ПИСИСТРАТ: ПАРАДОКС «КРОТКОГО ТИРАНА» 10 страница
[251]
было на краткий срок (до 507 г. до н.э.) сделано, а это позволяло чрезвычайно упрочить позиции Лакедемона в Средней Греции. Однако, по нашему мнению, нельзя сбрасывать со счетов и религиозный авторитет Дельфов, и большое значение, придававшееся их оракулам (в частности, только Дельфы могли санкционировать разрыв ксении, связывавшей Спарту с Писистратидами), и, наконец, действительно серьезное отношение спартанцев к религии, в особенности к оракулам[512]. Сказанное относится, разумеется, к массе спартиатов, которая должна была в лице народного собрания принимать окончательное решение о вторжении. Что же касается политической элиты, то она, несомненно, попыталась рационально просчитать возможные последствия планируемой акции и сочла, что эти последствия будут позитивными. Первая спартанская экспедиция, отправленная морем и высадившаяся в афинской гавани Фалер (Геродот и Аристотель сохранили имя командира — Анхимолий[513]), оказалась неудачной. На помощь тирану Гиппию пришли его союзники — фессалийцы. Фессалийская конница, которой командовал Киней, занимавший, судя по всему, должность тага (выборного главы) Фессалии (Геродот называет его царем)[514], нанесла поражение спартанскому отряду, причем погиб сам Анхимолий. Очевидно, отряд был незначительным по количеству; лакедемоняне думали добиться своей цели малыми силами. Но после получения дурных вестей из Аттики на эту область двинулось (теперь уже по суше) гораздо более многочисленное войско, и вел его сам Клеомен. Следует полагать, что спартанского царя сопровождали знатные афинские изгнанники, в том числе Алкмеониды, мечты которых о возвращении на родину на этот раз сбылись. Фессалийская конница вновь пыталась оказать сопротивление, но против спартанской фаланги, построенной в полные боевые порядки, она оказалась бессильной и вынуждена была с потерями отступить. Иных защитников, кроме фессалийцев, у Писистратидов не оказалось; они даже не попыта-
|
|
|
[252]
лись прибегнуть к мобилизации ополчения афинских граждан. Видимо, тирания в Афинах окончательно утратила популярность и была близка к естественному концу. Клеомен победителем вступил в город; Гиппий был осажден на Акрополе, а затем (после того как в плен спартанцами были захвачены его сыновья) сдался в обмен на их свободу и покинул Аттику. Свергнутый тиран удалился в свои родовые владения на Геллеспонт и правил после этого в завоеванном еще Писистратом Сигее, став вассалом персидского царя. Однако Гиппий и не думал отказываться от притязаний на власть в Афинах; напротив, он был твердо намерен добиваться реставрации своего режима (безусловно, он прекрасно помнил, что его отцу удалось дважды возвратиться после изгнания), пусть даже и с помощью какой-либо внешней силы. "Фактор Гиппия" еще долго оставался одним из самых важных в афинской внутренней и внешней политике, тем более что в городе оставались его сторонники и даже родственники. Казалось бы, теперь Клеомен мог торжествовать: такой сильный полис, как Афины, должен был пойти по тому же пути, как ранее Коринф, Сикион, Мегары, и стать неравноправным союзником Спарты. Однако затем случилось странное: афиняне повели себя совершенно нетипично и, вместо того чтобы послушно подчиниться своим "освободителям", по-прежнему настаивали на собственной самостоятельности[515]. Это стало ясно не сразу, но к 508 г. до н.э., когда улеглись неурядицы, связанные со сменой политического режима, оказалось, что в афинском полисе соперничают две аристократические группировки. Во главе одной из них стоял уже знакомый нам Алкмеонид Клисфен, другой руководил Исагор (скорее всего, из рода Филаидов)[516], тоже принимавший активное участие в свержении тирании и являвшийся ксеном царя Клеомена (Herod. V. 70; Arist. Ath. pol. 20. 2). "Первый тур" политической борьбы между ними закончился победой Исагора, который был избран архонтом-эпонимом на 508/507 г. до н.э.[517] Значение должности
|
|
|
[253]
|
|
|
первого архонта после ликвидации афинской тирании необычайно возросло; в отсутствие тиранов она становилась в полном смысле слова высшей, "президентской" (а противовес ей в лице коллегии стратегов еще не был создан). Отнюдь не случайно, что за этот пост боролись виднейшие политики; на отрезке между 510 и 487 г. (когда была проведена реформа архонтата, сделавшая его выборным по жребию и тем самым резко снизившая значение этого института[518]) эпонимами успели побывать, помимо Исагора, также Фемистокл, Аристид, Гиппарх, сын Харма (глава оставшихся в Афинах сторонников изгнанного Гиппия). Терпя поражение, Клисфен решился на беспрецедентный шаг: он напрямую обратился к демосу, желая привлечь его на свою сторону и с этой целью предложив ему программу демократических реформ. В нашу задачу здесь не входит сколько-нибудь подробно останавливаться на деятельности Клисфена, который считается (и в целом справедливо, во всяком случае, с большим основанием, чем кто-либо иной, будь то Солон, Фемистокл, Эфиальт или Перикл) "отцом-основателем" афинской демократии. Литература о его реформах необъятна[519]. Нам хотелось бы лишь подчеркнуть, что подлинная новизна поведения Клисфена заключалась, собственно, не в том, что он впервые в афинской истории апеллировал к демосу (вожди аристократических группировок и ранее, в эпоху архаики, могли успешно бороться друг с другом только при том условии, что их поддерживали не только небольшие кружки представителей элиты, но и те или иные по размеру группы рядовых граждан, рекрутировавшиеся, как правило, на локальной основе), а скорее в том, что он апеллировал ко всему демосу, ко всему гражданскому коллективу Афин. Предложенные им преобразования должны были отразиться на судьбе каждого гражданина, принципиально изменить всю структуру полиса и, что немаловажно, покончить с "регионализмом", подрывавшим единство государства.
|
|
|
[254]
Демос с энтузиазмом поддержал начинания реформатора. "Теперь, когда народ был на стороне Клисфена, — пишет Геродот (V. 69), — он был гораздо сильнее своих предшественников". И действительно, заручившись поддержкой столь мощного союзника, лидер Алкмеонидов сумел весной 507 г. до н.э. добиться избрания архонтом-эпонимом на следующий гражданский год[520] (507/506) своего родственника Алкмеона[521]. Такой ход событий крайне встревожил Исагора, архонтат которого еще продолжался. Очевидно, с ним уже переставали считаться. Ощущая невозможность удержаться у власти легитимными способами, Исагор пошел на крайнюю меру — обратился за помощью в Спарту. Клеомен I немедленно направился в Аттику с небольшим отрядом (судя по всему, он считал, что "наведение порядка" в Афинах не составит серьезных трудностей), выставляя в качестве повода для нового вторжения необходимость изгнать "оскверненных" Алкмеонидов (так в очередной раз отозвалось в судьбе этого рода дело Килона). Клисфен в этой ситуации повел себя не лучшим образом: он попросту тайно бежал из города и тем, казалось бы, облегчил задачу спартанского царя. Однако Клеомен, прибыв в Афины, стал действовать слишком уж властно и категорично. Он приказал удалиться в изгнание семистам (!) семействам сторонников Алкмеонидов, а кроме того вмешался и в конституционное устройство полиса, решив учредить некий "Совет Трехсот", укомплектованный приверженцами Исагора. Результатом подобной политики стало бы установление крайней олигархии, с чем, однако, никак не мог примириться афинский демос, политическая сознательность которого была уже весьма высокой[522].
[255]
В результате спартанцам пришлось столкнуться с чем-то совершенно новым для себя — с вооруженным сопротивлением граждан "облагодетельствованного" ими полиса. "Афинской революцией" иногда называют развернувшиеся события в западной историографии[523]. Исагор со своими сторонниками, а вкупе с ними и отряд Клеомена, оказались осаждены восставшим народом на Акрополе. По иронии судьбы почти с точностью повторилась история трехлетней давности: тогда спартанский царь осаждал Гиппия в афинской цитадели, а теперь он сам оказался в положении своего былого противника. Схожим образом и завершилась осада: заключив перемирие, афиняне позволили спартанскому контингенту ретироваться. По вопросу о том, как поступили они с теми из своих сограждан, которые находились на Акрополе, Геродот и Аристотель — два наших основных источника по описываемым событиям — противоречат друг другу: первый (V. 72) считает, что эти "враги народа" были схвачены и казнены, а по мнению второго (Ath. pol. 20. 4) они ушли вместе со спартанцами. На наш взгляд, предпочтение в данном случае следует отдать автору "Афинской политии". Во всяком случае, безусловно известно, что Исагор уцелел и оказался в Спарте. Странно было бы, если бы афиняне схватили пособников "главного преступника", но упустили из рук его самого. Конечно, версия Геродота больше льстила самолюбию афинских граждан. В действительности, однако, ситуация в 507 г. до н.э. была не такой, чтобы они могли безапелляционно диктовать свои условия засевшему на Акрополе Клеомену. Отряд спартанцев в сердце Афин мог в любую минуту оказаться источником серьезной опасности и превратиться из обороняющейся стороны в атакующую. В подобных условиях лучшим выходом из сложившегося тупика должен был представляться устраивавший обе стороны компромисс. Характерно, что на Акрополе спартанский царь вел себя отнюдь не как проигравший, а скорее как хозяин положения. Он вошел в святилище Афины, невзирая на протесты охранявшей его жрицы (Herod. V. 72)[524], а, покидая город, захва-
[256]
тил с собой обильную коллекцию прорицаний оракулов, собранную еще Писистратидами (Herod. V. 90). Коль скоро афиняне не воспрепятствовали ему в этом, приходится сделать вывод, что они не имели такой возможности. Как бы то ни было, несмотря на то, что независимость Афин и демократический путь развития удалось в тот момент отстоять, а Клисфен немедленно после удаления спартанцев возвратился в город, всем было абсолютно ясно: разъяренный Клеомен будет мстить, и в ближайшем будущем следует ожидать нового похода на Аттику, причем значительно более мощными силами. Настолько велик был страх афинян перед неминуемым наказанием со стороны Спарты, что они были готовы даже встать в вассальную зависимость по отношению к Персии. Афинское посольство, отбывшее в Сарды (без сомнения, оно было отправлено по инициативе Клисфена и его приверженцев) и вступившее в переговоры с персидским сатрапом Артаферном, дало ему "землю и воду" (Herod. V. 73)[525]. Этот символический акт означал формальное признание своего подчинения. Кстати сказать, влияние этого злополучного посольства на дальнейшее развитие отношений между Афинами и Персией и, в частности, на весь ход Греко-персидских войн еще не оценено по достоинству. Мы во многом поймем желание Ахеменидов разгромить в первую очередь именно Афины (и экспедиция 490 г., и поход Ксеркса имели в виду прежде всего этот город), если учтем, что персидские цари после договора 507 г. должны были рассматривать афинян как своих подданных, подобных азиатским ионийцам. Однако же, когда послы вернулись из Сард на родину, они, как сообщает Геродот, "подверглись суровому осуждению". Дело в том, что за время их отсутствия ситуация кардинально изменилась. Клеомен действительно пылал жаждой мести. Он понимал, что предыдущая неудача была во многом обусловлена недостатком имевшихся в его распоряжении сил, и намеревался на этот раз не повторить подобного упущения. В 506 г. до н.э. на Афины двинулось сильное войско всего Пелопоннесского союза; его вели оба царя —
[257]
Клеомен и Демарат. Это демонстрирует, что новая экспедиция рассматривалась как важная государственная акция (в то время как поход 507 г. до н.э. был, скорее всего, личной инициативой Клеомена). Тайной целью последнего, по словам Геродота (V. 74), было установление в Афинах тирании Исагора. Впрочем, не исключено, что в данном случае перед нами лишь догадка "отца истории", не основанная на каких-либо положительных фактах. Более вероятным представляется, что Спарта стремилась к восстановлению в непокорном городе не тирании, а олигархии. Пелопоннесцы уже вошли в Аттику и заняли важный культовый центр Элевсин. Одновременно (видимо, по предварительному сговору) на территорию афинского полиса вторглись с севера беотийцы, а с востока — халкидяне с Эвбеи. Угроза независимости Афин и молодой клисфеновской демократии была серьезнее, чем когда-либо. Но внезапно внутри наступавшего пелопоннесского войска возникли раздоры. Вначале коринфяне отказались от участия в военных действиях и вернули свой контингент на родину. Поведение Коринфа — второго по силе и влиянию полиса в Пелопоннесском союзе — не могло не повлиять на настроения в рядах остальных союзников. Положение усугубилось тем, что Демарат поссорился с Клеоменом, тоже не пожелал идти на Афины и отправился в Спарту. После этого развалилось все предприятие, и спартанцам пришлось, ничего не добившись, отступить. Афиняне же, воспользовавшись столь неожиданным спасением от самого опасного врага, немедленно ударили по беотийцам и халкидянам, оставшимся без поддержки со стороны спартанцев, нанесли им поражение, а в Халкиде даже основали клерухию (это одна из самых ранних афинских клерухий вообще). Молодая демократия одержала свою первую весомую победу. Что же касается собственно спартанских дел, то публичный конфликт между двумя архагетами, да еще в самый момент военной кампании, стал, конечно, скандалом эллинского масштаба. Не случайно именно после этого в Спарте был издан закон, запрещавший обоим царям вместе выступать во главе войска. Только что описанный инцидент имел (в том числе и лично для Клеомена) как минимум два важных последствия, одно внешнеполитического, а другое внутриполитического плана. Во-первых, стало совершенно очевидно, что в Элладе есть полис, который не намерен послушно следовать спар-
[258]
танскому диктату, хотя и не готов пока идти на прямой конфликт со Спартой. Собственно, именно с событий 507 — 506 гг. до н.э. берет свое начало система афино-спартанского дуализма и противостояния, которая в столь большой степени определила общую ситуацию в Балканской Греции на протяжении целого века. Правда, несколько лет спустя Клеомен попытался организовать новый поход на Афины. На этот раз он, как ни парадоксально, делал ставку на бывшего тирана Гиппия, которого сам же еще не столь давно победил и отстранил от власти. Почему был сделан столь странный выбор? Очевидно, кандидатура Исагора казалась уже "непроходной", а, может быть, этого политика просто не было в живых. В то же время Клеомену, наверное, было небезызвестно, что в Афинах по-прежнему существует группировка приверженцев Гиппия, которая могла бы послужить опорой для нового переворота. Гиппий был приглашен из Сигея в Спарту; по этому поводу собрался конгресс Пелопоннесского союза. Но на нем предложение Клеомена о реставрации Гиппия[526] не было поддержано (Herod. V. 90 — 94), причем особенно активно возражали опять же коринфяне. Таким образом, в самом союзе наметились серьезные внешнеполитические разногласия, и необходимо было предпринимать какие-то усилия, чтобы спасти это объединение от возможного распада[527]. Во-вторых, важным фактором политической жизни Спарты стал отныне конфликт между Клеоменом и Демаратом. Судя по всему, в самом спартанском полисе были силы, заинтересованные в разжигании их распри. "Чрезмерная" самостоятельность Клеомена, ярко выраженная индивидуалистическая тенденция в его деятельности не могла не раздражать традиционную правящую элиту лакедемонян. Эфоры и геронты, дабы обуздать его амбиции, стали выдвигать более "послушного" Демарата ему в противовес.
[259]
* * *
Тем временем на востоке с года на год всё более давала знать о себе новая мощная сила, властно вмешивавшаяся в дела греческого мира, - Персидская держава Ахеменидов. Еще основатель персидского могущества Кир, завоевав в 546 — 545 гг. до н.э. Лидийское царство, вышел к берегам Эгейского моря и поставил под свой контроль ионийские полисы. В дальнейшем ахеменидская экспансия продолжала интенсифицироваться, в особенности в правление Дария I (522 — 486 гг. до н.э.). Персы начали теперь захватывать уже не только малоазийские греческие города, но и острова Эгейского моря. На новых подданных, естественно, накладывалась дань; власть в подчинившихся новым владыкам эллинских государствах передавалась в руки вассальных тиранов — персидских ставленников. В 513 г. до н.э. Дарий сделал первый шаг в Европу. Переправившись с сильным войском через Черноморские проливы, он двинулся в поход на скифов, обитавших за Дунаем, в степях Северного Причерноморья. Скифская кампания оказалась неудачной; персидский царь возвратился, не достигнув ровно никаких результатов. Однако побочным результатом похода было то, что персы теперь обосновались на северном (фракийском) побережье Эгеиды, где тоже было немало греческих полисов. Персидское владычество, таким образом, распространилось на области, находившиеся в непосредственном соприкосновении с Балканской Грецией, и именно она должна была стать следующей жертвой экспансии Ахеменидов. Это, бесспорно, начали со временем понимать и в самой Элладе, и перед ее жителями все острее вставал вопрос: как относиться к персидской угрозе? В Спарте этим вопросом тоже не могли не задаваться. Правда, спартанский полис в силу своего положения на самом юге Балкан мог бы подвергнуться непосредственной военной опасности лишь в самую последнюю очередь. Однако над ним тяготело моральное бремя гегемонии. Будучи самыми сильными в греческом мире и горделиво считая себя "простатами эллинов", спартанцы должны были как-то оправдывать свою репутацию, дабы не утратить ее[528]. Клеомен I долгое время проявлял в "персидском вопро-
[260]
се" чрезвычайную, можно сказать, чрезмерную осторожность, стараясь удержаться на позиции невмешательства. Еще около 520 г. до н.э.[529] или практически в самом начале своего царствования, он решительно отклонил просьбу о помощи против персов, с которой к нему прибыли послы с Самоса (Herod. III. 148; Plut. Mor. 224а), и приказал немедленно изгнать послов со спартанской земли. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что тогдашняя ситуация на Самосе должна была восприниматься (во всяком случае, со стороны) не как справедливая борьба островитян против чужеземного завоевания, а скорее как банальная распря между несколькими претендентами на власть, в которой одну из сторон поддержали персы[530]. В 513 г. до н.э. в Спарту явилось посольство от скифов (Herod. VI. 84). Как раз перед этим скифам удалось отразить нападение Дария. Вдохновленные успехом, они подумывали о том, чтобы самим перейти в наступление и желали с этой целью заключить союз со спартанцами. Обратим внимание на то, что даже этим далеким северным номадам уже было, судя по всему, известно об особой роли спартанского полиса в греческом мире, коль скоро они избрали именно это государство в качестве партнера для переговоров. Из скифо-спартанского союза опять же ничего не получилось (хотя, если верить Геродоту, на переговорах речь шла даже о конкретных вопросах координации совместных военных действий против Персии). Очевидно, Клеомен по-прежнему осторожничал. "Отец истории" уснащает свой рассказ об этом эпизоде анекдотической деталью, почерпнутой им из официальной спартанской традиции: скифские послы якобы научили Клеомена пить по их обычаю неразбавленное вино (ср. также: Aelian. Var. hist. II. 41), от чего он позже сошел с ума.
[261]
Наконец, около 500 — 499 гг. до н.э. Клеомену довелось столкнуться с наиболее серьезной и убедительной просьбой о помощи в борьбе с персами. Греческие полисы Малой Азии во главе с Милетом, поднявшие в это время восстание против ахеменидского владычества (так называемое Ионийское восстание, положившее начало Греко-персидским войнам), понимали, что собственными силами им будет весьма затруднительно отстоять свою независимость. Поэтому в сильнейшие государства Балканской Греции от них отправилось посольство, важность и высокий статус которого подчеркивался тем обстоятельством, что возглавлял его сам Аристагор — руководитель Ионийского восстания, бывший тиран Милета, добровольно сложивший с себя единоличную власть и объявивший об установлении в городе демократии (Herod. V. 37). Первым пунктом остановки посольства была Спарта, где Аристагор вел переговоры с Клеоменом (Herod. V. 49 — 51). В своей речи лидер восставших ионийцев, если верить Геродоту, делал основной упор даже не столько на необходимость освобождения собратьев-греков от чужеземного рабства, сколько на легкость возможной победы над Персией и на перспективу огромного обогащения в случае ее завоевания. Аристагор призывал спартанцев ни много ни мало как к экспедиции на Сузы. Это, кстати говоря, показывает, что идея похода в самое сердце Персидской державы, впоследствии вошедшая одним из интегральных компонентов в позднеклассическую концепцию панэллинизма, по своему происхождению значительно раньше речей Исократа и даже "похода десяти тысяч" с Киром Младшим на рубеже V-IV вв. до н.э.[531] Лишь через три дня Клеомен дал окончательный ответ, но ответ этот и на сей раз был отрицательным (хотя ионийцы вроде бы даже пытались подкупить его). Спартанский царь по-прежнему не хотел вмешиваться в восточные дела и вступать в открытую вражду с персами. Он ссылался на то, что описанный Аристагором путь до Суз слишком далек. Покинув Спарту, ионийское посольство добилось большего успеха в Афинах, где народное собрание приняло решение
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 59; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!