ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПОГОНЯ ЗА БОГАМИ 3 страница
ГЛАВА ВТОРАЯ. ЛОГОВИЩЕ
Два дня и две ночи бродили волчица и Одноглазый около индейскогопоселка. Одноглазый беспокоился и трусил, а волчицу поселок чем-топритягивал, и она никак не хотела уходить. Но однажды утром, когда ввоздухе, совсем неподалеку от них, раздался выстрел и пуля ударила в деревовсего в нескольких дюймах от головы Одноглазого, волки уже больше неколебались и пустились в путь длинными ровными прыжками, быстро увеличиваярасстояние между собой и опасностью. Они бежали недолго -- всего дня три. Волчица все с большейнастойчивостью продолжала свои поиски. Она сильно отяжелела за эти дни и немогла быстро бегать. Однажды, погнавшись за зайцем, которого в обычное времяей ничего не стоило бы поймать, она вдруг оставила погоню и прилегла на снеготдохнуть. Одноглазый подошел к ней, но не успел он тихонько коснуться носомее шеи, как она с такой яростью укусила его, что он упал на спину и, являясобой весьма комическое зрелище, стал отбиваться от ее зубов. Волчицасделалась еще раздражительнее, чем прежде; но Одноглазый был терпелив изаботлив, как никогда. И вот наконец волчица нашла то, что искала. Нашла в нескольких миляхвверх по течению небольшого ручья, летом впадавшего в Маккензи; теперь,промерзнув до каменистого дна, ручей затих, превратившись от истоков доустья в сплошной лед. Волчица усталой рысцой бежала позади Одноглазого,ушедшего далеко вперед, и вдруг приметила, что в одном месте высокийглинистый берег нависает над ручьем. Она свернула в сторону и подбежалатуда. Буйные весенние ливни и тающие снега размыли узкую трещину в береге иобразовали там небольшую пещеру. Волчица остановилась у входа в нее и внимательно оглядела наружнуюстену пещеры, потом обежала ее с обеих сторон до того места, где обрывпереходил в пологий скат. Вернувшись назад, она вошла в пещеру через узкоеотверстие. Первые фута три ей пришлось ползти, потом стены раздались вширь иввысь, и волчица вышла на небольшую круглую площадку футов шести в диаметре.Головой она почти касалась потолка. Внутри было сухо и уютно. Волчицапринялась обследовать пещеру, а Одноглазый стоял у входа и терпеливонаблюдал за ней. Опустив голову и почти касаясь носом близко сдвинутых лап,волчица несколько раз перевернулась вокруг себя, не то с усталым вздохом, нето с ворчанием подогнула ноги и растянулась на земле, головой ко входу.Одноглазый, навострив уши, посмеивался над ней, и волчице было видно, каккончик его хвоста добродушно ходит взад и вперед на фоне светлого пятна --входа в пещеру. Она прижала свои острые уши, открыла пасть и высунула язык,всем своим видом выражая полное удовлетворение и спокойствие. Одноглазому хотелось есть. Он заснул у входа в пещеру, но сон его былтревожен. Он то и дело просыпался и, навострив уши, прислушивался к тому,что говорил ему мир, залитый ярким апрельским солнцем, играющим на снегу.Лишь только Одноглазый начинал дремать, до ушей его доносился еле уловимыйшепот невидимых ручейков, и он поднимал голову, напряженно вслушиваясь в этизвуки. Солнце снова появилось на небе, и пробуждающийся Север слал свойпризыв волку. Все вокруг оживало. В воздухе чувствовалась весна, под снегомзарождалась жизнь, деревья набухали соком, почки сбрасывали с себя ледяныеоковы. Одноглазый беспокойно поглядывал на свою подругу, но она не выказывалани малейшего желания подняться с места. Он посмотрел по сторонам, увиделстайку пуночек, вспорхнувших неподалеку от него, приподнялся, но, взглянувеще раз на волчицу, лег и снова задремал. До его слуха донеслось слабоежужжание. Сквозь дремоту он несколько раз обмахнул лапой морду -- потомпроснулся. У кончика его носа с жужжанием вился комар. Комар был большой, --вероятно, он провел всю зиму в сухом пне, а теперь солнце вывело его изоцепенения. Волк был не в силах противиться зову окружающего мира; крометого, ему хотелось есть. Одноглазый подполз к своей подруге и попробовал убедить ее подняться.Но она только огрызнулась на него. Тогда волк решил отправиться один и,выйдя на яркий солнечный свет, увидел, что снег под ногами проваливается ипутешествие будет делом не легким. Он побежал вверх по замерзшему ручью, гдеснег в тени деревьев был все еще твердый. Побродив часов восемь, Одноглазыйвернулся затемно, еще голоднее прежнего. Он не раз видел дичь, но не могпоймать ее. Зайцы легко скакали по таявшему насту, а он проваливался ибарахтался в снегу. Какое-то смутное подозрение заставило Одноглазого остановиться у входав пещеру. Оттуда доносились странные слабые звуки. Они не были похожи наголос волчицы, но вместе с тем в них чудилось что-то знакомое. Он осторожновполз внутрь и услышал предостерегающее рычание своей подруги. Это несмутило Одноглазого, но заставило все же держаться в некотором отдалении;его интересовали другие звуки -- слабое, приглушенное повизгивание и плач. Волчица сердито заворчала на него. Одноглазый свернулся клубком у входав пещеру и заснул. Когда наступило утро и в логовище проник тусклый свет,волк снова стал искать источник этих смутно знакомых звуков. Впредостерегающем рычании волчицы появились новые нотки: в нем слышаласьревность, -- и это заставляло волка держаться от нее подальше. И все-такиему удалось разглядеть, что между ногами волчицы, прильнув к ее брюху,копошились пять маленьких живых клубочков; слабые, беспомощные, они тихоповизгивали и не открывали глаз на свет. Волк удивился. Это случалось не впервый раз в его долгой и удачливой жизни, это случалось часто, и все-такикаждый раз он заново удивлялся. Волчица смотрела на него с беспокойством.Время от времени она тихо ворчала, а когда волк, как ей казалось, подходилслишком близко, это ворчание становилось грозным. Инстинкт, опережающий увсех матерей-волчиц опыт, смутно подсказывал ей, что отцы могут съесть своебеспомощное потомство, хотя до сих пор она не знала такой беды. И страхзаставлял ее гнать Одноглазого от порожденных им волчат. Впрочем, волчатам ничто не грозило. Старый волк, в свою очередь,почувствовал веление инстинкта, перешедшего к нему от его отцов. Незадумываясь над ним, не противясь ему, он ощутил это веление всем своимсуществом и, повернувшись спиной к своему новорожденному потомству,отправился на поиски пищи. В пяти-шести милях от логовища ручей разветвлялся, и оба его рукава подпрямым углом поворачивали к горам. Волк пошел вдоль левого рукава и вскоренаткнулся на чьи-то следы. Обнюхав их и убедившись, что следы совсем свежие,он припал на снег и взглянул в том направлении, куда они вели. Потом неспеша повернулся и побежал вдоль правого рукава. Следы были гораздо крупнееего собственных, -- и он знал, что там, куда они приведут, надежды на добычумало. Пробежав с полмили вдоль правого рукава, волк уловил своим чутким ухомкакой-то скрежещущий звук. Подкравшись ближе, он увидел дикобраза, который,встав на задние лапы, точил зубы о дерево. Одноглазый осторожно подобрался кнему, не надеясь, впрочем, на удачу. Так далеко на севере дикобразы ему непопадались, но он знал этих зверьков, хотя за всю свою жизнь ни разу непопробовал их мяса. Однако опыт научил волка, что бывает в жизни счастье илиудача, и он продолжал подбираться к дикобразу. Трудно угадать, чем кончитсяэта встреча, ведь исхода борьбы с живым существом никогда нельзя знатьзаранее. Дикобраз свернулся клубком, растопырив во все стороны свои длинныеострые иглы, и нападение стало теперь невозможным. В молодости Одноглазыйткнулся однажды мордой в такой же вот безжизненный с виду клубок игл инеожиданно получил удар хвостом по носу. Одна игла так и осталась торчать унего в носу, причиняя жгучую боль, и вышла из раны только через нескольконедель. Он лег, приготовившись к прыжку и держа нос на расстоянии целогофута от хвоста дикобраза. Замерев на месте, он ждал. Кто знает? Все можетбыть. Вдруг дикобраз развернется. Вдруг представится случай ловким ударомлапы распороть нежное, ничем не защищенное брюхо. Но через полчаса Одноглазый поднялся, злобно зарычал на неподвижныйклубок и побежал дальше. Слишком часто приходилось ему в прошлом караулитьдикобразов -- вот так же, без всякого толка, чтобы сейчас тратить на этовремя. И он побежал дальше по правому рукаву ручья. День подходил к концу, аего поиски все еще не увенчались успехом. Проснувшийся инстинкт отцовства управлял волком. Он знал, что пищу надонайти во что бы то ни стало. В полдень ему попалась белая куропатка. Онвыбежал из зарослей кустарника и очутился нос к носу с этой глупой птицей.Она сидела на пне, в каком-нибудь футе от его морды. Они увидели друг другаодновременно. Птица испуганно взмахнула крыльями, но волк ударил ее лапой,сшиб на землю и схватил зубами как раз в тот миг, когда она заметалась поснегу, пытаясь взлететь на воздух. Как только зубы Одноглазого вонзились внежное мясо, ломая хрупкие кости, челюсти его заработали. Потом он вдругвспомнил что-то и пустился бежать к пещере, прихватив куропатку с собой. Пробежав еще с милю своей бесшумной поступью, скользя, словно тень, ивнимательно приглядываясь к каждому новому береговому изгибу, он опятьнаткнулся на следы все тех же больших лап. Следы удалялись в ту сторону,куда лежал и его путь, и он приготовился в любую минуту встретить обладателяэтих лап. Волк осторожно высунул голову из-за скалы в том месте, где ручей крутоповорачивал, и его зоркий глаз заприметил нечто такое, что заставило егосейчас же прильнуть к земле. Это был тот самый зверь, который оставилбольшие следы на снегу, -- крупная самка-рысь. Она лежала перед свернувшимсяв тугой клубок дикобразом в той же позе, в какой рано утром лежал передтаким же дикобразом и сам волк. Если раньше Одноглазого можно было сравнитьсо скользящей тенью, то теперь это был призрак той тени, осторожно огибающийс подветренной стороны безмолвную, неподвижную пару -- дикобраза и рысь. Волк лег на снег, положив куропатку рядом с собой, и сквозь иглынизкорослой сосны стал пристально следить за игрой жизни, развертывающейся унего на глазах, -- за рысью и дикобразом, которые хоть и притаились, но былиполны сил и отстаивали каждый свое существование. Смысл же этой игрызаключался в том, что один из ее участников хотел съесть другого, а тот нехотел быть съеденным. Старый волк тоже принимал участие в этой игре из своего прикрытия,надеясь, а вдруг счастье окажется на его стороне и он добудет пищу,необходимую ему, чтобы жить. Прошло полчаса, прошел час; все оставалось попрежнему. Клубок иглсохранял полную неподвижность, и его легко можно было принять за камень;рысь превратилась в мраморное изваяние; а Одноглазый -- тот был точномертвый. Однако все трое жили такой напряженной жизнью, напряженной почти доощущения физической боли, что вряд ли когда-нибудь им приходилосьчувствовать в себе столько сил, сколько они чувствовали сейчас, когда телаих казались окаменелыми. Одноглазый подался вперед, насторожившись еще больше. Там, за сосной,произошли какие-то перемены. Дикобраз в конце концов решил, что враг егоудалился. Медленно, осторожно стал он расправлять свою непроницаемую броню.Его не тревожило ни малейшее подозрение. Колючий клубок медленно-медленноразвернулся и начал выпрямляться. Одноглазый почувствовал, что рот у негонаполняется слюной при виде живой дичи, лежавшей перед ним, как готовоеугощение. Еще не успев развернуться до конца, дикобраз увидел своего врага. И вэто мгновение рысь ударила его. Удар был быстрый, как молния. Лапа с крепкими когтями, согнутыми, как ухищной птицы, распорола нежное брюхо и тотчас же отдернулась назад. Если быдикобраз развернулся во всю длину или заметил врага на какую-нибудь десятуюдолю секунды позже, лапа осталась бы невредимой, но в то мгновение, когдарысь отдернула лапу, дикобраз ударил ее сбоку хвостом и вонзил в нее своиострые иглы. Все произошло одновременно -- удар, ответный удар, предсмертный визгдикобраза и крик огромной кошки, ошеломленной болью. Одноглазый привстал,навострил уши и вытянул хвост, дрожащий от волнения. Рысь дала волю своемунраву. Она с яростью набросилась на зверя, причинившего ей такую боль. Нодикобраз, хрипя, взвизгивая и пытаясь свернуться в клубок, чтобы спрятатьвывалившиеся из распоротого брюха внутренности, еще раз ударил хвостом.Большая кошка снова взвыла от боли и с фырканьем отпрянула назад; нос ее,весь утыканный иглами, стал похож на подушку для булавок. Она царапала еголапами, стараясь избавиться от этих жгучих, как огонь, стрел, тыкаласьмордой в снег, терлась о ветки и прыгала вперед, назад, направо, налево, непомня себя от безумной боли и страха. Не переставая фыркать, рысь судорожно дергала своим коротким хвостом,потом мало-помалу затихла. Одноглазый продолжал следить за ней и вдругвздрогнул и ощетинился: рысь с отчаянным воем взметнулась высоко в воздух икинулась прочь, сопровождая каждый свой прыжок пронзительным визгом. Итолько тогда, когда она скрылась и визги ее замерли вдали. Одноглазыйрешился выйти вперед. Он ступал с такой осторожностью, как будто весь снегбыл усыпан иглами, готовыми каждую минуту вонзиться в мягкие подушки на еголапах. Дикобраз встретил появление волка яростным визгом и лязганьем зубов.Он ухитрился кое-как свернуться, но это уже не был прежний непроницаемыйклубок: порванные мускулы не повиновались ему, он был разорван почти пополами истекал кровью. Одноглазый хватал пастью и с наслаждением глотал окровавленный снег.После такой закуски голод его только усилился; но он недаром пожил на свете,-- жизнь научила его осторожности. Надо было выждать время. Он лег на снегперед дикобразом, а тот скрежетал зубами, хрипел и тихо повизгивал.Несколько минут спустя Одноглазый заметил, что иглы дикобраза малопомалуопускаются и по всему его телу пробегает дрожь. Потом дрожь сразупрекратилась. Длинные зубы лязгнули в последний раз, иглы опустились, телообмякло и больше уже не двигалось. Робким, боязливым движением лапы Одноглазый растянул дикобраза во всюдлину и перевернул его на спину. Все обошлось благополучно. Дикобраз былмертв. После внимательного осмотра волк осторожно взял свою добычу в зубы ипобежал вдоль ручья, волоча ее по снегу и повернув голову в сторону, чтобыне наступать на колючие иглы. Но вдруг он вспомнил что-то, бросил дикобразаи вернулся к куропатке. Он не колебался ни минуты, он знал, что надосделать: надо съесть куропатку. И, съев ее, Одноглазый побежал туда, гдележала его добыча. Когда он втащил свою ношу в логовище, волчица осмотрела ее, поднялаголову и лизнула волка в шею. Но сейчас же вслед за тем она легонькозарычала, отгоняя его от волчат, -- правда, на этот раз рычание было нетакое уж злобное, в нем слышалось скорее извинение, чем угроза.Инстинктивный страх перед отцом ее потомства постепенно пропадал. Одноглазыйвел себя, как и подобало волку-отцу, и не проявлял беззаконного желаниясожрать малышей, произведенных ею на свет.ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СЕРЫЙ ВОЛЧОНОК
Он сильно отличался от своих братьев и сестер. Их шерсть уже принималарыжеватый оттенок, унаследованный от матери-волчицы, а он пошел весь вОдноглазого. Он был единственным серым волчонком во всем помете. Он родилсянастоящим волком и очень напоминал отца, с той лишь разницей, что у негобыло два глаза, а у отца -- один. Глаза у серого волчонка только недавно открылись, а он уже хорошовидел. И даже когда глаза у него были еще закрыты, чувства обоняния,осязания и вкуса уже служили ему. Он прекрасно знал своих двух братьев идвух сестер. Он поднимал с ними неуклюжую возню, подчас уже переходившую вдраку, и его горлышко начинало дрожать от хриплых звуков, предвестниковрычания. Задолго до того, как у него открылись глаза, он научился по запаху,осязанию и вкусу узнавать волчицу -- источник тепла, пищи и нежности. Икогда она своим мягким, ласкающим языком касалась его нежного тельца, онуспокаивался, прижимался к ней и мирно засыпал. Первый месяц его жизни почти весь прошел во сне; но теперь он ужехорошо видел, спал меньше и мало-помалу начинал знакомиться с миром. Мир егобыл темен, хотя он не подозревал этого, так как не знал никакого другогомира. Волчонка окружала полутьма, но глазам его не приходилосьприспосабливаться к иному освещению. Мир его был очень мал, он ограничивалсястенами логовища; волчонок не имел никакого понятия о необъятности внешнегомира, и поэтому жизнь в таких тесных пределах не казалась ему тягостной. Впрочем, он очень скоро обнаружил, что одна из стен его мира отличаетсяот других, -- там был выход из пещеры, и оттуда шел свет. Он обнаружил, чтоэта стена не похожа на другие, еще задолго до того, как у него появилисьмысли и осознанные желания. Она непреодолимо влекла к себе волчонка еще в тупору, когда он не мог видеть ее. Свет, идущий оттуда, бил ему в сомкнутыевеки, и его зрительные нервы отвечали на эти теплые искорки, вызывавшиетакое приятное и вместе с тем странное ощущение. Жизнь его тела, каждойклеточки его тела, жизнь, составляющая самую его сущность и действующаяпомимо его воли, рвалась к этому свету, влекла его к нему, так же каксложный химический состав растения заставляет его поворачиваться к солнцу. Еще задолго до того, как в волчонке забрезжило сознание, он то и делоподползал к выходу из пещеры. Сестры и братья не отставали от него. И в этупору их жизни никто из них не забирался в темные углы у задней стены. Светпривлекал их к себе, как будто они были растениями; химический процесс,называющийся жизнью, требовал света; свет был необходимым условием ихсуществования, и крохотные щенячьи тельца тянулись к нему, точно усикивиноградной лозы, не размышляя, повинуясь только инстинкту. Позднее, когда вкаждом из них начала проявляться индивидуальность, когда у каждого появилисьжелания и сознательные побуждения, тяга к свету только усилилась. Онинепрестанно ползли и тянулись к нему, и матери приходилось то и делозагонять их обратно. Вот тут-то волчонок узнал и другие особенности своей матери, помимо еемягкого, ласкающего языка. Настойчиво порываясь к свету, он убедился, что у матери есть нос,которым она в наказание может отбросить его назад; затем он узнал и лапу,умевшую примять его к земле и быстрым, точно рассчитанным движениемперекатить в угол. Так он впервые испытал боль и стал избегать ее, сначалапросто не подвергая себя такому риску, а потом научившись увертываться иудирать от наказания. Это уже были сознательные поступки -- результатпоявившейся способности обобщать явления мира. До сих пор он увертывался отболи бессознательно, так же бессознательно, как и лез к свету Но теперь онувертывался от нее потому, что знал, что такое боль. Он был очень свирепым волчонком. И такими же были его братья и сестры.Этого и следовало ожидать. Ведь он был хищником и происходил из родахищников, питавшихся мясом. Молоко, которое он сосал с первого же дня своейедва теплившейся жизни, вырабатывалось из мяса; и теперь, когда емуисполнился месяц и глаза его уже целую неделю были открыты, он тоже началесть мясо, наполовину пережеванное волчицей для ее пяти подросших детенышей,которым теперь не хватало молока. С каждым днем серый волчонок становился все злее и злее. Рычаниеполучалось у него более хриплым и громким, чем у братьев и сестер, припадкищенячьей ярости были страшнее. Он первый научился ловким ударом лапыопрокидывать их навзничь. И он же первый схватил другого волчонка за ухо ипринялся теребить и таскать его из стороны в сторону, яростно рыча сквозьстиснутые челюсти. И уж конечно, он больше всех других волчат причинялбеспокойство матери, старавшейся отогнать свой выводок от выхода из пещеры. Свет с каждым днем все сильнее и сильнее манил к себе серого волчонка.Он поминутно пускался в странствования по пещере, стремясь к выходу из нее,и так же поминутно его оттаскивали назад. Правда, он не знал, что это былвыход. Он не подозревал о существовании разных входов и выходов, которыеведут из одного места в другое. Он вообще не имел понятия о существованиидругих мест, а о способах добраться туда и подавно. Поэтому выход из пещерыказался ему стеной -- стеной света. Чем солнце было для живущих на воле, темдля него была эта стена -- солнцем его мира. Она притягивала его к себе, какогонь притягивает бабочку. Он беспрестанно стремился добраться туда. Жизнь,быстро растущая в нем, толкала его к стене света. Жизнь, таившаяся в нем,знала, что это единственный путь в мир -- путь, на который ему сужденоступить. Но сам он ничего не знал об этом. Он не знал, что внешний мирсуществует. У этой стены света было одно странное свойство. Его отец (а волчонокуже признал в нем одного из обитателей своего мира -- похожее на матьсущество, которое спит ближе к свету и приносит пищу) -- его отец имелобыкновение проходить прямо сквозь далекую светлую стену и исчезать за ней.Серый волчонок не мог понять этого. Мать не позволяла ему приближаться ксветлой стене, но он подходил к другим стенам пещеры, и всякий раз егонежный нос натыкался на что-то твердое. Это причиняло боль. И посленескольких таких путешествий обследование стен прекратилось. Не задумываясь,он принял исчезновение отца за его отличительное свойство, так же как молокои мясная жвачка были отличительными свойствами матери. В сущности говоря, серый волчонок не умел мыслить, во всяком случаетак, как мыслят люди. Мозг его работал в потемках. И все-таки его выводыбыли не менее четки и определенны, чем выводы людей. Он принимал вещитакими, как они есть, не утруждая себя вопросом, почему случилось то-то илито-то. Достаточно было знать, что это случилось. Таков был его методпознания окружающего мира. И поэтому, ткнувшись несколько раз подряд носом встены пещеры, он примирился с тем, что не может проходить сквозь них, неможет делать то, что делает отец. Но желания разобраться в разнице междуотцом и собой никогда не возникало у него. Логика и физика не принималиучастия в формировании его мозга. Как и большинству обитателей Северной глуши, ему рано пришлось испытатьчувство голода. Наступили дни, когда отец перестал приносить мясо, когдадаже материнские соски не давали молока. Волчата повизгивали и скулили ибольшую часть времени проводили во сне; потом на них напало голодноеоцепенение. Не было уже возни и драк, никто из них не приходил в ярость, непробовал рычать; и путешествия к далекой белой стене прекратились. Ониспали, и жизнь, чуть теплившаяся в них, мало-помалу гасла. Одноглазый совсем потерял покой. Он рыскал повсюду и мало спал влоговище, которое стало теперь унылым и безрадостным. Волчица тоже оставиласвой выводок и вышла на поиски корма. В первые дни после рождения волчатОдноглазый не раз наведывался к индейскому поселку и обкрадывал заячьисилки, но как только снег растаял и реки вскрылись, индейцы ушли дальше, иэтот источник пищи иссяк. Когда серый волчонок немного окреп и снова стал интересоваться далекойбелой стеной, он обнаружил, что население его мира сильно уменьшилось. Унего осталась всего лишь одна сестра. Остальные исчезли. Как только силывернулись к нему, он стал играть, но играть в одиночестве, потому что сестране могла ни поднять головы, ни шевельнуться. Его маленькое тело округлилосьот мяса, которое он ел теперь, а для нее пища пришла слишком поздно. Она всевремя спала, и искра жизни в ее маленьком тельце, похожем на обтянутый кожейскелет, мерцала все слабее и слабее и наконец угасла. Потом наступило время, когда Одноглазый перестал появляться сквозьстену и исчезать за ней; место, где он спал у входа в пещеру, опустело. Этослучилось в конце второй, менее свирепой голодовки. Волчица знала, почемуОдноглазый не вернулся в логовище, но не могла рассказать серому волчонку отом, что ей пришлось увидеть. Отправившись за добычей вверх по левому рукаву ручья, туда, где жиларысь, она напала на вчерашний след Одноглазого. И там, где следы кончились,она нашла его самого -- вернее, то, что от него осталось. Все кругомговорило о недавней схватке и о том, что, выиграв эту схватку, рысь ушла ксебе в нору. Волчица отыскала эту нору, но, судя по многим признакам, рысьбыла там, и волчица не решилась войти к ней. После этого волчица перестала охотиться на левом рукаве ручья. Оназнала, что у рыси в норе есть детеныши и что сама рысь славится своей злобойи неустрашимостью в драках. Трем-четырем волкам ничего не стоит загнать надерево фыркающую, ощетинившуюся рысь; однако совсем иное дело встретиться сней с глазу на глаз, особенно когда знаешь, что за спиной у нее голодныйвыводок. Но Северная глушь есть Северная глушь, и материнство есть материнство,-- оно не останавливается ни перед чем как в Северной глуши, так и вне ее; инеминуемо должен был настать день, когда ради своего серого детеныша волчицаотважится пойти по левому рукаву к норе в скалах, навстречу разъяреннойрыси.Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 368; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!