Учение О Корреальной стипуляции В Системе ФОРМАЛИЗМА. 6 страница
— 77 —
Какая же ближайшая цель достигается именно абстрактным обязательством? Бэр, чтобы дать ответ на этот вопрос, рассматривает параллельно для права собственности и для прав по обязательствам те трудности, которые соединяются с, защитой права перед судом. Эти трудности суть двоякого рода. Во первых, нередко бывает весьма трудно привести суд к убеждению в истинности фактов, на которых право основано, во вторых, хотя бы это и было в данном случай достигнуто, суд и при этом все-таки может неправильно обсудить эти факты. Поэтому защита права собственности примыкает прежде всего к тому фактическому состоянии, в котором находится собственника, к владению. Для защиты собственности нет надобности тотчас поднимать петиторный про-
— 78 -
цесс.—Но так ли же выгодно поставлен в этом отношении веритель? Конечно нить, и единственный путь, который открыть для него, есть путь судебной защиты. Таким образом веритель всегда и необходимо подвергается тем опасностям которые связаны с процессом. Но, с другой стороны, выгода его положения состоит в том, что он заранее знает, с Kim будет иметь дело. Поэтому для него открыта возможность заранее поставить так вопрос о своем праве, чтоб он наименее подвергался той или другой из двух выше указанных опасностей, которые связаны с процессом. Заметим сверх этого, что римское право не знало исполнительного процесса по взысканиям [74]), и что взыскание всегда должно было происходить с участием суда. В виду этих соображений, нам будет понятно, отчего в Риме очень рано и весьма обширно развилась система своеобразных способов обеспечения верителя от опасностей процесса. Как эта цель достигалась во особенности в контракте verbis, в стипуляции? Мы сказали выше, что здесь обязательство имело силу независимо от causa, которой условливалось обещание должника (припомним вышеприведенный нами art. 1132. Cod. Napol., который совершенно верно выражает эту идею римской стипуляции). Притязание верителя являлось в суде совершенно доказанным, едва доказан этот простой состав сделки (spondes-ne?—spondeo), и при этом не-допускающим никаких встречных притязаний, строго односторонним. В этом заключается характер формализма и односторонности притязания. Если бы ответчик захотел противопоставить силе стипуляции свое возражение, которое держится на каком либо материальном юридическом основании, то он сам должен явиться истцом, сам доказывать это материальное основание своего права. Права верителя не должны
|
|
|
79
подвергаться никакому умалению, в виду возможных возражений. Для этих целей в Риме существует целая система кондикций, которые направляются против всякого вида переноса имущества на другое лицо без достаточного основания, будет ли это передача вещи или установления абстрактного обязательства.
|
|
|
Есть однако такие отношения, которых природа, по-видимому, совершенно исключает возможность односторонней постановки вопроса на точку зрения права. Как обходилась практика в этих случаях? Каким образом обеспечивался исковой характер притязаний, положим, покупщика в отношении к продавцу в связи с соответствующими им обязанностями? Дело в том, что римское право в эпоху развития формализма и здесь только путем противопоставления двух прав одного другому достигало тех целей, которые позже достигались иначе. [75]) Надо было разложить сделку на ее элементы, на два друг другу противопоставленных формальных обязательства.
Мы подходим к любопытнейшему явленно в историиn развития римских контрактов. Мы видели отчасти уже выше, что стипуляция могла иметь своим предметом вовсе не одно только dare, но также и facere. Можно было в отвлеченной форме обязаться на разнообразнейшие действия (domum aedificari, navem fab-ricari, insulam fulciri, per te non fieri qvominus mi hi ire agere liceat и проч.). Эта широкая пригодность давала стипуляции совершенно иное и несравненно более обширное значение в гражданском обороте, чем имеет наш вексель.
|
|
|
80
В виду этих свойств римского формализма и этой способности стипуляции служить средством для самых разнообразных целей, вся система римских контрактов развивается совершенно оригинальным образом, и долгое время в таких отношениях, в которых, по нашему разумению, необходимо присутствует элемент взаимности, римская практика обходилась абстрактным противопоставлениям двух отвлеченных обязательства
Не подлежит никакому сомнению, что те же сделки, которые позже образовали собою самостоятельные исковые контракты, конструировались первоначально совершенно иначе Мы постараемся показать это на отдельных примерах.
Depositum имело место еще в законах 12 табл., но иска, который имеете место позже для соответствующего контракта, вовсе еще не было в эту пору. Иск, которым преследовал deponent depositar'a был вовсе не actio depositi, а штрафной, направленный на duplum [76]). Совершенно тоже следует сказать и об actio pro soeio, на которой еще при Цицероне лежал тот же штрафной характер[77]).
В отношении к другим консенсуальным контрактам источники дают больше средств, чтоб определить их возраст.
Не подлежит никакому сомнению, что сделки купли продажи посредством передачи вещи и тут же, in continenti, цены вещи имели место испокон веку, как он беспрерывно совершаются теперь. Но это однако вовсе не составляете консензуального римского контракта, который мы разумеем, когда говорим об emtio-venditio. Тут вовсе нет сюналлагматического искового обязательства той и другой стороны, которое возникаете solo consensu, без всяких необходимых
|
|
|
- 81 -
для установления обязательства форм. Что капается вопроса о времени происхождения контракта emtio-venditio в этом виде, то нет основательных причин сомневаться, что его еще не знал Плавт [78]). С еще большим правом тоже самое можно сказать и о locatio-conductio [79]). — Лабеон ставит все консенсу-альные контракты на ряду, отмечая в них общую черту обязательства ultro citroqve, [80]) что греки называют сюналлагмой. Есть основание думать, что именно Лабеон и его школа приводили к сознанию конструкцию этих двусторонних обязательственных отношений.
Что касается, наконец, contractus itinominati, то их образование, в виду прежде определившихся actiones praescriptis verbis, должно быть отнесено именно ко времени Лабеона, и окончательно сюналлагматический характер их определился лишь во втором веке императорской эпохи [81]).
И так очень долгое время в тех случаях, где мы совершенно привыкли видеть обоюдность прав и обязанностей, Римляне обходились другими средствами, и главным образом, формой одностороннего абстрактного обязательства.
Что же, спросим мы, в этом оригинальном явлении обязательств, в этой односторонней конструкции отношений, существенно двусторонних, не лежит ли, быть может, нечто только в римском праве имеющее место, нечто только римскому гению свойственное, и при том даже здесь нечто только известной эпохе развития права соответствующее?—Ни то, ни
- 82 -
другое. — В самом римском праве эти явления формализма продолжают существовать и тогда, когда формализм и односторонность давно перестали составлять определяющая черты в характере развития права. Они продолжают существовать, когда есть выбор, когда нет неизбежной необходимости их держаться. Для нас достаточно указать одно место из нашего титула, чтоб убедиться в этом. Юлиан говорить об обязательстве совершить известные наемные действия, которое усыновляется посредством стипуляции, тогда как в его время, конечно, здесь мог иметь приложение материальный контракт, locatio-conductio [82]).— А в современном праве? И здесь точно также, не смотря на то, что есть полная возможность сюналлагматически конструировать договоры,—они являются вовсе не в этом только виде, и кто имеет дар правильного и точного наблюдения природы юридических явлений, как Бер, тот открывает в современном праве множество явлении совершенно соответствующих началам римского формализма. Разобщение элементов сложного отношения, юридическая постановка их в известную степень независимости одного от другого представляет такие выгоды с точки зрения экономического оборота с требованиями, что торговое право давно прилагает этот способ действия, вовсе не условленный необходимостью, а прямо расчетом. [83]).
Нам осталось бы собственно очень не многое сказать о функциях абстрактной стипуляции, в условиях описанного нами формализма, для целей делегации и новации, чтобы открыть себе путь к объяснению самому простому и наглядному явлений корреального обязательства. Но если мы не хотим ограничивать строго нашей задачи одной основной формой корреальности, если
— 83 —
мы считаем полезным с этой точки зрения показать еще дальнейшие виды на последующее развита того-же явления, то нам необходимо остановить наше внимание на тех модификациях, которые потерпела сама стипуляция в своем последующем развитии.
Мы показали выше, в виде примера, несколько сделок, в которых формальный контракт способен был в известной степени заменить собою позже развившуюся сюналлагму. Для этого были необходимы те качества, которые имела стипуляция. Но ее свойства одним этим не ограничиваются. Стипуляция способна, в известной степени, выразить в себе и самую сюналлагму, двусторонность, обоюдность сделки. Дело в том, что римская техника допускала условия в состав стипуляции, а это давало возможность ей еще более широко захватить круг материальных отношений, даже связать их, когда не было иных средств, кроме формальных и косвенных для этих целей. Условная стипуляция, если условием было выполнение того действия, которое собственно заключало в себе скрытую материальную основу обещания, составляла первый шаг к материализированию контракта [84]). Удобство осложнять таким образом по существу своему простой словесный договор представляла письменная форма, в которую стали очень часто облекать стипуляцию уже во время Цицерона [85]). Но не должно отсюда заключать, чтоб письмо принадлежало к существу сделки;, это только средство доказательства; договор продолжает все-таки быть словесным, и иск из такой сделки имеет все свойства строгого иска.
— 84 -
Другой шаг к видоизменение формальной и односторонней природы стипуляции составляло (совершенно соответственно развитии частей исковой формулы в преторской практике) присоединение к ней clausulae doli. С этим вместе тот простой процесс, из которого выделялись все встречные притязания в особые иски, уступал место комбинации нескольких притязаний, которые лишь в совокупности условливали собой кондемнацию. [86])
Наконец — и это несомненно самый решительный шаг в процессе материализирования стипуляции — она является со включением в нее каузального момента. Это stipulatio adjecta causa. [87]) Здесь содержание стипуляции может совершенно совпасть с материальным контрактом: я обещаю уплатить 100 закупленный мною хлеб. Causa перестает составлять нечто особо от контракта стоящее, сливается с ним и входит в единство понятая цены за купленною вещь, стало быть вовсе теряет характер абстракции. Сальпиус называет такие стипуляции материальными. Иск, отсюда возникающей, есть все-таки actio stricti juris. Если к этому присоединялась clausula: dolum malum abesse abfuturumqye, то судья должен был, как при соответствующем присоединении такой статьи к формуле, принять во внимание все в основе сделки лежащие виды и намерения сторон.
Эти модификации, конечно, лишают стипуляцию той применимости к разнообразным функциям, к которым она способна и своем первоначальном, чистом виде. Они приражают ее к известной материальной цели, так сказать локализируют ее. Нонам необходимо проследить этот процесс преобразования стипуляции, ибо в нем, как в чистом зеркале, отражает-
— 85 —
ся всеобщи склон права от прежнего формализма, абстракции, обобщения, к последующему индивидуализирующему, бесформенному выражению юридической идеи.
Если прежде отвлеченная стипуляция заменяла собою множество позже развившихся' контрактов, то теперь эти контракты конкурируют с ней и в спою очередь отражают на ней свои черты. Ступени, которые проходить стипуляция в этом направлении, делают переход едва заметным, и только направление движения ясно. Возьмем несколько примеров. Я промиттирую centum dare dotis nomine. Это — стипуляция adjecta causa, ибо действие ее наступает лишь тогда, когда наступить материальная основа обязательности, — здесь брак. Такая прибавка очень ясно локализирует [88]) стипуляцию. Она перестает уже быть годной для всех тех функций, для которых годится простое обещание. Но ее первоначальная природа еще совершенно видна. Но если в стипуляции вводится [89]) все содержание материального контракта, или если в одном письменном акте с характером взаимной условленности (reciprocitat) являются оба элемента материального контракта в форме двух стипуляций, если к этому присоединена еще clausula doli, — то в такой описательной стипуляции, можно сказать, сглажен совершенно весь ее подлинный характере, и она становится тем-же, чем. быль бы самый материальный контракт. Где здесь граница между понятием материального контракта и этой сложной, описательной стипуляции, — трудно сказать. [90]) Первоначально, конечно, ее
— 86 -
можно обозначить тем, что в контрактах bonae fi-dei doli exceptio inest, а здесь она должна быть именно выражена, но и этот признак терял практическое значение уже в заключительных фазисах развития формулярного процесса, а позже тем меньше имел важности. Наконец у Юстиниана вся формальная обязательственная природа стипуляции исчезает вовсе, и плодом этого развития является изуродованный текст Юлия Павла, в котором читаем:
Si cautio indebite exposita esse dicatur, et indiscrete loqvitur, tune eum, in qvein cautio exposita est, compelli debitum esse ostendere, qvod in cautionem deduxit... [91])
Таким образом cautio indiscreta, абстрактно поставленное обязательство, не дает никакого основания для иска, и если веритель хочет достигнуть своей цели, то он должен доказать существование иного, материального основания обязательства. Весь цикл превращений совершился, стало быть, еще на римской почве. Действие, которое теперь имела стипуляция, есть такого-же рода, какое имеет в прусском ландрехт письменность, ставшая обыкновенным условием искового характера договоров, В письменный акт вводится все содержание договора. Чистое обещание — я заплачу тебе 100 — не станет однако исковым оттого, что будет облечено в письменную форму. Обязывающая сила контракта связана с его содержащему форма обеспечивает ему только успешность его осуществления в смысла легчайшего способа доказывать. Одна черта стипуляции, которую она удержала в этой стащи,—это прибавка в конце тех слов, которые составляли реминисценцию ее прежнего значения: stipulatus est P. Maevius, spopondi ego L. Titius. [92])
— 87 —
Этому преображению стипуляции мы обязаны тем, что долгое время подлинная природа ее и все ее функции составляли тайну для современной науки. Юстиниановская компиляция сгладила и частью совсем стерла следы ее прежнего формального значения в богатых остатках классической литературы, которая должна была войти в составь сборника, приноровленного к духу и потребностям позднейшей эпохи. Именно в отношении к стипуляции император сам дает нам свидетельство о том способе действия, которому следовали редакторы относительно предлежавшего им материала:
Septimus autem et novissiraus artioulus Di-gestorura sex libris formatus est, qvo de sti-pulationibus seu verborum obiisationibus, et ndejussoribus, et raandatoribus, necnon nova-tionibus, etsolutionibus,et acceptilationi-bus, etde praetoriis stipubtionibus omne, qrod jusinvenitur, gemino volumine iuscriptum est, qvod in libris antiqvis nec numerari possibile fait [93]).
Это было сокращение и при том еще приноровленное к практическим целям. Понятна вся трудность, с которой сопряжена задача восстановления исторического процесса развития стипуляции, и всё достоинство усилий стать в правильное отношение к материалу, различая в нем эти вековые наслоения, составляющие осадок совершенно различных по своему духу эпох развития права.
Где-же скрывалась абстрактная функция стипуляции, пока позднейшее материализующее стремление не достигло своей цели в юcтинианoвcкoм законодательстве? На это ответ дает история развития займа (mutuum) в ее последующих стадиях. Если фор-
88
мальный контракт стоит вообще в известном противоположении с принципом материальных контрактов, то наименее это противоположение дает себя чувствовать в отношении к займу. Мы устранили выше вопрос об историческом происхождении формального контракта из фингированного займа. Но этим мы не хотели сказать, что природа обоих контрактов не способна в известной степени сближаться. Там именно, где стипуляция является в своей, если можно так выразиться, наиболее ходячей форме, т. е. где предмет ее составляет определенная сумма денег, где она ближе всего к нашему векселю, [94]) там именно она близко сходится и с займом. Если этот материальный контракт также станет обратно воздействовать на стипуляцию, то они явятся вовсе не в той степени противоположными, как при встрече стипуляции с другими материальными контрактами. Не тот или другой характер возьмет необходимо верх, а оба характера, реальный и формальный сольются в сделке до известной степени нераспознаваемости. Деньги сами по себе наименее способны индивидуализировать сделку. Классики очень хорошо сознавали это противоположение обязательства на денежную сумму и на species. Денежная стипуляция и денежный заем дают в результате обещание суммы. Материальный (реальный) момент займа, если сделка облекается в форму стипуляции, вовсе не дает себя так резко чувствовать, как в других контрактах. Надо впрочем, для этого, чтобы заем сам в известной степени эманципировался от своей реальной основы, и этот процесс действительно замечается в истории римского права. Сначала mutuum есть только тогда, когда ita a me tibi datur, ut ex meo tuum fiat. [95]) От этого пер-
— 89 —
воначальнаго типа, где для существа займа необходим реальный момент именно в этом виде, — чтоб из моих денег стали трои, — идут отклонения в самых различных направлениях. Мы отметим главные. Во-первых, — если и не мои деньги даны в заем, то в известных условиях все-таки будет заем. [96]) Во-вторых, не надо необходимо, чтоб деньги именно составляли предмета передачи от меня тебе, и все-таки заем возникает.[97]) В-третьих, — не я буду передавать деньги и не свои, а укажу заемщику на третье лицо, с которого он может получить деньги, мне следующие, — и заем опять есть. [98]) Достаточно иметь в виду эти три ступени отрешения займа от его реальной основы, чтобы убедиться в известной степени безразличия того указания, которое встречается обыкновенно в заемной стипуляции, на принятие денег от заимодавца. И так, если стипуляция сформулирована в следующих словах:
L. Lucius scripsi me accepisse et aocepi a P. Maeyio C, et naec recte dari Kalendis fu-turis stipulatus est P. Maevius, spopondi ego L. Titius [99])
– то выражение et accepi a P. Maevio совсем не точно обозначает реальный момент дачи денег, как это было в первоначальной фазе развития займа. [100])
— 90 —
Сальпиус справедливо заключает, что признание scripsi me accepisse вместо прежнего значения материальной основы обязательства сошло к той же подчиненной роли, какую играет в векселе показание валюты.
Вместе с этим, общее значение, которое имела exceptio doli, в виду сужающегося применения абстрактной стипуляции (только на деньги, где и заем имеет место), тоже определилось теснее в виде exceptio non numeratae pecuniae. Иск из стипуляции не ассимилировался иску из займа, а на оборот, сохранил всю свою формальную природу, и если ответчик хотел противопоставить ему возражение, основанное на отсутствии реального момента, то должен был сам это доказать.
Но однако, по мере того, как в поклассической эпохе материальный момент брал верх над формальным, значение стипуляции и в этом ограниченном применении все более падало. Очень важный предшествующий шаг в этом направлении составляла введенная при Александре Севере давность для exceptio non numeratae pecuniae, что повело к оригинальному явлению протестации о не последовавшей даче денег. Возможно, что в основании закона лежали цели охра-
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 54; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!