ПИСИСТРАТ: ПАРАДОКС «КРОТКОГО ТИРАНА» 9 страница
[241]
Павсаний называют субъектами принятия этого решения просто "лакедемонян". Не исключено, что для придания решению полной легитимности действительно созывалась апелла. Но само это решение было принято, как можно утверждать почти без сомнений, эфорами и геронтами. По всей видимости, они надеялись, что царь, производивший впечатление слабого, к тому же пришедший к власти как их ставленник, будет послушным орудием в их руках. Время показало, что они глубоко ошибались. Больше всех был недоволен вынесенным вердиктом, естественно Дорией. Ощущая себя глубоко уязвленным, он покинул Спарту и возглавил колонизационную экспедицию в Центральное Средиземноморье. В нашу задачу здесь не входит рассказ о его многочисленных подвигах и злоключениях в Ливии, Италии, Сицилии, завершившихся гибелью этого царевича (см. об этом: Herod. V. 42 — 48). Хотелось бы подчеркнуть лишь одно: всё поведение "нонконформиста" Дориея — яркое проявление пробуждавшегося в Спарте индивидуалистического начала. Впоследствии это начало не с меньшей силой, хотя и в совсем других формах, даст о себе знать в деятельности его более удачливого соперника в борьбе за престол, Клеомена. Как видим, Спарту тоже не обошли стороной те веяния архаической эпохи, которые в других полисах выражались во вспышках стасиса и установлении тиранических режимов. Только в спартанском полисе эти веяния наблюдаются несколько позже, чем в среднем по Греции, и с весьма большой спецификой. Младшие братья Дориея — Леонид и Клеомброт — оказались, судя по всему, более законопослушными и не предъявляли никаких претензий на престол. В результате им повезло: оба после смерти Клеомена поочередно были царями. Приход Клеомена I к власти датируется временем около середины 20-х годов VI в. до н.э. Судя по одному сообщению Плутарха (Mor. 223d), он уже являлся царем в конце правления самосского тирана Поликрата, который, как известно, был убит персами в 522 г. до н.э. Слабый и болезненный Клеомен, против всяких ожиданий, проявил себя одним из самых сильных и решительных правителей во всей истории Спарты. Он являлся в полном смысле слова яркой личностью, крупным полководцем, тонким дипломатом (последнее было особенной редкостью в спартанском полисе). При этом царь, о котором идет речь, отличался крайней беспринципностью при достижении сво-
|
|
|
[242]
их политических целей. В частности, он никогда не пренебрегал фальсификациями в религиозной сфере. Ему ничего не стоило подделать изречение оракула, подкупить жрецов или принести ложную клятву (во всяком случае, именно такой его образ рисует античная нарративная традиция). Следует отметить, что подобное манипулирование святынями в спартанских условиях происходило легче, чем где-либо, поскольку оно падало на благодатную почву. Как говорилось выше, для менталитета массы спартиатов была характерна основательная традиционность; чрезвычайно серьезно относясь к нормам и требованиям религии, граждане Лакедемона даже и представить себе не могли, что в таких вещах возможны какие-либо подтасовки. Соответственно, они легко принимали на веру все, что хотел внушить им Клеомен. Помимо прочего, последний в течение всего своего правления поддерживал весьма прочные контакты с Дельфийским святилищем и добился исключительно сильного личного влияния в этом панэллинском религиозном центре[502], что, безусловно, было полезным для любого его политического начинания. В течение всего своего пребывания у власти Клеомен проводил чрезвычайно активную линию на арене межгосударственных отношений, направленную на усиление позиций спартанского полиса не только в Пелопоннесе, но и во всей Греции, на превращение Спарты в гегемона эллинов. При этом использовались средства различного характера: как прямая военная экспансия, так и дипломатические приемы, стремление играть роль своеобразного арбитра в борьбе как между различными полисами, так и внутри них. В течение долгого времени эта политика приносила Клеомену лично и спартанскому полису в целом ощутимые дивиденды. Одно из первых военно-политических мероприятий амбициозного царя лакедемонян было направлено против старинного и непримиримого врага — Аргоса. Около 520 — 519 гг. до н.э., т.е. вскоре после своего вступления на престол, Клеомен лично возглавил спартанскую экспедицию в Арголиду (об этой спартано-аргосской войне см. наиболее подробное сообщение: Herod. VI. 76-82, а также: Arist. Pol. 1303а5-8; Plut. Mor. 223а-с; 245c-f; Paus. IL 20.8-10; III. 4. 1; Polyaen. I. 14; VIII. 33). На основании сочетания свидетельств источников основные перипетии экспедиции удается реконструировать достаточно детально.
|
|
|
|
|
|
[243]
Поход начался, как и полагалось, с консультации в Дельфах, причем Клеомену, естественно, удалось заручиться благоприятным ответом оракула. Кстати, одновременно Пифия дала крайне угрожающее прорицание самим аргивянам, что должно было подорвать их боевой дух. Интересно, что в дальнейшем на протяжении военных действий Клеомен демонстративно принимал в расчет только те божественные знамения, которые были ему на руку, и игнорировал противоположные. Так, при переходе спартано-аргосской границы на реке Эрасин были получены неблагоприятные результаты гадания по жертвам. Однако царя это ничуть не смутило; реку он, правда, переходить не стал, но от идеи войны с Аргосом не отказался и переправил войско в Арголиду морским путем. Именно в руках Клеомена, насколько можно судить, находилось фактически единоличное командование. В экспедиции участвовал и второй спартанский царь — Демарат[503] из династии Еврипонтидов (именно в связи со спартано-аргосской войной встречаются первые упоминания в источниках об этом соправителе Клеомена), но его роль практически ни в чем не прослеживается. Очевидно, Демарат в то время еще всецело находился в тени более яркого и талантливого Клеомена, во всем следовал его воле и не проявлял никакой оппозиции[504]. Решающее сражение между спартанским и аргосским ополчениями (это сражение сохранилось в традиции под названием "битвы седьмого дня") произошло при селении Сепея, неподалеку от Тиринфа; иными словами, лакедемонянам удалось вторгнуться в самое сердце Арголиды, и в пределах их досягаемости находились как политический центр области — Аргос, так и центр религиозный — великое святилище Герайон. Применив военную хитрость[505], Клеомен одержал реши-
|
|
|
[244]
тельную победу. Те аргосцы, которым удалось спастись с поля боя, укрылись в священной роще, посвященной эпониму страны — герою Аргосу, — где и были окружены лакедемонянами. Спартанский царь, желая расправиться и с этим достаточно сильным отрядом (по данным различных авторов, он составлял от 5 до 7 тыс. человек), решил и здесь прибегнуть к уловке. "Узнав от перебежчиков имена запертых в святилище аргосцев, — рассказывает Геродот, — он велел вызывать их поименно, объявляя при этом, что получил уже за них выкуп... Так Клеомен вызвал одного за другим около 500 аргосцев и казнил их". Кому-то из аргосских воинов удалось подсмотреть с верхушки дерева, какая судьба ожидала тех, кто выходил, после чего оставшиеся в роще, естественно, выходить отказались. Тогда по приказу Клеомена находившиеся в составе спартанского войска илоты подожгли рощу, в результате чего аргосское ополчение полностью погибло. После победы и расправы над врагами Клеомен посетил Герайон и лично принес там жертву, причем жрец, пытавшийся ему воспрепятствовать, был отогнан от алтаря и подвергнут бичеванию. Затем спартанский царь (об этом Геродот уже не сообщает, но здесь его дополняют более поздние авторы) двинулся на сам Аргос, лишенный мужчин-защитников. Однако город взять не удалось: редкую самоотверженность проявили аргосские женщины во главе с поэтессой Телесиллой, сумевшие отстоять родные стены с помощью специально вооруженных для этой цели рабов. Впрочем, не исключаем, что сам Клеомен не слишком-то стремился захватить Аргос, поскольку (помимо естественного нежелания вступать в битву с женщинами) штурм крупного полиса, окруженного оборонительными сооружениями, мог потребовать слишком большой затраты сил и повлек бы ненужные жертвы. К тому же что дало бы спартанцам овладение Аргосом? Инкорпорировать его в свое государство они все равно не смогли бы: у них было более чем достаточно проблем с Мессенией. А главная цель похода и без того была достигнута: самый опасный враг Спарты был кардинально ослаблен и надолго выбыл из борьбы. После описанной войны в Аргосе, насколько можно судить, едва ли не полностью лишившемся взрослого мужского гражданского населения, начались внутренние смуты
[245]
(сущность и конкретное содержание этих смут являются предметом дискуссий в историографии, но не должны нас здесь специально интересовать), от которых полис оправился лишь через несколько десятилетий. Тем не менее по возвращении в Спарту Клеомен был подвергнут суду эфоров. Его обвиняли в том, что он не извлек из победы всего возможного и не взял вражеский город. Однако царь сумел оправдаться, по своему обыкновению прибегнув к религиозным манипуляциям: он заявил, что знамение, полученное им при жертвоприношении в Герайоне, исключало успешный исход этой акции. Спартанцев подобная аргументация вполне удовлетворила. Обратим, кстати, внимание на то, что в описанной ситуации эфоры оказались в роли "ястребов", а Клеомен, как ни парадоксально, отстаивал (пусть и своеобразными средствами) более умеренную и реалистичную политику. Говоря о спартано-аргосской войне при Клеомене I и о битве при Сепее, нельзя не упомянуть о том, что принимаемая нами датировка этих событий не является ни общепринятой, ни даже наиболее распространенной. Напротив, в настоящее время в антиковедении скорее преобладает мнение, согласно которому они имели место значительно позже, в 494 г. до н.э.[506] Это ставит данный вооруженный конфликт в совершенно иной исторический контекст по сравнению с тем, который предполагается нашей реконструкцией. Речь приходится вести не о первых годах правления Клеомена, когда он укреплял положение Спарты на Пелопоннесе, а о конце его царствования, когда лакедемонское преобладание не только на полуострове, но и в целом в Балканской Греции было вопросом уже решенным, а на повестке дня стояли совершенно иные проблемы, прежде всего персидская опасность. Получается, в частности, что Клеомен совершал свои экспедиции в Среднюю Грецию (о них см. ниже), имея в тылу такого опасного противника, как непобежденный еще Аргос, а это уже а priori представляется маловероятным. В подтверждение своей точки зрения сторонники поздней датировки ссылаются, по сути дела, лишь на одно обсто-
[246]
ятельство. Геродот (VI. 19; 77) пишет, что Дельфийский оракул дал общее прорицание аргосцам и милетянам. В той части прорицания, которая относилась к Аргосу, говорилось о том, что в некой битве "жена одолеет мужа" (намек на подвиг Телесиллы), но в целом Аргос ждут бедствия. Другая же часть гласила, что Милет будет захвачен некими длинноволосыми варварами. Относя это последнее предсказание к взятию Милета персами в 494 г. до н.э., после поражения Ионийского восстания, приходили к выводу, что и победа Клеомена над Аргосом должна была иметь место в том же году. Удивительное дело: критицизм по отношению к традиции, обычно столь свойственный большинству представителей современной западной историографии и подчас даже превосходящий всякие разумные пределы, в данном конкретном случае как будто бы совершенно отказывает им. Ведь совершенно ясно, что перед нами — типичное vaticinium ex eventu, сфабрикованное в Дельфах "задним числом" (иначе пришлось бы признать, что жречество Аполлона смогло заранее предвидеть такую деталь, как оборона Аргоса женщинами). Соответственно, основывать сколько-нибудь ответственные выводы на таком, с позволения сказать, "аутентичном" свидетельстве, по меньшей мере неосторожно. Иная точка зрения на время битвы при Сепее, относящая ее к гораздо более раннему периоду - началу 10-х годов VI в. до н.э., несравненно реже встречается в исследовательской литературе и представлена лишь у нескольких авторов (Т. Леншау, В.М. Строгецкий)[507]. Однако нам эта датировка представляется, по крайней мере, не менее вероятной, а, пожалуй, даже и предпочтительной. Обратим внимание, в частности, вот на какой нюанс. Как упоминалось выше, сообщается, что в битве при Сепее и последующей попытке спартанцев взять Аргос участвовали оба царя Лакедемона — Клеомен I и Демарат (Plut. Mor. 245de; Polyaen. VIII. 33). А между тем известно, что в конце VI в. до н.э. в Спарте был принят закон, запрещавший обоим царям одновременно выступать в поход (Herod. V. 75). Кстати, поводом для принятия закона послужила ссора между теми же Клеоменом и Демаратом в 506 г. до н.э., в ходе экспедиции на Афины (о которой будет сказано чуть ниже). А коль скоро это так, то битва при Сепее никак не могла состояться в 494 г. до н.э. Обратим внимание еще и на то, что, по сообщению Павсания (III. 4. 1),
[247]
экспедиция Клеомена на Арголиду, приведшая к вышеупомянутой битве, проходила сразу (αύτίκα) после восшествия этого царя на престол, которое датируется временем никак не позже 520 г. до н.э. Наконец, укажем еще одно обстоятельство. В 481 г. до н.э. аргосцы, приглашенные к участию в союзе греческих полисов для борьбы с ожидавшимся персидским нашествием (так называемом Эллинском союзе), потребовали не больше и не меньше как предоставления им верховного командования над объединенными вооруженными силами на равных правах со спартанцами и отказались войти в число союзников, когда их требование не было удовлетворено (Herod. VII. 148-149). Признаться, столь категоричная линия кажется по меньшей мере странной для полиса, который лишь 13 лет назад подвергся сокрушительному разгрому со стороны Спарты. Совсем другое дело, если со времени поражения прошло уже почти 40 лет: за этот временной отрезок Аргос должен был в основном оправиться от понесенных потерь, и в нем должно было вырасти новое поколение граждан, желавшее реванша.
* * *
Около того же времени (519 г. до н.э.) мы застаем энергичного Клеомена во главе войска довольно далеко от пределов Пелопоннеса, а именно в Беотии. Источники не говорят ни слова о причинах столь дальней экспедиции лакедемонян. Ясен лишь общий контекст — продолжение и интенсификация практиковавшейся спартанским царем политики, направленной на расширение внешней экспансии. Что же касается конкретных обстоятельств похода, то в качестве одной из возможных гипотез можно провести сопоставление со спартанским вторжением в Среднюю Грецию в 447 г. до н.э., в период Первой, или Малой Пелопоннесской войны. Эта акция, как эксплицитно сообщает Фукидид (I. 107. 1—2), имела целью защиту Дориды от территориальных притязаний фокидян. Маленькая гористая область Дорида занимала особое место в стратегии спартанских властей: она считалась "исторической родиной" всего племени дорийцев, тем местом, из которого они в конце II тыс. до н.э. отправились на покорение Пелопоннеса. Учитывая то чрезвычайно значимое место, которое занимали во внешней политике архаической, да еще и классической эпохи разного рода аргументы, связанные с "историческим правом", вполне понятно, что, обладая такими "сородичами" по ту сторону Истма,
[248]
Спарта считала себя имеющей полное моральное право оказывать им военную помощь. Дорида нередко подвергалась нападениям со стороны соседней Фокиды, а к этой последней, кстати сказать, спартанцы всегда имели особые счеты: фокидяне периодически начинали претендовать на контроль над находящимся на их территории Дельфийским святилищем, чего Спарта, естественно, допустить никак не могла. Поэтому любая ее деятельность в Средней Греции неизбежно обретала также и "дельфийские" обертоны. Можно, таким образом, предположить, что и экспедиция Клеомена имела примерно те же цели: под лозунгом "защиты Дориды" ослабить фокидян и упрочить свое влияние в Дельфах. Известен лишь один эпизод описываемой кампании (Herod. VI. 108; Thuc. III. 55. 1; III. 68. 5), сам по себе на первый взгляд незначительный, но имевший в дальнейшем немаловажные последствия. Фивы, являвшиеся в рассматриваемую эпоху, бесспорно, сильнейшим полисом Беотии, давно уже предпринимали попытки объединить под своей гегемонией всю эту обширную и богатую область. Фиванская экспансия по большей части оказывалась успешной, однако небольшой полис Платеи, лежавший на границе Беотии с Аттикой, упорно не желал подчиняться власти северного соседа. Платейцы, теснимые Фивами, воспользовались присутствием поблизости от их территории царя лакедемонян и обратились к нему с просьбой принять их полис под покровительство Спарты и оказать военную помощь. Говоря в институциональных терминах, речь шла о вступлении Платей в Пелопоннесский союз. Клеомен отказал платейцам, приводя следующие резоны: "Мы живем слишком далеко, и вам наша помощь бесполезна. Ведь вас успеют десять раз продать в рабство, пока весть об этом дойдет до нас". При этом он советовал Платеям искать покровительства гораздо более близких Афин. Платейцы последовали его рекомендациям, и, как пишет Геродот, "отдались под защиту афинян"[508]. С тех пор на протяжении почти века у афинского полиса не было более верного и надежного союзника, чем маленькие Платеи. Говоря о мотивах, которые побудили Клеомена препоручить Платеи заботам Афин, Геродот прямо заявляет: "Этот совет лакедемоняне дали не столько из расположения к платейцам, сколько желая вовлечь афинян в тягостные распри с беотийцами". Правомерно ли "отец истории" приписывает здесь спартанскому царю подобного рода прямо-таки иезуитское
[249]
коварство? Во всяком случае, события в дальнейшем развивались именно в этом направлении. Платеи надолго стали настоящим "яблоком раздора" между Афинами и Фивами[509]. Как бы то ни было, на основании "платейского инцидента" можно говорить с достаточной степенью уверенности, как минимум, о двух обстоятельствах. Во-первых, спартанцы в правление Клеомена I рассматривали в качестве своей сферы влияния уже не только Пелопоннес; их интересы простирались теперь и на Среднюю Грецию. Во-вторых, включаясь в сложные внешнеполитические перипетии этого региона, они не могли не принимать в расчет самую мощную в нем силу — Афины. Афинский полис, который в правление династии Писистратидов (см. предыдущую главу) постоянно наращивал темпы своего экономического и политического роста, до конца VI в. до н.э. не вступал в конфликты со Спартой; более того, афино-спартанские отношения производили даже впечатление дружественных (по крайней мере, с внешней стороны), а сами тираны находились с лакедемонянами в ксенических отношениях (Herod. V. 63; Arist. Ath. pol. 19. 4). И тем не менее интересы Спарты и Афин рано или поздно неизбежно должны были столкнуться, и эти два полиса оказывались в положении конкурентов. Вполне закономерным в свете сказанного выглядит тот факт, что, начиная с 510 г. до н.э. Клеомен на несколько лет оказался серьезно вовлеченным в афинские дела и, в частности, сыграл весьма важную роль в истории Афин на переходе от архаической к классической эпохе. Афинская политика Клеомена — один из самых известных, наиболее подробно освещенных в источниках, в том числе весьма ранних и аутентичных (Herod. V. 63 — 90; Aristoph. Lysistr. 274 sqq. cum schol.; Thuc. I. 126. 12; Arist. Ath. pol. 19-20; Paus. III. 4. 2), и лучше всего изученных в историографии аспектов биографии этого спартанского государственного деятеля; сколько-нибудь серьезных дискуссионных проблем в данном случае не возникает. Поэтому мы остановимся на этой странице деятельности Клеомена достаточно кратко[510]. Традиция особенно подчеркивает роль афинского рода Алкмеонидов в призвании спартанцев в Аттику. Алкмеони-
[250]
ды, во второй половине 10-х годов VI в. до н.э. вновь находившиеся в изгнании и теперь уже окончательно утратившие надежду примириться с по-прежнему стоявшим у власти Гиппием, но в то же время потерпевшие поражение и при попытке возвратиться на родину с применением силы (инцидент с захватом Липсидрия), решили действовать иным путем. После того как они приняли активнейшее участие в восстановлении дельфийского храма Аполлона, сгоревшего еще в 548 г. до н.э., их влияние в Дельфах резко возросло. Лидер Алкмеонидов Клисфен стал фактически использовать жрецов этого авторитетного панэллинского святилища как глашатаев своих тайных планов и прежде всего сделать их орудием давления на Спарту: ведь во всем греческом мире только она одна обладала такой силой, чтобы попытаться свергнуть афинскую тиранию. Впрочем, вряд ли следует считать, что Дельфы здесь просто выступили послушными исполнителями чужой воли: они, как мы видели выше, имели собственные счеты к Писистратидам, и в данном отношении их интересы полностью совпали с интересами Алкмеонидов. Пифия, как пишет Геродот (V. 63), "всякий раз, как спартанцы вопрошали оракул, по частному ли делу или от имени государства, возвещала им волю божества освободить Афины". В конце концов спартанцы решились на тот шаг, который им настойчиво рекомендовало дельфийское жречество. Высказывалось мнение, что в ликвидации афинской тирании была более всего заинтересована сама Спарта, использовавшая и Дельфы, и Алкмеонидов лишь для прикрытия[511]. Безусловно, в этом есть свой резон. Аристотель (Ath. pol. 19. 4) отмечает, что спартанцев раздражали дружественные отношения Писистратидов с Аргосом. Кроме того такая акция, как ликвидация тирании в крупном полисе, прекрасно укладывалась в русло общей антитиранической политики Спарты в VI в. до н.э., о которой говорилось в начале данной главы; "освобождение" Афин, помимо прочего, могло способствовать их вовлечению в спартанскую сферу влияния, вплоть до включения его в Пелопоннесский союз, что, судя по всему, и
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 61; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!