Итак, идея длящейся добросовестности - фантазия, оторванная от реальной жизни и не имеющая почвы в законе, который тоже ведь написан для жизни. 39 страница
--------------------------------
<1> Хвостов В.М. Указ. соч. С. 277.
У этого рассуждения есть и другой аспект: отношение к вещи как к чужой вовсе исключает право на нее, кроме производного от права собственности. Но такое право - это обязательственное право (обязанность) к собственнику, а не право на чужую вещь, не вещное право. На основании такого права (обязанности) возникает только законное владение в понятиях российского права.
Вещные права на чужую вещь, соединенные с владением (право хозяйственного ведения, оперативного управления), как любые вещные права, элементарны, не расщепляются на несколько разных вещных прав и не могут включать в себя какое-либо скрытое или подразумеваемое право, в том числе право владения, да в этом и нет никакой практической нужды.
Можно напомнить достаточно часто приводимое соображение о том, что предмет субъективного права сам по себе не приобретает юридического качества права: например, право арендатора на отделение улучшений не превращает сам фактический процесс такого отделения в еще одно право (в известном смысле и при известных условиях он может стать не более чем юридическим фактом). Поэтому и конструкция "права на право" никогда не считалась адекватно отражающей действительность <1> (что не мешает успешному существованию соответствующей фикции, например, в германском праве); в отношении же владения она, насколько известно, не применялась.
|
|
|
--------------------------------
<1> Л. Василевская, как уже говорилось, отстаивает адекватность конструкции права на право, ссылаясь на то, что эта конструкция указывается в любом германском учебнике. Взгляды негерманских цивилистов о неадекватности конструкции права на право, хотя эти выводы высказываются в течение ряда столетий, автор расценивает все еще как "поспешные" (Василевская Л.Ю. Учение о вещных сделках по германскому праву. М., 2004. С. 62. Автор высказывала эту позицию и в других работах). Не вполне ясно, впрочем, как эти не лишенные категоричности суждения Л. Василевской сочетаются с разделяемым автором выводом германских юристов о том, что "адекватное отражение сути общественных явлений в понятии невозможно" в принципе (Василевская Л.Ю. Вещные сделки по германскому праву: методология гражданско-правового регулирования: Автореф. дис. ... д.ю.н. М., 2004. С. 12).
Дело в том, что адекватность - это точное отражение реального явления в понятии. Вообще для юридических понятий это трудно достижимо, о чем и говорят немецкие авторы, на которых ссылается Л. Василевская. Можно говорить лишь об определенной степени точности, соответствия. Например, право - это власть (распространяемая на вещь или на лицо). А вот власть на власть - это уже нечто за рамками логики этого понятия (которая, видимо, и остается единственным критерием для выявления неадекватности).
|
|
|
Но адекватность, по-видимому, исключена для абстрактных моделей и фикций, которые по определению неадекватны и производятся путем логического допущения, т.е. сознательного нарушения логических связей. Между тем Л. Василевская говорит о праве на право именно как об абстрактной модели: "...требование в силу принципа абстракции может быть отделено от обязательственного отношения" (Василевская Л.Ю. Учение о вещных сделках по германскому праву. С. 62). Это отделение производится вопреки логике понятия обязательственного права - требование от обязательства неотделимо. Тем самым адекватность исключается, остается лишь место для фикций и абстракций. И хотя эти фикции излагаются в учебниках, своих качеств они уже изменить не могут, если только не придерживаться счастливого убеждения, что все, что попало в немецкие учебники, тем самым навечно приобрело свойства адекватности и более не подвержено каким-либо логическим оценкам. Однако одним из следствий этого счастливого исхода окажется то, что в немецких учебниках никогда не излагаются фикции, а немецким юристам приходится изучать это популярное юридическое средство, прибегая к иным ненемецким учебникам.
|
|
|
Проблема владения в российском праве не может быть, конечно, сведена к возникшей достаточно случайно и находящейся вне системы юридических понятий "триады правомочий", хотя по необходимости понятие владения и увязывается обычно именно с ней, несмотря на то что при этом во многом утрачивается история и суть понятия, но ведь закон и не дает для этого другого повода.
Право существует, поскольку оно способно к защите (хотя право и не сводится к защите и не выводится из защиты, как об этом уже говорилось), что следует из ст. 11 ГК. Именно факт владельческой (посессорной) защиты был всегда главным внешним признаком, но не решающим доводом в пользу выделения самостоятельного права владения. Владельческая защита возможна постольку, поскольку истец не обязан доказывать свой титул, а лишь приводит основание получения владения, показывая, что в нем нет против другой стороны пороков (по римскому праву это была известная формула "ни силой, ни тайно, ни прекарно (до востребования")).
Если же основой искового требования становится титул (собственника, арендатора, залогодержателя и т.д.), то защита превращается из посессорной в петиторную (титульную), т.е. защищается не владение, а соответствующее право - вещное или обязательственное.
|
|
|
Д. Дождев, кроме того, полагает, что отсутствие посессорной защиты означает, что мы не можем найти у третьих лиц "определенных обязанностей, налагаемых" на них по отношению к владельцу в силу владения <1>. Это соображение не кажется мне верным: ни собственность, ни тем более владение не налагают на третьих лиц каких-либо обязанностей. Абсолютное право не доказывается наличием обязанностей у третьих лиц, равно как и отсутствие таких обязанностей не доказывает отсутствия права.
--------------------------------
<1> Дождев Д.В. Основание защиты владения в римском праве. С. 7. Автор указанием на эту обязанность возражает против понимания владения как факта. Далее он отмечает: "Управомочение владельца на восстановительные интердикты, применимые именно в случае утраты фактического обладания вещью (держания), выставляет владельца субъектом правового, а не просто фактического отношения" (Там же. С. 25). Д. Дождев приводит и другие доводы в поддержку своих взглядов, в частности, он подчеркивает, что именно держание воспринималось классиками как фактическая позиция; владение, стало быть, имело черты права.
Учитывая, что по поводу этой концепции Д. Дождева имеется полемика (см., например: Савельев В.А. Владение solo animo в римском классическом праве // Древнее право. 1999. N 2 (5); Кофанов Л.Л. Владение и собственность в Законах XII таблиц // Древнее право. 2000. N 1 (6); впрочем, Л. Кофанов по другим основаниям, в частности, предполагая, что имелась исковая защита владения, также считает владение правом), должен отметить, что я не склонен считать владение правом (не поддерживая в этом вопросе ни Д. Дождева, ни Л. Кофанова), как это видно из всего изложения, не претендуя, впрочем, на распространение своих суждений на римское право, как и вся моя книга ни в коей мере не претендует на вторжение в романистику.
Характер связи права и его защиты, кажется, недооценивает С.В. Моргунов, полагающий, что и титульная защита лица, владеющего в силу договора с собственником, является вещно-правовой, "ибо ответчик не может нарушить обязательственные права титульного владельца потому, что ответчик не является стороной в обязательственном правоотношении". Поэтому автор предлагает "ввести в гражданское законодательство право владения как отдельный вещно-правовой институт с присущими ему средствами защиты" <1>.
--------------------------------
<1> Моргунов С. Кого и что защищает виндикация // Хозяйство и право. 2000. N 11. С. 32. В целом автор повторяет ход рассуждений всех сторонников "вещного права владения", которые безосновательно делают далеко идущие выводы из такого случайного, по словам Савиньи, факта, как способ защиты, полагая, что тождественными средствами защищаются тождественные явления. А это не так.
Такое предложение означает, что законное владение будет представлять собой смешение вещного и обязательственного права, а ведь С. Моргунов, оспаривая неверное понимание владения, вытекающее из пресловутой теории "триады", справедливо замечает, что придание "триаде" правомочий того смысла, что право владения переходит от обладателя вещного права - собственника к обладателю обязательственного права - законному владельцу, глубоко ошибочно, "поскольку юридическая природа вещных и обязательственных прав различна" <1>. Кроме того, автор не обращает внимания на то, что защита титульного владельца против собственника в любом случае приобретает характер не вещной, а личной защиты: суд не сможет отвлечься от личных взаимоотношений законного владельца и собственника и будет обязательно их обсуждать. На этот очевидный факт обращал внимание Д.М. Генкин, и он, насколько известно, никем сколько-нибудь убедительно не был опровергнут. А из этого следует, что защита законного владельца, имея обязательственно-правовые черты, не может считаться безусловно вещной, причем некоторые вещные черты владельческой виндикации, направленной против третьих лиц, вполне могут выводиться из прав собственника, ведь иск законного владельца о возврате владения не может не иметь цели защиты не только прав владельца, но и прав собственника.
--------------------------------
<1> Там же. С. 31.
Вытекающая из предложения С. Моргунова считать право законного владельца и вещным, и обязательственным угроза системе частного права, строящейся именно на строгом делении всех прав на вещные и обязательственные, совершенно очевидна. Дело в том, что любое дополнение абсолютного права иными правами, зависимость его от действия (бездействия) иных лиц, кроме субъекта права, означает, что абсолютное право само по себе оказывается недостаточным для пользования вещью. Но тогда оно утрачивает свою абсолютность. Абсолютное право по определению не может дополняться и не может иметь смешанную природу. Поэтому любое смешение вещного права с иным невозможно.
Но дело даже не в этом. С. Моргунов оставляет без всякой оценки важнейшие суждения И. Покровского, которого он, впрочем, цитирует в своей статье; а эти суждения, в свою очередь, базирующиеся на прочном классическом фундаменте, приводят к известному выводу: защита владения от посягательств третьих лиц - это не защита частного права, а защита лица.
Нет никакой необходимости конструировать особое вещное право владения, чтобы обосновать право лица на защиту от внешнего, главным образом насильственного посягательства. Другое дело, что в отсутствие нормальной владельческой защиты эти функции частично возложены на виндикацию. В результате потерпевшему мало доказать, что у него силой или обманом забрали имущество (как будто этого мало для защиты), а еще и нужно доказывать, что имущество находилось у него на законном основании. Если бы именно на этом пункте С. Моргунов сосредоточил свою критику, его следовало бы всячески поддержать. Остается надеяться, что автор еще уточнит и углубит свои взгляды.
Гораздо более корректным представляется исследование того же вопроса Ю.А. Тарасенко, который показывает непригодность вещной защиты арендатора против собственника. Автор затрагивает и проблему отобрания вещи у арендатора собственником в течение договора аренды и, правильно полагая, что в этом случае арендатор лишен иска по ст. 398 ГК, приходит к выводу, что тем не менее защита арендатора остается не вещной, а основанной на договоре и является защитой от нарушения арендодателем его обязанностей <1>.
--------------------------------
<1> Тарасенко Ю.А. О выборе способа защиты прав арендатора // Вестник ВАС РФ. 2005. N 5. С. 167.
Конечно, отобрание вещи у арендатора - это типичное самоуправство, и против него должна бы применяться владельческая защита, которой нет в ГК РФ <1>. Именно ее отсутствие и создает проблему, которую, конечно, никак нельзя решить конструированием вещных или вещно-обязательственных прав.
--------------------------------
<1> Для защиты арендатора против самоуправства арендодателя при отсутствии владельческих средств пригодны иски, основанные на общих способах защиты права, например о восстановлении положения, существовавшего до нарушения права (ст. 12 ГК); нет необходимости отыскивать исковую формулу исключительно в главе об аренде: тщетность этих поисков показана в статье Ю.А. Тарасенко.
Некоторые цивилисты, понимая невозможность причисления владения к правам смешанного, вещно-обязательственного типа ввиду невозможности самих таких смешанных прав, вынуждены причислить титульное владение к вещным правам <1>. При этом, однако, не удается избежать иных системных противоречий.
--------------------------------
<1> См., например: Латыев А.Н. Проблема вещных прав в гражданском праве. Екатеринбург, 2003. С. 84.
Вещное право должно положительно быть указано в законе под своим именем в силу прямого предписания ст. 216 ГК. Однако в этой норме ни о праве владения, ни о праве пользования не говорится. О таких правах упоминает лишь п. 1 ст. 209 ГК. Но именно упоминает. А ведь смысл того принципа, что любое вещное право должно быть описано в законе, состоит в том, что содержание права, если оно не может быть определено сторонами в договоре (как это происходит обычно с правами обязательственными), приходится определить в законе. Поэтому закон не только и не столько упоминает вещное право, сколько определяет его содержание.
Применительно же к праву владения, пользования или распоряжения ничего подобного сказать невозможно. Нигде в законе нет их описания. Более того, то, что именуется правом владения некоторыми юристами, имеет очевидно изменчивое содержание. Так, права арендатора (владельца) гораздо шире прав подрядчика (тоже владельца), а у хранителя (владельца) вовсе нет никаких прав, а есть только обязанности, и т.д. Вообще говоря, закону и практике не известны хотя бы два вида владельцев с идентичным содержанием прав на вещь. Но вещное право не может иметь постоянно меняющееся содержание <1>.
--------------------------------
<1> Если кому-то покажется, что иное можно сказать о сервитуте, то нужно вспомнить, что именно по причине необходимости определения вещного права законом имеются различные виды сервитутов. В этом смысле недостатком нормы ст. 274 ГК РФ является слишком краткое описание содержания сервитутов (при том, что закон (ч. 2 п. 1 ст. 274 ГК) определенно исходит из того, что нет просто сервитута, но есть разные сервитуты).
Кроме того, любое вещное право, не совпадающее с собственностью, имеет свойства ограниченного права на чужую вещь. По этой причине собственник не может обладать вещным правом на собственную вещь, ведь она для него не чужая (я здесь не обсуждаю неизвестных нашему праву условных конструкций типа германского залога на собственную вещь). Поэтому можно уверенно сказать, что в рамках российского ГК собственник не имеет ограниченного вещного права на свою вещь. Следовательно, указанное в ст. 209 ГК право владения не может быть описанием ограниченного вещного права по той причине, что собственник (а только о нем и идет речь в этой норме) не может иметь такого права в принципе.
Поскольку в другой норме закона (ст. 218 АПК (ст. 264 ГПК)) о владении говорится как о факте, мы должны понять, как же соотносятся эти нормы с формулировкой ст. 209 ГК с технической точки зрения; закон содержит общее предположение, что одним термином описывается одно юридическое понятие. На мой взгляд, "право владения" в ст. 209 ГК - это описание не права в собственном смысле, т.е. не указание на права к другому лицу (и описание соответствующей обязанности), а описание способа осуществления права, т.е. фактического, внешнего поведения субъекта права. В этом смысле между нормами ст. 209 ГК и ст. 218 АПК нет противоречий: в обоих случаях имеется в виду явление, относящееся к числу внешних, фактических.
Других норм, кроме ст. 209 ГК, упоминающих право владения, не имеется. Но вещное право таким способом в закон вводиться не может.
Право следования, присущее вещному праву, состоит в том, что при переходе права на вещь вещное право в неизменном виде сохраняется у его обладателя. Но если, скажем, собственник передаст вещь на хранение, а затем продаст вещь другому лицу, то хранитель не имеет никакого права по отношению к новому собственнику, но в то же время сохраняет все свои права и обязанности перед прежним собственником (поклажедателем). Можно говорить, что хранитель вправе отразить требование нового собственника <1> о выдаче вещи. Но у хранителя нет никакого права на хранение - это его обязанность, влекущая для него лишь издержки и расходы. Поэтому интерес хранителя в сохранении вещи основан только на обязанности перед прежним собственником из договора хранения; иными словами, в этом случае хранитель действует скорее в чужом интересе (как детентор), отражая самоуправство собственника (как, впрочем, и насилие любого иного третьего лица), а также для того, чтобы избежать ответственности за ненадлежащее хранение вещи. Никакого следования за вещью и никакого вещного права здесь усмотреть невозможно. Налицо только личная связь из договора хранения, описывающая суть отношения хранителя к вещи. Стало быть, титульное владение само по себе никакого вещного права не создает, и поведение сторон вполне удовлетворительно регулируется договором.
--------------------------------
<1> Новый собственник имеет иск о выдаче вещи от продавца (но не хранителя) из договора купли-продажи. Продавец может указать хранителю выдать вещь покупателю: это указание обязательно для хранителя в силу договора хранения.
Наконец (хотя этот аргумент и не главный), право владения (пользования) не известно системе вещных прав, сформированной в пандектном праве и оттуда воспринятой европейскими кодексами с некоторыми вариациями, во всех разновидностях право владения (пользования) не предусматривающими <1>. В проекте Гражданского уложения России раздел о владении предшествовал разделу о вотчинных (т.е. вещных) правах в чужом имуществе. В прилагаемых объяснениях подчеркивалось, что "новейшая наука отвергает значение владения как особого права" <2>.
--------------------------------
<1> Известная германской цивилистике многолетняя и тем не менее далекая от завершения в пользу признания владения правом (скорее, наоборот) дискуссия о юридической или фактической природе владения связана с обоснованием владельческой защиты и, во-первых, не вытекает из теории вещных прав, а во-вторых, пока не может быть перенесена в наше право из-за отсутствия в нем владельческой защиты. Видимо, есть смысл также заметить, что никакой связи с дроблением права собственности на владение-пользование-распоряжение эта дискуссия не имеет, поскольку такое деление вовсе не известно Германскому гражданскому уложению (а потому сторонникам концепции триады приходится волей-неволей разделять тревожное мнение, что российское право собственности имеет содержание, совершенно отличное от германского).
<2> См.: Гражданское уложение: Проект. Книга третья: Вотчинное право / Под ред. И.М. Тютрюмова. М., 2008. С. 224 (репринт).
Как можно видеть, "особость" права владения, во всяком случае, исключает причисление его к вещным (вотчинным) правам, т.е. к известному и традиционному, а не особому, виду прав (точно так же особость владения не позволяла бы отнести его и к числу прав обязательственных). Полагаю, что только в этих рамках (т.е. в рамках владения как особого права, отличного от права вещного или обязательственного) и могла бы вестись дискуссия о природе владения, если бы наш ГК признавал владельческую защиту. Впрочем, как известно, любое открытие явлений особого рода, в том числе особых прав, хотя и дается легко, но создает всегда больше проблем, чем разрешает, и потому является наименее практически полезным видом теории.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 33; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!