминали ему детей, которые собрались вокругнакрытого стола и ждут только разрешения, чтобы наброситься на лакомство. Иэтим лакомством суждено стать ему! "Когда же волки начнут свой пир?" --думал он. Подкладывая хворост в костер. Генри заметил, что теперь он совершеннопо-новому относится к собственному телу. Он наблюдал за работой своихмускулов и с интересом разглядывал хитрый механизм пальцев. При свете костраон несколько раз подряд сгибал их, то поодиночке, то все сразу, торастопыривал, то быстро сжимал в кулак. Он приглядывался к строению ногтей,пощипывал кончики пальцев, то сильнее, то мягче, испытывая чувствительностьсвоей нервной системы. Все это восхищало Генри, и он внезапно прониксянежностью к своему телу, которое работало так легко, так точно и совершенно.Потом он бросал боязливый взгляд на волков, смыкавшихся вокруг костра всетеснее, и его, словно громом, поражала вдруг мысль, что это чудесное тело,эта живая плоть есть не что иное, как мясо -- предмет вожделения прожорливыхзверей, которые разорвут, раздерут его своими клыками, утолят им свой голодтак же, как он сам не раз утолял голод мясом лося и зайца. Он очнулся от дремоты, граничившей с кошмаром, и увидел перед собойрыжую волчицу. Она сидела в каких-нибудь шести футах от костра и тоскливопоглядывала на человека. Обе собаки скулили и рычали у его ног, но волчицасловно и не замечала их. Она смотрела на человека, и в течение несколькихминут он отвечал ей тем же. Вид у нее был совсем не свирепый. В глазах еесветилась страшная тоска, но Генри знал, что тоска эта порождена таким жестрашным голодом. Он был пищей, и вид этой пищи возбуждал в волчице вкусовыеощущения. Пасть ее была разинута, слюна капала на снег, и она облизывалась,предвкушая поживу. Безумный страх охватил Генри. Он быстро протянул руку за головней, ноне успел дотронуться до нее, как волчица отпрянула назад: видимо, онапривыкла к тому, чтобы в нее швыряли чем попало. Волчица огрызнулась,оскалив белые клыки до самых десен, тоска в ее глазах сменилась такойкровожадной злобой, что Генри вздрогнул. Он взглянул на свою руку, заметил,с какой ловкостью пальцы держали головню, как они прилаживались ко всем еенеровностям, охватывая со всех сторон шероховатую поверхность, как мизинец,помимо его воли, сам собой отодвинулся подальше от горячего места --взглянул и в ту же минуту ясно представил себе, как белые зубы волчицывонзятся в эти тонкие, нежные пальцы и разорвут их. Никогда еще Генри нелюбил своего тела так, как теперь, когда существование его было стольнепрочно. Всю ночь Генри отбивался от голодной стаи горящими головнями, засыпал,когда бороться с дремотой не хватало сил, и просыпался от визга и рычаниясобак. Наступило утро, но на этот раз дневной свет не прогнал волков.Человек напрасно ждал, что его преследователи разбегутся. Они по-прежнемукольцом оцепляли костер и смотрели на Генри с такой наглой уверенностью, чтоон снова лишился мужества, которое вернулось было к нему вместе с рассветом. Генри тронулся в путь, но едва он вышел из-под защиты огня, как на негобросился самый смелый волк из стаи; однако прыжок был плохо рассчитан, иволк промахнулся. Генри спасся тем, что отпрыгнул назад, и зубы волкащелкнули в нескольких дюймах от его бедра. Вся стая кинулась к человеку, заметалась вокруг него, и только горящиеголовни отогнали ее на почтительное расстояние. Даже при дневном свете Генри не осмеливался отойти от огня и нарубитьхвороста. Шагах в двадцати от саней стояла громадная засохшая ель. Онпотратил половину дня, чтобы растянуть до нее цепь костров, все время держанаготове для своих преследователей несколько горящих веток. Добравшись доцели, он огляделся вокруг, высматривая, где больше хвороста, чтобы свалитьель в ту сторону. Эта ночь была точным повторением предыдущей, с той только разницей, чтоГенри почти не мог бороться со сном. Он уже не просыпался от рычания собак.К тому же они рычали не переставая, а его усталый, погруженный в дремотумозг уже не улавливал оттенков в их голосах. И вдруг он проснулся, будто от толчка. Волчица стояла совсем близко.Машинально он ткнул головней в ее оскаленную пасть. Волчица отпрянула назад,воя от боли, а Генри с наслаждением вдыхал запах паленой шерсти и горелогомяса, глядя, как зверь трясет головой и злобно рычит уже в нескольких шагахот него. Но на этот раз, прежде чем заснуть, Генри привязал к правой рукетлеющий сосновый сук. Едва он закрывал глаза, как боль от ожога будила его.Так продолжалось несколько часов. Просыпаясь, он отгонял волков горящимиголовнями, подбрасывал в огонь хвороста и снова привязывал сук к руке. Всешло хорошо; но в одно из таких пробуждений Генри плохо затянул ремень, и,как только глаза его закрылись, сук выпал у него из руки. Ему снился сон. Форт Мак-Гэрри. Тепло, уютно. Он играет в криббедж сначальником фактории. И ему снится, что волки осаждают форт. Волки воют усамых ворот, и они с начальником по временам отрываются от игры, чтобыприслушаться к вою и посмеяться над тщетными усилиями волков проникнутьвнутрь форта. Потом -- какой странный сон ему снился! -- раздался треск.Дверь распахнулась настежь. Волки ворвались в комнату. Они кинулись на негои на начальника. Как только дверь распахнулась, вой стал оглушительным, онуже не давал ему покоя. Сон принимал какие-то другие очертания. Генри не могеще понять, какие, и понять это ему мешал вой, не прекращающийся ни наминуту. А потом он проснулся и услышал вой и рычание уже наяву. Волки всейстаей бросились на него. Чьи-то клыки впились ему в руку. Он прыгнул вкостер и, прыгая, почувствовал, как острые зубы полоснули его по ноге. И вотначалась битва. Толстые рукавицы защищали его руки от огня, он полнымигорстями расшвыривал во все стороны горящие угли, и костер стал под конецчем-то вроде вулкана. Но это не могло продолжаться долго. Лицо у Генри покрылось волдырями,брови и ресницы были опалены, ноги уже не терпели жара. Схватив в руки поголовне, он прыгнул ближе к краю костра. Волки отступили. Справа и слева --всюду, куда только падали угли, шипел снег: и по отчаянным прыжкам, фырканьюи рычанию можно было догадаться, что волки наступали на них. Расшвыряв головни, человек сбросил с рук тлеющие рукавицы и принялсятопать по снегу ногами, чтобы остудить их. Обе собаки исчезли, и онпрекрасно знал, что они послужили очередным блюдом на том затянувшемся пиру,который начался с Фэтти и в один из ближайших дней, может быть, закончитсяим самим. -- А все-таки до меня вы еще не добрались! -- крикнул он, бешенопогрозив кулаком голодным зверям. Услышав его голос, стая заметалась, дружно зарычала, а волчицаподступила к нему почти вплотную и уставилась на него тоскливыми, голоднымиглазами. Генри принялся обдумывать новый план обороны. Разложив костер широкимкольцом, он бросил на тающий снег свою постель и сел на ней внутри этогокольца. Как только человек скрылся за огненной оградой, вся стая окружилаее, любопытствуя, куда он девался. До сих пор им не было доступа к огню, атеперь они расселись около него тесным кругом и, как собаки, жмурились,зевали и потягивались в непривычном для них тепле. Потом волчица уселась назадние лапы, подняла голову и завыла. Волки один за другим подтягивали ей, инаконец вся стая, уставившись мордами в звездное небо, затянула песньголода. Стало светать, потом наступил день. Костер догорал. Хворост подходил кконцу, надо было пополнить запас. Человек попытался выйти за пределыогненного кольца, но волки кинулись ему навстречу. Горящие головнизаставляли их отскакивать в стороны, но назад они уже не убегали. Тщетностарался человек прогнать их. Убедившись наконец в безнадежности своихпопыток, он отступил внутрь горящего кольца, и в это время один из волковпрыгнул на него, но промахнулся и всеми четырьмя лапами угодил в огонь.Зверь взвыл от страха, огрызнулся и отполз от костра, стараясь остудить наснегу обожженные лапы. Человек, сгорбившись, сидел на одеяле. По безвольно опущенным плечам ипоникшей голове можно было понять, что у него больше нет сил продолжатьборьбу. Время от времени он поднимал голову и смотрел на догорающий костер.Кольцо огня и тлеющих углей кое-где уже разомкнулось, распалось на отдельныекостры. Свободный проход между ними все увеличивался, а сами кострыуменьшались. -- Ну, теперь вы до меня доберетесь, -- пробормотал Генри. -- Но мневсе равно, я хочу спать... Проснувшись, он увидел между двумя кострами прямо перед собой волчицу,смотревшую на него пристальным взглядом. Спустя несколько минут, которые показались ему часами, он снова поднялголову. Произошла какая-то непонятная перемена, настолько непонятная длянего, что он сразу очнулся. Что-то случилось. Сначала он не мог понять, чтоименно. Потом догадался: волки исчезли. Только по вытоптанному кругом снегу можно было судить, как близко ониподбирались к нему. Волна дремоты снова охватила Генри, голова его упала на колени, новдруг он вздрогнул и проснулся. Откуда-то доносились людские голоса, скрип полозьев, нетерпеливоеповизгивание собак. От реки к стоянке между деревьями подъезжало четверонарт. Несколько человек окружили Генри, скорчившегося в кольце угасающегоогня. Они расталкивали и трясли его, стараясь привести в чувство. Он смотрелна них, как пьяный, и бормотал вялым, сонным голосом: -- Рыжая волчица... приходила к кормежке собак... Сначала сожраласобачий корм... потом собак... А потом Билла... -- Где лорд Альфред? -- крикнул ему в ухо один из приехавших, с силойтряхнув его за плечо. Он медленно покачал головой. -- Его она не тронула... Он там, на деревьях... у последней стоянки. -- Умер? -- Да. В гробу, -- ответил Генри. Он сердито дернул плечом, высвобождаясь от наклонившегося над нимчеловека. -- Оставьте меня в покое, я не могу... Спокойной ночи... Веки Генри дрогнули и закрылись, голова упала на грудь. И как толькоего опустили на одеяло, в морозной тишине раздался громкий храп. Но к этому храпу примешивались и другие звуки Издали, еле уловимый натаком расстоянии, доносился вой голодной стаи, погнавшейся за другойдобычей, взамен только что оставленного ею человека.* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
ГЛАВА ПЕРВАЯ. БИТВА КЛЫКОВ
Волчица первая услышала звуки человеческих голосов и повизгиваниеездовых собак, и она же первая отпрянула от человека, загнанного в кругугасающего огня. Неохотно расставаясь с уже затравленной добычей, стаяпомедлила несколько минут, прислушиваясь, а потом кинулась следом заволчицей. Во главе стаи бежал крупный серый волк, один из ее вожаков. Он-то инаправил стаю по следам волчицы, предостерегающе огрызаясь на более молодыхсвоих собратьев и отгоняя их ударами клыков, когда они отваживались забегатьвперед. И это он прибавил ходу, завидев впереди волчицу, медленной рысцойбежавшую по снегу. Волчица побежала рядом с ним, как будто место это было предназначенодля нее, и уже больше не удалялась от стаи. Вожак не рычал и не огрызался наволчицу, когда случайный скачок выносил ее вперед, -- напротив, он,по-видимому, был очень расположен к ней, потому что старался все времябежать рядом. А ей это не нравилось, и она рычала и скалила зубы, неподпуская его к себе. Иногда волчица не останавливалась даже перед тем,чтобы куснуть его за плечо В таких случаях вожак не выказывал никакой злобы,а только отскакивал в сторону и делал несколько неуклюжих скачков, всемсвоим видом и поведением напоминая сконфуженного влюбленного простачка. Это было единственное, что мешало ему управлять стаей. Но волчицуодолевали другие неприятности Справа от нее бежал тощий старый волк, сераяшкура которого носила следы многих битв Он все время держался справа отволчицы. Объяснялось это тем, что у него был только один глаз, левый Старыйволк то и дело теснил ее, тыкаясь своей покрытой рубцами мордой то в бок ей,то в плечо, то в шею. Она встречала его ухаживания лязганьем зубов, так жекак и ухаживание вожака, бежавшего слева, и, когда оба они начиналиприставать к ней одновременно, ей приходилось туго надо было рвануть зубамиобоих, в то же время не отставать от стаи и смотреть себе под ноги. В такиеминуты оба волка угрожающе рычали и скалили друг на друга зубы В другоевремя они бы подрались, но сейчас даже любовь и соперничество уступали местоболее сильному чувству -- чувству голода, терзающего всю стаю. После каждого такого отпора старый волк отскакивал от строптивогопредмета своих вожделений и сталкивался с молодым, трехлетним волком,который бежал справа, со стороны его слепого глаза Трехлеток был вполневозмужалый и, если принять во внимание слабость и истощенность остальныхволков, выделялся из всей стаи своей силой и живостью. И все-таки он бежалтак, что голова его была вровень с плечом одноглазого волка. Лишь только онотваживался поравняться с ним (что случалось довольно редко), старик рычал,лязгал зубами и тотчас же осаживал его на прежнее место. Однако время отвремени трехлеток отставал и украдкой втискивался между ним и волчицей Этотманевр встречал двойной, даже тройной отпор Как только волчица начиналарычать, старый волк делал крутой поворот и набрасывался на трехлетка. Иногдазаодно со стариком на него набрасывалась и волчица, а иногда к нимприсоединялся и вожак, бежавший слева. Видя перед собой три свирепые пасти, молодой волк останавливался,оседал на задние лапы и, весь ощетинившись, показывал зубы. Замешательствово главе стаи неизменно сопровождалось замешательством и в задних рядахВолки натыкались на трехлетка и выражали свое недовольство тем, что злобнокусали его за ляжки и за бока Его положение было опасно, так как голод иярость обычно Сопутствуют друг другу. Но безграничная самоуверенностьмолодости толкала его на повторение этих попыток, хотя они не имели нималейшего успеха и доставляли ему лишь одни неприятности. Попадись волкам какая-нибудь добыча -- любовь и соперничество из-залюбви тотчас же завладели бы стаей, и она рассеялась бы. Но положение еебыло отчаянное. Волки отощали от длительной голодовки и подвигались впередгораздо медленнее обычного В хвосте, прихрамывая, плелись слабые -- самыемолодые и старики. Сильные шли впереди. Все они походили скорее на скелеты,чем на настоящих волков. И все-таки в их движениях -- если не считать тех,кто прихрамывал, -- не было заметно ни усталости, ни малейших усилий.Казалось, что в мускулах, выступавших у них на теле, как веревки, таитсянеиссякаемый запас мощи. За каждым движением стального мускула следовалодругое движение, за ним третье, четвертое -- и так без конца. В тот день волки пробежали много миль. Они бежали и ночью. Наступилследующий день, а они все еще бежали. Оледеневшее мертвое пространство.Нигде ни малейших признаков жизни. Только они одни и двигались в этойзастывшей пустыне. Только в них была жизнь, и они рыскали в поисках другихживых существ, чтобы растерзать их -- и жить, жить! Волкам пришлось пересечь не один водораздел и обрыскать не один ручей внизинах, прежде чем поиски их увенчались успехом. Они встретили лосей.Первой их добычей был крупный лось-самец. Это была жизнь. Это было мясо, иего не защищали ни таинственный костер, ни летающие головни. С раздвоеннымикопытами и ветвистыми рогами волкам приходилось встречаться не впервые, иони отбросили свое обычное терпение и осторожность. Битва была короткой ижаркой. Лося окружили со всех сторон. Меткими ударами тяжелых копыт онраспарывал волкам животы, пробивал черепа, громадными рогами ломал им кости.Лось подминал их под себя, катаясь по снегу, но он был обречен на гибель, ив конце концов ноги у него подломились. Волчица с остервенением впилась емув горло, а зубы остальных волков рвали его на части -- живьем, не дожидаясь,пока он затихнет и перестанет отбиваться. Еды было вдоволь. Лось весил свыше восьмисот фунтов -- по двадцатифунтов на каждую волчью глотку Если волки с поразительной выдержкой умелипоститься, то не менее поразительна была и быстрота, с которой они пожиралипищу, и вскоре от великолепного, полного сил животного, столкнувшегосянесколько часов назад со стаей, осталось лишь несколько разбросанных поснегу костей. Теперь волки подолгу отдыхали и спали. На сытый желудок самцы помоложеначали ссориться и драться, и это продолжалось весь остаток дней,предшествовавших распаду стаи. Голод кончился. Волки дошли до богатых дичьюмест; охотились они по-прежнему всей стаей, но действовали уже с большейосторожностью, отрезая от небольших лосиных стад, попадавшихся им на пути,стельных самок или старых больных лосей. И вот наступил день в этой стране изобилия, когда волчья стая разбиласьна две. Волчица, молодой вожак, бежавший слева от нее, и Одноглазый,бежавший справа, повели свою половину стаи на восток, к реке Маккензи, идальше, к озерам. И эта маленькая стая тоже с каждым днем уменьшалась. Волкиразбивались на пары -- самец с самкой. Острые зубы соперника то и делоотгоняли прочь какого-нибудь одинокого волка. И наконец волчица, молодойвожак. Одноглазый и дерзкий трехлеток остались вчетвером. К этому времени характер у волчицы окончательно испортился. Следы еезубов имелись у всех троих ухаживателей. Но волки ни разу не ответили ей темже, ни разу не попробовали защищаться. Они только подставляли плечи подсамые свирепые укусы волчицы, повиливали хвостом и семенили вокруг нее,стараясь умерить ее гнев. Но если к самке волки проявляли кротость, то поотношению друг к Другу они были сама злоба. Свирепость трехлетка перешла всеграницы. В одну из очередных ссор он подлетел к старому волку с той стороны,с которой тот ничего не видел, и на клочки разорвал ему ухо. Но седойодноглазый старик призвал на помощь против молодости и силы всю своюдолголетнюю мудрость и весь свой опыт. Его вытекший глаз и исполосованнаярубцами морда достаточно красноречиво говорили о том, какого рода был этотопыт. Слишком много битв пришлось ему пережить на своем веку, чтобы хоть наодну минуту задуматься над тем, как следует поступить сейчас. Битва началась честно, но нечестно кончилась. Трудно было бы заранеесудить о ее исходе, если б к старому вожаку не присоединился молодой; вместеони набросились на дерзкого трехлетка. Безжалостные клыки бывших собратьеввонзались в него со всех сторон. Позабыты были те дни, когда волки вместеохотились, добыча, которую они вместе убивали, голод, одинаково терзавший ихтроих. Все это было делом прошлого. Сейчас ими владела любовь -- чувство ещеболее суровое и жестокое, чем голод. Тем временем волчица -- причина всех раздоров -- с довольным видомуселась на снегу и стала следить за битвой. Ей это даже нравилось. Пришел еечас, -- что случается редко, -- когда шерсть встает дыбом, клык ударяется оклык, рвет, полосует податливое тело, -- и все это только ради обладания ею. И трехлеток, впервые в своей жизни столкнувшийся с любовью, поплатилсяза нее жизнью. Оба соперника стояли над его телом. Они смотрели на волчицу,которая сидела на снегу и улыбалась им. Но старый волк был мудр -- мудр вделах любви не меньше, чем в битвах. Молодой вожак повернул голову зализатьрану на плече. Загривок его был обращен к сопернику. Своим единственнымглазом старик углядел, какой удобный случай представляется ему. Кинувшисьстрелой на молодого волка, он полоснул его клыками по шее, оставив на нейдлинную, глубокую рану и вспоров вену, и тут же отскочил назад. Молодой вожак зарычал, но его страшное рычание сразу перешло всудорожный кашель. Истекая кровью, кашляя, он кинулся на старого волка, ножизнь уже покидала его, ноги подкашивались, глаза застилал туман, удары ипрыжки становились все слабее и слабее. А волчица сидела в сторонке и улыбалась. Зрелище битвы вызывало в нейкакое-то смутное чувство радости, ибо такова любовь в Северной глуши, атрагедию ее познает лишь тот, кто умирает. Для тех же, кто остается в живых,она уже не трагедия, а торжество осуществившегося желания. Когда молодой волк вытянулся на снегу. Одноглазый гордой поступьюнаправился к волчице. Впрочем, полному торжеству победителя мешаланеобходимость быть начеку. Он простодушно ожидал резкого приема и так жепростодушно удивился, когда волчица не показала ему зубов, -- впервые за всеэто время его встретили так ласково. Она обнюхалась с ним и даже приняласьпрыгать и резвиться, совсем как щенок. И Одноглазый, забыв свой почтенныйвозраст и умудренность опытом, тоже превратился в щенка, пожалуй, даже ещеболее глупого, чем волчица. Забыты были и побежденные соперники и повесть о любви, кровьюнаписанная на снегу. Только раз вспомнил об этом Одноглазый, когдаостановился на минуту, чтобы зализать раны. И тогда губы его злобнозадрожали, шерсть на шее и на плечах поднялась дыбом, когти судорожновпились в снег, тело изогнулось, приготовившись к прыжку. Но в следующую жеминуту все было забыто, и он бросился вслед за волчицей, игриво манившей егов лес. А потом они побежали рядом, как добрые друзья, пришедшие наконец квзаимному соглашению. Дни шли, а они не расставались -- вместе гонялись задобычей, вместе убивали ее, вместе съедали. Но потом волчицей овладелобеспокойство. Казалось, она ищет что-то и никак не может найти. Ее влекли ксебе укромные местечки под упавшими деревьями, и она проводила целые часы,обнюхивая запорошенные снегом расселины в утесах и пещеры под нависшимиберегами реки. Старого волка все это нисколько не интересовало, но онпокорно следовал за ней, а когда эти поиски затягивались, ложился на снег иждал ее. Не задерживаясь подолгу на одном месте, они пробежали до реки Маккензии уже не спеша отправились вдоль берега, время от времени сворачивая впоисках добычи на небольшие притоки, но неизменно возвращаясь к реке. Иногдаим попадались другие волки, бродившие обычно парами; но ни та, ни другаясторона не выказывала ни радости при встрече, ни дружелюбных чувств, нижелания снова собраться в стаю. Встречались на их пути и одинокие волки. Этобыли самцы, которые охотно присоединились бы к Одноглазому и его подруге. НоОдноглазый не желал этого, и стоило только волчице стать плечо к плечу сним, ощетиниться и оскалить зубы, как навязчивые чужаки отступали,поворачивали вспять и снова пускались в свой одинокий путь. Как-то раз, когда они бежали лунной ночью по затихшему лесу. Одноглазыйвдруг остановился. Он задрал кверху морду, напружил хвост и, раздув ноздри,стал нюхать воздух. Потом поднял переднюю лапу, как собака на стойке. Что-товстревожило его, и он продолжал принюхиваться, стараясь разгадать несущуюсяпо воздуху весть. Волчица потянула носом и побежала дальше, подбодряя своегоспутника. Все еще не успокоившись, он последовал за ней, но то и делоостанавливался, чтобы вникнуть в предостережение, которое нес ему ветер. Осторожно ступая, волчица вышла из-за деревьев на большую поляну.Несколько минут она стояла там одна. Потом весь насторожившись, каждым своимволоском излучая безграничное недоверие, к ней подошел Одноглазый. Они сталирядом, продолжая прислушиваться, всматриваться, поводить носом. До их слуха донеслись звуки собачьей грызни, гортанные голоса мужчин,пронзительная перебранка женщин и даже тонкий жалобный плач ребенка. Споляны им были видны только большие, обтянутые кожей вигвамы, пламя костров,которое поминутно заслоняли человеческие фигуры, и дым, медленноподнимающийся в спокойном воздухе. Но их ноздри уловили множество запаховиндейского поселка, говорящих о вещах, совершенно непонятных Одноглазому изнакомых волчице до мельчайших подробностей. Волчицу охватило странноебеспокойство, и она продолжала принюхиваться все с большим и большимнаслаждением. Но Одноглазый все еще сомневался. Он нерешительно тронулся сместа и выдал этим свои опасения. Волчица повернулась, ткнула его носом вшею, как бы успокаивая, потом снова стала смотреть на поселок. В ее глазахсветилась тоска, но это уже не была тоска, рожденная голодом. Она дрожала отохватившего ее желания бежать туда, подкрасться ближе к кострам, вмешаться всобачью драку, увертываться и отскакивать от неосторожных шагов людей. Одноглазый нетерпеливо топтался возле нее; но вот прежнее беспокойствовернулось к волчице, она снова почувствовала неодолимую потребность найтито, что так долго искала. Она повернулась и, к большому облегчениюОдноглазого, побежала в лес, под прикрытие деревьев. Бесшумно, как тени, скользя в освещенном луной лесу, они напали натропинку и сразу уткнулись носом в снег. Следы на тропинке были совсемсвежие. Одноглазый осторожно двигался вперед, а его подруга следовала за нимпо пятам. Их широкие лапы с толстыми подушками мягко, как бархат, ложилисьна снег. Но вот Одноглазый увидел что-то белое на такой же белой снежнойглади. Скользящая поступь Одноглазого скрадывала быстроту его движений, атеперь он припустил еще быстрее. Впереди него мелькало какое-то неясноебелое пятно. Они с волчицей бежали по узкой прогалине, окаймленной по обеим сторонамзарослью молодых елей и выходившей на залитую луной поляну. Старый волкнастигал мелькавшее перед ним пятнышко. Каждый его прыжок сокращалрасстояние между ними. Вот оно уже совсем близко. Еще один прыжок -- и зубыволка вопьются в него. Но прыжка этого так и не последовало. Белое пятно,оказавшееся зайцем, взлетело высоко в воздух прямо над головой Одноглазого истало подпрыгивать и раскачиваться там, наверху, не касаясь земли, точнотанцуя какой-то фантастический танец. С испуганным фырканьем Одноглазыйотскочил назад и, припав на снег, грозно зарычал на этот страшный инепонятный предмет. Однако волчица преспокойно обошла его, примерилась кпрыжку и подскочила, стараясь схватить зайца. Она взвилась высоко, нопромахнулась и только лязгнула зубами. За первым прыжком последовали второйи третий. Медленно поднявшись. Одноглазый наблюдал за волчицей. Наконец еепромахи рассердили его, он подпрыгнул сам и, ухватив зайца зубами, опустилсяна землю вместе с ним. Но в ту же минуту сбоку послышался какой-топодозрительный шорох, и Одноглазый увидел склонившуюся над ним молодую елку,которая готова была вот-вот ударить его. Челюсти волка разжались; оскаливзубы, он метну лея от этой непонятной опасности назад, в горле егозаклокотало рычание, шерсть встала дыбом от ярости и страха. А стройноедеревце выпрямилось, и заяц снова заплясал высоко в воздухе. Волчица рассвирепела. Она укусила Одноглазого в плечо, а он, испуганныйэтим неожиданным наскоком, с остервенением полоснул ее зубами по морде.Такой отпор, в свою очередь, оказался неожиданностью для волчицы, и онанакинулась на Одноглазого, рыча от негодования. Тот уже понял свою ошибку ипопытался умилостивить волчицу, но она продолжала кусать его. Тогда, оставиввсе надежды на примирение, Одноглазый начал увертываться от ее укусов, прячаголову и подставляя под ее зубы то одно плечо, то другое. Тем временем заяц продолжал плясать в воздухе. Волчица уселась наснегу, и Одноглазый, боясь теперь своей подруги еще больше, чем таинственнойелки, снова сделал прыжок. Схватив зайца и опустившись с ним на землю, онуставился своим единственным глазом на деревце. Как и прежде, оно согнулосьдо самой земли. Волк съежился, ожидая неминуемого удара, шерсть на немвстала дыбом, но зубы не выпускали добычи. Однако удара не последовало.Деревце так и осталось склоненным над ним. Стоило волку двинуться, как елкатоже двигалась, и он ворчал на нее сквозь стиснутые челюсти; когда он стоялспокойно, деревце тоже не шевелилось, и волк решил, что так безопаснее. Нотеплая кровь зайца была такая вкусная! Из этого затруднительного положения Одноглазого вывела волчица. Онавзяла у него зайца и, пока елка угрожающе раскачивалась и колыхалась надней, спокойно отгрызла ему голову. Елка сейчас же выпрямилась и больше небеспокоила их, заняв подобающее ей вертикальное положение, в котором деревуположено расти самой природой. А волчица с Одноглазым поделили между собойдобычу, пойманную для них этим таинственным деревцем. Много попадалось им таких тропинок и прогалин, где зайцы раскачивалисьвысоко в воздухе, и волчья пара обследовала их все. Волчица всегда былапервой, а Одноглазый шел за ней следом, наблюдая и учась, как надообкрадывать западни. И наука эта впоследствии сослужила ему хорошую службу.Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 405; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!